Ковчег

— 24 —

Вот и подкралась незаметно пора, когда Занудин начал терять счет дням, проведенным в «Ковчеге». И все это время, не переставая, разум продолжал мериться силами с грузом таинственного, алогичного, паранормального.

Удручали сны. Из ночи в ночь Занудин, сам того не желая, разговаривал со своим прошлым. Жизнь пробегала перед глазами пестрой кинолентой. Порой воспоминания доводили его, мужчину, до слез…

При всей искренности намерения никак не удавалось Занудину обрести чувство той беспечности, к которой призывал его дядюшка Ной. Поди попробуй, когда вокруг кишмя кишат метафизические ребусы и головоломки, противопоставить которым можно только крепкие, как нейлоновая удавка, нервы. Дядюшка Ной по-прежнему скрытничал, многого не договаривал, только и делал, что сыпал неясными иносказаниями — а прочие «ковчеговцы» дружно ему в этом подражали. Занудин не без интереса подмечал: дядюшка Ной позволял постояльцам уйму разных вольностей — и все же в нем, этом непростом старике, без всяких сомнений чувствовалось не допускающее пререканий главенство. Главенство не держателя убогой гостиницы, а наставника! Но принципов сложившейся в «Ковчеге» иерархии Занудин старался по возможности не касаться. В рот смотреть никому не приходилось — и на том спасибо. Имелось множество других больших непроницаемых тайн и маленьких дразнящих секретов, которые не оставляли Занудина в покое. Сколько же вопросов, на какие жаждалось получить ответы! Ох, не в книгах искать их… Хотя откуда извлек Занудин странную разгадку, до конца им не осмысленную — ту, что касалась ночного гостя Маррисона?.. Ответ подкинул иллюстрированный справочник в коленкоровом переплете. Рок-идол, давно отдавший богу душу, расхаживает теперь как ни в чем не бывало по «Ковчегу»?? Бред сущий…

Когда циклон, напророченный Поэтом и дядюшкой Ноем, к удивлению Занудина, все же достиг забытого края, в котором придорожное заведение так ловко укрылось от остального мира, и небо стало облачным, а стена дождя затянула свою заунывную клокочущую песнь на долгие дни и ночи — Занудин обратился к библиотеке, украшавшей его обиталище, и принялся читать помногу и без разбора, меряя прочитанное не страницами, а внушительными пирамидами томов.

Занудин не отличался тонкостью ума. Кто знал Занудина в прежние годы — и вовсе считали его человеком недалеким. Обидное, прямо сказать, суждение. А ведь когда-то он был истинным книгочеем…

Теперь, в эти тоскливые дождливые вечера, страницы вновь зашелестели перед его глазами, хотя взгляд уже и не излучал былого блеска. Занудин локтем прижимал к спинке кресла переплет и, уронив голову на плечо, читал. Иногда по какому-то странному внутреннему позыву резко вскидывал взор на свое зеркальное отражение. Сощурившись, застывал, точно впервые видел себя с книгой. Ни с того ни с сего мог вскочить и подойти ближе. Он мог даже заговорить со своим отражением. Заговорить в лицах!

— Знаешь, кто ты, дружок? — Занудин тянул паузу, коварно выжидая. Глаза его превращались в маленькие злые бусинки. — Ах, не знаешь! А я скажу тебе! Ты — продукт жизненной непригодности. Ты тот, кто по определению еще давным-давно должен был спиться…

— Что-что? — искажая лицо, Занудин по-издевательски оттопыривал ладонью ухо. — О чем ты хочешь мне сказать? Ах, ты соглашаешься, ты киваешь головой…

Занудин резким движением оставлял ухо в покое и делал щенячьи глаза. Теперь он кивал, причем в самой подобострастной манере. А после этого замирал, будто судорожно вникал в сказанное, и, собрав по крупицам запасы нерастерянной гордости, выпрямлялся.

— Что-что ты говоришь? — пальцы опять терзали покрасневшее ухо, во взгляде с новой силой разгоралась злость и неумолимое желание унижать. — Ах, ты выпячиваешь грудь и находишь нужным заметить, что все-таки не спился?.. Похвально… Да, ты не спился!.. Хотя… может, для тебя же это и хуже… Что-что?..

Кривляться надоедало, и тогда Занудин возвращался обратно в кресло. Он не глядел больше в зеркало, но продолжал «защищаться», зная, что «обвинитель» никуда не делся. Обвинитель все там же, по ту сторону амальгамы — он скрестил на груди руки и ждет ответного хода.

— Когда-то я стал много читать. Вначале я испытывал откровенную скуку, граничащую с тупым отвращением, в которое погружаешься точно в затхлую взбаламученную заводь. Затем — долгое и мучительное всплытие на просторы робкого понимания. Переоценка ценностей. Стирание рамок. Вслед за этим — дурманящее ощущение полета и торжества! А напоследок…

Занудин встал. Заняв рот сигаретой, забродил по комнате.

— Я выписал на клочок бумаги имена писателей, что вызвали необратимые перемены в моем сознании. Имена тех, кто натурально меня перелепил, хоть я и затрудняюсь объяснить, в чем именно я стал другим… Их набралось 13, чертова дюжина. Я пытливо вглядывался в начертанный список, он чем-то пугал меня. Но я набрался духа и обратился к этим тринадцати ожившим теням, принявшим вид достопочтенных джентльменов, но на деле готовым разорвать меня в клочья, растоптать. «Вы — зло! — заявил я. — Вы заставляете людей думать! А значит — разочаровываться и страдать! Вы учите человека презирать, называя это «любовью», грязнуть в пороках, называя это «свободой», выбирать себе родину по принципу «где кусок мяса жирней». Видеть жизнь, предстающей гнусной фальшивкой. Не хотеть больше ничего… Слова героинь, придуманных вами — лживы, а поступки героев — идиотичны. Вы уводите от реальности! Вы плодите несчастных!!»

Занудин вынул изо рта изжеванную, так и не прикуренную сигарету, раздавил ее в пепельнице. Неуклюже расстелился по полу. От непогоды ныл позвоночник, словно черви вгрызались в него изнутри.

— Какие, к черту, книги! О чем я вообще?! Если в этом мире и существуют пути, позволяющие приблизиться к тайне — они эмпирические. Строго эмпирические. Только твои ощущения, твои переживания, твои страхи, твой опыт… Больше ничего!

Занудин глубоко вздохнул. Все те глупости, которым подыгрывал сейчас рассудок, порядком утомили. Сказать по правде, хотелось банально напиться. Лицо Занудина при этой мысли обрело по-смешному мечтательное выражение.

— А когда проснусь завтра утром, облизывая пересохшие губы и постанывая от сладкой головной боли — окажется вдруг, что дождь-то и кончился… Ха!

Занудин перекатился на живот. Потом — снова на спину. Крякнув, сел на корточки, кувырнулся и оказался на прямых, как спицы, ногах. Все в нем требовало одного — встряски!

— День рождения у меня сегодня, — повстречав в холле Музыканта, соврал зачем-то Занудин.

— Так что же ты молчал! Надо бы отметить это дело дружеской вакханалией! — немедленно отреагировал Музыкант.

Однако шумного празднества в полном составе «ковчеговцев», — смекнул Занудин, чуть поостынув и подключив рассудительность, — как-то не хотелось. Обыкновенно посидеть бы, расслабиться в непринужденной обстановке. Алкоголь и живая беседа должны были примирить его с действительностью. Но только без балагана, увольте.

В связи с этим пришлось сочинять дальше. Про не официальный, а «второй» день рождения, связанный со спасением в авиакатастрофе, унесшей жизни многих, но не его. Удалось, мол, выпрыгнуть из падающего самолета. Широко распахнув плащ, спланировать и не разбиться…

— А-а, — покачал головой Музыкант, с серьезным лицом выслушав эту наскоро слепленную маразматичную байку.

— Составишь компанию?

— Вообще я от алкоголя в последнее время чего-то дурею, — почесал Музыкант затылок. — Ну, пошли, конечно…

…Расположились в комнате у Занудина. На стол, благодаря содействию Музыканта, была выставлена завидная батарея бутылок.

— За тебя, за твой день, за прибытие к нам, за-а… сбычу мечт! — вовсю уже командовал Музыкант, тасуя фужеры и разливая вино.

Чокнулись. Выпили. Не затягивая повторили.

Вечер начинал приобретать приятные, лишенные четкости очертания. Занудин не думал о своих снах, о прошлом. Даже настоящее его заботило мало, — не говоря о будущем, которого не существовало вовсе. «Хорошо сидим», — то и дело повторял Музыкант, толкая в плечо и до боли стискивая руку Занудина в своей крупной ладони. Музыкант и вправду косел на глазах, но по крайней мере не буянил.

— Ну рассказывай что-нибудь. Главное — не молчи. Как тебе, к слову, в «Ковчеге»?

— Не жалуюсь. Живу, пока не гонят, — усмехнулся, отвечая на вопрос, Занудин и тут же посерьезнел. — А вообще-то… много здесь, мягко говоря, странного.

— Ерунда, — отмахнулся Музыкант, подаваясь вперед за очередным наполненным доверху фужером. Лицо его засыпали путающиеся волосы.

Дружно выпили. Музыкант сочно крякнул.

— Освоишься! Свежести восприятия только терять не надо. Ну и головы… Как лишишься груза традиционных представлений о мире, так и устаканится все.

— Возможно, ты прав, — согласился Занудин.

— Конечно я прав. А ты, вообще, мужик ничего. Только особняком держишься.

— Да брось, Музыкант… Разве?

— Ну, давай! Сначала выпьем — потом опровергнешь.

Выпили. Музыкант часто захлопал ресницами и чихнул. Воздух вырвался носом, с характерным для не имеющих привычки открывать при чихании рта «пт-ссь».

— Будь здоров.

— Сам не сдохни.

На пару заковырялись вилками в блюдцах с закуской.

— Особняком я не держусь. Просто места своего здесь не вижу, такое дело.

— Пока не видишь, во-о, — пророчески покачав перед лицом Занудина вилкой, уточнил Музыкант.

— Знаешь, Музыкант, не люблю, когда говорят загадками.

Музыкант, вяло теребя мочку уха, ничего не ответил.

— Вот ты, — Занудин впился в собутыльника напористым взглядом, — чем ты здесь занимаешься? Как себя реализуешь? Нельзя же, согласись, не иметь никаких целей и не устремлять никуда своих усилий. Сколько я здесь прожил — так уже с ума схожу!

— Я-то? — Музыкант задумался, пожевал губами. Вдруг не на шутку всполошился. — Черт! Совсем вылетело из мозгов! У меня же в комнате человек сидит — а я тут! Его же отправлять надо!

Музыкант резво вскочил с кресла, но не удержался на ногах и, раскатисто хохоча, плюхнулся обратно.

— Вот видишь, какие зеленый змий козни строит! А знаешь что… Давай его к нам позовем, а? Раз пошла, как говорится, такая пьянка.

— Кого позовем? Зеленого змия?..

— Да нет! — усмехнулся Музыкант. — Человека!

— Давай, — уступчиво пожал плечами Занудин. — А кто он?

— Так, знакомый один. Гостит. Ему, конечно, уезжать бы уже пора… Ну ничего, можно побузить еще на дорожку! Как считаешь? — пьяный Музыкант с хитрецой подмигнул Занудину.

— Голосую «за». Веди его сюда. Только третий фужер захвати и выпивки.

— Неужели мы все вылакали, что было?!

— Ну-тк…

Занудин и Музыкант, не сговариваясь, прыснули со смеху.

Устав смеяться, Музыкант со второй попытки все же преодолел подъем с кресла и, покачиваясь, поплелся к выходу.

— Только ты до него не докапывайся, ладно? — устало обернулся перед дверью Музыкант. — Он нам просто на гитаре поиграет. Посидим как культурные керосинщики, послушаем.

— Лады, — отозвался Занудин и, проводив взглядом удалившегося Музыканта, азартно проглотил внеочередную порцию спиртного.

Минут через десять в комнату вошли двое. Музыкант и тот, до кого была просьба «не докапываться».

— Это Айк, — кивнул на гостя Музыкант. — Проходи, Айк.

Занудина Музыкант почему-то не представил, но Занудин даже не обратил на подобную оплошность внимания. Заинтересованным взглядом он изучал вошедшего. Часто ли, в самом деле, случалось видеть в «Ковчеге» новые лица?

Айк выглядел лет на тридцать пять. Носатый, в темных очках — он являл собой позу смущения и превосходства одновременно. Из-за спины точно меч самурая торчал гриф обещанной гитары.

На столе появилась новая выпивка. Расселись. Разобрали наполненные фужеры. Пытаясь создать веселую, непринужденную атмосферу, Музыкант затараторил без умолку. В сторону Занудина отпускал глупые хмельные улыбочки. Тут же стирал их с лица и вполголоса спрашивал о чем-то Айка. Тот односложно отвечал. Занудин сидел несколько поодаль и изредка ловил на себе унылый взгляд симпатичного человека с большим носом.

— Слушай, а сбацай-ка чего, а? — подсказал наконец Айку Музыкант с интонацией ветреного энтузиазма. — Давай, а?

Занудин в смутном ожидании закурил.

Айк без удовольствия взялся за гитару. Глядя в пол, небрежно подкрутил колки. Но с первым же арпеджиато лицо его преобразилось. Во взгляде появились напор и лукавство. Он запел.

Как оказалось, Айк обладал вызывающе гнусавым голосом, но слушать его пение было, однако же, и диковинно, и приятно. Медленные тяжелые блюзы. Задорный рок-н-ролл. Исполненные причудливой шершавости песни-исповеди. Рваные, ублюдочные звуки, рождаемые беспорядочным боем медиатора по струнам, вырастали вдруг в стройность и красоту. Кураж мажорных аккордов сменялся депрессивностью минора, переходил в вынужденную агрессию, сочно выливался в торжество музыкально-текстового курьеза.

Айк пел о человеке, убегающем от повседневной городской жизни, о его одиночестве, о неуемной жажде общения. Местами было отчего-то безудержно смешно, чаще — трогательно, а в целом — драматично. Все, о чем говорилось в песнях (временами пение принимало форму проникновенного речитатива), показалось близким Занудину настолько, что он содрогнулся. Лицо его вспыхнуло пунцовыми пятнами щек, а внешнее пренебрежительное спокойствие готово было изойти слезами. От щемящего чувства внутри, возникшего из ничего, действительно хотелось плакать. Словно игра Айка на его нехитром шестиструнном инструменте жгучей волной пронеслась по всей прожитой жизни Занудина. Как это было ново и странно для него! И вряд ли он знал, сокрушаться ему или ликовать, что все это почувствовал.

Точно забывшись, Айк отыграл целый концерт. Заключительное неловкое арпеджиато с погружением в тишину вновь вернуло ему маску отчужденности.

— Бр… бр-р… браво! Как в лутч… в лушт… в лучшие времена, а? — язык совсем уже Музыканта не слушался. — Ну-у?! Выпьем, что ли?

— Поразительно, — отозвался в свою очередь Занудин. — Я никогда раньше не увлекался музыкой вообще и песней под гитару в частности. Я и не знал, что можно вот так…

Занудин осекся. Он волновался и не мог подобрать нужных слов.

— Это ведь ваши песни? Вы сами их сочинили?

Айк утвердительно кивнул.

— Айк! Ты молодца! Разм… разв… разливай, выпьем… — не унимался Музыкант.

Музыкант был настолько пьян, что пить теперь смог бы, дай бог, только лежа. Глаза его сердито и изможденно закатывались.

Айк не обращал на Музыканта внимания.

— Как удивительно! Никаких иллюзий, здоровый цинизм, и в то же время — смятение, беззащитность, любовь! — продолжал восхищаться продемонстрированным творчеством Занудин, не стесняясь того, что городит, возможно, чушь.

— Эй, З-занунт-тд-дин! Ну ты-то уж-же… Наливай давай, выпьем… — в голосе Музыканта появились нотки страдания.

Занудин поднялся с кресла и, подойдя к Айку, крепко пожал ему руку. Поправив на носу очки, Айк произнес растерянные слова благодарности.

— Я догадался, это какое-то веяние — все меня ирг… игран… игнор-рир-руй-ют… — последнее, что изрек Музыкант и, накрыв отчаявшийся взор ладонью, забылся мертвецким сном.

— Выпьем? — предложил Занудин.

— Выпьем, — согласился Айк.

Занудин понял, что близок к тому, как вот-вот напьется вслед за Музыкантом до самозабвения, но вмешиваться в капризы собственного состояния не хотелось.

— Мы на вы или на ты?

— На ты…

— Хорошо…

Они снова выпили. После чего воцарилось молчание.

Айк озирался по сторонам. Иногда задумчивый взор Айка останавливался на спящем Музыканте, и в глазах его было что-то странное. Айк вдруг заговорил. Первый.

— Когда-то и я, наверное, представлял себе все так. Впрочем… — он медленно поправил на носу очки, — слишком уж извращена здесь идея, доведена до абсурда…

— Да, несомненно, — поспешил согласиться Занудин, хотя вряд ли понял, о чем имел желание сказать его гость.

Айк нервно закурил и подсел поближе к Занудину.

— Не знаю, можно ли просить тебя об одном одолжении, — он понурился, — но для меня это важно…

Айк был первым человеком в «Ковчеге», к кому Занудин так неожиданно проникся искренней симпатией, и поэтому ответил, что если это в пределах его возможностей, то он, конечно, поможет.

— Я очень хочу побывать в своем городе…

— Что за город? — поинтересовался Занудин.

— Ну, есть такой… На Неве.

Занудин плохо знал обозначенные края. Даже в период долгих скитаний к реке Неве его не заносило.

— Давно там не был, — вздохнул Айк и грустно рассмеялся. — Побродить по его гранитным набережным, вдохнуть знакомый воздух… даже и не знал, что могу быть таким сентиментальным. Вот же оно, тело, которое разговаривает и передвигается, дышит и чувствует, только подумай!..

— Да, Музыкант мне говорил, что ты сегодня должен уехать, — подтвердил Занудин, не представляя, что сказать еще.

Айк вскинул странный, изучающий взгляд на Занудина. Порывался, было видно, задать какой-то вопрос, но сдерживался.

— Так чем же я могу помочь? — нарушил затянувшееся неловкое молчание Занудин.

Айк со свистящим звуком вдохнул полную грудь воздуха и зажал кулаки между коленями.

— Когда Музыкант проснется… в общем, если ты скажешь ему, что я вернулся сам, а пока, не привлекая лишнего внимания, выведешь меня из «Ковчега» — то это все, о чем я прошу.

Занудин размышлял не дольше секунды.

— О чем речь! Мне не сложно, Айк. Пойдем.

Он и не думал, что вопрос коснется такого сущего пустяка. Музыкант не очухается до утра — а человеку пора уезжать. То, что Айк ведет себя как заговорщик — по всей видимости, следовало списать на его скромность, нежелание доставлять из-за себя лишние хлопоты. Занудин, между тем, тоже попросил Айка об одолжении…

Подхватив обмякшее тело Музыканта, они проворно вернули его в свою комнату, уложили на измятую неразобранную постель. Оказавшись в жилище соседа, Занудин, конечно же, выкроил минутку на то, чтобы оглядеться — и почти ничего из увиденного, пришлось признать, не вызвало удивления. Тьма-тьмущая музыкальных инструментов, развешанных по стенам. Нагромождения звукозаписывающей аппаратуры заслоняли окно. На полу валялись какие-то буклеты, проволочные огрызки и пустые бутылки. Посреди комнаты стоял огромный трельяж. Возле трельяжа — стойка для микрофона. Видимо, Музыкант любил порой от души поголосить караоке, выделываясь перед зеркалом…

Сразу после этого Занудин выполнил свое нехитрое обещание. Никем не замеченный, Айк покинул стены придорожного заведения.

— 23 —

Утро наступило ясное.

Когда Занудин сообщил навестившему его Музыканту, что Айк «вернулся сам», тот был очень обескуражен, но расспросов устраивать не стал. Он в недоумении послонялся по комнате, несколько раз бросил туманный взгляд на Занудина и вышел. Похоже, сообщение такого рода совершенно выбило его из колеи. Буквально через минуту — даже непонятно, из-за чего толком все началось, — он успел поцапаться в коридоре с Поэтом.

— Испарись, нечисть, не то я за себя не ручаюсь! — загрохотал озлобленный голос Музыканта на весь гостевой этаж.

Как и всегда случалось в подобных ситуациях, жильцы «Ковчега» начали потихоньку вылупляться из своих нор и наблюдать за сценой. Занудин тоже позволил себе присоединиться к числу зрителей.

— Поглядите-ка на него — поэ-эт! — надрывался Музыкант. — Стихоплет ты бездарный… зато обормот редкостный! Вот ты, чувырла, кто!

— Да ты… да ты… хам… наглец… — Поэт не находил слов.

— А иди ты куда подальше!

— Я сейчас тебе пойду, та-ак пойду! — замахивался в ответ своим маленьким кулачком Поэт, однако предусмотрительно держал дистанцию.

— Завали хлебало, очкарик! Сейчас линзы-то повыдавливаю, будешь знать! Поэтишка поганый! Стихоплет! Стихи писать — не петушки сосать, понял?!

— На «понял» не бери! Понял?! Тоже мне — Орфей! Ха! — Поэт принялся напевать (без малейшего намека на музыкальный слух) какие-то несуразные мотивы, тем самым, видимо, подковыривая Музыканта. — Ух, Ф-Ф-Ферзь какой! Тьф-фу! Козявка ты, а не музыкант…

Музыкант опешил и побледнел. Стрела, которую Поэт не мудрствуя лукаво пустил обратно, без труда попала в цель.

— К-козявка?..

Музыкант секунд тридцать стоял на месте как пришибленный. Вдруг встрепенулся. Нервным шагом удалился к себе в комнату и хлопнул дверью.

— Зрелище иссякло, — безучастно объявил Виртуал, — победа по очкам присуждается Поэту.

— Фи! — обронила Женщина с таким видом, будто выдала целую тираду.

— Из-за чего сыр-бор-то? — спросил еще кто-то, но так и не получил ответа на свой вопрос.

Зрители уже собирались расходиться, но внезапно дверь Музыкантовской комнаты распахнулась, и вылупившие глаза «ковчеговцы» оказались свидетелями того, как бедолага Музыкант, пыхтя и крякая, пытается вытащить в коридор ударную установку…

Любопытный поворот событий привлекал их внимание ровно до тех пор, пока Музыкант не завершил вынос установки и не раздались первые звуки соло на барабанах. Двери комнат дружно захлопнулись. Лишь Панки, натянув на головы длинноволосые парики, хохоча и улюлюкая, выскочили в коридор и принялись самоотверженно трясти бутафорскими лохмами.

— Я не козявка, я — бог! — в исступлении рычал Музыкант. — Я — бог, бог, Бо-о-ог!!

Поэт был вынужден ретироваться. Впрочем, любой в «Ковчеге» в эти минуты с радостью согласился бы, что Музыкант «бог», лишь бы тот прекратил наконец свою оду ядерной войне. Музыканта собственное выступление, наоборот, очень вдохновило, и он еще долго барабанил на весь дом, выкрикивая при этом какие-то гулко-разухабистые и напыщенные фразы.

Что касается Занудина, то он легко вышел из положения, заткнув уши ватными тампонами. Присев на край кровати и наслаждаясь наступившей тишиной, огляделся: не осталось ли чем похмелиться после вчерашнего…

А вот что произошло вечером того же дня.

С тех пор как за окнами стемнело, в доме стало непривычно зябко, и Занудин коротал время с дядюшкой Ноем у камина. Со стороны их соседство выглядело довольно странным и взаимоотстраненным. Они почти не обращали внимания друг на друга. Ной задумчиво курил трубку. Занудин, кисло облизываясь, потягивал вермут с гвоздикой. В камине весело потрескивало и стреляло, и только эти звуки наполняли отрешенную пустоту холла.

На старых дрожжах Занудин в какой-то момент почувствовал себя очень лихо — голова неистово закружилась, перед глазами заплясали огненные фигурки, виски сдавило.

— Спокойного сна, дядюшка Ной. Пойду-ка я. Что-то мне как-то не того… — вытирая со лба испарину, прокряхтел Занудин.

— Спокойного сна и тебе, — негромко отозвался старик, утопая в облаке табачного дыма.

Тело Занудина почти не слушалось. Одеревеневшие ноги еле-еле доковыляли до лестницы, а вот взойти по ней оказалось и вовсе настоящим испытанием. Поднявшись на второй этаж и мучаясь одышкой, Занудин с облегчением подумал, что до номера уже подать рукой. Опираясь о стену, не спеша двинулся дальше. И вдруг его что-то насторожило. В темном коридоре он был не один…

Оборвав шаг, Занудин плотнее прижался к стене и стал вглядываться. В глазах рябило как на экране поломанного телеприемника. Занудин попробовал проморгаться, и отчасти это помогло — рябь поредела. То, что ему удалось рассмотреть мгновением позже, заставило оцепенеть от ужаса…

Во мраке коридора присутствовал некто. Этот некто, судя по всему, не мог заметить приблизившегося Занудина, поскольку был всецело увлечен погоней за… головой, которая точно шальная кружилась по полу.

Обман ли зрения, последствия двухдневного пьянства, сбившийся зрительный фокус… Занудин видел то, что он видел!

В следующий момент голова была наконец поймана, наказана хлесткой пощечиной и благополучно водворена на место — то есть туда, где только что красовался скудный пенек шеи и больше ничего. Занудин беззвучно ахнул.

Таинственная личность (теперь уже с головой на плечах) отворила дверь одной из комнат и юркнула внутрь. Занудин с выражением испуга и муки на лице поплелся вперед — он должен был узнать, кому принадлежит номер (сразу сориентироваться было сложно из-за темноты и собственного полуобморочного состояния). Но не успев дойти до цели самой малости, Занудин потерял сознание…

…Очнулся он поздней ночью с ужасной болью в висках и мерзкой сухостью во рту. Как оказался спящим на полу в коридоре, спросонок не сообразил. Походкой сомнамбулы Занудин проследовал в свой номер. Долго сосал из-под крана холодную воду. Выкурил полсигареты, после чего его стошнило.

Рвущими движениями избавившись от одежды, Занудин рухнул в постель и вновь погрузился в беспамятство.

— 22 —

Собираясь с утра на завтрак, Занудин призадумался на тему вчерашнего происшествия, и снова его сковал ужас. Что же это, в действительности, было?! Все соседи не без странностей — спорить не о чем. Но один-то из них и вовсе… колдун?! инопланетянин?! упырь?! О-хо-хо. «Один из» — безусловно, не тот ответ, который мог бы удовлетворить.

Выйдя в коридор, Занудин долго всматривался в протянувшийся ряд дверей с развешенными на них табличками. Словно припоминающий ходы шахматист и подчиненная ему фигура, слившиеся ради общей цели воедино, «переставлял» он себя с «клетки» на «клетку», пока не выискал наконец тот пятачок, с которого наблюдал вчера за ошарашивающей сценой. Занудин всмотрелся перед собой пристальнее, прикинул одно к другому, соотнес точку обзора с расположением комнат, учел погрешность… Он уже знал, что не успокоится, пока не выведает всей правды. Постепенно круг подозреваемых сузился до следующих лиц:

1) это мог быть Виртуал.

2) мог быть кто-то из Панков.

3) мог быть Жертва.

Но кто из них четверых?

Рассеянно поглаживая подбородок, Занудин спустился в холл…

За завтраком не было Жертвы, и Занудин сразу принял это на вид.

Дальше — без особой охоты ковыряясь чайной ложкой в омлете — Занудин принялся наблюдать за Виртуалом.

Виртуал, следовало признать, держался естественно и совершенно ничем себя не выдавал. На лбу его крупным шрифтом было отпечатано, что большую часть ночи он проторчал за компьютером, а под утро безмятежно отсыпался. Да и не вязалось это с его манерами ― гоняться, видишь ли, за ускакавшей головой! Ко всему прочему Занудин припомнил, что вчерашний таинственный субъект был определенно тоще.

Когда Занудин перевел взгляд на Панков, употреблять завтрак ему вовсе расхотелось.

Джесси был занят тем, что пускал изо рта слюну — метился в чашку с кофе. Слюна либо под тяжестью собственного веса обрывалась и становилась частью бразильского напитка, либо, как можно ниже свиснув, ловко затягивалась обратно в рот. Игра называлась «кофе без пеночки»…

У Факки была другая забава. Из своего завтрака он изготовлял затычки для носа и ушей. В левом ухе торчал шпинат, в правом — мандариновая долька, в одной из ноздрей — кусочек рыбной котлеты. В текущий момент он выбирал последнюю, завершающую композицию затычку. Вроде бы склонялся к кандидатуре оливки…

На интуитивном уровне Занудин понял, что Панки здесь тоже ни при чем. Видел ли он хоть раз их порознь? Сиамские близнецы, ей-богу — а ведь вчерашний жуткий спектакль был разыгран одной-единственной персоной!

— Спасибо, все очень вкусно, — в пустоту произнес Занудин и выбрался из-за стола.

— Пища-то отравлена, эй! Тебя ждут страшные мучения! — выпучив глаза, заверещал ему вдогонку Джесси.

Оба Панка в своем привычном репертуаре предались беззаветному улюлюкающему веселью. Вся еда с лица Факки попадала обратно в тарелку.

Проходя по коридору гостевого этажа, Занудин машинально замедлил шаг перед дверью с табличкой «Жертва». Сложив за спиной руки, остановился и простоял так, вероятно, минут пять, пока изнутри вдруг не послышался жуткий стон. «Вот и повод во всем разобраться», — молниеносно принял решение Занудин. Дверь, несмотря на наличие четырех огромных засовов, оказалась не заперта — точно напрашивалась, чтобы ее отворили. Занудин даже не потрудился постучать. В два счета очутился он в гостях у последнего подозреваемого и жадно огляделся. Картина, открывшаяся его взору, если и не ошеломила, то по крайней мере обескуражила.

Это была не комната сегодняшнего времени. Это был типичный средневековый застенок. Гнутые железные решетки на окнах. Рыщущие под ногами сквозняки. Седой полумрак. Все, над чем можно поработать кистью и маслом — от пола до потолка — было разрисовано цепями, шипованными ошейниками, отрубленными кровоточащими конечностями. На стенах висели батоги, кандалы, человеческие и звериные черепа. Третью часть комнаты огораживала ширма. Должно быть, за ней имелось что прятать…

У Занудина закружилась голова — но не от увиденного. Дело в том, что о воздухе, пригодном для здорового дыхания, в этой темнице оставалось только грезить. Внушительной емкости жбан, стоящий посреди помещения, был доверху наполнен мутно-рыжей жидкостью, источавшей гнилостные испарения. Полтораста литров подозрительной гадости, увенчанной смердящим облаком миазмов! Занудин обратил внимание на то, что номер Жертвы отличался отсутствием уборной — и решительно все понял. Хозяин комнаты на протяжении последнего как минимум полугода методично справлял нужду в этот жбан. И что самое главное — не желал избавляться от накапливающегося содержимого.

— Уй-гы-ы-а-а-а, — вывел Занудина из оцепенения очередной стон.

Кровати в комнате не было, но стояла пыточная лестница, видимо, заменявшая спальное место. На ней-то и ерзал Жертва, издавая жалобные завывания, однако не от боли, как показалось Занудину, а из каких-то только ему одному понятных соображений.

Заметив вошедшего, Жертва тотчас смутился и перестал стонать.

— Я услышал из коридора твои крики и явился, полагая, что нужна помощь, — стараясь как можно экономнее дышать носом, пояснил свое вторжение Занудин.

— Да я это… так… пустяки… — забормотал Жертва. — Вы проходите, присаживайтесь. Пожалуйста.

Как ни странно, Занудин размышлял над приглашением недолго. Да — место, куда он попал, было прескверное. Но ведь Занудин вел свое маленькое расследование! Этот факт вдохновлял, и отступать не хотелось. Любопытство порой способно удержать в чертогах самого ада. Преодолевая внутреннее отвращение, Занудин проследовал мимо злосчастного жбана и осторожно опустился на кое-как сколоченный табурет, тут же под ним сварливо скрипнувший, но, по крайней мере, не развалившийся.

Жертва, свесив рахитичные ноги с лестницы, задумчиво чесал свой лысый череп. Облачен он был в красную балахонистую рубаху, приспущенную до плеч.

— Ко мне, в общем-то, редко кто заходит, — промямлил он, сморкаясь в рукав.

«И не удивительно», — хмыкнул про себя Занудин. Однако вместо того, о чем подумал, витиевато наплел про «интересную» обстановку в комнате и даже подчеркнул, что ценит смелые взгляды и редкие увлечения. Жертва безобразно заулыбался.

— Но отчего все же такие оригинальные пристрастия? — поинтересовался Занудин, блуждая взглядом по сторонам. — Я вот, скажу прямо, не смог бы обитать здесь, среди… всего этого.

Если честно, до сегодняшней встречи Занудин совершенно не воспринимал Жертву как достойную хотя бы маломальского внимания личность и собеседника в нем в упор не видел. Присматриваясь же к «ковчеговскому» соседу сейчас, Занудин наткнулся вдруг на глубокую осмысленность его взгляда. Расположить Жертву к общению — почему не попробовать?!

— Так что же? Не расскажешь, зачем все это? Обычный интерес… — Занудин еще раз обвел взглядом номер-застенок с обилием орудий пыток, цепей и черепов, устрашающих настенных рисунков и каббалистических знаков.

— Я провожу что-то вроде… исследовательских работ…

«Ох уж, — пронеслась колкая мысль у Занудина в голове, — его еле свет терпит, а все туда же — ответы ищет».

Занудину невольно припомнился разговор со стариком…

«У них свое предназначение. Они добывают ответы, анализируют, систематизируют, ведут сложный поиск общей картины… Компиляторы…»

Неужели эта ахинея что-то значит? В какие же, ей-богу, игры играют здешние обитатели?..

— А поконкретней?

— Сложно объяснить. Ну, если так уж… в природе человеческих страданий пытаюсь разобраться.

— Истязаешь тут себя, что ли? — взгляд Занудина непроизвольно скользнул по пыточной лестнице: изголовье у этого жутковатого «ложа» заменял ворот с намотанной на вал грубой бечевой.

Со стороны Жертвы раздалось довольное хихиканье.

— В основном с прямыми участниками казней беседую… легендарными тиранами, убийцами… великими мучениками.

— Да ну.

— Ага.

— Откуда же они здесь, эти твои собеседники, появляются и из какого такого энтузиазма?

Жертва замялся.

«Не слишком ли я напорист?» — подумал про себя Занудин, наблюдая его смущение. И тут же был разубежден в своих опасениях.

— Последний раз у меня гостил Джед-Крошитель, — вполне охотно и, как показалось, без тени подвоха принялся делиться с Занудиным Жертва. — Растрогал, поверите ли, до слез.

— Неужели.

— Не буду пересказывать весь состоявшийся разговор. Так, вкратце… ваш взгляд… Представьте себе цепочку развития причинности насильственной смерти. Представили? Когда-то убивали для пропитания и ради выживания. В целях устрашения и превосходства. Из ревности, алчности, кровной мести, торжества законности и порядка, сострадания и тэдэ и тэпэ. Либо корысть во всей ее многоликости, либо идея правого кулака, закона. Но вот миру является фатальный феномен — новый тип человека, убийцы, что лишает жизни просто так. Без выгоды, без ненависти, без идеи. Хотя и образован, и в достатке, и столько увлечений на выбор, и в семье идиллия, и цивилизация, и взгляд в космос… Но нет — нож и мясо… кровь и смерть подопытной жертвы… перед актом убийства становится неважным все, ради чего развивалось человечество! Необъяснимое желание повернуться назад, к диким истокам — а ведь даже зверь не убивает, когда сыт. Весь разумный мир людей сбит с толку, бьет тревогу, ищет причину появления этой опухоли. Однако вплоть до наших дней все тщетно. Ну и что же? Каково ваше мнение?

— По поводу?

— Откуда эти мрачные души явились на Землю и как их угадывать, как с ними уживаться и есть ли в том смысл?

— А что сказал твой Джед? — увильнул от ответа Занудин.

— О, он сам из клана тех мрачных душ, о коих я говорю. «Однажды люди оглянутся назад и скажут, что я дал жизнь двадцатому веку», — изрек он когда-то, любуясь своими злодеяниями. Его называли «чудовищем Ист-Энда», «распарывателем животов»… Но что руководило им, почему он такой, знал ли сам? Знал ли об этом Чикотайло? Знали ли тысячи других, не менее безумных в своем кровавом видении мира? В приватной беседе с Джедом-Крошителем я, конечно, не мог оперировать подобными категориями. Боюсь, даже теперь он бы не понял… хоть и сам открыл мне глаза на многое…

— Не понял ч-е-г-о?

— Мир не додуман!.. Время не для всего и всех течет одинаково. Вчера — как и много раз прежде — ты был пауком. Сегодня — как и вчера — ты снова паук. А завтра… ты вдруг мотылек, которому почему-то неудобны его крылья и в полете не достает наслаждения участью… Сила привычки — довольно грандиозная сила, и может сохраняться даже при изменении формы, ее породившей. Вчера ты свирепый пещерный житель, не знающий очага, не брезгующий от голода рвать зубами живое мясо себе подобного. Сегодня ты дикий воин, берсерк, в нескончаемом яростном припадке боевого исступления разящий секирой всех, кто попадается тебе на глаза. А завтра… ты бухгалтер с прыщавым лицом и склонностью к простудам, несуразный, одинокий, обиженный на весь свет, занимающийся онанизмом перед пыльным экраном телевизора… И что же?.. Корень не любит менять почву — отсюда все абсцессы миропостроения! Будьте уверены — этот бухгалтер против собственной воли встанет и пойдет по темной аллее доказывать силу таинственного закона. И страдать он будет не меньше своих несчастных жертв. Совершенный Мир, господин Занудин, должен быть таким, где зверь заведомо рождается в лесу. А не в клетке, из которой он все равно рано или поздно вырвется… С каждого — по способности; каждому — по потребности; и самое важное — каждому — по среде!..

— А ты философ, Жертва. Ничего, что на «ты», прости?.. Дело-то такое… о высоких материях, добре, зле, переселении душ и прочем — задумываться я не любитель. Рассудок дороже. Впрочем, лукавлю… Слишком часто размышлял я об этих вещах, но кроме тоски и ощущения собственного бессилия ни к чему другому подобные думы не приводят. Разве не так?

Жертва снова захихикал в своей противной манере. Вся внезапно пробудившаяся напыщенность его в мгновение улетучилась. Выудив откуда-то бутылочку с водой, он принялся жадно пить.

— Кстати, а что за этой ширмой? — не выдержал Занудин, указывая оборотом головы себе за спину. Изнывая от ужасного запаха, он решил поторопить ход затеянного расследования.

— Так… предмет мимолетного интереса…

— Какого? — Занудин уже не стеснялся своего любопытства.

— Казнь. Момент казни. Это, знаете ли, что-то непередаваемое!

Занудин невольно фыркнул.

— Будь вы в тысячу раз проницательнее, чем вы есть, господин Занудин, — взвился в ответ на его реакцию Жертва, — вы все равно никогда не смогли бы себе представить, о чем, к примеру, думает только-только отсеченная голова…

— А она еще способна о чем-то думать? — искренне удивился Занудин.

— Некоторое время! Это уж мне известно доподлинно, — облачившись маской несусветной важности, кичливо выговорил Жертва. — Естественно, сейчас мы подразумеваем мыслительные процессы все еще ассоциативно связанные с физической оболочкой, их якобы порождающей…

Занудин промолчал. Жертва, с минуту поразмыслив, деловито сполз с лестницы и, приблизившись к ширме, не без усилий принялся складывать ее гармошкой.

Ага! — внутренне ликовал Занудин. И вот что, в конечном итоге, предстало его взору.

Нечто вроде помоста четырьмя толстыми столбами вырастало из каменного пола. С одной стороны помоста возвышались два других столба, соединенных наверху перекладиной, к которой был подвешен зловещий треугольник. С другой стороны помоста спускалась лестница. Внизу, под треугольником, между двумя столбами располагалась рама, состоящая из двух сдвинутых половинок, образовывавших в стыке круглое отверстие под размер человеческой шеи. Сооружение, целиком выкрашенное в красный цвет, было не чем иным, как гильотиной.

— А сами не хотели бы почувствовать себя в шкуре казнимого? — в то время как Занудин немо уставился на гильотину, с ехидной улыбочкой поинтересовался Жертва, исподтишка за ним наблюдавший.

— Я уже не ребенок и в такие глупые игры не играю, — оправившись от легкого оцепенения, отмахнулся Занудин.

— Ребенку я, может, и не предложил бы.

— Ужас как смешно.

— Не отказывайтесь. Это действительно непередаваемо.

Занудин неуверенно приблизился к эшафоту и поднялся на помост. Бормоча себе под нос какую-то околесицу, что-то вроде: «Тертый, тертый я калач! я безжалостный палач!», Жертва направился следом. Не принимая помощи, все еще смущенный, Занудин сам устроился на доске, располагавшейся у подножия двух столбов с перекладиной. Половинки рамы сдвинулись, и Занудин с особой брезгливостью почувствовал объятия позорного ошейника, что не давали теперь никакой возможности освободиться.

— Да, крайне неприятные ощущения… теперь я понимаю, — проговорил Занудин, полагая, что на этом все и закончится.

— Нет, вы еще не все поняли, — лукаво подмигнул ему Жертва и, нажав пружину, освободил треугольный нож, с диким скрежетом рухнувший вниз…

Дкыг-х!! — раздался отвратительный стук, и голова Занудина, как футбольный мяч, отскочила в другой конец комнаты.

Ч-т-о э-т-о?

…Занудин продолжал мыслить, понимать, что он живой — только подобное понимание как-то невообразимо затягивалось… Лоб и затылок заныли от набитых шишек. Все остальное тело «молчало».

Жертва соскочил с помоста, подбежал и поднял голову Занудина. Они взглянули друг другу в глаза.

— Ну как? Здорово, правда?.. — пролепетал Жертва с ноткой какого-то куцего восторга в голосе.

Занудин (точнее сказать, его голова) только хлопал ресницами и карикатурно кривил рот. Шок. Слова лютой агонизирующей ярости, что завертелись на уме, теперь беспомощно клокотали где-то в горле, но вырваться наружу возможности не получали.

И в этот самый момент, как не могло бы случиться ни с кем кроме невезучего Занудина, дверь от сильного удара распахнулась и в комнату ворвались очумелые Панки. Не возникало никаких сомнений, что они уже успели укуриться до чертиков.

— Жертва, а мы тебе новое прозвище придумали! Знаешь, какое? Будем звать тебя Идисюда! Ты теперь не Жертва, а Идисюда, трамтарарам-чих-пых-в-натуре!! — загорланил Факки, хаотично шарахаясь по комнате.

— Идисюда, это чего у тебя за штукенция? — налетев прямиком на Жертву, мало что соображая, принялся выхватывать гильотинированную голову из его рук Джесси.

— Отдай! — запищал Жертва, намертво вцепившись в голову Занудина.

Джесси даже не помышлял уступать.

— Отдай сюда! Не трогай!

— Идисюда! Лапы от трофея!

— Отдай, говорю же!

— Шиш тебе с маргарином!

— Отдай!!

— Ха-ха-ха!! У-у…

Так и соревновались бы они в этот нелепый «тяни-толкай» хоть до второго пришествия, дай обормотам волю…

— Я убью тебя, варва-ар!!! — раздался вдруг душераздирающий вопль Занудина, не известно к кому в точности обращенный.

Джесси и Жертва точно ошпаренные кинулись врассыпную. Факки в обнимку с где-то найденным «испанским сапогом» занесло на пыточную лестницу. Голова Занудина, от неожиданности подкинутая, взлетела под потолок. На долю секунды, испуганно вращая глазами, замерла в воздухе и… смачно плюхнулась в паскудный жбан, обдав щедрой волной брызг всех находящихся в комнате.

— Тону! Тону! Спасите! — заверещал Занудин. Последний возглас, в который Занудин намеревался вложить все отчаяние своего положения, так и захлебнулся в зловонной пузырящейся жидкости.

И только две героические руки, откуда ни возьмись, погрузились в содержимое жбана, ухватили многострадальную голову Занудина за уши и вытащили ее из ядовитой ванны. О боже… Руки эти принадлежали его собственному обезглавленному телу!!

Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Какой поистине зловещий смысл приобрело вдруг крылатое изречение.

В глазах Занудина потемнело. Сознание, сломленное ужасом произошедшего, в одно мгновение потеряло связь с действительностью…

В комнату вливалось яркое утреннее солнце. На стенах и потолке играли позолоченные блики.

— Как вы себя чувствуете, батенька?

Вздрогнув, Занудин сел на кровати и с сухим шелестом потер опухшие глаза. Два силуэта слегка расплывались на фоне слепящего молочным сиянием оконного прямоугольника.

Не дождавшись никакого ответа на свой вопрос, Поэт повернулся к Жертве.

— Старик тебя по головке не погладит, так и знай.

Жертва всхлипнул и просительно уставился на Занудина.

— Мы всю ночь возле вас дежурили. Не хотели, чтобы вы проснулись один, без поддержки и утешения. Вы уж, пожалуйста, на меня зла не держите. Я ведь и предположить не мог, что такой вдруг ералаш приключится…

— Ах, предположить не мог?! Ах, ералаш, говоришь?! — Занудин аж взбеленился и, спотыкаясь, соскочил с постели.

Непрошенных «дежурных» он пинками и зуботычинами выдворил за порог, после чего еще долго вертелся перед зеркалом, в немом недоумении ощупывая шею…

Что это было за утро! Какие только игры разума не изводили его сознание! Как, призвав на помощь все резервы самообладания, отнестись к тому, что вчера случилось? Каким еще испытаниям надо себя подвергнуть, чтобы секрет полишинеля, живущий в стенах «Ковчега», исчерпал себя окончательно?!!

На три дня Занудин предался затворничеству, не желая никого ни видеть, ни слышать. Занудин снова читал и думал, читал и думал — что все больше и больше его омрачало. Бывало, он часами просиживал в кресле без движения или, наоборот, как неистовый наматывал круги по комнате, пока ноги не начинали ныть и подкашиваться от тупого изнеможения. В какой-то момент Занудин даже стал склоняться к мысли, что он почти… идиот. «Идиот?! — Занудин замирал на месте. — Ну уж нет! Никакие оборотни, колдовство и вся прочая здешняя катавасия меня не сломят! Это вызов — и я его принимаю!» Но могло не пройти и пяти минут, как похвальное мужество иссякало и настроение менялось кардинально. «Уйти! Уйти! Прямо сейчас, не мешкая! Собрать вещи и уйти. Скрыться! Убежать! Нет… не сейчас… ночью! О боже, что я до сих пор здесь делаю? Бред, бред какой-то. Бре-ед!»

На четвертый день, так в своих порывах и не разобравшись, еще больше запутавшийся и истерзавшийся, чумовой, голодный, с серыми разводами вместо лица, Занудин впустил в номер карлика с едой. На подносе дымился свежезаваренный чай, тут же румянились свиная грудинка и кусок яблочного пирога.

— Какие в «Ковчеге» новости, Даун?

— За вас все волнуются.

— Конечно…

— В «Ковчеге» не бывает никаких новостей. Все как всегда. Скучища.

— Да уж…

— Дядюшка Ной хотел с вами повидаться.

— Завтра я спущусь к общему столу. Ну ладно, иди. Иди-иди, чего таращишься, — Занудин мягко подтолкнул карлика к выходу.

Снова оставшись наедине с собой, Занудин, глядя в точку, немного поел.

Когда отодвинул еду в сторону, все лицо его было покрыто горячей испариной.

— Вспомнил… — пробормотал он, и вывалившаяся из руки вилка забряцала по столу.

…В тот день, когда Занудин лишился головы, сознание его определенно обманулось, истолковав происшедшее как наступившую смерть. О да, только в «Ковчеге» и могла произойти такая престранная мистическая инсинуация. Занудину явилось видение, которое не было похоже на обычный сон. Это было что-то… невообразимое. Это был прорыв на другой уровень осознания. Да!! Душа словно наткнулась на незапертые врата Жизни и Смерти — и рискнула полюбопытствовать: что же там, шагом дальше… И шаг был сделан. И ничего уже изменить нельзя. Содрогнувшийся разум, конечно, попытался спутать карты, убедить себя: все только сон… Сон, да и тот лишь благодаря особенности натуры всплывший из глубины подсознания. Не относись Занудин так трепетно к сновидениям с ребячьих лет, не сумей развить дар контроля над ними, не преврати искусство их запоминания в удивительное свойство своей психики — вряд ли бы теперь появился повод испытать подобное волнение.

— Вспомнил… — вновь пробормотал Занудин и закрыл ладонью глаза.

Да и какая, в сущности, разница, что это было… Просто это было!

Занудина охватило нестерпимое желание повидать Мини-я — чем скорее, тем лучше! Только с ангелом-хранителем и никем другим он сможет поделиться тем мистико-духовным клондайком, что сохранила для него память…

— 21 —

Занудин-маленький выглядел разморенно и бледно, во взгляде пробегали неуловимые тени. Низко склонившись у изголовья своего ангела-хранителя, Занудин долго и монотонно о чем-то говорил. По виду Занудина-маленького можно было предположить: либо он сильно удручен скрытыми переживаниями, либо попросту устал слушать.

— Мне можно рассказывать дальше, Мини-я? — после небольшой заминки поинтересовался Занудин, без стеснения охотясь своим взглядом за странным выражением глаз Занудина-маленького.

— Да, да, говори. Разве я тебя не слушаю?

Занудин почесал плечо и с прежней интонацией продолжал:

— Так вот, о моем последнем сне, что никак не даст мне покоя… если, конечно, это был только сон — в чем я не уверен… Длительное время я находился в абсолютной тьме. Во власти мертвенной тишины. Ни тепла, ни холода, ни малейшего осязания. Слепая, пугающая, нереальная и бессмысленная невесомость. Даже сердце мое вот-вот, я чувствовал, остановится (правда, и его стука я слышать не мог), обманувшись тем, что жизни вокруг нет — а значит, и моя собственная жизнь, жизнь беспомощной потерянной песчинки, лишена всякой логики. Но вот вдруг слабым огоньком надежды что-то блеснуло вдалеке… — Занудин опять запнулся и воровато покосился на Занудина-маленького. — Ничего, что я так вычурно рассказываю, Мини-я?.. Хочешь, не буду выкаблучиваться…

— Ладно, как навевает, так и рассказывай.

— Все дело в том, под каким я до сих пор впечатлением… о чем я стал вдруг задумываться…

— Понял я. Дальше.

— В общем-то, я и не выкаблучиваюсь — так выходит…

— Ну, ну.

— Просто не хочу, что б ты думал, что я самолюбованием каким-то занимаюсь…

— Заткнись совсем или рассказывай уже свой чертов сон! — взвыл от раздражения Занудин-маленький, сотрясая воздух миниатюрными кулачками.

В кои-то веки Занудину вздумалось побыть чуточку ироничным со своим ангелом-хранителем. Но как и следовало ожидать, ни во что путное эта затея не вылилась. Сосредоточенно и с ненаигранной уже душевной тревогой, Занудин продолжил начатое повествование.

— Знаешь, Мини-я, это было что-то вроде духа, облаченного в желто-красное пламя. Правда, когда дух оказался совсем близко от меня — он, хм… больше смахивал на… абрикос.

— Абрикос?

— Ну да, абрикос. Пламя поутихло, и этот Абрикос, представь себе, заговорил со мной человеческим голосом. Сухим, резким.

«Хочешь ли ты познать извечные законы Добра и Зла?» — спросил он.

«Нет!» — отчего-то выкрикнул я, отпрянув. Хотя страха во мне не было.

«Хочешь ли познать тайну, которую несет в себе Человек?»

«Нет! Зачем мне знать все эти вещи?!» — вновь воспротивился я.

«Раз тебе, одному из немногих, это дозволено — почему нет?» — удивился Абрикос.

«А почему да?» — из-за моего непонятного упрямства разговор начинал приобретать ноту абсурда.

Абрикос задумался (либо сделал вид, будто размышляет), затем тихо вымолвил:

«Должен ли я с тобой спорить? Как странно… Следуй-ка лучше за мной. Все, что мы говорим друг другу — абсолютно ни к чему».

И мы, Мини-я, поплыли через тьму. Излучающий сияние Абрикос впереди меня был единственным ориентиром, куда двигаться. Не чувствующий ног, не обладающий крыльями, не знаю как — я следовал за ним. Это было долгое и мрачное путешествие. И мое сознание, овеянное пустотой, почти уже отключилось и спало, когда Абрикос резко остановился и вновь обратился ко мне — на этот раз повысив голос, заметно расстроенно:

«В нашей прогулке теряется смысл, если ты не смотришь вокруг и ничего не желаешь видеть, хотя это тебе открывается!»

«Что такое! — возмутился я. — Вокруг непроглядная тьма! Какой толк мне в нее всматриваться? Сплошной мрак — чернее не придумаешь!»

На что мне был дан следующий ответ:

«Не пытайся глядеть глазами, как ты привык. Глаза здесь — инструмент мертвый. Смотри своей волей! Своим духовным зрением!»

Конечно я хотел возмутиться еще больше, но тут… не знаю, как это у меня получилось — но я у-в-и-д-е-л…

!!Вспышка!!

…Океан, словно растворивший меня в себе… Хаос трепещущих водорослей… бесчисленные стаи причудливых рыб… игра завораживающих аквамариновых и диких индиговых цветов… И вот… появляется это исчадие ада — рыба, доисторическая, огромная, стремительная, прародительница всего хищного… Агм! — открываются и тут же захлопываются ее зловещие челюсти, погружая все вокруг в прежнюю тьму…

!!Вспышка!!

…Наконец мы прижали раненого, истекающего бурой кровью, фантасмагорического вида волосатого слона к скалам… Я не знал жалости, я не видел проигранного в неравной схватке изящества, грации этого большого, приготовившегося к смерти животного… я видел только парное мясо… свежее, сочащееся, вкусное, живительное… я слышал крики «своих»: «агуа! агуа!» (бей! бей!)… я вскинул над головой палку с каменным наконечником… Агуа!.. я бросился впереди всех…

!!Вспышка!!

…Я смотрел на величественные пирамиды, ослепительно сверкавшие сиенским гранитом… обратившего взор к востоку Гармахиса… Я прощался с мертвыми царями, которым поклонялся, Хуфу, Хафра, Менкаура… прощался с храмами, сотворенными самими богами… Я был готов к походу через пустыню, из которой, я знал, уже не вернусь назад…

!!Вспышка!!

!!Вспышка!!

…Передо мной всплывали картины жизни и беззаботного семьянина, и колобродящего по свету странника; вселяющие ужас подземелья испанской инквизиции, сельские просторы Германии и России, храмы Мексики и непроходимые африканские джунгли, раззолоченные купола тибетских святилищ, царские дворы и галдящие площади Франции, арены античных цирков Рима и приморские кабаки всего мира с запахами вина и дешевой любви…

!!Вспышка!!

!!Вспышка!!

!!Вспышка!!

…А также войны, бесчисленные войны… жестокие, лишенные смысла, непрекращающиеся… В своей руке — смуглой, зольно-черной, белой и гладкой, алебастровой, в старческих пигментных пятнах, женской, детской, искалеченной и внушительно сильной — я держал что угодно: и шлифованный булыжник, и меч, и факел, и ружье… Я сеял смерть… и я же в страшных мучениях умирал сам…

!!Вспышка!!

Мое последнее видение…

…Я живу в двухэтажном коттедже на одной из улиц, окружающих Институт высших исследований. Утро. Я дошел до Института и зачем-то возвращаюсь обратно. Я взволнован. Меня гложет какой-то выбор. Я снова пересекаю парк с его тенистыми аллеями, внешним спокойствием, орешником, фруктовыми деревьями, липами и платанами, под ногами катаются упавшие яблоки… Погруженный в неспокойные мысли, прохожу по улице и вот уже оказываюсь у аккуратно остриженной живой изгороди, за ней — двери моего дома, иду внутрь… За дверью слева — деревянная лестница на второй этаж… поднимаюсь… моя комната, мой рабочий кабинет… большое окно… за окном зелень, ярко светит утреннее солнце… книжные полки, их много-много, портреты на стенах… ближе к входной двери — круглый стол и кресло… Я сажусь в кресло… я пишу, держа бумагу на колене, пишу быстро, разбрасываю вокруг себя исписанные листы… Формулы… перед глазами одни формулы… они что-то значат — и не что-то, а Все… они Живут в моем сознании, они что-то Готовят…

Видения померкли…

Абрикос по-прежнему находился возле меня и выжидающе молчал.

«О господи, что это было?!» — завопил я, не в силах совладать с проснувшейся внутри меня бурей.

«Просто ты смог увидеть», — ответил Абрикос.

В следующее мгновение он вновь обтек жадными языками пламени, как в самом начале нашей необъяснимой встречи. Огонь потянулся ко мне. Я ощутил нестерпимый жар и онемел от ужаса. Но вот пламя стало затухать, вскоре погасло вовсе — Абрикос исчез… Снова ни тепла, ни холода, ни света, ни звуков… ничего. Я проснулся.

Занудин закончил свой рассказ. Нахмурившись, он не сводил взгляда с Занудина-маленького.

— Ну, в общем-то, я, у-ху-ху, умею толковать сны… Абрикос — это обманутые надежды, разочарование и печаль. Дикие звери на примере твоего мамонта означают берегись ловушки. Ожог — к длительному воздержанию от половых связей…

— Да причем тут половые связи!! — обрушил беспомощно-визгливый гнев на своего ангела-хранителя Занудин. — Ты считаешь, я это хотел от тебя услышать?!

Занудин-маленький кротко улыбнулся.

— Всего лишь показал тебе, что тоже могу неуместно иронизировать. Уже забыл, как ты выделывался десять минут назад?

Занудин насупился. Встал и принялся молча бродить по палате.

— Это была Анфилада Жизней…

— Что?.. — резко обернулся Занудин на тихие слова ангела-хранителя.

— Анфилада Жизней, — повторил Занудин-маленький.

— Да, да, я слышу. Анфилада жизней. И-и… дальше?! Объясни так, чтоб было понятно.

С осовелым прищуром Занудин-маленький поглядел на Занудина.

— Пришел-то ведь ты ко мне с грузом потяжелее, верно? Достаточно о снах…

— Эй, мы так не договаривались! — всполошился Занудин.

— Мы вообще ни о чем не договаривались.

— Мини-я, не уходи от темы! Это был не просто сон, это было что-то из ряда… как бы лучше выразиться…

— Хорошо! Обещаю, мы вернемся к теме твоего сновидения в другой раз. Однако ты скоро проснешься, и мы можем долго еще не увидеться. Я должен тебя спросить.

Занудин вздохнул, смиренно опустил свои только что возбужденно жестикулирующие руки. Снова присел рядом.

— Спрашивай.

— В «Ковчеге» за то время, что мы не встречались, произошло столько всего…

— Да, много всего, — угрюмо согласился Занудин, качнув головой.

Занудин-маленький выдержал многозначительную паузу.

— Отбросив мысли о всяком геройстве прочь — не считаешь ли ты, что лучше было бы для тебя покинуть теперь это место?.. Именно теперь.

Размышляя над ответом, Занудин заметно прикис.

— Тебе не страшно тут?

— Н-нет.

— Что, неужели нравится в «Ковчеге»?

— Хм… да не то что бы…

— Не готов вернуться к прежней жизни?

— Ох, не знаю.

— Не хочешь?

— Не знаю.

— Тебя что-то держит?

— Да не знаю я, черт, что здесь непонятного!!

Занудин-маленький смолчал, оставил этот незаслуженный для себя выпад без ответа, но глаза его не смогли скрыть мрачного неудовольствия, а на губах застыла горькая складка.

— Извини, — еле слышно пробурчал Занудин, — я не хотел на тебя кричать.

— Не за что извиняться. Ты всегда только лишь подтверждаешь мои предчувствия.

— Прикажи мне сегодня же уйти из «Ковчега» — и я уйду!

— Ха-ха-ха-ха, — рассмеялся Занудин-маленький, и вся досада, наполнявшая его взор, в мгновение улетучилась. — Как бы не так, пройдоха, не дождешься, ха-ха-ха-ххххр-гху-гху… — смех вдруг перетек в надсадный кашель, который долго не прекращался.

— С тобой все в порядке, Мини-я? — с беспокойством в голосе спросил Занудин.

— Да, в порядке, — маленькая шейка ангела-хранителя пылала нездоровой краснотой, лицо же сделалось бледным и вымученно-благодушным. — С чего бы я должен отдавать тебе приказы? Нет уж, промахнулся. А вот предостеречь, гм… Ладно, послушай-ка. Превратить мужчину (тебя!) в грудастую тетку, оттяпать голову, а потом присобачить ее на место, прочие фокусы и ехидные проделки с твоим телом, а значит, попытки манипуляций с духом — для чего все это? Невинное баловство метафизического образца? Колдовской детсад? Или — что хуже — у подобных заигрываний неслучайный характер? Поди, что называется, разберись. Так вот. Заклинаю — и отнесись к тому, о чем я говорю, с полной серьезностью, — береги свою душу, вокруг нее уже бродят тени…

На этих словах предостережения разговор между Занудиным и его ангелом-хранителем неожиданным образом прервался…

— 20 —

…По комнате, заложив руки за спину и тихонечко насвистывая, расхаживал Виртуал. Только что воспрянувший ото сна Занудин, комкая на груди одеяло, сверлил его ошарашенным взглядом.

— Что за беспардонность? — вымолвил наконец Занудин. — Вы зашли ко мне, пока я спал…

Подобный визит, действительно, носил странный и даже вызывающий характер. Достаточно принять во внимание, что с Виртуалом за все время пребывания Занудина в «Ковчеге» они от силы перекинулись парой-тройкой фраз. Виртуал слыл самым отъявленным затворником среди остальных обитателей придорожного заведения, но тем не менее в комнату Занудина, с которым он толком и знаться не знался, что-то его привело. Без предварительной договоренности, без элементарного стука в дверь, наперекор всем правилам приличия. Попробуй тут не возмутиться!

— Доброе утро, Занудин.

— Доброе, — пролепетал Занудин, поражаясь непробиваемости этого человека.

Виртуал продолжал мерить просторы комнаты своим косолапым шагом. Кургузый пиджак, брюки из шотландки, ядовито-рыжие ботинки с клоунским вздернутым носком, обросшую физиономию и прическу а-ля стог сена раздраконенный — все это вкупе Виртуал умел преподнести в качестве атрибутов некой скрытой внутренней важности.

Перестав ходить, Виртуал грузно опустился в кресло. Достал из-за уха сигарету и, ловко отправив ее в рот, артистично закурил.

— Как дела? — прожевали нелепый вопрос его пухлые губы.

— Как всегда, — в том же нелепом ключе отозвался Занудин.

Виртуал не торопился объяснять цель своего вторжения — теперь он был увлечен пусканием дымных колец.

— Так что вы, собственно, хотели? — никак не мог найти в себе терпения Занудин.

Пока Виртуал докуривал сигарету, Занудин успел застелить постель и оделся.

— Я, собственно, хотел взять на себя смелость поинтересоваться: не возникло ли у вас, так сказать, голодания по делу? Не пробудилось ли желания проявить себя в чем-то? Не родилось ли понятной потребности в… Понимаете, о чем я, в сущности?

«Вы пришли меня трудоустраивать?» — хотел съязвить Занудин, но вовремя сдержался. Быть может, «ковчеговский» сосед и не внушал ему исключительной симпатии, но это совершенно не значило, что Виртуал не способен на добрый совет или небезынтересное предложение. В каком-то смысле участие Виртуала даже заслуживало признательности. «Я бы и сам рад найти достойное и полезное занятие, но почему-то именно здесь, в «Ковчеге», мне представляется это довольно затруднительным…» — забрезжил в голове Занудина возможный ответ, произносить который следовало бы с подчеркнутым добродушием. Но вот опять заговорил Виртуал и решительно все испортил.

— Нет, я, разумеется, не дурак, понимаю — штаны без дела протирать выглядит занятием куда более привлекательным… однако…

— Штаны?! — вспыхнул Занудин, округляя глаза. — Ах, штаны! А кто их здесь, позвольте полюбопытствовать, не протирает?! Кто?.. Да вы сами все тут — кучка сумасбродных бездельников!

Виртуал снисходительно улыбнулся, как улыбается взрослый при разговоре с ребенком.

— Это грубое, поверхностное впечатление, — теперь лицо Виртуала стало серьезным, даже в меру озабоченным. — Уж поверьте мне, Занудин, здесь все не без дела сидят. Работа кипит. Хоть и не столь заметная, а, сказать прямо, нарочито завуалированная — но грандиозная! Чертовски — не подвергайте сомнению мои слова — грандиозная.

— У всех «ковчеговцев» по отношению ко мне одна и та же линия: я все должен принимать на веру, опираться на недомолвки, соглашаться с тем, чего не понимаю… — обиженно вымолвил Занудин.

— И вы, и я, и остальные — марионетки в воле чужих рук. Это, знаете, нормально — как нормально то, что ночью темно, — выдал Виртуал какой-то винегретоподобный трюизм, чем окончательно добил Занудина.

Занудин беспомощно вздохнул и отошел к окну.

— Я, должно быть, еще не так много времени здесь пробуду… — буркнул он, неосознанно уколовшись собственными же словами, и замолчал.

Виртуал долго не сводил со стушевавшегося Занудина своего проницательного взгляда. Вдруг уголки его губ дрогнули. Сжимая зубы, Виртуал заулыбался все шире и шире, пока улыбка не превратилась в пресыщенный оскал. Словно опомнившись, он вновь посерьезнел, неторопливо поднялся с кресла и направился к выходу.

— Ах да, — обернулся Виртуал на пороге, — я ведь приходил-то чего… предложить помочь мне в моей работе. Вам — развлечение. Мне — результат. В общем и целом — польза.

Он держал себя так, будто Занудин не ронял ни слова о том, что собирается покинуть «Ковчег»… И все же Занудин решил, будет лучше оставить без внимания эту оскорбительную самонадеянность Виртуала. Виртуал по-прежнему оставался для него темной лошадкой.

— Так что-о… — и снова эта пресыщенная улыбка. — Появится желание и настрой — тут же дайте мне знать, Занудин. До свидания.

Виртуал вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь. Идиотскую дверь, которую он, Занудин, как часто случалось, снова забыл запереть на ночь! Мурашки пробежали по спине и шее, по всему телу. «Ох не к добру был этот визит, ох не к добру…»

Занудин ожидал косых взглядов, клейких ухмылок за спиной, трубных вздохов и какого-то неминуемого напряжения — однако ничего подобного по отношению к себе так и не углядел. Обидно даже, ей-богу, было… То, что приключилось с ним в номере Жертвы (шутка ли сказать ― обезглавливание!), как оказалось, вовсе не претендовало на статус сногсшибательного происшествия. «Ковчег» оставался «Ковчегом». Невозмутимой цитаделью. Дразнящей загадкой. Все та же праздность одних, нескончаемые язвительные забавы других. Каждый занят собой. Задиры и сумасброды, фанатики и повесы. Способные удивлять, но сами уже давно и ничему не удивляющиеся!

По-прежнему продолжали появляться в «Ковчеге» таинственные гости… Повстречавшийся намедни в коридоре Поэт звал на кальян в компании Ардюра Римбо и Леопольдо да Финчи… «К лешему», — подумал Занудин и не пошел… Женщина пребывала под впечатлением своей необычной и бурной дружбы с красавицей-гречанкой Клеопандой. Занудин прослышал, все тот же Поэт сумел затесаться к ним на огонек на предмет сексуальной оргии. Изрядно захмелев и не очень-то надеясь на свою мужскую силу, взялся доставить Клеопанде оральное удовольствие. Но в порыве экстаза, а может, от щекотки, Клеопанда так резко свела ноги, что сломала Поэту очки. Поэт опустился до демонстрации нелепой обиды и долго еще тарахтел о том, что лишний раз убедился: от женщин одни расстройства… Факки вниз головой выпал по неосторожности из окна, но не заработал ни царапины!.. Но это еще что. Даун пригласил Занудина на кухню, чтобы показать, как он варит рыбу к ужину. С постным выражением лица Занудин заглянул в стоящую на огне кастрюлю — и обомлел. Карпы как ни в чем не бывало плавали в кипящей воде, бросаясь на подкидываемую с чайной ложечки соль словно на сухой корм! Довольный своим кулинарным представлением, карлик блаженно хихикал и топал ножками…

Похоже, ничто не могло поколебать устойчивого климата всеобщей непринужденности, царившей в «Ковчеге». Чудеса сыпались как из рога изобилия, но никто и не думал называть это чудесами. Подолгу уходя в себя, Занудин недоумевал, сопротивлялся, но мало-помалу постигал подобное положение вещей.

Занудин был предоставлен самому себе, и все же после беседы с Виртуалом возникло и не оставляло в покое навязчивое подозрение, что в «Ковчеге» от него чего-то ждут. Но чего?! Если местных авантюристов и мистификаторов что-то и могло заинтересовать по-настоящему, то нетрудно было предположить: во всем остальном мире это не продается и не покупается…

Встретившись с дядюшкой Ноем, Занудин издалека заговорил на эту скользкую, немыслимо волнующую его тему — и запутался в итоге еще больше. Если раньше старик внушительно советовал Занудину ни во что не ввязываться, то теперь он достаточно спокойно склонялся к мнению: почему бы Занудину и впрямь не заняться делом и не помочь тому же Виртуалу в его работе. Мол, какое-никакое, а развлечение. Занудин сделал вид, что согласен со словами старика, но все это ему, откровенно говоря, не нравилось — или по меньшей мере настораживало.

Занудин вконец извелся.

Однажды посреди ночи он проснулся весь в поту, задыхающийся. Образы приснившегося кошмара продолжали стоять перед глазами вживе. Не зажигая света, в полной темноте, Занудин оделся и начал упаковывать вещи. «Бежать! Бежать без оглядки!» Истошное волнение превратилось в решимость, но ненадолго. Вот уже руки его повисли плетьми, а колени подогнулись. Занудин безвольно опустился на пол возле чемоданов. Понять не мог сам — и все же что-то его не отпускало…

Такие пробуждения повторялись не раз. По утрам Занудин находил себя в измятой, абы как нацепленной одежде, в распластавшейся тревожной позе, обнимающим полусобранный чемодан. Измаявшийся, разбитый, со стеклянными глазами — Занудин ненавидел себя.

Для полной ясности всего происходящего не хватало главного и неуловимого до сих пор мотива.