Крах конного блицкрига. Кавалерия в Первой мировой войне

Глава 5 СТРАТЕГИЧЕСКАЯ КАВАЛЕРИЯ В ВОСТОЧНОЙ ПРУССИИ (1914)

Русская мобилизация, как это было известно задолго до войны, вследствие недостаточной развитости российской железнодорожной сети и огромных просторов империи проходила гораздо медленнее мобилизации армий противников и союзников. Германцы — пятнадцать дней, русские — более шестидесяти дней. Однако же франко-русские соглашения предполагали, что русские армии бросятся в пределы Германии, не дожидаясь окончания мобилизации, так как французы справедливо опасались, что не смогут в одиночку сдержать натиск главных германских сил на Париж обходом через Бельгию согласно «Плану Шлиффена». В любом случае, даже при максимально благоприятном раскладе, русские армии могли начать вторжение в германскую Восточную Пруссию не ранее пятнадцатого дня мобилизации. И то — без тылов, с задержками в подвозе боеприпасов и продфуража, без вливания резервов в наступающие войска на первом этапе наступательной операции. То есть русское наступление должно было проводиться одними только перволинейными дивизиями, не ожидая подхода из глубины страны второочередных дивизий Европейской России, а также Сибирских и Кавказских корпусов.

Тем не менее именно данные обязательства были закреплены русской стороной перед французами — наступление в Восточную Пруссию на пятнадцатый день мобилизации. Иными словами — в самый еще разгар мобилизационных мероприятий, пользуясь только войсками мирного времени, наскоро пополняемых запасными. Эти обязательства были выработаны на последнем совещании (1913 год) начальников Генеральных штабов Франции и России (соответственно ген. Ж. Жоффр и ген. Я.Г. Жилинский). В русском военном ведомстве сознавали, что необходимо использовать свои немногочисленные козыри, дабы помешать противнику, обороняющему Восточную Пруссию, провести собственные мобилизационные меры и успешно сосредоточить войска в ожидании русского наступления. Несмотря на активное строительство стратегической железнодорожной сети (на французские займы) в пределах русской Польши, на передовом театре выполнить всю намеченную работу не удалось. Наверное, и не могло удаться.

Следовательно, было необходимо задуматься о том, чтобы ударить по Германии еще в период мобилизации, чтобы, во-первых, прикрыть собственную мобилизацию, а во-вторых, сорвать мобилизацию неприятельскую. Единственной возможностью для проведения такого замысла в жизнь являлось использование многочисленной русской кавалерии. Предвоенные наработки русского Генерального штаба предполагали проведение удара по Восточной Пруссии усилиями значительной конной массы. Цели показаны выше — прикрытие собственных и срыв неприятельских мобилизационных мероприятий. Профессор Академии Генерального штаба так писал перед войной о целеполагании действий больших конных масс при вторжении в Германию: «Главной целью набегов конницы при мобилизации или до нее является отсрочка боевой готовности противника. Значит, здесь приобретает значение все, что способствует быстроте сосредоточения неприятельских армий и обеспечивает начало их боевых действий». К их числу относятся такие мероприятия, как:

«1) Разрушение железнодорожных линий, а мостов и разных сооружений на них в особенности.

2) Уничтожение различных складов с боевыми и вообще имеющими военное значение запасами.

3) Расстройство формирования частей и обозов путем истребления подходящих пополнений, в виде людского и конского состава, а также материальной части.

4) Вторжение в часть неприятельской страны, с населением, враждебно настроенным к противнику»[216].

Кроме того, такой удар имел и определенную психологическую цель — в свое время император Александр III пригрозил молодому кайзеру Вильгельму II, что в случае военного конфликта русский царь наводнит Германию казаками. Немцы постоянно помнили об этой угрозе, насыщая восточную часть прусской провинции железнодорожными узлами, чтобы иметь возможность противостоять русской угрозе. В свою очередь, русский Генеральный штаб также постоянно учитывал данную константу при разработке наступательного планирования в случае Большой Европейской войны. В итоге, как характеризует начало войны советский исследователь, с открытием военных действий «осторожные немцы, опасаясь действий в своем тылу многочисленной русской конницы, предусмотрительно отвели линию своего стратегического развертывания на нашем фронте несколько назад… то. обстоятельство, что одна возможность такого рейда заставила немцев принять план войны с развертыванием, гарантирующим, до известной степени, невозможность выхода русской конницы на сообщения, весьма характерно и показательно»[217].

В течение многих лет русские поддерживали в немцах убеждение, что с началом войны в Восточную Пруссию и Силезию с Познанью хлынут массы русской конницы. Однако постепенно Генеральный штаб, оказавшийся под давлением нового военного министра ген. В.А. Сухомлинова, отказался от этой идеи: в 1910 году были расформированы штабы двух кавалерийских корпусов и уведена за Волгу 5-я кавалерийская дивизия. Б.М. Шапошников пишет: «Конечно, набег конницы на Германию был бы делом нелегким, но на левом берегу Вислы образовался такой плацдарм, на котором действия конницы в больших массах оправдали бы себя. Так это, в сущности, и случилось в начале войны. Но ту же 5-ю кавалерийскую дивизию пришлось везти обратно в Варшаву уже с Волги»[218].

Что означала данная передислокация русской вооруженной силы, в том числе и кавалерии, в глубь страны? Дело в том, что с приходом к руководству российским военным ведомством бывшего командующего войсками Киевского военного округа ген. В.А. Сухомлинова, которого в свое время продвигал сам М.И. Драгомиров, в планировании войны с центральными державами возобладали оборонительные тенденции. Так, была разрушена единая крепостная система в русской Польше, а часть корпусов была выведена в глубь Европейской России, где должна была пополняться запасными с объявлением мобилизации. То есть если ранее призванные по мобилизации запасные доставлялись в свои дивизии в западной части страны, то теперь организационный аппарат этих дивизий был выведен в места призыва запасных. Следовательно, теперь на западную границу пришлось бы перевозить не только призывников, но и сами дивизии со всем их немалым имуществом мирного времени.

Подобная мера вызвала противодействие со стороны ряда командующих военными округами, и вскоре планирование было изменено вновь на активно-наступательное. Стал восстанавливаться ряд крепостей, а часть войск вернулась к местам прежней дислокации. Но главное, что относится к действиям кавалерии в начале войны, — это то обстоятельство, что не были восстановлены кавалерийские корпуса. В войсках остались лишь отдельные кавалерийские дивизии, придаваемые армейским корпусам.

Что это означало на практике? Во-первых, с началом войны образовывались новые структуры — армии и фронты. Соответственно признавалось, что конница может сводиться в большие массы, чтобы ими управляли не армейские корпуса, у которых и без того хватало собственных задач, а именно армейские штабы. Однако заблаговременно организованный кавалерийский корпус и несколько конных дивизий, сведенных вместе с началом войны, — это далеко не одно и то же. В период объявления мобилизации пришлось заново образовывать большую конную массу для удара по Восточной Пруссии. Однако руководство этой массой формировалось на основе одной из кавалерийских дивизий — в данном случае в 1-й армии Северо-Западного фронта, о которой в этой главе будет идти речь, на основе 2-й кавалерийской дивизии ген. Г. Хана Нахичеванского. Импровизированный штаб не смог заменить подготовленного перед войной штаба, что и сказалось на результатах деятельности русской кавалерии в Восточной Пруссии. О пагубности ликвидации незадолго перед войной кавалерийских корпусов как структуры участник войны пишет: «Еще в мирное время в случае войны с Германией предполагалось сформировать большой конный отряд из 4 кав. дивизий, но вместе с тем никаких предположений о сформировании управления этого отряда не было. Считали возможным, как во время маневров, четыре дивизии подчинить начальнику, а штаб его дивизии превратить в штаб отряда. Упустили из виду, что то, что годилось в мирное время на несколько дней, не годится в военное время на продолжительный срок. В результате оказалось, что штаб конного отряда Хан-нахичеванского составился из малого числа случайно подобранных людей, которые не могли справиться со всей выпавшей на их долю работой. Прикомандирование же людей из частей не помогло и не могло помочь: эти люди, незнакомые со штабной работой, увеличивая число сопровождающих начальника отряда лиц, могли быть лишь ординарцами»[219].

Образование заблаговременно подготовленных корпусных штабов как жизненно насущной необходимости было подтверждено опытом войны. Все воюющие стороны, в случае создания конной группы более дивизии, старались объединить действия конных подразделений этой группировки с помощью того штаба, что заранее предназначался для руководства такой частью. Германский автор сообщает: «Кавалерийский корпус нельзя импровизировать. Для управления им нужен заботливо подобранный штаб, не стесненный в штатах, хорошо сработавшийся и располагающий всеми вспомогательными средствами, необходимыми для проведения крупной операции. Механическое возложение обязанностей командира корпуса на старшего из командиров двух или нескольких временно объединенных кавалерийских дивизий едва ли обеспечит интересы управления на протяжении даже одного дня боя, не говоря уже о самостоятельных стратегических операциях. Поэтому настоятельно необходимо основательно готовить штабы кавалерийских корпусов еще в мирное время»[220].

Существовало и второе негативное обстоятельство перемены дислокации конницы в 1910 году, которое не было исправлено при отмене данных мероприятий военного министра, а, напротив, подтверждено планами Генерального штаба. Дело в том, что ранее русская кавалерия должна была действовать с естественного плацдарма, образованного конфигурацией государственной границы Российской империи с Германией и Австро-Венгрией, расположенного на левом берегу Вислы. Еще в 70-х годах девятнадцатого столетия начальник Главного штаба ген. Н.Н. Обручев разработал план задержания неприятельской мобилизации путем разрушения железнодорожной сети в Восточной Пруссии. Эта мера должна была быть достигнута набегом русской конницы в больших массах. Поэтому в мирное время русские кавалерийские дивизии размещались вдоль германской и австрийской границ. Интересно, что в 1873 году на 3-м (дополнительном) курсе Академии Генерального штаба эта тема досталась для стратегической разработки как раз корнету В.А. Сухомлинову — будущему военному министру в 1909 — 1915 гг[221].

Так вот, к 1914 году, после реорганизационных мероприятий 1910 — 1911 гг., русские конные массы возвращались в западную часть империи. Более двадцати пяти процентов русской кавалерии располагалось в Варшавском военном округе. Однако русское военное ведомство отказалось от развертывания главных сил на плацдарме левого берега Вислы. В числе высших военачальников, ратовавших за такой вариант, был и начальник штаба Киевского военного округа ген. М.В. Алексеев, которому в годы Первой мировой войны предстояло занимать ряд самых высоких постов русской Действующей армии. Тем не менее военный министр ген. В.А. Сухомлинов при поддержке своих ставленников в Генеральном штабе сумел отстоять собственный план развертывания, согласно которому русские должны были наносить два разрозненных удара по противнику — в германскую Восточную Пруссию и австрийскую Галицию. Генерал же Алексеев с помощью аппаратных интриг был смещен с поста начальника штаба Киевского военного округа и отправлен командовать 13-м армейским корпусом в Варшавский военный округ.

Таким образом, русское оперативное планирование к началу Первой мировой войны носило компромиссный характер. С одной стороны, русские обязывались к активным наступательным действиям и против Германии, и против Австро-Венгрии. В этом смысле оборонительный настрой военного министра потерпел поражение. И не мог не потерпеть, ибо в случае отказа от немедленного удара по Германии еще до окончания мобилизации Франция была бы неминуемо разгромлена, а борьбы с австро-германским блоком один на один русская монархия выдержать не могла. С другой стороны, теперь русские должны были наступать не в Познань по кратчайшему направлению на Берлин, а в Восточную Пруссию. Такой подход мотивировался неверием в способность французов устоять перед германским натиском на Париж и, следовательно, необходимостью занять удобные для ведения обороны рубежи — все течение Вислы.

Соответственно, теперь левый берег Вислы оголялся, и фактически вся эта часть русской Польши без боя отдавалась противнику. Отныне массы русской конницы должны были бить не с этого естественного плацдарма, а совершать набег в Восточную Пруссию, пытаясь нанести немцам максимальный ущерб. Точно так же расположенные по громадной конфигурации австро-русской границы кавалерийские дивизии (от Люблина до Проскурова) должны были вести локальные действия в приграничье, преследуя достижение минимальных целей — срыв австрийской мобилизации в пограничных районах.

Что означала перемена цели для русской кавалерии на практике? Удар с левого берега Вислы в немецкую Познань прежде всего оголял данный район от присутствия противника во имя развертывания главных сил русской Действующей армии. После сосредоточения русское Верховное Командование могло выбирать направление главного удара — в Германию или в Австро-Венгрию. Опасение же неприятельского соединения в районе Седлеца концентрированными ударами немцев с севера и австрийцев с юга, как то предполагалось верным сотрудником военного министерства генерал-квартирмейстером Генерального штаба ген. Ю.Н. Даниловым (этот человек и составлял непосредственно оперативное планирование войны), было лишено основания.

Дело в том, что возможное движение немцев через рубеж рек Нарев и Бобр к Седлецу сдерживалось системой русских крепостей в Польше, а также наступлением 1-й армии, собиравшейся в Виленском военном округе, в пределы Восточной Пруссии. Точно так же русское наступление из Киевского военного округа (3-я и 8-я армии) на Львов блокировало вероятный удар австро-венгров в русскую Польшу. Тем более что развитие русского наступления с левого берега Вислы неизбежно выигрывало темпы операции против Австро-Венгрии уже только географическим фактором. Надо помнить и о том, что австрийцы как противник настолько же уступали русским, насколько русских превосходили немцы — здесь речь идет, разумеется, не о качествах личного состава армий противоборствующих сторон, а о качестве военной организации и системы управления войсками в оперативно-стратегических масштабах. Данный вывод подкрепляется всем опытом Первой мировой войны на Восточном фронте.

Во-вторых, система обороны Восточной Пруссии существенно отличалась от обороны Познани. Что есть Восточная Пруссия? Это провинция, заблаговременно укрепленная стационарными и маневренными сооружениями. Под первыми разумеются крепостные системы от первоклассной крепости Кенигсберг до форта-заставы Летцен и блокгаузов на южной границе провинции. Под вторыми — сильнейшая железнодорожная сеть, позволявшая немцам маневрировать пехотными подразделениями быстрее, чем это могла сделать русская кавалерия. Использовать же собственные эшелоны русские не могли вследствие разницы в ширине колеи (русская колея — 1524 мм, европейская — 1435 мм). Угон же транспортных железнодорожных средств в глубь Германии с началом русского вторжения являлся логичной и неоспариваемой мерой, поэтому русские и не могли рассчитывать на трофеи в этом отношении — на немецкие паровозы и вагоны, достаточные для перевозки хотя бы и одной пехотной дивизии. То есть русские железнодорожники должны были перешивать колею в ходе боевых действий. Понятно, что за темпами высокоманевренных операций подобные мероприятия успеть заведомо не могли. Поэтому-то русское военное ведомство и пыталось сделать ставку на действия многочисленной кавалерии. Кроме того, надо помнить, что в Германии, как и почти во всей Европе, шпалы делали из металла, что очень затрудняло перешивку европейской колеи под русский транспорт.

Наконец, в-третьих, Восточная Пруссия есть регион, чрезвычайно неудобный для ведения маневренных фланговых действий. Это район массы озер, система которых превосходно защищала провинцию от удара строго с востока (Мазурская озерная система) и неплохо — от удара с юга, от рубежа реки Нарев. Именно озерные районы дробили единство русского наступления на части. Прежде всего 1-я и 2-я русские армии, долженствовавшие наступать в Восточную Пруссию, двигались порознь вплоть до преодоления линии Мазурских озер. На этом этапе германское командование в Восточной Пруссии (8-я армия) получало превосходные шансы на разгром русских по частям. Именно такие маневры отрабатывались на полевых поездках германского Большого Генерального штаба при графе А. фон Шлиффене.

Также немцы сумели укрепить южное пограничье Восточной Пруссии системой блокгаузов, расположенных в промежутках между озерами. Против пехотно-артиллерийской атаки эта система была бессильна, но зато она чрезвычайно успешно сдерживала наступление кавалерии, вынуждая ее спешиваться перед каждым таким блокгаузом и атаковать его в пешем строю в лоб — ведь блокгаузы так применялись к местности, чтобы они не могли быть обойдены конницей. Следовательно, в данном случае русская конница в темпах своего движения ничем не отличалась бы от пехоты. Каков бы тогда был смысл конного удара? Именно это обстоятельство наряду с фактом преднамеренной слабости русских коммуникаций (отсутствие не только железнодорожной сети, но и нормальных шоссе) в районе севернее Нарева до русско-германской границы вынудило русских отказаться от проведения конного удара силами кавалерии 2-й русской армии. То есть той армии, которая должна была здесь наступать в Восточную Пруссию.

Лесные массивы Восточной Пруссии в сочетании с озерными акваториями и системой укрепления промежутков между ними превосходно защищали провинцию от удара русской кавалерии. В то же время ничего этого не было в Познани, бить по которой русские планировали, как показано выше, еще начиная с генерала Обручева. Следовательно, перемена планирования для исследуемой в этой главе темы сказалась в том, что русская стратегическая кавалерия Северо-Западного фронта должна была действовать в чрезвычайно неудобных условиях для выполнения поставленной перед ней задач. Офицер-кавалерист В. Кочубей так вспоминал о начале войны: «Действительно, какой был абсурд посылать крупные кавалерийские соединения для самостоятельных действий в огромных лесных пространствах! Наши командные верхи, состоявшие главным образом из бывших пехотных офицеров, совершенно не умели пользоваться кавалерией… Что могла сделать кавалерия в бездорожных, почти дремучих лесах, где не было возможности ей развернуться, где она была обречена на действия только в пешем строю, где кони становились для нее только обузой? Всякое движение в конном строю среди бесчисленных болотных полян или сети осушительных каналов, среди деревьев и густых кустарников — да еще с пиками — было чрезвычайно трудным, или даже просто неосуществимым… Порой казалось даже, что наше Высшее Командование считало кавалерию созданной именно для действий в лесах, так как где только оказывались на театре военных действий лесные пространства, непременно туда посылались кавалерийские дивизии и корпуса… Немцы же избегали посылать свою кавалерию в леса»[222].

Таким образом, воплощение идеи массированного конного удара по Германии в жизнь, проведенное в русском планировании к июлю 1914 года, не могло не принести чрезвычайно малый эффект. Немцы сделали все от них зависящее, чтобы сорвать русские планы массированного кавалерийского вторжения в германские пределы. В свою очередь, русское военное ведомство при ген. В.А. Сухомлинове подыграло врагу, составив такие планы войны, согласно которым русская конница обязывалась действовать в наименее позитивных условиях, при наличии и лучшего варианта — удара с левобережного плацдарма Вислы. Недаром первый офицер оперативного управления 8-й германской армии М. Гофман впоследствии писал: «…нас не беспокоила многократно уже обсуждавшаяся возможность кавалерийской атаки большими массами неприятеля. С ними управились бы войска, охранявшие границу. Нам даже желательно было, чтобы русские в действительности предприняли такого рода атаку и при этом сразу потерпели бы неудачу»[223].

В итоге было решено, что удар стратегической кавалерии по Германии будет произведен из-за рубежа реки Неман силами армейской конницы 1-й армии, сосредоточивавшейся в Виленском военном округе. Именно здесь немцы и ждали такого удара, а значит, могла ли удаться такая операция? Составители данного планирования оправдывались, что предполагаемый конный удар прежде всего прикроет сосредоточение 1-й русской армии. Однако здесь сосредоточение происходило под прикрытием водной преграды, а кроме того, главная масса германских войск отправлялась против Франции. Так зачем же 8-я германская армия стала бы рисковать удлинением своих коммуникаций, располагая заведомо меньшими силами, нежели готовившиеся к удару по Германии русские армии Северо-Западного фронта? То есть русская мобилизация и не могла быть сорвана неприятельским вторжением.

Поэтому, с нашей точки зрения, были правы те русские военные деятели, что предлагали производить конный набег в Германию не в Восточную Пруссию, а с плацдарма левого берега Вислы. Здесь была лучшая география, кратчайшее расстояние до жизненно важных центров Германии, перспективы широкого вторжения с перспективами маневренных действий большими конными массами. Заодно, что было реально, действия русской конницы задержали бы там те германские армейские корпуса, что должны были по сосредоточении отправляться во Францию. Это были 5-й и 6-й армейские корпуса немцев, чьи передовые подразделения еще до посадки в эшелоны, идущие к франко-германской границе, разорили русский городок Калиш. При энергичных действиях русская конница могла вынудить немцев обороняться в Познани. Разве это не было бы лучшей помощью Франции, нежели обреченная на неудачу попытка срыва мобилизации в Восточной Пруссии? Нельзя забывать, что роль конницы — полное уничтожение коммуникационных линий врага.

Вышло так, как вышло. Итак, согласно русскому оперативному планированию удар стратегической кавалерией должен был быть произведен по Восточной Пруссии, при этом со стороны Немана — конницей 1-й армии. То есть эта конница подчинялась уже не армейским корпусам, а штабу армии, которую возглавил командующий войсками Виленского военного округа ген. П.К. Ренненкампф. В состав армейской конницы 1-й армии вошли 1-я (ген. Н.Н. Казнаков) и 2-я (ген. Г.О. Раух) гвардейские кавалерийские дивизии, 1-я (ген. В.И. Гурко), 2-я (ген. Г. Хан Нахичеванский) и 3-я (ген. В.К. Бельгард) кавалерийские дивизии, а также 1-я отдельная кавалерийская бригада. Всего конница 1-й армии имела в своем составе сто двадцать четыре эскадрона при шестидесяти легких орудиях.

Кавалерия 1-й армии сводилась в две группы: главную под командованием Хана Нахичеванского (четыре дивизии — 1-я и 2-я гвардейские, 2-я и 3-я кавалерийские) и действующую на левом фланге армии группу ген. В.И. Гурко (1-я кавалерийская дивизия при поддержке 5-й стрелковой бригады). Мировую войну Хан Нахичеванский, бывший коренным гвардейцем, встретил в качестве начальника 2-й кавалерийской дивизии и уже в ходе развертывания 1-й армии был назначен командиром всей армейской кавалерии (до десяти тысяч сабель) ввиду своих личных качеств и гвардейских связей. Он оказался самым старшим по производству кавалерийским начальником в 1-й армии и потому довольно случайно получил под свое командование основную массу конницы, исходя из обыкновенного старшинства по службе.

Таким образом, сбылись худшие предположения наиболее дальновидных русских командиров. Армейская кавалерия была возглавлена механическим перенесением штаба одной из кавалерийских дивизий на корпусную основу. Разумеется, что штаб 2-й кавалерийской дивизии не был для этого подготовлен, да и сама дивизия пострадала, так как логично, что Хан Нахичеванский, образуя штаб армейской конной группы, взял с собой лучших офицеров. Несовершенство (а еще лучше сказать — отсутствие) организации управлением большой конной массой сказалось на ходе операции самым негативным образом. И причина для этого во многом объективная — отсутствие заблаговременно подготовленного кавалерийского корпусного штаба. Участник войны и восточнопрусского похода В. Рогвольд, оценивая действия армейской кавалерии 1-й армии в ходе Восточно-Прусской операции, замечает: «Оказывается, во-первых, что мало собрать несколько кавалерийских дивизий вместе и назначить общего начальника, чтобы создать конный отряд, а необходимо организовать его, создать органы управления, снабдить всем необходимым. Во-вторых, мало иметь большое количество конницы, нужно еще уметь ею пользоваться. И в том, и в другом отношении командование 1-й русской армии много погрешило, несмотря на то что во главе армии стоял кавалерист, который, казалось бы, должен был знать свойства кавалерии, ее нужды, условия деятельности и что от нее и в каких условиях можно требовать и ожидать. Штаб армии, очевидно, обо всем этом имел очень слабое представление »[224].

Дело, конечно, не в «слабом представлении» штаба 1-й армии, которую возглавлял генерал от кавалерии Ренненкампф, командовавший кавалерийской дивизией в русско-японской войне 1904 — 1905 гг. Суть проблемы в неправильной организации кавалерии, которая, как говорилось выше, была введена в жизнь всего лишь за несколько лет перед войной. Этого оказалось достаточно, чтобы превосходная подготовка личного состава русской конницы была сведена на нет отвратительной ее организацией. Вдобавок, как ясно, тыл стратегической конницы также оказался совершенно неподготовлен, и дело решилось лишь с переходом русской кавалерии на постоянную корпусную основу. По иронии судьбы, первый кавалерийский корпус был образован в сентябре 1914 года, как раз после окончания первых операций (далее них планирование Генерального штаба не распространялось) и именно на левом берегу Вислы!

В свою очередь, все воюющие стороны в самом начале войны старались сводить свою кавалерию в большие массы, так как сразу же выяснилось, что слабый огонь одной кавалерийской дивизии не может сдержать и одного неприятельского пехотного батальона. Так, во Франции к началу войны было 10 кавалерийских дивизий, из коих 1, 3 и 5-я были сведены в кавалерийский корпус генерала Сордэ. На австро-русском фронте противники оперировали отдельными конными дивизиями, действовавшими сами по себе и совместно с армейскими корпусами. В отличие от союзников германское командование старалось усилить свою конницу пехотинцами. Когда в начале войны немцы свели свои конные дивизии в сводные корпуса временного состава, то на каждую кавалерийскую дивизию в таком корпусе придавались 1 — 2 егерских батальона.

Итак, чтобы совершить глубокий рейд по тылам противника, сосредоточивавшегося в Восточной Пруссии, у русско-германской границы на ее неманском отрезке сосредоточивалась главная масса русской кавалерии, предназначенной для ведения борьбы с Германией на первом этапе войны. Это — пять с половиной кавалерийских дивизий. Причем лучших дивизий — в том числе здесь располагалась гвардейская конница. Как упоминает участник событий, «планом войны в 1-й армии предполагалось сформировать конный отряд из четырех дивизий, но особого управления для этой массы формировать не предполагалось, и оно было создано без предварительных соображений из тех лиц, которые находились под рукой»[225].

В состав 2-й русской армии ген. А.В. Самсонова, которая должна была наступать в Восточную Пруссию с юга, вошли 15-я (П.П. Любомиров) и 6-я (В.Х. Рооп) кавалерийские дивизии на левом фланге армии, а также 4-я кавалерийская дивизия (ген. А.А. Толпыго) на правом фланге.

Затронем вопрос о количестве и соотношении кавалерии в составе армий противоборствующих сторон на Восточном фронте в начале войны. Тем более что эти вычисления являются весьма интересным моментом для исследования численности и организации конницы в разных армиях. Действительно, в начале войны кавалерия составляла весьма существенную величину в армиях противоборствующих государств. Особенно это заключение верно в отношении России, где процент конницы заходил за двадцать единиц. В начале стратегического развертывания стороны представляли собой следующие силы (в дивизиях)[226].

Следует учитывать, что русская кавалерийская дивизия по численности уступала пехотной дивизии в пять раз (для армий центральных держав соотношение 1:3), поэтому при подсчете людского состава общий процент кавалерии должен быть несколько меньше, чем указанный в таблице. С другой стороны, в августе 1914 года русские армии начали наступление, не успев полностью укомплектовать по штату свои войсковые единицы. При этом комплект людей кавалерии был более высоким, чем в пехоте, так как в мирное время конница, в отличие от пехоты, содержалась в полном составе своих кадровиков. Однако мы говорим здесь не о соотношении родов войск как мощи армий, а о преимуществе, изначально полученном русскими полевыми армиями в маневренной войне. Посмотрим, что 1-я армия почти наполовину состояла из конницы (не по численности, конечно, а по дивизионным единицам). Другое дело, что воспользоваться этим преимуществом русские не сумели. Важнейшее маневренное средство ведения боя либо применялось не в полной мере (Юго-Западный фронт), либо практически вовсе не использовалось (Северо-Западный фронт). А во 2-й армии ген. А.В. Самсонова в период проведения Восточно-Прусской наступательной операции августа 1914 года конница послужила вообще балластом.

Интересным вопросом является соотношение численности русской и германской кавалерии в августе 1914 года. Так, как показано в таблице, на первом этапе Восточно-Прусской наступательной операции (во второй фазе к обеим сторонам подошли подкрепления) русский Северо-Западный фронт в составе двух армий — 1-й и 2-й — выставил против немцев 17,5 пехотной и 8,5 кавалерийской дивизий при 1104 орудиях. Общая численность — около 250 000 штыков и сабель. В свою очередь, против русского Северо-Западного фронта немцы выставили 17 пехотных и 1 кавалерийскую дивизии при 1116 орудиях. Общая численность — 190 000 человек, без учета корпуса Войрша (30 000 штыков), отправленного на поддержку австрийцев.

Между тем если считать по числу эскадронов, то соотношение кавалерии противоборствующих сторон окажется вовсе не 8,5:1. Необходимо учитывать, что немцы имели очень сильную войсковую конницу, не входившую в состав кавалерийских дивизий, а придаваемую пехотным дивизиям и корпусам. Так, в составе 1-й кавалерийской дивизии 8-й германской армии находилось двадцать четыре эскадрона, а при корпусах и пехотных дивизиях состояло еще в два с половиной раза больше конницы — шестьдесят пять эскадронов. Каждая германская пехотная дивизия имела до десяти конных эскадронов в качестве войсковой конницы. Поэтому при исчислении соотношения конных масс сторон надо помнить, что русские имели 196 эскадронов и сотен в 8,5 кавалерийской дивизии, а немцы — 89 эскадронов[227] и при этом всего одну кавалерийскую дивизию, прочая конница находилась при общевойсковых соединениях. То есть соотношение представляется 2,2:1 в пользу русских. Русские армейские корпуса также должны были иметь войсковую конницу, однако большая часть корпусов их не получила. Например, 13-й армейский корпус 2-й армии вовсе не имел кавалеристов, а 15-й армейский корпус имел слабый конный полк, составленный из полицейских казачьих формирований Варшавы: так, 8-я пехотная дивизия 15-го армейского корпуса имела для разведки только одну донскую отдельную казачью сотню третьей очереди[228].

Что такое войсковая конница? Это те кавалерийские части, что придавались общевойсковым соединениям в качестве средства ведения разведки. Авиация еще являлась слишком молодым и неоцененным родом войск, чтобы командиры могли отказаться от испытанной разведки. Если кавалерийские дивизии и бригады являлись частями своего рода войск — кавалерии, то войсковая конница — это исключительно разведка, «глаза и уши» армейских корпусов. О необходимости увеличения кавалерии в первую голову как войсковой перед войной знали. В феврале 1914 года, делая представление в Государственную Думу в отношении выделения кредитов, Главное управление Генерального штаба указывало: «Слабою чертою ныне действующих штатов кавалерийских полков является прежде всего то обстоятельство, что полки содержатся в недостаточном составе для того, чтобы выводить в строй как при мобилизации, так и при обучении в мирное время полное число рядов во взводах… Новые формирования по кавалерии определены по такому расчету, чтобы удовлетворить двум требованиям, а именно: иметь на военное время достаточной численности стратегическую конницу и в то же время обеспечить войсковой конницей пограничные корпуса»[229]. Однако провести увеличение конницы на двадцать шесть полков до начала войны не успели.

Вот и вышло, что наступавшие в неприятельские пределы пехотные дивизии двигались вслепую, будучи вынужденными самостоятельно вести разведку, что только притормаживало марш. Участник войны, выдающийся русский военный ученый, писал, что дивизионная кавалерия должна быть достаточно сильной. А именно — не менее одного перволинейного кавалерийского полка на пехотную дивизию. В результате же «первые операции в Восточной Пруссии ярко подтвердили правильность немецкого решения и неправильность нашего, согласно которому вся перволинейная кавалерия была сведена в крупные массы (кавалерийские дивизии и конные корпуса), а на долю линейных дивизий и армейских корпусов были предоставлены второочередные казачьи части, то есть кавалерия второго сорта. В результате наши линейные дивизии и армейские корпуса завязывали бой вслепую и подвергались неожиданному охвату флангов »[230].

В чем важность войсковой конницы? Приведем простой пример. Когда корпуса 2-й армии двигались в глубь Восточной Пруссии, то вплоть до 12 августа (сражение под Орлау — Франкенау) они не встречали перед собой противника. То есть двигались в глухую «пустоту». Однако же в каждой деревушке, в каждом блокгаузе, не говоря уже о крохотных восточнопрусских городках, по русским стреляли. Это были немногочисленные отрядики жандармерии и добровольческих обществ, состоящие из местных уроженцев. Как правило, эти люди имели в укрытии лошадей или велосипеды, что позволяло им при приближении русской пехоты уходить в глубь провинции. То есть при каждом таком выстреле русские пехотные авангарды были вынуждены разворачиваться, притормаживать свое движение и затем продвигаться вперед с надлежащей для того осторожностью. А будь в корпусах 2-й армии войсковая конница, то казачьи сотни легко «зачищали» бы все те пункты, откуда раздавались выстрелы, не вынуждая пехоту тормозить свой марш-маневр.

Этот пример только для непосредственной тактики. Важнейшая же задача войсковой конницы — ведение разведки. Ведь понятно, что если конники обнаружат впереди значительное скопление противника, то командиры армейских корпусов вовремя подтянут войска, развернут артиллерию, выберут удобные для прикрытия флангов объекты местности. В противном случае, как то и было в жизни, русская пехота «неожиданно» натыкалась на врага, имевшего преимущество в завязке сражения, так как немецкая пехота и артиллерия располагались на заблаговременно подготовленной позиции, что позволяло противнику вести бой с меньшим для себя уроном. И даже 1-я русская армия, имевшая впереди себя шесть с половиной дивизий, наступая на коротком фронте (сорок пять верст), всегда получавшая разведывательные сведения, но и тогда сражение под Гумбинненом, решившее исход Первой мировой войны[231], произошло для штаба 1-й армии сравнительно неожиданно. Так что говорить про 2-ю армию, где кавалерия прикрывала фланги, оставив центр, погибший под Танненбергом, без разведки? Более того — в ходе германского маневра по окружению 2-й армии русские кавалерийские дивизии, действовавшие на флангах армии, дрались в спешенном строю, пытаясь помочь своей пехоте в отражении атак рвавшегося в тыл русскому центру противника. В чем здесь соль? Все очень просто — огневая мощь кавалерийской дивизии равняется одному пехотному батальону, максимум — двум. Так что велика ли была эта помощь, если даже левый фланг 2-й армии — 1-й армейский корпус при поддержке 3-й гвардейской пехотной дивизии (без двух пехотных полков) — не сумел сдержать натиск германского 1-го армейского корпуса, поддерживаемого ландвером? Надо было использовать силу маневра, вынуждая врага останавливать фронтальные атаки угрозой с флангов, а конники дрались как простые пехотинцы. Неудивительно поэтому, что в докладе правительственной комиссии по поводу расследования причин гибели 2-й армии под Танненбергом в качестве одного из главных обстоятельств, имевших гибельное влияние на успех операции 2-й армии, указывалось именно на отсутствие войсковой конницы и, следовательно, разведки. Доклад генерал-адъютанта Пантелеева гласил: «…несвоевременное прибытие корпусной и дивизионной конницы и полная неподготовленность их для выполнения своих задач. Вследствие этого не только ближайшая разведка противника была поставлена крайне неудовлетворительно, но даже пространство, пройденное нашими войсками, оставалось совершенно неосмотренным, особенно лес, города и селения. Поэтому партизаны (то есть некомбатанты. — Авт.) противника имели полную возможность укрыться и, пользуясь широко развитой в Восточной Пруссии телефонной сетью, доставлять своим войскам подробные сведения о наших войсках». Вторая причина — открытая связь и незашифрованные радиотелеграммы[232].

И еще. Если немногочисленная русская войсковая конница армейских корпусов и отдельных дивизий комплектовалась из второочередных казачьих сотен, то немцы, напротив, имели в подобных конных подразделениях лучшие конные полки. Вследствие этого противник проводил более успешную конную разведку, нежели русские, сосредоточивавшие кавалерийские дивизии на флангах наступающих группировок или в промежутках между ними, а слабая русская войсковая конница никоим образом не могла проникнуть сквозь завесу германской войсковой конницы. Этот подход в германской армии не был случайным. К нему подвели итоги кайзеровских маневров 1909, 1910и 1911 годов. По результатам данных маневров для офицеров Генерального штаба была составлена специальная брошюра. В разделе «Разведка» этой брошюры говорилось: «Соединение полков дивизионной конницы в корпусную кавалерийскую бригаду может быть рекомендовано лишь в самых редких случаях. Опыт императорских маневров 1911 года дает основания к тому, чтобы предостеречь против отнимания у пехотных дивизий приданной им кавалерии для каких-либо посторонних целей»[233].

Можно сказать еще несколько слов о качестве русской войсковой конницы (даже и той, что была) в начале войны. Как уже говорилось, войсковая кавалерия русских корпусов в начале войны должна была состоять из казачьих сотен 2-й и 3-й очереди. Именно эти конники должны были вести войсковую разведку, являясь «ушами и глазами» пехотных масс. Между тем Г.С. Иссерсон в своей работе приводит любопытный документ из архива погибшей в августе 1914 года в Восточной Пруссии 2-й армии, где наряду с прочим характеризуются как раз эти казаки. В цитируемом документе речь идет о попытке прорыва штаба командарма-2 ген. А.В. Самсонова из кольца окружения: «…При выходе из деревни Саддек ехавший впереди разъезд казаков конвоя был обстрелян пулеметами. Конвой командующего армией состоял из донских казаков, частью второй, частью третьей очереди. При первых же выстрелах казаки немедленно свернули с дороги за кусты. Командующий армией обратился к ним с короткой речью, призывая их к исполнению долга. Полковник Вялов начал их строить, чтобы вести в атаку, но казаки толпой мялись на одном месте, не выражая желания выйти из-за прикрывающих их кустов. Тогда гв. штабс-капитан Дюсиметьер с криком «ура» бросился по направлению к пулеметам. За ним бросились полковник Вялов и часть остальных офицеров штаба. Лишь тогда казаки решились: с громким гиком и криком, с беспорядочной стрельбой в воздух, нестройной толпой понеслись они за офицерами, но, не дойдя шагов пятидесяти до пулемета, когда три казака были сбиты с лошадей, они свернули влево, в находящийся в этом направлении лесок…»[234].

Итак, у русских такое важнейшее средство ведения операции, как войсковая конница, в первых сражениях на русско-германском фронте практически отсутствовало. Исследователь с горечью пишет: «Что касается использования кавалерии [1-й армии], то ей предназначалась весьма пассивная роль: одна дивизия назначалась на поддержание связи между корпусами, точнее, на заполнение разрыва; одна — для разведки и одна — для обеспечения, между тем как от кавалерийских дивизий можно было потребовать большего. Правда, командующий высказывал в своей директиве лишь общие пожелания в духе требований строевого кавалерийского устава, но конкретной задачи не поставил. Не сделал этого и ген. Самсонов, остававшийся на идейных позициях печальной памяти русско-японской войны, где конница, в том числе и Сибирская каз. дивизия, которой командовал ген. Самсонов, подвизалась на задачах подобного рода»[235]. Действительно, даже и в 1-ю армию к началу операции еще не успели прибыть второочередные казачьи полки. То есть те конные подразделения, что должны были составить корпусную конницу, предназначенную для ведения разведывательной службы. Поэтому командованием для корпусов были выделены казачьи полки 2-й и 3-й кавалерийских дивизий, а также 1-й драгунский Московский и 2-й гусарский Павлоградский полки — всего двенадцать эскадронов и двенадцать сотен. Вся остальная армейская (не казаки) кавалерия в девяносто четыре эскадрона и шесть сотен подчинялась армейскому командованию. Зато в армиях Юго-Западного фронта проблема была решена: здесь войсковая конница армейских корпусов составляла один или два казачьих полка, а также одну отдельную казачью сотню. Согласно планам войны еще в ходе проведения мобилизации русская кавалерия должна была совершить набег на территорию противника. Для Северо-Западного фронта эта кавалерия сосредоточивалась в 1-й армии и должна была действовать, как показано выше, в весьма неблагоприятных для выполнения поставленной задачи условиях. При сосредоточении ряд офицеров высших штабов предлагал провести конные набеги на территорию противника отдельными кавалерийскими дивизиями, так как надежд на успех большой конной массы было мало. Еще одной из причин такого удара была надежда на то, что немцы сами перейдут в наступление и подставятся под контрудар сосредоточивающейся русской армии. Правда, после войны ген. Н.Н. Головин сообщал, что русские не собирались производить конного рейда в Восточную Пруссию, дабы втянуть Германию в наступательную войну на Востоке. Головин пишет, что русская кавалерия образца 1914 года была годна лишь к оборонительной войне на собственной территории, где наличествовали обширные пространства, пригодные для действия кавалерийских масс. Восточная Пруссия же была защищена многочисленными строениями деревушек и городков, где открытая местность прикрывалась в том числе и колючей проволокой. Но самое главное, что немцы имели разветвленную сеть путей сообщения, что позволяло им маневрировать немногочисленными резервами. Впрочем, об Австро-Венгрии Н.Н. Головин в данном контексте вовсе не упоминает[236].

Казалось бы, что русская конница, еще до войны придвинутая к государственной границе, должна была бы иметь успех в своих действиях в приграничье. Но ведь германский Большой Генеральный штаб, превосходно знавший о русских планах, также не бездействовал. Во-первых, неприятель сразу же образовывал из призывников, проживающих в пограничных районах, ландштурменные подразделения. Это позволяло сразу же по объявлении войны прикрыть границу вплоть до прибытия регулярных войск. Во-вторых, система мелких, но тем не менее стеснявших действия маневренной конной массы укреплений в Восточной Пруссии не позволяла провести масштабный набег. А производить мелкие уколы означало зря разбрасывать силы, так как в бою с пехотой по своей огневой мощи спешенная кавалерийская дивизия не превосходит своей силой двух пехотных батальонов. Кроме того, немцы сумели поставить себе на службу технику, что сильно помогало им на протяжении всей Восточно-Прусской операции. Например, генерал-квартирмейстер Ставки ген. Ю.Н. Данилов (очевидно, немного преувеличивая) сообщает: «Что касается действий нашей кавалерии, то надо отметить, что главным врагом ее в Восточной Пруссии явились вооруженные броневые автомобили, впервые появившиеся на полях сражений, и отряды немецких мотоциклистов и самокатчиков, кои, пользуясь развитою сетью шоссейных дорог, значительно стесняли свободу действий наших конных отрядов»[237].

Соответственно, попытка русской армейской кавалерии 1-й армии произвести набег в Восточную Пруссию окончилась неудачей. Причем речь здесь идет не о пространственном вторжении русских конников на неприятельскую территорию (русская конница в ряде случаев пробивалась в глубь немецкой земли до пятидесяти верст), а о выполнении поставленной задачи. Основная причина неудачи заключалась в быстрой постановке немцами под ружье призывного контингента пограничной полосы. Для достижения этого еще в мирное время были разработаны графики проведения мобилизационных мероприятий, привлечены военизированные добровольческие общества и организации, которыми в начале двадцатого века изобиловала Германия, выстроена система складов оружия. Русская конница просто не успевала перейти границу раньше, чем германцы уже были готовы оказать ей организованное сопротивление. Так, участник вторжения в Восточную Пруссию впоследствии вспоминал: «… благоприятными для вторжения в Восточную Пруссию могли быть только первые четыре дня мобилизации, потому что на пятый день германские войска первой линии были вполне готовы к бою. К тому же немцы собрали еще перед самым объявлением мобилизации сильные команды вооруженных местных жителей во всей пограничной полосе: в узлах дорог, у всех таможенных застав и у железнодорожных сооружений. А с первого дня мобилизации они составили из пограничного ландштурма, поддержанного частями ландвера и многочисленной дивизионной конницей, плотную завесу, которая закрыла границу против вторжения нашей конницы. Для того чтобы придать упругий, подвижной, маневренный характер своей плотной завесе, они использовали свои многочисленные железные дороги, частные автомобили, обывательские повозки и подземные телефоны… Устойчивая немецкая завеса сильно мешала нам пробиться внутрь страны для освещения разведкой районов скопления противника, его сил и намерений»[238].

Также оборонительным действиям германских подразделений должна была способствовать и география местности. А именно — перемешанные между собой леса и озера. В первую очередь это относится к Мазурской озерной системе, которая, словно щитом, закрывала Восточную Пруссию от русского вторжения со стороны Немана. То есть как раз со стороны полосы наступления 1-й русской армии. Все это знали и в России, но что же можно было поделать? Согласно предположениям русского Генерального штаба, оборонительная линия Мазурских озер должна была:

«1) в первые дни мобилизации обезопасить внутренность [Восточно-Прусского] района от разрушительных попыток нашей кавалерии, суживая полосу ее свободного движения в пределы района;

2) прикрыть сосредоточение внутри района германских сил, задерживая наше наступление в кратчайшем направлении и заставляя нас или форсировать эту преграду, или предпринимать обходы, которые заставят нас, кроме потери времени, еще и приблизиться к сфере влияния крепостей Кенигсберга или Торна»[239].

Нельзя забыть и о том, что русская кавалерия должна была выполнять две задачи: набег в Германию и прикрытие собственного сосредоточения. Если против Австро-Венгрии (Юго-Западный фронт) ставилась задача прежде всего прикрытия, то для 1-й армии Северо-Западного фронта — набега. Но ведь и вторую задачу никто не исключал. Поэтому осторожничавшие русские кавалерийские начальники и старались отлынивать от первой задачи — активной, одновременно тщательно выполняя вторую задачу — пассивную. Н.Н. Головин справедливо пишет: «Мы считаем, что одной из основных причин того, что большей части нашей армейской конницы не удавалось в первый период войны… глубокое проникновение [на неприятельскую территорию], являлось то, что все ее действия были связаны необходимостью выполнения также и задач по прикрытию районов сосредоточения, то есть тех задач, которые должна была бы выполнять дивизионная (то есть войсковая) кавалерия, поддержанная подвижными пехотными частями»[240].

Главной же причиной неуспеха стал сам характер использования кавалерии для производства набега. Этот набег готовился в течение многих лет, а на практике окончился пшиком. Как говорится, «гора родила мышь». Конница получила ограниченные задачи на разрушение железнодорожной сети с целью помешать эвакуации приграничья и маневрам противника, в то время как следовало, наверное, бить живую силу неприятеля. Разброс конницы в качестве прикрытия сосредотачивающихся в приграничной полосе войск проводился в жизнь без учета дальнейших действий русской конницы большими массами. Правда, этот тезис неприменим как раз к 1-й армии. Но здесь и фронт развертывания был весьма невелик, а количество кавалерийских дивизий в связи с планами набега в пределы Восточной Пруссии велико. Как считает участник войны — кавалерист (начальник штаба Кавказского кавалерийского корпуса в 1916 году), «этот конный кордон являлся не более как историческим пережитком, так как это развертывание конницы в приграничной полосе было отражением задач массового вторжения конницы в район мобилизации и сосредоточения противника с целью смешать карты в начинающейся стратегической игре. Впоследствии, по различным причинам, наше высшее командование отказалось от идеи массового вторжения и ограничилось лишь частными задачами некоторым кавалерийским дивизиям по разрушению участков железнодорожных магистралей на территории противника. Таким образом, кордонное расположение конницы хотя и оставалось, но уже как форма, лишенная своего прежнего содержания. Этот план развертывания говорит о полном отсутствии сознания у нашего высшего командования идеи использования крупных кавалерийских масс на важнейших направлениях»[241].

Итак, как уже было сказано, стратегической конной группировкой 1-й армии стала группа, объединенная под начальствованием конкомдива-2 ген. Г. Хана Нахичеванского. В этой должности Хан пробыл всю Восточно-Прусскую наступательную операцию. Первоначально, когда конница использовалась лишь для прикрытия мобилизации и сосредоточения в приграничных районах, Хан Нахичеванский был назначен начальником конного отряда из 2-й и 3-й гвардейских кавалерийских дивизий. Но уже 21 июля, на третий день войны, он стал начальником «правой группы армейской конницы» в составе 1-й гвардейской, 2-й гвардейской, а также 2-й и 3-й кавалерийских дивизий, в чьих рядах состояло семьдесят шесть эскадронов при сорока восьми орудиях и тридцати двух пулеметах.

Прежде всего эта конная масса должна была вести разведку перед фронтом 1-й армии, пользуясь несомненным преимуществом перед германской кавалерией, также выдвинутой вперед. Но как раз с этим группа Хана справилась хуже всего. Поэтому-то, невзирая на большое количество конницы, в течение всей операции штаб 1-й армии имел самые смутные сведения о противнике. Именно поэтому первые сражения — под Сталлупененом и Гумбинненом — стали для 1-й армии неожиданными. Именно поэтому командарм-1 не смог выявить сути германского маневра после Гумбинненской победы (перегруппировка немцев против 2-й русской армии). Именно поэтому в ходе контрнаступления 8-й германской армии в двадцатых числах августа (маневр главных сил неприятеля в промежутки между Мазурскими озерами и выход врага на южный фланг 1-й армии), генерал Ренненкампф также ничего не знал о передвижениях противника буквально до самого последнего момента. В какой-то степени это оправдывается неверной подготовкой русской конницы мирного времени: «Хотя в мирное время усиленно готовили кавалерию к разведывательной службе, но готовили главным образом мелкие части; в организации разведки практиковались главным образом на маневрах. Причем обычно разыгрывался первый, так сказать, акт разведки: выдвижение разведывательных частей для разыскания неприятеля, когда он находится далеко; организация разведки после прорыва передового неприятельского расположения практиковалась редко, о ней не думали или думали очень мало…»[242].

Согласно предвоенным взглядам, считалось, что каждая армия будет самостоятельно осуществлять свою операцию, поставленную перед ней высшим командованием. Таким образом, армии имели открытые фланги и сами заботились об их обеспечении. Армейские резервы и общий порядок строился в один эшелон. Потому командармы и ставили на фланги конницу, чтобы прикрыть их, зато здесь от нее все равно не было особенного толку, так как вести разведку перед общим фронтом было некем. Особенно пагубно это сказалось на 2-й армии, имевшей втрое больший фронт наступления, чем 1-я армия, а также и вдвое меньше кавалерии. Таким образом, на первом этапе борьбы предусматривалась только армейская операция, в то время как фронтовые управления создавались скорее для координации действий армий, а не для объединения их усилий во имя успеха общефронтовой операции.

Отметим, что в начале войны фронтовую организацию имели только русские. И французы, и немцы, и австро-венгры, создавая отдельные группировки на второстепенных фронтах (австрийцы против Сербии или немцы против России), подчиняли деятельность всех армий на главном театре военных действий Верховному Главнокомандованию. Опыт войны подтвердил, что русские избрали правильный путь, а потому уже в 1914 году все стороны стали создавать управления группами армий (фронтами). Возвращаясь же к августу 1914 года, следует сказать, что и неудивительно, что главнокомандующий армий Северо-Западного фронта ген. Я.Г. Жилинский не смог скоординировать действия армий, а на Юго-Западном фронте армии действовали раздробленно (особенно командарм-4 ген. А.Е. Эверт). Так что фланги армий прикрывались, по сути, самостоятельной оперативной конницей, подчиненной тому или иному командарму, который зачастую не знал, что ему делать с вверенной кавалерией. В итоге конница явилась скорее не средством развития успеха действия всей армии, а средством прикрытия уязвимых мест общего боевого порядка. Исследователь-эмигрант правильно пишет: «В первоначальных, как и в последующих, операциях русских войск в Пруссии характерным было то, что при наличии большого количества и лучшей русской конницы отсутствовала совершенно между частями связь. Конница не знала, что происходит на фронте главных сил, фланги которых она обеспечивала, и в армии не было никаких сведений о деятельности конницы»[243].

Всего лишь менее чем через две недели по объявлении мобилизации (и войны) 1-я русская армия двинулась вперед. Выполнение межсоюзных соглашений с Францией предполагало наступление русских в пределы Германии еще до окончания мобилизационных мероприятий. Цель — вынудить германское командование перебросить часть своих сил из Франции на Восток, ослабив тем самым главные силы, долженствовавшие согласно «Плану Шлиффена» в шестинедельный срок вывести Францию из войны. Впереди армейских корпусов 1-й армии шла кавалерия, имевшая в своем составе превосходные кадры и уже успевшая провести ряд стычек по государственной границе.

Согласно директиве главкосевзапа ген. Я.Г. Жилинского конница 1-й армии должна была отрезать немцев от Кенигсберга, то есть перерезать сильную железнодорожную магистраль. Соответственно, стратегическая конница ген. Г. Хана Нахичеванского располагалась на правом (северном) фланге 1-й армии. Левый фланг, примыкавший к Мазурским озерам, обеспечивался 1-й кавалерийской дивизией ген. В.И. Гурко. Как именно двигалась русская конница по неприятельской территории? Прежде всего надо сказать, что русские кавалерийские командиры готовили свои войска к конному бою. То есть к столкновению с неприятельской кавалерией. Действительно, на Юго-Западном фронте русские кавалеристы имели несколько боев с австро-венгерской кавалерией, о чем будет сказано ниже. Однако в Восточной Пруссии одна-единственная немецкая кавалерийская дивизия, естественно, не собиралась участвовать в конном бою с пятью русскими кавдивизиями.

Таким образом, русская конница должна была преодолевать оборону германской пехоты (ландштурма и ландвера, так как полевые корпуса не использовались противником вне общевойскового боя), усиленную искусственными препятствиями. Иными словами, русские кавалеристы вынужденно выступили в роли ездящей пехоты, так как бой велся ими в пешем строю. Первый же выстрел немца из-за закрытия вел к спешиванию части передовых подразделений и медленному пешему наступлению на препятствие. В это время вся прочая конная масса ждала, чем кончится дело. Между тем продолжительный стрелковый бой чрезвычайно невыгоден для кавалерии как подвижной силы высокоманевренного типа. Так что нельзя давать врагу возможности втянуть себя в пешую перестрелку. Однако русские командиры, как нарочно, втягивали конницу в затяжные пешие бои, вынуждая кавалерию бездействовать как средство маневра и давления на неприятельские фланги. В первом же бою русской кавалерии (1-я кавалерийская дивизия) у Маркграбова в Восточной Пруссии 1 августа на практике было выявлено «неумение вести наступательный бой спешенной кавалерией и непонимание того, чем он отличается от такого же боя пехоты»[244].

Первым существенным препятствием на пути русского вторжения должна была стать укрепленная линия рек Ангерап и Инстер, находившаяся немного в глубине немецкой территории — примерно в пятидесяти верстах от границы. Перед войной русский Генеральный штаб сообщал: «Данные о реке Ангерапе, в связи с нахождением на ее правом фланге сильно укрепленной группы Мазурских озер, дают основание заключить, что немцы, по всей вероятности, в полной мере используют те затруднения, которые эта река и главным образом ее долина представят нашему наступлению. Во всяком случае, река Ангерап явится очень серьезным препятствием для нашей кавалерии в случае ее попытки проникнуть в район сосредоточения германской армии в обход с севера Мазурской озерной линии»[245]. Тем не менее все вышло не так. Действия командира германского 1-го армейского корпуса вынудили 8-ю германскую армию принять бой восточнее этой линии. В сражениях при Сталлупенене и Гумбиннене немцы потерпели поражение и оставили эту линию без боя.

4 августа, практически сразу же после перехода государственной границы, русский 3-й армейский корпус ген. Н.А. Епанчина столкнулся с германским 1-м армейским корпусом ген. Г. фон Франсуа. Это немецкое соединение комплектовалось из местных уроженцев, и потому и личный состав, и комкор-1 горели желанием немедленно вступить в бой. Ожесточенный бой протекал с переменным успехом, но подход остальных армейских корпусов 1-й армии — 4-го и 20-го — вынудил немцев отступить. В свою очередь, командующий 8-й германской армией ген. М. фон Притвиц унд Гаффрон также стал выдвигать всю армию вперед, навстречу наступавшим русским, оставляя укрепленную линию рек Ангерап — Инстер в своем тылу.

Что же делала в период Сталлупененского сражения русская кавалерия, которая, по идее, должна была идти впереди армии и нести в том числе и разведывательные функции? А ничего не делала! Появившись на поле боя, конница бездействовала, предоставляя пехоте вести свой собственный бой. Генерал Франсуа вел сражение, нисколько не опасаясь за свой тыл и не боясь быть отрезанным, — русская кавалерия пассивно осталась в стороне от сражения. Напомним, что командарм-1 сам являлся кавалеристом, а потому, узнав о подробностях боя под Сталлупененом, ген. П.К. Ренненкампф не смог сдержать своего негодования действиями конного отряда ген. Г. Хана Нахичеванского. Телеграмма командарма-1 Хану от 6 августа гласила: «Деятельность вашего конного отряда в бою 4 августа крайне неудовлетворительна. Пехота вела упорный, тяжелый бой, конница обязана была помочь появлением не только на фланге, но и в тылу неприятеля, не считаясь с числом верст, — это привело бы к меньшим потерям у нас и к тяжелому поражению неприятеля. В будущем приказываю быть более энергичным, подвижным, помнить, что у вас сорок восемь орудий, которые направлением в тыл неприятеля принесут громадное поражение»[246].

В свою очередь, через два дня в первое сражение вступила и конная группа ген. Г. Хана Нахичеванского. Причем Хан Нахичеванский позволил втянуть свой корпус (а четыре кавалерийские дивизии — это даже и не корпус, а чуть ли не Конная армия) в отдельный бой с немецкой пехотой. Иными словами, оставшись в стороне от общевойскового сражения под Сталлупененом, начальник стратегической конницы провел свой собственный бой, причем провел его самым что ни на есть бездарным образом, тяжело сказавшимся на последующих действиях всей 1-й армии. Это сражение протекало в районе двух немецких местечек Краупишкен — Каушена и велось с немецкой стороны всего лишь одной германской 2-й ландверной бригадой.

Повторимся, в то время как с русской стороны дрались четыре перволинейные кавалерийские дивизии (до двенадцати тысяч сабель), то с германской — одна ландверная бригада (шесть пехотных второлинейных батальонов). Немцы имели две артиллерийские батареи против восьми. Что самое удивительное — противник смог удержать русских. В бою у Каушена Хан использовал семьдесят спешенных эскадронов (около десяти тысяч человек) при восьми конных батареях против не более шести тысяч немецких ландверистов.

Понятно, что непосредственного перевеса в живой силе русские почти не имели, так как при спешивании треть бойцов является коноводами. То есть в самом бою участвовало не более семи тысяч русских солдат и офицеров. Хан Нахичеванский забыл простую истину, что конница прежде всего все-таки должна действовать в конном строю. Очевидно, таким же образом воевали многие кавалерийские начальники, если в приказе от 25 ноября 1915 года начальник 3-го кавалерийского корпуса ген. граф Ф.А. Келлер еще раз указывал: «Надо только помнить, что сила конницы заключается в стремительности конных атак и в способности к быстрому маневрированию. Численность спешенной конницы слишком мала, силы ее незначительны, вследствие чего в пеших строях конница не может развить ни могучего натиска при наступлении, ни упорства в обороне, а маневрирование ее сковано коноводами»[247].

Однако немцы сражались с успехом. Причина тому — отвратительная организация боя с русской стороны. Вместо того чтобы обойти противника конницей, создать угрозу его флангам и вынудить отступить с подготовленных рубежей, четыре русские кавалерийские дивизии атаковали неприятельскую пехоту в трех плотных колоннах на фронте всего в шесть вёрст. Исследователь говорит: «Конница вместо того, чтобы использовать свою подвижность и искать возможность охвата пехоты ландверной бригады, спешивалась и вступала в пеший бой. Бой корпусом продолжался целый день, к вечеру [германская] пехота отошла, потеряв две пушки, но конный корпус, понеся большие потери, не мог не только продолжать дальнейшее движение, но и отойти назад для приведения частей в порядок»[248].

Кроме того, под Каушеном русские атаковали в полный рост, почему и несли большие потери наряду с тем, что не смогли выбить противника с его позиций. Элитная кавалерия посчитала, что наступать цепями, залегая, с перебежками, будет слишком унизительно для престижа русской кавалерии. Лучше бы командиры подумали о выполнении боевой задачи! Эскадроны были перемолоты огневым боем, немцы держались, и исход сражения решил последний эскадрон Конного полка ротмистра барона П.Н. Врангеля фон Люденгофа. Эскадрон Врангеля атаковал германскую батарею, стоявшую на этом же берегу реки Инстер, где и шел бой (другая батарея била из-за водной преграды), и ценой больших потерь, включая всех офицеров, кроме самого Врангеля, уцелевшего чудом, взял ее. Этот эпизод сделал Врангеля популярным, и впоследствии он быстро пошел в гору, став к концу войны командиром кавалерийского корпуса, а затем — лидером Белого движения на Юге России в годы Гражданской войны.

Атака в конном строю на батарею смутила врага и вынудила его отступить. Артиллеристы взятой батареи были изрублены на месте. Напомним, что большая часть немецкой артиллерии била из-за реки. 4-й эскадрон лейб-гусарского полка был назначен охранять обоз 1-го разряда и потому не принял участия в бою. Общие потери русских в бою у Каушена составили 46 офицеров, 329 солдат и 369 лошадей. К большим потерям привела тактика действий — лобовой удар в спешенных порядках, без малейшего использования конного маневра против флангов. «Действуя в спешенном бою, начальники русской конницы направляли удар обычно в лоб неприятелю, но без особой настойчивости в достижении поставленной себе цели. Наступление, встреченное огнем, останавливалось, и в большинстве случаев завязывался тягучий стрелковый бой, равномерный по всему фронту, а затем под прикрытием огня конной артиллерии, приковывающего противника к месту, начинался отход русской конницы»[249].

Кроме того, непропорционально велики оказались потери среди офицерского состава: один офицер на семь солдат. Для сравнения: кадровая предвоенная армия — примерно один к тридцати, армия после мобилизации — один к шестидесяти, к ноябрю 1916 года — один к сорока. Оценивая характер и значение таких потерь, офицер штаба 2-й армии августа 1914 года пишет: «Это — офицерский комплект пятнадцати эскадронов. Это — сорок шесть офицерских разъездов, которые могли бы осветить самые отдаленные и медвежьи углы Восточной Пруссии в то время, когда сто пятьдесят тысяч русской пехоты ходили вслепую и не имели необходимых сведений о нем. Бессмысленное и преступное уничтожение командного состава высокого качества при нашем тройном превосходстве в артиллерии»[250].

Безусловно, потери среди командиров, как правило, ниже, нежели среди рядового состава. Однако соотношение один к семи и впрямь является «бессмысленным и преступным». Можно привести в качестве примера неудачный бой 4-й пехотной дивизии ген. Н.М. Комарова (6-й армейский корпус ген. А.А. Благовещенского) 13 августа 1914 года с частями германских 17-го армейского и 1-го резервного корпусов севернее Бишофсбурга. На 73 выбывших из строя офицеров пришлось 5283 нижних чина. Соотношение: один к семидесяти двум. Это и есть экономия офицерского корпуса, и без того весьма невеликого.

Также и общеармейские итоги этого боя стали для русских самыми плачевными. Вечером 6-го числа, после окончания боя, ген. Г. Хан Нахичеванский решил дать своему отряду отдых весь следующий день. Для этого он не только не закрепил за собой занятую территорию, что позволяло обеспечить правый фланг подходившей к Инстеру 1-й армии, но — отступил назад! В итоге немецкие ландверисты вновь закрепились на восточном берегу Инстера, а командарм-8 ген. М. фон Притвиц унд Гаффрон развернул здесь левый фланг своей армии в составе 1-го армейского корпуса, 1-й кавалерийской дивизии и кенигсбергского ландвера. Для прикрытия фланга своей армии Хан оставил кавалерийскую бригаду генерала Орановского (12 эскадронов при 8 пулеметах) — брата начальника штаба Северо-Западного фронта. Подчиненный оказался достойным своего начальника — эта бригада, не предупредив соседа — 20-й армейский корпус, ранним утром следующего дня отошла в тыл на тридцать километров и расположилась на отдых в деревне Шиленен.

На следующий день, 7 августа, произошло сражение под Гумбинненом, где столкнулись главные силы 8-й германской армии (три корпуса, кавдивизия и отдельные ландверные бригады) с 1-й русской армией (три армейских корпуса). Весь период боя русская конница находилась в тылу и бездействовала. Бездействие русской конницы в Гумбинненском сражении позволило германской 1-й кавалерийской дивизии ворваться в тылы русского 20-го армейского корпуса. А ведь комкор-20 ген. В.В. Смирнов был уверен, что его открытый правый фланг обеспечивается конницей — той самой кавбригадой генерала Орановского.

Немцы смяли 28-ю пехотную дивизию из состава 20-го армейского корпуса и прорвались в русский тыл. Порыв врага был остановлен самоотверженными действиями русских артиллеристов, стрелявших в упор картечью. Вслед за уже прорвавшейся 1-й кавалерийской дивизией шла немецкая пехота. Судьба сражения повисла на волоске (в этот момент германский центр был разгромлен 3-м армейским корпусом, но успех немцев на фланге мог свести на нет победоносную работу русской 27-й пехотной дивизии ген. А.-К. М. Адариди). В этот момент один из офицеров Генерального штаба, прикомандированный к коннице, не участвовавшей в сражении, вывел на оголенный фланг русского оборонительного фронта Павлоградский гусарский полк с двумя конными батареями. Артиллерийский огонь приостановил германский натиск и позволил пехотным командирам привести свои войска в порядок. Противник был отбит, а вкупе с успехом русских в центре вечером стал отступать в глубь Восточной Пруссии. Именно это сражение вынудило германское Верховное Командование растеряться, переоценить свой успех во Франции и перебросить на Восток два корпуса из ударного правого крыла в Бельгии, что решило исход битвы на Марне, а значит, и всей войны.

Таким образом, действия русской стратегической кавалерии в крупном сражении, судьбоносном сражении, не только не способствовали достижению победы, но даже едва не послужили причиной поражения. Генерал Орановский был отстранен командармом-1 от своего поста, а сместить Хана Нахичеванского не позволила Ставка Верховного Главнокомандования. То есть бездарно проведенный бой у Каушена имел последствием бездействие кавалерии под Гумбинненом. Хан должен был не бить в лоб по позициям немцев, а обойти Каушен и выйти противнику в тыл. Ведь напомним, что потери кавалерии составили четыреста человек при штатной численности в двенадцать тысяч сабель. Разве это повод для бездействия?

Одной только угрозой тылам немецкого левого крыла ген. Г. Хан Нахичеванский мог сковать немецкую инициативу и оттянуть на себя часть сил врага в Гумбинненском бою. Кавалерия должна была прикрыть правый фланг 1-й армии, но вместо этого даже отошла назад, совершенно оголив его. В результате армейская кавалерия 1-й армии ни разу в ходе Восточно-Прусской наступательной операции не приняла участия в общевойсковом бою всей армии. Особенности русской конной тактики в Восточной Пруссии описал участник войны: «…русские начальники действуют прямо в лоб неприятелю, маневрирование почти отсутствует, особенно в более ранних боях, бои ведутся почти исключительно в пешем строю, причем при наступлении и завязывается упорный и тягучий стрелковый бой. Действий резерва не видно, и дело сводится к равномерному действию по всему фронту без настойчивости в достижении поставленной себе цели; успех, когда он был, не используется, преследования нет»[251].

Одна из существенных причин бездействия армейской конницы группы ген. Г. Хана Нахичеванского во время сражения при Гумбиннене заключалась в отсутствии достаточного количества боеприпасов. То есть, расстреляв в Каушенском бою снаряды и патроны, кавалерия не смогла их вовремя пополнить. Дело в том, что организация стратегической конницы предусматривалась планами войны, но никоим образом не структурой подразделений в составе армий. Поэтому конница 1-й армии не имела своих артиллерийских парков. Предполагалось, что снаряды для стратегической конницы будут выделяться ближайшими пехотными частями. Таким образом, ввязавшись накануне Гумбиннена в бой у Каушена — Краупишкена, конники Хана расстреляли более половины имевшегося боекомплекта, а новых патронов и снарядов взять было неоткуда. Конница получила боеприпасы только 9 августа, после чего Хан Нахичеванский и возобновил движение конницы вперед.

То есть непродуманная организация вынудила командарма-1 ген. П. К. Ренненкампфа (Ренненкампф, напомним, и сам был кавалеристом!) отказаться от преследования отступавших немцев силами стратегической конницы сразу же по окончании Гумбинненского сражения. Но спрашивается: зачем же конница вела этот совершенно ненужный бой? Он был тем более не нужен, что вечером конница все равно отступила, а немцы вновь заняли свои только что сданные позиции. Кажется, что кавалерия вела какую-то свою собственную, совершенно отдельную от всей армии войну. О качествах русских кавалерийских начальников было известно и перед войной. Менять их никто бы не позволил, так как, помимо придворных связей, Верховным Главнокомандующим был назначен генерал-инспектор кавалерии великий князь Николай Николаевич. То есть человек, который и воспитал этих начальников.

Возможно, что исправить ситуацию смогли бы организационные мероприятия. А именно — усиление конной массы пехотными подразделениями, которые и вели бы фронтальные бои с неприятельскими заслонами, в то время как конница обходила бы фланги. Но разве можно было предположить такую бездарность? Говоря о предвоенном планировании Восточно-Прусской наступательной операции, отечественный военный историк и участник войны считает: «Главная вина Главкома Жилинского в том, что он, приняв командование Северо-Западным фронтом, не подверг пересмотру решений главного Генерального штаба, намеченных задолго до войны… Надо было развернуть три армии, поставив ближайшей целью овладение Летценским озерным районом. Конницу же Хана надо было усилить двумя имевшимися на фронте стрелковыми бригадами и развернуть в конную армию с подчинением непосредственно фронту»[252]. Представляется, что переменить организацию и планы не мог ни Жилинский, ни тем более Ренненкампф.

После победы под Гумбинненом 1-я русская армия двое суток стояла на месте, приводя себя в порядок. Ведь до этого момента войска двигались вперед без отдыха, не давая людям дневки (то есть — суточный отдых), и первая дневка была намечена штабом армии именно на 7-е число. Поэтому командарм-1 ген. П.К. Ренненкампф, на которого к тому же не оказывалось давления со стороны штаба фронта, где главкосевзап не сознавал значение решения первоочередной задачи — соединение флангов армий фронта западнее линии Мазурских озер, остановил войска. Следовало подтянуть и тылы, прежде всего — подвезти боеприпасы, так как продовольствия и фуража в столь богатой местности, как Восточная Пруссия, и так хватало. Участники Восточно-Прусской наступательной операции в один голос свидетельствуют, что 1-я армия не нуждалась в продфураже (чего не было во 2-й армии, наступавшей в малонаселенной местности).

Главное, в чем обвиняют генерала Ренненкампфа относительно его действий в операции, — это отсутствие преследования отступающей 8-й германской армии после Гумбинненского боя. Конечно, штаб 1-й армии допустил массу ошибок. Это и непонимание сути операции — смыкание флангов 1-й и 2-й армий. Это и необходимость поддержания боевого соприкосновения с отходящим в глубь Восточной Пруссии противником, чтобы не позволить ему провести перегруппировку для удара по 2-й армии. И много чего еще. Для нашей же темы важно следующее. Во-первых, командарм-1 не смог сместить с поста ген. Г. Хана Нахичеванского. Между тем Хан двинулся вперед вместе со всей армией только 9 августа, после трехсуточного отдыха! Что мог сделать в этой ситуации генерал Ренненкампф, если кавалерийский начальник игнорирует его прямые приказы, а убрать его невозможно?

Во-вторых, штаб 1-й армии (то есть не только сам командарм-1, но и его сотрудники) ошибся в том, что значительная часть немецкой группировки (не менее двух корпусов) отступила в крепость Кенигсберг. Именно так сделали бы русские (колебания Ставки и главнокомандования Северо-Западного фронта в 1915 году по поводу оставления крепостей в Польше) и делали австрийцы (Перемышль). Немцы поступили правильно: как можно было запереть в крепости половину полевой армии, когда решается судьба войны? Но русские сделали бы наоборот и, поставив себя на место врага, ошиблись. Кроме того, 1-й армейский корпус ген. Г. фон Франсуа действительно отступил в Кенигсберг. Но не для того, чтобы обороняться там, а для того, чтобы быть мгновенно переброшенным по железнодорожным магистралям через всю провинцию против левого фланга 2-й русской армии ген. А.В. Самсонова. Вот в этом ошибся штаб 1-й армии, и его не поправил точно таким же образом рассуждавший (приоритет обороны первоклассной крепости перед полевой борьбой) штаб фронта.

Неверно оценив обстановку, командарм-1 продолжил громоздить цепь ошибок. Основная масса войск 1-й армии двинулась для блокады крепости Кенигсберг, а не для преследования 8-й германской армии к Алленштей-ну. Вперед двинулись только авангарды и 1-я кавалерийская дивизия ген. В.И. Гурко. Вскоре эта ошибка была закреплена директивой главкосевзапа ген. Я.Г. Жилинского, прямо предписывавшей 1-й армии блокировать Кенигсберг и Летцен. Соответственную этой ошибке задачу получила и кавалерия — идти вперед, огибая Кенигсберг с целью воспрепятствовать уходу оттуда противника вдоль побережья Балтийского моря.

В какой-то мере такая задача была оправданна, так как именно таким образом из Кенигсберга был переброшен германский 1-й армейский корпус. Но разве могла конница по темпам движения угнаться за железными дорогами? В то время как русские кавалерийские авангарды вышли к западным фортам Кенигсберга, войска генерала Франсуа уже прорывались в тыл 2-й армии под Танненбергом — Сольдау. Опасливые же маневры командования стратегической кавалерии еще больше усугубляли ошибки штаба 1-й армии, так как ни о какой инициативе действий в отношении Хана Нахичеванского не приходится и говорить. «Командование армии правильно ставило задачи конному корпусу для операции на правом открытом фланге, но конница все-таки была разбросана по фронту… Бессмысленно конница передвигалась взад и вперед и не только прижималась к армии и обнажала иногда ее фланг, но и утомляла конский состав. Боязнь сближения с противником и опасение за фланг и тыл конницы особенно сказались в этой операции»[253].

Нельзя не упомянуть и о факторе поддержания связи. Так, немногочисленный отряд ген. В.И. Гурко (кавдивизия с бригадой), действовавший вместе с пехотой, получил искровую радиостанцию, а Хан Нахичеванский — нет. То есть связь с группой стратегической кавалерии поддерживалась преимущественно через посыльных. В итоге приказания отдавались через третьих лиц, с неизбежным запозданием и искажением в связи с изменившейся обстановкой. Поэтому штабу армии было очень удобно сваливать свои вины на кавалеристов, особенно если вспомнить, что четких приказов после Каушена Хану уже не отдавалось, а «сводки о противнике», ежедневно присылаемые ему ген. П.К. Ренненкампфом, ничего не говорили о своей собственной группировке всей 1-й армии.

Наступление русской конницы вокруг Кенигсберга продолжалось недолго. Авангарды русских уже обстреливали западные форты крепости, а центр занял Прейсиш-Эйлау. Но в этот момент штаб фронта неожиданно для себя сообразил, что 2-я армия терпит катастрофу. В связи с этим главкосевзап ген. Я.Г. Жилинский стал отдавать лихорадочные приказания по срочному маршу 1-й армии на помощь генералу Самсонову. В свою очередь, командарм-1, уже почуявший неладное и перебросивший к себе 2-й армейский корпус ген. С.М. Шейдемана, сам двинулся вперед. Приказ идти на выручку соседу был отдан и коннице — 16 августа.

В этот момент русская стратегическая кавалерия, не имея перед собой противника, беспрепятственно продвигалась по Восточной Пруссии, блокируя Кенигсберг. Как только выяснилось, что конная масса, в принципе, «простаивает», не выполняя своих функций, вследствие неумения П.К. Ренненкампфа и Г. Хана Нахичеванского использовать конницу сообразно ее силам и назначению, ее стали раздергивать по частям. Сначала вся масса группы Хана была переведена на южный берег реки Прегель, а на северной стороне остался отряд генерала Рауха — 2-я гвардейская кавалерийская дивизия. Затем, когда масса была повернута для помощи 2-й армии на Вормдитт, у Кенигсберга был оставлен генерал Казнаков с бригадой 1-й гвардейской кавалерийской дивизии. Впереди же пехоты 1-й армии на Алленштейн наступала 1-я кавалерийская дивизия ген. В.И. Гурко.

При этом все три отряда — Хана, Рауха и Гурко — двигались к 2-й армии порознь, не объединенные ни единым замыслом, ни общим командованием. То же положение сохранилось и после поворота германской 8-й армии против 1-й русской армии после победы под Танненбергом. Поэтому кавалерия и не сумела выполнить своих задач по разведке надвигавшегося противника и не воспрепятствовала его выходу на русский фланг. Фронтальное наступление изобилует кризисами в своем развитии. Поэтому необходимо развивать энергичный маневр по нажиму на растянувшиеся сообщения противника. Здесь существенную помощь может оказать решительное движение массы кавалерии, сосредоточенной на охватывающем крыле. Как считает А.А. Свечин, «выход массы конницы на сообщения неприятеля представляет хорошее начало для крупного оперативного успеха». Именно этого русские кавалерийские начальники делать и не умели. И все это при том, что конница несла сравнительно небольшие потери, если сравнивать их с пехотой (большие потери были только под Каушеном). Например, в лейб-гвардии Кирасирском полку (1-я гвардейская кавалерийская дивизия) за август 1914 года в ходе Восточно-Прусской наступательной операции погибло 6 офицеров и 42 нижних чина.

Вообще использование конницы проходило под знаком не столько боевой деятельности, сколько под знаменем изматывания сил людей и лошадей. Можно, конечно, сказать, что конница должна вести разведку, но реальная отдача здесь явилась минимальной — штаб 1-й армии вплоть до сообщения 15-го числа из штаба фронта даже и не подозревал, что 2-я армия охватывается противником с обоих флангов. То есть — не только от Сольдау, но и со стороны Бишофсбурга, где простое движение корпусов 1-й армии вперед вынудило бы врага остановиться и отступать за Алленштейн. Боевая сила эскадронов ослаблялась постоянной высылкой разъездов из отборных всадников полка, обыкновенно числом около взвода.

И нельзя сказать, что действиям русских мешал климат. Так, конница 1-й армии с 1 августа по 5 сентября только два раза попадала под дождь, такая стояла хорошая погода. Казалось бы — действуйте! И напомним, что, невзирая на дрянную организацию (сведение кавалерийских дивизий в стратегическую массу при отсутствии заблаговременно подготовленного штаба соответствующего уровня), русская конница если в чем и испытывала недохват, так только в боеприпасах. В. Рогвольд так оценивает итоги деятельности русской кавалерии в Восточно-Прусской операции: «В конечном счете нужно прийти к заключению, что если поход в Восточную Пруссию летом 1914 года оказался для русской кавалерии сравнительно легким и не вызвал больших лишений, то благодаря главным образом богатству страны. Организация кавалерийских дивизий и их снабжение были приноровлены к работе их в составе корпусов, не отходя далеко от своей пехоты. Как только из дивизий пришлось создать отряды армейской конницы, так сейчас же дали себя знать все недочеты по организации и снабжению, что отозвалось вредно на деятельности армейской конницы, создавая ей ненужные затруднения… Можно только удивляться, что обо всем этом не подумали заранее именно в русской армии, где самым планом войны предвиделось создание крупных отрядов армейской кавалерии и где раньше, до конца японской войны, имелись в мирное время кавалерийские корпуса»[254].

Для сравнения… Конница армий обоих фронтов должна была выполнять схожую работу. Это прежде всего — ведение разведки. А также — маневрирование на флангах неприятельских масс с целью оттягивания на себя части сил неприятеля. И понятно, что эти задачи выполнялись по-разному. Мы уже говорили о тех дневках, что не стеснялся устраивать своей коннице ген. Г. Хан Нахичеванский. Еще бы! Трое суток на одном месте при неучастии в общевойсковом сражении, оголении фланга армии перед сражением и отказе от преследования противника! Удивительно только, как это некоторые участники операции говорят о факте изматывания конницы — при такой-то боевой работе? В качестве сравнительного примера приведем письмо А.Е. Снесарева, начальника штаба 2-й казачьей Сводной дивизии (ген. А.А. Павлов) от 21 августа 1914 года. Эта дивизия входила в состав 8-й армии Юго-Западного фронта, сумев скрыть сосредоточение армии от глаз противника, а также проведшей в короткие сроки два кавалерийских боя. У Городка была разбита 5-я австро-венгерская кавалерийская дивизия, а затем у Джурина (у города Бучач) — 1-я кавалерийская дивизия. Обе указанные австрийские кавалерийские дивизии входили в группу ген. Г. Кёвесса фон Кёвессгаза, которая всего имела в своем составе три с половиной кавалерийские дивизии. А.Е. Снесарев пишет супруге из Ходорова: «Дорогой Женюрок! Пишу тебе еще, после вчера. В первый раз дневка после трех недель. Лошади наши измотались полностью, хотя удивительно, как выносливы»[255]. Сравните — первая дневка за три недели, и при каких результатах! Вот как надо воевать.

Как известно, кавалерия 1-й армии, с глобальным запозданием начавшая выдвигаться на помощь 2-й армии, не успела. Группа Хана Нахичеванского вообще не успела подойти к месту сражения, получив приказ на отход, как только 1-я армия была остановлена директивой штаба фронта. Лишь 1-я кавалерийская дивизия ген. В.И. Гурко подошла к Алленштейну, где провела огневой бой и была вынуждена отступить. В дальнейшем, на втором этапе Восточно-Прусской наступательной операции, кавалерия 1-й армии отступала вместе с армией под ударами усилившейся (переброска из Франции двух армейских корпусов и кавалерийской дивизии) 8-й германской армии. Теперь эту армию возглавляли уже ген. П. фон Бенкендорф унд фон Гинденбург (командарм) и ген. Э. Людендорф (начальник штаба).

В ходе отступления 1-й армии за рубеж реки Неман кавалерия ничем не проявила себя. Даже, напротив, пока пехота и артиллерия отбивали атаки неприятеля, конница отступала за боевые линии, становясь вне досягаемости германского огня. Разумеется, что при такой тактике кавалеристы не вели разведки и не могли послужить арьергардом, который позволял бы отступать пехоте и обозам. Короче говоря, конная группа ген. Г. Хана Нахичеванского явила разительный контраст с действиями конницы Юго-Западного фронта. А если говорить о больших массах — то с деятельностью 1-го кавалерийского корпуса ген. А.В. Новикова в сентябре месяце, на левом берегу Вислы. Офицер-пехотинец так говорит о коннице 1-й армии при отступлении армии из Восточной Пруссии во второй половине августа 1914 года: «Наша кавалерия нас не прикрывала. К нашей большой досаде, кавалерия генерала Хана Нахичеванского, пока днем мы вели бой, уходила далеко в тыл и там становилась биваком. Отбив немецкие атаки, мы шли дальше и через некоторое время подходили к биваку Хана Нахичеванского. Горели у них костры, что-то варилось, они отдыхали. И как только показывалась голова нашей колонны, костры тушились, раздавались команды «седлай!», «по коням!», «справа по три, рысью марш!». Кавалерия уходила вперед нас, а мы, утомленные, голодные, еле тащившие ноги, должны были освобождать шоссе для прохода кавалерии и идти по обочинам и канавам. На рысях уходила в тыл наша кавалерия, вместо того чтобы прикрывать наш отход и дать нам маленькую передышку»[256]. Наверное, эта краткая характеристика дает блестящую оценку Хану Нахичеванскому.

Итог образования конной группы в Восточной Пруссии был неутешителен. Причиной тому не столько сама личность генерала Хана Нахичеванского, сколько отсутствие вследствие расформирования кавалерийских корпусов подготовленного для управления большой конной массой командира и его штаба. Об опасности такого положения вещей били в набат еще до войны. Однако военный министр и Генеральный штаб не прислушивались к мнению наиболее передовых кавалерийских командиров. Еще в 1910 году князь Д.П. Багратион предвосхитил ненормальность образования сводных кавалерийских групп в начале Первой мировой войны при существующей организации и системе управления. Багратион писал: «Отсутствие должности «начальника кавалерии действующей армии», намеченного еще в мирное время из числа выдающихся образованных генералов нашей конницы, быть может, составляло одну из причин, почему наша конница в последних двух войнах не принесла существенной пользы ни на театре военных действий, ни на полях сражений. Как бы ни был талантлив главнокомандующий армий, даже в том благоприятном случае, если он сам по роду службы принадлежит кавалерии, его обязанности по общему управлению полумиллионной армией на громадном театре войны настолько сложны в современной боевой обстановке, что уму человеческому фактически не под силу уловить и сохранить свежим в памяти даже общие нити направления деятельности конницы, требующие громадного сосредоточенного, внимательного, неустанного и, главное, непрерывного напряжения ума, дабы работа конницы шла быстро и плодотворно. Только специально назначенное для сего лицо с крупным талантом, проведшее в рядах конницы всю службу и высокообразованное, может помочь главнокомандующему в этой сложной его работе»[257]. В качестве исторического примера Д.П. Багратион указывал, что даже такой военный гений, как Наполеон, назначил высшего кавалерийского начальника — маршала И. Мюрата.

По окончании Восточно-Прусской операции 1914 года полковник Генерального штаба Разгонов (старший адъютант оперативного управления штаба 2-й армии) представил свои мысли относительно тактики ведения боя (окружение неприятеля посредством «Канн»), где в том числе уделил место и действиям конницы. В частности, он говорил, что, «обняв противника с флангов, надо завершить его окружение, для чего может быть особенно полезна конница. Конные массы, способные и к огневому бою, явятся в настоящих сражениях, разыгрывающихся на десятках верст, подвижными резервами, которые будут наносить последние удары»[258]. Интересно, что мысль повторяется. Практически точно таким же образом, описанным в 1914 году русским офицером, пытавшимся осмыслить опыт неприятельской тактики, действовали танковые группировки фашистского вермахта, замыкавшие «мешки» окружения советских войск в 1941 году.

Исход Восточно-Прусской наступательной операции резко сказался на всех ее участниках с русской стороны. Командарм-2 ген. А.В. Самсонов застрелился. Два комкора 2-й армии попали в плен, а еще три были отстранены со своих постов сразу после окончания операции. Командарм-1 ген. П.К. Ренненкампф будет отстранен только в ноябре 1914 года по окончании Лодзинской оборонительной операции. Комкор-20 впоследствии станет командармом-2, а комкор-3 отправится в отставку в феврале 1915 года. Только комкор-4 пройдет всю войну на своем посту. Ген. Г. Хан Нахичеванский впоследствии будет командовать кавалерийскими корпусами и всегда — без успеха. Главкосевзап ген. Я.Г. Жилинский лишится своего поста и отправится во Францию русским военным представителем при союзном командовании. В январе 1915 года на комкора уйдет и начальник штаба Северо-Западного фронта ген. В.А. Орановский. Именно о нем больше всего сожалели знавшие его современники, в том числе и Б.М. Шапошников. В.Н. Дрейер вспоминал: «Орановский дальше корпуса не двинулся, хотя это был незаурядный генерал, превосходный военный, очень знающий и любимый всеми»[259].

К чему это перечисление? Ответ прост: все высшие чины Северо-Западного фронта — главкосевзап Жилинский, начштафррнта Орановский, командарм-1 Ренненкампф, командарм-2 Самсонов — были кавалеристами. Генералами от кавалерии. Действия русской конницы в Восточно-Прусской операции послужили ярким примером того, как масса кавалерийских начальников не умела использовать тот род войск, к которому принадлежала. Наверное, последующее их понижение (или отставка, или даже гибель) также не случайно. В гору пошел единственный кавалерист, отличившийся в этой операции, — конкомдив-1 ген. В. И. Гурко. Генерал от кавалерии Гурко в 1916 году командовал 5-й и Особой армиями, исполнял обязанности начальника штаба Верховного Главнокомандующего судьбоносной для Российской империи зимой 1917 года и был уволен с поста главнокомандующего армий Западного фронта лишь при Временном правительстве — в конце мая 1917 года.