ЛЮСЯ

Единственная дочь Клавдии и Алексея Косыгиных, Людмила, родилась в Киренске четвертого ноября 1928 года. Дома ее звали Люсей, иногда — грубовато-ласково — Люськой. Когда она сама стала мамой, дети, Алешка и Танечка, называли ее мамой-Люкой.

Люди со стороны часто замечали: «Люся вся в папу!» Да, дочка Косыгиных удалась в отца. И внешне — у нее были такие же редкостной голубизны глаза. И главное — складом характера, независимым, сдержанным, если не сказать замкнутым. «Она даже мне многое не рассказывала, — говорит Татьяна Джерменовна. — А когда я с чем-то не соглашалась, мама отвечала: «Ты потом поймешь, что я была права».

И когда пришло это потом?

— Когда ее не стало. Может быть, потому, что стала старше. Или со временем поняла, что многие ее оценки явлений, событий, людей и их поступков были точными… Понимаете, каждая семья — это свой мир. И не обязательно держать в нем окна настежь… Я хорошо помню, как ценил погоду в доме Алексей Николаевич, как оберегала очаг Клавдия Андреевна. Разумеется, перед глазами и отношения моих родителей… Мама была очень требовательным человеком. Случалось, и Алексей Николаевич говорил ей: «Помягче, помягче бери!»

Один ребенок в семье, к тому же привилегированной, нередко вырастает капризным и избалованным. Семейные хроники знают множество таких неудавшихся судеб. Люся была не из этого ряда. И здесь надо отдать должное женской половине косыгинского дома: Клавдии Андреевне, ее маме, Евдокии Прохоровне, пережившей свою дочь, и няне, Анне Николаевне Кузаковой. Она растила Люсю, потом Алешу и Таню, успела понянчить внуков Людмилы Алексеевны. Няня в доме Косыгиных, а потом Гвишиани-Косыгиных была не прислугой, не наемной работницей, а настоящим членом семьи.

Косыгины познакомились с ней еще в Сибири, когда Аннушка по-соседски помогала молодым да зеленым родителям. Она выросла в большой семье и умела все: пеленать дитя и сварить кашку, успокоить малыша, когда никто не знал, как справиться с плачем, укутать так, что никакой мороз не пугал.

Косыгины уезжали из Киренска зимой. Просто сказать: зима, мороз. Но посмотрите ради интереса на карту: почти тысяча километров к северу от Иркутска. Минус сорок градусов не исключение, а норма. От Лены и в мае несет стужей.

— Вы же заморозите дитя, — рассудительно сказала Аннушка, когда узнала, что Косыгины собираются в Новосибирск — Алексея Николаевича переводили в Сибкрайсоюз заведующим плановым отделом. — Давайте, я с вами до станции доеду — это же неделя пути.

Некому уже рассказать о том путешествии, можно только представить сибирский тракт, тройку всю в пару и сани, закрытые шубами…

Доехали вчетвером до станции. Вчетвером сели и в поезд. Так вошла в семью Косыгиных Аннушка Кузакова. Вошла на всю жизнь.

Анна Николаевна могла поворчать и на Косыгина, когда он, возвращаясь с работы, иногда забывал разуться: «Куда идешь, Алексей Николаич? Я же только что убралась».

Своего родного города Люся Косыгина совершенно не помнила. Не раз собиралась побывать там, но дорога выпадала в другие края и страны. Она побывала с отцом в Лондоне и Нью-Йорке, это были официальные визиты, королевские приемы, встреча в английском парламенте и штаб- квартире ООН. Пресса отмечала, как элегантно одета мадам Гвишиани-Косыгина, как хорош ее английский. А до Киренска Людмила Алексеевна добралась уже после смерти отца. Татьяне запомнилось, с какой охотой ее мама собиралась в эту поездку и с какими яркими впечатлениями вернулась. Она словно увидела деревянный Киренск глазами родных, еще таких молодых. Киренский краеведческий музей по инициативе председателя горсовета Анны Ивановны Лебедевой начал тогда собирать материалы о жизни Косыгина. Людмила Алексеевна отправила землякам целый контейнер.

По протоколу в Лондоне Косыгина должна была сопровождать супруга. Но Клавдия Андреевна уже не вставала. Пришлось ехать дочери.

— Я помню, как перед визитом в Лондон мама поехала в Дом моделей на Кузнецком мосту, — рассказывает Татьяна Джерменовна, — и купила там вечернее платье. На самом деле платье было простое, но у нее была такая прекрасная фигура, что платье, сшитое на манекенщиц, сразу же ей подошло. Она умела носить вещи. Шуба из ондатры показалась англичанам собольей. А всего-то секретов: стройная фигура и уметь подать себя. В отличие от бабушки, которой на все случаи хватало одной броши, мама любила украшения. Конечно, ее сережки, кулоны сегодня кажутся весьма скромными. Но на ней и простые сережки выглядели очень достойно.

Позволю себе добавить: как и на дочери.

Сохранились фотографии: прием в Вестминстерском дворце, прием в Букингемском дворце — Косыгин, королева Великобритании Елизавета II, Людмила Гвишиани-Косыгина, принц Филипп герцог Эдинбургский. Людмила Алексеевна не потерялась на фоне королевы.

Обратите внимание на дату этого визита: февраль 1967 года. Клавдия Андреевна уже тяжело больна. Поговорить с женой, с мамой Алексей Николаевич и Люся могут только поздним вечером, когда завершается официальная программа, в которой все расписано по минутам. Но в Москве уже глубокая ночь. Остается утро, пока не спустились к завтраку, пока не закрутился очередной день визита, пока не набежала пресса. Ни единым жестом ни Косыгин, ни его дочь не выдали, как они волнуются за то, что происходит дома. И только его голос мог дрогнуть, когда трубку брала жена: «Клавочка, ну как ты?»

Вернувшись в Москву, Алексей Николаевич и Людмила Алексеевна поспешили в больницу в Кунцево с английскими снимками и подарками. Как гордилась мужем и дочерью Клавдия Андреевна!

— Она обожала мою маму, папу — приняла его сразу, — продолжает свой рассказ о родных Татьяна. — Так же, как и деда Леша.

Кстати, Косыгин приглашал в официальные визиты и внучку. Сдержанные финны, увидев Татьяну, отвели ее снимкам чуть ли не целый номер популярного журнала. Так и писали: с советским премьером приехала его внучка-красавица.

Семью Косыгин считал святым понятием. Когда на семейном празднике он не видел кого-то из близких, то по- мальчишески обижался:

— А где Татьяна? Почему нет Алеши?

И ребята приучились планировать посиделки с друзьями только после семейных встреч. При жизни Клавдии Андреевны за стол в Архангельском собирались все — от бабушек до внуков. Этот порядок Косыгин сохранил и без нее.

— Мама, если сравнивать ее с Клавдией Андреевной, была человеком другого склада, — говорит Татьяна Джерменовна. — Для бабушки самым главным был дом. Она, широко образованный, эрудированный человек, могла состояться и как инженер, экономист или педагог, но дом, семья в ее глазах стали безусловным приоритетом. А мама формировалась в другое время, когда женщины, хорошо это или нет, во всем стремились сравняться с мужчинами. Она, как и бабушка, хорошо училась, закончила школу с золотой медалью, затем МГИМО. Ее диссертация и книга о русско- американских отношениях получили высокую оценку в научных кругах, независимо от имени автора. На протяжении ряда лет мама руководила Государственной библиотекой иностранной литературы.

Первенец Людмилы Алексеевны в детстве много болел. Конечно, больше всех доставалось маме-студентке. Но помогала бабушка, хлопотала няня. Постепенно Алеша окреп, гонял с ребятами шайбу, а повзрослев, нашел себя в математике. Алексей Николаевич откровенно гордился внуком, считал: этот дар от него. Алексей Джерменович стал доктором физико-математических наук, избран членом-корреспондентом Национальной академии наук Украины, ведет курс в одном из университетов Парижа, а больше всех городов любит свою Москву.

Няня по характеру не была строгой, беспредельно любила детей и, когда детвора уж слишком шалила, пускала в ход главную угрозу: «Я сейчас Люсе позвоню». После этого на час или два в доме воцарялась тишина. Но дети есть дети, а Таня растет задиристой девчонкой: обидно ей, что брат корпит над тетрадками, а на нее — ноль внимания. Ну что ж… Она подбирается к чернильце, и по тетрадным страницам расплывается густое фиолетовое пятно…

Вечером мама-Люка наводила порядок:

— Татьяна, марш в туалет, а ты, Алеша, в ванную.

Отсидка длилась полчаса, час, а то и больше. Сердобольная Аннушка покашливала, но Людмила Алексеевна не уступала. С детей спрашивала строго.

— Я неплохо училась, но случались срывы, — вспоминает Татьяна Джерменовна. — Учительница английского языка звонила маме, когда я вместо привычной пятерки съезжала на четверку: «А Тане надо подтянуться». Я панически боялась таких звонков.

…Когда простились с Клавдией Андреевной, Косыгин сказал, что хозяйкой дома теперь будет Люся:

— И так будет до конца моей жизни.

Ей предстояло жить теперь на две семьи. Сын уже стал первокурсником. Вытягивалась дочка, ребята заглядываются. Муж. Своя работа. И все, что связано с Алексеем Николаевичем.

Близкие друзья записали несколько свидетельств о жизни Людмилы Алексеевны. Одно из них — праздничный ужин после защиты кандидатской диссертации.

— К концу празднества в зале появился и Алексей Николаевич, — вспоминал академик Ойзерман. — Он отметил, что на столе есть все, что только можно пожелать: красная рыба, салями, отличный шашлык, хорошие вина. И добавил: «Не ожидал я, что в ресторане небольшого поселка можно рассчитывать на такой хороший ассортимент продуктов». Людмила Алексеевна как истинная дочь своей матери не без иронии заметила:

— А ты не подумал, папа, что директор ресторана знал, для кого заказан ужин? Вероятно, он понимал, что и сам Косыгин придет в ресторан. И если ты действительно хочешь узнать, каково же на самом деле меню подмосковного ресторана, надо прийти туда неожиданно.

Другой эпизод связан с юбилеем Людмилы Алексеевны. Ее пятидесятилетие отмечали на даче в Архангельском. Собрались самые близкие. Первое слово — Алексею Николаевичу. Как запомнилось Татьяне Федоровой, Косыгин, волнуясь, заговорил о Клавдии Андреевне. Было очень тихо, все понимали, что значит для него, когда в золотой юбилей дочери рядом нет самого любимого и родного человека — жены и матери. Поздравив Люсю с юбилеем и орденом Дружбы народов, которым она была награждена, он расправил плечи и улыбнулся:

— А как здорово, друзья, что Люся у меня директор библиотеки! Какая хорошая работа! Вот пойду на пенсию, обязательно стану работать в библиотеке, буду сидеть и книжки почитывать.

А Люся ему:

— Ну-у, пап, я что же, по-твоему, только и делаю, что читаю?

— Не знаю, не знаю, как там ты, но это здорово, когда можно спокойно посидеть, отдохнуть за книгами.

В последние годы с Людмилой Алексеевной остались все ее давние друзья: тетя Валя — Валентина Семеновна Хетагурова, Шолоховы, семья Николая Ивановича Цыбина, начальника правительственного авиаотряда при Хрущеве, Рафаил Борисович Ванников, сын знаменитого наркома боеприпасов, и его жена Елена Михайловна, Юрий Александрович Василевский, сын маршала, и его жена Вера Борисовна, генерал Сергей Васильевич Капалкин и Ольга Семеновна Тимошенко… Генерал воевал во Вьетнаме, вернулся — это врезалось в память Тане — совсем седым. Заглядывали сокурсники из МГИМО. Особенно дороги были весточки из Вешенской.

«Вешенская, 17.II.89 г.

Здравствуй, Люсенька, родная!

Получили твою поздравительную открытку. Трогательно очень, теплом повеяло. Я хорошо понимаю, каково тебе, с твоим характером, темпераментом сидеть в 4-х стенах, да еще при таких страданиях… Милая моя, Люся, я так часто думаю о тебе. Как же так? Добрые, умные, честные люди, как ты, как мой и твой отцы, обречены были так страдать, а всякая нечисть живет теперь и процветает, пожиная плоды не на ими засеянном поле? Где же высшая справедливость? Есть ли она вообще?

Долго не писала, т. к. усиленно «штудировала» опусы Р. Медведева (народного депутата!!!) о моем отце; отрывки напечатаны в журнале «Вопросы литературы» № 8 за этот год, а 2 книги изданы за рубежом и еще не переведены. Изданы не ранее, не позднее, как в 1975 г. — совместный с А. Солженицыным «подарок» отцу к его 70-летию…

Опять старая, петая и перепетая песня: «Кто написал «Тихий Дон»?! Сколько же можно выискивать «авторов» и «соавторов», и трепать доброе имя человека, теперь уже ушедшего от нас?! Разве недостаточно той травли, что он пережил по этому же мерзкому поводу в начале 30-х гг.? Кажется всё, уже и ЭВМ доказала, что никто, кроме Шолохова, из всех «предлагаемых авторов» не писал «Тихий Дон». Нет, опять пачкотня… Я хотела отвечать, но во-первых, это надо спорить построчно, а во-вторых «народному депутату» — зеленая улица. А я дважды пыталась ответить на явные измышления, ни разу меня не напечатали. Так что полная свобода слова для тех, кто в трудные времена отсиделся «за бугром», тявкая оттуда, а полная безгласность для тех, кто все перенес вместе со своей страной. Теперь явились зарубежные вояжеры — и они «герои и мученики». Где же правда?..

Пока живу «при маме», но она уже так слаба, что страшно за нее: очень слабеет сердце… Конечно, возраст, но сдает она что-то слишком быстро. Надо мне поехать полечиться — не могу ее оставить одну…

Не хочется думать о завтрашнем дне. А так необходимо было бы сейчас работать и в моральном, и в материальном плане! Ну что такое пенсия 115 р.?! Сбережения за эти 7 лет, что я на пенсии, сама понимаешь, растаяли, как дым. Да Бог с ним, с этим «завтра»! Думаю, все же удастся поехать по путевке в Кисловодск в середине декабря. Вот в конце ноября все выяснится… Тогда где-то в начале декабря буду в Москве.

Милая моя, хорошая! Чем бы тебя порадовать? Что тебе привезти из домашнего? Может быть, каймаку? Или из солки что-нибудь, чтобы запахло Вешенской, той неповторимостью, когда мы были здесь с тобой?

Сегодня у нас хмурится погода, а до этого стояло на редкость долгое, солнечное «бабье лето». Несмотря на разного рода неприятности, о которых я выше писала, я душой как- то окрепла, отдохнула… Сегодня падает снежок и тает, слякотно и неуютно. Деревья все голые, жалкие. Единственное удовольствие — чтение. Читаю очень много, т. к. ничем другим заниматься не могу. К сожалению, гулять приходится мало — много времени уходит на маму. А там, смотришь — уже темно…

К сожалению, не могу ни вязать, ни шить. Швейной машинки здесь нет, нитки для вязания взяла, но их оказалось мало, да и вообще больше нет и в продаже нет даже на рынке. Остается чтение, мой всегдашний утешитель.

Такие вот грустные мысли посещают, но я в такие минуты вспоминаю тебя, моя милая, родная, хорошая, мужественная, и мне просто становится стыдно, что я тебе всё это пишу. Имею ли я право на что-то жаловаться? Нет! Я просто знаю, что ты тоже обо мне думаешь, может быть, хочешь знать, как мне живется? Поэтому и пишу, словно говорю с тобой.

Мне так не хватает общения с тобой! Как хочется, чтобы все твои болячки оказались дурным сном! Как хочу встретить тебя, обнять, поцеловать!

Люсенька, родная, если бы я могла хоть чем-то, хоть немного тебе помочь, чем-то порадовать. Скажи, чем?

Мы с мамой крепко тебя обнимаем, целуем, желаем всего того, что ты сама себе желаешь!

Будь такой, как ты есть, а ты — человек редкостный, прекрасный! За это тебя любим верно и нежно.

Твои Мария Петровна и Светлана Шолоховы».

Собираясь в больницу, Людмила Алексеевна позвала дочь и передала ей косыгинские рукописи, блокноты, документы:

— Забери, Танечка, это к себе.

Она знала, что ее мужу не до этих бумаг, а у Татьяны во всем порядок. Дочь сохранит.

«Уверена, что не существует людей, которые жили бы без какой-то своей внутренней, присущей именно им убежденности, — писала в своих воспоминаниях об отце Людмила Алексеевна. — Мне представляется, что Алексей Николаевич Косыгин в этом отношении был счастливым человеком, ибо он последовательно в течение всей жизни работал с полной и искренней верой в то, что его деятельность на любом уровне вливается в общее дело укрепления и процветания нашей страны».

Этими словами можно сказать и о дочери Алексея Николаевича и Клавдии Андреевны — Людмиле Алексеевне Косыгиной.

Загрузка...