Крах конного блицкрига. Кавалерия в Первой мировой войне

От подпоручика до генерала от кавалерии

Первый русский Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич Младший родился 6 ноября 1856 года в семье третьего сына императора Николая I, великого князя Николая Николаевича Старшего. В родительском доме великий князь получил прекрасное домашнее образование. Также, как то было положено в семье Романовых, великий князь Николай Николаевич при рождении был награжден всеми высшими орденами Российской империи, за исключением военных — орденами Св. Андрея Первозванного, Св. Александра Невского, Белого Орла, Св. Анны 1-й степени, Св. Станислава 1-й степени. Но в любом случае великий князь Николай Николаевич должен был продолжать дело отца — службу в Вооруженных Силах России.

Родители великого князя жили недружно. Постоянные ссоры сопровождали брак великого князя Николая Николаевича Старшего и германской принцессы Александры Петровны Ольденбургской. Отец не любил сына. Поэтому, «производя впечатление твердого и волевого человека, он был на самом деле крайне впечатлительной и чувствительной натурой — неизбежное последствие бурных семейных скандалов, в которых прошло его детство… и находился под огромным влиянием своего окружения»[336].

В 1871 году великий князь Николай Николаевич поступает юнкером в Николаевское инженерное училище, откуда 5 июля 1872 года был выпущен в низшем офицерском чине — подпоручиком. В следующем году он производится в поручики и все эти годы проводит на низших командных должностях в учебном пехотном батальоне, а затем кавалерийском эскадроне. Этого, обычного для подавляющего большинства великих князей образования Николаю Николаевичу показалось мало. Поэтому молодой поручик поступает в Николаевскую Академию Генерального штаба, которая была закончена в 1876 году по 1-му разряду с малой серебряной медалью. Великий князь Николай Николаевич стал единственным членом Дома Романовых, который окончил, да еще с отличием, Николаевскую Академию Генерального штаба. В том же году великий князь Николай Николаевич производится сначала в штабс-капитаны, а затем в капитаны.

С началом русско-турецкой войны 1877 — 1878 гг. августейший капитан отправляется в Действующую армию, где он занял пост офицера для особых поручений при своем отце великом князе Николае Николаевиче Старшем, который был назначен главнокомандующим русской Дунайской армии, действовавшей на Балканах. Воспользовавшись своим немалым статусом, великий князь Николай Николаевич участвует в нескольких боях начала войны.

Прежде всего молодой капитан вместе с другими офицерами был отправлен для рекогносцировки Дуная для поисков того района, где могли бы наилучшим образом переправиться на турецкий берег русские войска. После проведения рекогносцировки великий князь Николай Николаевич был прикомандирован к 14-й пехотной дивизии ген. М.И. Драгомирова, сосредоточенной в районе местечка Зимница. Дивизии генерала Драгомирова предстояло первой форсировать Дунай, так как предполагавшееся прежде место возможной переправы — у Фламанды — оказалось прикрыто сильными турецкими батареями.

Здесь великому князю было у кого поучиться. Во-первых, сам ген. М.И. Драгомиров — выдающийся русский военный теоретик и педагог, сделавший все, чтобы возродить в России изучение полководческого наследия генералиссимуса А.В. Суворова. В свое время М.И. Драгомиров читал лекции по военному делу сыновьям императора Александра II, в том числе и будущему императору Александру III. К 1876 году лишь двое выпускников Николаевской Академии Генерального штаба окончили ее с золотой медалью. Одним из них был генерал Драгомиров, выпущенный из стен Академии в год рождения великого князя Николая Николаевича. Во-вторых, добровольным ординарцем и помощником начдива-14 стал наиболее талантливый после эпохи наполеоновских войн русский полководец ген. М.Д. Скобелев. В этой войне Белому генералу, как называли Скобелева, было суждено обрести свою славу.

Вместе с Драгомировым и Скобелевым августейший капитан в ночь на 15 июня 1877 года форсировал Дунай, а затем участвовал в штурме Систовских высот и захвате города Систово, в районе которого располагался четырехтысячный турецкий гарнизон. В этих боях русские потеряли до восьмисот человек. Штаб 14-й пехотной дивизии вместе с начдивом переправился в третий рейс. За участие в переправе через Дунай и в бою под Систово великий князь Николай Николаевич был награжден орденом Св. Георгия 4-й степени. Тогда же ген. М.И. Драгомиров получил орден €в. Георгия 3-й степени, а отец августейшего капитана — главнокомандующий великий князь Николай Николаевич Старший — орден Св. Георгия 2-й степени[337].

Затем великий князь Николай Николаевич в составе Габровского отряда ген. Н.И. Святополк-Мирского участвовал в штурме перевала Шипка. Отряд генерала Святополк-Мирского был выделен из корпуса ген. Ф.Ф. Радецкого, чтобы оказать помощь небольшому передовому отряду ген. И.В. Гурко, наступавшему на Шипкинский перевал с юга. В ходе штурма 5 — 7 июля, где опять-таки отличился ген. М.Д. Скобелев, перевал был взят Габровским отрядом. Взятие Шипки означало, что три турецкие армии (Осман-паши в Плевне, Сулейман-паши с юга Балкан и Мехмед-Али в четырехугольнике крепостей в нижнем течении Дуная) оказались разобщены. За этот бой великий князь Николай Николаевич был награжден Золотым оружием. Июльское сражение за Шипкинский перевал стало последним боевым делом, в котором участвовал великий князь Николай Николаевич вплоть до Первой мировой войны. То есть по этим данным можно судить о собственно военном опыте Верховного Главнокомандующего перед июлем 1914 года.

Впоследствии великий князь Николай Николаевич находился при штабе главнокомандующего, своего отца. Вряд ли здесь можно было научиться военному делу и тем более таланту полководца. Дело в том, что брат царя, великий князь Николай Николаевич Старший, был назначен на свой пост только потому, что два полководца, достойных занять место главнокомандующего Кавказской армии — военный министр граф Д.А. Милютин и находившийся в отставке покоритель Кавказа князь А.И. Барятинский, — находились в конфликте друг с другом. Назначение одного из них вызвало бы гнев сторонников другой партии. Поэтому главнокомандующим и стал брат императора. Спустя несколько десятилетий с точно такой же проблемой столкнется внук императора Александра II император Николай II. Сознавая соперничество группировок внутри высшего генералитета, 20 июля 1914 года, на следующий день после объявления Германией войны России, император назначит Верховным Главнокомандующим своего дядю — великого князя Николая Николаевича Младшего.

Сам будущий император Александр III негативно оценивал деятельность главнокомандующего Дунайской армии. Так, письмо цесаревича Александра Александровича супруге от 9 января 1878 года из Действующей армии о великом князе Николае Николаевиче Старшем гласило: «С каждым днем все больше и больше приходишь к заключению, что Д. Низи — отвратительный главнокомандующий… Сам Д. Низи ничего не видит, ничего не понимает, ничего не знает, воображает, что все идет великолепно, что все его обожают и что он всему голова! Сильно же будет его разочарование, если когда-нибудь он увидит и узнает все, что было, и все, что происходит; но не думаю, что он когда-нибудь сознается, наконец, что он совершенно не способен быть главнокомандующим, недостаточно у него такта на это, и недостаточно он умен, чтобы сознать это!»[338].

Верхом действий великого князя Николая Николаевича Старшего на посту главнокомандующего стала 30 августа 1877 года Третья Плевна и поведение на военном совете 1 сентября. Тогда главком впал в панику и потребовал немедленного отступления за Дунай. Даже императору Александру II пришлось успокаивать своего разбушевавшегося и перепугавшегося брата. В итоге было решено осаждать Плевну, для чего из России были срочно вызваны резервы, в том числе гвардия и мастер осадной борьбы граф Э.И. Тотлебен. В 1915 году великий князь Николай Николаевич Младший в точности повторит своего отца, впадая в панику при неудачах и ликуя при самых незначительных успехах. А пока, спустя десять дней после Военного совета, августейший капитан был произведен в полковники.

Интересно, что история повторилась досконально. Штаб великого князя Николая Николаевича Старшего в 1877 — 1878 гг. с точностью предварил штаб Ставки великого князя Николая Николаевича Младшего в 1914 — 1915 гг. Это при том, что и отец, и сын отличались схожим характером — благородство и грубая вспыльчивость, решительность и склонность к панике, непреклонная справедливость и упрямое побуждение к фаворитизму. А.А. Керсновский говорит, что отец и сын могли бы быть неплохими главнокомандующими, но при условии, что при них будет отличный начальник штаба, чего не было ни у одного из них: «Ответственейшая должность главнокомандующего явно превышала силы и способности великого князя Николая Николаевича». Проводя далее параллели, А.А. Керсновский продолжает, что хорошим начштаба, «конечно, не мог считаться генерал [А.А.] Непокойчицкий, роль которого (подобно роли Янушкевича при Николае Николаевиче Младшем тридцать семь лет спустя) была ничтожной. Юрий же Данилов «ставки» 1877 года именовался генералом [К.В.] Левицким и пользовался дружной ненавистью всей армии»[339].

По окончании русско-турецкой войны 1877 — 1878 гг. великий князь Николай Николаевич служит в кавалерии. Чтобы досконально изучить конную службу, он проходит командные посты от командира эскадрона до командира лейб-гвардии гусарского полка. В 1885 году великий князь Николай Николаевич был произведен в генерал-майоры, а еще через пять лет был назначен командиром 2-й гвардейской кавалерийской дивизии. В 1884 году великий князь Николай Николаевич награждается орденом Св. Владимира 3-й степени, а в 1890 году получает 2-ю степень этого ордена.

Уже в это время в поведении великого князя начинают появляться негативные черты характера, во многом унаследованные от отца. Современник вспоминал: «В его действиях часто проявлялась крайняя вспыльчивость, доходившая иногда до бешенства, но еще была и злобная мстительность»[340]. В 1893 году великий князь Николай Николаевич производится в генерал-лейтенанты, а через два года назначается генерал-инспектором кавалерии, о чем еще будет сказано ниже. В 1894 году он получает генерал-адъютантские погоны, а в 1896 году великий князь Николай Николаевич был награжден орденом Св. Владимира 1-й степени.

6 мая 1895 года командир 2-й гвардейской кавалерийской дивизии генерал-лейтенант великий князь Николай Николаевич был назначен генерал-инспектором кавалерии. В этой должности великий князь оставался в течение десяти лет, до лета 1905 года. Как справедливо отмечается, «это назначение не являлось следствием особых заслуг или высокого профессионального роста великого князя. Должность перешла ему в наследство от отца, руководившего российской кавалерией в течение многих лет. Она принесла великому князю чин генерала от кавалерии, дала возможность совершать многочисленные зарубежные поездки в качестве главы военных миссий и заседать в Высшем военном совете. По сути дела, такое назначение было кульминацией в карьере каждого видного представителя правящего дома Романовых, которое обеспечивало ему высшие почести и определенные занятия до конца жизни»[341].

Еще в девятнадцатом столетии в целях улучшения боевой подготовки войск были учреждены должности генерал-инспекторов, которые, как правило, замещались членами императорской фамилии. Для большинства из них эти должности становились наследственными. Великий князь Николай Николаевич Младший принял эту должность от своего отца. Точно так же, от отца, великого князя Михаила Николаевича, должность генерал-фельдцейхмейстера артиллерии принял другой двоюродный дядя императора Николая II — великий князь Сергей Михайлович. Любопытно, что эти отцы, братья императора Александра II стали последними кавалерами ордена Св. Георгия 1-й степени.

Круг задач генерал-инспекторатов был весьма широк. В частности, «в обязанности генерал-инспекторов входило совершенствование уставов и наставлений по боевой подготовке каждого рода войск, наблюдение за правильным и единообразным применением уставов и наставлений, совершенствование боевой подготовки войск с учетом достижений военной техники, координация действий войск на больших маневрах, контроль за качеством командного состава своего рода войск и составление кандидатских списков для замещения вакантных должностей»[342]. В период существования Совета государственной обороны генерал-инспекторы входили в него. С 1910 года генерал-инспектораты стали подчиняться военному министру, причем великие князья формально уже не возглавляли свои ведомства. Однако фактически великие князья Николай Николаевич и Сергей Михайлович оставались действительными хозяевами в своих «родовых вотчинах» в системе Вооруженных Сил, а потому на их ответственности во многом лежит подготовка кавалерии и артиллерии как родов войск к войне.

О подготовке русской кавалерии и роли великого князя Николая Николаевича как шефа русской конницы уже много говорилось выше. Можно добавить лишь, что и в кавалерии, и в артиллерии великими князьями были допущены одни и те же ключевые ошибки. Русские войска были прекрасно подготовлены на низшем тактическом уровне — полк в коннице и дивизион в артиллерии. Но вот в использовании массирования своих средств и возможностей русские уже уступали противнику.

Поэтому если в тактическом плане русская армия часто превосходила врага, то в оперативном искусстве германцы неизменно брали верх над неповоротливой русской военной машиной. Масштабы же Первой мировой войны оказались столь велики, что тактика отошла на задний план. Тем не менее генерал-инспектор кавалерии старался внедрять все новое во вверенный ему род войск: «В войсках авторитет великого князя был необоснованно высок. Из офицеров — одни превозносили его за понимание военного дела, за глазомер и быстроту ума, другие — дрожали от одного его вида. В солдатской массе он был олицетворением мужества, верности долгу и правосудия»[343].

Под руководством и управлением великого князя Николая Николаевича был принят ряд насущных и необходимых мер по реорганизации кавалерии как рода войск и улучшению ремонтирования конского состава армии. В 1896 году великий князь выступил инициатором реорганизации Офицерской Кавалерийской школы, которая дала русской армии такого полководца, как А.А. Брусилов. Принятая по настоянию великого князя Николая Николаевича «Школа Филлиса» господствовала в подготовке русской кавалерии вплоть до упразднения конницы как рода войск в 1956 году.

Тем не менее разобщенность родов войск на инспектораты вела к их разобщенности и на поле боя. Генерал-инспекторы готовили свое ведомство в отрыве от общевойскового боя. Получалось, что русская кавалерия могла опрокинуть в конном столкновении и австрийцев, и немцев, но взаимодействовать надлежащим образом с пехотой и артиллерией не могла. Помимо того, проводимые великим князем учения и маневры концентрировались на неверных посылках. Участник Первой мировой войны характеризует деятельность генерал-инспектора кавалерии в вопросах боевой подготовки войск следующим образом: «Маневры, на которые уходило больше месяца в году, вообще приносили большую пользу, приучали к походной жизни. Но также давали, по своей условности, неправильное представление о бое, прививали частям дурные привычки, заставляли придавать преувеличенное значение числу, так как на маневрах численное превосходство, как легче всего определяемый признак, определяло успех; специально в отношении кавалерии маневры имели один недостаток: конница обычно слишком увлекалась своими частными задачами, мало заботясь об общей, принимала мало участия в общем бою; наконец, на маневрах редко практиковалось преследование после столкновения. С артиллерийским огнем кавалерия была мало ознакомлена, зная его почти исключительно по звуковым эффектам на маневрах, так как на действительных стрельбах почти никогда не присутствовала; поэтому артиллерийскому огню придавали или преувеличенное значение, или недооценивали его. В общем, кавалерия была хорошо подготовлена для боя в конном строю, недостаточно подготовлена для боя в пешем строю и комбинированного (пешего и конного) большими отрядами на широких фронтах, недостаточно знала свою роль и способы действий в совместном бою всех родов войск. Мелкие части, до эскадрона включительно, были хорошо подготовлены для разведывательной службы, но в больших отрядах недостаточно ясно и твердо было установлено убеждение, что для получения ценных результатов разведки нужно вести бой не только с конницей, но непременно и с пехотой неприятеля. Кавалерия была недостаточно напрактикована в ночных действиях, но холодным оружием владела хорошо, стреляла хуже, чем пехота. Части были хорошо спаяны и слажены»[344].

В период заведывания русской кавалерией у великого князя Николая Николаевича отчетливо проявились два фамильных качества личности — вспыльчивость и справедливость. Современник вспоминал: «Когда Николай Николаевич был генерал-инспектором кавалерии, то он часто производил инспекторские смотры кавалерийским полкам. Особенно педантично, с секундомером в руке, проверял он скорость движения каждого всадника на измеренном расстоянии определенным аллюром. Если всадник не проходил это расстояние в определенное время, то великий князь выходил из себя. Если же этот недочет повторялся несколькими кавалеристами одного эскадрона, особенно офицерами, то он очень часто в припадке раздражения разражался площадной руганью, обращаясь иногда непосредственно к офицерам. Бывали случаи, что более или менее обеспеченные офицеры, услышавшие подобное, немедленно уходили с военной службы»[345]. Действительно, генерал-инспектор кавалерии мог на маневрах самым грубым и недостойным образом накричать на любого офицера или даже прогнать целый полк или даже дивизию с маневров; но мог и извиниться перед офицером за грубость или публично признать свою несправедливость в отношении того или иного воинского подразделения. А.А Керсновский пишет по этому поводу: «Нелюбимый сын великого князя Николая Николаевича Старшего, он держался особняком в императорской фамилии, где пользовался общей неприязнью. Великий князь не привлек к себе сердец своих подчиненных. Человек необыкновенно грубый и чуждый благородства, он совершенно не считался с воинской этикой и позволял себе самые дикие выходки в отношении подчиненных ему офицеров»[346]. В войсках великого князя за глаза называли Лукавым. О подготовке же кавалерии как одного из трех основных родов войск цитата о секундомере говорит сама за себя. Вместо стрелковой подготовки и взаимодействия с пехотой и артиллерией на поле боя, вместо маневрирования по сложной местности и обучения атакам на широком фронте русских конников заставляли практиковаться в преодолении определенного расстояния простым или парадным аллюром за определенное время. Знаменитый суворовский принцип — «Учить войска лишь тому, что будет необходимо на войне» — генерал-инспектором кавалерии отметался напрочь.

В 1900 году великий князь Николай Николаевич становится генералом от кавалерии — полным генералом. Выше мог быть лишь чин фельдмаршала. В 1911 году он получил последнюю предвоенную награду, носившую почетный характер, — Портрет императора Николая II для ношения на груди, украшенный бриллиантами. В это время великий князь Николай Николаевич постепенно начинает продвигаться ближе к влиянию на молодого императора Николая И. Правда, процесс оттеснения от царствующего двоюродного племянника его родных дядьев будет завершен лишь после 1905 года. Но именно великий князь Николай Николаевич оказывал максимальное влияние на военные круги Российской империи. Таким образом, «наибольшим влиянием на решение государственных вопросов в царствование Николая II из великих князей, бесспорно, обладал Николай Николаевич (младший)… огромная роль Николая Николаевича в утверждении новой российской военной элиты представляется бесспорной»[347].

Военный талант Императорского Дома

Начало двадцатого века предоставило наиболее авторитетному и знающему в военном отношении из членов Дома Романовых проявить себя на практике. В феврале 1904 года японские миноносцы атаковали русский Тихоокеанский флот, сосредоточенный в Порт-Артуре. Началась русско-японская война 1904 — 1905 гг. Одним из претендентов на пост командующего Маньчжурской армией являлся великий князь Николай Николаевич. В начале войны в России все были уверены в скорой и славной победе над загадочными японцами, в чем, казалось бы, убеждали высоко стоявший престиж русских Вооруженных Сил и успех Китайского похода 1900 года, так как японцев воспринимали ненамного выше китайцев.

Но великий князь Николай Николаевич остался вне театра военных действий. Он не пожелал участвовать в русско-японской войне только потому, что находился в конфликте с Наместником императора на Дальнем Востоке адмиралом Е.И. Алексеевым. Суть в том, что командующий Маньчжурской армией должен был подчиняться Наместнику. Поэтому на Дальний Восток отправился военный министр ген. А.Н. Куропаткин.

В октябре 1904 года адмирал Алексеев был смещен со своего поста, и главнокомандующим всех сухопутных и морских сил, действующих против Японии, стал генерал Куропаткин. Менять А.Н. Куропаткина в столице сочли неразумным, тем более что с развертыванием из Маньчжурской армии трех армий ему уже исподволь готовили смену в лице свеженазначенного командарма-2 ген. O.K. Гриппенберга. В ходе сражения под Сандепу в январе 1905 года конфликт между Куропаткиным и Гриппненбергом достиг такой остроты, что командарм-2 самовольно оставил фронт и с разрешения императора Николая II выехал в Санкт-Петербург.

С неумолимой четкостью вопрос о смене ген. АН. Куропаткина встал только после проигранного Мукденского сражения 6 — 25 февраля. Кандидатурами на место генерала Куропаткина являлись командарм-1 ген. Н.П. Линевич, командующий войсками Киевского военного округа ген. М.И. Драгомиров и генерал-инспектор кавалерии великий князь Николай Николаевич. Генерал Драгомиров был стар и болен — ему исполнилось уже семьдесят пять лет. В свою очередь, великий князь отказался от командования терпящей поражение за поражением армией. Поэтому естественным образом на пост главнокомандующего был назначен генерал Линевич.

В гораздо большей степени великий князь Николай Николаевич проявил себя на службе близ императора внутри государства. По окончании русско-японской войны 1904 — 1905 гг. военно-политическое руководство Российской империи признало необходимым создать особый орган управления Вооруженными Силами, чтобы объединить деятельность военного и морского ведомств. Этот орган военно-административного управления должен был координировать всю работу по вопросам государственной обороны. Великий князь Николай Николаевич выступил одним из инициаторов образования нового органа.

В результате 8 июня 1905 года был учрежден Совет государственной обороны — коллегиальный орган, в состав которого входили военный и морской министры, начальник Генерального штаба, начальники Главного штаба и Главного Морского штаба, генерал-инспекторы всех родов оружия. Председатель, которым назначался великий князь Николай Николаевич, имел право личного доклада императору. Ученые пишут: «В функции нового учреждения входили: выбор общих мероприятий, направленных на укрепление военной мощи государства в соответствии с конкретной политической обстановкой; обсуждение главнейших предположений военного и морского ведомств о применении всех средств государства на случай войны в целях объединения и должного направления подготовительных к войне работ; обсуждение изменений в деятельности военного и морского ведомств, вызываемых особыми условиями, и наблюдение за осуществлением мер, направленных на реорганизацию дела обороны страны»[348].

Одним из актов деятельности Совета государственной обороны стало выделение Генерального штаба из-под контроля военного министерства, которое после ухода ген. В.В. Сахарова возглавил начальник Канцелярии военного министерства ген. А.Ф. Редигер. Великий князь имел целью создать Генштаб по образцу германского Большого Генерального штаба, образованного фельдмаршалом X. Мольтке Старшим и занимавшегося именно войной как таковой. Также из ведения военного министерства были изъяты генерал-квартирмейстерская часть, управление военных сообщений, мобилизационный отдел и главное военно-топографическое управление.

Во главе Генерального штаба, что естественно, был поставлен протеже великого князя Николая Николаевича ген. Ф.Ф. Палицын — начальник штаба генерал-инспектора кавалерии, то есть самого великого князя. Следовательно, из ведения военного министра были полностью выведены вопросы мобилизационного и стратегического планирования. В итоге «Генеральный штаб российской армии в целом включал Главное управление Генерального штаба как центральный орган управления, войсковое управление Генштаба в составе штабов от военного округа до отдельной бригады и корпус офицеров Генштаба — кадровую основу всей штабной службы»[349].

Искусственное разделение военного министерства и Генерального штаба на различные инстанции на несколько лет (с 1905 по 1909 г.) затормозило планирование военной реформы в России. Дело дошло до того, что генерал Редигер на протяжении трех лет своего управления военным министерством не был ознакомлен с содержанием русско-французской военной конвенции. Как представляется, этим актом великий князь Николай Николаевич желал сосредоточить исключительно в своих собственных руках вопросы обороноспособности государства. При этом, ссылаясь на германский опыт, председатель Совета государственной обороны забывал, что русская военная машина была выстроена на совершенно иных основаниях, нежели в Германии.

В свое время еще князь Барятинский предлагал императору Александру II взять пример с Германии. И точно так же покоритель Кавказа имел целью оттеснить военного министра ген. Д.А. Милютина от руководства Вооруженными Силами России. Однако царь выбрал вариант графа Милютина, который сосредоточивал основную долю полномочий в военном министерстве, как центре управления Вооруженными Силами. Все прочие органы военного управления, даже при определенной автономии, входили в состав военного министерства в качестве подструктур. В качестве примера можно вспомнить, что в той же Германии после Битвы на Марне начальником Полевого Генерального штаба вместо ген. X. Мольтке Младшего стал военный министр ген. Э. фон Фалькенгайн. И только «верденская мясорубка», как неадекватная оценка стратегического планирования, вынудила кайзера Вильгельма II в августе 1916 года сменить Фалькенгайна тандемом Гинденбург — Людендорф.

Поэтому выделение Генерального штаба из состава военного министерства явилось крупной ошибкой, имевшей следствием подрыв боеспособности Вооруженных Сил Российской империи. Как считает современный ученый, «этот акт, фактически разрушивший в критическое время систему стратегического управления, явился без преувеличения одним из факторов, определивших поражение России в Первой мировой войне и возникновение революционной ситуации в стране в 1917 году»[350]. Лишь в 1909 году Генштаб вернулся в военное министерство. Эту реорганизацию провел новый военный министр ген. В.А. Сухомлинов, назначенный на свой пост в марте 1909 года, а до того, в декабре 1908 года, сменивший ген. Ф.Ф. Палицына в должности начальника Главного управления Генерального штаба.

Другой главной задачей Совета государственной обороны являлась чистка командного состава по результатам русско-японской войны 1904 — 1905 гг. По рекомендации Совета государственной обороны назначались высшие начальствующие лица не только в военном ведомстве, но и в ряде гражданских служб. Военный министр А.Ф. Редигер в своих воспоминаниях писал: «Во все царствование императора Александра III военным министром был Ванновский, и во все это время в военном ведомстве царил страшный застой. Что это была вина самого ли государя или Ванновского, я не знаю, но последствия этого застоя были ужасны. Людей неспособных и дряхлых не увольняли, назначение шло по старшинству, способные люди не выдвигались, а двигаясь по линии, утрачивали интерес к службе, инициативу и энергию, а когда добирались до высших должностей, они уже мало отличались от окружающей массы посредственностей. Этой ужасной системой объясняется и ужасный состав начальствующих лиц как к концу царствования Александра III, так и впоследствии, во время японской войны». А последний военный министр Временного правительства характеризовал русский командный состав, начиная со времен А.А. Аракчеева, следующим образом: «Весь командный состав воспитывается лишь на слепом исполнении воли начальника. Если подчиненный все делает согласно уставу и приказам, то, как бы плохо ни вышло, его никто не имеет права обвинить. Он прав, он забронирован. Но если, избави Бог, офицер сделает что-либо, отступя от правил по собственному почину, и по случайному стечению обстоятельств выйдет неудачно, то можно быть уверенным, что человек погиб навсегда. Самоволия ему не простят. Естественно, что в такой психологической обстановке не может воспитаться настоящий командный состав — победитель»[351].

Для решения кадрового вопроса при Совете государственной обороны была учреждена Высшая Аттестационная комиссия, которая рассматривала кандидатов на генеральские посты: командиров армий, корпусов, дивизий и бригад. Комиссия обсуждала эти кандидатуры и очищала армию от генералов, бездарно проявивших себя в период русско-японской войны. Проведенная Советом государственной обороны чистка армии, несмотря на свою незавершенность, все-таки убрала из войск массу негодного генералитета.

Кроме того, великий князь Николай Николаевич, одновременно командовавший Гвардией, перевел в гвардейские полки ряд армейских офицеров, отличившихся в период русско-японской войны 1904 — 1905 гг., куда прежде путь им был закрыт. Самый яркий и показательный пример здесь — ген. П.А. Лечицкий, который в Маньчжурии командовал 24-м Восточно-Сибирским стрелковым полком. Несмотря на то что генерал Лечицкий даже не имел высшего военного образования, а принадлежность к составу корпуса Генерального штаба считалась одним из необходимых условий продвижения по службе в генеральских чинах, в 1906 году он уже командовал 1-й гвардейской пехотной дивизией. Можно сказать, что будущий командир Гвардии в 1914 — 1916 гг. ген. В.М. Безобразов также не оканчивал Николаевской Академии Генерального штаба. Но если генерал Безобразов происходил из стародворянской служилой семьи и закончил Пажеский корпус, то генерал Лечицкий был сыном священника. И если ген. В.М. Безобразов не самым лучшим образом проявил себя в Первой мировой войне, то командарм-9 ген. П.А. Лечицкий стал одним из лучших русских командармов Первой мировой войны. В выдвижении выдающихся армейцев, таким образом, лежит исключительная заслуга великого князя Николая Николаевича. Ген Н.Н. Головин указывает: «Заслуга перед Россией великого князя Николая Николаевича в довоенный период велика: он задержал процесс разложения, который исходил от Сухомлинова, и если наши перволинейные войска оказались на столь высокой ступени, то этим Россия во многом обязана Главнокомандующему Петербургского военного округа. Сухомлинов был бессилен против него, а остальные военные округа стремились держаться на уровне Петербургского».

Также в 1908 году Советом был разработан и принят новый строевой устав для сухопутных войск. Тем не менее Совет государственной обороны просуществовал недолго. Вмешательство этой надструктуры в дела военного и морского ведомств, неумение добиться надлежащего финансирования, конфликты с Государственной Думой, наряду с потрясающим разнобоем в действиях, совершенно справедливо и закономерно привели к упразднению нежизнеспособного органа военного управления. В июле 1908 года великий князь Николай Николаевич был освобожден от обязанностей председателя, а 12 августа 1909 года согласно высочайшему указу Совет государственной обороны был упразднен. Главное — он выполнил свою первостепенную работу, заключавшуюся в чистке офицерского корпуса русской армии.

Помимо чисто военных проблем, великий князь Николай Николаевич сыграл немалую роль в укреплении престола в период Первой Русской революции 1905 — 1907 гг. Правда, именно он оказал влияние на царствующего племянника в смысле уступок в сторону от принципов самодержавия. Также великий князь Николай Николаевич сделал все возможное, чтобы укрепить франко-русский союз, благо что именно французы дали царскому правительству заем на подавление революции. В частности, император Николай II был вынужден отказаться от Бьеркского договора с Германией под напором председателя Комитета министров СЮ. Витте, министра иностранных дел В.Н. Ламздорфа и великого князя Николая Николаевича. Неудивительно, что «авторитет великого князя при царе достиг своего апогея к 1905 году, когда внутреннее положение страны ухудшилось настолько, что порядок мог быть сдерживаем в ней только войсками. Великий князь Николай Николаевич всегда считался одним из самых твердых военачальников, и потому императору Николаю II естественно было видеть в нем для себя опору и защитника династии, принимая тем более во внимание его принадлежность к императорской фамилии»[352].

Точно так же и Манифест 17 октября был подписан императором при давлении все того же С.Ю. Витте, министра внутренних дел Д.Ф. Трепова и великого князя Николая Николаевича. При этом командующий Гвардией не оправдал надежд Николая II: «Царь вызвал в столицу своего двоюродного дядю с тайной мыслью вручить ему диктаторские полномочия. Однако великий князь, с великими трудностями проехавший по забастовавшей железной дороге из своего подмосковного имения в Петергоф, был потрясен всем увиденным по пути»[353]. Великий князь Николай Николаевич умолял императора подписать Манифест, угрожая в случае отказа застрелиться у него в кабинете. Вспомнив, что 17 октября — это годовщина спасения императорской семьи Александра III от крушения поезда близ станции Борки, великий князь Николай Николаевич заявил: «Сегодня 17 октября и 17-я годовщина того дня, когда в Борках была спасена династия. Думается мне, что и теперь династия спасается от не меньшей опасности сегодня происшедшим историческим актом».

С 26 октября 1905 года, параллельно с председательством в Совете государственной обороны, великий князь Николай Николаевич занимал пост главнокомандующего войск Гвардии и Петербургского военного округа. В этот период Николай Николаевич явно выделился из всего ряда великих князей. Во-первых, он был одним из старейших великих князей. Во-вторых, большинство великих князей служили в Гвардии, а потому находились в непосредственном подчинении великому князю Николаю Николаевичу. В свое время, еще будучи наследником, в его подчинении (лейб-гвардии гусарский полк) служил и сам император Николай И. Офицер-гвардеец вспоминает: «Великий князь Николай Николаевич… был горячим сторонником новых методов военного воспитания и придавал большое значение опыту, вынесенному лучшими нашими офицерами из русско-японской войны… [после его назначения командующим столичным военным округом] офицеры, недовольные такой требовательностью и чрезмерной строгостью великого князя, сначала недолюбливали его. И только через несколько лет, когда проведенные им реформы повысили боеспособность полков и внутреннюю дисциплину, отношения эти резко изменились. Великий князь стал пользоваться уважением и любовью всего офицерского корпуса»[354].

Это последняя предвоенная должность великого князя. Тем самым сын почти во всем догнал отца — великого князя Николая Николаевича Старшего. Лишь две отцовские вершины остались для великого князя Николая Николаевича Младшего непокоренными. Это — чин генерал-фельдмаршала и орден Св. Георгия 1-й степени, которые отец получил в 1878 году за главнокомандование в русско-турецкой войне 1877 — 1878 гг. Сын имел шансы догнать отца в период главнокомандования во время Первой мировой войны в 1914 — 1915 гг. Однако сын повторял те же ошибки (в том числе и преступные ошибки), что и отец, но противником теперь были не турки, а немцы. Платить за ошибки в начале двадцатого столетия приходилось уже больше. Поэтому догнать отца сын так и не смог.

Именно в послереволюционный период великий князь Николай Николаевич начал тесно сближаться с либерально-буржуазной оппозицией. К этому толкало и франкмасонство великого князя, ибо многие деятели оппозиции и Государственной Думы являлись масонами, благо что распространению масонства в России под руководством М.М. Ковалевского власти не сумели противопоставить надлежащих препон. Этому способствовал и франко-русский союз, так как оппозиция, жаждавшая переустроить Российскую империю по британскому образцу и тем самым, значит, обрести высшую государственную власть, надеялась на влияние республиканской Франции. Эмигрантский историк добавляет: «…великий князь пользовался репутацией беспощадного и по-солдатски прямого военного человека, который строго относился к генералам и помнил о нуждах и трудностях личного состава армии. Хорошо известные германофобские чувства делали его приемлемым для «ура-патриотов», а история о том, что он убеждал своего племянника подписать Манифест от 17 октября 1905 года, служила почвой для его взаимопонимания с либеральной оппозицией»[355].

Тем не менее отношения между императорской семьей и семьей великого князя Николая Николаевича постепенно портились. Императрица Александра Федоровна, при поддержке Г.Е. Распутина, настраивала императора против своего дяди. В свою очередь, великий князь Николай Николаевич, обозленный тем, что Распутин не стал его креатурой близ царя, интриговал против царской супруги. В результате этого конфликта император Николай II, который вдобавок не мог простить дяде участия в давлении при подписании Манифеста 17 октября, отдалил его от себя. Новый военный министр ген. В.А. Сухомлинов, приступивший к реорганизации Вооруженных Сил, пришедших в упадок после Японской войны и революции, затмил собой великого князя Николая Николаевича перед царем и в отношении армии.

Поэтому к 1914 году великий князь Николай Николаевич постепенно оказался заперт в своей должности главнокомандующего войск Гвардии и Петербургского военного округа, но и только. Офицер-кирасир вспоминал об этом периоде жизнедеятельности будущего Верховного Главнокомандующего: «Великий князь выглядел на коне весьма эффектно. Несмотря на то что он обладал огромнейшим ростом и чрезмерно длинными ногами, у него была та идеальная, несколько кокетливая «николаевская» посадка кавалериста старой школы, посадка, которая так красила всадника, сливая его с конем в одно нераздельное и гармоничное целое… Это было совсем особенное лицо очень большого начальника-вождя — властное, строгое, открытое, решительное и вместе с тем гордое лицо. Взгляд его глаз был пристальный, хищный, как бы всевидящий и ничего не прощающий. Движения — уверенные и непринужденные, голос резкий, громкий, немного гортанный, привыкший командовать и выкрикивающий слова с какой-то полупрезрительной небрежностью. Николай Николаевич был гвардеец с ног до головы, гвардеец до мозга костей… Престиж его в то время был огромен. Все трепетали перед ним, а угодить ему на учениях было нелегко»[356].

Великий князь мстил военному министру за свое отстранение от влияния на царя. Например, именно великий князь Николай Николаевич сорвал впервые разработанную Генеральным штабом военную игру, которая должна была пройти в начале 1911 года в Зимнем дворце с участием всего высшего генералитета. Император и военный министр должны были играть роль посредников: Николай II, готовясь к будущей роли Верховного Главнокомандующего, брал на себя функции отдачи директив русской стороне; военный министр ген. В.А. Сухомлинов должен был помогать царю. Руководителями стороны противника должны были выступить руководители Главного управления Генерального штаба.

Однако военная игра была отменена буквально за час до ее предполагаемого начала по настоянию великого князя Николая Николаевича, который никогда не бывал на предвоенных франко-русских конференциях и совещаниях и не был осведомляем о выдвинутых на них вопросах. Сам же великий князь Николай Николаевич, помимо боязни в выказывании своей военной некомпетентности, не пожелал отменить ради проведения игры запланированную большую охоту в Скерневицком лесу. В результате на апрельской игре 1914 года, ставшей последней проверкой русского высшего генералитета перед Первой мировой войной, великий князь также не присутствовал

То есть ответственность и личная военно-теоретическая подготовка лидера русских «ястребов» не только стояла на сравнительно небольшой высоте, но и сам он не хотел что-либо изменять в собственном уровне. И немаловажная причина тому — личная вражда с военным министром. Потому-то в последние годы перед войной влияние великого князя Николая Николаевича на императора Николая II свелось до минимума. Впоследствии ген. В.А. Сухомлинов вспоминал: «С той поры, как государь убедился, в какую пропасть своим военном дилетантством вел дело его дядя Николай Николаевич, доверие его величества ко мне было настолько велико, что во всех военных вопросах — до самого начала войны — мое мнение оказывалось решающим. Николай Николаевич до войны утратил настолько свое влияние на государя, что неспособен был создавать мне серьезные, непосредственные затруднения»[357].

Высокое назначение 20 июля 1914 года

Великий князь Николай Николаевич являлся чуть ли не единственным военным императорской фамилии, пользовавшимся не просто популярностью, но и авторитетом в военной среде. Разве что еще генерал-фельд-цейхмейстер артиллерии великий князь Сергей Михайлович, но тот был более известен в высоких сферах да среди своего рода войск. Окончание Академии Генерального штаба, единственное среди Романовых, еще более повысило престиж Николая Николаевича в Вооруженных Силах Российской империи. Вследствие этого великий князь Николай Николаевич всегда занимал высокое положение внутри армейской иерархии.

При императоре Александре III, недолюбливавшем великого князя, Николай Николаевич занимал пост генерал-инспектора кавалерии, доставшийся ему в наследство от отца. К более серьезным постам великий князь Николай Николаевич не допускался. Все изменилось со смертью императора Александра III и вступлением на престол Николая II. В первый период царствования молодого императора роль великих князей, ранее одергивавшихся волевым Александром III, резко повысилась. И хотя на первый план выдвинулись братья умершего царя, родные дядья Николая II — Александровичи, но и прочим достались свои бонусы.

С получением чина генерала от кавалерии великий князь Николай Николаевич мог уже и формально претендовать на высшие чины в русской армии в случае войны. После проведения Курских маневров 1903 года, показавших непригодность к командованию великого князя Сергея Александровича (одного из любимых дядьев императора Николая II), великий князь Николай Николаевич выдвигается на одну из вершин военной иерархии.

Незадолго до начала войны с Японией, в 1903 году, было составлено новое расписание командования на случай войны с Германией и Австро-Венгрией. И здесь великий князь Николай Николаевич получал одну из трех высших должностей в Действующей армии. Согласно императорскому рескрипту от 4 февраля 1903 года должности распределялись следующим образом:

— Верховный Главнокомандующий — император Николай II;

— главнокомандующий армий Германского фронта — великий князь Николай Николаевич;

— главнокомандующий армий Австро-Венгерского фронта — военный министр ген. А.Н. Куропаткин;

— командарм-1 — командующий войсками Виленского военного округа ген. O.K. Гриппенберг;

— командарм-2 — помощник командующего Варшавским военным округом — ген. А.К. Пузыревский;

— командарм-3 — командующий войсками Московского военного округа великий князь Сергей Александрович;

— командарм-4 — командующий войсками Киевского военного округа — ген. М.И. Драгомиров;

— командарм-5 — командующий войсками Одесского военного округа ген. А.И. Мусин-Пушкин;

— командарм-7 — великий князь Владимир Александрович в должности Главнокомандующего.

Известный советский ученый П.А. Зайончковский дает такую характеристику перечисленного генералитета:

— великие князья: все четверо никогда не командовали войсковыми подразделениями. Трое из них не имели военного опыта и образования, получив свои должности исключительно в силу принадлежности к императорской семье. Лишь великий князь Николай Николаевич во время русско-турецкой войны 1877 — 1878 гг. состоял при ген. М.И. Драгомирове и своем отце великом князе Николае Николаевиче Старшем, а затем закончил Академию Генерального штаба;

— генерал Гриппенберг не имел военного образования, но являлся участником Крымской и русско-турецкой войн. Однако командовал последовательно каждым воинским подразделением от роты до корпуса включительно. Был достаточно пожилым человеком — шестьдесят пять лет;

— генерал Пузыревский — профессор Академии Генерального штаба, с малым командным стажем, но в свое время был сотрудником фельдмаршала И.В. Гурко (командующий войсками Варшавского военного округа до 1894 года). Характеризуется как наилучший из предлагаемых кандидатов на пост командарма. Возраст — пятьдесят шесть лет;

— генерал Драгомиров — выдающийся военачальник и военный педагог, известный популяризатор наследия А.В. Суворова. При этом, правда, зачастую выступал против технических новинок в Вооруженных Силах. Самым слабым местом М.И. Драгомирова был его возраст — семьдесят три года;

— генерал Мусин-Пушкин служил в гвардейской кавалерии, а затем длительное время командовал 5-м армейским корпусом. Еще старше генерала Драгомирова — семьдесят шесть лет.

В результате, как подытоживает П.А. Зайончковский, «состав намеченных лиц почти целиком не отвечал интересам обороноспособности государства»[358]. Неудивительно, что после начала войны с Японией пост командующего Маньчжурской армией занял наиболее подготовленный из всех перечисленных лиц — военный министр ген. А.Н. Куропаткин. Ему тогда исполнилось пятьдесят пять лет, а боевой и командный опыт являлись по тем временам выдающимися — генерал Куропаткин был участником почти всех войн и конфликтов Российской империи начиная с 1867 года.

После Первой Русской революции 1905 — 1907 гг. великий князь Николай Николаевич, по расписанию на случай Большой Европейской войны, стал занимать должность Главнокомандующего Действующей армии. Согласно Положению о полевом управлении войск в военное время 1890 года, которое действовало вплоть до 1914 года, главнокомандующий «есть высший и полный начальник всех войск, управлений и чинов, принадлежащих к составу армии, не исключая и членов императорской фамилии, если они находятся при армиях».

Объяснялось это тремя основными причинами. Во-первых, действия высшего генералитета на Дальнем Востоке побудили императора Николая II разочароваться в своих генералах. Ни один из них не смог выказать действительного полководческого таланта. Следовательно, на таком «безрыбье» великий князь Николай Николаевич был еще не самой худшей кандидатурой. Тем более что великий князь Николай Николаевич занимал пост председателя Совета Государственной обороны — высшего органа военного управления с 1905 по 1908 год.

Во-вторых, сам царь был сосредоточен на внутренних делах государства, «умиротворяя» страну и нацию. Поэтому в условиях развития революционного процесса императору было не до главнокомандования. В-третьих, плачевное состояние Вооруженных Сил Российской империи в 1905 — 1909 годах предполагало чрезвычайно малую для великой державы обороноспособность государства. На посту Верховного Главнокомандующего в это время можно было разве только сломать свой престиж. Поэтому великий князь Николай Николаевич оставался в мобилизационном расписании Главковерхом до 1910 года, когда новый военный министр ген. В.А. Сухомлинов, изменив расписание, обозначил там Главковерхом самого царя. Великий князь Николай Николаевич в итоге оказался понижен в вероятной должности на случай Большой Европейской войны против Германии и ее союзников. С другой стороны, как свидетельствует последний протопресвитер армии и флота императорской России Г. Шавельский, великий князь Николай Николаевич не оставлял надежды стать Верховным Главнокомандующим в случае войны против Германии и Австро-Венгрии. Так, представляясь великому князю после своего назначения в середине 1911 года, Г. Шавельский отмечает эти надежды.

Изменение расписания объяснялось главным образом двумя факторами. Прежде всего в результате начатых военным министром ген. В.А Сухомлиновым реформ, опиравшихся на увеличение бюджета Российской империи, ввиду «полосы больших урожаев и, значит, хлебного экспорта, и первые итоги столыпинской аграрной реформы повысилась боеспособность Вооруженных Сил. Следовательно, теперь император мог без опаски занять объективно предназначенный ему пост Верховного Главнокомандующего. Кроме того, генерал Сухомлинов был личным врагом великого князя и сам претендовал на пост Главковерха. Помня карьеру ген. А.Н. Куропаткина, ген. В.А. Сухомлинов также рассчитывал самолично возглавить русскую Действующую армию либо как минимум стать начальником штаба при номинальном Главковерхе-царе. Отсюда и сведение роли великого князя Николая Николаевича до уровня командарма.

Однако великий князь Николай Николаевич являлся руководителем русской военной партии, лидером «ястребов», а потому на его фигуру неизбежно накладывался внешнеполитический фактор. Кстати говоря, ген. В.А. Сухомлинов, невзирая на все свое честолюбие, не жаждал войны, понимая, что отставание русской военной машины от австро-германской коалиции весьма велико и многое еще предстоит сделать, а потому он делал все возможное, чтобы свести влияние великого князя Николая Николаевича на императора до минимальной степени. Именно на Николая Николаевича ориентировались сторонники войны против Германии, войны чем раньше, тем лучше. Все знали, что великий князь считает войну с Германией не только неизбежной, но и необходимой для России. В свое время П.А. Столыпин говорил о великом князе: «Удивительно он резок, упрям и бездарен, все его стремления направлены только к войне, что при его безграничной ненависти к Германии очень опасно. Понять, что нам нужен сейчас только мир и спокойное дружное строительство, он не желает и на все мои доводы резко отвечает грубостями. Не будь миролюбия государя, он многое мог бы погубить»[359].

Гибель П.А. Столыпина, наряду с явным усилением обороноспособности Российской империи, резко ослабила позиции партии «голубей» внутри российского истеблишмента. Интересно, что в июле 1914 года одним из лиц, выступивших против втягивания России в ненужную ей войну, на фоне общей антигерманской истерии, был соперник Столыпина и когда-то единомышленник великого князя Николая Николаевича — опальный граф С.Ю. Витте. В итоге союз Министерства иностранных дел, военных, сплотившихся вокруг фигуры великого князя Николая Николаевича и деятелей Государственной Думы, пересилил императора Николая II.

Ведшие дело к войне с целью реванша за 1870 год французы были заинтересованы в максимальной боеспособности русской сухопутной армии (господство на море обеспечивалось союзом с Великобританией), а потому, пользуясь положением кредитора, они также оказывали давление на русское политическое руководство в смысле выбора Верховного Главнокомандующего. И в этой должности французы желали видеть именно великого князя Николая Николаевича, причем задолго до войны[360].

Тем не менее к началу Первой мировой войны великий князь Николай Николаевич все еще оставался командующим одной из армий. По перечню должностей 1912 года в случае войны должны были быть проведены

такие назначения высших командиров:

— 1-я армия — ген. П.К. Ренненкампф;

— 2-я армия — ген. А.А. Брусилов;

— 3-я армия — ген. А.В. Самсонов;

— 4-я армия — ген. А.Е. Зальца;

— 5-я армия — ген. П.А. Плеве;

— 6-я армия — великий князь Николай Николаевич;

— 7-я армия — ген. В.Н. Никитин;

— 8-я армия — ген. Н.В. Рузский. Отстранение великого князя от руководящих постов усугублялось тем, что 6-я армия должна была стать не действующей на театре военных действий, а обсервационной. Ее задача заключалась в прикрытии Санкт-Петербурга и столичного округа от возможного германского десанта с моря. Вероятность такого десанта была крайне мала, да и в принципе возможна лишь в том случае, если бы Россия воевала против Тройственного Союза в одиночку. Этого же вообще не могло быть, ибо после поражения России Франция оказалась бы один на один с Германией.

Военный министр ген. В.А. Сухомлинов все это прекрасно понимал, а потому и решил ограничить потенциальное командование великого князя Николая Николаевича почетной синекурой. Тем более что штаб и управление 6-й армии комплектовались на базе Петербургского военного округа, которым с 1905 года командовал великий князь Николай Николаевич. Тем самым все формальности были соблюдены. Подбор членов штаба Верховного Главнокомандующего, в ходе мобилизации комплектовавшегося из руководителей Главного управления Генерального штаба, также находился под контролем генерала Сухомлинова как военного министра.

О полной бесперспективности поста командующего 6-й армией говорит ее судьба в период Первой мировой войны. Лишь через два с половиной года войны, когда уже сменилось четыре командарма, управление 6-й армии в декабре 1916 года, за три месяца до падения монархии, было переброшено на новый, Румынский фронт. Но и тогда 6-ю армию возглавил не ее последний командующий ген. В.Н. Горбатовский, а комкор-24 ген. А.А Цуриков.

Конечно, войска, которые изначально входили в 6-ю армию, уже давно были на фронте, но здесь-то речь идет о командовании армией и ее штабе, который два с половиной года войны стоял в стороне от фронта. Такая вот судьба ожидала великого князя Николая Николаевича, останься он во главе 6-й армии с началом Первой мировой войны. В 6-ю армию, командование которой должен был принять великий князь Николай Николаевич, должны были войти 18-й и 22-й армейские корпуса, Гвардейская стрелковая бригада, а также второочередные 57, 74, 84-я пехотные дивизии. Итого — не более четырех корпусов, причем переброска их на театр военных действий в другие армии предполагалась заранее. Так, 30 июля 1914 года в ходе сосредоточения Действующей армии на государственной границе, еще до начала столкновений с неприятелем, 18-й и 22-й армейские корпуса получили приказ об отправке к Варшаве, чтобы составить костяк 10-й армии, а Гвардейская стрелковая бригада — в 9-ю армию.

Предвоенные расчеты военного министра, рассчитывавшего занять ключевой пост в Действующей армии, не оправдались. Середина июля, ознаменовавшаяся интенсивным обменом телеграммами между главами великих держав, на фоне австро-венгерской агрессии против Сербии, побудили колебавшегося императора Николая II обратиться за поддержкой к своим родственникам. Поддержка министра иностранных дел С.Д. Сазонова обеспечила великому князю доступ к царю. Как вспоминал в эмиграции сам военный министр, «в решении дипломатических вопросов я участия не принимал. Николай Николаевич сумел оттеснить от государя всех неудобных для него советчиков, в том числе прежде всего меня. В те предвоенные дни царь находился полностью под влиянием своего дяди»[361].

В результате на следующий день после того, как Германия объявила войну Российской империи, 20 июля 1914 года, великий князь Николай Николаевич был назначен Верховным Главнокомандующим. Это назначение предполагалось, было ожидаемо, и во время объявления императором Манифеста об объявлении войны в Зимнем дворце, в 4 часа дня, великий князь находился рядом со своим царствующим племянником, и все были уверены, что именно Николай Николаевич станет Верховным Главнокомандующим.

Согласно Положению о полевом управлении войсками в военное время 1914 года Верховный Главнокомандующий «есть высший начальник всех сухопутных и морских вооруженных сил, предназначенных для военных действий. Он облекается чрезвычайной властью, и повеления его исполняются на театре военных действий всеми без изъятия правительственными местами и общественными управлениями, а равно должностными лицами всех ведомств и всем населением». Верховный Главнокомандующий подчинялся самому царю, который, в сущности, и должен был самолично стать Главковерхом, и потому никто, кроме императора, не имел права требовать отчета или делать какие-либо предписания Верховному Главнокомандующему. Исследователь подытоживает: «Наделение главнокомандующего такой властью привело к тому, что на этот пост назначались члены царствующего дома либо его занимал сам царь»[362].

Сам император Николай II, убежденный в непродолжительности войны, не решился занять пост Главковерха. Против такого решения единодушно (за исключением военного министра) выступил Совет Министров во главе с премьером И.Л. Горемыкиным. Кроме того, здесь присутствовала своя логика. На протяжении ряда лет великий князь Николай Николаевич занимал пост главнокомандующего фронта против Германии. Популярность великого князя среди офицерского корпуса была велика. Повторимся, что этого назначения желали и французы.

И главное: стране и Вооруженным Силам требовалось имя, вождь, объятый элементом сакральности. Если царь сам не становился Верховным Главнокомандующим, то ни один генерал не был бы в безусловной степени авторитетен для прочих генералов (прежде всего для главнокомандующих фронтов), чтобы избежать непослушания и интриг. Ситуация русско-японской войны 1904 — 1905 гг., когда командарм-2 ген. O.K. Гриппенберг после неудачи операции под Сандепу самовольно покинул Маньчжурию, невзирая на то что главнокомандующий всех сухопутных и морских сил, действующих против Японии, ген. А.Н. Куропаткин на это своего согласия не давал, была еще слишком свежа в памяти.

Иными словами, угроза сепаратизма внутри высшего генералитета была реальна как никогда, тем более что Положение о полевом управлении войск в военное время — высший правовой документ организации и управления Действующей армией, предполагал громадный объем прав для главнокомандующих фронтов. Будь Верховным Главнокомандующим сам император, он мог бы выбирать себе любого помощника как фактического руководителя Вооруженными Силами, и тогда главкомы подчинялись бы все равно самому императору, фигуре, имевшей безусловный авторитет вне зависимости от личных качеств монарха. Но вот подчиняться равному себе согласились бы далеко не все генералы, а с каждой неудачей степень неповиновения только увеличивалась бы. Вдобавок ген. В.А. Сухомлинов нажил себе массу врагов среди высшего генералитета, да и личная его репутация была небезупречна — достаточно вспомнить скандальный брак с Е.В. Бутович.

Поэтому фактически единственной кандидатурой на пост Верховного Главнокомандующего, помимо самого Николая II, являлся только великий князь Николай Николаевич. Следовательно, выбор царя был верным и максимально обоснованным. Генерал Деникин совершенно справедливо указывает: «Во время Великой войны взаимоотношения, наверху по крайней мере, сложились более нормально. То обстоятельство, что во главе Вооруженных Сил России был поставлен великий князь Николай Николаевич, помимо личных его качеств, являлось объективно фактом положительным. В силу своего высокого и более независимого положения, в силу атавизма традиций и пиетета, с которым относилось большинство командного состава к Царствующему Дому, ему легче было держать в своих руках бразды верховного командования. Хотя и при этих условиях плелись вокруг Ставки интриги, но, если бы на месте великого князя был, как одно время предполагалось, Сухомлинов, Ставка с первых же дней обратилась бы в арену небывалой борьбы честолюбий, соревнования, личных интересов, испытывая давление и с фронта, и с тыла, и из Петербурга, и из Царского Села. Конечно, идеалом является совмещение верховного командования и правления в лице главы государства… Но для этого нужно не только наличие знания и таланта (может ведь быть хороший начальник штаба…), а прежде всего, счастья»[363].

Тем не менее великий князь Николай Николаевич еще не мог считать себя бесспорным повелителем Вооруженных Сил подобно тому, как это право трактовалось бы при императоре. С самого момента принятия должности великий князь Николай Николаевич был предупрежден о том, что это назначение носит временный характер. 20 июля 1914 года Правительствующему Сенату был дан именной Высочайший указ: «Не признавая возможным, по причинам общегосударственного характера стать теперь же во главе наших сухопутных и морских сил, предназначенных для военных действий, признали мы за благо всемилостивейше повелеть нашему генерал-адъютанту, главнокомандующему войск Гвардии и Петербургского военного округа, генералу от кавалерии его императорскому высочеству Великому князю Николаю Николаевичу быть Верховным Главнокомандующим». Как пишет далее исследователь, «таким образом, и в официальном документе также содержится намек на то, что назначение Великого князя носит вынужденный и временный характер. Это сразу поставило Верховного Главнокомандующего, получавшего огромную власть, в весьма двойственное, ущербное положение»[364].

Первым и самым основным обстоятельством, ограничивавшим власть нового Верховного Главнокомандующего, стал штаб Ставки, составленный по выбору военного министра ген. В.А. Сухомлинова. Согласно Положению об управлении войсками в военное время начальником штаба Верховного Главнокомандующего должен был стать начальник Главного управления Генерального штаба. Эту должность занимал бесталанный и исполнительный ставленник генерала Сухомлинова ген. Н.Н. Янушкевич. Генерал Янушкевич был известен тем, что никогда не участвовал ни в одном вооруженном конфликте или тем более войне. Также последней командной должностью, которую в свое время занимал генерал Янушкевич, был командир батальона. Вся карьера Н.Н. Янушкевича прошла на адъютантских и чиновных должностях в различных штабах и, наконец, Генеральном штабе. Предметом научных изысканий генерала Янушкевича явилась военная администрация и тыловая служба. И этот человек должен был явиться первым помощником Главковерха!

Разработкой оперативных планов в русских штабах занимался генерал-квартирмейстер. Таковую должность в Ставке с началом войны должен был занять генерал-квартирмейстер Главного управления Генерального штаба ген. Ю.Н. Данилов, который также никогда не участвовал в войнах, ведшихся Россией. Этот человек, упрямый и догматичный, хотя и не без таланта, как его характеризуют современники, на протяжении многих лет занимался составлением планов войны против Германии и Австро-Венгрии. Предпоследним его шедевром стал план 1912 года, согласно которому русское развертывание относилось в глубь страны. Передовой театр сдавался противнику без боя, и тем самым Франция обрекалась на уничтожение немцами, так как русские никоим образом не успевали подать ей помощи широкомасштабным наступлением на Восточном фронте. Этот пассивно-оборонительный план войны под давлением штабов военных округов был изменен на прежний, наступательный. Но генерал Данилов, действовавший под указанием военного министра, лишний раз доказал свою преданность своему патрону ген. В.А. Сухомлинову.

Таким образом, наиболее ближайшими сотрудниками Верховного Главнокомандующего являлись те представители Главного управления Генерального штаба, что в предвоенный период разрабатывали план войны с центральными державами. Напомним здесь, что именно Генеральный штаб отвечал за оперативно-стратегическое планирование военных действий в случае войны. Это планирование в Российской империи разрабатывалось как раз на период первых операций, не заглядывая далеко в будущее. Именно последний начальник Генерального штаба ген. Н.Н. Янушкевич займет пост начальника штаба Верховного Главнокомандующего. Именно глава оперативного отделения ГУГШ ген. Ю.Н. Данилов, работавший над военным планированием с 1909 года, займет пост генерал-квартирмейстера Ставки, где будет являться ведущим и авторитетнейшим «стратегом» штаба Ставки. Характеризуя состав Ставки и лично великого князя Николая Николаевича, А.А. Брусилов пишет: «Это — человек, несомненно, всецело преданный военному делу и теоретически и практически знавший и любивший военное ремесло… Назначение его Верховным Главнокомандующим вызвало глубокое удовлетворение в армии. Войска верили в него и боялись его. Все знали, что отданные им приказания должны быть исполнены, что отмене они не подлежат, и никаких колебаний не будет… Я считал его отличным главнокомандующим. Фатально было то, что начальником штаба Верховного Главнокомандующего был назначен бывший начальник Главного управления Генерального штаба Янушкевич, человек очень милый, но довольно легкомысленный и плохой стратег. В этом отношении должен был его дополнять генерал-квартирмейстер Данилов, человек узкий и упрямый»[365].

При своем назначении великий князь Николай Николаевич пытался составить штаб из других лиц — Ф.Ф. Палицына (первого начальника Генерального штаба) и М.В. Алексеева (комкора-13, а до того — начальника штаба Киевского военного округа). Представляется, что этот состав Ставки был бы сильнее во всех отношениях. Однако военный министр сумел убедить императора, что нарушать военное законодательство не следует, а потому штаб Ставки остался в прежнем своем составе. Тем самым ген. В.А. Сухомлинов сохранил влияние на Верховное Главнокомандование: невзирая на конфликт с великим князем Николаем Николаевичем, военный министр вплоть до своей отставки летом 1915 года вел интенсивную и достаточно подробную переписку с начальником штаба Верховного Главнокомандующего ген. Н.Н. Янушкевичем.

Во-вторых, великий князь Николай Николаевич не имел права изменить план развертывания Действующей армии. Согласно замыслу предвоенного оперативного планирования сосредоточение русских армий происходило в тех районах, где предусматривалось ведение решительных операций. Соответственно, развертывание армий русских фронтов также предусматривалось планом, составленным еще до войны. Безусловно, великий князь Николай Николаевич теоретически мог изменить развертывание войск, благо что вплоть до восьмого дня со времени объявления мобилизации можно было совершить практически любые перегруппировки, но этому объективно мешали несколько обстоятельств:

— великий князь Николай Николаевич до войны не принимал непосредственного участия в составлении планов кампании против центральных держав. От этого он был отсечен военным министром, претендовавшим на руководство Вооруженными Силами в случае войны. Поэтому великий князь Николай Николаевич и не мог иметь собственных, глубоко разработанных компетентными лицами, оперативно-стратегических планов;

— как говорилось выше, согласно последним расписаниям должностей высшего командного состава русской армии подразумевалось, что великий князь Николай Николаевич займет пост командующего 6-й обсервационной армией, развернутой на побережье Балтийского моря, дабы прикрывать столицу Российской империи со стороны Швеции и возможного крупного германского десанта на Балтике близ Санкт-Петербурга. Назначение великого князя Верховным Главнокомандующим (согласно Полевому положению этот пост должен был занять сам император Николай II) стало несколько неожиданным, прежде всего для него самого, и великий князь должен был в первую голову принимать новые дела и свою внезапно свалившуюся огромную ответственность;

— Положение о полевом управлении войск в военное время, утвержденное за неделю до начала войны, резко ограничивало власть Верховного Главнокомандующего неимператора в пользу фронтовых командований. Главнокомандующие фронтов и даже военный министр (ген. В.А. Сухомлинов был личным врагом Николая Николаевича) могли тормозить любые попытки великого князя по изменению плана войны (это не считая уже упомянутого генерал-квартирмейстера Ю.Н. Данилова).

Итак, невзирая на массу негативных моментов, тем не менее первым Верховным Главнокомандующим русской Действующей армии стал наиболее подготовленный в военно-профессиональном отношении член Дома Романовых — великий князь Николай Николаевич. Известно, что новый Главковерх имел опыт управления войсками на маневрах, умел читать карту, но в то же время требовал исключительно устных докладов, не воспринимая письменные донесения. Поэтому в годы Первой мировой войны великий князь Николай Николаевич управлял Действующей армией с помощью совещаний с фронтовыми командованиями, ибо еще и не доверял знаниям своих ближайших помощников. Сменивший в 1915 году ген. В.А. Сухомлинова на посту военного министра ген. А.А. Поливанов вспоминал, что великий князь Николай Николаевич, «обладая верными стратегическими и тактическими взглядами, способностью быстро распознавать обстановку на маневрах по карте и по движениям войск, был из числа строевых начальников того времени весьма незаурядным. И если бы не отвращение к книге и более уравновешенный характер, то из него мог бы к тому времени выработаться вполне авторитетный руководитель для разрешения крупных военных вопросов»[366].

Верховный Главнокомандующий. 1914

В ночь на 1 августа Ставка выехала из Петрограда через Лиду в место своего расположения — Барановичи, куда и прибыла 3-го числа. Ставка расположилась в лесу, в поездах, выведенных на специально построенную ветку, на тщательно охраняемой территории. В это время состав Ставки насчитывал около двухсот человек (при императоре Николае II эта цифра вырастет в десять раз). Характерно, что великий князь Николай Николаевич только в момент отправки познакомился со своими ближайшими помощниками, в том числе начальником штаба Верховного Главнокомандующего ген. Н.Н. Янушкевичем.

Надо отметить, что великий князь Николай Николаевич, помимо своей любви к Франции, зачастую превышавшей любовь к России, являлся еще и членом мартинистской масонской ложи. Так что часть его действий может быть объяснена лишь давлением со стороны оставшихся неизвестными «братьев». Прежде всего великий князь Николай Николаевич заверил союзников, что Россия выполнит свои обещания и русские войска перейдут в наступление еще до полного окончания сосредоточения, чтобы оказать поддержку Франции, на которую обрушился главный удар германского молота. Генерал М.Д. Бонч-Бруевич вспоминал: «Верховный Главнокомандующий был всей душой предан порученному ему делу; ненавидел германцев со всем пылом своей неуравновешенной натуры и готов был на всякое решение, хотя бы только теоретически грозное для германцев, каковым и было предположение о вторжении в глубь Германии, не взвешенное с точки зрения несомненного противодействия ему со стороны германцев»[367].

Как известно, громадность русских расстояний и относительная слабость железнодорожной инфраструктуры предполагали запаздывание российских мобилизационных мероприятий по сравнению с прочими европейскими державами. На этом строились расчеты германского планирования Большой Европейской войны. «План Шлиффена» был выстроен на той временной разнице в сосредоточении и развертывании русской Действующей армии, что позволила бы немцам вывести Францию из войны прежде, чем «русский паровой каток» сможет хлынуть в Германию. Оттого, невзирая на планировавшийся русским Генеральным штабом главный удар по Австро-Венгрии, параллельно две армии Северо-Западного фронта должны были ударить в германскую Восточную Пруссию, чтобы оттянуть на себя часть немецких войск из Франции.

Отсюда и спешка с наступлением, так как за те полторы недели, что в России еще только начинались перевозки войск, немцы уже шли по Люксембургу, Бельгии и готовились к вторжению на французскую территорию. Исполняя предвоенные обещания и будучи, кроме того, обязанным Франции в силу личных симпатий и убеждений, Верховный Главнокомандующий повелел русским армиям перейти в наступление до окончания сосредоточения и подтягивания тыловых служб и резервов. Еще в Санкт-Петербурге, перед отъездом в Барановичи, как сообщают французы, «13-го [1-го по старому стилю] августа, вопреки всем нашим ожиданиям, великий князь Николай Николаевич сообщает господину Палеологу, что «Виленская и Наревская армии перейдут в наступление на рассвете следующего дня»… С первых дней русско-французского союза французский Генеральный штаб приложил все усилия, чтобы убедить русских в необходимости быстрого вмешательства, прежде чем немцы сумели бы раздавить нас всеми своими силами. Никогда, в течение всего этого долгого периода, мы не встречали столько доброй воли и такого понимания обстановки, как накануне войны. В августе 1913 года генерал Жоффр… провел месяц в России с царем и великим князем. Он сумел их убедить. Они дали даже больше, чем обещали… Николай Николаевич имеет право на благодарность Франции»[368].

Действительно, великий князь оправдал ожидания своих французских протеже. И надо сказать, что немедленный переход в наступление армий Северо-Западного фронта как нельзя более соответствовал интересам и Российской империи. Ведь в случае разгрома Франции неизбежное поражение ожидало и Россию, после чего установление германской гегемонии в Европе стало бы делом несомненным и неоспариваемым, так как Великобритания одним махом лишалась бы своих континентальных союзников. Граф А. фон Шлиффен прекрасно сознавал это и потому выстраивал свой план войны с ювелирной точностью на лезвии бритвы.

Другое дело, что в ходе кампании 1914 года русская стратегия принципиально зависела от действий во Франции. Русская Ставка трижды пыталась организовать широкомасштабное вторжение в Германию, невзирая на то что после Битвы на Марне русские обязательства были выполнены и было бы вернее перейти к наступлению в Венгрию. Как свидетельствует ближайший сотрудник великого князя ген. Ю.Н. Данилов, «военные интересы Франции и вообще союзников России он трактовал столь же горячо, как и интересы вверенной ему Русской армии»[369]. И, добавим мы от себя, даже более русских интересов. По крайней мере, об этом говорят все те действия, что предпринимал великий князь Николай Николаевич на посту Верховного Главнокомандующего.

Оправдывая деятельность Ставки и, следовательно, свое собственное оперативное творчество, Ю.Н. Данилов считает, что, вступив в альянс с Францией, Российская империя обрекла себя на коалиционную войну, а потому должна была руководствоваться в своей стратегии не столько собственной обстановкой, сколько общей пользой. А потому, мол, вся русская армия горела жертвенным порывом вступиться за Францию. Что ж, все это вполне справедливо, если не считать того, что союзники вовсе не стремились к соблюдению подобного тезиса. Так, 24 июня 1915 года на совещании в Шантильи французский главнокомандующий ген. Ж. Жоффр заявит, что союзники обязаны облегчить положение России, подобно тому как русские помогли союзникам в 1914 году. Казалось бы, все верно: в это время русские откатывались по всему фронту, очищая Галицию, Польшу и Литву. Однако реальная, а не словесная помощь наступлением от французов последовала только в середине сентября. Интересно, задумывался ли генерал Жоффр, что было бы с Францией, начни русские Восточно-Прусскую наступательную операцию не в августе, а, скажем, в октябре 1914 года, все остальное время спокойно отсиживаясь на укрепленных позициях в Польше?

В свое время О. фон Бисмарк говорил, что ни одна нация не обязана приносить себя в жертву ради союзника. В России же считали иначе. Стоит ли удивляться, что вскоре и англо-французы стали считать русскую жертвенность как нечто само собой разумеющееся, а не как акт доброй воли русского руководства. Начало тому было положено Восточно-Прусской наступательной операцией русского Северо-Западного фронта в августе 1914 года, вынудившей немцев перебросить на Восточный фронт два корпуса из ударной группировки правого фланга, заходившей на Париж, в тот миг, когда исход битвы за Францию висел на волоске. Тем самым в какой-то мере была спасена Франция и, соответственно, судьба Первой мировой войны.

Данное поведение русского Верховного Главнокомандующего восторженно трактовалось французами как «рыцарственность» великого князя. Выдающийся отечественный военный ученый ген. А.А. Свечин трактовал политику Николая Николаевича следующей характеристикой: «Русское верховное командование, пропитанное духом военной конвенции, во всех случаях выдвигало на первый план интересы коалиции, а не интересы России и русской армии. Этим оно позволило в окончательном счете англо-французам разгромить Германию, но вызвало крушение русской армии…»[370]. Почему-то забывалось, что русские втянулись в войну как раз из-за чужих интересов, а в итоге на первый план выдвигалось ложное «рыцарство», направленное на подрыв военных усилий собственной страны.

1-я и 2-я русские армии, бросившись в Восточную Пруссию, шли навстречу своему разгрому. Зато был остановлен германский блицкриг. Однако операция трактовалась Ставкой не как прежде всего необходимая интересам Российской империи, что несомненно, а как требующаяся для интересов Франции. Так, 28 июля, когда русские армии еще только подтягивались к границам немецкой Восточной Пруссии и австрийской Галиции, начальник штаба Верховного Главнокомандующего ген. Н.Н. Янушкевич писал главнокомандующему армий Северо-Западного фронта ген. Я.Г. Жилинскому: «Принимая во внимание, что война Германией была объявлена сначала нам и что Франция как союзница наша считала своим долгом немедленно же поддержать нас и выступить против Германии, естественно, необходимо и нам в силу тех же союзнических обязательств поддержать французов ввиду готовящегося против них главного удара немцев. Поддержка эта должна выразиться в возможно скорейшем нашем наступлении против оставленных в Восточной Пруссии немецких сил»[371].

В 1911 — 1914 гг. генерал Жилинский занимал пост начальника Главного управления Генерального штаба. Именно он от имени России давал французам нереальные обещания выставить в начале войны только против Германии до восьмисот тысяч штыков и сабель. Потому повеления Ставки находили себе благодарного исполнителя.

Безусловно, генерал Янушкевич все правильно сказал насчет союзнических обязательств и необходимости наступления, но к чему же предшествовавшие тезисы о том, что это, оказывается, французы выполнили союзнический долг? Разве генерал Янушкевич не знал, что французы выжидали два дня, пока не выяснилось, что главный удар немцы нанесут все-таки на Западе? Разве в Ставке не предполагали, что поражение России автоматически означало и разгром Франции, при чем здесь «долг»? Или деятели русской Ставки и на самом деле так думали, как писали?

В результате же англо-французы после Марны и осеннего «Бега к морю» дали себе передышку вплоть до Вердена и даже Соммы. Конечно, союзники вели военные действия, проводили наступательные операции, но все это ограничивалось локальными рамками. С окончания Марнского сражения и вплоть до 1916 года англо-французы ни разу не вели боев на всем протяжении Западного фронта. Основные усилия на себе выносила Россия, которая и в 1914-м, ив 1915 году действовала на всех тысяче с лишним верстах Восточного фронта. Это позволило англичанам создать сухопутную армию, а французам — артиллерию. А расплатились за все русские, скованные тем самым «псевдорыцарством» своего Верховного Главнокомандующего, хотя именно французы постоянно уверяли, что это как раз Франция несет на себе основную тяжесть борьбы против центральных держав.

В связи с этим многие участники войны и критиковали впоследствии своего Верховного Главнокомандующего за обескровливание русской Действующей армии во имя союзных интересов, в то время как западные союзники такой жертвенностью не отличались. Например: «В лице великого князя Николая Николаевича главнокомандующий союзных армий заслонил собой русского главнокомандующего»[372]. Или: «Главнокомандующим был великий князь Николай Николаевич, который, как я считаю, был более французом, чем русским, — потому что он мог пожертвовать русскими войсками совершенно свободно только с той целью, чтобы помочь французам и англичанам»[373].

Как бы то ни было, но вторжение в Восточную Пруссию и Галицию было запрограммировано еще перед войной соответствующим оперативно-стратегическим планированием Генерального штаба (в первую голову — ген. Ю.Н. Даниловым). Поэтому великого князя Николая Николаевича здесь невозможно укорить единолично за организацию немедленного наступления. Первым стратегическим шагом собственно самого Главковерха стало образование третьего стратегического направления, помимо двух уже существующих. Так, находясь под прессингом союзников и в какой-то мере самого царя, к которому со слезными просьбами о помощи обращался французский посол М. Палеолог, великий князь Николай Николаевич решил увеличить мощь удара на Германию.

С этой целью Ставка решила образовать в районе Варшавы две совершенно новые армии, не предусмотренные перед войной, — 9-ю и 10-ю. Очевидно, что великий князь Николай Николаевич, не участвовавший перед войной в совещаниях высшего генералитета и не принимавший участия в составлении планов войны, находился под сильным влиянием своих сотрудников. В конечном счете сомневаться в их компетентности он не мог: особенно это утверждение относится к генералу Данилову, так как о несостоятельности генерала Янушкевича для столь высокого поста было широко известно.

Очевидно, что представления сотрудников Верховного Главнокомандующего идеальным образом совпадали с личными взглядами великого князя Николая Николаевича относительно роли и обязанностей России в союзной коалиции. Именно поэтому великий князь Николай Николаевич и потребовал создания третьей группировки войск в районе Варшавского плацдарма, потому что с этим соглашались и его авторитетные в военном деле помощники.

Образование 9-й армии предусматривалось из двух корпусов 1-й армии (которая взамен получала один корпус из 4-й армии) и двух корпусов 6-й армии, которой, как говорилось выше, великий князь Николай Николаевич должен был командовать по расписанию 1912 года, действовавшему до назначения 20 июля. Войска 10-й армии — это корпуса второго стратегического эшелона, прибывавшие из глубины империи с запозданием (Сибирские и Кавказские корпуса). Ослабление двух армий — 1-й из состава Северо-Западного фронта и 4-й из состава Юго-Западного фронта — на один корпус каждую представлялось несущественным. Однако же именно это обстоятельство привело к поражению 4-й армии под Люблином, что едва не стало причиной прорыва австро-венгров в русскую Польшу. Точно так же нехватка пехоты в 1-й армии не позволила командарму-1 своевременно оказать поддержку 2-й армии, потерпевшей разгром под Танненбергом.

Как предполагалось, 9-я армия, создаваемая великим князем Николаем Николаевичем в районе Варшавы, должна была сыграть роль своеобразного стратегического резерва, призванного развить успех армий Северо-Западного фронта в Восточной Пруссии, но не в собственно самой Пруссии, а непосредственно посредством вторжения в Германию на берлинском направлении. Предполагалось в лучшем случае, что 9-я армия будет наступать по левому берегу Вислы по направлению к ее устью, сбивая германские крепостные гарнизоны и помогая 1-й и 2-й армиям форсировать Вислу. В худшем — Ставка собиралась бросить 9-ю армию сразу в немецкую Познань, что в любом случае было просто не по силам одной армии, отчего и предполагалось подтянуть к Варшаве корпуса, необходимые для образования 10-й армии.

Вдобавок великий князь Николай Николаевич в данном случае не пожелал прислушаться к мнению осторожничавшего генерал-квартирмейстера Ставки. По утверждению А.А. Керсновского, великий князь Николай Николаевич «не разделял идей навязанного ему в сотрудники Данилова. Он был сторонником наступательных действий на левом берегу Вислы «в сердце Германии». Верховный Главнокомандующий, бывший под влиянием мнения ген. М.В. Алексеева о развертывании наступления с левобережного плацдарма, как видим, жаждал ударить по противнику по кратчайшей операционной линии. Так что и он также желал реализовать данную идею на практике. Удар малыми силами в глубь Германии был невозможен, поэтому ставка делалась на операцию на левом берегу линии Нижней Вислы, находившейся в германском владении.

Допустив стратегическую ошибку — сосредоточение групп корпусов на трех направлениях, — штаб Ставки сделал и оперативную ошибку, которая стала роковой. А именно — внушил и себе самому, и высшему политическому руководству, и командованию Северо-Западного фронта взгляд, что победный исход Восточно-Прусской наступательной операции является предрешенным. Именно поэтому Ставка ослабила Северо-Западный фронт фактически на два корпуса: Гвардейский корпус находился под Варшавой, а 1-й армейский корпус был выдвинут на левый фланг 2-й армии с запретом командарму-2 распоряжаться им в полной мере. С отступления 1-го армейского корпуса и началось окружение немцами центра 2-й русской армии.

Тем не менее Н.Н. Головин считает, что это именно Ставка намеревалась наступать в Познань, а великий князь, дескать, сосредоточивал 9-ю армию именно как стратегический резерв для удара по австрийцам на левом берегу Вислы. И именно он настоял на том, чтобы впоследствии перебросить эту армию на Юго-Западный фронт. «Устраненный с 1908 года от участия в составлении плана войны, великий князь Николай Николаевич был назначен Верховным Главнокомандующим на второй день войны. Он вынужден был не только принять план войны таким, каким он был составлен нашим ГУГШ, но и вынужден был также принять уже сформированную Ставку, в состав которой вошли как раз те высшие чины ГУГШ, которые и являлись авторами ошибок этого плана войны. Психологически совершенно естественно, что для них их собственные ошибки были менее видны, чем кому-либо другому. К этой слепоте присоединялось еще самолюбие, которое толкало на упорствование продолжать идти по неправильному пути даже тогда, когда события уже подсказывали ошибочность прежних мыслей… При таких условиях личное воздействие великого князя на ход первой операции было до чрезвычайности затруднено. Аппарат Ставки, заблаговременно настроенный в определенном тоне, продолжал в этом же тоне работать, и всякое проявление воли великого князя, проходя через сложный аппарат чуждой ему Ставки, преломлялось как луч в призме»[374].

Как бы то ни было, переброска корпусов Варшавской группировки под Люблин позволила создать предпосылки для победы в Галицийской битве. Характерно, что это фактически стало единственным глубоко позитивным мероприятием Ставки, возглавляемой великим князем Николаем Николаевичем. Исследователи указывают: «О деятельности великого князя в качестве Верховного Главнокомандующего можно судить по тем событиям и делам, которые имели место на фронте в период с августа 1914 года по август 1915 года, когда фактически ни одна из проведенных операций, кроме наступления войск Юго-Западного фронта в 1914 году в Галиции, не достигла намеченных целей. Но результат Галицийской операции был получен благодаря не военному таланту и организаторским способностям великого князя, а только потому, что войска четко выполняли планы, разработанные накануне войны без его участия… Он ежедневно докладывал в Петроград сводки по результатам боев отдельных соединений и частей, не обобщая их не то что до стратегического, но и до оперативного масштаба. В результате постепенно складывалась практика оценивать войну не по действиям всех или отдельных фронтов, а по армейским операциям, боям корпусов и дивизий. Это резко снижало роль верховного Главнокомандующего и Ставки в управлении войсками, выдвигая на первый план фронтовые и армейские звенья управления»[375].

Невзирая на все это, Верховный Главнокомандующий пользовался такой популярностью, какой до него в девятнадцатом веке обладали разве что М.И. Кутузов и М.Д. Скобелев. Уже с начала войны авторитет великого князя Николая Николаевича в Вооруженных Силах и в России вообще вырос до гигантской величине. До войны великого князя в стране знали мало, даже в обществе. Но, как вспоминает минский губернатор, с началом войны «этот доселе, безусловно, неизвестный, незнакомый, неиспытанный человек делается вдруг популярнейшим и именно политическим вождем. Великий князь вдруг вырастает в политическую величину всероссийского масштаба, становится центром всех чаяний, является всеобщей надеждой, единственным упованием и даже вероятным спасителем!». Причина этого не в военной сфере, так как он «военного гения не проявил», а в том, что «беспримерная популярность великого князя Николая Николаевича, достигнутая им после первых же месяцев войны, явилась исключительно результатом занятой им по отношению к Государю, Его семье и возглавляемого Им правительства определенной позиции, насыщенной бесцеремонной и суровой критикой, снисходительной насмешкой и высокомерным пренебрежением»[376].

Что касается политики, то Положение о полевом управлении войск в военное время, составленное в расчете на императора, и впрямь передавало в руки Верховного Главнокомандующего немалую долю политической власти, вплоть до сношения Ставки с правительством и ведения переговоров с иностранными державами. На фоне развернутой оппозицией антиправительственной пропаганды, пока еще направленной против императрицы Александры Федоровны и Г.Е. Распутина, великий князь Николай Николаевич вскоре почувствовал себя настоящим «спасителем России». Если же вспомнить, что отношения между императрицей и великим князем были более чем недружелюбны, а затем и открыто враждебны, то уровень взаимоотношений между Ставкой и Царским Селом будет более понятен. К этому следует добавить, что в свое время именно супруга великого князя Николая Николаевича черногорская принцесса Анастасия Николаевна представила императрице Александре Федоровне Г. Е. Распутина, рассчитывая через него иметь определяющее влияние на царскую семью. Распутин обманул ожидания своих прежних покровителей, после чего также стал личным врагом семьи великого князя Николая Николаевича. В результате ни императрица, ни наследник цесаревич Алексей, не говоря уже о Г.Е. Распутине, во время пребывания в должности Верховного Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича Ставки не посещали.

Что же касается армии, то солдаты и офицеры восхищались своим Главковерхом, придавая ему черты былинного героя и поборника справедливости перед неумелыми командирами. Дело дошло до того, что в армейской массе чуть ли не все неудачи приписывались генералам, а все успехи — великому князю Николаю Николаевичу. В своем дневнике М.К. Лемке доходчиво и верно отразил картину складывания положительной легенды о великом князе в солдатском сознании: «Народ и общество знают, какая масса мерзости делается и должна делаться при самодержавии в командном составе нашей армии. Все слышали в свое время о горячем, порывистом и несдержанном характере Николая Николаевича. Теперь ему придали благородные черты реформатора армии, ярого сторонника правды, решительного искоренителя лжи, удовлетворяя этим свой запрос на подобные положительные качества, — отсюда легенды не о том, что было и есть, а о том, чего так хотелось бы… С 20 июля 1914 года, когда великий князь был поставлен в то положение, в котором лицо делается предметом общего серьезного внимания, Николай Николаевич стал очень быстро приобретать симпатии сначала армии, потом народа и общества. Тут, говорят его апологеты, он шире обнаружил все то, что таилось в его изменившейся натуре. Он показал, что рвется понять нужды народа, что уже хорошо знаком с политикой нашего правительства, которой под влиянием жены сочувствовал-де все меньше и меньше. Прошло три-четыре месяца войны — и Николай Николаевич стал уже просто популярен. В армии о нем говорили не иначе как с восторгом и часто с благоговением; всепрощающее общество охотно дарило ему свое искреннее расположение…»[377].

Надо отметить, что подобное отношение к своему Верховному Главнокомандующему, вне зависимости от реального положения дел, объективно несло с собой громадную пользу и укрепление морального климата в Действующей армии, особенно в периоды неудач. Люди чувствовали, что где-то там, наверху, есть их заступник и справедливый покровитель, с которым Россия не будет побеждена. К примеру, участник войны пишет: «…наибольшей популярностью пользовался великий князь Николай Николаевич — главнокомандующий Русской армии. Его впечатляющая внешность и личные качества привлекали и военных, и гражданских лиц… Ходили разговоры, что великий князь, грозный во гневе, увольнял со службы и даже подвергал телесному наказанию генералов за неподчинение приказам. Было это правдой или нет, значения не имеет. Солдаты верили, что с главнокомандующим шутки плохи, что он не терпит пренебрежения долгом, каждый, кто будет уличен им в безответственности, подвергнется наказанию независимо от звания и положения»[378].

Точно так же в Германии кумиром стал Гинденбург, хотя каждый желавший на минутку задуматься немец знал, что реальным полководцем является начальник штаба Гинденбурга ген. Э. Людендорф. Тем не менее по всей Германии строились памятники Гинденбургу, его именем назывались города и корабли. Немецкие ученые назвали гинденбургом только что открытое на Папуа — Новой Гвинее сумчатое животное. В результате «сам Гинденбург играл под грубоватого народного героя ala Блюхер и быстро вошел в роль выставляемого повсюду напоказ и до небес превозносимого национального идола. Возможно, он, которому все до сих пор сознательно пережитые им события казались само собой разумеющимися ступенями богоугодного возвышения прусско-германского гогенцоллернского рейха, и сам был убежден в том, что сыграл под Танненбергом выдающуюся роль»[379].

Популярность Гинденбурга затмила популярность самого кайзера Вильгельма И. И чем дольше затягивалась война, чем большими по масштабам становились человеческие гекатомбы, тем популярнее становился Гинденбург, как то и положено искусственно и нарочито раздутой фигуре так называемого «народного героя». Та же ситуация произошла и в России. Чем дальше, тем больше популярность великого князя Николая Николаевича лишь поднималась, затмив, наконец, самого императора и вскружив голову Верховному Главнокомандующему. Да и как не закружиться голове, если Верховный Главнокомандующий по действующему статуту имел право на самостоятельные сношения с иностранными державами? Те же французы, добиваясь от русской Ставки очередных преференций в виде русской крови, льстили русскому Верховному Главнокомандующему. Не отставали и братья-славяне. Так, мать наследника сербского престола королевича Александра Карагеоргиевича являлась сестрой супруги великого князя Николая Николаевича. Поэтому королевич в письмах именовал русского Верховного Главнокомандующего «дядей». И более того. Например, в письме от 22 апреля 1915 года королевич упоминает «генералиссимуса российской армии, держащего в своих руках судьбу славян».

Вокруг великого князя постепенно стали группироваться недовольные существующим режимом — прежде всего военные, забывшие о присяге и сюзеренитете. В феврале 1917 года этот фактор станет прологом к Красной Смуте. Именно поэтому участники войны обоснованно считали, что вступление царя в должность Главковерха в августе 1915 года явилось неверным шагом. Императора Николая II почитали «несчастливым», в то время как популярность великого князя лишь возрастала, несмотря на поражения кампании 1915 года. Общество также единодушно восторженно встретило назначение Николая Николаевича Верховным Главнокомандующим. И эта популярность не ослабевала. Основой авторитета послужила совокупность легенд, усердно распространяемых на фронте и в тылу[380]. Причем супруга Главковерха внесла немалую лепту в раздувание культа своего мужа. Недаром великий князь ежедневно писал письма жене с фронта[381].

Что бы ни случалось, в армии великому князю прощали все. Молва разносила, что Верховный Главнокомандующий всегда бывает впереди войск на наиболее тяжелых участках фронта, что он постоянно вместе с войсками, что только он может защитить рядовых солдат и офицеров от произвола и неумения командного состава. Протопресвитер Действующей армии Г. Шавельский вспоминал: «Что-то неудержимо фатальное было в росте славы великого князя Николая Николаевича. За первый же год войны, гораздо более неудачной, чем счастливой, он вырос в огромного героя, несмотря на все катастрофические неудачи на фронте, перед которым преклонялись, которого превозносила, можно сказать, вся Россия».

Мифотворчество народных масс, разумеется, не могло не оказаться совершенно неверным. Например, генералы смещались, как правило, по представлениям командармов и главнокомандующих фронтов, а в воюющих войсках великий князь Николай Николаевич вообще ни разу не был. Какие уж там опасные участки! Г. Шавельский называет основную причину того, что Главковерх не бывал на фронте: «…его решительность пропадала там, где ему начинала угрожать серьезная опасность… великий князь до крайности оберегал свой покой и здоровье… он ни разу не выехал на фронт дальше ставок главнокомандующих, боясь шальной пули… при больших несчастьях он или впадал в панику, или бросался плыть по течению… У великого князя было много патриотического восторга, но ему недоставало патриотической жертвенности»[382]. Правда, есть и иная точка зрения, отметающая обвинение великого князя в личной трусости. Один из членов Ставки вспоминает, что великий князь Николай Николаевич «никогда не посещал войска на фронте, всегда предоставляя делать это Государю, так как опасался вызвать этим подозрение в искании популярности среди войск»[383].

Что касается непосредственной работы великого князя Николая Николаевича в Ставке, то здесь можно процитировать опять ген. А.А. Поливанова: «По принятому в Ставке порядку ежедневно в 10 часов утра Верховный Главнокомандующий шел в домик, занятый управлением генерал-квартирмейстера, и там, в комнате генерал-квартирмейстера, выслушивал доклад генералов Янушкевича и Данилова о ходе военных действий и донесениях, поступивших в течение истекших суток. Когда Государь император присутствовал в Ставке, то в этот же час и там же доклад происходил в присутствии его величества, и затем, кроме поименованных лиц, при подобных докладах, ради соблюдения военной тайны, обыкновенно никто больше не присутствовал. Мне сказали, что в тех случаях, когда в Ставку прибывал военный министр генерал-адъютант Сухомлинов, и он к присутствованию на таковых докладах приглашения не получал. Это последнее обстоятельство, объясняемое, может быть, недоверием великого князя Николая Николаевича к генерал-адъютанту Сухомлинову, было, однако, способно лишить военного министра возможности в тех относительно редких случаях, когда он мог бы получить подробную осведомленность о расположении наших армий и внести на основании такой осведомленности поправки в свои соображения о сроках и размерах подготовки для армии сил и средств в подведомственном ему районе внутри империи. Особенно важно было мне, как лицу, вступающему в управление военным министерством в обстоятельствах исключительных, окунуться сразу в первоисточник наших стратегических соображений и известий»[384].

Как человек, вне сомнения, неглупый и профессиональный, Верховный Главнокомандующий не мог не понимать всех недостатков своих ближайших помощников по управлению Действующей армией. В то же время сам великий князь Николай Николаевич также сознавал свою неготовность к «большой стратегии». Восточно-Прусская наступательная операция и ситуация с Варшавской группировкой в августе 1914 года убедили его в справедливости такого тезиса. Поэтому Главковерх старался по всем существенным вопросам проводить совещания со штабами фронтов. Показательно, что впервые великий князь Николай Николаевич выехал из Барановичей 2 сентября, когда Северо-Западный фронт был разгромлен, потеряв за месяц боев около четверти миллиона человек (сто процентов исходной группировки) против пятидесяти тысяч у противника. Верховный Главнокомандующий верно понимал, что фронты лучше знают обстановку и лучше подготовлены в профессиональном отношении, нежели чины Ставки. Но и здесь требовался личный контроль Ставки. Так что по итогам совещания 2 сентября в Белостоке, в штабе Северо-Западного фронта, был смещен главкосевзап ген. Я.Г. Жилинский.

Надо помнить здесь еще, что раз Ставка не выезжала в армии, то советы главкомов являлись единственным независимым от генералов Янушкевича и Данилова устным источником оперативной информации (письменные доклады великий князь Николай Николаевич воспринимать не мог). Чем более Главковерх убеждался в слабости Янушкевича и Данилова, тем больше ему требовалось мнение фронтов. Таким образом, как следствие, великий князь Николай Николаевич «управлял путем созыва совещаний главнокомандующих армий фронтов». При этом такие созывы и, значит, поездка штаба Ставки в штабы фронтов осуществлялись по несколько раз в месяц. Так, совещание ноября 1914 года в Седлеце, на котором Главковерх разрешил главнокомандующему армий Северо-Западного фронта ген. Н.В. Рузскому отступать от Лодзи, стало шестнадцатым с начала войны. Подытоживая, один из ближайших советников лучшего стратега России ген. М.В. Алексеева, ген. В.Е. Борисов, называет такой метод — «совещательное полководчество Ставки». А значит, «ее метод ведения масс доказывал лишь ее военную неподготовленность к тому делу, за которое она взялась»[385].

Казалось бы, что Верховный Главнокомандующий принял верную стратегию руководства военными действиями. А именно — совещаниями с фронтовыми командованиями, по итогам каковых принималось окончательное решение в масштабах всей Действующей армии. Однако здесь таилась своя загвоздка. С ходом боевых действий фронты стали по-различному воспринимать складывавшуюся обстановку на театре военных действий. Тем более что каждый главком считал верной свою точку зрения. С занятием поста главкосевзапа ген. Н.В. Рузским, который в августе командовал 3-й армией Юго-Западного фронта, разногласия еще более усилились. Новый главкосевзап и фактически руководивший операциями начальник штаба Юго-Западного фронта ген. М.В. Алексеев были соперниками и недругами еще со времен русско-японской войны 1904 — 1905 гг. Самолюбивый генерал Рузский не мог переносить советов от своего бывшего начальника — главкоюза ген. Н.И. Иванова, за которым стоял генерал Алексеев.

Однако за Н.В. Рузским стоял сам Верховный Главнокомандующий. После разгрома под Танненбергом, желая затушевать перед армией и страной тяжелейшее поражение, великий князь Николай Николаевич сделал ставку на искусственное раздувание какого-либо малозначительного успеха в судьбоносную победу. Тем самым отметались бы подозрения в адрес Ставки, не сумевшей противостоять германцам. Через два дня после пленения немцами корпусов 2-й армии в Восточной Пруссии войска 3-й армии Юго-Западного фронта без боя заняли столицу австрийской Галиции — город Львов. Это само по себе незначительное событие было раздуто Ставкой в грандиозную победу, причем утверждалось, что Львов был взят после кровопролитного штурма. Командарм-3 ген. Н.В. Рузский за Львов получил беспрецедентную награду — одновременно ордена Св. Георгия 4-й и 3-й степеней. А в октябре еще и 2-ю степень. Вскоре ген. Н.В. Рузский становится главнокомандующим армий Северо-Западного фронта. Львовская эпопея генерала Рузского показала, что великий князь Николай Николаевич оценивает военный талант по выгодности его для интересов Ставки и по географическим пунктам, а не по уничтожению живой силы противника.

Перенос противником боевых действий на левый берег Средней Вислы, в стык между русскими фронтами, еще более усугубил разногласия фронтовых штабов. Соответственно, роль Верховного Главнокомандующего должна была получить большее значение, так как приходилось уже не столько вырабатывать компромисс, сколько улаживать противоречия. Так как великий князь Николай Николаевич не мог получить исчерпывающей работы от своих сотрудников, то ему приходилось лавировать между мнениями фронтовых штабов. Получалось, что «вместо того, чтобы ясно поставить стратегическую цель войны и сообразно с этим, выработав общий план действий, дать определенные задачи фронтам, Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич или колебался между различными, иногда противоположными взглядами своих подчиненных, или старался примирить расходившиеся взгляды принятием какого-либо среднего решения»[386].

Итогами такой деятельности становились либо поражения, либо неиспользование успеха. Например, в ходе Варшавско-Ивангородской наступательной операции 15 сентября — 26 октября 1914 года, когда впервые ярко высветились разногласия между фронтами (причем главкосевзап ген. Н.В. Рузский даже предложил сдать немцам Варшаву), район Варшавы передавался под ответственность сначала Юго-Западного, а затем — Северо-Западного фронта. В ходе Лодзинской оборонительной операции 29 октября — 6 декабря 1914 года, когда германское командование на Востоке получило подкрепления из Франции, генерал Рузский предложил отступить от Лодзи к Варшаве, выравнивая фронт. Кажется верной точка зрения, базирующаяся на нехватке боеприпасов и слабости подходивших резервов, что вынуждало русских сократить фронт обороны. Однако этот отход (23 ноября) не позволил армиям Юго-Западного фронта развить успех на краковском направлении, где русская 3-я армия ген. Р.Д. Радко-Дмитриева имела шанс взять Краков. Конечным результатом негативного соглашательства со стороны Ставки стала Горлицкая катастрофа апреля 1915 года.

Одним из наиболее характерных качеств личности Верховного Главнокомандующего было его упорство, почти всегда переходившее в упрямство. Действительно, великий князь Николай Николаевич трижды пытался осуществить свою идею-фикс: глубокое вторжение в Германию по кратчайшему операционному направлению — на Берлин. Этого непрестанно требовали французы, и русская Ставка неизменно выполняла требования союзников. Хотя ни разу такое сосредоточение не смогло бы оказать существенного влияния на ход сражений во Франции и Бельгии, где после Битвы на Марне все стало понятно. Британский военный представитель при русском командовании полковник А. Нокс впоследствии, говоря о русском сосредоточении перед Лодзинской операцией, писал: «Как и во время августовского наступления в Восточной Пруссии, планы великого князя были продиктованы желанием помочь союзникам на западе ценою каких бы то ни было жертв со стороны России»[387].

Сначала это — сосредоточение группы армий у Варшавы в августе 1914 года. Вследствие ослабления армий обоих фронтов в пользу этой группировки русские потерпели поражение под Люблином и под Танненбергом. В итоге 9-я армия была переброшена к Люблину, что позволило остановить австро-венгров и вырвать победу в Галицийской битве[388]. Впоследствии часть участников войны пыталась представить это мероприятие в виде полководческого таланта великого князя Николая Николаевича, который сумел переломить ход операции данным своеобразным стратегическим резервом. Но не стоит ли задаться более простым вопросом: а если бы 4-я армия не была ослаблена в ходе сосредоточения? Да, превосходство противника было слишком велико, но разве сорок тысяч дополнительных штыков помешали бы командарму-4? А потом пришлось бросать сюда уже четыре корпуса, чтобы исправить ситуацию.

В то же время 10-й армии пришлось закрывать границы с Восточной Пруссией по рекам Нареву и Бобру. А будь у командармов еще по одному корпусу — быть может, тогда уже противник бежал бы к Нижней Висле? Здесь надо сказать, что за три дня до Танненберга Ставка выработала мысль о переброске 1-й армии также к Варшаве, оставляя в Восточной Пруссии одну лишь 2-ю армию, которая и была уничтожена немцами в танненбергском «котле». Этот замысел принадлежал генерал-квартирмейстеру Ставки ген. Ю.Н. Данилову, а великий князь Николай Николаевич уже был готов утвердить его. Только поражение и угроза катастрофы раскрыли глаза деятелям Ставки, готовым на все, чтобы сохранить кровь французов за счет русской крови. Вот после этого Верховный Главнокомандующий и стал прибегать к практике совещаний с фронтовыми штабами — стратегический «талант» генерала Данилова стал окончательно ясен.

Второй попыткой стал замысел начала сентября переброски 4-й и 5-й армий Юго-Западного фронта и 2-й армии Северо-Западного фронта на линию Средней Вислы, чтобы образовать ударную группировку для наступления на Берлин. Германское командование предупредило русских и предприняло наступление на крепость Ивангород и Варшаву, дабы запереть русских в Польше. Опоздание русских войск со сосредоточением позволило австро-германцам перехватить инициативу действий. Лишь упорство в обороне и общее превосходство сил позволило русским удержаться и отбросить противника в Познань[389]. Зато 23 сентября последовала первая военная награда. «В воздаяние мужества, решительности и непреклонной настойчивости в проведении планов военных действий, покрывших неувядаемой славой русское оружие», великий князь Николай Николаевич был награжден орденом Св. Георгия 3-й степени.

На этом великий князь Николай Николаевич не угомонился, так как 16 сентября на Западном фронте началось сражение на Сомме, ставшее прологом для «Бега к морю». К концу сентября между Варшавой и Лодзью образуется очередная ударная группа армий — 2, 1 и 5-я. При этом еще в ходе боев за Варшаву высказывалась мысль об организационном образовании нового фронта, возглавить который должен был начальник штаба Юго-Западного фронта ген. М.В. Алексеев. Нового фронта создано так и не было, но сама мысль показательна. Опять-таки немцы предупредили русских фланговым ударом между Лодзью и Ловичем. Лодзинская оборонительная операция закончилась отходом русских армий Северо-Западного фронта к варшавскому плацдарму. В дополнение армиям северного фланга Юго-Западного фронта пришлось отойти от Кракова[390].

Ближе к концу 1914 года в русской Действующей армии выявляется еще одна проблема — кризис вооружения. Нехватку снарядов для артиллерии русские армии стали испытывать уже в сентябре месяце, после первых же операций. К началу же декабря командармы получили секретное предписание Ставки выпускать в сутки на каждое орудие не более одного снаряда. Иными словами, русская армия становилась безоружной перед врагом, который хотя также испытывал недостаток боеприпасов, но не в такой степени, как русские. В этих условиях попытки наступления на Берлин становились безумием, ибо львиная доля потерь в боях наносилась артиллерией.

Тем не менее Верховный Главнокомандующий мало того, что упорствовал в своих замыслах, но и готовил новые удары на 1915 год. При всем том ответственность за принятые решения возлагалась на фронты, так как стратегические решения ведь вырабатывались совместно, на совещаниях Ставки в штабах фронтов. Участник войны, брат русского военного мыслителя А.А. Свечина, вспоминал: «Отдавая должное любви великого князя Николая Николаевича к военному делу и требованию к усовершенству, нельзя не видеть в нем нужной полководцу воли, которая у него пасовала в принятии важных решений, ответственность за которые ложилась на него»[391].

Запас снарядов, равно как и их производство подлежали урегулированию между военным министерством, Главным управлением Генерального штаба и Главным Артиллерийским управлением. Вся вина за нехватку снарядов была свалена Ставкой на военное министерство, но зато Главное Артиллерийское управление, возглавляемое великим князем Сергеем Михайловичем, осталось вне гнева Главковерха. Еще бы: в одном случае обвинялся личный враг великого князя, а в другом случае под шквал критики и упреков попадал родственник.

Но дело не в этом. Смысл проблемы заключается в том, что, зная о прогрессировавшем кризисе вооружения, Ставка не должна была выносить активно-наступательных замыслов, ограничиваясь в своей оперативно-стратегической работе лишь обороной. Однако же русские армии упорно шли вперед, расстреливая последние запасы снарядов, которые, как представляется, можно было бы поберечь в ожидании налаживания работы оборонной промышленности. И если сражение под Лодзью началось еще до того, как ситуация с боеприпасами окончательно прояснилась, то планирование зимней кампании 1915 года предстает верхом непонимания обстановки.

Для сравнения следует узнать мнение участника войны, забавным образом оправдывающего Верховного Главнокомандующего. Е.Э. Месснер пишет: «Уже после войны появилось мнение, что великий князь Николай Николаевич, увидав, как огромен расход огнеприпасов в первых боях, должен был не форсировать оператику, не слать армии из сражения в сражение, но замедлить темп действий в ожидании, пока военная наша промышленность развернется для достаточного снабжения прожорливого фронта огневой войны. Но Николай Николаевич был генералом от кавалерии и на посту Верховного остался генералом кавалерии — он не мог не мыслить по-конному, ставя задачи пешим армиям. В войске великий князь пользовался уважением, в солдатской массе о нем рассказывали легенды — и не винили его за чрезмерную активность в 1914 году, доведшую до снарядного голода. Впрочем, не один, так сказать, кавалеризм побуждал Николая Николаевича форсировать оператику; принцип смелых нападательных действий был привит Императорской армии генералом Драгомировым Михаилом Ивановичем… лишь в конце XIX века генерал Драгомиров в дополнение к Суворову — в битвах победителю открыл Суворова — военного мыслителя и его идейное богатство раскрыл перед нашим генералитетом. Не все генералы им обогатились, но Николай Николаевич зачерпнул много — может быть, слишком много из этого богатства и, богатый им, расточал военное имущество, снаряды, доведя войско до снарядного голода»[392]. С этакой логикой странно, что Е.Э. Месснер затем обрушивается с критикой на советских полководцев, которые зачастую не жалели крови войск, но всегда действовали наступательно.

А вот что пишет о ген. М.И. Драгомирове и проповедуемом им учении другой участник войны: «Пренебрежением к усовершенствованному огнестрельному оружию и к изучению огневой тактики вообще не исчерпывался вред школы, которую по справедливости следует наречь «драгомировской». Она создала и воспитала в массе начальствующих лиц понятие о преувеличенном значении шока в современном бою, что послужило, в свою очередь, причиной бесполезных колоссальных гекатомб… которые постепенно привели русскую армию к ее обескровливанию». Примеры: Карпатская операция зимы 1915 года и Стоход 1916 года: оба — на Юго-Западном фронте, действовавшем наступательно[393]. Иными словами, Ставка с конца 1914 года делала все, чтобы усугубить ситуацию, сложившуюся в России с боеприпасами. Потому роль великого князя Николая Николаевича и его сотрудников, обладавших полным объемом информации о кризисе вооружения, в тех событиях, что повлекли за собой Великое отступление 1915 года, неимоверно велико.

Верховный Главнокомандующий. 1915

Начало 1915 года для Ставки Верховного Главнокомандования ознаменовалось вынашиванием очередных широкомасштабных наступательных операций. Казалось бы: русские орудия имеют в сутки лишь по одному выстрелу — чем же будут наноситься потери противнику? Но такая «мелочь» не волновала Верховного Главнокомандующего и его сотрудников. Ведь в тылу уже начиналась истерия обвинения в неготовности Российской империи к войне военного министра ген. В А. Сухомлинова, как будто бы один-единственный человек, да еще в мирное время, мог стать единоличным виновником срыва обороноспособности государства. О том, что в напрасном уничтожении последних запасов боеприпасов виновно Верховное Главнокомандование, разумеется, нигде не говорилось. Напротив, деятельность военного министерства представлялась как тормоз для реализации «гениальных» наступательных планов великого князя Николая Николаевича. Все было куда как прозаичнее. Русского наступления требовали французы, озабоченные большими потерями в сражениях на Ипре, потому русские союзники должны были «взять под козырек».

Наступления требовали и главнокомандующие фронтов, что как нельзя более совпадало с замыслами Ставки. При этом каждый главком требовал главного удара на свой фронт. А следовательно, и людей, и боеприпасов, и техники — то есть всего того, что сейчас в России «наскребывалось по сусекам». В итоге великий князь Николай Николаевич соглашался то с одним, то с другим главнокомандующим фронта: «Обстановка усугублялась неудовлетворительностью общего руководства действиями русских войск и отсутствием, по существу, общего стратегического плана. Упрямый, импульсивный, но поддающийся влиянию и давлению, великий князь в роли Верховного Главнокомандующего оказался между двух огней. Ему приходилось бороться с двумя главнокомандующими фронтов — Рузским и Ивановым — и часто уступать им, вопреки здравому смыслу. Оба были настроены весьма эгоистически и старались только для своих фронтов. Задача Верховного заключалась главным образом в том, чтобы как-то примирить, объединить замыслы обоих командующих»[394].

Примирить требования фронтов Верховному Главнокомандующему удалось парадоксальным образом: наступлением обоих фронтов по расходящимся направлениям. На совещании всего высшего генералитета в Седлеце 4 января 1915 года было решено, что Северо-Западный фронт будет наступать в Восточную Пруссию, а Юго-Западный фронт продолжит штурмовать Карпаты. Целью главкосевзапа ген. Н.В. Рузского ставилось занятие Восточной Пруссии и создание исходных условий для весеннего наступления на Берлин. Целью главкоюза ген. Н.И. Иванова ставилось преодоление Карпат и вторжение в Венгрию. О нереальности поставленных задач ввиду кризиса вооружения и нехватки подготовленных резервов было решено особенно не задумываться. Но главное — роль Верховного Главнокомандующего свелась к тому, чтобы распылить силы, средства и боеприпасы между фронтами, что заведомо не могло дать победы.

Как того и следовало ожидать, операции русских фронтов закончились провалом первоначальных намерений. В Восточной Пруссии, где противником были немцы, наступление закончилось разгромом 10-й армии ген. Ф.В. Сиверса в ходе Августовской оборонительной операции 12 января — 8 февраля 1915 года[395]. Главкосев-зап ген. Н.В. Рузский попытался взять реванш наступлением 1, 2 и 12-й армий на Прасныш. В ходе 1-й Праснышской наступательной операции 7 февраля — 17 марта немцы были отброшены в Восточную Пруссию, но и только. Потери русских в два с половиной раза превзошли потери противника, что и неудивительно, так как германскому металлу пришлось противопоставить русскую кровь.

В то же время в ходе Карпатской наступательной операции Юго-Западного фронта 10 января — 11 апреля русские армии сумели на ряде участков форсировать Карпаты, после чего остановились. Развивать успех было нечем, так как боеприпасы закончились, а потери фронта достигли миллиона человек[396]. Зато сам великий князь Николай Николаевич был лишь награжден за свою безумную стратегию. В ходе боев за Карпаты 3 марта в русском тылу капитулировала осажденная еще с октября 1914 года австро-венгерская крепость Перемышль. Русскими трофеями стали сто двадцать тысяч пленных. Так как более похвастаться было нечем, падение Перемышля широко праздновалось по всей России, а Верховный Главнокомандующий за Перемышль был награжден орденом Св. Георгия 2-й степени.

Тем временем германское командование, обеспокоенное русскими успехами в Карпатах и кризисным положением Австро-Венгрии (ведь со стороны противника могло показаться, что русская конница вот-вот хлынет в Венгрию), решило в кампании 1915 года перенести основные усилия на Восточный фронт. Целью-максимум кампании ставился вывод Российской империи из войны, а целью-минимум — нанесение русской Действующей армии такого поражения, после которого она не смогла бы оправиться до конца войны. С начала апреля в районе Кракова стала сосредоточиваться ударная 11-я германская армия ген. А. фон Макензена, предназначенная стать застрельщиком генерального наступления на Востоке.

В Ставке же, невзирая на предупреждения разведки о переброске неприятельских соединений в стык русских фронтов, к реке Дунаец, готовились к возобновлению наступления, как только будут пополнены войска и запасы боеприпасов. Пока же великий князь Николай Николаевич решает представить императору Николаю II завоеванную территорию. Царь уже давно жаждал лично осмотреть первые результаты русского владычества в Галиции и ознакомиться с деятельностью русской администрации графа Бобринского, уже отличившейся коррупционностью и насильственным насаждением православия по московскому образцу. Последствия действий противостоящих сторон в Польше и Галиции оказались настолько непредсказуемыми, что продолжают сказываться и по сей день: «Крайне важно также, что в ходе войны империи-соседи — Россия, Австро-Венгрия, Германия, — прежде весьма сдержанно разыгрывавшие этническую карту в соперничестве друг с другом и по-своему обреченные на солидарность из-за совместного участия в разделах Речи Посполитой, теперь в полную мощь использовали это оружие, которое оказалось обоюдоострым. Можно сказать, что взрывной рост национализма на западных окраинах во многом был следствием тягот тотальной войны вообще и новой политики империй в соперничестве друг с другом в частности»[397].

По воле судьбы посещение императором Галиции состоялось буквально накануне австро-германского наступления, в ходе которого к концу июня Галиция будет освобождена неприятелем. Итак, в первой половине апреля 1915 года император Николай II посетил завоеванные территории, если можно так выразиться, с «официальным визитом». Император побывал в Галиции (в частности — Львове), а 11 апреля, за неделю до начала германского контрнаступления, русский царь в сопровождении чинов Ставки и самого Верховного Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича посетил крепость Перемышль. Как раз здесь великий князь, «по совокупности заслуг», был награжден еще одной высокой наградой — Георгиевской саблей, украшенной бриллиантами, с надписью: «За освобождение Червонной Руси».

19 апреля 11-я германская армия начала наступление в районе Тарнов — Горлице. Горлицкий прорыв увенчался полным успехом, а 3-я русская армия ген. Р. Д. Радко-Дмитриева за месяц боев была почти полностью уничтожена, так как боеприпасов не было. На шквал германского артиллерийского огня русские могли отвечать разве только пулеметным огнем. Чтобы избежать окружения и последующего уничтожения, прочие армии Юго-Западного фронта — 8, 11 и 9-я — были вынуждены оставить карпатские перевалы и также отступать. Горлицкой оборонительной операцией начиналось Великое отступление русских армий 1915 года.

Через десять дней ожесточенных боев 3-я русская армия потеряла сто сорок тысяч только пленных, около сотни орудий и трехсот пулеметов. Армейские корпуса насчитывали по семь-десять тысяч штыков. Одной из причин таких потерь стал запрет Ставки отступить за естественный рубеж реки Сан. Еще 27 апреля начальник штаба Юго-Западного фронта ген. В.М. Драгомиров предлагал приступить к незамедлительному отступлению всех армий Юго-Западного фронта за Сан и Днестр, признав тем самым неудачу в Карпатах. Однако Верховный Главнокомандующий отчислил генерала Драгоми-рова от должности и повелел: «Ни шагу назад!» Такой подход объяснялся чрезвычайно просто: не мог же великий князь Николай Николаевич после посещения императором Галиции сдавать ее противнику без боя. Тот факт, что не имевшие боеприпасов обескровленные русские войска не могли противостоять противнику в чистом поле, а должны были отходить за естественные рубежи, не принимался Ставкой во внимание. Собственный престиж для великого князя Николая Николаевича был важнее напрасной гибели десятков тысяч солдат и офицеров.

Проще говоря, Верховный Главнокомандующий в своем напрасном цеплянии за территорию даже не пытался подумать хоть на пару ходов вперед: расчет верховного генералитета на неисчерпаемость человеческих ресурсов стал настоящей бедой русской Действующей армии в Первую мировую войну. Высокопоставленные «стратеги» даже не задумывались над тем, что своей бесталанностью они уничтожают в окопах цвет российского дворянства, опору трона и монархии: офицеры военного времени из интеллигенции, мещан и крестьян совсем по-иному отнеслись к свержению самодержавия в феврале 1917 года.

29 апреля 3-я армия была отброшена за Сан. Так и должно было быть, ибо силы были слишком неравны. Но своевременное разрешение на «оперативный отскок» позволило бы сберечь массу людей. Августейший же Главковерх не мог мыслить рационально. А.А. Керсновский далеко не самым лестным образом характеризует русскую стратегию Первой мировой войны: «Весь смысл войны Ставка видела во владении территорией и захвате географических объектов. Эта ересь была характерной для всей русской стратегии мировой войны и вела к тому, что войска крепко «пришивались» к занимаемому ими району. Это «ни шагу назад» исключало всякий маневр, делало невозможным заблаговременное парирование, приводило в конце концов к разгрому живой силы и, как неизбежное последствие, утрате той территории, для «сохранения» которой и приказывалось «стоять и умирать»… Стратегический примитив, великий князь Николай Николаевич расценивал явления войны по-обывательски. Победу он видел в продвижении вперед и в занятии географических пунктов: чем крупнее был занятый город, тем, очевидно, крупнее была победа. Эта «обывательская» точка зрения великого князя особенно ярко сказалась в его ликующей телеграмме Государю по поводу взятия Львова, где он ходатайствовал о награждении генерала Рузского сразу двумя «Георгиями»… Поражение же он усматривал в отходе назад. Средство избежать поражения было очень простое: стоило только не отходить, а держаться «во что бы то ни стало»… Стратегический обзор мировой войны на Восточном ее театре сам собой превращается в обвинительный акт недостойным возглавителям русской армии. Безмерно строг этот обвинительный акт. Безмерно суров был приговор, вынесенный историей. И еще суровее, чем современники, осудят этих людей будущие поколения. Людям этим было дано все, и они не сумели сделать ничего… вынеся свой приговор, история изумится не тому, что Россия не выдержала этой тяжелой войны, а тому, что русская армия могла целых три года воевать при таком руководстве!»[398].

Действительно, если внимательно вчитаться в директивы русского верховного командования, то можно отметить две характерные особенности:

— целью наступления прежде всего ставится достижение какой-либо условной линии, намеченной на карте между определенными географическими пунктами (город, село) или рубежами (река, горы). Как будто бы легендарная диспозиция австрийца Вейротера перед Аустерлицким сражением 2 декабря 1805 года прочно вошла в плоть и кровь русского генералитета начала двадцатого столетия;

— указания о действиях, направленных непосредственно против живой силы противника, как правило, ставятся в самых общих выражениях: «отбросить» туда-то, «сбить» оттуда-то, «разгромить» там-то и др. Но конкретики в поставленных задачах не чувствуется: очевидно, это отдается на усмотрение подчиненного. Так чего удивляться, что подчиненные порой не слушались указаний (Львов-1914, Варшава-1914), а еще чаще не проявляли никакой самостоятельности (Кенигсберг-1914, Августов-1915). Слепое следование расплывчатым директивам вело к поражениям если и исправляемым, то только доблестью войск и напрасными потерями.

Как только ситуация резко переменилась и русская Действующая армия оказалась перед угрозой катастрофы, в Ставке сразу же проявились панические настроения. Впервые паника в душе Верховного Главнокомандующего проявилась в ходе Горлицкой оборонительной операции 19 апреля — 9 июня 1915 года. И эта паника уже не покидала души великого князя Николая Николаевича в ходе всей кампании 1915 года, вплоть до его отчисления с должности 23 августа. Неуравновешенность натуры особенно резко сказалась как раз в этот критический момент — когда Действующая армия как никогда ранее требовала управления со стороны Ставки. Бывший военный министр совершенно справедливо писал о великом князе: «…этот жидкий на расправу в критические минуты бывший Верховный Главнокомандующий»[399].

Паника в Ставке достигла такой степени, что великий князь Николай Николаевич пытался искать союзников всюду, где только возможно. При этом он настаивал на таких уступках, которые были несовместимы с достоинством Российской империи как великой державы. Но для Верховного Главнокомандующего главным было отвести угрозу от собственной головы и остановить неприятельское наступление любой ценой. Причем это касалось даже такой сравнительно слабой в военном отношении страны, как Румыния. На следующий день после австро-германского наступления великий князь Николай Николаевич заявил: «Выступление Италии дает нам такой существенный плюс, что выступление Румынии получает второстепенное значение. Я считаю, что надо дать ей понять, что ее выступление может быть допущено, но что, очевидно, ее вожделения чрезмерны». Однако уже 25 апреля, по мере обозначавшейся катастрофы армий Юго-Западного фронта, Верховный Главнокомандующий полагал, что «следует взвесить последствия слишком неправомерного тона по отношению к Румынии». Еще через день Ставка требовала скорейшего выступления румын, предлагая идти на крупные уступки[400]. Откуда эти поиски невозможного? Дело в том, что по Положению об управлении войсками в военное время Верховный Главнокомандующий имел право дипломатических сношений. Положение составлялось военным министром в расчете на императора, почему Главковерх и получил массу прав помимо собственно военных прерогатив. Ив 1915 году великий князь Николай Николаевич стал явно злоупотреблять своим положением. Как пишет М.Д. Бонч-Бруевич в отношении Ставки первого состава, русское «верховное главнокомандование стремилось искать новых союзников во время самой войны и под влиянием этого искания само устанавливало основные цели войны. Отсюда проистекает авантюристический характер этих целей; на этом именно покоилась и неустойчивость этих целей во времени. Война велась как бы за страх главковерха, тогда как она должна была вестись по воле верховного правительства государства, выражаемой периодически в директивах главковерху. Главковерх лишь вкратце сообщал главе государства о происходившем на театрах войны, как бы не нуждаясь в директивном руководстве свыше… Во время Великой войны главковерх стремился к созданию того или иного политического курса; мало того, право влиять на этот курс, а порою и создавать его, неизменно стремился присвоить себе и главкоюз генерал-адъютант Иванов… Политикующий главковерх разрушал фундамент для своей стратегии. Постепенно пытавшийся политиковать главкоюз лишал себя возможности работать стратегически и не был поставлен главковерхом на свое место стратега, свободного в пределах исполнения ближайшей задачи войны»[401].

Поведение великого князя Николая Николаевича не осталось незамеченным в тылу. Императрица Александра Федоровна писала царю в июне 1915 года: «Все возмущены, что министры ездят к нему с докладом, как будто бы он теперь Государь… Он не имеет права вмешиваться в чужие дела, надо этому положить конец и дать ему только военные дела, как Френч и Жоффр». Действительно, опираясь на Положение о полевом управлении войск в военное время, составленное под императора, великий князь забыл, что он не является императором. Ранее великий князь никогда не вмешивался в назначения высших генералов императором, дабы не компрометировать царя, а также и в дела снабжения армии, которые были в ведении военного министра. А вот с 1915 года он стал вмешиваться в чужие вотчины, но вскоре его убрали с поста. Представляется, что лучше бы великий князь Николай Николаевич думал о том, как драться с врагом, — в частности, 9 июня австро-германцы вошли во Львов, бескровное занятие которого почти ровно годом ранее было представлено Верховным Главнокомандующим в качестве сверхординарной победы.

Первые итоги Великого отступления, пока еще на Юго-Западном фронте, не могли утешить. В докладной записке на имя императора от 25 мая великий князь Николай Николаевич указывал: «Некомплект в войсках Юго-Западного фронта превышает триста тысяч, а Северо-Западного фронта — около ста тысяч… обидно, что, благодаря отсутствию должного количества снарядов, патронов и ружей, наши воистину сверхгеройские доблестные войска несут неслыханные потери и что результат их усилий не вознаграждает эти потери… пока мы не получим должного количества огнестрельных припасов и ружей, рассчитывать на успех нельзя, так как придется ограничиться в общем оборонительного характера действиями»[402]. Теперь противник и с севера (Восточная Пруссия, контролируемая германцами с августа 1914 года), и с юга глубоко охватил русскую Польшу, все еще удерживаемую армиями Северо-Западного фронта. Пик поражений был впереди.

Ждать помощи русским также было неоткуда. Англичане и французы прочно зарылись в своих окопах, не желая проявлять активности: предпринятая было операция у Арраса (Лореттское сражение) носила локальный характер и окончилась ничем: ни один германский солдат не был снят с Восточного фронта. После вступления Италии (11 мая) в войну на стороне Антанты австро-венгерское командование было вынуждено отправить на Итальянский фронт 3-ю армию, и тогда немцы перевели на Восток еще дополнительные дивизии из Франции, дабы не ослаблять напора на Русском фронте. В мае великий князь Николай Николаевич просил французского главнокомандующего ген. Ж. Жоффра ускорить наступление на Западе, но тот отделался пустыми обещаниями и частным ударом в районе Арраса. Вдобавок нехватка тяжелой артиллерии и обученных войск не позволила англо-французам прорвать германские оборонительные порядки.

Директива Ставки от 4 июня гласила: «Общая основная задача обоих фронтов — прочное удержание в наших руках центральной части передового театра и путей, ведущих к северу и югу от нее в пределы России из Восточной Пруссии и Галиции…» Таким образом, великий князь Николай Николаевич еще надеялся на совместные действия с союзниками посредством наступления с передового театра, с левого берега Вислы. В свою очередь, германское командование уже намеревалось устроить русским гигантские «Канны» в Польше, окружив и уничтожив от четырех до шести русских армий Северо-Западного фронта, которым с марта командовал бывший начальник штаба Юго-Западного фронта ген. М.В. Алексеев.

Категорический приказ Ставки «Ни шагу назад!», изданный в условиях, когда маневренные отступательные действия сберегали бы жизни десятков и сотен тысяч людей, стал основной причиной пассивности русских фронтов в стратегическом отношении. Отступать все равно приходилось, ибо на каждый русский снаряд австро-германцы отвечали десятью, но убитых было уже не вернуть. Великий князь Николай Николаевич был готов драться на существующих рубежах, лишь бы не отступать из Польши, что грозило успехом замышляемого противником планирования «Больших Канн». Однако генералу Алексееву после долгих уговоров удалось уломать Ставку на постепенное отступление из Польши от рубежа к рубежу.

На совещании 22 июня армии Северо-Западного фронта все-таки получили разрешение на отступление из русской Польши. Однако, разрешив главнокомандующему армий Северо-Западного фронта ген. М.В. Алексееву приступить к отходу из Польши, Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, как всегда, не смог обойтись без ограничений. Ставка приняла решение эвакуировать польскую столицу — Варшаву, где была сосредоточена масса военного имущества, госпитали, государственные учреждения. По расчетам, эвакуация столицы Польши должна была занять три недели, и все это время требовалось удерживать предполье города. Время, отводимое на эвакуацию, одновременно являлось тем временем, в течение которого русские армии должны были удерживать за собой Польский выступ. По этой же причине было решено оборонять крепость Новогеоргиевск, так как эвакуировать ее не было возможности в связи с тем, что все свободные поезда подавались в Варшаву.

Соответственно, в течение трех недель (время, необходимое для эвакуации Варшавы) армии Северо-Западного фронта должны были удерживать свои позиции практически без права маневра, оплачивая кровью неадекватные сложившейся обстановке стратегические замыслы Ставки. В ходе сражений 3-й и 4-й армий на южном фасе русской Польши и 1-й и 5-й армий на северном фасе русские сумели продержаться необходимое время. Это стоило лишних жизней русских солдат и офицеров, так как маневрировать армиями главкосев-зап ген. М.В. Алексеев практически не мог. Четыре русские армии (12-я и 1-я на севере и 3-я и 13-я на юге) сдержали удар семи неприятельских армий, осуществлявших план «Больших Канн» в отношении всех русских армий, дравшихся в Польше. Уступив противнику в тактике, русские выиграли в стратегии. Все четыре русские армии потерпели тактическое поражение, понеся при этом значительные потери. Но ни одна из них не была разбита, ни одна не дала врагу возможности прорваться в тыл своего Северо-Западного фронта.

В то же время Верховный Главнокомандующий активно занимался тем, что отбрасывал от себя все подозрения в некомпетентности, взваливая вину за провалы на фронте на своих подчиненных. Военный атташе де Лагиш сообщал в Париж 12 июня 1915 года: «Великий князь Николай Николаевич в продолжительной беседе излагал мне трудности, с которыми он сталкивается при исполнении своих обязанностей главнокомандующего. Эти трудности заключаются в дальности расстояний и в том, что исполнители уверены в своей безнаказанности, так как дальность расстояния делает невозможным найти истинных виновников. Хотя я сам русский, я никогда не подозревал, что необъятность нашей страны окажет такое губительное действие. Этим положением вещей следует объяснить трудность в том, чтобы собрать честных людей и обеспечить производство оружия и снаряжения»[403]. Иными словами, Ставка делает все, чтобы исправить положение, но все и вся восстает против ее деятельности.

В это тяжелое время государственная власть была вынуждена пойти на уступки крупной буржуазии и передать в ее руки часть оборонных заказов. Приходилось крупно переплачивать, но иного выхода не было: казенная промышленность не справлялась с удовлетворением потребностей Действующей армии. Ставка сыграла громадную роль в передаче этих заказов и договоренностях с оппозиционными буржуазными лидерами. Образованные организации Союзов земств и городов (Земгор), а затем и военно-промышленные комитеты в своем развертывании опирались на поддержку великого князя Николая Николаевича. В результате, что касается этих организаций, «фактически под их прикрытием происходила организация оппозиции для будущего торга с правительством из-за послевоенных реформ… Незаметно для себя Ставка превращалась в средоточие надежд цензовой оппозиции. Именно в Ставке под нажимом Николая Николаевича и сгруппировавшегося вокруг Кривошеина большинства кабинета Николаю II пришлось в июне 1915 года пожертвовать четырьмя крайне правыми министрами (Н.А. Маклаковым, В.А. Сухомлиновым, В.К. Саблером и И.Г. Щегловитовым) и согласиться на возобновление заседания Думы, которую до того собирали только на короткие сессии 26 июля 1914 года и 27 — 29 января 1915 года»[404]. Таким образом, летом 1915 года вместо того, чтобы сгруппировать свои усилия для фронта, Ставка принимается активно вмешиваться во внутренние дела государства. Одновременно упрочились связи великого князя с либерально-буржуазной оппозицией. Это стало первой причиной будущего отстранения великого князя Николая Николаевича с поста Верховного Главнокомандующего. Чем дальше, тем больше Главковерх присваивал себе чужие властные полномочия.

Необходимо сказать еще о двух явлениях, предпринятых по инициативе Ставки Верховного Главнокомандования и благодарно воспринятых внутри страны ничего не понимавшим населением только потому, что во главе этих процессов стоял сверхпопулярный великий князь Николай Николаевич. Первое — это шпиономания. Еще в конце 1914 года, желая отвести от себя лично подозрения и обвинения в поражениях, Ставка принялась активно искать «шпионов» на театре военных действий, а затем и в тылу. Взять на себя всю ответственность за неудачи, причем взять ее не в верноподданнических телеграммах на имя царя, благо что Николай II и без того знал цену своему дяде, а перед обществом и народом руководители Ставки не отважились. Бесталанные военачальники стремились оправдаться перед общественным мнением страны, а тот объем власти, что принадлежал Ставке с началом войны, позволял прибегнуть к самооправдыванию в общегосударственном масштабе. Отстраненность царя от действий Ставки и его явное нежелание подрывать авторитет великого князя Николая Николаевича только способствовали действиям высшего генералитета во главе с Верховным Главнокомандующим.

В своем стремлении морального оправдания за допущенные стратегические ошибки и неумелое полководчество Ставка избрала наиболее порочный путь — поиск «предателей». Это явление встретило горячую поддержку «снизу», ибо и фронт, и тыл просто не могли поверить в столь вопиющую неготовность страны к современной войне. В свою очередь, контрразведка приграничных военных округов делала все возможное, чтобы «оправдать доверие», зачастую совершая трагические ошибки и даже преднамеренные преступления. Одними из первых в поражениях были обвинены все, кто носил фамилии немецкого происхождения.

В это время внутри страны уже начались репрессии по отношению к подданным неприятельских стран, которых отправляли в ссылку. При этом, для того чтобы оказаться вне подозрений, необходимо было иметь подданство с конца девятнадцатого столетия — с 1880 года. Всех прочих ссылали семьями. В том числе людей брали прямо из окопов — тех солдат, что уже сражались против центральных держав. Наиболее отвратительно шпиономания сказалась в отношении болгар после вступления в войну Болгарии осенью 1915 года на стороне Германии. Правда, семей офицеров это не касалось.

Но зато на фронте Ставка отдала негласное распоряжение стараться офицеров с немецкими фамилиями отправлять на Кавказский фронт. По иронии судьбы, именно на Кавказ будет отправлен в августе и сам великий князь Николай Николаевич. Жертвами шпиономании, за которыми стояла бесталанность высших штабов, уже пали командармы П. К. Ренненкампф и Шейдеман. В войсках подозрение могло пасть на каждого. Великий князь Николай Николаевич даже настоял на отстранении от должности начальника штаба Гвардейского корпуса графа Г.И. Ностица, обвиняя его в шпионаже. За генерала Ностица заступался сам император, но это не помогло. С.В. Фомин справедливо пишет, что «главным центром германофобии по отношению к русским немцам… была Ставка с великим князем Николаем Николаевичем во главе. Переоценка им своих способностей привела его, в конце концов, к крупным военным просчетам, а попытка оправдаться (или даже, если угодно, отвести от себя обвинения) — к раздуванию шпиономании и германофобии. Совершенные им на этом пути просчеты граничили с преступлениями, вели к трагическим ошибкам, носившим, к несчастью, необратимый характер»[405].

Другая задача была связана с так называемой «мясоедовской историей». В феврале 1915 года по обвинению в шпионаже и мародерстве был арестован некий полковник С.Н. Мясоедов, служивший начальником в одном из пограничных жандармских управлений и известный как ставленник военного министра. С «дела Мясоедова» шпиономания скатилась за ту грань, за которую невозможно ступить без опасности нанести ущерб своей стране и Вооруженным Силам. Военно-полевой суд, на созыве которого (и заранее вынесенном в Ставке приговоре) настаивал лично великий князь Николай Николаевич, отказался даже рассматривать дело, очевидно «шитое белыми нитками». Несмотря на тройной отказ, в середине марта полковник Мясоедов был повешен в Варшаве. Контрразведка Варшавского военного округа во главе с генералом Батюшиным поспешила «раздуть дело», произведя массовые аресты, после чего к массе людей были применены суды, высылки в глубь империи, тюремное заключение и прочие меры. В «низах» «дело Мясоедова» приобретало порой совсем уже невероятную окраску, раздуваемую дикими слухами. Отступавшие войска с удовольствием муссировали слухи, так как не могли найти оправдания своим поражениям.

Но главный результат «мясоедовского дела» для великого князя Николая Николаевича — 13 июня 1915 года ген. В.А. Сухомлинов был отставлен с поста военного министра, 15 июля было начато следствие по обвинению в «противозаконном бездействии, превышении власти, служебных подлогах, лихоимстве и государственной измене»; также по обвинению в «заведомом благоприятствовании Германии в ее военных против России операциях» и сознательном «парализовании русской обороны». В конце апреля 1916 года бывший военный министр будет заключен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. Развязав кампанию «шпиономании» и начав ее с удара по военному министру, великий князь Николай Николаевич отвел обвинения от себя самого.

В итоге все неудачи стали объясняться одним — изменой верхов. Данная политика, развязанная Ставкой во имя самооправдания, стала одной из причин того, что в феврале 1917 года нация так легко отреклась от монархии — ведь император был окружен «шпионами», начиная со своей супруги, а потому и сам был «шпионом». Волна недовольства, спровоцированная Ставкой и властями всех уровней, пока загонялась вглубь, чтобы в самом скором времени вырваться наружу мощной революционной волной. Теперь уже ни сверхпопулярный за счет популизма и клеветы Верховный Главнокомандующий, ни сам император не смогли бы вернуть ситуацию к статус-кво, даже и осознав, что на волю рвутся те силы, что ни в коем разе не должны получить свободы.

Вторым негативным явлением стала принудительная эвакуация населения приграничных территорий в глубь Российской империи. Во-первых, Ставка отдала распоряжение угонять впереди отступавших войск всех мужчин от восемнадцати до пятидесяти лет включительно. Параллельно с этим должны были уничтожаться запасы продовольствия и фуража на оставляемых территориях, а равно уводиться скот и сжигаться посевы. Понятно, что семьи угоняемых на восток мужчин при таких условиях, обрекавших их на неминуемую гибель от голода, отправлялись вслед за своими кормильцами, мужьями, братьями и сыновьями. Тысячи людей, прежде всего стариков и детей, гибли в пути. Чтобы не умереть с голоду, женщины за бесценок работали на возведении укрепленных полос на пути отхода русских армий. Участник войны писал: «Летом 1915 года, во время общего отступления русских армий, происшедшего главным образом вследствие бездарности высшего командования, великий князь Николай Николаевич вздумал применить пресловутый скифский план ведения войны, а именно: он «повелел» опустошать оставляемую территорию, жителей же ее принудительно выселять во внутренние губернии. В условиях XX века такая мера весьма мало повредила неприятелю, но зато создала крупные затруднения в России, увеличив число населения, нуждавшегося в прокормлении и в жилищах… Что касается самих беженцев, то названным «повелением» они были превращены в нищих и обречены на голод, холод и болезни, от которых погибла большая часть детей»[406]. Более четырех миллионов беженцев наводнили внутренние губернии Российской империи.

Железные дороги встали и оправиться от последствий эвакуации уже не смогли, что зимой 1917 года вызвало кризис снабжения страны и фронта. Хаотичное отступление и не менее хаотичная эвакуация, вызываемая цейтнотом, породили к жизни критические крены в управлении войсками. Именно период Великого отступления 1915 года стал «первой ласточкой» грядущего разложения русских Вооруженных Сил в 1917 году. Склонность определенной части военнослужащих (прежде всего командного состава тыла, глядя на который поступали солдаты) к разбою и мародерству, замеченная уже в период победоносного наступления в Галиции, выкристаллизовалась в 1915 году, когда неприятелю оставлялись Польша и Литва. Приказы Ставки о том, что оставляемая неприятелю территория «должна быть превращена в пустыню», не только дезорганизовали тыл и инфраструктуру явлением беженства, но и привили войскам привычку к грабежу и насилию в отношении мирного населения.

Но и это не все. В глубь России угонялись немецкие колонисты, галицийские украинцы и евреи поголовно. Приграничная полоса между Россией и Австро-Венгрией, как известно, была плотно населена евреями, которые составляли существенный процент населения в Галиции, а в России здесь вообще находилась черта оседлости. Ставка Верховного Главнокомандования объявила, что евреи все от мала до велика являются немецкими шпионами, а потому все они должны быть принудительно эвакуированы в глубь России. Никто в Ставке не подумал, что переселяемые внутрь империи люди в основном нерусские по своей национальной принадлежности. Зачем и во имя чего страна насыщалась русофобски настроенным элементом? При этом такой элемент являлся еще и озлобленным на Россию, так как в ходе эвакуации потерял все имущество, а зачастую и членов семьи. Во внутренние губернии выселялись австрийские евреи. Зачем внутри России были нужны австрийские евреи — не проще ли и не безопаснее ли было бы оставить их австрийцам?

Что же касается русских евреев, то они выселялись на восток, теряя все свое имущество, в то время как их дети призывного возраста, как правило, были на фронте. Что должны были думать эти солдаты о российской государственной власти? Помощник управляющего делами Совета Министров в 1914 — 1916 гг. А.Н. Яхонтов в своих известных записях 17 июля 1915 года отметил: «Евреи, которых, вопреки неоднократным указаниям Совета Министров, поголовно гонят нагайками из прифронтовой полосы… вся эта еврейская масса до крайности озлоблена и приходит в районы нового водворения революционно настроенной». Удивительно ли то, что в 1917 году вся Россия оказалась наводнена массами нерусского озлобленного на Россию населения, которое с головой бросилось в революционный процесс. Откуда эти люди появились в русской глубинке, где до того вообще не бывало евреев? Да оттуда же — по результатам деятельности великого князя Николая Николаевича, желавшего оправдаться в глазах нации за свою стратегическую некомпетентность. В громадном своем числе евреи не сами по себе, ничтоже сумняшеся, заявились в Центральную Россию, чтобы участвовать в революции, а были насильственно доставлены сюда русскими военными властями в период Первой мировой войны.

Игнорирование штабом Верховного Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича правительства страны (Совета Министров) говорит о том, что зарвавшиеся в репрессивной политике «стратеги» штаба Ставки перешли уже те границы, где кончаются собственно военные полномочия и начинаются общегосударственные проблемы. Энергия воинствующей бездарности обратилась против своих же людей, теперь уже рассматриваемых в качестве резерва противника. Как ни странно, но популярность великого князя Николая Николаевича в армии и стране оставалась на высоте — значит, свое дело Ставка сделала. Ее деятелям удалось остаться в стороне от вины за поражения, и только по прошествии времени стало возможно отделить зерна от плевел.

Между тем Великое отступление продолжалось. 24 июля немцы вошли в оставленную Варшаву. Союзники же обещали помочь наступлением лишь в сентябре. А катастрофа назревала уже теперь, в половине лета. 7 августа почти без сопротивления пала крепость Новогеоргиевск. Трофеями немцев стали восемьдесят пять тысяч пленных и до тысячи орудий. Двумя днями ранее немцы взяли крепость Ковно, захватив здесь до двадцати тысяч пленных и более четырехсот орудий. Падение русских крепостей в Польше, помимо разочарования внутри страны, имело и международный резонанс. Например, англичане полагали, что Великое отступление русских армий в августе уже дало все основания думать, будто бы Россия проиграла войну.

В Ставке же совершенно растерялись. Протопресвитер Г. Шавельскии вспоминал, что великий князь Николай Николаевич, не стесняясь, рыдал в подушку и утверждал, что война проиграна. Кажется, что именно о великом князе пишет А.С. Кручинин, на самом деле характеризуя другого высокопоставленного участника Первой мировой и Гражданской войн — адмирала А.В. Колчака: «Адмирал был человеком волевым, упорно стремящимся провести в жизнь свои решения, с широким кругозором и мощным интеллектом, военачальником, выбиравшим обоснованные и во многом рациональные пути, — и именно поэтому, когда обстановка оказывалась более сложной, а военное счастье изменяло — удары оказывались, должно быть, слишком сильными и вызывали моральное перенапряжение и чрезмерно эмоциональную реакцию Верховного».

Вдобавок свои разногласия начались и в Ставке. Сознавая, что Верховный Главнокомандующий и его начальник штаба ведут дело к катастрофе, генерал-квартирмейстер ген. Ю.Н. Данилов пытался отстранить генерала Янушкевича от влияния на великого князя. Участник войны сообщает: «В служебной жизни Ставки, к сожалению, не было полного благополучия. Генерал Янушкевич, чувствуя свою полную неподготовленность к роли начальника штаба Верховного Главнокомандующего, всецело попал под влияние генерал-квартирмейстера генерала Данилова, уверенного в своих стратегических талантах. Данилов подчас совершенно игнорировал распоряжения уступчивого генерала Янушкевича и в то же время не сумел ужиться и был в тягость великому князю Николаю Николаевичу. Настолько, что был даже проект его замены генералом Н.Н. Головиным»[407]. Фронты сами руководили своими действиями, новый военный министр ген. А.А. Поливанов в заседании Совета Министров громогласно объявил, что «Отечество в опасности», и призвал укреплять Киев, Калугу, Псков и Новгород.

Тем не менее неприятельское наступление также постепенно выдыхалось. Армии Северо-Западного фронта пусть и с большими потерями, но сумели выйти из намечавшегося окружения, не оставив противнику ни одной дивизии в «котлах» (кроме крепостей). В этом главная заслуга принадлежит главнокомандующему армий Северо-Западного фронта ген. М.В. Алексееву, который твердо делал свое дело, не обращая внимания на тот хаос, что творила Ставка. В частности, генерал Алексеев запретил принудительную эвакуацию в зоне своей ответственности, и Ставка не решилась опротестовать этот запрет. Армии Юго-Западного фронта в конце августа — сентябре даже контратаковали, вынудив австрийцев остановиться в Галиции.

В этой ситуации не мог не встать вопрос о реорганизации управления Действующей армией. Северо-Западный фронт разделялся на два — Северный и Западный, а вскоре после этого было решено, что главкосевзап ген. М. В. Алексеев займет пост начальника штаба Верховного Главнокомандующего. Но не были секретом и намерения императора Николая II самому встать во главе Действующей армии. Правда, считалось, что это не более чем декларации, призванные подбодрить Верховного Главнокомандующего. Сотрудники Ставки полагали, что «великий князь Николай Николаевич на деле доказал свои исключительные способности как полководец. Россия давно уже не имела во главе своих вооруженных сил такого выдающегося вождя, и никто, даже в отдаленной степени, не был в состоянии его заменить…»[408].

В середине августа месяца в Ставку прибыли великий князь Николай Николаевич и ген. М.В. Алексеев. К этому моменту начальник штаба Верховного Главнокомандующего ген. Н.Н. Янушкевич уже получил новое назначение на Кавказский фронт и 18 августа сдал дела генералу Алексееву. Изначально подразумевалось, что М.В. Алексеев станет начальником штаба при великом князе Николае Николаевиче. Сам великий князь, тяготившийся лично ему симпатичным, но бесталанным для столь высокой должности ген. Н.Н. Янушкевичем, также предпочитал именно этот вариант. Но та паника, в которую впал Главковерх в конце августа, также не была забыта. Позднейший исследователь верно подметил: «Всегда уравновешенный Государь и был причиной резкого изменения положения на фронте после смены Верховного Командования. Уж, конечно, Государь не мог бы никогда плакать в подушку [после падения крепости Ковно] или задирать ноги, лежа на полу [о слухах отстранения Распутина от Двора], как это делал «мудрый полководец» Николай Николаевич»[409].

Тем не менее слухи о смене Верховного Главнокомандующего считались нереальными. В это просто не могли поверить, сравнивая императора и великого князя: «В предвоенный период Николай Николаевич был строгим и требовательным строевиком-кавалеристом на посту инспектора кавалерии, но без широких взглядов на роль и задачи ее в условиях современной войны. Его требовательность, часто выражавшаяся в несдержанных выходках против высоких начальников, создавала ему личных врагов… Для нас, постоянно с ним связанных по службе, он был человеком бесхарактерным, всецело шедшим на поводу у Янушкевича, Данилова и других. Никакой отваги он не проявил... К сугубо дурным сторонам Николая Николаевича как Верховного Главнокомандующего я лично отношу слабость воли и мелочность характера, проявлявшиеся в отсутствии твердого управления фронтами, в тщеславных расчетах при освещении «заслуг» Рузского под Львовом, в перенесении личной неприязни к Сухомлинову на деятельность его как военного министра. Однако превосходство Николая Николаевича над еще более слабовольным и менее дальновидным царем мы отчетливо понимали. Поэтому смена его царем была для всех нас неожиданной»[410].

Действительно, 21 августа в Ставку прибыл император Николай II и объявил о своем твердом решении принять Верховное Главнокомандование. Генералитету ничего не оставалось, как подчиниться монаршей воле. Прежде всего этому огорчились союзники. Представитель французского командования при русской Ставке де Лагиш сообщал в Париж о перемене российского Верховного Главнокомандования: «Я глубоко сожалею об этой мере, так как великий князь Николай Николаевич — кумир армии, и неизвестно, как воспримут его уход в военных кругах». А французский президент Р. Пуанкаре в начале сентября записывал: «Трудно установить в точности, чем вызвана немилость к великому князю Николаю Николаевичу. Правда, ему ставили в вину, что он предпринял наступление в Карпатах, не располагая достаточными средствами. Его порицали также за то, что он оставил гарнизон в Новогеоргиевске. Но, несомненно, удаление его вызвано другими причинами…»[411].

Бесспорно, смена великого князя Николая Николаевича в первую голову была продиктована тем, что вокруг него стали группироваться лица, недовольные существующим императором. В Ставке постоянно находились видные деятели оппозиции. Пропагандируемая «гениальность» великого князя Николая Николаевича как полководца усиленно внедрялась в умы, противопоставляя его царю. В такой ситуации, когда австро-германское наступление выдыхалось, а в Государственной Думе был образован Прогрессивный блок, поставивший целью своей деятельности борьбу с правительством, можно было ожидать любой авантюры.

Заняв пост Верховного Главнокомандующего, император Николай II лично возглавил фронт и тем самым вывел из игры фигуру великого князя Николая Николаевича, который вполне мог стать пешкой в игре политических сил. Бывший Главковерх получил назначение на Кавказ. Личные качества великого князя, помноженные на непрофессионализм его ближайших сотрудников, и не могли дать иного результата. Слишком много ошибок, в политической сфере порой граничивших с преступлением, совершил Верховный Главнокомандующий. Не сумев оправдать доверия императора, великий князь Николай Николаевич не оправдал и доверия армии, заменив действенный результат пропагандой дешевой популярности[412].

Главным результатом смены состава Ставки стало то обстоятельство, что должность начальника штаба Верховного Главнокомандующего занял ген. М.В. Алексеев. Профессиональным военным было понятно, что великий князь Николай Николаевич является лишь представительной фигурой. Реальное же руководство Действующей армией будет сосредоточено в руках генерала Алексеева. Например, адмирал А.В. Колчак на допросе 1920 года вспоминал, что «считал Николая Николаевича самым талантливым из всех лиц императорской фамилии. Поэтому я считал, что раз уж назначение состоялось из императорской фамилии, то он является единственным лицом, которое действительно могло нести обязанности главнокомандующего армии, как человек, все время занимавшийся и близко знакомый с практическим делом и много работавший в этой области. Таким образом, в этом отношении Николай Николаевич являлся единственным в императорской фамилии лицом, авторитет которого признавали и в армии, и везде. Что касается до его смены, то я всегда очень высоко ценил личность генерала Алексеева и считал его, хотя до войны мало встречался с ним, самым выдающимся из наших генералов, самым образованным, самым умным, наиболее подготовленным к широким военным задачам. Поэтому я крайне приветствовал смену Николая Николаевича и вступление Государя на путь Верховного Командования, зная, что начальником штаба будет генерал Алексеев, это для меня являлось гарантией успеха в ведении войны, ибо фактически начальник штаба Верховного Командования является главным руководителем всех операций. Поэтому я смотрел на назначение государя, который очень мало занимался военным делом, чтобы руководить им, только как на известное знамя, в том смысле, что верховный глава становится вождем армии. Конечно, он находится в центре управления, но фактически всем управлял Алексеев. Я считал Алексеева в этом случае выше стоящим и более полезным, чем Николай Николаевич»[413].

24 августа 1915 года великий князь Николай Николаевич покинул Ставку Верховного Главнокомандования. К. фон Клаузевиц указывал: «Мы утверждаем, что и подлинно умственная деятельность проста и легка на войне лишь на низших постах; с повышением же должности растут и трудности, а на высшем посту главнокомандующего умственная деятельность принадлежит к числу наиболее трудных, какие только выпадают на долю человеческого ума». Великий князь не оправдал своего высокого поста, не только не усилив организацию обороноспособности Российской империи в период Первой мировой войны, но и приложив массу усилий к подрыву этой боеспособности.

Действительно, кандидатура великого князя Николая Николаевича являлась наиболее приемлемой на должность Верховного Главнокомандующего. Но это говорит лишь о бедности николаевской России на военные таланты, о ненормальных отношениях внутри генералитета, когда ни один из генералов не мог получить высшего назначения, чтобы не оказаться в центре интриг, об одиночестве императора Николая II среди своих многочисленных подданных и даже родственников. Генерал Сухомлинов называл великого князя Николая Николаевича «злым гением России». И это во многом так.

После Ставки: от Наместника до эмигранта

Итак, после принятия Верховного Главнокомандования самим императором Николаем II великий князь Николай Николаевич был назначен на пост Наместника царя на Кавказе, главнокомандующего Кавказской армии и войсковым наказным атаманом кавказских казачьих войск. Как известно, царь заранее подготавливал для великого князя это место. В ходе переписки с прежним Наместником князем И.И. Воронцовым-Дашковым император просил его подать в отставку, чтобы иметь возможность отправить своего дядю на Кавказ, в своеобразную «почетную ссылку». Престарелый князь Воронцов-Дашков согласился с царем и для смягчения ситуации в июле был награжден орденом Св. Георгия 3-й степени. Прежний Наместник получил назначение на специально для него учрежденную должность: «состоять при Особе Его Величества». Однако в Петроград князь И. И. Воронцов-Дашков не поехал, а, будучи одним из богатейших людей России, остался на юге. В январе 1916 года он скончался.

Занимая пост Наместника на Кавказе и главнокомандующего Кавказской армии, князь И. И. Воронцов-Дашков не принимал участия в непосредственном руководстве боевыми действиями, всецело отдав войска Кавказской армии и разработку операций в ведение ген. Н.Н. Юденича, являвшегося командующим Кавказской армией. После смены фигуры Наместника особенных перемен не произошло. Генерал Юденич по-прежнему стоял во главе Кавказской армии и руководил войсками по собственному разумению.

С перемещением на Кавказ великий князь Николай Николаевич сделал попытку лично возглавить Кавказскую армию, но после соответствующих разъяснений из обновленной Ставки был вынужден удовлетвориться номинальным главнокомандованием и руководством тылом армии и администрацией кавказского края. Для генерала Юденича стало разве что больше разнообразных советников, так как вместе с великим князем Николаем Николаевичем на Кавказ прибыла многочисленная свита. Например, все тот же ген. Ф.Ф. Палицын, который в 1915 году состоял «в распоряжении» главнокомандующего армий Северо-Западного фронта ген. М.В. Алексеева, а теперь в том же положении оказался на Кавказе. Также при отставке с поста Верховного Главнокомандующего великий князь Николай Николаевич пожелал взять с собой полюбившегося ему ген. Н.Н. Янушкевича. Генерал Янушкевич был назначен помощником Наместника по военной части, а в сентябре 1916 года — еще и главным начальником снабжений Кавказской армии. Как говорили в Кавказской армии, теперь во главе войск стояли три Николая Николаевича — великий князь, Янушкевич и Юденич.

В действия Кавказской армии, твердо руководимой ген. Н.Н. Юденичем, великий князь Николай Николаевич практически не вмешивался, занимаясь делами края. Тем более что в боях 1915 года войска были несколько растрепаны и требовалось пополнить их, обучить и вновь перенести действия на территорию противника. В частности, великий князь Николай Николаевич возглавил Георгиевскую Думу Кавказской армии. Первым вмешательством нового Наместника в операции Кавказской армии явилось формирование отряда ген. Н.Н. Баратова, предназначенного для действий в Персии, чего от русской Ставки потребовали англичане. Однако ген. Н.Н. Юденич удержал планирование и проведение Хамаданской наступательной операции в Иране (17 октября — 3 декабря 1915 года) под своим контролем, и великому князю пришлось ограничиться дипломатическими усилиями да организацией снабжения корпуса генерала Баратова. Хотя юридически действительно корпус ген. Н. Н. Баратова подчинялся непосредственно Наместнику на Кавказе великому князю Николаю Николаевичу.

Более тяжелые последствия вмешательства Наместника в руководство Кавказской армией могла иметь Эрзерумская наступательная операция 28 декабря 1915 г. — 3 февраля 1916 г. Дело в том, что к весне 1916 года турецкая группировка на Кавказе должна была получить сильное подкрепление: вследствие эвакуации англо-французских войск с полуострова Галлиполи 2-я турецкая армия перебрасывалась на Кавказ. Ввиду господства на море русского Черноморского флота, турецкие войска двигались пешим порядком, почему и могли успеть лишь к весне. Дабы не оказаться перед лицом превосходных сил, ген. Н.Н. Юденич принял решение ударить первым и разгромить 3-ю турецкую армию, заодно взяв последнюю мощную турецкую крепость — Эрзерум.

На конец 1915 года численность русской Кавказской армии составляла до ста восьмидесяти тысяч штыков и сабель против ста десяти тысяч у турок, укрывшихся в Эрзерумском укрепленном районе. Однако разработан-ный штабом Юденича план операции против Эрзерума вызвал резкое неприятие великого князя и его помощников — Н.Н. Янушкевича (начальник Генерального штаба в марте — июле 1914 года, затем, до середины августа 1915 года, — начальник штаба Верховного Главнокомандующего) и Ф.Ф. Палицына (начальник Генерального штаба в 1905 — 1908 гг.). Генерал Палицын на втором этапе Эрзерумской наступательной операции даже приезжал в войска, чтобы в личной беседе отговорить генерала Юденича от продолжения наступления — уже в виде непосредственного штурма крепости Эрзерум.

Тем не менее ген. Н.Н. Юденич настоял на своем, и 28 декабря 1915 года части доблестной Кавказской армии бросились вперед. В крепостном предполье были разгромлены турецкие части прикрытия. Уже 7 января 1916 года части 1-го Кавказского корпуса ген. П.П. Калитина вышли к поясу фортов крепости Эрзерум. Следующим логическим шагом должен был стать штурм крепости, так как турецкие войска были деморализованы и морально надломлены. В этот момент великий князь Николай Николаевич, не веривший в успех штурма, приказал генералу Юденичу приступить к отводу войск в район Карса, удовлетворившись частной победой перед крепостью. Таким образом, в штабе Наместника успех сражения перед Эрзерумом признавался достаточным.

Однако противник потерял лишь четверть исходной группировки, и после прибытия 2-й армии из-под Стамбула турки все равно получали бы перевес в силах. В этой обстановке, когда нельзя было терять ни секунды, чтобы турки не успели оправиться от поражения и укрепить крепость еще более, генерал Юденич заявил, что берет на себя всю ответственность. Дабы не выслушивать напрасно не желавших рисковать тифлисских начальников, ген. Н.Н. Юденич лично переговорил с великим князем Николаем Николаевичем по телефону. Наместник на Кавказе уступил, но снял с себя всю ответственность, что лишний раз говорит о гражданской трусости великого князя Николая Николаевича, усугубленной Великим отступлением 1915 года.

Корень вопроса заключался в том, что для продолжения борьбы требовалось взять из крепости Карс стратегические запасы боеприпасов, так как все наличные патроны и снаряды были уже израсходованы. В Тифлисе же считали, что кризис вооружения, постигший русские Вооруженные Силы в 1915 году и ставший одной из главных причин поражений на австро-германском фронте, еще не окончился. Следовательно, нужно перейти к обороне, дабы не тратить напрасно боеприпасы. Один из сотрудников генерала Юденича, Б. Штейфон, пишет о приказе великого князя Николая Николаевича после успеха перед Эрзерумом не штурмовать самой крепости следующим образом: «Надо признать, что Августейший Главнокомандующий имел для этого основания. Русская армия только что закончила на Западном фронте свой «великий отход». Галлиполийская операция англо-французов потерпела полную неудачу. Всюду — и в России, и у союзников — царило приниженное настроение. Снарядный голод был далеко не изжит. Лишь недавние успехи Кавказской армии оживляли общий фон мрачности. В таких условиях великий князь считал абсолютно невозможным рисковать в случае штурма Эрзерума»[414].

Как бы то ни было, но без штурма крепости Эрзерум предыдущие бои теряли свой смысл. Тем более что победоносные войска, штаб Кавказской армии и, наконец, сам командующий ген. Н.Н. Юденич были уверены в своих силах и желании, победить. Вырвав уступку у великого князя Николая Николаевича, генерал Юденич продолжил Эрзерумскую операцию. В ходе боев с 8 по 30 января русские последовательно заняли все укрепления противника, непосредственно примыкавшие к крепости, и изготовились к штурму. В ночь на 30 января русская Кавказская армия бросилась на штурм крепости Эрзерум.

Вечером 3 февраля 39-я пехотная дивизия ген. Ф.Т. Рябинкина вошла в Эрзерум. Преследование бегущего неприятеля, организованное с целью окружения и дальнейшего полного уничтожения остатков 3-й турецкой армии, продолжалось еще шесть дней. Всего 3-я турецкая армия в Эрзерумской операции потеряла более шестидесяти тысяч человек (шестьдесят процентов первоначального состава) и почти всю технику (до четырехсот пятидесяти орудий). Русские потеряли около семнадцати тысяч человек убитыми, ранеными и обмороженными, в том числе около двух миллионов трехсот тысяч человек составили безвозвратные потери. Поражение под Эрзерумом не только оставило турецкий Кавказский фронт без войск и техники, но и открыло русским дорогу в глубь Малой Азии, так как теперь последняя турецкая крепость оказалась в руках русских.

За победу под Эрзерумом ген. Н.Н. Юденич 15 февраля 1916 года был награжден орденом Св. Георгия 2-й степени, сравнявшись тем самым с Наместником на Кавказе и августейшим главнокомандующим. Великий князь Николай Николаевич умел признавать свою неправоту. Лично явившись в Эрзерум после взятия крепости, он, сняв папаху, поклонился войскам Кавказской армии, а затем обнял генерала Юденича. С тех пор в действия Кавказской армии великий князь Николай Николаевич более не вмешивался.

1916 год на Кавказе прошел под знаком новых побед русской Кавказской армии. Взятие последнего турецкого порта на Черном море (кроме самого Стамбула) — Трапезунда, разгром турок в в Эрзинджанской и Огнотской операциях позволили русскому командованию на Кавказе получить громадный перевес сил. Перед русской Кавказской армией уже вплоть до Стамбула не оставалось ни сильных крепостей, ни надлежащим образом укрепленных позиций. Черное море полностью контролировалось русским Черноморским флотом вице-адмирала А.В. Колчака.

На кампанию 1917 года планировалось вторжение в Малую Азию и совместный с Черноморским флотом и десантными корпусами удар по Константинополю. Таких успехов на австро-германском фронте не было. Блестящая победа Брусиловского прорыва была нивелирована «ковельской мясорубкой», неудачей под Барановичами, а под конец года и разгромом Румынии. Несмотря на понижение статуса после Верховного Главнокомандования, Наместник на Кавказе мог в определенной степени торжествовать: номинально вверенным ему войскам неизменно сопутствовал успех.

Однако планы русской стороны были блокированы тяжелой зимой 1917 года. В это время в турецкой армии свирепствовал тиф. Русские же, удержавшись от эпидемии вследствие растянутости своих коммуникаций, голодали. Нехватка хлеба для Действующей армии (не столько в смысле его наличия, так как хлеба было достаточно, сколько в отношении его доставки, ибо развал транспорта и суровая зима достигли значительного крена) приняла столь широкие размеры, что военные власти осмелились на самовольство. Например, командующие военными округами приказывали заготавливать фураж «собственным попечением войск»; армии и корпуса посылали в тыловые губернии своих представителей для закупки продовольствия; главнокомандующие фронтов применяли практику реквизиций на территории войсковых районов. Что же касается непосредственно Кавказской армии, то Наместник на Кавказе великий князь Николай Николаевич в нарушение плана, выработанного Мукомольным Бюро особого совещания по обороне государства, вообще запретил вывоз продовольствия с Кавказа[415]. Местничество взяло верх над здравым смыслом.

Нарастание общего недовольства правящим режимом наряду с усталостью страны от затянувшейся войны в конце 1916 года позволило либерально-буржуазной оппозиции перейти в наступление против императора Николая II и его правительства. Прекрасно понимая, что Вооруженные Силы являются последним козырем в руках царя — Верховного Главнокомандующего, побить который практически невозможно, оппозиционные деятели Государственной Думы прибегли к тактике заговора. Чтобы обеспечить успех готовящемуся перевороту, либералы втягивали в заговор военных, в том числе и высших генералов.

При этом наивным в политическом отношении генералам внушалось, что дело ограничится лишь отстранением от государственного руля императрицы Александры Федоровны или максимум установлением регентства брата царя великого князя Михаила Александровича при малолетнем императоре Алексее Николаевиче. О реальных планах перехвата власти в пользу крупной олигархии генералитету, естественно, не сообщалось. Так, в той или иной степени из наиболее высокопоставленных военачальников в планы переворота были посвящены начальник штаба Верховного Главнокомандующего ген. М.В. Алексеев, главнокомандующий армий Северного фронта ген. Н.В. Рузский и главнокомандующий армий Юго-Западного фронта ген. А.А. Брусилов.

Не было забыто и о Наместнике на Кавказе. Его популярность в Действующей армии вполне могла сыграть на руку заговорщикам, чтобы свести вероятность подавления мятежа к минимуму. Этому способствовало и настроение в войсках, где великого князя Николая Николаевича явно предпочитали императору Николаю II в должности Верховного Главнокомандующего. Пример — Записка офицера-фронтовика в конце 1916 года о настроении войск Северного и Западного фронтов: «…все ожесточены против немцев, хотя нарастает желание скорее окончить войну, чему способствовали наши неудачи и сидение в окопах без активных действий… толкуют о бесполезности воевать, пока немцы сильны в самой России… всякую неудачу приписывают измене и предательству… Возможность того, что войска будут на стороне переворота и свержения династии, допустима, так как, любя Царя, они все же слишком недовольны всем управлением страны. Великий князь Николай Николаевич пользуется большой популярностью и любовью среди солдат… если бы он был Царем, немцы не были бы сильны в России»[416]. Как видим, старые легенды продолжали действовать. Да и лидерство великого князя в шпиономании не было забыто.

Впоследствии часть современников обвиняла великого князя Николая Николаевича в бонапартистских замашках, считая, что он желал занять трон Российской империи. Другая часть столь же рьяно отстаивала мнение, что Верховный Главнокомандующий никогда не подумал бы об этом. Но дело не в том, что великий князь Николай Николаевич хотел или не хотел стать императором. Дело в том, что именно в таком качестве воспринимали его всяческие и разнообразные силы, которые вели процесс к падению российской монархии вообще или как минимум к свержению императора Николая П. Например, в своем письме еще от 6 ноября 1914 года рейхсканцлер Т. фон Бетман-Гольвег пишет заместителю статс-секретаря МИДа Г. Циммерману: «Гуго Стиннес, заявляющий, что он имеет хорошие связи с Россией, рассказал мне позавчера, что великий князь Николай Николаевич хочет стать царем. Если он увидит, что путем пожинания военных лавров ему трона не получить, его можно будет деньгами сделать сторонником заключения мира»[417].

Известно, что великий князь Николай Николаевич превосходно знал о заговоре и планах либералов, которые в конце 1916 года предлагали ему сменить племянника на троне в результате производства дворцового переворота. Речь идет об известной миссии тифлисского городского головы А.И. Хатисова, масона и яростного оппозиционера, действовавшего по указанию главы Земгора князя Г.Е. Львова, вскоре возглавившего первое Временное правительство. Великий князь после некоторых колебаний отказался, но в конце февраля 1917 года ничего не сделал для того, чтобы спасти императора Николая II как самодержца, предпочитая присоединиться к мнению высшего генералитета о необходимости отречения. Само собой разумеется, что великий князь Николай Николаевич не сообщил императору о заговоре и планах заговорщиков, хотя размышлял над поступившим предложением три дня.

Бесспорно, все основные события происходили в Европейской России. До Кавказа докатывались только отклики тех процессов, что бурлили в феврале месяце в Петрограде, Пскове и Могилеве. Узнав о грозных событиях в Петрограде, император Николай II 27 февраля выехал из Ставки в столицу. Не сумев пробиться в восставший город, вечером 1 марта царский поезд прибыл в ставку Северного фронта — в Псков, откуда император намеревался руководить подавлением мятежа. Царь, имея сведения о готовившемся перевороте, рассчитывал на Вооруженные Силы, но не учел, что высший генералитет во главе с его ближайшим помощником ген. М.В. Алексеевым и наиболее авторитетным в военных кругах близким родственником великим князем Николаем Николаевичем поддержит революционеров.

Пока в Пскове главкосев ген. Н.В. Рузский убеждал императора в принятии условий уже самочинно образовавшегося Временного правительства — от ответственного министерства до отречения, в Могилеве начальник штаба Верховного Главнокомандующего ген. М.В. Алексеев блокировал любую возможность какого-либо из фронтов поддержать Николая II. В 10.15 утра 2 марта генерал М.В. Алексеев направил телеграммы на имя главнокомандующих фронтов, где не просто изложил требования М.В. Родзянко об отречении, но и указал свою собственную точку зрения о необходимости отречения царя и отстранения армии от событий революции в столице, предлагая оставить дело на «решения сверху». На этих телеграммах главкомам настоял сам царь, пытаясь получить поддержку хоть где-либо, раз в ней фактически отказывал Северный фронт в лице генерала Рузского. Главкоюз ген. А.А. Брусилов твердо поддерживал Алексеева и Рузского. Однако колебания главкозапа А.Е. Эверта и помглавкорума В.В. Сахарова были разрушены самим характером алексеевской телеграммы, отчетливо показавшей, на чьей стороне Наштаверх и Северный фронт.

С утра 2 марта ген. Н.В. Рузский стал убеждать императора в немедленном отречении, что свидетельствует о синхронности действий штабов Ставки и Северного фронта. Ведь ночью генерал Рузский более двух часов разговаривал по телефону с председателем Государственной Думы М.В. Родзянко, получая, очевидно, последние необходимые инструкции. Царь колебался, все еще на что-то надеясь, но решающим доводом стали ответы главнокомандующих, полученные в Пскове к двум часам дня. Все запрошенные генералом Алексеевым лица: генералы А.Е. Эверт, А.А. Брусилов, В.В. Сахаров, адмирал А.Н. Непенин, великий князь Николай Николаевич, сами М.В. Алексеев и Н.В. Рузский — высказались за необходимость отречения императора от престола. Причем доминирующим мотивом в этом решении служило стремление обеспечить возможность доведения России до победного конца в войне.

Если Алексеев и Рузский состояли в заговоре, Брусилов был обижен на императора за недооценку Брусиловского прорыва, а Эверт и Сахаров проявили конформизм, то чем руководствовался великий князь Николай Николаевич, не вполне ясно. Неужели неприязнь его семьи к семье императора могли зайти так далеко? Или это была обида за отстранение с поста Верховного Главнокомандующего в августе 1915 года? В своем сообщении великий князь Николай Николаевич «коленопреклоненно» просил царя уступить и отречься от престола, чтобы спасти страну и монархию: «Я, как верноподданный, считаю, по долгу присяги и по духу присяги, необходимым коленопреклоненно молить ваше императорское величество спасти Россию и вашего наследника, зная чувство святой любви вашей к России и к нему. Осенив себя крестным знаменьем, передайте ему — ваше наследие. Другого выхода нет. Как никогда в жизни, с особо горячей молитвой молю Бога подкрепить и направить вас».

Интересно, что телеграмма Наместника на Кавказе великого князя Николая Николаевича о необходимости отречения в преамбуле имеет и такие строки: «Генерал-адъютант Алексеев сообщает мне создавшуюся небывало роковую (здесь и далее выделено мною. — Авт.) обстановку и просит меня поддержать его мнение — что победоносный конец войны, столь необходимый для блага и будущности России, и спасения династии, вызывает принятие сверхмер». Это говорит о том, что на Кавказе ситуация была воспринята так, как ее представила Ставка. А если помнить, что великий князь Николай Николаевич был готов к событиям (миссия Хатисова), то становится ясно, что ответ Наместника был продуман заранее.

Таким образом, император Николай II отрекся от престола в ситуации, когда Вооруженные Силы, в лице всех без исключения руководителей Действующей армии, отказали своему Верховному Главнокомандующему и сюзерену в поддержке. Известно, что царь особенно рассчитывал на своего дядю, и его сломала именно телеграмма от великого князя Николая Николаевича. «Коленопреклоненность» Наместника на Кавказе никого не могла обмануть. В условиях отсутствия выбора решение императора могло быть только одним, раз против него стояли и восставшая столица, и нарушивший присягу генералитет.

Последним распоряжением царя, который еще верил в искренность заверений оппозиционеров о сохранении монархии, стало назначение на пост Верховного Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, начальником штаба — ген. М. В. Алексеева. Свидетельства восприятия отречения солдатами не сильно разнятся друг от друга. Отречение императора Николая II было ожидаемо и подготовлено оппозиционной печатью, хотя само падение монархии воспринято с некоторым удивлением. Известие было встречено в Действующей армии с «недоумением», «спокойствием», «отчасти с удивлением», «ошеломлением», «ликованием в технических командах, санитаров, писарей и т.п.». Часть солдат была возмущена отстранением фронтовиков от решения проблемы такой важности; многие, особенно старики и кадровики, сожалели о царе.

Но это что касается собственно императора Николая П. Назначение же Верховным Главнокомандующим великого князя Николая Николаевича было встречено с единодушным ликованием. Телеграмма с Западного фронта в Ставку 6 марта 1917 года гласила: «Назначение Его Высочества Главковерхом встречено с радостью, с верою в победу и прекращение немецкого засилья… нижние чины приняли манифест [об отречении] спокойно… отчасти с удивлением, во многих [частях] заметно жалеют Государя Николая II… назначение великого князя Главковерхом встречено восторженно». Вскоре начальник штаба Западного фронта генерал Квецинский доносил начальнику штаба Верховного Главнокомандующего 6 марта 1917 года: «Все верят в то, что Его Высочество даст сильную твердую власть в армии, а с нею порядок и победу… Многими нижними чинами новый порядок приветствуется в уверенности, что он будет связан с полным удовлетворением оставшихся семей пайком и устранением продовольственной разрухи»[418].

Таким образом, для великого князя Николая Николаевича отречение его племянника и неминуемое крушение монархии стало очередным триумфом. Выехав в Могилев, новый-старый Верховный Главнокомандующий видел везде восторженный прием от военнослужащих различного ранга и положения. Такой поворот не мог остаться незамеченным Временным правительством, никак не ожидавшим, что, помимо образовавшегося и уже начавшего разваливать империю Совета рабочих и солдатских депутатов, появляется еще один центр силы. Вся Действующая армия без исключения — и монархисты, и республиканцы, и колеблющееся «болото» — приветствовала великого князя Николая Николаевича как своего бесспорного и авторитетного вождя. Этого Временное правительство не ожидало, а потому поспешило убрать новоявленного Верховного Главнокомандующего со сцены, закрепляя победу олигархии у руля опрокидывающейся в пропасть страны.

Великий князь Николай Николаевич даже не доехал до Ставки, когда его поспешили заменить (письмо главы Временного правительства о замене великий князь получил уже в Ставке), опасаясь реставрации. Этот факт лишний раз говорит об истинных намерениях так называемых «монархистов» среди членов Государственной Думы, подготовивших и совершивших государственный переворот. Дело заключалось отнюдь не в тех или иных политических воззрениях, а исключительно в жажде власти. Ведь понятно, что рано или поздно великий князь Николай Николаевич должен был бы выступить против того бедлама, в который бросали Россию «временщики».

Само собой разумеется, что главной ссылкой на необходимость отстранения великого князя Николая Николаевича от должности Верховного Главнокомандующего послужило «народное мнение», при полном игнорировании настроений солдатских масс фронта. В частности, в письме князя Г.Е. Львова, возглавившего Временное правительство, говорилось: «Создавшееся положение делает неизбежным оставление Вами этого поста. Народное мнение решительно и настойчиво высказывается против занятия членами Дома Романовых каких-либо государственных должностей. Временное правительство не считает себя вправе оставаться безучастным к голосу народа, пренебрежение которым могло бы привести к самым серьезным осложнениям. Временное правительство убеждено, что Вы, во имя блага родины, пойдете навстречу требованиям положения и сложите с себя еще до приезда Вашего в Ставку звание Верховного Главнокомандующего». А ведь, как говорилось выше, всего два месяца назад князь Львов через своего посланника А.И. Хатисова предлагал великому князю Николаю Николаевичу не более и не менее, как трон Российской империи.

11 марта, сдав Верховное Главнокомандование ген. М.В. Алексееву, великий князь Николай Николаевич уехал из Ставки. На своей шкуре он, спустя всего неделю после отречения императора Николая II, испытал благодарность дорвавшейся до власти олигархии и «высшую справедливость» за предательство своего сюзерена. После своей отставки великий князь Николай Николаевич проживал в имениях императорской фамилии в Крыму. После большевистского переворота октября 1917 года он был арестован, но в апреле 1918 года освобожден оккупировавшими значительную часть бывшей Российской империи согласно Брест-Литовскому мирному договору германскими войсками. Это позволило великому князю Николаю Николаевичу избежать судьбы, постигшей большинство членов Дома Романовых, в том числе и всей императорской семьи, — физического истребления в ходе «красного террора». Интересно, какие чувства испытал бывший Верховный Главнокомандующий, когда враги, которых он ненавидел, спасли его от уничтожения со стороны соотечественников?

Первоначально великий князь Николай Николаевич фигурировал в качестве претендента на русский престол в планах некоторых антибольшевистских сил монархического уклона. Однако резко антимонархическая позиция белогвардейского руководства Вооруженных Сил Юга России, прикрывавшаяся маской так называемого «непредрешенчества», опрокидывала все эти планы. Да и сам великий князь, потрясенный событиями и гибелью массы родственников, не был готов к продолжению политической борьбы.

В 1919 году на борту английского крейсера «Мальборо» великий князь Николай Николаевич навсегда покинул Россию, став, подобно миллионам своих соотечественников, эмигрантом. Первоначально он проживал в Италии, а с 1922 года — во Франции, которой было за что благодарить бывшего русского Верховного Главнокомандующего. В среде белой эмиграции великий князь Николай Николаевич считался одним из претендентов на российский престол, что лишний раз подтверждает то обстоятельство, что мнение самого великого князя мало что решало — бонапартистски настроенные военные круги видели его императором ив 1915 году.

При этом, что характерно, большая часть военных отказывала в праве на престол великому князю Кириллу Владимировичу, который являлся законным претендентом на русский трон после гибели Николая II, цесаревича Алексея и великого князя Михаила Александровича, согласно порядку указа о престолонаследии императора Павла I. Но если роль великого князя Кирилла Владимировича в событиях Февраля была просто некрасивой (присяга Временному правительству во главе своего Гвардейского экипажа, с красным бантом на шинели), то роль великого князя Николая Николаевича — одной из ключевых, ибо только на него до последней минуты надеялся загнанный в угол высшими генералами император Николай И. Великий князь Николай Николаевич в эмиграции являлся номинальным руководителем всех русских заграничных организаций. Особенно — после смерти в 1926 году ген. П.Н. Врангеля. Однако активного участия в политической деятельности великий князь Николай Николаевич не принимал, стараясь устраниться от жизни эмиграции.

Великий князь Николай Николаевич явился первым в истории России Верховным Главнокомандующим. Его смена царем в августе 1915 года преподносится как один из ключевых моментов в участии Российской империи в Первой мировой войне, после чего Россия якобы стала скатываться к поражению. Многочисленными историками, за редкими исключениями, отмечается нежелательность назначения императора Николая II Верховным Главнокомандующим. При этом первоочередной причиной выдвигается тезис об отсутствии соответствующей военной компетенции царя-«полковника». Следовательно, предполагается, что в военном отношении генерал от кавалерии великий князь Николай Николаевич стоял несоизмеримо выше Николая II. Напомним в связи с этим утверждением несколько характерных моментов полководчества великого князя:

1) образование третьего операционного направления (на Берлин) в самом дебюте военных действий. Очевидно, что в случае отказа Ставки пойти на поводу у союзников резервы не перебрасывались бы в район Варшавы, ослабляя оба русских фронта, наступавших в Галиции и Восточной Пруссии. Однако великий князь Николай Николаевич был восторженным апологетом русско-французского союза и потому, напротив, с радостью воспринял политическое давление со стороны французов. В итоге 2-я армия потеряла один армейский корпус (передан в 1-ю армию, откуда один корпус убыл под Варшаву), при наличии которого, возможно, сражение в Восточной Пруссии было бы выиграно русскими. Помимо того, русские 4-я и 5-я армии Юго-Западного фронта потерпели поражение в начале Галицийской битвы, и лишь ошибки австро-венгерского командования да нехватка у него сил не позволили австрийскому главкому ген. Ф. Конраду фон Гётцендорфу превратить это поражение в разгром. Впоследствии образование 9-й армии из варшавской группировки позволило вырвать победу из рук австрийцев, что ставится великому князю в заслугу. Однако наверняка, будь эти корпуса на своих местах, русские фронты вообще не потерпели бы поражений.

2) невзирая на свой несомненный авторитет в армии, великий князь Николай Николаевич не мог отстранять от должности даже командармов, что являлось прерогативой императора. Напротив, ген. Н.В. Рузский после Львова не только не был снят со своего поста командующего 3-й армией, но получил сразу два Георгиевских креста за один «подвиг», который был раздут до общенациональных масштабов. Этой профанацией Ставка пыталась прикрыть собственную бездарность в руководстве Действующей армией.

3) в период проведения Варшавско-Ивангородской и Лодзинской операций Ставка самоустранилась от руководства войсками, передав его в руки командующих фронтами, причем в первой из этих операций общее руководство осуществлялось фронтами по очереди. Предпринимая вместо жестких указаний метод постоянных совещаний с командующими фронтами, великий князь Николай Николаевич скорее даже мешал организации подготовки и проведения операции, раз уж он не пожелал непосредственно руководить ими.

4) самоубийственное наступление в Карпатах зимой 1914/15 года, предпринятое под давлением штаба Юго-Западного фронта, уничтожило последние остатки боеприпасов и человеческих резервов накануне решительного наступления противника на Восточном фронте. Великий князь Николай Николаевич знал о назревшем кризисе вооружения, однако продолжил бессмысленно-преступное уничтожение остатков мирного времени.

5) принцип Ставки «ни шагу назад» весной — летом 1915 года стал главной причиной уничтожения последних кадров русской армии.

6) не умея руководить войсками, великий князь Николай Николаевич не имел и благородства: на военного министра были не только свалены все грехи Ставки (как будто бы у Сухомлинова и так было мало грехов), но и вымышлены несуществующие. Именно Ставкой была развязана беспрецедентная кампания шпиономании, которая стала одной из главных причин краха русской монархии в феврале 1917 года.

7) в наиболее тяжелые дни отступления 1915 года великий князь Николай Николаевич впал в панику, что еще больше дезорганизовывало управление армиями. Именно после этого для императора Николая II стало очевидно, что его дядя не годится для поста Верховного Главнокомандующего.

8) в феврале 1917 года, наряду с прочими высшими военными начальниками, великий князь Николай Николаевич в телеграмме на имя императора высказал свое положительное мнение по поводу отречения Николая II от престола. Тем самым в кризисные дни бывший Главковерх отвернулся от своего венценосца, сюзерена, родственника и Верховного Главнокомандующего.

5 января 1929 года по новому стилю великий князь Николай Николаевич скончался в городке Антиб и был похоронен в русской церкви города Канны. Его эпопея закончилась. Никаких воспоминаний или иных мемуаров после себя великий князь Николай Николаевич не оставил.