Крах конного блицкрига. Кавалерия в Первой мировой войне

Глава 7 В БРУСИЛОВСКОМ ПРОРЫВЕ (1916)

В кампании 1915 года русская конница понесла относительно небольшие потери. Разумеется, относительно пехоты, которая успела по нескольку раз сменить состав своих полков. Последние кадры предвоенного времени, оставшиеся в строю после кровопролитных операций 1914 года, погибли именно в 1915 году. Конные же полки еще имели в своих рядах почти половину кадровиков. Во-первых, это обстоятельство объясняется тем фактом, что в современной войне главный упор делается на огонь. Развитие огнестрельного оружия — винтовки и пушки — сделало это оружие вдобавок еще и скорострельным. Скорострельные орудия и пулеметы сделали поле сражения, по выражению А.А. Свечина, «пустым». Отныне на поле непосредственного боя господствовала пуля, а не человек. Убедившись в невозможности кавалеристов атаковать посредством конного «шока», командование стало беречь кавалерию, оставляя на ее долю производство лишь частных атак на различных участках фронта с целью выручки отступавшей пехоты.

Вдобавок ко всему, стоит напомнить, что в кавалерию традиционно брали лучших людей из запасных подразделений. Поэтому задача сбережения кавалерии постепенно, к лету 1915 года, окончательно заняла приоритетное место в умах высших военачальников перед использованием конницы в общевойсковом бою. Попытка массового применения кавалерийских корпусов, объединенных в конную армию, в ходе ликвидации Свенцянского прорыва, не принесла всех тех плодов, что должна была бы дать. Конечно, русские остановили наступление противника, выиграв темпы развития операции и закрыв дорогу в тыл русского Западного фронта подоспевшими резервами.

Однако кавалерия действовала вяло и нерешительно, что обусловливалось уже качествами кавалерийских начальников. В связи с этим представляется неоптимистичной точка зрения Б.М. Шапошникова в отношении ген. В.А. Орановского, возглавлявшего в сентябре 1915 года эту конную армию. Б.М. Шапошников так говорил о генерале Орановском, с которым вместе служил перед войной, сравнивая его со своим командиром — начальником 1-го кавалерийского корпуса в 1914 году ген. А.В. Новиковым: «Как начальник дивизии, Орановский всегда брал на себя ответственность за принимаемые решения, учил дивизию и, нужно сказать, действительно сделал из нее хорошее боевое соединение. Плоды его работы во время войны пожинал уже Новиков, считавший себя чуть ли не русским Маратом. Как офицер Генерального штаба Орановский был деятельным, опытным, тактичным… более заботливого начальника я не встречал… Орановский был на голову выше иных генералов русской армии и с незапятнанной честью, как у его бывшего начальника генерала Жилинского»[292]. Понятно, что «иных генералов» в русской армии периода Первой мировой войны, к сожалению, хватало. Возможно, что ген. В.А. Орановский был хорошим офицером Генерального штаба и «с незапятнанной честью». Но в любом случае на высоком посту начальника нескольких кавалерийских корпусов он не оправдал надежд. Поэтому, наверное, справедливо, что высшей точкой карьеры генерала Орановского, не сумевшего объединить усилия двадцати тысяч сабель под Свенцянами, стала должность командира кавалерийского корпуса.

Соответственно, конница из средства развития успеха в решающий момент боя постепенно превратилась в средство преследования только в условиях значительного поражения врага, доходящего до полного материального и морального разгрома. Если на Западном фронте, во Франции, кавалерия вообще довольно быстро сошла на нет ввиду малой протяженности фронта и его чрезвычайной насыщенности техникой, то на Востоке масштабы борьбы и относительная бедность противоборствующих сторон в техническом отношении позволяли использовать кавалерию в несравненно большем объеме. Правда, этого-то сделать как раз и не удалось.

Напомним, что к началу мировой войны русская конница воспитывалась по устаревшим стандартам — как вполне самостоятельный род войск. Именно так русские кавалеристы воевали еще с Наполеоном. Что бы ни провозглашалось в уставах, однако на деле русская кавалерия вовсе не училась взаимодействию на поле боя с пехотой и артиллерией. Именно этим, то есть довоенной подготовкой конницы и косностью мысли ее начальников, и объясняется малое и, как правило, необоснованное использование кавалерии в годы войны. Первоначально, в маневренный период войны, конница служила для войсковой разведки, но и тогда неприятельская завеса настолько плотно закрывала свое расположение, что усилия кавалеристов оказывались тщетными. Авиация годилась гораздо больше. Что же касается боя… Сознавая непригодность конного удара по противнику непосредственно на поле боя, а также и не умея использовать кавалерию в качестве средства развития успеха в оперативном масштабе, русские военачальники предпочитали использовать конников либо как ездящую пехоту, либо не использовать вовсе, держа кавалерийские дивизии в качестве резерва.

Все успехи кавалеристов выпадали на долю небольших подразделений — до полка. Конные атаки на опешившую неприятельскую пехоту, а также несколько дивизионных кавалерийских боев с австрийцами не изменяют общей картины: ни дивизии, ни тем более конные корпуса ничем особенно выдающимся себя не проявили. По крайней мере, в том смысле, что могли бы иметь в случае более правильного тактического и оперативного применения конницы в общеармейских операциях. Громадные (относительно общих представлений, разумеется) конные группы ген. Г. Хана Нахичеванского в Восточной Пруссии в 1914 году или ген. В.А. Орановского под Свенцянами в 1915 году особенного успеха также не имели.

Теперь же, в 1916 году, замыслив широкомасштабный прорыв неприятельской обороны на Востоке усилиями трех русских фронтов, русское командование намеревалось исправить прошлые ошибки. Начальник штаба Верховного Главнокомандующего ген. М.В. Алексеев планировал после производства прорыва бросить в него конные массы. Ведь кавалерия еще сохраняла в своем составе кадровых солдат и офицеров, в отличие от пехоты, где кадровые офицеры занимали должности не ниже батальонных командиров, а кадровые нижние чины были чрезвычайно редки. Не являясь специалистом в использовании конницы, генерал Алексеев отдал подготовку развития успеха в прорыве в компетенцию фронтов. Про войска Западного (ген. А.Е. Эверт) и Северного (ген. А.Н. Куропаткин) фронтов и говорить нечего: там вовсе ничего не сделали. Армии Северного фронта вели локальные бои, а прорыв армий Западного фронта под Барановичами провалился. Таким образом, применительно к кампании 1916 года следует говорить только о Юго-Западном фронте (ген. А.А. Брусилов), чьи армии достигли выдающегося успеха в Луцком (Брусиловском) прорыве.

Общая численность конницы Юго-Западного фронта к моменту майского наступления достигала внушительной цифры в более чем шестьдесят тысяч сабель — до половины всей конницы Действующей армии. Сосредоточение половины русской кавалерии на Юго-Западном фронте обусловливалось прежде всего условиями местности. Северный фронт должен был наступать в болотах и узких дефиле, где применение больших конных масс было по определению невозможно. Западный фронт наносил главный удар, для чего ему передавалась большая часть тяжелой артиллерии. В то же время армии Юго-Западного фронта располагались на широком фронте южнее Полесья, имели против себя более слабого по сравнению с немцами противника — австрийцев. Кроме того, главнокомандующий армий Юго-Западного фронта сам был кавалеристом. Надо сказать и то, что два кавалерийских корпуса генерала Брусилова располагались на стыке двух фронтов, закрывая географически неудобный «провал» Полесья.

Австрийцы могли противопоставить войскам Брусилова около двадцати семи тысяч сабель. Таким образом, русские имели более чем двукратное превосходство над противником в коннице, что позволяло с успехом использовать кавалерийские корпуса после вероятного успеха в прорыве неприятельской обороны. Конечно, производя этот подсчет, надо знать, что общая цифра складывается как из отдельной армейской конницы (корпуса и дивизии), так и войсковой конницы. Но в любом случае двукратный перевес русской стороны в саблях не подлежит сомнению. Как сказано, большая часть русской кавалерии была сведена в кавалерийские корпуса, а ряд более мелких кавалерийских подразделений находился в распоряжении корпусов и дивизий в качестве войсковой конницы. Кроме того, несколько кавалерийских дивизий находилось в резервах армий и фронта (12-я кавалерийская дивизия ген. барона К.-Г. Маннергейма). По армиям конница распределялась следующим образом:

— 8-я армия (ген. А.М. Каледин): 4-й кавалерийский корпус ген. Я.Ф. фон Гилленшмидта в составе 9000 шашек, 13 000 штыков, 112 пулеметов, 82 орудий. Также 8-й армии передавался 5-й кавалерийский корпус ген. Л.Н. Вельяшева в 6000 шашек, 1300 штыков, 31 пулемет. 12-я кавалерийская дивизия непосредственно перед ударом была передана из резерва фронта в резерв командарма-8. Всего в 8-й армии насчитывалось 23 000 шашек, считая и войсковую конницу;

— 11-я армия (ген. В.В. Сахаров): Заамурская пограничная конная дивизия ген. Г.П. Розалион-Сошальского в 4000 шашек. Всего в 11-й армии — 6000 шашек;

— 7-я армия (ген. Д.Г. Щербачев): 2-й кавалерийский корпус великого князя Михаила Александровича в 6000 шашек при 26 пулеметах и 20 орудиях. В резерве командарма-11 находилась 6-я Донская казачья дивизия ген. Г.Л. Пономарева. Всего в 7-й армии — 12 300 шашек;

—9-я армия (ген. П.А. Лечицкий): 3-й кавалерийский корпус ген. графа Ф.А Келлера в 11 000 шашек при 24 пулеметах и 20 орудиях. Резерв командарма-9 составляла Кавказская Туземная конная дивизия ген. князя Д.П. Багратиона. Всего в 9-й армии насчитывалось 19 000 шашек.

Все орудия в конных частях были легкими и, как правило, конными. Кроме того, как видно из перечисления конных частей, большую часть конницы получили фланговые армии — 8-я (северный фас) и 9-я (южный фас), — которые получали главные задачи. На плечи войск 8-й армии ложилась задача главного удара на Юго-Западном фронте. А войска 9-й армии своими успешными действиями должны были побудить Румынию вступить в войну на стороне Антанты. Таковы были задачи, поставленные перед фронтом Ставкой, и затем эти задачи были спущены вниз, в армии фронта.

Очевидно, что решающая роль в поддержке предстоящего прорыва отводилась той конной массе, что находилась в 8-й армии ген. A.M. Каледина. Прежде всего это относится к 4-му кавалерийскому корпусу ген. Я.Ф. Гилленшмидта. Состав 4-го кавкорпуса:

— к 22 мая в составе 8-й армии: 16-я кавалерийская дивизия ген. Н.Г. Володченко, 2-я казачья Сводная дивизия ген. П. Н. Краснова, 3-я Кавказская казачья дивизия ген. П.Л. Хелмицкого, 7-я кавалерийская дивизия ген. Ф.С. Рерберга. Общая численность: 9126 шашек, 13 272 штыка (+1128 в командах), 112 пулеметов, 82 орудия;

— к 19 июня в составе 3-й армии: 16-я кавалерийская, 3-я кавалерийская (ген. Е.А. Леонтович), 2-я казачья Сводная, Забайкальская казачья (ген. И.Д. Орлов), 3-я Кавказская казачья, 1-я Кубанская казачья (ген. А.Д. Кузьмин-Короваев) дивизии. Общая численность: 15 504 шашки, 2268 штыков в командах, 97 пулеметов, 54 орудия[293].

Организация прорыва неприятельской обороны в 8-й армии носила характер образования сильных групп на различных направлениях, объединенных общей целью. В качестве цели ставился захват мощного железнодорожного узла — Ковель, с намерением развития прорыва навстречу удару Западного фронта, который должен был совместно с армиями Северного фронта опрокинуть германцев и развивать наступательную операцию на виленском стратегическом направлении. Следовательно, захват Ковеля предполагался как промежуточный этап между достижениями тактической (уничтожение противостоящих сил противника на оборонительных линиях) и оперативной (развитие прорыва в Польшу) задач.

Ударная группа 8-й армии, получившая условное наименование Ровненской группы, состояла из 8-го армейского корпуса В.М. Драгомирова, 32-го корпуса ген. И.И. Федотова, 39-го корпуса ген. С.Ф. Стельницкого, 40-го корпуса ген. Н.А. Кашталинского. Эти войска должны были наступать на луцком направлении, используя наиболее удобную для удара местность, дабы затем выйти к Ковелю с юга. Для атаки непосредственно на Ковель сосредоточивалась группа ген. А.М. Зайончковского в составе 3-го армейского корпуса и 5-го кавалерийского корпуса. То есть очевидно, что конница должна была развивать успех прорыва 30-го армейского корпуса — одного из лучших корпусов русской Действующей армии. Еще севернее располагалась Сарненская группа — 4-й кавалерийский корпус ген. Я.Ф. фон Гилленшмидта, поддерживаемого 46-м армейским корпусом ген. Н.М. Истомина.

Казалось бы, что организация предстоящего прорыва являлась правильной. Ударная группа движется на Ковель обходом через Луцк, в то время как еще две группы, в каждой из которых сосредоточен армейский корпус и кавалерийский корпус, движутся на Ковель. Согласно замыслу штаба фронта конная масса должна была ударом на Ковель не только занять данный железнодорожный узел, но и выйти в тыл той разгромленной неприятельской группировке, что будет отброшена от Луцка, где наносится главный удар, к Ковелю. Однако все было не так просто. Дело в том, что сама по себе взятая конница не могла прорвать австро-венгерскую оборону. Кавалерия предназначалась для развития успеха после того, как тактическая зона неприятельских оборонительных рубежей будет прорвана и занята пехотой при поддержке артиллерии. Как видим, задача прорыва возлагалась на армейские корпуса (30-й и 46-й), а развитие прорыва — наг кавалерийские корпуса (4-й и 5-й).

Как указано, 4-й кавалерийский корпус ген. Я.Ф. фон Гилленшмидта, располагавшийся севернее Ковеля, поддерживался 46-м армейским корпусом ген. Н.М. Истомина. То есть формально все было правильно. Изюминка заключалась в слабом кадровом составе этой пехоты. В 46-й корпус входили второочередная 77-я пехотная дивизия ген. В.Г. Леонтьева, сильно разбавленная новобранцами после боев 1915 года. А также — только что образованная из ополченцев и новобранцев 100-я пехотная дивизия ген. С.И. Гаврилова. Более того — 100-я пехотная дивизия по численности являлась половинной, представляя собой одну бригаду.

И это еще не все. Подразделения 4-го кавалерийского корпуса вместе с 60-километровым участком фронта были переданы в состав 8-й армии тогда, когда план предстоящего наступления был уже разработан в штабе армии. Почему-то сейчас принято возлагать все ошибки и недочеты в организации прорыва на штаб фронта и лично генерала Брусилова, в то время как все успехи отдаются штабу 8-й армии и ее командующему генералу Каледину. Это несправедливо. Так, что касается кавалерии, то ген. A.M. Каледин, сам являвшийся кавалеристом и вступивший в войну начальником 12-й кавалерийской дивизии, был сторонником того мнения, что конница должна всего лишь навсего обеспечивать пассивный северный фланг армии — прямо напротив Ковеля.

Передача 8-й армии 4-го кавалерийского корпуса означала, что конная масса должна будет нанести свой удар по врагу. Поэтому 5-й кавалерийский корпус должен был наступать вслед за 4-м кавкорпусом, а также в конную группу (ее мы будем условно называть группой Гилленшмидта) были переданы пятьдесят дополнительных легких трехдюймовых орудий. Штаб фронта еще предполагал, что после успеха прорыва главной группы на луцком направлении тяжелая артиллерия, которой в войсках Юго-Западного фронта катастрофически не хватало, — 168 орудий на четыре армии, так как львиная доля тяжелых батарей была отдана Западному фронту ген. А.Е. Эверта, — будет переброшена в группу Гилленшмидта. Правда, этого так и не произошло.

Имела ли право на существование такая группировка конницы 8-й армии в Брусиловском прорыве? Ведь стоит напомнить, что приданная группе Гилленшмидта пехота была исключительно слаба, предварительной подготовки прорыва не проводилось, а тяжелая артиллерия отсутствовала. Так, участник войны, в будущем эмигрант-белогвардеец, являвшийся непримиримым врагом Советского Союза, Е.А. Месснер писал, что такая группировка явилась бессмысленной. Месснер указывал: «…планом генерала Брусилова, который хочется назвать невежественным уже потому, что главнокомандующий, располагая 13 кавалерийскими дивизиями, все 13 включает в ударные группы для атаки мощной и глубокой фортификационной системы, непосильной, может быть, и для пехоты». И далее он разъясняет подробно причину неудачи прорыва: «Прорыв фортификационной системы — дело артиллерийско-пехотное; коннице, неогневому роду войск, тут делать нечего. Ее можно приберечь для завершения битвы, когда пехота прорвется через всю фортификационную систему противника. Брусилов же забывал всю войну, что он общевойсковой (генеральный) полководец, и думал, как и в бытность свою корнетом, кавалерийским образом. Это — отличный образ военных мыслей, но для главнокомандующего фронта он не годится. Если в Черновицком сражении конница атаковала неприступные окопы, то это не значит, что план Брусилова был хорош — хороша была, изумительно хороша была конница. Нельзя также не удивиться постановкой конных дивизий в резерв Ровненской группы 8-й армии и ударных групп 7-й и 9-й армий. Их немыслимо было применить для поддержки атакующей пехоты, потому что коню не пройти в лабиринте траншей и ходов сообщения, да еще под напряженнейшим вражеским огнем. А если употребить эти конные дивизии в спешенном виде, то их огневая и ударная сила будет так незначительна, что в позиционном сражении роли большой не сыграет»[294].

Как видим, вновь главная вина сваливается исключительно на ген. А.А. Брусилова, в чем, несомненно, есть своя немалая доля истины. Но нельзя забывать, что и командармы отводили кавалерийские дивизии в резерв, не веря в успех развития прорыва конной массой. Именно командармы усадили конницу в окопы, прикрывая оголявшиеся участки фронта, так как пехота сосредоточивалась на решающих направлениях атаки, чтобы получить решительный численный перевес над противостоящим противником. Здесь вина за неумелое использование кавалерии — общая.

Напротив, именно штаб Юго-Западного фронта, передав 4-й кавалерийский корпус 8-й армии, последовательно настаивал на производстве прорыва и на этом участке, который должен был ведь организовывать не Брусилов, а штаб 8-й армии. Повторимся, что коман-дарм-8 ген. А.М. Каледин вообще не предусматривал использование конницы в прорыве,' отводя ей роль прикрытия северного фаса армейской линии. Таким же образом, кстати говоря, поступил командарм-9 ген. П.А. Лечицкий, отправив 3-й кавалерийский корпус в окопы напротив Черновиц.

Другое дело, что, настаивая на вводе большой конной массы в сражение, главкоюз должен был лично проконтролировать разрешение этой проблемы и провести надлежащую группировку конницы 8-й армии, раз уж командарм-8 не желал использовать конницу по ее прямому назначению — вводу в прорыв. Этого-то ген. А.А. Брусилов не сделал, ограничившись общими указаниями и даже больше того — отдав приказ об ударе конной массой по предварительно не разрушенной пехотой обороне врага. Такой подход не мог принести успеха. Кавалерия не может стать средством прорыва укрепленной полосы. Ее роль — средство развития такого прорыва. Давление на фланги отступающих частей противника должно перемалывать его войска и дробить сопротивление на отдельные очаги. То есть локализация до подхода своей пехоты. В любом случае прорыв конницы есть великий моральный фактор окончательного поражения врага, так как один только вопль далеко в тылу «Казаки!» способен заставить обозы побежать и забить дороги для своих отходящих войск. Для войск же главное — психологическое ощущение постоянного присутствия на фланге конницы врага, с глубоким заходом ее в тыловую зону. А в русской армии конница применялась как средство проведения редких и ограниченных по своим результатам контратак узко тактических задач.

Действительно, многочисленная конница 8-й армии — два кавалерийских корпуса — была сосредоточена на отшибе от главных сил, в стороне от атаки главной группы, на неудобной для прорыва местности. И это в то время, как конница была так нужна в центре, где австрийцы бежали, бросая оружие, и требовалось только добить бегущего неприятеля, введя в прорыв большие конные массы. Просто корпус генерала Гилленшмидта предназначался не для преследования, а для организации прорыва без поддержки тяжелой артиллерии, сквозь неприятельские позиции, укреплявшиеся восемь месяцев! Между тем уже впоследствии, в 30-е годы, было установлено, что прорыв укрепленных полос противника, насыщенных артиллерией и пулеметными точками, невозможен даже посредством легких танков. Что уж говорить о коннице!

Поэтому атака 4-го кавалерийского корпуса, в принципе, и не могла удаться. Безусловно, главкоюз ген. А.А. Брусилов постарался насытить группу ген. Я.Ф. фон Гилленшмидта пехотой — тринадцать тысяч штыков — это почти целая пехотная дивизия! Плюс 46-й армейский корпус, пусть и слабого состава. Однако генерал Брусилов не дал главного — средств для непосредственного производства прорыва: должного количества батарей, в том числе тяжелых. Легкие орудия не смогли проделать в обороне противника надлежащих брешей, и потому удар дивизий 4-го кавалерийского корпуса захлебнулся, несмотря на тот факт, что неприятельские окопы защищались спешенными кавалеристами венгерской конницы и польскими легионерами.

Действительно, штаб фронта рассчитывал, что успех конного удара будет возможен еще и потому, что противостоящая русским линия обороны занималась спешенной конницей и поляками Ю. Пилсудского. Русские были уверены в малой устойчивости войск Польского Легиона, а в 1916 году дополнительно к пехотным бригадам были сформированы еще и два уланских полка. На данную точку зрения влияло и то обстоятельство, что в 1916 году Польский Легион комплектовался преимущественно из русских подданных польской национальности. Тем не менее поляки проявили себя упорными бойцами. Ведь австрийцы обещали много, а вот смогли бы они реализовать свои обещания полякам, уже оказавшись в экономической и политической зависимости от Германии, которая не торопилась с обещаниями.

Всего противник имел на противостоящем русскому 4-му кавалерийскому корпусу участке 1, 9 и 11-ю кавалерийские дивизии, а также Польский Легион. Укрепленная полоса здесь состояла из трех линий траншей с тремя полосами проволочных заграждений по четыре ряда кольев, а также фугасы. На наиболее опасных участках окопы были усилены несколькими бетонными капонирами для пулеметов и противоштурмовых 57-мм орудий. Откуда же взялось столько огневой мощи у этих спешенных кавалерийских дивизий, оказавших русским надлежащий отпор? Ответ прост: в ходе боев 1916 года австрийским кавалерийским дивизиям придавались пехотные батальоны и даже целые полки. Это при том, что созданные еще в 1915 году при кавалерийских дивизиях стрелковые дивизионы (из спешенных конников) как раз в 1916 году были развернуты в стрелковые полки. Русская разведка отмечала, что у неприятеля «кавалерийские дивизии в рассматриваемый период превратились в полупехотные путем не только разворачивания стрелковых дивизионов в полки, но и придачи кавалерийским дивизиям пехотных батальонов и даже полков. Подобно пехотным дивизиям, и кавалерийские теперь входят в состав корпусов (армейских и конных)»[295]. Например, в 4-ю кавалерийскую гонведную дивизию графа Маренци был включен 3-й босно-герцеговинский полк, в 7-ю кавалерийскую дивизию генерала Мицевски — 16-й ландверный полк.

Соотношение сил на участке прорыва группы Гилленшмидта: русские — 14 400 штыков и 6526 сабель против 27 500 штыков и 9700 сабель. Поэтому в 4-й кавалерийский корпус к моменту наступления передали 3-ю Кавказскую казачью дивизию и 7-ю кавалерийскую дивизию. Также сюда же был переброшен 46-й армейский корпус, южнее которого находился 5-й кавалерийский корпус. Как видим, русские не имели решительного перевеса в силах и средствах, чтобы конница смогла бы прорвать неприятельскую оборону.

Необходимо сказать несколько слов о создании группировки. Еще на совещании командармов в Волочиске 5 апреля главкоюз ген. А.А. Брусилов указал (правда, последним пунктом в обширном списке указаний): «В прорыв, образовавшийся после атаки, надлежит пускать конницу, не считаясь с потерями, и направить ее в глубокий тыл противника, где конница найдет широкое поле для использования своих боевых качеств при действиях массами»[296]. 15 апреля командарм-8 представил генералу Брусилову оперативный план атаки 8-й армии. Согласно этому плану правый фланг армии должен был обеспечивать атаку по центру на Луцк, оставаясь в стороне от общего наступления. Главкоюз остался недоволен тем, что 4-й кавалерийский корпус останется вне участия в наступлении, и потому, как говорилось выше, усилил корпус еще двумя кавалерийскими дивизиями. А для поддержки сюда же был направлен 46-й армейский корпус. Затем к группе Гилленшмидта был подтянут и 5-й кавалерийский корпус.

Следует отметить, что удар конной массой на Ковель должен был проводиться по приказу Ставки. То есть, саботируя надлежащую организацию прорыва на данном участке, штаб 8-й армии пролонгировал не Брусилова, а Ставку. Так, директива начальника штаба Верховного Главнокомандующего ген. М.В. Алексеева от 18 мая гласила:

«…10. Дабы при благоприятных условиях использовать успех 8-й армии и развить действия сильным конным отрядом в направлении на Ковель, Западному фронту временно передать в состав 4-го кавалерийского корпуса 3-ю Кавказскую кавалерийскую дивизию и спешно перебросить еще одну кавалерийскую дивизию в район Высоцка — Городище на Горыни.

11. Главкоюзу полезно изыскать способы усиления этого конного отряда еще одной конной дивизией из войск своего фронта. Разработка действий этого отряда возлагается на Юго-Западный фронт, ибо самые действия должны развиваться в полное взаимодействии с задачей 8-й армии»[297].

Таким образом, передав в группу Гилленшмидта те войска, что предназначались штабом 8-й армии для пассивного обеспечения главного удара (46-й армейский и 5-й кавалерийский корпуса), штаб фронта вынуждал ген. А.М. Каледина и его помощников озаботиться организацией удара конницей на Ковель. Другой вопрос, что такой удар вряд ли мог удаться. Но ведь Брусилов пытался сделать хоть что-нибудь, чтобы использовать в наступлении конницу, а Каледин вовсе отказывался от ее использования. Непонятно поэтому, почему в наше время виновником неудачи Сарненской группы объявляется исключительно генерал Брусилов. Хуже всего было то, что кавалерийские начальники — и Гилленшмидт, и Вельяшев — сочувствовали Каледину, а не Брусилову, разделяя мысль о пассивной задаче для кавалерийских корпусов.

В качестве первоочередной цели 4-му кавкорпусу было поставлено: «…прорваться в общем направлении на Ковель с целью разгромить тыл противника, уничтожая его запасы, склады, железные дороги, внося беспорядок в его тыл, и тем способствовать продвижению 8-й армии и большему разгрому живой силы противника». Казалось бы, куда уж яснее? Однако высшими штабами забывалось, что только пехота — хорошая пехота — при поддержке мощной артиллерии может пробить оборону врага, а уже потом туда бросается кавалерия. Участник войны справедливо писал: «При прорыве укрепленной полосы противника конница сосредоточивается сзади и выжидает результаты атаки своей пехоты. Когда последней пройдены вторая и третья линии укреплений, когда противник принужден обратиться к маневру, конница атакующего стремительно бросается вперед на образовавшиеся фланги и тыл, помогая пехоте расширить прорыв. В последнюю войну зачастую с прорывом лишь одной первой линии русское командование требовало от своей конницы развития успеха, по справедливости не получая такового»[298].

Иными словами, конница должна была прорывать заблаговременно подготовленную оборону, пусть и занимаемую, как рассчитывали в русских штабах, слабым противником (спешенная кавалерия и поляки), самостоятельно. Следовательно, в группе Гилленшмидта, помимо приданных ему тринадцати тысяч штыков (против двадцати семи тысяч у противника), было только десять пехотных батальонов: фактически одна-единственная пехотная дивизия. Почему мы так считаем? Ведь ген. Я.Ф. фон Гилленшмидту была поставлена задача прорвать неприятельскую полосу, а не развить успех прорыва, уже предварительно произведенного пехотой. А в огневом отношении каждая кавалерийская дивизия есть не более двух пехотных батальонов. Пять конных дивизий — десять пехотных батальонов.

Конечно, был еще 46-й армейский корпус, но о его слабости было известно. Именно поэтому ген. А.А. Брусилов и надеялся, что кавалерия все-таки, так или иначе, наверняка с большими потерями, но сумеет прорвать австро-венгерскую оборону, а там уже исход сражения будет решен. Так, в ходе операции А.А. Брусилов сообщил М.В. Алексееву в отношении 4-го кавалерийского корпуса, что «при помощи части 77-й пехотной дивизии он имеет возможность прорвать тонкие линии спешенной австрийской конницы»[299]. Дальше должно было начаться преследование разбитого и отступающего противника. На этом этапе, в ходе боя за оборонительные рубежи, компенсируются понесенные наступающей стороной потери. Ведь только при преследовании противник несет наиболее тяжелые потери при минимуме собственных потерь преследователя. Именно таким преследователем и должна была стать конница группы Гилленшмидта после прорыва неприятельской укрепленной полосы.

Итак, повторимся, что одной из основных причин того, что 4-й кавалерийский корпус не был использован в должной мере и надлежащим образом, стало негативное отношение штаба 8-й армии к приказу штаба Юго-Западного фронта об ударе конницей на Ковель. Командарм-8 ген. А. М. Каледин вообще не сочувствовал идее прорыва неприятельской обороны конницей, а главкоюз ген. А.А. Брусилов пытался задействовать в наступательной операции все свои силы, дабы сковать противника по всему фронту и свершить ряд прорывов на различных участках, чтобы раздробить единство неприятельской обороны. Когда штабы армий подавали в штаб фронта свои предварительные планы, генерал Каледин вообще отвел 4-му и 5-му кавкорпусам плюс 30-й армейский корпус роль прикрытия правого фланга армии. А.А. Брусилов заставил 8-ю армию дать коннице наступательную задачу. В итоге генерал Каледин перевел 30-й армейский корпус ближе к ударной группе, а 5-й кавалерийский корпус — за группу Гилленшмидта, то есть отнесся к идее штаба фронта спустя рукава, не следил и не подталкивал кавалерию так, как это следовало бы сделать. Вот и вышло, что ничего не вышло.

Войска 8-й армии бросились вперед 23 мая 1916 года, после более чем суточной артиллерийской подготовки, сразу же добившись блестящих успехов при прорыве австро-венгерской обороны. Уже к исходу третьих суток противостоявшая русским 4-я австрийская армия эрцгерцога Иосифа-Фердинанда была уничтожена и рассеяна (сам командарм-4 подал в отставку) и был взят Луцк. Для развития успеха по всему фронту требовалось бить в различных точках. И вот здесь-то и находится корень проблемы, связанной с использованием многочисленной кавалерии 8-й армии в Брусиловском прорыве. Вся конница была сосредоточена севернее направления главного удара и не могла быть брошена в прорыв вслед за наступающими армейскими корпусами. Ведь только в таком случае кавалерия могла довершить победу полным разгромом противника.

Первой в Луцк ворвалась 4-я стрелковая Железная дивизия, которой командовал будущий лидер Белого движения на Юге России ген. А.И. Деникин. На своем опыте генерал Деникин мог убедиться, как сильно не хватало победоносной пехоте 8-го и 40-го армейских корпусов. В 1931 году А.И. Деникин в статье «Железная дивизия в Луцком прорыве. 1916 — 1931» писал: «Представляется необъяснимым отсутствие за фронтом намеченного прорыва сильных резервов и конной массы для развития удара… Конница 8-й армии (шесть кавалерийских дивизий из семи) располагалась в долине Стыри на второстепенном участке, крайне пересеченном, лесисто-болотистом, имея впереди немногочисленную сеть дорог-дефиле и болота Стохода… Произошло ли это от забвения принципов полевой войны, от недоверия к своей коннице или вообще от отсутствия веры в серьезный успех наносимого удара ? »[300].

Действительно, два кавалерийских корпуса получили свою собственную задачу прорыва австро-венгерской обороны. Успеху выполнения приказа главкоюза ген. А.А. Брусилова препятствовали три обстоятельства. Во-первых, командарм-8 ген. А.М. Каледин не собирался атаковать конницей, а потому штаб армии не сделал ничего, чтобы добиться победы в Сарненской группе, — не было проведено даже переподчинения начальников 4-го кавалерийского, 5-го кавалерийского и 46-го армейского корпусов единому начальнику. Атаковать должен был только 4-й кавалерийский корпус «при содействии» 46-го армейского корпуса. А 5-й кавалерийский корпус вообще оставался в стороне, не атакуя в Сарненской группе и не развивая успех Ровненской группы. Разве главная вина за это лежит на штабе фронта?

Во-вторых, слабый состав пехоты 46-го армейского корпуса и отсутствие предварительной подготовки прорыва на данном участке фронта отнюдь не могли способствовать достижению успеха. В-третьих, в группе Гилленшмидта не было тяжелых батарей, что не позволило русским во время артиллерийской подготовки ни подавить австрийскую артиллерию, ни разбить пулеметные точки. Итог — успех был поставлен в прямую зависимость от доблести войск, но ведь кавалерия все-таки не пехота и училась сражаться прежде всего в конном строю, а не в пеших цепях.

Тем не менее удар должен был состояться. На следующий день после начала наступления 8-й армии, 24 мая, главкоюз ген. А.А. Брусилов сообщил командарму-8 ген. А.М. Каледину: «Приказываю во что бы то ни стало спешить действиями 46-го и 4-го кавалерийского. Если не будет решительных, быстрых действий, то результат не будет значительный». В тот же день штаб фронта отдал следующий приказ ген. Я.Ф. фон Гилленшмидту: «Обстановка требует с вашей стороны самых решительных, быстрых действий. Обращаю ваше усиленное внимание на необходимость проникновения в глубокий тыл и перехвата линии железных дорог Ковель — Сарны, и в особенности Ковель — Луцк»[301]. Таким образом, в любом случае главкоюз возлагал на группу Гилленшмидта большие надежды.

Удар кавалерии должен был усилить степень разгрома противника — 4-й австрийской армии, а также способствовать быстрому переходу в руки русских железнодорожного узла Ковель. Задачи кавалерии при развитии прорыва: 1) конница уничтожает резервы и отходящие войска противника, не допускает создания повторной обороны в глубине, дезорганизует систему управления противника… 2) сковывает общевойсковые группировки противника, могущие поставить под угрозу успех наступательной операции в целом… 3) конница наносит противнику удары с тыла или удерживает рубежи на путях его отхода с целью обеспечить окружение и уничтожение основной группы войск противника»[302]. Все это и должна была выполнить группа Гилленшмидта, способствуя развитию главного удара на Луцком направлении.

Пока конница подтягивалась к переднему краю, перегруппировывалась артиллерия, корпуса 8-й армии продолжали развивать прорыв на Луцком направлении. Между тем группа Гилленшмидта должна была, как то требовалось теорией, ударить пехотой, прорвать неприятельскую оборону и ввести в прорыв конницу. Согласно приказу генерала Гилленшмидта от 24 мая в 22.00 77-я пехотная дивизия ген. В.Г. Леонтьева должна была этой ночью прорвать неприятельскую оборону на фронте Галузия — Костюхновка. В связи с тем, что 100-я пехотная дивизия была только образована, а по численности не превышала бригаду, ее участие в бою не предусматривалось.

Ген. Я.Ф. фон Гилленшмидт пытался до предела насытить атакующие части артиллерией. Пушки кавалерийских дивизий (так как тяжелой артиллерии не было вообще, и конкомкор-4 пытался возместить качество тяжелых гаубиц количеством легких пушек) передавались в распоряжение 46-го армейского корпуса ген. Н.М. Истомина. Так, 2-я Сводная казачья дивизия отдала восемь пушек. В 3-й Кавказской казачьей дивизии осталось четыре пушки, а в 7-й кавалерийской дивизии — восемь[303].

Для развития прорыва конница делилась на три колонны. Правая (Краснов) — 24 сотни и 6 орудий, левая (Рерберг) — 24 эскадрона и сотни и 4 орудия, резервная (Хелмицкий) — 22 сотни, 12 эскадронов, 8 орудий. Резервная колонна должна была идти за правой колонной. Здесь же находился и сам генерал Гилленшмидт.

Удар подразделений 77-й пехотной дивизии не увенчался успехом. Австрийцы (вернее, венгерские кавалеристы и поляки) отбили атаки русских, и к утру русская пехота была вынуждена отойти на первоначальные рубежи. Таким образом, все наличные резервы 8-й армии стояли на месте, в то время как в центре в связи с воронкообразным расширением фронта и потерями атакующих эшелонов уже начинало не хватать войск. С.Г. Нелипович справедливо говорит, что пять пехотных (с учетом прибывавших 23 мая) и шесть кавалерийских дивизий Юго-Западного фронта предназначались для развития успеха[304]. Однако именно эти кавалерийские дивизии были сосредоточены в группе Гилленшмидта и остались в стороне от развития прорыва.

Конечно, фактически конница и не должна расширять прорыв, для этого есть корпуса, идущие вслед за первым эшелоном атаки. Кавалерия, получив оперативную свободу действий, должна рвать тылы неприятеля. И прорваться в эти тылы в условиях позиционной борьбы конница сможет лишь после того, как поддержанная артиллерийским огнем пехота прорвет укрепленные линии неприятельской обороны, создав «оперативный мешок», в который должна вливаться кавалерия, превращая тактический успех в оперативный прорыв. Неудивительно, что и сам противник больше всего опасался массового конного удара русскими вслед за продвигающейся вперед пехотой армейских корпусов. Австрийцы ждали русскую кавалерию в районе Луцка, заранее предполагая, что остановить ее не удастся.

Никто и не мог подумать, что штаб Юго-Западного фронта бросит конницу на прорыв нетронутой австрийской обороны строго к востоку от Ковеля. Даже после того, как австро-германскому командованию стало ясно, что русская кавалерия не пойдет на Ковель с юго-востока, оно все равно не понимало, почему русские не попытались бросить конные массы на Львов через Раву-Русскую. Ведь такой ход понудил бы австро-германцев разбросать подходившие из глубины резервы по пространству, не имея сильной группы ни в одной точке обороняемого пространства. Так, из 2-й австрийской армии ген. Э. фон Бём-Эрмолли, оборонявшейся против 11-й русской армии, на поддержку 4-й армии эрцгерцога Иосифа-Фердинанда в первые несколько дней с начала русского наступления были переброшены 29-я пехотная дивизия, 92-я ландверная бригада, 21-я кавалерийская бригада. Кроме того, оборонявшиеся в центре австро-венгерские армии, что отражали атаки русской 11-й армии ген. В.В. Сахарова, вынуждены были бы постоянно оглядываться назад, помня о нависшей фланговой угрозе со стороны русского конного кулака.

Это не говоря о той панике, что вселил бы в отступавшие (а порой и бежавшие) массы австро-венгров удар русской кавалерии в «прореху» оборонительного фронта. Нельзя не признать, что морально надломленные поражением в тактической зоне прорыва войска 4-й австрийской армии не смогли бы оказать надлежащего отпора свежей русской массе, что представляла из себя кавалерия. Также, вероятнее всего, конница сумела бы увеличить трофеи 8-й русской армии, элементарно настигнув спешно отходившие на запад обозы и, что самое главное, артиллерию 4-й австрийской армии. По итогам кампании австрийцы с недоумением и радостью сообщают: «Мысль, что Брусилов со своей многочисленной конницей может достигнуть Ковеля, обойдя Луцк и Тор-чий, или что он может прорваться в юго-западном направлении на Львов через зиявшую брешь и поставить под угрозу фланг галицийского фронта противника, к счастью оборонявшихся, от него ускользнула»[305].

Действительно, австрийская армия была уже не та, что в начале войны. Безусловно, за зиму австрийцы тоже отдохнули и обучили резервы, однако это все равно были не перволинейные войска образца 1914 года. Поэтому и кавалерийский рейд мог бы увенчаться большим успехом, так как боевая устойчивость австрийской пехоты была ниже, чем в 1914 году. На этом и строился расчет штаба фронта после того, как стало ясно, что пехота 46-го армейского корпуса не сумела проложить конным корпусам дорогу вперед. Главной целью являлся прорыв сам по себе, невзирая на число потерь, так как успех компенсировал бы все потери: Ковель был необходим для продолжения наступления навстречу армиям Западного фронта ген. А.Е. Эверта. Участник войны впоследствии писал: «Наличие в маневрирующей части ударной группы крупных конных частей для успеха и развития прорыва как прямо в тыл (например, к важному железнодорожному узлу), так и для углубления обхода участков оборонительной полосы, примыкающих к прорыву и обходимых маневрирующей частью ударной группы, может увеличить в несколько раз общий результат маневра в смысле достижения основной цели боя — уничтожения живой силы и захвата его средств борьбы»[306].

Следовательно, штаб фронта не забывал и не мог забыть о группе Гилленшмидта, даже и получая оптимистичную информацию из всех четырех армий фронта. Так, 25 мая главкоюз ген. А.А. Брусилов вновь сообщал командарму-8 ген. А.М. Каледину: «Еще раз повторяю мое непреклонное требование 4-му кавалерийскому корпусу немедленно, во что бы то ни стало пробиться и произвести набег, не выжидая результата для 46-го корпуса. Пробиться должно на линии Кухоцка Воля, Езерна, Серхов, слабо занятой спешенной конницей. Если Гилленшмидт это выполнить не может, то сменить, назначить Володченко». Как видим, штаб фронта уже засомневался в том, что кавалерийские начальники настроены на решительный удар, раз в указании штабу армии проскальзывает вероятность смены командования 4-го кавалерийского корпуса.

На следующий день требования главкоюза повторились: «Прошу передать генералу Гилленшмидту мое полное неудовольствие его слабыми действиями и плохой распорядительностью. Есть моменты, когда энергия должна быть всесокрушающая, а действия конницы в таких случаях должны быть нахальны и дерзки». Действительно, расширять удар на Луцком направлении было нечем: 12-я кавалерийская дивизия еще не выдвинулась вперед, а 4-й и 5-й кавалерийские корпуса — двадцать тысяч шашек — продолжали бездействовать. Директива штаба фронта от 26 мая гласила: «Всей кавалерии, в особенности 4-му корпусу, во что бы то ни стало, невзирая ни на какие потери, пробиться в тыл противника…»[307].

Почему еще генерал Брусилов так подталкивал вперед свою многочисленную кавалерию? В Луцком прорыве русские боялись потерять фланги между армиями и корпусами. Прежде всего это относилось к 8-й армии, атаковавшей на широком фронте и вскоре после начала наступления распылившей свои ударные группы в пространстве. Между тем, понеся большие потери в тактической глубине обороны, австрийцы были принуждены отводить свои войска на промежуточные рубежи. Чтобы не допустить организованного отхода неприятеля, было необходимо немедленно перейти в преследование конницей, дабы окружить и уничтожить врага еще до его выхода на новый рубеж и последующего закрепления на нем. Также немедленное преследование не дает противнику возможности соединиться с подходящими резервами и перейти к жесткой обороне. Цель преследования — расчленение, окружение и последующее уничтожение отходящих неприятельских группировок.

Нельзя было забывать, что к Ковелю уже подходили эшелоны с германскими подкреплениями. В случае приостановки атаки 8-й армии немцы успевали сцементировать развалившуюся оборону австро-венгров. Болотистая местность, прикрывающая разливом реки Стоход Ковель, способствовала обороне. В итоге так и получилось, когда конница не сумела прорвать оборону противника, наступление Ровненской группы корпусов было приостановлено, что позволило австро-германцам укрепить свои позиции перед Ковелем, превратив их за лето в укрепленный район, насытить боевые порядки артиллерией и пулеметами. Уже 3 июня немцы нанесли ряд сильных контрударов по корпусам 8-й русской армии, остановив их продвижение и вынудив русских перейти к обороне.

Возможно, что определенной ошибкой стало неподчинение генерала Гилленшмидта генералу Истомину. Нельзя забывать, что «основным правилом для ввода кавалерии в действие при развитии прорыва является обязательное проведение ее частей через руки пехотных начальников, делавших прорыв»[308]. Однако войска действовали порознь. И объединял их действия конкомкор-4 ген. Я.Ф. фон Гилленшмидт, не сочувствовавший, как говорилось выше, идее удара кавалерийской массой на Ковель. Возможно, что комкор-46 ген. Н.И. Истомин сумел бы заставить конницу броситься вперед и выполнить приказ штаба фронта, не отвлекаясь на потери.

Стремительность наступления конницы не дает противнику возможности совершить перегруппировку, чтобы парировать натиск наших войск, собрать свои войска в один кулак и восстановить нарушенную систему управления своими войсками. Главная задача прорывающейся в глубь обороны неприятеля конной массы — дезорганизация неприятельского управления, разгром тылов, деморализация противника, перехват путей отхода его войск, нарушение коммуникационных линий. Хотя, повторимся еще раз, могла ли кавалерия проложить сама себе дорогу через оборону противника? Не были бы напрасными потери кавалеристов при такой атаке? Узнать этого не удастся, так как атака 4-го кавалерийского корпуса носила компромиссный характер — одной дивизией, без должного напряжения всех сил и надлежащей организации прорыва. Советский исследователь справедливо заметил, что в позиционной войне роль конницы «заключается в использовании успеха, уже достигнутого другими войсками. Попытка дать ей самостоятельную задачу по прорыву неприятельского расположения в первоначальной стадии операции была бы, конечно, смелым решением, но в то же время и самым неудачным ее использованием (4-й кавалерийский корпус в 8-й армии во время майского наступления генерала Брусилова в 1916 году)»[309].

В тот же вечер, 26-го числа, ген. Я.Ф. фон Гилленшмидт отдал приказ об ударе всем корпусом вследствие того, что 46-й армейский корпус застрял и не может пробить брешь в обороне противника, чтобы пропустить в прорыв конницу. Однако для наступления были выделены только казаки, а остальная кавалерия стояла в резерве, ожидая результатов. Понятно, что казачья дивизия, имевшая еще меньше огневых возможностей, нежели 77-я пехотная дивизия, хотя и при превосходстве в качестве человеческого состава, не могла иметь успеха. Атака 2-й казачьей Сводной дивизии ген. П.Н. Краснова захлебнулась под огнем венгерских пулеметов, и генерал Гилленшмидт отказался от ее продолжения, дабы не терять зря войска, так как стало ясно, что прорваться самостоятельно коннице не удастся. Да ведь и сам командарм-8 ген. А.М. Каледин считал, что группе Гилленшмидта прорваться не удастся.

Дело в том, что в условиях значительного насыщения оборонительной полосы противника огневыми средствами — артиллерией и пулеметами — конница должна была отныне действовать не в тактической, а в оперативной зоне неприятельской обороны. То есть пехота при поддержке артиллерии должна была пробить брешь во вражеской обороне, расширив ее на всю глубину, после чего в прорыв должны были быть введены конные массы. Именно так и рассматривали в теории применение кавалерии русские военачальники. Однако, к сожалению, применить свои мысли на практике так и не удалось.

Точно так же понятно, почему ген. Я.Ф. фон Гилленшмидт держал большую часть своего корпуса в своеобразном резерве — чем бы он стал занимать Ковель, понеся несообразные потери при преодолении обороны противника? Суть вопроса в том, что атаки 77-й пехотной дивизии и спешенной конницы должны были быть согласованы. Но русские атаковали по очереди, что и стало причиной общего неуспеха. Германский участник войны указывает, что ввод кавалерии в прорыв труден прежде всего выбором момента для этого. «Прежде всего, необходимо соблюдение основного принципа, что конница не должна нести больших потерь во время самого прорыва, дабы она не была лишена возможности выполнить дальнейшее и главные свои задачи… прорвавшись возможно глубже, заставить противника высаживать свои резервы в дальнем тылу и вводить их в бой по частям и беспорядочно, по мере того, как они прибывают к полю сражений. Этим противник будет лишен возможности предпринять согласованное контрнаступление»[310].

А ведь как раз на Австрийском фронте для применения конницы создавались наиболее благоприятные условия! Основная оборонительная нагрузка у австрийцев ложилась на первую полосу обороны, ту самую, что была прорвана русскими в течение трех дней с начала наступления. Второй эшелон русских корпусов взял штурмом вторую линию, а третьей линии у австрийцев просто не было. Если немцы львиную долю мощи отводили на вторую полосу, что и позволяло им успешно отражать русские атаки поддерживаемыми тяжелой артиллерией контрударами из глубины, то австрийцы сами «помогали» русским устройством и предназначением своих оборонительных линий. Тем не менее главкоюз и подчиненные ему командармы не сумели сосредоточить конницу Юго-Западного фронта на направлениях основных усилий по прорыву вражеской обороны. Так, части 5-го кавалерийского корпуса ген. Л.Н. Вельяшева держались в резерве вслед за 4-м кавалерийским корпусом. То есть, с одной стороны, в прорыв должно было быть введено сразу два конных корпуса — до двадцати тысяч сабель. Однако самостоятельно прорвать оборону противника конница заведомо не могла, а потому была обречена на неучастие в развернувшейся операции на ее первоначальной стадии.

Уже после войны, в своих воспоминаниях, главкоюз сожалел, что не сменил генерала Гилленшмидта еще до начала наступления. Генерал Брусилов считал, что неуспех удара на ковельском направлении Сарненской группой всецело зависел от личности конкомкора-4. Действительно, имеются свидетельства, что генерал Гилленшмидт являлся человеком, мягко сказать, противоречивым. Так, будущий Донской атаман в период Гражданской войны ген. А.П. Богаевский вспоминал, что уже в мирное время Гилленшмидт «обращал на себя внимание некоторыми странностями, одной из которых были ночные путешествия по казармам и конюшням и сон днем». Далее А.П. Богаевский сообщает, что «в Великую войну, уже будучи командиром кавалерийского корпуса, он держал себя иногда так странно, что однажды его начальник штаба генерал Черячукин, доведенный до отчаяния его поведением, вынужден был доложить об этом командующему армией… ночью командир корпуса, под влиянием какой-то бредовой идеи, приказал своим вестовым арестовать командующего армией со всем штабом. Поднялся большой переполох, дело, однако, как-то замяли…»[311].

И все-таки, наверное, валить все ошибки на нижестоящего командира — это неверно. Ведь штаб фронта, желая прорвать Ковельский фронт, стал перебрасывать тяжелую артиллерию 8-й армии из-под Луцка в группу Гилленшмидта. В итоге ударные корпуса А. М. Каледина оказались без поддержки тяжелых гаубиц, а организовать кавалерийский прорыв на ковельском направлении в кратчайшие сроки было в любом случае невозможно. На наш взгляд, сетования А.А. Брусилова на желательность смены генерала Гилленшмидта здесь ни к чему: любой другой командир мог уложить на колючей проволоке хоть весь корпус, но добиться выполнения задачи штаба фронта по прорыву к Ковелю с севера он все равно не имел возможности; «прорыв, производимый пехотой для уходящей в рейд конницы, должен быть не только достаточно широк, но и глубок, ибо при дальности современного огня и расположения войск в глубину конница может не только застрять, но и оказаться в тяжелом положении, в случае если бы противник своевременно подтянул к месту прорыва резервы и взял бы втянувшуюся в брешь кишку конницы под перекрестный огонь…»[312].

Если учесть, что по плану операции после прорыва кавалерийские корпуса должны были вдобавок форсировать Стоход и пересечь железную дорогу, то становится ясно, что 4-й и 5-й кавалерийские корпуса не могли выполнить задачи высшего командования просто потому, что не было пехоты, способной пробить хоть малую брешь для того, чтобы конница могла броситься в тыл противника. Начальник штаба Юго-Западного фронта ген. В.Н. Клембовский указывает даже, что «выбор Гилленшмидта был сделан лично Брусиловым, хотя начальник штаба фронта (то есть сам Клембовский. — Авт.), знакомый с деятельностью кавалерийской дивизии генерала Гилленшмидта во время наступления к Сану, докладывал, что на такую роль он не годится и надо назначить другое лицо, например генерала Володченко»[313].

Впрочем, качества ген. Я. Ф. фон Гилленшмидта как относительно крупного военачальника действительно были невысоки, что он и докажет во время наступления в середине июня, не сумев поддержать удавшиеся атаки пехоты севернее Ковеля. Тем не менее А.А. Брусилов не сменил Я.Ф. фон Гилленшмидта, отдав это на откуп армейского командования. Поэтому жалобы главкоюза задним числом тем более лишены основания. Кроме того, нельзя не отметить, что, невзирая на все свои недостатки, генерал Гилленшмидт являлся боевым офицером. Ген. П.Н. Краснов — непосредственный подчиненный Я. Г. фон Гилленшмидта — сообщает, что конкомкор-4 очень часто приезжал во вверенные ему соединения и со своим штабом «жил почти на самой позиции»[314]. Большинство командиров корпусов вообще не бывали на передовой, предпочитая командовать из глубокого тыла. Пример — штаб группы ген. П.С. Балуева в период проведения Нарочской наступательной операции марта 1916 года, располагавшийся в тридцати километрах от передовых окопов.

Конные массы нужны были на Луцком направлении, где для них открывался оперативный простор. Понятно, что выделение львиной доли кавалерии туда, где она не могла быть использована, означало, что враг сумеет спасти то, что сочтет наиболее первостепенным: артиллерию, которая станет костяком тыловой линии обороны. Отсутствие кавалерийского преследования потрясенных и деморализованных австрийцев позволило австро-германскому командованию удержать русских в тактической зоне прорыва. А так кавалерия группы Гилленшмидта по своему оперативному замыслу явилась последствием устарелой тактической идеи наполеоновской эпохи, когда кавалерия была орудием удара-прорыва, а не маневра-обхода.

Русские не сумели обеспечить тесное взаимодействие активных участков прорыва, разделенных позиционным фронтом. 23, 24, 26 мая русская конница пыталась пробиться к Ковелю через заросли колючей проволоки, уничтожение которых не было проведено ввиду отсутствия тяжелой артиллерии и недостаточного числа даже артиллерии легкой. Не желая зря терять людей, генерал Гилленшмидт в конце концов отказался от возобновления атак. То есть выполнять указания, на которых настаивал штаб фронта, не желавший перебросить конницу туда, где она действительно могла принести пользу: на луцкое или даже львовское направление в 11-ю армию. Участник войны пишет: «Необходимость в обученной, решительной кавалерийской массе особенно чувствовалась перед прорывом у Поставы — Нарочь в марте 1916 года, а затем в Брусиловском прорыве в мае — июне 1916 года. Но могучего кавалерийского резерва не было собрано в это время для набега в тыл противника»[315].

В свою очередь, пехота из новобранцев также не сумела ничего сделать. Конечно, войска, не имевшие боевого опыта, не сумели прорвать германскую оборону. Как писал германский военный теоретик К. фон дер Гольц, «качество войск должно отвечать методу вождения их»[316]. От молодых и малообученных войсковых масс, еще неопытных в ведении современной войны, нельзя ожидать особенно энергичных действий или молниеносных бросков. Их задача — упорная оборона, пока они не перекуются боевым опытом. Для расчистки оперативного простора кавалерии требовалось поставить на острие прорыва отборные части.

27 мая позиции австро-венгров атаковала резервная колонна группы Гилленшмидта. Эта атака также не имела успеха. А 28 мая командарм-8 ген. А.М. Каледин сообщал А.А. Брусилову: «При создавшейся обстановке, когда значение форсируемого участка позиции и для противника возросло, считаю производство здесь прорыва с наличными силами без направления сюда сильной пехотной поддержки и хотя бы одной тяжелой батареи необеспеченным… Полагаю, шансов мало в указанном направлении. Лучше повременить». В тот же день, но несколько позже, генерал Каледин телеграфировал: «…Сообщаю, что генерал Истомин вполне разделяет мнение генерала Гилленшмидта и просит перенесения центра удара к его левому флангу»[317]. Таким образом, совершенно прав отечественный военный теоретик А.А. Свечин: «Таким образом, в то время как на фронте прорыва наши части свободно передвигались и только не хватало конницы для глубокого захвата тылов противника, на крайнем правом фланге конная масса производила ненужный маневр, не суливший существенных результатов»[318]. Не зря потом сетовал генерал Деникин: «Казалось, блестящий прорыв 40-го корпуса требовал немедленного развития введением резервов и кавалерии и неотступным преследованием разбитого противника… Это чувствовалось интуитивно и рядовой массой… Но две пехотные дивизии, бывшие в резерве армии и фронта, были направлены на второстепенные направления — в 30-й и 32-й корпуса, два конных корпуса сидели в болотах Стыри, а оставшаяся 12-я кавалерийская дивизия 24-го была передвинута в Петчаны (в нашем тылу), а 25-го выходила на фронт 32-го корпуса… Вместо равнения по передним — подравнивание»[319].

С другой стороны, можно ли сказать, что высшие штабы заранее ожидали того ошеломительного успеха, что выпал на долю армий Юго-Западного фронта на первом этапе Брусиловского прорыва? Наверное, все-таки командиры перестраховывались. Тем более что следовало помнить о выполнении задачи, поставленной перед Юго-Западным фронтом Ставкой, — сковывание всех возможных неприятельских резервов южнее Полесья, дабы те не могли быть переброшены на те участки, где будут наносить главный удар армии Западного фронта. Другое дело, что победа была одержана как раз «демонстрирующим» Юго-Западным фронтом, а не наносившим «главный» удар Западным фронтом. Поэтому-то в тех армиях, что выполняли главные задачи, как говорилось выше, конница обеспечивала пассивные участки фронта. А в центральных армиях кавалерия располагалась в резерве командармов и не смогла вовремя прибыть на место сражения, чтобы довершить победу ударом по глубокому неприятельскому тылу. Возможно, что П.И. Залесский также справедлив, когда говорит: «…кавалерия не была заготовлена, что и вполне правильно — так как это была только демонстрация, а не главный удар. Как вдруг демонстрация развилась так удачно, что дала… прорыв!»[320].

Так или иначе, но после нескольких дней атак, производимых неодновременно всей массой трех корпусов — 46-го армейского и 4-го и 5-го кавалерийских, — австро-венгерские войска сумели удержать свои позиции. Это — главный итог, что подвел черту под развитием тактического успеха в оперативный прорыв усилиями 8-й русской армии. Громадная масса русской конницы осталась вне прорыва, невзирая ни на понукания штаба фронта, ни на требования складывавшейся на фронте обстановки. Оставалось лишь поблагодарить войска за то, что они сумели сделать. Так, приказ по 4-му кавалерийскому корпусу гласил: «…Славные Донцы, Волгцы и Линейцы, ваш кровавый бой 26 мая у Вульки-Галузинской — новый ореол славы в истории ваших полков. Вы увлекли за собой пехоту, показав чудеса порыва. Бой 26 мая воочию показал, что может дать орлиная дивизия под командованием железной воли генерала Петра Краснова…»[321]. Сам ген. П.Н. Краснов в этом бою был ранен пулей в ногу. В будущем генерал Краснов стал вождем Белого движения на Дону. В свою очередь, генерал Гилленшмидт, находясь в составе белогвардейской Добровольческой армии, погиб в апреле 1918 года при попытке прорваться из окружения в районе колонии Гначбау недалеко от Екатеринодара.

Необходимо сказать, что упреки в адрес штаба 8-й армии тем более имеют под собой основание, если вспомнить об использовании резерва командарма. Южнее, как раз на луцком направлении, командарм-8 ген. А.М. Каледин держал в своем резерве 12-ю кавалерийскую дивизию ген. барона К.-Г. Маннергейма. Несмотря на просьбы барона скорее ввести конницу в бой, генерал Каледин не позволил 12-й кавалерийской дивизии пуститься в преследование, чем дал австрийцам спасти свои батареи. Только 27-го числа 12-я кавалерийская дивизия получила задачу форсировать Стырь к югу от Луцка, дойти до Владимир-Волынского и отсечь коммуникации противника[322].

Конечно, время было уже упущено, так как 8-я армия была приостановлена приказом штаба фронта, чтобы восстановить единство фронта между растянувшимися и понесшими большие потери пехотными корпусами. Напомним, что, невзирая на огромные потери в ходе Брусиловского прорыва, австро-венгры сумели спасти большую часть своей техники — артиллерию и пулеметы. Причина этому — неумение высших русских штабов применить кавалерию. Как справедливо заметил по этому поводу А.А. Керсновский, «став высшими начальниками, Брусилов и Каледин перестали быть кавалеристами»[323]. Но если главкоюз ген. А.А. Брусилов пытался сделать хоть что-нибудь, подталкивая конницу к атакам, то командарм-8 ген. А.М. Каледин изначально отвел коннице пассивную роль. Не грех отметить, что ни штаб фронта, ни штаб армии не предприняли той перегруппировки, что позволила бы ввести в прорыв два кавалерийских корпуса.

Более того, штаб армии даже не смог бросить вперед одну дивизию (12-ю кавалерийскую), и дело дошло вплоть до того, что конначдив-12 просил командира 6-го Финляндского стрелкового полка полковника А.А. Свечина открыть проход сквозь колючую проволоку неприятеля для своей конницы, чтобы броситься в преследование. Не имея соответствующего распоряжения, Свечин был вынужден отказать. Однако к чему же говорить о том, что в отсутствие броска конницы виновен исключительно генерал Брусилов, если Каледин не сделал ничего, чтобы пустить в преследование одну кавалерийскую дивизию?

Встает вопрос: а сумели бы вообще русские военачальники выполнить столь сложный маневр, как ввод кавалерии в прорыв, пробитый пехотой в обороне противника? Представляется, что положительный ответ на этот вопрос можно дать только в отношении как раз первого этапа Брусиловского прорыва. Ведь в этот момент развалился весь австро-венгерский фронт, все противостоящие четырем русским армиям Юго-Западного фронта войска потерпели поражение, а то и были разгромлены. В этой ситуации бросок конницы вперед мог пройти без существенных потерь в тактической зоне, что могло бы обескровить конные части еще до начала выполнения ими своей непосредственной задачи — удар по неприятельским тылам. В последующем же русские уже не имели такого шанса (возможно, кроме 9-й армии), а потому усилия общевойсковых начальников по использованию конницы могли стать самоубийственными. Пример — июльское наступление на Ковель, когда едва не погибла гвардейская кавалерия. Когда удар гвардейских пехотных корпусов на Стоходе захлебнулся, то ген. М.В. Алексеев, ничтоже сумняшеся, приказал командиру Гвардейской группы ген. В.М. Безобразову повторить удар спешенной кавалерией Гвардейского кавалерийского корпуса. Иначе говоря — не ввести в прорыв, как то предполагалось до операции, а рвать оборону немцев! Генерал Безобразов, превосходно сознававший, что прорвать оборону противника в болотах под превосходящим пулеметным и артиллерийским огнем невозможно, отказался губить еще и конницу. В итоге гвардейская кавалерия потеряла здесь только 168 человек. Участник боев на ковельском направлении говорит: «Благодаря генерал-адъютанту Безобразову, который был назначен руководить этой операцией на Стоходе, была спасена от истребления гвардейская кавалерия. Во время хода операции из Ставки, то есть генералом Алексеевым, неоднократно рекомендовалось генералу Безобразову спешить кавалерию и бросить ее в бой, иными словами, тоже на убой»[324].

То есть позиционная борьба и та тяжелейшая доля, что выпала в предшествовавших кампаниях на долю пехоты, наряду с эффектом действий артиллерии, решавшей судьбу сражений, понудили русских военачальников смотреть на кавалерию как на вспомогательный род войск. В чем-то такой подход был оправдан, однако это, конечно, не означает, что кавалерия должна была бы оставаться в тылах, выполняя пассивные задачи. В последующем штаб Юго-Западного фронта пытался ставить перед кавалерией выполнимые задачи. Как, например, в вышеописанном случае, когда гвардейская конница должна была развить успех на ковельском направлении. И, как видим, когда атака пехоты не увенчалась успехом, сама Ставка требовала бросить кавалеристов на убой. Каков был в этом смысл? Неизвестно. Правда, ген. М.В. Алексеев все-таки был генералом от инфантерии и, возможно, считал конницу чем-то вроде спешенной пехоты. Но опять-таки, как можно не учитывать своеобразия различных родов войск, находясь на столь высоком посту как начальник штаба Верховного Главнокомандующего, то есть фактически руководя русскими Вооруженными Силами при номинальном верховенстве императора Николая II?

Использование кавалерии в прочих армиях Юго-Западного фронта также не оказалось на надлежащей высоте. Конечно, эти армии не имели по два с лишним кавалерийских корпуса, а 11-я армия располагала вообще только одной конной дивизией. Но 7-я и 9-я армии получили по своему кавалерийскому корпусу, а потому можно было бы ожидать, что конница добьется своей доли успеха. Этого не произошло — нигде кавалерия по различным причинам не смогла развить прорыв. Этот факт говорит не о том, что Брусилов или Каледин оказались несостоятельными кавалерийскими военачальниками, а о том, что подобный подход к кавалерии как к вспомогательному роду войск был свойствен всему русскому генералитету. Недаром же успех действий кавалерии, как правило, ставился в зависимость не от использования ее в общевойсковом бою, а от личных качеств кавалерийского командира, командующего данным конным подразделением. Удивительная проговорка об этом обстоятельстве прозвучала из уст первого начальника Генерального штаба и одного из умнейших русских генералов, ген. Ф.Ф. Палицына, еще за год до Брусиловского прорыва. Так, в беседе с великим князем Андреем Владимировичем (запись в дневнике последнего от 18 мая 1915 года) генерал Палицын заметил: «Ни одного кавалерийского начальника хорошего нет. Я все думаю, не следовало бы хоть Ренненкампфа взять в кавалерийские начальники, это его сфера»[325]. А ведь в это время генерал Ренненкампф уже был убран из армии в связи с обвинениями его в «предательском» поведении во время Восточно-Прусской наступательной и Лодзинской оборонительной операций 1914 года.

Командарм-11 ген. В.В. Сахаров не нашел ничего лучшего, как придать свою единственную кавалерийскую дивизию 17-му армейскому корпусу ген. П.П. Яковлева. Тем самым штаб армии фактически снял с себя ответственность за действия конницы в развитии прорыва. Разумеется, что комкор-17, всецело озабоченный подготовкой собственной атаки, не думал о том, как использовать конницу, считая, что сначала еще надо прорвать неприятельский фронт. В итоге Заамурская конная дивизия ген. Г.П. Розалион-Сошальского была отведена назад, так как ее командир посчитал, что пехота не сумела пробить достаточную брешь в обороне противника. Комкор-17 согласился с генералом Сошальским. Поэтому, когда 25 мая сопротивление неприятеля под Сопановом было сломлено и враг стал отступать к Бродам, конница 11-й армии оказалась в тылу и не смогла принять участие в развернувшемся сражении.

Лишь в 7-й армии ген. Д.Г. Щербачева 2-й кавалерийский корпус, которым командовал брат императора великий князь Михаил Александрович, был введен в бой сравнительно вовремя. То есть — уже в ходе общего прорыва. Однако здесь получилась, что называется, «обратная картина»: русская 9-я кавалерийская дивизия ген. князя К.С. Бегильдеева оказалась брошенной вперед еще до того момента, как оборона противника была окончательно прорвана. То есть вместо ввода конницы в «чистый» прорыв кавалерийские полки атаковали сильно укрепленную австрийскую позицию у Порхова. Здесь оборонялась 2-я австрийская кавалерийская дивизия, сражавшаяся в пешем строю, ибо австро-венгерское командование уже к лету 1916 года спешило свою кавалерию (напомним, что и против 4-го кавалерийского корпуса ген. Я.Ф. Гилленшмидта оборонялись спешенные венгерские кавалеристы). Австрийцы были изрублена, взяты важные высоты 371 и 402, но потери были существенно выше ожидаемого. Характерно, что в этом бою дивизией командовал не князь К. С. Бегильдеев, а генерал Мошнин. А.А. Керсновский считает, что эта атака имела большое значение. Современный исследователь Ю.Ю. Ненахов также полагает, что «этот бой стал едва ли не единственным фактом грамотного применения русской кавалерии в мировую войну»[326].

С нашей точки зрения, данная оценка боя у Порхова является несколько преувеличенной. Участник этого сражения сообщает, что 9-я кавалерийская дивизия атаковала одновременно двадцатью двумя эскадронами и сотнями (то есть в резерве оставались лишь два эскадрона). При преследовании опрокинутого противника было изрублено немалое число врага и взяты орудия и пленные. Трофеями русских кавалеристов стали две гаубицы, пять зарядных ящиков, один пулемет, 2591 солдат и 37 офицеров. Собственные потери составили двадцать три офицера и пятьсот семь нижних чинов. В приказе по дивизии сообщалось: «27 мая дивизия в полном своем составе в семь с половиной часов вечера по моему приказанию пошла в атаку на стойкую пехоту противника, залегшую в окопах восточнее деревни Порхово. Полки дивизии и дивизионы конной артиллерии лихо вырвались вперед и понесли смерть и поражение противнику, засевшему в окопах, и вынудили его очистить позицию, что дало возможность нашей пехоте занять ее. Тысячи убитых и раненых лежали на поле сражения… лишь темнота ночи остановила дальнейшее преследование…»[327].

Однако австрийцы сумели отойти за реку Стрыпа и, пользуясь недостатком сил у генерала Щербачева (с началом наступления войска 7-й армии имели примерное равенство с противостоящей ей Южной армией неприятеля, при почти двухкратном превосходстве врага в мощи артиллерийского огня), сдержали порыв русских. Возвращаясь же непосредственно к сражению у Порхова, нельзя не отметить, что потери русских тоже были большими. В итоге развить тактический успех пехоты кавалерия 7-й армии так и не смогла. Ведь коннице пришлось атаковать укрепления врага, то есть не развивать успех вглубь после образования коридора прорыва, а всего лишь дополнить победу пехоты. Проще говоря, 2-й кавалерийский корпус лишь усугубил тактическое поражение австрийцев в сражении за оборонительные полосы, но в результате этого оказался совершенно выключенным для производства задачи по развитию тактической победы в оперативный прорыв. Вдобавок атака была проведена в вечернее время. Так что сражение русской конницы у Порхова действительно стало единственным выдающимся моментом русских кавалеристов в первом периоде Брусиловского прорыва, но давать ему такую оценку, что дается Ю.Ю. Ненаховым, на наш взгляд, было бы преувеличением.

Еще факт: судя по всему, вторая дивизия 2-го кавалерийского корпуса — Сводная кавалерийская дивизия — в прорыв не пошла. Во-первых, об этом не говорят исследователи, отмечая лишь блестящие действия 9-й кавалерийской дивизии. Во-вторых, далеко впоследствии один из офицеров вспоминал, что в Георгиевскую Думу, членом которой он состоял, поступило представление от начальника одной из кавалерийских дивизий (офицер не называет, ссылаясь на давность лет) на два с лишним десятка офицерских крестов Св. Георгия. Далее этот офицер сообщает, что подразделения данной дивизии вовсе не участвовали в развитии прорыва, ограничившись лишь конвоированием пленных в тыл. А потому Георгиевская Дума единогласно отклонила сразу все представление: «Всем было совершенно ясно, что эта дивизия ничего «геройского» не совершила, но хотела только воспользоваться блестящим успехом нашей пехоты, чтобы «примазаться» и урвать и себе кое-что (всего лишь около двадцати крестов!)». Не называя номера этой дивизии, автор заметки говорит лишь, что данная кавалерийская дивизия должна была атаковать вслед за прорывом неприятельской обороны Карским пехотным полком на реке Стрыпа. В мае 1916 года на местности успешного прорыва 7-й армии действовал 188-й пехотный Карский полк 47-й пехотной дивизии (ген. В. В. Болотов) 16-го армейского корпуса (ген. С.С. Савич) 7-й армии ген. Д.Г. Щербачева. Именно этот успех развивала 9-я кавалерийская дивизия князя Бегильдеева. Так как 9-я кавалерийская дивизия в развитии прорыва, безусловно, участвовала, то очевидно, что речь идет именно о второй дивизии корпуса — Сводной кавалерийской дивизии князя Н.П. Вадбольского. Более того, цитируемый выше офицер далее указывает, что через несколько месяцев в Георгиевскую Думу уже другого корпуса пришло это же самое представление, и махинация не удалась лишь потому, что этот офицер (в конце статьи, кстати, указаны только инициалы Г.Р.) уже знал об этом деле. О вероятном подлоге было немедленно сообщено всей Думе, но князь Вадбольский фактически имел все шансы на успех награждений, и ему не повезло только потому, что один и тот же офицер случайно оказался в составе обеих Георгиевских Дум. Разумеется, представление было отклонено и на этот раз, но уже с окончательным решением. Все дело в том, что начальник дивизии не сообщил, что представление уже однажды отвергалось, хотя был обязан сделать это. Так что автор статьи пишет о данной дивизии: «Ей все же повезло в том, что Дума не возбудила вопрос о производстве расследования и о привлечении начальника дивизии к ответственности за попытку скрыть от Думы полученный ранее отказ»[328].

От себя заметим лишь, что части Сводной кавалерийской дивизии впоследствии доблестно дрались, и речь здесь может идти лишь о нечистоплотности начальника дивизии — по нашему предположению, именно Сводной кавалерийской дивизии.

В 9-й армии, казалось, взяли пример с 8-й армии. Поразительно, что столь удивительным образом совпали планы командования обеих армий, имевших главные задачи в наступлении Юго-Западного фронта. Так, 3-й кавалерийский корпус ген. графа ФА. Келлера обеспечивал наступление 9-й армии с левого фланга, будучи отправлен в окопы напротив Черновиц, располагавшихся на противоположной стороне реки Прут. Такое использование конницы в качестве прикрытия вообще не лезет ни в какие ворота, ибо граф Келлер не получил никакого приказа на удар. Конечно, 9-я армия не имела резервов, но, наверное, проще было бы совсем бросить эти окопы, чем забивать их конниками: все равно австрийцы не имели возможности для контрнаступления через линию реки Прут.

В итоге, когда пехота опрокинула австрийцев под Доброноуцем, преследовать бегущего врага бросилась одна-единственная конно-артиллерийская батарея полковника Ширинкина. Батарейцы взяли австрийскую батарею, довершили разгром австрийского батальона, но на этом дело и кончилось. Конечно, сотня конноартиллеристов не могла сделать того, что натворили бы несколько тысяч сабель 3-го кавалерийского корпуса. Генерал Келлер под свою ответственность пытался форсировать Прут, однако, как и в 4-м кавалерийском корпусе ген. Я. Ф. Гилленшмидта, его отчаянная атака захлебнулась, да и не могла не захлебнуться, ибо в качестве артиллерийской поддержки конкомкор-3 имел лишь две легкие конные батареи. Русские кавалеристы, переправлявшиеся через реку под артиллерийскими ударами противника, сумели занять несколько маленьких плацдармов, но слить их в один не смогли, так как не было артиллерии. В результате 3-му кавалерийскому корпусу пришлось с большими потерями отступить.

Единственный успех в 9-й армии выпал на долю Текинского (Туркменского) полка, использованного после победы под Доброноуцем. Действительно, когда 9-я армия прорвала оборону противника, в преследование бросился только Текинский полк генерал-майора Зыкова. За время преследования в течение нескольких дней текинцы взяли в плен более четырех тысяч австрийцев и еще больше изрубили. Казачья же дивизия приказа о преследовании не выполнила. Главная причина неудачных действий конницы — ее начальники. Об атаке Туркменского конного полка (четыре сотни сабель) у деревни Баламутовка 22 мая участник войны сообщает: «Этот пример показывает, что хорошая конница, при всяких обстоятельствах, может содействовать самым решительным образом другим родам войск в бою; на важность самой тесной непосредственной связи в бою между конницей и атакующей пехотой; на великое значение решительности со стороны командного состава конницы, не считаясь с численностью врага, так как эффект несущейся конной лавины подавляюще действует даже на спокойную, выдержанную пехоту и уравновешивает численность бойцов»[329].

Кстати говоря, в плен была взята австрийская пехотная бригада, выдвигавшаяся для производства контрудара. И главное значение атаки Текинского полка состоит не в количестве трофеев, а в том, что этим ударом был предотвращен неприятельский контрудар, который имел реальные шансы на большой успех. Войска 9-й армии, продвигавшиеся вперед, могли быть остановлены лобовым ударом. Растянувшаяся по фронту русская пехота, понесшая существенные потери в период прорыва, вполне могла быть опрокинута: «Был момент, когда пехота русских осталась без поддержки своей артиллерии, но благодаря конной атаке Текинского полка катастрофа была предотвращена»[330].

Безусловно, кавалерия Юго-Западного фронта была использована самым отвратительным и бездарным образом. Военный историк пишет по этому поводу: «Кавалерия фронта (свыше 60 тыс. сабель) не сыграла своей роли в операции. Кавалерийское командование оказалось неспособным применить конницу при развитии тактического прорыва в оперативный. Часть конников вынуждена была находиться в окопах, прикрывая растянутый фронт»[331]. Не имея сильных резервов, главкоюз, как то и было принято, все-таки старался прикрыть весь свой оголившийся фронт. Той же тактики придерживались и командармы, предпочитая оставлять спешенных кавалеристов в окопах. Вряд ли противник смог бы нанести сильные контрудары по таким участкам: здесь его в таком случае ждало полное окружение. Но в эти окопы были брошены как раз кавалеристы. Таким образом, штаб фронта, собрав сравнительно большие армейские резервы на направлении главных ударов армий (особенно в 8-й армии), лишил свои войска единственного средства развития прорыва на оперативную глубину — кавалерии.

Что говорить, если и в ходе самого успешного наступления русские постоянно опасались возможного (и, добавим, в первые полторы недели вообще невероятного!) контрудара. Прежде всего — со стороны Ковеля, откуда успешный удар австро-германцев в 1915 году уже выбил 8-ю армию ген. А.А. Брусилова за линию Ковель — Луцк. А потому высшие штабы придерживали вырывавшиеся вперед корпуса и даже армии (остановка 8-й армии по просьбе командарма-11 ген. В.В. Сахарова), равняя их по отстающим подразделениям. Как будто бы забылся опыт прошлого, когда фельдмаршал Суворов в сражении на Треббии бросал в бой все, что только возможно, лишь бы только не дать французам возможности передохнуть и перегруппироваться, сосредоточившись для упорного сопротивления. Когда ты побеждаешь, а враг не имеет резервов, нужно лететь вперед на крыльях победы!

Бесспорно, что в позиционной войне главную роль играет артиллерия — тактика огневого боя. Процитируем вновь эмигранта и яростного недоброжелателя генерала Брусилова: «Но «берейтор» остался при своей вере в победоносную конницу и при своем кавалерийском пренебрежении к огню, к артиллерии. Корнет и ротмистр должны доверять сабле, полковник и генерал кавалерийские могут мечтать о «шоке», то есть о столкновении их конного строя с вражеским конным строем, но главнокомандующий фронта, составленного главным образом из пехоты и артиллерии, должен думать по-пехотному и по-артиллерийски, а не по-кавалерийски. Брусилов же думал как конник, и это была ошибка, из-за которой Луцк-Черновицкая победа оказалась разительной, но решительной, завершающей войну не стала»[332]. Иными словами, Е.Э. Месснер показывает, что А.А. Брусилов прежде всего рассчитывал на успех конного удара по еще не сломленной обороне противника. Жаль, что Месснер ничего не говорит о генерале Каледине, который вообще отказался от использования кавалерии в прорыве и не смог ввести в громадный «провал» в австрийской обороне даже и одну кавалерийскую дивизию, с которой, кстати говоря, ген. А.М. Каледин начинал войну. Наверное, дело здесь в значении личности генерала Каледина для Белой эмиграции. А следовательно — в отсутствии объективности.

Зададим еще один вопрос: а разве могла конная масса прорваться в тыл немцев севернее Ковеля, если на этом участке не было предварительного пехотного прорыва? Конница не может самостоятельно прорвать укрепленный фронт в отрыве от основных сил пехоты. Кавалерия есть средство для развития прорыва, но никак не для его свершения, что есть задача общевойскового (и в первую голову пехотного) боя. Вдобавок конные батареи кавалерийских корпусов никоим образом не могли способствовать прорыву укрепленных позиций врага. Для этого необходимо хотя бы небольшое количество тяжелых гаубиц, чтобы уничтожить неприятельскую противоштурмовую артиллерию, бьющую прямой наводкой по наступающей пехоте. А также и пулеметные гнезда.

Если главкоюз рассчитывал бросить в неприятельский тыл свою кавалерию, то ему следовало сосредоточить в районе Луцка сразу два или три конных корпуса (то есть фактически целую конную армию) и развалить ею вражеский фронт, как только австрийцы побежали на запад. Конница должна была доломать уже надломленный пехотой фронт неприятеля, растягивая его фланги от железных дорог, что лишало австро-германцев единственного средства контрманевра, которое спасало их под Ковелем. Прорвав укрепленные линии неприятеля пехотой и артиллерией, конница своим порывом не только преследует врага, довершая его разгром (в эпоху железнодорожного маневра это есть средство верное только в отношении тактики, но никак не оператики), но прежде всего создает искусственные фланги. Тем самым дробится единство сопротивления крупных подразделений противника на локальные очаги. В это же время ударные пехотные группировки создают оперативное давление на фланги врага, не позволяя ему закрепиться и перегруппироваться для сильного контрудара (частные контрудары всегда довольно легко парируются победоносными частями). Эта задача, разумеется, чрезвычайно трудная, однако летом 1916 года против австрийцев вполне решаемая.

К сожалению, командование Юго-Западного фронта подошло к задаче наступления, во-первых, с формальной точки зрения (несмотря на свою активную позицию на первоапрельском совещании, ген. А.А. Брусилов при планировании ограничился лишь возможностью частного успеха наступления армий фронта). Во-вторых, штаб фронта и штабы армий как будто бы «забыли» о возможностях кавалерии на данном театре военных действий. Во многом второе вытекало из первого: если считать, что твоя главная задача есть сковывание сил противника и его локальный разгром, то тщательной подготовкой действий подвижного рода войск заниматься действительно ни к чему. Ограничение задач своих войск тактической целью — взломом обороны противника, уничтожением противостоящей группировки и привлечением к себе резервов неприятеля — понудило русских командиров отказаться от подробного планирования достижения оперативных целей в наступлении.

Таким образом, в отношении конницы командование Юго-Западного фронта различного уровня оказалось заложником собственного оперативного планирования. Действительно, прорыв тактической глубины обороны противника в общефронтовом масштабе так и не был развит в успех оперативного характера посредством броска сильной конной группировки в неприятельские тылы. Нисколько не оправдывая собственно кавалерийское командование, большая часть которого не желала учиться взаимодействию с пехотой, раз уж не выучились до войны, нельзя не отметить, что использование конницы, намеченное генералом от кавалерии А.А. Брусиловым, было не просто далеким от идеала, но прямо-таки бездарным. Правда, командарм-8 ген. А.М. Каледин и командарм-11 ген. В.В. Сахаров, бывшие такими же генералами от кавалерии, также не оказались на высоте.

Так или иначе, но за операцию фронта прежде всего отвечает главком. На нем и главная доля вины за неиспользование конницы в той фазе прорыва, что являлось наиболее удобным для разрушения обороны противника. Такой вывод в отношении генерала Брусилова блестяще подчеркнул в своем труде А.А. Керсновский: «Этот кавалерист не нашел кавалерии… Превосходная конница Юго-Западного фронта осталась неиспользованной. Из 13 дивизий была использована лишь одна (9-я у Порхова) — и как раз на труднейшем участке. В какой триумф превратилась бы наша победа, кинься IV и V конные корпуса — 20 тысяч шашек (и каких шашек!) — преследовать наголову разбитого врага под Луцком. И уцелел бы из разгромленной армии Пфланцера хоть один человек, если бы вместо одного Текинского полка ее стал бы рубить весь III конный корпус графа Келлера? Семь кавалерийских дивизий на правом крыле фронта сидели по брюхо коня в болоте, три на левом крыле двинуты были в горы… А за уходившими неприятельскими батареями гналась горсточка наших конноартиллеристов! Нашей победе не хватило крыльев»[333].

Одним из возможных выходов могла стать своевременная передача левофланговой 3-й армии Западного фронта в состав Юго-Западного фронта, дабы русские имели возможность одновременного удара с севера и юга на город. Соответственно, 4-й и 5-й кавалерийские корпуса были бы введены в бой после того, как войска 3-й армии прорвали бы оборону противника. Впоследствии так и вышло. Ставка передала 3-ю армию, но было уже слишком поздно: Ковельский укрепленный район оказался под контролем немцев. Передав 3-ю армию ген. А.А. Брусилову, Ставка потребовала сломить оборону противника и энергичным ударом на Брест-Литовск разобщить германцев и австрийцев. Но такое драгоценное время уже было потеряно! Отлично понимавшие сложившуюся обстановку немцы своей упорной обороной, отличавшейся высокой активностью, сорвали планы русского командования.

За неимением моторизованных соединений кавалерия была единственным фактором превращения позиционной войны в маневренную: от ее действий на оперативном просторе могла зависеть судьба кампании 1916 года. Британский ученый пишет: «Во время Великой войны и еще два десятилетия после кавалерия все еще была мобильной военной силой, единственно способной быстро и произвольно перемещаться по открытой местности. В 1917 году танки были слишком медленны и ненадежны, механический транспорт был по-прежнему привязан к дорогам. Это очень смелое допущение, разумеется, но если прорыв мог быть совершен, развить успех могла только кавалерия. Такое быстрое развитие прорыва было настоятельно необходимо, если ставить перед собой цель — возвращение в практику мобильной войны и достижение решительной победы»[334]. Однако командование Юго-Западным фронтом не использовало своего козыря.

Причем при отсутствии значительного превосходства в живой силе и преимуществе противника в технике (артиллерия, особенно тяжелая и пулеметы) кавалерия была тем козырем, что должен был превратить победу в разгром. Дальняя, но весьма достижимая перспектива — вывод Австро-Венгрии из войны серией широкомасштабных и стремительных операций в Галиции в первой половине лета 1916 года. К сожалению, как отмечает советский исследователь, «Брусилов не создавал достаточных резервов, а имеющиеся большие массы конницы… законсервировал в окопах. Бездеятельность конницы не позволила русскому командованию изолировать район операции от прибывших резервов противника, что очень хорошо было использовано австро-германцами, которые, опираясь на свои железнодорожные возможности, почти всегда создавали равновесие сил. Развитие наступления задерживалось и не достигало решительного результата»[335].

Таким образом, прекрасная конница Юго-Западного фронта, которая могла и должна была решить судьбу прорыва, а с ним, вполне вероятно, и разгрома австро-венгерской военной машины, не была использована исключительно вследствие ошибок высших военачальников. Невзирая на ряд отдельных героических атак, ударов и успехов, в целом кавалерия фронта осталась вне рамок той роли, которую она могла и должна была сыграть в Брусиловском прорыве. Субъективная причина — неумение, а то и нежелание командиров всех уровней (от главкоюза до конкомкора-4 и отдельных начдивов) использовать конницу в прорыве тем методом, что был необходим для общего успеха, — развитие прорыва в оперативную глубину. Объективная причина — изменившиеся условия ведения военных действий, что принесли в военное искусство условия позиционной борьбы.

Встает вопрос — зачем же тогда вообще была нужна конница, столь непригодная в позиционной войне, но и столь же необходимая в войне маневренной? Вышло, что вся роль дорогого рода войск свелась лишь к несению окопной службы на второстепенных участках общего наступления. А ведь еще в 1887 году, оценивая опыт Гражданской войны в США, ген. Н.Н. Сухотин вполне справедливо писал, что «конница, надлежаще организованная, слишком дорого стоит государствам, чтобы можно было ограничиться требованием от нее выполнения только заурядных назначений. Ее сфера — грандиозные дела, поворотные моменты — кризисы в судьбе войны или боя. Только веря в то, что она по преимуществу орудие гения, орудие «богов войны», и на деле осуществляя эти верования, конница станет тем, чем она и должна быть, то есть всесокрушающим молотом в руках полководца, доставляющим победы».