Котенок. Книга 1

Глава 13

Все мои схватки с Громовым раньше начинались одинаково: мы с Васей сближались в центре «арены» — стремительно, будто два взбешённых молодых бычка. И завершались они тоже стандартно: кулак Василия встречался с моим носом — струи крови на моём лице возвещали о победе Громова. Вася раз за разом проводил на «арене» схожие блицкриги. Он и не менял победную тактику. Я не сомневался: не сменит её и теперь. Раньше я попадался в его ловушку. И всякий раз видел причину своих поражений в длине Васиных рук — не в собственной неповоротливости и глупости.

Собравшиеся вокруг «арены» зрители зашумели — с подачи Кукушкиной они подбадривали сегодня в основном меня. Громова это разозлило. Вася тряхнул головой и похожими на прыжки шагами ринулся в мою сторону. Как делал это уже дважды и оба раза с одинаковым результатом. Своей стойкой он изображал боксёра. Вот только походил он не на современного спортсмена, а на его ретро вариант из времён Шерлока Холмса и Доктора Ватсона: не опускал руки, но и не заботился о защите. Я не нарушил стандартный сценарий схватки: устремился противнику навстречу.

Раз пять за сегодняшний день я просматривал в воспоминаниях Васину технику боя. И каждый раз удивлялся, как в прошлой жизни трижды натыкался на неторопливо летевший мне навстречу кулак. Как выражался мой тренер: «За время такого удара можно поэму сочинить, а не только сдвинуть „черепушку“ в сторону». Но раньше я не думал о Васином кулаке. Все мои мысли и желания обычно вертелись около наглой ухмылки Громова, которую я отчаянно жаждал стереть с его лица своего соперника собственным неумелым ударом. Я стремился к победе… Будто чувствовал себя берсерком.

Вот и сейчас я наблюдал за тем, как Громов на ходу сделал молодецкий замах (Вася уже допрыгал до центра «арены»). Он размахнулся «от души», будто намеревался вколотить в моё лицо гвоздь. Я прошагал ему навстречу лишь половину положенного расстояния. Так и не изобразил боксёра — предпочёл привычную борцовскую правостороннюю стойку. Благодаря очкам я хорошо видел выражение Васиных глаз — парень не сомневался в своей победе: верил в длину своих рук и в мою нерасторопность. И его не смутило ни моё видимое спокойствие, ни моя выбивавшаяся из привычного сценария неторопливость.

Громов сблизился со мной. Отправил в полёт свой кулак. Поэма мне на ум не пришла: я и в прошлом не сочинял стихи. Но уже с институтских времён я добровольно не подставлял свой нос под чужие удары. От правой Васиной руки я уклонился — легко. Лишь почувствовал движение воздуха у правой щеки. Шагнул назад — поддёрнул Васю за рукав. Громов послушно шагнул мне навстречу. Будто на тренировке я направил усилие на захват его локтя. Сменил траекторию движения Васиной ноги с прямой на диагональную. Касанием своей лодыжки не позволил Васе поставить ногу — сместил её вбок…

Вот только я не проконтролировал падение соперника — не доработал подсечку. За что получил бы взбучку от тренера, если бы проделал такое на тренировке. Но «взбучку» я сегодня не ждал. Потому что делал её сам: прямо сейчас. Я шагнул в сторону и назад. Чувствовал себя неуклюжим и заторможенным. Но тело повиновалось командам мозга, пусть и с досадным запозданием. Я не вышел за пределы очерченной окружностью площадки. Смотрел на результаты подсечки. Громов изобразил стремительное танцевальное движение ногами, взмахнул руками и повалился на землю.

От звуков Васиного падения зрители громко выдохнули: старшеклассники словно прочувствовали встречу Васиных рёбер с землёй. Краем глаза я заметил, как выкатилась на «арену» недокуренная сигарета. Громов не удержался на боку — ударился затылком, густыми волосами смёл в сторону жёлтые листья. Хор мужских голосов протянул заунывное «оййй». Парень из «Б» класса за моей спиной тихо выругался. «Ёлы-палы…» — сказал справа от меня Рокотов. «Так ему, Ванечка! Молодец!» — воскликнула Кукушкина. Я попятился — вернулся на место, с которого недавно стартовал навстречу Громову.

Вася ёрзал на земле, будто выброшенная на берег рыба. Мне вспомнилось, как во время тренировок меня вот так же роняли на паркет спортивного зала — на первом курсе института. Падал я тогда уже «правильно» — боли почти не чувствовал. Но самостраховка не спасала от обиды за столь быстрое и неожиданное падение. Подсечки хорошо тренировали внимание — мысли о них быстро настраивали на поединок. Я и сам потом именно с боковой подсечки на выставленную ногу начинал спарринги. Таким образом я прощупывал уровень готовности противника к грядущему бою.

Вася Громов к подобному развитию событий не подготовился: около минуты он возился на земле, пачкал в пыли одежду. Десяток секунд мой противник потратил на ориентацию в пространстве (с тихим стоном приподнялся на локте). Столько же он сплёвывал залетевшие ему в рот песчинки. Василий уселся на «пятую точку», запустил пятерню в волосы — проверил на наличие крови свой затылок (встретившийся с грунтовым покрытием «арены»). Следов крови я у Васи на руке не увидел. Наблюдал за тем, как Громов тряс головой и озирался по сторонам. Слушал язвительные замечания зрителей.

— Крови нет, — заявил Сергей Рокотов. — Бой не закончен.

Вася посмотрел на судью. Потом он снова уставился на свои покрасневшие, но не окровавленные ладони — смахнул прилипшие к ним крохотные камешки. Выражение Васиных глаз стало осмысленным, будто Василий всё же выстроил в голове чёткую цепочку только что произошедших событий и нашёл им достоверное объяснение. Громов стрельнул в меня взглядом, тихо выругался. Я не расслышал его слова. Стоял у края «арены», переминался с ноги на ногу — наблюдал за тем, как Василий поднялся на ноги и отряхнул брюки. Увидел, что Вася скривился от боли и прижал руку к ушибленным рёбрам.

— Тебе повезло, Крылов, — прошипел Громов. — Но ты рано радуешься: всё только начинается.

Я промолчал.

Рокотов поинтересовался, готовы ли мы продолжить бой — Сергей явно подражал действиям рефери на боксёрском поединке.

— Готов! — сказал Василий. — И ещё как!

Он тряхнул головой.

Я тоже подтвердил готовность.

— Напоминаю: бой продолжается до первой крови, — сказал Рокотов. — За пределы ринга не выходить. Лежачего бить нельзя. Это всем понятно?

Он посмотрел на меня.

— Подножка была классная, — сказал Сергей. — Но крови нет…

Он развёл руками.

— Так что, продолжим.

Рокотов взглянул на уже занявшего стартовую позицию у края «арены» Василия и взмахнул рукой. Воскликнул: «Бокс!» И тут же покинул огороженную чертой площадку. Зрители зашумели. Голоса в мою поддержку зазвучали громче. Из них отчётливо выделялся звонкий голосок семиклассницы Кукушкиной — пионерка требовала, чтобы я «снова» ткнул своего соперника «мордой в грязь». Её идею поддержали парни. Они хором скандировали: «Мордой в грязь! Мордой в грязь!..» Я краем глаза заметил, что Рокотов прикусил губу — Сергей не вышел из образа строгого и беспристрастного рефери.

Василий Громов грозно нахмурился. Сжал кулаки. Он снова принял свою «фирменную» стойку в стиле «ретро-бокс». Но подпрыгнул лишь раз. Скривился от боли в боку. Справился с болью и уже не прыжками — приставными шагами двинулся мне навстречу. Шёл ко мне Вася теперь не так уверенно и стремительно, как в первый раз. Я поправил запотевшие очки, двинулся ему навстречу. Следил за Васиными движениями — в общих чертах не менявшимися от боя к бою. Убедился, что мой противник тоже думал лишь о длине своих рук: Громов не скорректировал планы после недавнего падения.

Я сблизился с Василием в центре «арены» и снова увидел лихой замах. Будто смотрел детский фильм о былинных богатырях (хотя длинный и тощий Громов богатырём не выглядел). Выждал момент удара. Но снова «смалодушничал»: не бросился «по-геройски» носом на кулак. Вот только в этот раз я ушёл от встречи с рукой противника в другую сторону. Не сместился с траектории Васиного движения. И снова отметил в свою хорошую реакцию. Убедился, что для побед в прошлых схватках с Громовым мне недоставало только ума… и (самую малость) начальных знаний приёмов борьбы.

Я пропустил Васину руку мимо себя, рывком за рукав рубашки придал ей дополнительное ускорение. Приподнял локоть Громова — открыл соперника для атаки. Василий послушно шагнул мне навстречу. Короткий шаг — моя рука и плечо переместились подмышку противника. Согнул колени. Вдохнул полной грудью аромат одеколона «Олимпийский». Выполнил наклон вперед и движение ногами одновременно с поворотом плеч. «Следите за центром тяжести!» — будто наяву прозвучал в моей голове голос тренера. Мой рывок не отрывал вес от земли — он лишь указал Громову направление.

Вася последовал за собственным центром тяжести — завалился за моё плечо, будто за парапет. Я лишь придал его телу вращательное движение и задал направление падению — почти без приложения усилий. «Тут даже новичок справится, — снова вспомнились нотации тренера. — Запомните: не вы бросаете противника. Он падает сам — вы лишь показываете ему путь». Васин «путь» привёл его на хорошо утоптанный грунт арены. Громов махнул ногами — совершил сальто. И гулко ударился спиной о землю. Я лишь немного придержал его: проследил, чтобы Вася не свернул шею и не сломал руки.

Воздух вырвался из Васиного горла с жутковатым хрипом.

Я отступил.

Вася замер на земле, приоткрыв рот и вытаращив глаза — не дышал.

— Ёлы-палы! — воскликнул рефери.

Сергей ринулся к Громову, заглянул тому в глаза. Помахал рукой у Громова перед глазами, похлопал побледневшего Василия по щекам. Тихо прошептал фразу, которую не следовало произносить при пионерах. Василий тут же вздрогнул, будто от испуга (или от возмущения). И судорожно вдохнул пропахший табачным дымом воздух. Лишь после этого Громов застонал и пошевелил руками. Я услышал, как Рокотов снова выругался. Наблюдал за тем, как Сергей выпрямился и тряхнул волосами. Рефери тыльной стороной ладони провёл по лбу, будто вытер испарину. Поинтересовался у Громова, как тот себя чувствовал.

— Нормально, — прошипел Вася.

Зрители ожили: одни судорожно затянулись табачным дымом — другие возбуждённо делились впечатлениями от слегка коряво проделанного мною броска через плечо. И все поглядывали на меня: с удивлением, с восторгом… и отчасти с опаской. Стонущему Василию уделили внимание лишь по остаточному принципу. Я поправил рукава куртки. Протёр о нагрудный карман рубашки линзы очков. Поймал восторженный взгляд Кукушкиной — Лена уже не пряталась за портфелем. Прижал мост оправы к переносице и тоже взглянул сквозь стёкла на Громова. Тот повернулся на бок, силился сесть.

Я повернулся к судье и сказал:

— Крови нет.

Повёл плечом и спросил:

— Продолжим?

Рокотов выслушал меня — глуповато усмехнулся и уставился на пока не ставшего на ноги Василия. Громов снова отделался лишь лёгким шоком и незначительными ушибами. Он восстанавливал дыхание, кривил губы (словно от боли), то и дело ощупывал голову. Пока не встал — сидел. Отмахивался от приятелей, что пытались поставить его на ноги. И выглядел при этом не высоким и стройным, а скорее нескладным: узкоплечим, длинноногим и длинноруким. Сейчас он походил на огромное насекомое — гигантского богомола или кузнечика. И уже не прожигал меня гневным взглядом.

— Ты издеваешься над ним? — спросил Рокотов.

Он указал на Громова. Я заметил, как вздрагивали его длинные тонкие пальцы — пальцы музыканта. Вспомнил, как наблюдал за выступлением Сергея на новогоднем концерте (где я танцевал с Наташей Кравцовой). Рокотов в тот вечер неплохо играл на гитаре. А вот его пение мне не понравилось — теперь, когда я его вспомнил. Я подумал, что парень либо вовсе не занимался вокалом, либо уделил этому занятию непростительно мало времени. Но помнил, что слушателем его выступления нравились. Как понравилось оно тогда и мне — когда я сжимал в своих объятиях Наташину талию.

— Ещё разок… и закончим, — сказал я.

Рокотов подошёл к Василию.

— Может, сдашься? — спросил он.

Громов помотал головой. Но не направил в мой адрес ни проклятия, ни угрозы. Лишь сверкнул обиженным и слегка растерянным взглядом (сальто немного вправило ему мозги). Вася мазнул рукавом под носом — не увидел на рубашке пятно крови. Вздохнул и всё же поднялся на ноги. Он удержал равновесие, хотя разок и покачнулся. Выдохнул фразу в духе «сейчас ты у меня попляшешь, Крылов». Только использовал он для неё иные слова — те, что не печатали в советских газетах. На этот раз Вася не озаботился чисткой брюк — сразу направился к краю «арены». Смотрел он на меня уже не грозно. А будто настраивался на «последний бой».

— Бокс! — скомандовал Рокотов.

Зрители зашумели в предвкушении новых «ярких» впечатлений.

А вот Лену Кукушкину я уже не слышал — будто семиклассница тоже решила, что с Громова «достаточно».

Василий уже не изображал английского боксёра конца прошлого столетия. Он скопировал мою стойку — только выбрал левостороннюю: выставил вперёд правую руку. Я в прежнем темпе двинулся ему навстречу. Громов показал себя перспективным учеником: скопировал и мои шаги. Он будто не собирался меня бить — лишь за счёт длины рук сохранял дистанцию. Его группа поддержки приободрилась, составила конкуренцию моим кровожадным болельщикам. Парни требовали, чтобы мы с Громовым разорвали друг друга «в клочья». И явно надеялись, что мы последуем их совету.

Новый план Громова оказался простым и логичным. Василию не понравились моё уклонение от кулачного боя. Вася сменил ударную руку — разумно предположил, что для моего носа «хватит» и удара левым кулаком. Громов схватил меня правой рукой за рубашку, едва мы с ним сблизили у центра площадки. И даже улыбнулся — прежде чем совершил очередной замах. Но получил «расслабляющий» в голень (на эффект удара в печень я пока не надеялся: этот приём следовало сперва хорошо отработать). Потом последовал уже опробованный за Кукушкине приём «здравствуйте». Вася вскрикнул от боли в заломленных пальцах и поклонился.

— На этом и закончим, — сказал я.

Повернул парня к себе лицом, несильно ударил его ладонью по кончику носа. Громов вздрогнул и дёрнул головой. И тут же высвободился из моего захвата: я выпустил Васину руку и отпрянул в сторону (чтобы не испачкаться). Потому что на землю «арены» упали крупные тёмные капли крови. Зрители разочарованно вздохнули. Громов прижал руку к лицу — между его пальцев тут же просочилась красная жидкость. Я протянул парню носовой платок. Василий обжёг меня обиженным взглядом, отпрянул в сторону. Но потом всё же принял моё подношение — прижал платок к носу.

— Вот и всё, мальчики… и девочка, — сказал я. — Выступление окончено.

От теплицы я отошёл с дипломатом и с Леной Кукушкиной в руках (пионерка вцепилась в мой локоть и надменно задирала нос, будто возомнила себя лицом королевской крови). Но прежде я попрощался с оставшимися около «арены» старшеклассниками. Пожал все протянутые мне руки (в том числе и длинные «музыкальные» пальцы Сергея Рокотова). Сам протянул руку только утиравшему с лица кровь Васе Громову. Василий поначалу скривил губы. Но всё же прикоснулся к моей руке — оставил на моей ладони кровавый след. Вслед за своим предводителем в очередь на «ручканье» со мной выстроились и Васины болельщики. Напоследок я перекинулся «парой слов» с Рокотовым о перенесённой на понедельник репетиции — заверил «звезду», что явлюсь на неё без опозданий.

По дороге к дому я слушал восторженный щебет семиклассницы. Только теперь заметил, что Лена отдалённо походила на мою старшую внучку — не внешне, а постоянными упорными попытками заговорить меня до беспамятства. От внучки в прошлом (или в будущем) я частенько позорно убегал (укатывался на коляске) — по внезапно возникавшим «делам». В случае с Кукушкиной всё было проще: мы с Леной жили в разных квартирах. В гости я соседку не пригласил: заявил, что вечером подготовлюсь к «серьёзной контрольной работе» по физике. Отклонил и предложение «проведать» Барсика. Заверил, что у котёнка всё «в шоколаде» — пообещал, что отведу к нему Кукушкину… не сегодня и не завтра — может быть в начале следующей недели… или в следующее воскресенье.

Поход по Рудогорску советских времён я снова отложил — по уважительной причине: остаток субботы я провёл дома в обществе мамы. Всё не верилось, что мог смотреть ей в глаза и слушать её голос — вживую, а не на старых записях. А перед сном я поговорил ещё и с отцом: по телефону. Во время десятиминутного разговора с папой меня не покидало ощущение, что разговаривал я со своим старшим сыном: раньше мне и голову не приходило, что у них так походили голоса. Папа засыпал меня строгими родительскими нотациями — в точности, как это делал я при общении с сыновьями. К смыслу его слов я не особенно прислушался, потому что помнил сегодняшний разговор наизусть (он в точности повторил тот, что сохранился в моей памяти). Но помнить и слышать наяву — это не одно и то же.

А рано утром в воскресенье я уже грохотал тяжёлыми резиновыми сапогами по подъезду дома номер пять, что находился на улице Антикайнена: взбирался на третий этаж к сорок четвёртой квартире. Нёс за спиной распухший от вещей большой отцовский рюкзак. Без особого интереса рассматривал надписи на стенах. Зевал громко и почти беспрестанно. Около уже знакомой двери остановился, нажал на кнопку звонка — прислушался к звучанию раздавшейся в квартире громкой трели. Звуков шагов за дверью не различил. Но не позже, чем через минуту после моего звонка на пару секунд исчезло светлое пятно внутри дверного глазка. Затем щёлкнул замок, звякнула цепочка. И лишь после череды этих звуков приоткрылась дверь.

Я увидел на пороге знакомое моложавое лицо Нины Владимировны Волковой. Алинина бабушка встретила меня в домашней одежде — опрятная, причёсанная, словно заранее знала о моём раннем появлении. Она окинула меня строгим взглядом, ответила на моё приветствие (без упрёков и недовольства в голосе). Поинтересовалась целью моего визита. Я поправил очки и лямки рюкзака. Выдал заготовленные по пути к этому дому фразы: извинился за «столь раннее вторжение», выдал женщине парочку комплиментов (которые у той словно пролетели незамеченными мимо ушей) и заявил, что отчаянно и немедленно желал видеть свою одноклассницу Алину Волкову. Дополнил я свою тираду заранее отрепетированной улыбкой.

— Ждите, Иван, — исчерпывающе ответила женщина.

И захлопнула перед моим лицом дверь.

Я посмотрел на дверной глазок (очень напоминавший рыбий глаз).

— «Ждите» — это в смысле «немного постойте на лестничной площадке»? — сам у себя спросил я. — Или «ждите» — это «проваливай отсюда и не мешай людям спать»?

Минуты через три я уже склонялся к тому, что верным было моё второе предположение.

Но ошибся.

Потому что (за мгновение до моего повторного касания к кнопке звонка) из квартиры сорок четыре выглянула взъерошенная и заспанная Алина Волкова.

— Крылов? — сказала она. — Ты чего пришёл? Что случилось?

Алина с подозрением взглянула на мой рюкзак, словно испугалась: я достану из него очередного котёнка.

— Решил зайти за тобой, Волкова, — заявил я. — Ты ведь не забыла, что сегодня мы всем классом идём в поход?

Интонацией я выделил слово «всем».

Алина зевнула (прикрыла ладошкой рот) — я ответил ей тем же (рот не прикрыл, но на время «зевка» повернул лицо в сторону лестничного пролёта).

— Ты сдурел, Крылов? — спросила Волкова. — Какой ещё поход?

— Обычный: в лес, — пояснил я. — На берег озера.

Алина вздохнула.

— Я не хожу в походы, Крылов, — сказала она. — Тем более, в такую рань. Зачем ты ко мне пришёл?

— Провожу тебя до школы.

— С ума сошёл?

Волкова потёрла глаза.

— Можешь идти, куда тебе угодно, — сказала она. — А я возвращаюсь в постель. Буду досматривать свои сны.

— Не сегодня, — сказал я. — Сны от тебя никуда не денутся: досмотришь их в другой день. На этот день у тебя другие планы, более интересные. Собирайся.

Алина нахмурилась.

— Вот ещё, — сказала она. — Размечтался. Мои планы — спать до обеда и не выходить сегодня из дома. А чем займёшься ты, меня совершенно не волнует.

Девица зевнула.

— Рада была тебя повидать, Крылов. Увидимся завтра в школе.

Она попыталась закрыть дверь, как это недавно сделала её бабка.

Но я помешал: наступил на порог сапогом.

— Разве не хочешь увидеть, как Наташа Кравцова свалится в холодную воду и утопит свои резиновые сапоги? — спросил я.

Волкова покачала головой.

— Твоя Кравцова, Иван, меня совершенно не интересует.

Она толкнула дверь — прижала к порогу мой сапог.

— Убери ногу. Убери! Пока я тебе её не раздавила.

Я посмотрел на сонное девичье лицо.

Сказал:

— Во-первых, Наташа Кравцова не моя.

— Сочувствую.

— А во-вторых… разве тебе не интересно, что ещё я увидел в учительских планах из директорского кабинета? — спросил я. — Там чёрным по белому было написано, что сегодня ровно в девять часов и одиннадцать минут ученица десятого «А» класса Наталья Кравцова поскользнется и упадёт в озеро: бултыхнётся в воду с головой.

Алина недоверчиво хмыкнула.

— Не ври, Крылов…

— Это было в той же стопке документов, где наша классуха расписала домашние задания на завтра, — заверил я. — И где физичка отметила, кого именно спросит на уроке. Всё, что я подсмотрел в тех бумагах, уже случилось… или почти всё. Не желаешь проверить, насколько точно Снежка распланировала наш поход?

Я поднял руку и демонстративно постучал пальцем по своим наручным часам — по тем самым, которые я в прошлое шестое сентября тысяча девятьсот восемьдесят первого года окунул в воду озера. Их стрелки тогда навсегда остановились. Я долго их хранил — они после того случая всегда показывали именно то время, которое я только что озвучил Алине Волковой: девять часов и одиннадцать минут.