Котенок. Книга 1

Глава 9

По пути от дома Волковой я слушал о фантазиях Кукушкиной: девчонка тараторила без умолку о стихах, о поэтах и о прочей ерунде. Я изредка ей поддакивал. Но думал при этом об уборке. Прикидывал, существовали ли сейчас конторы, предоставлявшие клининговые услуги. Думал о том, что мне бы не помешала помощь профессионалов по уборке помещений и чистке мебели (от кошачьей шерсти). Потому что себя я специалистом в наведении чистоты никогда не считал. А уборка в моей комнате предстояла серьёзная. Я прекрасно помнил, что достаточно одной шерстинки, чтобы у мамы покраснели глаза и появился насморк. До затруднённого дыхания и головной боли вчера дело не дошло лишь благодаря таблеткам. И это притом, что мама после работы даже не входила в мою комнату — для её мучений хватило и той шерсти, что задержалось на моей одежде.

Поэтому, по возвращении домой, я сразу переоделся в старые треники и футболку (будто взятые из той же модной коллекции, что и халат, который видел сегодня на Волковой). Взбодрил себя выражением «надо, Ваня — не боги горшки обжигают». И взялся за тряпку и щётку — чтобы по возможности уничтожить все следы пребывания Барсика в моей комнате. Понимал, конечно, что для гарантированного избавления от кошачьей шерсти годился лишь очистительный огонь. Но маму прокоптившаяся квартира расстроила бы не меньше, чем аллергический насморк. Поэтому я ограничился полумерами: взял из маминых запасов стиральный порошок «Лотос» (заметил на пачке ценник: семьдесят копеек) — щедро сыпанул его в ведро с водой. И тут же усомнился, смогу ли сегодня ночевать в своей спальне — если запах моющегося средства до ночи не выветрится.

Чихнул.

«Окно открою — проветрю квартиру перед сном», — подумал я.

Мысленно отметил, что нашёл ещё один повод открыть не только форточку, но и само окно в «финской» квартире.

— Как вариант… — пробормотал я вслух.

Но не искупал руки в пахучем растворе советского стирального порошка. Потому что в прихожей задребезжал дверной звонок — громко, настойчиво. Я уронил тряпку на край ведра. Озадаченно поправил очки, прислушался. Звонок заголосил вновь — кто-то отчаянно желал меня увидеть. Я отреагировал на визит нежданного гостя мыслью: «Принесли Барсика». Но тут же развеял её, как маловероятную. Заверил сам себя, что Волкова не примчалась бы к моей квартире столь оперативно. Потому побрёл к двери бесстрашно… почти. И всё же проявил осторожность: посмотрел в глазок. Увидел искажённое линзой лицо Лены Кукушкиной. Девчонка вертела головой, подбрасывая косички. Нервно покусывала губы. Я лишь сейчас заметил, что не дышу. Шумно выдохнул, усмехнулся и покачал головой.

Распахнул дверь.

— Ты разве не опаздываешь в музыкалку? — спросил я.

Соседка проигнорировала мой вопрос — протянула мне открытую книгу.

— Вот, — сказала она. — Смотри.

Указала на занимавшую всю страницу (небольшого формата) чёрно-белую иллюстрацию. Я послушно посмотрел на картинку. Увидел на ней девочку лет семи — в нарядном платье, с распущенными волосами, со светящимися от радости глазами Алины Волковой (а ещё с впадинкой на подбородке и с очень похожим шрамом на правой брови). Девочка на картинке радостно улыбалась — демонстрировала ровные зубы и ямочки на пухлых щеках. Держала в руках небольшую статуэтку льва. Я поправил очки. Отметил несомненное сходство между портретом в книге и моей бывшей (и настоящей) одноклассницей — Алиной Волковой. Подумал, что в семилетнем возрасте Волкова выглядела примерно так же, как эта девчонка. Взглянул на надпись под картинкой. Прочёл:

— Похожа, — признал я.

Кукушкина перелистнула страницу — вновь ткнула пальцем в книгу.

— Ванечка, тут сказано, что она родилась четвёртого сентября тысяча девятьсот шестьдесят третьего года, — сказала Лена. — Четвёртого сентября! Понимаешь?! Всё сходится! Это она — Солнечная!

Семиклассница глуповато улыбнулась.

Я посмотрел на её сияющие глаза — покачал головой.

— Всё, да не всё, — сказал я.

Соседка дважды моргнула — будто растерялась.

— Почему это, не всё? — спросила она.

Отступила на шаг назад — смотрела на меня с недоверием.

Я усмехнулся.

— Совпадение, действительно, интересное…

Махнул рукой.

— Это не совпадение! — сказала Лена.

Кукушкина приподняла книгу — я увидел обложку уже знакомого мне томика стихов с надписью «А. Солнечная. Рисунок судьбы: избранные произведения».

Пожал плечами, сказал:

— А ты посчитай сама.

— Что посчитать? — спросила Лена.

Кивнул на книгу.

— Там сказано, что эта твоя Солнечная шестьдесят третьего года рождения, — сказал я. — Правильно я говорю?

Лена кивнула — неуверенно и настороженно. Она будто предполагала, что я её обману. Но всё ещё не поймала меня на лжи, хотя и внимательно прислушивалась к моим словам.

— Шестьдесят третьего, — повторил я. — Это получается… Сколько ей сегодня исполнилось лет?

Кукушкина нахмурилась, сжала губу — подсчитывала в уме.

— Восемнадцать, — подсказал я.

Развёл руками.

— Твоё «маленькое чудо» — уже не маленькое, — сказал я. — Она на два года старше меня. Наверняка, учится не в школе, а перешла на второй курс института.

— Почему это? — сказала Лена. — Почему… в институте?

Она закатила глаза, беззвучно зашевелила губами, принялась загибать пальцы: проверяла мои расчеты.

Я опёрся плечом о стену, терпеливо жал, пока бортовой компьютер Кукушкиной завершит вычисления. Не торопил девочку.

— Восемнадцать… — пролепетала пионерка.

Обиженно скривила губы.

— Как же… так? — сказала Лена. — Но ведь… и шрам, и четвёртое сентября — всё сошлось.

Я кивнул.

— Действительно, невероятные совпадения. Даже не верится. Случается же такое…

Указал на книгу.

— Жаль, что фотография не цветная, — сказал я. — Но тебе не кажется: у девочки на ней не рыжие волосы, а тёмно русые? И веснушек на лице у Волковой больше чем у этой твоей маленькой поэтессы. Обрати внимание на овал лица. И на эти ямочки на щеках. У своей одноклассницы я похожих никогда не замечал.

Кукушкина взглянула на иллюстрацию в книге — пошевелила бровями.

— А мне кажется… — заговорила она.

— Но сходство между ними есть — это несомненно, — перебил я. — Они очень похожи друг на друга. Как родные сёстры. Но я не слышал, что у Волковой есть сестра. Да и кто бы их назвал одинаковыми именами? Но… может быть, они не близкие родственницы? Как считаешь? Единокровные сёстры, к примеру — это когда отец один, а матери разные. Или двоюродные.

Девочка повела плечом.

Я снова отметил, что соседка хоть и вытянулась вверх, но пока мало походила на взрослую женщину. Я бы и подростком её назвал… с большим авансом (да и то — только благодаря росту Кукушкиной). В отличие от моих одноклассниц, Лена пока притягивала к себе мой взор лишь блеском глаз, да забавными косичками.

— Ну… я не знаю… — проговорила девочка.

Я протянул руку.

Спросил:

— Не оставишь мне книгу? На пару дней.

— Зачем?

— Покажу её Волковой, — сказал я. — Может, что-то от неё и узнаю… об этой поэтессе.

Кукушкина нерешительно передала мне томик стихов — будто рассталась с великой ценностью. Проводила перекочевавшую в мои руки книгу печальным взглядом. Сжала кулаки, спрятала внутри них большие пальцы.

— Расскажешь мне? — спросила она.

— Конечно, — сказал я.

Помахал книгой — будто на вес определял её ценность.

И уточнил:

— Расскажу, если выясню что-то интересное.

Я попрощался с Кукушкиной (уже не в первый раз за сегодняшний день), вернулся в свою комнату. По дуге обогнул украшенное половой тряпкой ведро, уселся на кровать. Разглядывал позаимствованный у соседки сборник стихотворений — теперь уже не безразлично, а едва ли не с завистью. «Твои шедевры, Ваня, на бумаге так и не напечатали», — сказал я сам себе. Приподнял твёрдую обложку — книга будто нарочно открылась на странице с фотографией юной поэтессы. Я протёр о рукав футболки чуть запотевшие линзы очков, поднёс изображение девчонки ближе к своему лицу. Заглянул юной поэтессе в глаза. Увидел в них искреннюю детскую радость — вовсе не усталый «холодный» блеск. Подумал, что Алина Волкова никогда при мне не улыбалась вот так, как на этом портрете — даже не вспомнил, чтобы видел на щеках соседки по парте ямочки.

Пробежался глазами по стихотворным строфам — «выхватывал» из них лишь отдельные слова и фразы. Не попытался «заценить» «качество» стихотворений: никогда не разбирался в поэзии и не особенно ею увлекался (напечатанной на бумаге). Слушал лишь те стихи, что звучали под музыку — даже под воображаемую. Заметил, что и сейчас пытался наложить творения «маленького чуда из СССР» на музыку. Усмехнулся, мысленно пропев одно из четверостиший. Пролистнул страницы на начало книги — к статье «Об авторе». Зацепился взглядом за первую строку: «Алина Константиновна Солнечная родилась четвёртого сентября тысяча девятьсот шестьдесят третьего года в городе-герое Москва, в семье музыкантов…» Поёрзал на кровати, прислонился спиной к висевшему на стене ковру. Забросил ногу на ногу. Прижал мост оправы к переносице и углубился в чтение.

Статья сообщила, что родители будущей поэтессы были востребованными артистами: без устали колесили по СССР и Восточной Европе с концертами. А за их маленькой дочерью в их отсутствие присматривала бабушка (по материнской линии) Нина Владимировна Волкова. Я трижды просмотрел напечатанные на странице книги знакомые мне имя, отчество и фамилию — убедился, что они мне не привиделись. Двинулся взглядом по строкам — дальше. Узнал, что в четырёхлетнем возрасте Алина Солнечная осталась без отца — тот умер от пневмонии. И примерно в это же время девочка сочинила своё первое стихотворение. Она записала его в тетрадь собственноручно (к тому времени она уже читала и писала). К пяти годам она исписала стихами несколько школьных тетрадей. А её мама показала работы дочери своему приятелю — известному советскому писателю.

С этого и началась карьера Алины на литературном поприще. Мамин приятель пристроил работы девочки в областную газету. Ещё через полгода стихи пятилетней поэтессы перепечатала «Комсомольская правда». Работами девочки заинтересовались мэтры советской поэзии. С того момента лучи славы Алины Солнечной сияли всё ярче. Её приглашали выступать на сцене: сперва на творческих вечерах других поэтов, а потом уже и на собственных. Алину показали по телевиденью — на неё посмотрел весь Советский Союз. Её стихи (и голос) звучали по радио. Девочку засыпали письмами поклонники её творчества. Солнечной исполнилось шесть лет, когда в СССР из печати вышел её первый сольный сборник стихотворений. На момент написания статьи, первую книгу юной поэтессы перевели на пятнадцать языков (на какие именно — автор статьи не уточнил).

Вслед за первым сборником последовал второй. А в тысяча девятьсот семьдесят первом году, благодаря поддержке сразу нескольких известных (не только в СССР) поэтов, Алина Солнечная приняла участие в международном поэтическом фестивале, проходившем в итальянской Венеции. Стала обладательницей главного приза этого фестиваля. Провела европейское турне. За которым последовали выступления в советских городах. В том же семьдесят первом году Солнечная снялась сразу в двух художественных фильмах (в обеих — на второстепенных ролях), где прочла несколько своих стихотворений. Поучаствовала в съемках «Новогоднего голубого огонька». Газеты называли семилетнюю девочку самой читаемой поэтессой страны и напоминали: из советских поэтесс награды на международных фестивалях получала только Анна Ахматова (да и та лишь в шестьдесят лет).

Сборник, который я держал в руках, стал для Алины Солнечной третьим. Я взглянул на дату издания — тысяча девятьсот семьдесят третий год. Подсчитал: Алине тогда исполнилось десять лет. Тираж сборника меня не впечатлил: сорок пять тысяч экземпляров. Я посчитал его маленьким — для советских времен. Сравнивал его с цифрами тиражей художественной литературы (они там были сплошь шестизначные, как я уже увидел в книгах, стоявших на полках в моей квартире). Я не имел представления, как в СССР обстояли дела с тиражами поэтический сборников. Допускал, что сорок пять тысяч — для стихов и сейчас не мало. «Это первый тираж, — сам себе напомнил я. — Совсем не факт, что в следующие годы не было допечаток». Я бросил книгу на кровать, снял очки — потёр глаза. Подумал, что карьера поэтессы Алины Солнечной сложилась просто сказочно, если верить автору статьи.

Вспомнил усталый и невесёлый взгляд своей соседки по парте.

— Ну и что ты забыла в Рудогорске, Алина Солнечная? — пробормотал я.

Оставил книгу на кровати — прошёлся к письменному столу. Из верхнего ящика вынул бумажную папку, бросил её на столешницу. Ни вчера, ни позавчера я к этой папке не прикасался. Хотя в шестнадцатилетнем возрасте считал её своим главным богатством и своим билетом в счастливое будущее. Сейчас прошлые мечты я считал забавными, наивными. Но тогда!.. Я усмехнулся, отодвинул стул — проверил, что под столом не сохранился один из «подарков» Барсика. Присел, вынул из папки стопку зелёных пронумерованных синими чернилами ученических тетрадей. Разложил их перед собой в порядке возрастания написанных на обложках номеров (слева направо). Не ощутил ни трепетного восторга, ни ностальгии, ни интереса пролистнуть страницы и полюбоваться на собственные записи. Не захотел я и прочесть содержимое тетрадей: потому что каждое записанное в них слово помнил теперь наизусть.

В тетради я записывал свой «шедевр»: детективный роман о приключениях двух гениальных и отважных сыщиков. Приступил я к его написанию уже здесь, в Рудогорске, будучи учеником восьмого класса. А завершил своё «монументальное» творение незадолго до школьных выпускных экзаменов, в Первомайске. Заставил отца прочесть мои труды — только теперь я в полной мере осознал папин подвиг. Уже будучи первокурсником, перепечатал рукопись в трёх экземплярах на списанной печатной машине (букву «р» вписывал от руки). И разослал её по редакциям советских журналов. Уверенный, что на меня вот-вот обрушится всенародная (всесоюзная) слава, денежный ливень и дача в Переделкино. Но итогом стали лишь сдержанные ответы редакторов о том, что «автор является мастером короткой формы» (я и без нынешней памяти заучил эту фразу наизусть) — мне предложили направить рукопись в «другую редакцию».

Провал «дела всей жизни» надолго отбил у меня желание сочинять художественные произведения. Мысли о том, что авторы в журналах печатаются лишь «по знакомству» (так мне объяснили «умудрённые жизнью» товарищи) остужали моё рвение всякий раз, когда воображение рождало очередные «гениальные» сюжеты. Обиду на редакторов я хранил в душе и взращивал почти два десятка лет. Пока однажды ни взял в руки эти самые пронумерованные тетради. Я тогда заглянул в них, прочел пару десятков рукописных страниц (проявил упорство). И злость на работников издательств поостыла. Зато я возгордился своим отцом, который стойко прочёл «всё это». Я в тот же день позвонил папе и сказал ему «спасибо». А о писательстве больше не думал. До тех пор, пока авария не усадила меня в инвалидное кресло. «Всё же, и от аварии была польза, — подумал я. — Хоть какая-то…»

Покачал головой — стул подо мной скрипнул.

— М-да, — пробормотал я. — Кто-то гением рождается. А кто-то гением становится — на закате лет.

Сложил тетради обратно в папку.

И сказал:

— В Первомайск я это добро точно не повезу.

До маминого прихода я всё же навёл порядок в своей комнате. Там теперь пахло стиральным порошком «Лотос» — не Барсиком. Распахнул окно. За ужином рассказал маме, что нашёл для котёнка новый дом — как и обещал. Выслушал краткое содержание сегодняшнего телефонного разговора моих родителей — той его части, что предназначалась для моих ушей.

И поинтересовался у мамы, слышала ли она что-то об Алине Солнечной.

— Напомни, кто это? — попросила мама.

— Девочка-вундеркинд, — сказал я. — Шестьдесят третьего года рождения. Юная поэтесса. Сочиняла стихи уже в четырёхлетнем возрасте. «Маленькое чудо из СССР».

Мама задумалась.

И уже через десяток секунд вскинула брови.

— Вспомнила! — сказала она. — Алина Солнечная! Конечно!

Улыбнулась.

— Я видела её по телевизору — в «Новогоднем голубом огоньке», кажется. А потом, лет пять назад, читала об этой девице статью в «Комсомолке». Мы эту статью потом с девчонками на работе обсуждали.

Мама кивнула.

— Точно, — сказала она. — Помню такую. Вот только она никакая не поэтесса. Алина Солнечная — мошенница.