Глава 4

Дверь в свою комнату я прикрыл — чтобы не травмировать психику юной гостьи сценой моего общения с её нетрезвым папашей. Не спеша сменил домашние тапки на уличные ботинки (ещё холодные и влажные). Я не гадал, кто именно сейчас топал ногами, шумно пыхтел и терзал кнопку звонка за дверью. Потому что знал: этот шум предшествовал появлению на пороге моей квартиры разъярённого толстощёкого соседа. Я не сомневался, что слышал точно такие же звуки и в «прошлое» третье сентября. Ведь ещё по дороге из школы домой я воскресил подробные воспоминания о событиях того дня: и конкретно — о непрошеном визите в мою квартиру пьяного отца Лены Кукушкиной.

В «тот» раз Кукушкин ворвался в нашу прихожую, будто рассерженный бык. Он тогда буквально отбросил меня со своего пути. Я врезался после его толчка плечом в стену и неподвижно замер — ошалело таращил глаза, следил за беспардонными действиями своего соседа. Кукушкин в тот раз ещё с порога увидел свою дочь; вбежал в мою спальню — отвесил Лене звонкую оплеуху. Звук от его удара прочно засел в моих воспоминаниях. Как и визг котёнка, которого Кукушкин пинком отбросил под кровать. «Стерва!» — вспомнил я крик соседа. Не забыл и то, как он схватил свою дочь за тонкую косичку и поволок жалобно скулившую Лену прочь из моей квартиры — точно непослушную собачонку на поводке.

Я завязал на обуви шнурки, топнул толстыми подошвами по полу. В дверь застучали кулаками — под напором соседа затрещала дверная коробка. Я снял очки, сунул их в карман висевшей на крючке куртки. Мир тут же утратил чёткие очертания, превратился в скопление разноцветных пятен. Я несколько раз сжал и разжал кулаки — размял пальцы. Отметил, что сердце в моей груди билось неторопливо и спокойно — будто перед обычным тренировочным спаррингом. Выстроил в мыслях цепочку дальнейших действий: продумал её сегодня ещё до появления на моём пороге Лены и Барсика. Не дал волю своему воображению — оно не превратило пьяного соседа ни в грозного соперника, ни в стихийное бедствие.

Правой рукой я вцепился в дверную ручку — левой открыл замок. Дверь тут же рванула к моему лицу. Но не добралась до него: ударилась о мой ботинок. В нос мне ворвался украшенный ароматом чеснока спиртной запах. Я невольно затаил дыхание. Сощурил глаза. В дверном проёме увидел силуэт Кукушкина. Не разглядел выражение его лица. Но не сомневался, что сосед (как и в прошлый раз) кривил губы и сверлил мою переносицу грозным взглядом. Не изменился и его наряд. Кукушкин пока не облачился в домашние треники. Но снял дома рубашку. Полосатые подтяжки свисали с его мешковатых брюк подобно аксельбантам. А на его ногах я скорее угадал, нежели рассмотрел, одетые на босые ноги тапки со стоптанными задниками.

— Уйди, пацан! — выдохнул мне в лицо толстощёкий сосед.

Он и навалился на дверь — подошвы моей обуви заскользили по полу.

Я не выпустил дверную ручку (да и дверные петли выдержали напор нетрезвого Кукушкина).

— Где эта стерва?! — прошипел сосед.

Я вновь едва не задохнулся от смрада его дыхания. Но не задохнулся — лишь прослезился (мутная мокрая пелена заволокла мои глаза, плохо видевшие без толстых линз очков).

— Где она?! — повторил Кукушкин.

Он ринулся в щель между стеной и дверью — натолкнулся на преграду в виде моего худощавого тела.

Но он не снёс меня со своего пути: в этот раз я не сдался и не отступил.

— Стоять, бояться! — прокричал я ему в лицо.

Брызгами слюны оросил раскрасневшиеся щёки Кукушкина.

Тот сбавил напор — посмотрел мне в глаза.

— Куда ты прёшь, скотина?! — спросил я. — Вали нахрен из моей квартиры!

Даже без оков я рассмотрел удивление в глазах соседа.

Подумал вдруг, что если Лена мне напоминала горностая, то её папаша больше походил лицом на здоровенного хряка.

— Что ты сказал, щенок?! — произнёс Кукушкин.

Он вскинул руку, смял ткань на моей груди.

— Как ты меня назвал?! — спросил сосед.

Он дёрнул меня за рубашку; но притянуть к себе не сумел: я упёрся плечом в дверь.

— Скотиной, как же ещё, — тихо сказал я (помнил, что в комнате за моей спиной к нашему разговору прислушивалась семиклассница).

Отметил: рука соседа ко мне уже «пришла» (как говорил мой тренер по рукопашному бою.) Я «прихватил» её: прижал к себе сжимавшие мою рубашку пальцы. И резко пнул Кукушкина ногой в голень — для того я и надел ботинки. Попал точно в цель. Мужчина пошатнулся. Я ощутил, что «расслабляющий» удар сработал. «Прихваченная» кисть соседа расслабилась под моей ладонью. Но едва не «сбежала». Я удержал её. Зафиксировал локоть Кукушкина, наклонился вперёд и вбок. Не почувствовал сопротивления — заломил кисть противника. Мысленно произнёс привычное «здравствуйте»: так на тренировках мы называли этот приём. Сосед громко крякнул и отвесил мне «приветственный» поклон.

Я взял в захват два пальца из заломленной кисти (пока Кукушкин не опомнился). В своих борцовских способностях я сомневался: «нынешний я» пренебрегал даже утренней зарядкой. Понимал, что долго не удержу своими тонкими ручонками (и при своём «цыплячьей» массе тела) откормленного мужика. Потому не изображал «крутого бойца». Подчинил противника эффективным, а не эффектным способом. Я отогнул два пальца на руке соседа: в ту сторону, куда те обычно не сгибались. Не взял на излом один лишь мизинец. Помнил, как легко тот ломался (даже такой толстый, как у Кукушкина). Тренер часто об этом напоминал. «Можно не успеть насладиться», — шутил он.

Хрустнули суставы — не мои. Сосед упал на колени (на стене пошатнулось зеркало). И заскулил неожиданно тонким голоском: уже не грозно — жалобно.

— Пусти!.. — провизжал Кукушкин. — Больно!

Его пальцы в моей руке напряглись, но не сломались.

Сосед вздрогнул. Я чуть уменьшил «залом» — повёл руку Кукушкина в сторону. Мужчина послушно развернулся лицом к дверному проёму. Мне вспомнилось, как он «тогда» уводил из моей квартиры свою рыдающую дочь. Рука с заломленными пальцами не походила на поводок. Но годилась на роль длинной ручки-толкателя для детского велосипеда. Я аккуратно надавил на неё — сосед не заскрипел колёсами, а застучал коленями: послушно перебрался из прихожей (через порог) на лестничную площадку. Я отметил, что в это «третье сентября» Кукушкин не виделся мне грозным и большим «взрослым дядькой». «Обычный пьянчуга, — подумал я. — Сопляк. Ещё и паспорт не поменял на „стариковский“ — в сорок пять лет».

— Больно! — повторил сосед. — Пусти!

Я наклонился к его голове. Поморщил нос от неприятного запаха.

Суставы заломленных пальцев едва слышно хрустнули.

Кукушкин тихо взвизгнул.

— Так это и хорошо, что больно, — сказал я. — Боль прочищает мозги от дури. И замечательно отрезвляет. Не только при алкогольном опьянении. Но и при излишнем самомнении.

Позволил Кукушкину обернуться, заглянул в его поросячьи глазки.

Заметил: похожие на пудинг толстые щёки мужчины едва заметно вздрагивали.

— Папа передал тебе привет, — сообщил я. — Он просил меня присмотреть за тобой. Я пообещал ему: прослежу, чтобы ты поменьше курил. Особенно — около нашей двери. Курить вредно!

Надавил на пальцы.

Сосед заскрежетал зубами.

— Отец просил, чтобы я отметил каждую выкуренную тобой сигарету, — сказал я. — Гвоздём — на капоте твоей машины. Каждый окурок на лестничной клетке обозначу двойной чертой. Ты понял меня, урод?

Усилил залом.

Сосед похлопал губами.

— Понял! — пропищал Кукушкин. — Понял! Понял! Пусти!

Я заметил на его щеках слёзы: лишь пару капелек — не извилистые ручейки, чьи извилистые русла сегодня блестели на лице семиклассницы Лены. «Папа не ошибся, — подумал я. — Кукушкин — слабовольный трус и слизняк. Странно, что я его испугался — тогда…» Вспомнил слова тренера о том, что чем больше «шкаф», тем он громче падал. Я сам не раз доказывал это утверждение на практике — и когда учился на старших курсах института, и будучи дипломированным инженером. Отметил, что Кукушкин и на «шкаф» не походил — он разве что… напоминал мешок с гнилой картошкой. Именно — с гнилой: на это намекал его тошнотный запах. За «ручку-толкатель» я подвёл Кукушкина к приоткрытой двери соседской квартиры.

Не сломал ему пальцы — выпустил их и вернулся к своему порогу.

Сложил руки на груди — почувствовал: моё сердце билось ровно и спокойно.

— Щенок, — прошипел Кукушкин. — Убью! Раздавлю!

Он неуклюже поднялся с колен — едва не запутался в лямках подтяжек. Сжал кулаки. Взглянул на меня исподлобья и уронил на свой живот струйки слюны.

Я усмехнулся: в моих воспоминаниях сосед остался грозным толстяком — не жалким жиртресом. До самого отъезда в Первомайск я посматривал на дверь его квартиры с опаской. Ни разу не поругался с ним, подобно моему отцу. Изредка поглядывал в дверной глазок: безропотно смотрел, как сосед мусорил около нашего порога. Охотно поддавался на уговоры матери — помалкивал, не ссорился с Кукушкиным. Стыдился своего поведения. Искал ему оправдания. Признал себя слабаком и трусом. «Теория относительности в действии», — промелькнула в голове мысль. Отметил: то, что пугало меня шестнадцатилетнего, у меня нынешнего вызвало лишь брезгливое призрение.

Сосед склонил в мою сторону голову — будто нацелил на меня рога.

Я хмыкнул, взглянув на его босые ноги, и указал на Кукушкина пальцем.

— Если снова нагрубишь моей матери — проткну шины твоей машины, — сказал я. — А узнаю, что ты поднял руку на свою дочь — сломаю тебе мизинец. И не забудь о пометках на бампере!

Ударил ногой по соседскому тапку — в точности, как в «прошлое» третье сентября Кукушкин пнул Барсика.

Тапок улетел в пространство между лестничными пролётами, с тихим шлепком приземлился на одном из нижних этажей.

— За Леной отправишь свою жену, когда та явится с работы, — сказал я. — А до того времени девчонка будет у меня. Сам к моей двери больше не подходи: пришибу. Уяснил?

Я ухмыльнулся — посмотрел в покрасневшие глаза Кукушкина.

И тут же оправил второй тапок соседа вслед за первым.

* * *

Не меньше минуты бы с Кукушкиным «бодались» взглядами.

Я дожидался, когда растает решимость моего противника взять реванш.

Сосед первым отвёл глаза. Он прошипел ругательство и ушёл в свою квартиру — прихрамывая. Я подумал, что не зря для встречи с Кукушкиным надел ботинки.

* * *

В прошлый раз соседка у меня не задержалась — её увёл подвыпивший папаша.

Однако в это третье сентября Лена погостила в моей квартире чуть дольше двух часов. Я напоил семиклассницу чаем. Развлек девчонку игрой на гитаре (музыкой заглушил её нескончаемые монологи). Спел десяток пока никем не сочинённых песен — узнал от соседки, что я не только «сильный и смелый», но ещё и «талантливый». Проблем с вокалом я не почувствовал: будто только вчера солировал в хоре. Легко извлёк из памяти слова песен и аккорды мелодий. Не без удивления заметил, что мои руки сегодня будто проснулись. Я вполне уверенно терзал струны — фальшивые ноты гитара издавала всё реже. Я будто вспомнил былые умения. Больше не чувствовал скованности в движениях. А пальцы, пусть и слегка побаливали с непривычки, но уже с заметной ловкостью и уверенностью плясали по гитарному грифу.

Мать Кукушкиной явилась за дочерью на четверть часа раньше, чем вернулась с работы моя мама.

Женщины не встретились — лишь смешались в воздухе прихожей запахи их духов.

Мама не увидела в нашей квартире Лену. Но застала у нас дома Барсика… и огромную блестящую лужу в самом центре моей спальни (хотя я буквально пару минут назад «ликвидировал» предыдущий потоп). Она с печальным вздохом покачала головой. И напомнила мне о своей аллергии на кошачью шерсть.

— Котёнка завтра заберут, — сказал я.

— Точно заберут? — устало переспросила мама.

— Унесут, — заверил я. — Обещаю.

* * *

Встреча с Леной Кукушкиной и её отцом в это третье сентября отличалась от прошлой.

А вот Барсик вечером и ночью «отработал» чётко по плану (с одной лишь разницей: ковёр не пострадал).

* * *

Ночью я снова увидел сон.

Но в этот раз он больше походил на воспоминания: не на настоящие — на искажённые моим воображением.

В этом сне я стоял в траурном зале рудогорской больницы.

Здание строили и проектировали не советские строители, а финны. В других городах я подобных не видел. Потому сразу сообразил, где очутился.

Я уже бывал в этом помещении раньше: в сентябре тысяча девятьсот восемьдесят первого года, когда хоронили Алину Волкову. Теперь в траурном зале больницы тоже стоял гроб. Вот только не закрытый, как тогда.

В гробу я увидел свою соседку по парте — бледную, наряженную в белый саван. Замер в изголовье гроба. Рассматривал причесанные рыжие волосы и окрашенные розовым лаком ногти на руках мёртвой девчонки.

А справа и слева от меня стояли наши одноклассники — ученики десятого «А» класса рудогорской школы. Увидел я здесь и Васю Громова, и Лидочку Сергееву, и Наташу Кравцову — никто из них не пришёл проститься с Волковой в «тот» раз.

И уж тем более, десятиклассники на прошлых похоронах не держались за руки (соорудив хоровод). И не напевали тихими голосами: «С днём рождения тебя, с днём рождения тебя…»

* * *

Я проснулся за минуту до сигнала будильника. Взглянул на циферблат, ударил ладонью по кнопке. Моргнул — развеял остатки не самого приятного сновидения. Голоса поющих десятиклассников смолкли: сменились птичьим щебетом. Я повернул голову — не заметил ни гроб, ни толпу школьников. Увидел размытые очертания своей рудогорской квартиры — не траурный зал и не больничную палату. Нацепил холодные очки, посмотрел на окно. На улице уже почти рассвело. Ветер за ночь разогнал облака. Теперь он покачивал вершины сосен и будто убаюкивал меня, намекал: нет причины выбираться из тёплой постели. Вот только я с ним не согласился. Потому что мой желудок тоже проснулся. К диетам он не привык. Живот тоскливо урчал, подпевая птицам: настойчиво требовал накормить его завтраком.

Но встал я не сразу: отвлёкся на «просмотр» сегодняшних событий — тех, что ещё не произошли, но уже были мною однажды пережиты. Скользил взглядом по стенам и шкафам, рассматривал корешки расставленных на полках книг. Понял, что «то» четвёртое сентября не запомнилось мне интересными событиями. Воспоминания о нём выглядели невзрачными и скучными, как и о большинство учебных дней в том месяце. Но я всё же отыскал в памяти нечто примечательное: «Сегодня у Алины Волковой день рождения». Представил, как Снежка вновь поздравит мою соседку по парте перед уроком; мысленно повторил её слова (хотя в прошлый раз к ним не прислушивался — посматривал на затылок Лидочки). Решил, что поздравление классной руководительницы меня не впечатлило — ни тогда, ни теперь.

Я руками протёр глаза, зевнул.

Отметил, будто между прочим, что до гибели Волковой осталось шесть дней.

Сел, свесил с кровати ноги.

Подумал: «Кукушкин вчера вечером не курил около нашей двери».

Заметил на полу блеск луж — покачал головой.

Добавил: «И ковёр я на этот раз уберёг».

Зевнул и сам у себя спросил: «Так почему Алина Волкова должна умереть?»

Загрузка...