Крах конного блицкрига. Кавалерия в Первой мировой войне

Глава 4 РУССКАЯ КОННИЦА: ТАКТИКА И ОГОНЬ

С самого начала Первой мировой войны в боевой деятельности русской кавалерии выявилось несколько определяющих тенденций, господствовавших в течение всей войны. Во-первых, это выдающаяся отвага атак русской конницы на неприятеля, правда, соединениями не свыше дивизии. Во-вторых, это предпочтение конного боя («шока») всем прочим действиям, а также склонность вести скорее оборонительный бой, нежели наступательный. В-третьих, это неумение кавалерийских начальников руководить большими конными массами в общевойсковом бою, зачастую даже кавалерийские дивизии не оправдывали своего предназначения. Следствием стало отсутствие конницы в общем бою пехоты и артиллерии; исключение — конные атаки на неприятеля (как правило, силами не свыше полка), дабы прикрыть отход пехоты. Неумение вести маневренные действия, организовать преследование, ввести конницу в прорыв, к сожалению, стали отличительными чертами боевой деятельности русской конницы в войне. Кавалерийские начальники всеми силами старались беречь вверенных им людей вплоть до пренебрежения выполнением поставленной задачи. Исключения — несколько выдающихся командиров — не смогли исправить общей картины. К тому же именно в среде кавалеристов особенно сильно господствовали безобразные корпоративные отношения, выражавшиеся в приоритете придворных связей в системе назначений и производства перед боевыми заслугами.

Уже в августе 1914 года все эти тенденции проявили себя и принесли разочарование в среду пехотинцев и артиллеристов, выносивших на себе тяжесть сражений. О действиях стратегической конницы в Восточной Пруссии будет сказано ниже. Что же касается кавалерии Юго-Западного фронта, то с объявлением мобилизации и до перехода русских армий в наступление она блестяще выполнила поставленные задачи — действия русской конницы перед началом Галицийской битвы позволили русскому командованию скрыть группировку и сосредоточение своих войск. Кроме того, в ряде столкновений и стычек с австро-венгерской кавалерией русская конница вышла победителем, оттеснив противника в глубь его территории, что облегчило развертывание русских армий в приграничной полосе.

В ходе Галицийской битвы кавалерия, которая, разумеется, не могла на равных вести огневой бой с неприятельской пехотой, использовалась командованием в качестве подвижных резервов. Искусно маневрировавшая кавалерия позволяла своей пехоте перевести дух и занять более выгодные условия для ведения боя. Первый погибший в войне русский генерал — Сводная кавалерийская дивизия 5-й армии — ген. СП. Ванновский (бой под Каменкой Струмиловой). Конечно, не во всех армиях Юго-Западного фронта конница действовала одинаково хорошо, хуже всех — в сдерживавшей главный удар австро-венгров 4-й армии ген. А.Е. Эверта. Но зато именно конница сумела предотвратить разгром 19-го армейского корпуса 5-й армии, а вместе с тем — и поражение всей армии в сражении под Томашовом. Здесь отличилась 1-я Донская казачья дивизия ген. А.Д. Кузьмин-Короваева, которая превосходным сочетанием огня и маневра сорвала планы противника по окружению и уничтожению 19-го армейского корпуса ген. В. Н. Горбатовского.

Включение в состав фронтов крупных масс подвижных войск обеспечивает устойчивость их в обороне и расширяет возможности ведения наступательных операций в высоком темпе, с решительными целями. Однако конница Юго-Западного фронта действовала разрозненно — отдельными кавалерийскими дивизиями, действовавшими совместно с армейскими корпусами. Безусловно, отсутствие кавалерийских корпусов сильно сковывало действия кавалерии, делая ее придатком пехотных дивизий, так как взятая сама по себе отдельно одна кавалерийская дивизия не могла добиться того впечатляющего успеха, что решил бы судьбу сражения. Например, в сражении 17 августа 1914 года на Гнилой Липе, «когда 10-й корпус овладел высотами западного берега р. Гнилой Липы у д. Бржуховице и прорвал фронт австрийцев, в прорыв бросилась 10-я кавалерийская дивизия. Переправившись через Гнилую Липу, кавалерия нагнала отходящих австрийцев и обратила их в бегство по направлению к Свиржу. Вслед за тем атаковала в конном строю колонны австрийцев, следовавшие от Бржуховице на Свирж. Развернувшие пять линий пехоты австрийцы не могли устоять против энергичной атаки и побежали на подходящие части 10-го корпуса. В этом бою 10-я кавалерийская дивизия взяла 4 гаубицы и много пленных. Этим действия этой дивизии и кончились, так как не были поддержаны находившимися невдалеке двумя другими дивизиями»[154].

Конница необходима на растянутых флангах для увеличения разрыва фронта противника. Но массовые атаки на нерасстроенную неприятельскую пехоту уже невозможны в силу развития техники. Пехота придает коннице устойчивость при обороне, и достижение более решительного успеха при атаке — комбинированный бой родов войск. Следовательно, русское командование в первых же операциях старалось использовать кавалерию в спешенных боевых порядках как средство усиления общего огневого фронта. Исследователь пишет: «Конница обоих противников вышла на войну с вооружением, мало отвечающим условиям ведения огневого боя. Поэтому стратегическая разведка конницы не дала тех результатов, которые ожидались командованием в тех частых случаях, когда конница встречала даже небольшие пехотные части противника. Зато мы видим поучительные примеры использования крупных кавалерийских масс, как оперативных резервов командования. Пользуясь подвижностью конницы, австрийское и русское командования направляют кавалерийские корпуса в угрожаемые районы, обычно в прорыв или на фланги армий, где они обычно в спешенных строях сдерживали наступающую пехоту противника (бои у Равы-Русской, Томашевское сражение и др.)»[155].

То есть конница зачастую использовалась в качестве пехотного прикрытия для удержания важных позиций в общем фронте наступающих (или обороняющихся) русских частей. Порой такой подход оправдывался нехваткой пехоты для выполнения поставленной задачи. Так, на завершающем этапе Галицийской битвы русская 8-я армия (ген. А.А. Брусилов) была вынуждена сдерживать контрудар сразу двух австро-венгерских армий — 3-й и 2-й, рвавшихся на выручку к окружаемой 4-й австрийской армии. Пехоты не хватало, и спешенная конница занимала окопы вперемешку с пехотинцами. Так, только своевременная поддержка всадниками 12-й кавалерийской дивизии (ген. А.М. Каледин) спасла от поражения 24-й армейский корпус ген. А.А. Цурикова, оборонявшийся против двойных сил неприятеля. Девятнадцать эскадронов дрались в спешенном строю, а еще пять эскадронов в конной атаке опрокинули 38-ю гонведную дивизию, выходившую русским в тыл. Такие действия были для генерала Каледина не первыми: точно таким же образом он действовал в сражении на Двух Липах, закрывая внутренние фланги корпусов 3-й армии ген. Н.В. Рузского. Высочайший приказ от 7 октября 1914 года, относившийся к 12-й кавалерийской дивизии ген. А. М. Каледина, гласил: «В сражении при Гнилой Липе 16 августа 1914 г. по своей инициативе, спешив (выделено. — Авт.) всю дивизию и заняв своей артиллерией позицию… предотвратил прорыв значительных сил противника… и удержался до подхода к утру 17 августа пехотного полка»[156].

Русские армии Юго-Западного фронта перешли в общее контрнаступление 21 августа, переломив операцию в свою пользу. В этот же день, 21-го числа, главнокомандующий армий Юго-Западного фронта ген. Н.И. Иванов, определяя задачи командармам, в своем оперативном приказе отметил: «Всем армиям иметь кавалерию ближе к противнику, которой всемерно развивать самые энергичные действия в его тылу и на флангах». После поражения австрийцев конница должна была довершить разгром неприятеля «жестоким преследованием»[157]. Между тем преследование врага должно вестись на широком фронте. Русские же военачальники собирали все силы в кулак и ждали открывающейся возможности к массированной атаке, которая при современном огне, как правило, не может удаться. Маневр крупных войсковых соединений без конницы не может привести к полному результату.

Однако же что значит «кулак»? Это — сосредоточенная на узком фронте кавалерийская дивизия. Образовать же большие конные массы в ходе Галицийской битвы штаб Юго-Западного фронта не сумел. Правда, уже в ходе преследования в 5-й армии была образована сводная кавалерийская группа ген. А.М. Драгомирова, но ее действия оказались безрезультатными вследствие пассивности командиров. Генерал-квартирмейстер 3-й армии вспоминал: «Еще в самом начале Львовской операции я обратил внимание на странный обычай конницы — отходить на ночлег за свою пехоту. В действиях трех кавалерийских и одной казачьей дивизий, входивших в состав [3-й] армии, не было заметно той решительности, которую следовало проявить. Вероятно, это происходило потому, что конницу придали армейским корпусам, а не собрали в кулак, как это следовало сделать. Должно быть, мы переоценивали и боевые свойства конников»[158]. При таком подходе телеграмма главкоюза ген. Н.И. Иванова командармам: «Из поступающих донесений о первых столкновениях усматриваю, что отбитый противник даже при наличии большого числа нашей кавалерии отходит незамеченным, соприкосновение утрачивается, не говоря уже о том, что преследование не применяется» — отражала реальное положение вещей. Именно в начале войны, и как раз на Юго-Западном фронте, произошло самое большое конное сражение Первой мировой войны: столкновение в открытом бою двух дивизий — русской и австро-венгерской. Как говорилось выше, в ходе сосредоточения русская конница сумела скрыть это мероприятие от неприятельской кавалерии, ведшей ближнюю разведку и пытавшейся пробиться сквозь русские заслоны в приграничных боях. Прежде всего это относится к 8-й армии ген. А.А. Брусилова, образование которой из так называемой «Проскуровской группы» явилось своеобразным импровизационным моментом в развертывании Юго-Западного фронта. В результате противник, ожидавший встретить перед собой восточнее Львова одну сильную русскую армию — 3-ю, оказался перед перспективой борьбы с двумя русскими армиями. Недооценка гибкости русского развертывания стала одной из основных причин поражения 3-й австрийской армии в сражении на Двух Липах.

Рассчитывая на своевременный подход армейской группы ген. Г. Кёвесса фон Кёвессгаза, австро-венгерский командарм-3 ген. Р. фон Брудерман бросился вперед, на 3-ю русскую армию ген. Н.В. Рузского. Однако вместо Кёвесса к полю сражения подошла русская 8-я армия, перед тем в двухдневном затяжном бою разгромившая группу Кёвесса. Исход сражения восточнее Львова был предрешен. Н.Н. Головин так пишет о результате «доблестной работы нашей кавалерии» в завязке Галицийской битвы: «…везде наша кавалерия имела успех и оттесняла австро-венгерскую конницу с громадными для последней потерями. Постоянный боевой успех нашей конницы и приводит к тому, что глаза австро-венгерского высшего командования оставались все еще завязанными, в то время как наше высшее командование уже могло увидеть действительную обстановку»[159].

Итак, для того чтобы скрыть сосредоточение, русская конница Юго-Западного фронта бросилась вперед. В отличие от немцев, австро-венгерская кавалерия, усиленная местной жандармерией и отрядами ландштурма, не отказывалась от кавалерийских боев. В результате 7 — 10 августа вдоль всей австро-русской границы заполыхали конные бои, но теперь уже — не мелкие стычки разъездов, а рукопашные сражения целых дивизий. Наиболее известным из них стало одно из самых больших кавалерийских сражений Первой мировой войны у Ярославице[160]. Поэтому оно, наверное, заслуживает несколько более подробного описания.

7 августа русские 9-я (ген. князь К.С. Бегильдеев) и 10-я (ген. граф Ф.А. Келлер) кавалерийские дивизии из состава 3-й армии атаковали австрийские заслоны из ландштурмистов и жандармов, чтобы захватить переправы через реку Серет у местечка Залощице. В ходе боя русская конница разошлась по разным направлениям, дабы очистить свой берег реки от противника. На следующий день, 8-го числа, к месту переправы подошла австрийская 4-я кавалерийская дивизия генерала Э.-Р. фон Зарембы, которая вместе с пехотой (около батальона) попыталась выбить русских из данного района.

К этому времени у деревни Ярославице находилась лишь одна 10-я русская кавалерийская дивизия, подход 9-й кавдивизии ожидался только во второй половине дня. Тем не менее генерал Келлер решил принять бой, несмотря на неравенство в силах: помимо пехоты, генерал Заремба имел «лишних» восемь эскадронов. Дело в том, что пять сотен 1-го Оренбургского казачьего полка (полковник Тимашев) атаковали австрийскую пехоту, опрокинув ее и рассеяв по местности, но как раз в этот момент австрийская конница и начала свою атаку. Таким образом, в завязке сражения русские казаки имели дело с австрийской пехотой, оборонявшейся в Ярославице, что позволило австрийской коннице получить перевес над русской.

Этот бой протекал в классической манере. Конные массы выстроились друг напротив друга одной линией. При этом противник имел шесть эскадронов во второй линии, а у ген. Ф.А. Келлера резервов уже не было: помимо пяти сотен оренбуржцев, дравшихся с пехотой, еще одна сотня казаков в это время заходила неприятелю в тыл, чтобы занять переправу. А два эскадрона 10-го гусарского Ингерманландского полка (командир — полковник Богородский) находились в боевом охранении и не успели принять участия в первой фазе боя. Таким образом, в полном составе конкомдив-10 имел только 1-ю бригаду генерала Маркова: 10-й драгунский Новгородский полк (полковник Клевцов) и 10-й уланский Одесский полк (полковник Данилов). 3-й Донской артиллерийский дивизион полковника Персианова обеспечивал артиллерийскую поддержку 10-й кавалерийской дивизии. В этом бою донские конные батареи сначала нейтрализовали австрийскую конную артиллерию, а затем своим огнем внесли расстройство в ряды австрийской кавалерии. В итоге русские орудия поддерживали своих, а австрийская артиллерия — нет, что помогло гусарам, атаковавшим с левого фланга, атакой взять неприятельские орудия[161].

Неудивительно, что граф Келлер решительно атаковал превосходящие силы противника — он всегда придерживался такого подхода, отказываясь от склонности многих русских кавалерийских начальников «беречь» конницу, не допуская ее до боя. Особенно ярко эта «бережливость» выразилась в действиях армейской конной массы 1-й русской армии ген. Г. Хана Нахичеванского в Восточной Пруссии, что не позволило русской коннице выполнить возложенные на нее боевые задачи. Еще в 1910 году Ф.А. Келлер писал: «Во всех почти учебниках тактики мы находим, что кавалерия — такой дорогой род оружия, который надо беречь, дабы не подвергать напрасным потерям… [однако] как только раздался первый выстрел, сбережение конницы неуместно, ее место в конном или пешем строю, но непременно в первых рядах сражающихся частей, она должна жертвовать собой, нести громадные потери и добиться громадных результатов»[162]. К сожалению, громадное большинство русских кавалерийских начальников не разделяли данную точку зрения.

Как то и следовало, после построения друг напротив друга конные массы бросились навстречу друг другу. В рукопашной рубке приняло участие около трех тысяч всадников с обеих сторон. Постепенно чаша весов стала склоняться на сторону австрийцев: их вторая линия прорвала русские ряды. Долгому сопротивлению русских, несмотря на перевес сил у неприятеля, во многом способствовало то обстоятельство, что австрийская конница не имела на вооружении пик, что и позволило русской коннице иметь превосходство в первых боях 1914 года. Офицер-кавалерист П. Маковой, в начале войны служивший в 14-й кавалерийской дивизии, писал: «Не знаю почему, но в душе каждого из нас, офицеров и солдат, какое-то подсознательное чувство говорило, что воевать с немцами будет труднее, чем с австрийцами. До сих пор война главным образом с австрийской кавалерией не была сопряжена с большими затруднениями и с большими потерями. Рукопашного удара австрийцы обыкновенно не принимали, и мы, находясь в разъездах, никогда не задумывались атаковать австрийские разъезды, какой бы численности они ни были. Так как результат был почти всегда один и тот же: австрийцы уходили, и лично мне, не говоря о других, удавалось захватить в погоне некоторое количество пленных. Этому помогало в значительной степени то обстоятельство, что австрийская кавалерия не была вооружена пиками, что давало нашей коннице громадное преимущество»[163].

Все-таки, как говорил Наполеон, «Бог на стороне больших батальонов». Австро-венгерские конники стали заходить с тыла русским линиям. Так как у графа Келлера резервов не осталось, то он бросился в бой сам: конвой (взвод оренбуржцев), группа штабных офицеров, ординарцы. Конечно, командир не должен лично участвовать в рукопашном бою, однако есть и исключения из правил. Как еще в 1879 году писал теоретик конной войны Г. Брике, «только в особенных случаях, когда совершенно необходим личный пример, старший начальник берет на себя ведение атаки. Например, когда таковая производится большей частью вверенных ему отдельных частей под командой нескольких отдельных начальников, когда вводятся в дело последние резервы, когда нужно пробиться через окружившего со всех сторон неприятеля и т.д.»[164].

Австрийцы продолжили теснить русских, и в бою назрел перелом. В критический момент боя начальник конвоя генерала Келлера сотник Цензин из револьвера застрелил командира прорвавшейся австрийской группы, и противник смешался. В это время наконец-то на флангах конной массы успех окончательно склонился на сторону русских, и противник, не выдержав отчаянной рубки, бросился бежать. Как сообщает участник войны, «удар этого сборного резерва комдива, под непосредственным его командованием, решил дело: австрийцы повернули и, преследуемые нашей конницей и конной артиллерией, отступили в полном беспорядке, оставив нам трофеи и пленных»[165].

Откуда взялся этот самый успех на флангах? Когда главные силы 10-й кавалерийской дивизии сближались с австрийской 4-й кавалерийской дивизией, 1-й Оренбургский казачий полк атаковал деревню Ярославице, расположенную для русской стороны на левом фланге. В то время, когда конники рубились друг с другом, оренбуржцы выбили из Ярославице австрийский пехотный батальон. В итоге, когда в конном бою наступил критический момент и граф Ф.А. Келлер сам бросился в рубку, уже вышедшие из боя с пехотой оренбуржцы атаковали австрийцев во фланг, с ходу взяв конную батарею: «Момент был выбран весьма удачно. Австрийцы расшиблись на фронте наших трех полков и почувствовали удар в правый фланг. В следующий момент дивизия противника обратилась в бегство»[166].

Преследование велось вплоть до берегов реки Стры-па — около двух километров. Характерно, что австрийский кавалерийский начальник пытался взять пример со своего русского коллеги. Генерал Заремба лично возглавил атаку 15-го драгунского полка, но произошло это, когда русские уже переломили исход боя. Поэтому-то, так как сам момент контратаки был выбран неверно, победа досталась русским. Примечательно, что в этом полку служил младшим офицером третий сын самого австро-венгерского главкома — ген. Ф. Конрада фон Гётцендорфа[167].

Как справедливо сообщают участники войны, осмысливавшие ее опыт, успех русских в сражении у Ярославице достался уступавшей в силах русской стороне только потому, что начальник русской конницы лично возглавил атаку, подав тем самым пример подчиненным. Понятно, что при виде любимого командира, находящегося внутри рукопашной схватки, ни один боец не посмеет даже и подумать о том, чтобы лично самому выйти из боя. Ярославице — пример того, как высший кавначальник берет на себя непосредственное командование боем, отходя от общего руководства. «Общее руководство конницей по самой природе ее боя, построенного на большем выявлении моральных сил, с одной стороны, и на быстроте темпа его — с другой, имеет то существенное отличие от руководства в том же случае пехотой, что здесь часто управление высшего начальника переходит в командование. Отсюда в критические моменты высший кавалерийский начальник, передав управление своему заместителю и штабу, бывает вынужден взять под непосредственное свое командование ударную группу конницы, действием каковой решается иной раз участь всей операции кавалерии»[168].

Потери русской 10-й кавалерийской дивизии составили полторы сотни человек. Противник же потерял несколько сотен человек убитыми и ранеными, а также две с половиной сотни пленных кавалеристов, около четырех сотен пленных пехотинцев и восемь орудий. Причина такого несоответствия потерь заключается в том, что неприятель понес львиную долю потерь (особенно пленными) в период бегства. Но главным итогом была не эта победа сама по себе. Что такое тысяча человек для столкнувшейся в Галицийской битве многотысячной массе войск обеих сторон? Главное — это то, что русская конница сумела очистить себе дорогу в глубину неприятельского расположения. Не имея перед собой неприятельских конных заслонов (изрубленных под Ярославице), русская 10-я кавалерийская дивизия через несколько дней сумела добыть ту информацию о неприятельской перегруппировке, что позволила русскому командованию 3-й и 8-й армий вырвать победу в сражении на Двух Липах. Как пишет советский исследователь, «…затем мы видим, какую важную роль сыграли во встречном бою на р. Золотой Липе действия 10-й кав. дивизии. Правда, добытые конницей 25 [12 — по старому стилю] августа сведения о движении 12-го австрийского корпуса, не дошли вовремя до командования 10-м русским корпусом вследствие плохой работы связи. Но в то же время утром 26 августа 10-я кав. дивизия первая завязала бой с наступающими колоннами австрийцев, замедлила их движение и удержала до подхода своей пехоты тактически важный рубеж ручья Гнилая Липа»[169].

Вот это и есть яркий пример того, как победа в небольшом конном бою становится залогом победы общевойсковой армии в большом сражении, ставшем одним из ключей к выигрышу фронтовой операции. Неудивительно, что именно 10-я кавалерийская дивизия наиболее высоко проявила себя в ходе Галицийской битвы. Например, сами же австрийцы говорят о том, что конница графа Келлера сыграла решающую роль в окончательном разгроме группы Кёвесса в преддверии сражения на реке Гнилая Липа 3-й и 8-й русских армий с австрийской 3-й армией ген. Р. фон Брудермана и группой Кёвесса. Так, составлявший костяк группы Кёвесса 12-й армейский корпус понес поражение 16 августа от частей русской 8-й армии ген. А.А. Брусилова. Генерал Г. Кёвесс фон Кёвессгаза попытался собрать войска, наладить оборону арьергардами и на следующий день возобновить сражение, не позволяя русской 8-й армии оказать поддержку 3-й армии ген. Н.В. Рузского. Однако «русская 10-я кавалерийская дивизия оказалась на месте раньше, чем морально надломленные и перемешавшиеся собственные части. Сильно выдвинутыми вперед батареями русская конница вызвала панику у противника, которой подвергся находившийся также в передовых окопах штаб командира корпуса. Быстро и в беспорядке неслись войска и обозы между колонн бежавшего населения…»[170]. А. А. Керсновский добавляет, что преследование австро-венгерских войск после 29 августа вела только 10-я кавалерийская дивизия. На ее долю достались полтысячи пленных и шесть орудий. Прочая же русская конница — двадцать кавалерийских дивизий — не сделала и этого. За Галицийскую битву ген. граф Ф. А. Келлер был награжден орденом Св. Георгия IV степени.

Смысл операции армий Юго-Западного фронта заключался в двойном охвате находящегося в Галиции противника. Внешнее кольцо окружения должны были образовывать фланговые армии — 4-я (северный фас фронта) и 8-я (южный фас). Ход событий развивался совсем не так, как рассчитывало русское командование. Однако наличие сильной кавалерийской группы из нескольких дивизий на левом (южном) фланге 8-й армии способствовало бы решению сразу нескольких задач. Во-первых, конница одним своим присутствием предохранила бы фланг 8-й армии от возможного контрудара со стороны Днестра. Командарм-8 ген. А.А. Брусилов опасался этого и образовал целый Заднестровский отряд генерала Павлова, который в результате практически не принял участия в операции. Генерал Брусилов считал Заднестровский отряд слишком слабым для обеспечения движения 8-й армии на Галич — Миколаев и потому все время оглядывался на этот район, стреноживая порыв армии вперед. Тем не менее на необходимость образования такой конной группы, которая вдобавок еще прочнее захлестывала бы «мешок», указывал Н.Н. Головин. Не называя его имени, советский исследователь пишет: «Один из молодых офицеров Генерального штаба, профессор военной академии, в докладной записке прямо указывал, что наличие сильного кавалерийского корпуса на левом фланге армий Юго-Западного фронта поможет более цельному осуществлению идеи охвата австрийцев с правого фланга. И в то же время обезопасит левый фланг наступающей 8-й армии. Конечно, такое предложение нужно признать вполне целесообразным, однако высшее командование отнеслось к нему отрицательно»[171]. В результате кавалерия 3-й и 8-й армий была распылена среди армейских корпусов и не смогла добиться впечатляющих оперативных успехов. Особенно — в период преследования.

Однако нет худа без добра. Волей обстановки к концу Галицийской битвы на левом берегу Вислы был создан импровизированный корпус ген. А.В. Новикова. В него вошли 5, 8, 14-я кавалерийские, 4-я и 5-я Донские казачьи дивизии, Туркестанская казачья бригада. Задачи: разведка, прикрытие завесой подступов к Ивангороду и установление связи с конницей Северо-Западного фронта. Смысл образования этого корпуса заключался в необходимости сбить темпы развития австро-германского наступления на рубеж Средней Вислы, к переправам у Ивангорода и Варшавы. В ходе Варшавско-Ивангородской операции корпус был вынужден разделиться на две части, отступая перед двумя группировками противника к переправам. Но сам факт образования первого кавалерийского корпуса говорил, что и впредь кавалерийские дивизии будут сводиться в корпуса, дабы исполнять поставленные перед ними задачи оперативного характера: «Мировая война застала армейскую конницу всех армий, сведенную лишь в дивизии. Кавалерийская дивизия в принятом составе уже с первых дней мировой войны оказалась несоответствующей той численности конной массы, каковую требовалось сосредоточить на одном оперативном направлении для выполнения выпадающих на ее долю задач по обеспечению (активному) такового направления. Стремление сгруппировать значительные силы конницы на одном направлении, при соблюдении основных принципов организации и управления войсковых организмов, выдвинули вопрос о создании кавалерийских корпусов… [вообще] Конный корпус следует рассматривать как орган чисто оперативного значения, лишенный всяких громоздких тылов»[172].

Таким образом, практика первых месяцев войны показала, что конница должна соединяться в кавалерийские корпуса. Иными словами, расформирование этих единиц перед войной являлось большой ошибкой, изжитой лишь по истечении года войны, когда кавалерийские корпуса обрели более-менее постоянную структуру. Задолго до Первой мировой войны, осмысливая опыт Японской кампании, военные ученые указывали, что кавалерийский корпус должен входить необходимой организационной единицей в состав общевойсковой армии, а не кавалерийские дивизии — придаваться отдельным армейским корпусам. Так, Ф. Гершельман писал: «Организация эта выражается в том, чтобы кроме так называемой корпусной кавалерии, предназначаемой для обслуживания корпусов, для чего достаточно иметь в каждом корпусе по бригаде кавалерии, армия имела в своем составе самостоятельной крупной кавалерийской единицы армейской кавалерии для стратегической службы, для работы на театре войны. Части эти могут быть сведены в отдельные кавалерийские дивизии и корпуса, это безразлично, и должны быть подчинены непосредственно командующему армией. При такой организации кавалерия всегда будет под рукой в минуту необходимости в потребном количестве, в составе единиц постоянного соединения, а не импровизированных, и потому способных развить самостоятельные действия, наконец, корпуса не будут лишены своей кавалерии»[173].

Как видим, речь идет о том, что армия должна иметь как войсковую (корпусную) конницу, так и армейскую. В период русско-японской войны 1904 — 1905 гг. русские военачальники зачастую сводили эскадроны (сотни) и полки войсковой конницы в импровизированные соединения, тем самым нисколько не увеличивая мощи общевойсковых частей и одновременно лишая армейские корпуса разведки. Предвоенное реформирование, как обычно в России, сошло на компромисс. С одной стороны, была образована армейская кавалерия, но соединениями не свыше дивизии. С другой стороны, войсковой конницей стали казачьи сотни и полки 2-й и 3-й очередей, что ослабляло ведение разведки армейских корпусов. Кроме того, казачьи части не успели прибыть в свои армейские корпуса к моменту первых операций, что стало одной из причин разгрома 2-й армии ген. А.В. Самсонова под Танненбергом. Н.Н. Головин так пишет об отсутствии войсковой конницы в начале войны (у немцев каждая пехотная дивизия имела свой собственный полк хорошей кавалерии): «В результате наши пехотные дивизии шли навстречу к еще не скованному врагу слепыми и, будучи вместе с этим лишенными возможности в случае встречного боя с противником сразу же установить с соседними колоннами боевую связь конницей, которая обеспечивала бы от внезапного проникновения неприятеля между колоннами и сопряженного с этим охвата им флангов… Так неправильные отправные точки в отвлеченных верхах науки создавали в низах исполнения условия, затрудняющие победу и облегчающие поражение»[174].

Правда, что ни одна из воюющих сторон не предполагала в начале войны образования кавалерийских корпусов. Так, австро-венгры, как и русские, действовали отдельными кавалерийскими дивизиями. Немцы придали конницу в состав армий для содействия армейским корпусам. Французы создали импровизированный конный корпус генерала Сордэ, как и русское командование в 1-й армии ген. П.К. Ренненкампфа (группа ген. Г. Хана Нахичеванского). Однако лучшие умы все-таки размышляли над использованием конницы в крупных масштабах. Цель — достижение оперативного успеха, способствующего (если не определяющего) выигрышу генерального сражения, ибо каждая сторона полагала, что исход войны будет решен в первых операциях, которые примут характер широкомасштабных генеральных сражений. Так, советский ученый М. Галактионов сообщает, что уже у графа А. фон Шлиффена была мысль составить 1-ю армию целиком из конных корпусов, дабы выиграть темпы операции. То есть все десять германских кавалерийских дивизий должны были составить фланг охватывающего правого плеча, удлиняя его и, следовательно, кромсая и раздробляя сопротивление французов. Если такая мысль и была, то она так и осталась в проекте. Преемник графа Шлиффена на посту начальника Большого Генерального штаба ген. X. Мольтке-младший не только не решился использовать кавалерию как оперативно-стратегическую единицу, но и нарушил «План Шлиффена» таким образом, что битва на Марне была выиграна французами. М. Галактионов так пишет о действиях конницы на Западном фронте в начале войны: «В действиях кавалерии начального периода обнаруживается органическое противоречие между оперативными целями, которые ей ставились, и оперативно-тактическими возможностями, которыми она обладала. Теоретически она рассматривалась как очень подвижный род войск, способный осуществлять самостоятельные задачи стратегического порядка (глубокий удар в тыл и во фланг противнику, стратегическая разведка, преследование)… [Однако] оперативная подвижность кавалерии была низка прежде всего вследствие слабой ударной мощности в конном строю. Спешившись, кавалерия теряла свое преимущество в подвижности, так как коней приходилось отводить далеко в тыл. В результате получалось, что пехота даже опережала кавалерию в наступлении. Сверх того, оперативное использование было неудовлетворительным… Таким образом, создание армии целиком из кавалерийских корпусов в 1914 году на западно-европейском фронте не имело под собой реальной базы. Другой вопрос, что имевшиеся кавалерийские части не были использованы с полной целесообразностью»[175].

На наш взгляд, М. Галактионов не прав в своем выводе относительно целесообразности образования конной армии. Действительно, действия кавалерии на поле боя против неприятельской пехоты в конном строю вели к неоправданно большим потерям. А спешивание кавалерии, фактически — использование конников в качестве ездящей пехоты, вело к потере темпов операции, и здесь лучше было бы использовать пехоту. М. Галактионовым недооцениваются два фактора. Первый и неглавный — психологический. Само только наличие сильной кавалерии, нависающей над оборонительным флангом, в период маневренной войны (каковая и была во Франции в первые три месяца), само по себе дезорганизует пехоту. Причем — даже стойкую пехоту. А ведь англо-французы были разбиты в пограничном сражении, потерпели ряд неудач в период отступления к Марне и вообще ничего не могли противопоставить неумолимому «катку» 1, 2 и 3-й германских армий, вплоть до образования Парижской группировки и переброски немцами двух корпусов на Восточный фронт после Гумбиннена.

Иными словами, в августе 1914 года французская пехота была в какой-то мере подломлена психологически серией поражений. Заслуга французского главнокомандующего ген. Ж. Жоффра, не только своевременно свершившего перегруппировку, но и переломившего пассивные настроения (французы готовились даже сдать Париж!), велика. А будь у немцев на крайнем заходящем фланге еще и конница в десять дивизий — более тридцати тысяч сабель? После одного из боев в Восточной Пруссии русский поэт Н.С. Гумилев писал: «Теперь я понял, почему кавалеристы так мечтают об атаках. Налететь на людей, которые, запрятавшись в кустах и окопах, безопасно расстреливают издали видных всадников, заставить их бледнеть от все учащающегося топота копыт, от сверкания обнаженных шашек, грозного вида наклоненных пик, своей стремительностью легко опрокинуть, точно сдунуть, втрое сильнейшего противника, это — единственное оправдание всей жизни кавалериста»[176].

Психологический фактор на войне всегда велик. И маневренное средство ведения боя всегда ужасно неумолимостью и быстротой темпов своего удара. Участник войны пишет: «Существенными особенностями, выгодно отличающими конницу от пехоты, в отношении способности к накапливанию моральной силы, являются большая скорость ее движения, дающая ей инициативу действий, и сохранение благодаря наличию боевого коня физической силы бойцов-всадников, обеспечивающей им тем самым и известный импульс морального характера»[177]. Хорошая конница всегда навязывает пехоте свою маневренную инициативу. Хотя бы уже вследствие своей скорости на поле боя и вне его.

Действительно, спешенная конница чрезвычайно слаба. О неудобстве ведения боя спешенной конницей участник войны справедливо сообщает: «…когда массы конницы наслаивались на сравнительно небольшом пространстве, лишаясь вследствие этого своего главного преимущества: способности к быстрому маневру. Спешиваясь на узком фронте, коннице трудно состязаться с пехотой, так как спешенная дивизия по числу ружей могла дать только один-два батальона, которые при том стеснены в своем тылу тысячами лошадей с коноводами»[178]. То есть военачальник не должен допустить главной ошибки — использования кавалерии как ездящей пехоты. Бесспорно, что конница имеет меньшую по сравнению с пехотой огневую силу и высокую потребность в фураже. Для компенсации этого прежде всего необходимо придавать коннице подвижную пехоту, артиллерию и специально образуемые пулеметные команды. Во-вторых, использовать конницу в местности, где потребность в фураже может быть покрыта за счет местных средств.

Но в начале войны конница еще действовала без непосредственной придачи стрелковых подразделений и большого количества пулеметов. Поэтому ее роль заключалась в ведении оперативных действий: ударам по флангам и тылам противника. При этом не столько вступая в огневой бой с неприятельской пехотой, сколько растягивая угрожаемые фланги, дабы собственная пехота могла бы с меньшими потерями вклиниваться в ослабленную оборону противника. Конница — единственное маневренное средство оперативного уровня. Конница обеспечивает высокий темп наступления армий и фронтов в целом. Прорывы конницы на большую глубину позволяют экономить силы пехотинцев. Кавалерия мешает отступающему врагу восстанавливать фронт. При этом именно она формирует внешний фронт окружения отдельных группировок противника. Пехота же добивает обойденные кавалеристами очаги сопротивления.

Именно поэтому действующая на флангах армейских группировок кавалерия должна была иметь значительный состав — кавалерийские корпуса, а также не вступать в общевойсковой бой непосредственно на самом поле сражения. Конница должна угрозой флангу и тылу неприятеля заставить его ослабить фронт, что облегчит выполнение задачи собственной пехоте и артиллерии. Кроме того, конница должна быть всегда готова к удару в тыл расстроенного противника (германская 1-я кавалерийская дивизия под Гумбинненом), довершая его поражение. И если этого не удавалось осуществить в значительном масштабе, то потому, что конница не готовилась к таким действиям до войны, а затем борьба перетекла в позиционную фазу. Советский исследователь пишет: «…Несмотря на все неудачи, опыт маневренного периода войны совершенно отчетливо выявил, что фланговый удар, завершающийся окружением противника, является сильнейшей формой оперативного маневра, и если он не удавался, то причина этого, во всяком случае, была не в существе этого маневра. Основной причиной неудачи операции на окружение в кампаниях 1914 и 1915 гг. было недостаточное превосходство в силах наступающего и отсутствие такого подвижного средства борьбы, которое позволило бы, преодолевая возможное сопротивление, выполнить маневр окружения раньше, чем противник организует контрманевр. Единственным подвижным родом войск того времени была конница, которая не имела вооружения, отвечающего требованиям подобного рода маневра, была плохо подготовлена для его выполнения в широком размахе, оперативно неправильно использовалась и часто плохо руководилась своими начальниками»[179].

Ярким примером отвратительного вождения кавалерийских масс, причем неважно, какого размера, явились действия русской конницы в ходе завершающего этапа Лодзинской оборонительной операции ноября 1914 года. Как известно, в ходе этой операции германское командование, дабы остановить готовившееся русское вторжение в Познань с целью — Берлин, нанесло упреждающий фланговый удар от крепости Торн. Воспользовавшись перегруппировкой русских армий Северо-Западного фронта, приведшей к возникновению внутренних флангов между растянувшимися армиями, немцы бросились в стык между 2-й (ген. С.М. Шейдеман) и 1-й (ген. П.К. Ренненкампф) русскими армиями, имея целью окружение и уничтожение 2-й русской армии в Лодзи.

На острие 9-й германской армии ген. А. фон Макензена, осуществлявшей прорыв, шла группа ген. Р. фон Шеффера-Бояделя, разбросав в стороны русские заслоны; немцы вошли в прорыв, окружая 2-ю русскую армию. При этом пехота противника на первом этапе операции выигрывала темпы движения у русской кавалерии, так как русские командармы не сумели толковым образом распорядиться действиями вверенной им конницы: «Невольно приходишь к выводу: как только крупные силы конницы попадали в армию, которой командовал «коренной» кавалерист, то она, конница, использовалась не в соответствии с ее ролью и назначением. Такие «завзятые кавалеристы», как командующий 2-й армией генерал Шейдеман, стремились использовать конницу в основном на поле боя, не понимая ее превалирующего значения в оперативном маневре… Факты свидетельствуют, что наше высокое начальство не понимало роли конницы в боевых операциях 1914 года… [Генерал Шейдеман] стремился возложить на конницу решение задач не в оперативном просторе. Тактические же задачи одна конница, без поддержки пехоты, решить не могла: у нее не хватало сил»[180].

В ходе ожесточенных боев группа Шеффера сумела почти окружить 2-ю русскую армию, которая оказалась заперта в Лодзи и получила приказ во что бы то ни стало удерживаться на своих позициях, так как Ставка справедливо опасалась, что приказ об отходе приведет ко всеобщему бегству и разгрому. К счастью русских, у немцев не хватало сил: вся группа Шеффера насчитывала около пятидесяти тысяч штыков и сабель, а ведь ей предстояло не только окружить одну русскую армию, но и удержать внешний фронт окружения от контрнаступления другой русской армии. В ходе деблокирующих ударов германскому командованию стало ясно, что уничтожить 2-ю русскую армию не удастся, а так как русское широкомасштабное наступление было сорвано, то генерал Шеффер получил приказ на прорыв к своим.

В ходе преследования группы Шеффера по русским тылам был создан импровизированный Ловичский отряд, который шел вслед за прорывающимися немцами. Ясно, что впереди прочих продвигалась кавалерия: 1-й кавалерийский корпус ген. А.В. Новикова (8-я и 14-я кавалерийские дивизии) и 5-я кавалерийская дивизия ген. А.А. Морица. С флангов окружение группы Шеффера должны были замкнуть 1-я гвардейская кавалерийская дивизия ген. Н.Н. Казнакова и Кавказская кавалерийская дивизия ген. Г.Р. Шарпантье. Однако сам же ко-мандарм-2 уже после войны заметил, что «приемы использования конницы, уменье поставить ей определенные задачи и настоять на выполнении их не были у нас в достаточной мере выработаны. С другой стороны, надо сознаться, что для талантливого выполнения этих задач, для «вождения конницы» у нас было мало подготовленных начальников. Мы по-прежнему, как в Турецкую и Японскую войны, отстали в этом деле. А между тем от правильного употребления и талантливого вождения конницы зависит в значительной мере успех дела. Нужны полководцы, понимающие первое, и кавалерийские начальники, усвоившие второе»[181].

Отметим, что вслед за каждым конным соединением спешила пехота, и в случае затяжного боя она успевала подойти на место боя. Иными словами, конница должна была остановить прорывающихся немцев на срок не более суток, чтобы успели подойти армейские корпуса 1-й и 5-й армий и раздавить противника.

Несмотря на тот факт, что к 11 ноября 1914 года группа Шеффера насчитывала всего около шести тысяч штыков и сабель, многочисленная русская кавалерия позволила противнику не только выйти из «мешка». По пути прорыва немцы разбили 6-ю Сибирскую стрелковую дивизию, а затем вывели за собой в качестве трофеев шестнадцать тысяч русских пленных и несколько десятков орудий. Все это время — пока германцы прорывались, пока громили сибиряков, пока выводили трофеи — русская конница пассивно созерцала происходящее. В качестве оправдания кавалерийские начальники выдвинули то обстоятельство, что конница не может атаковать подготовившуюся к бою и усиленную пулеметами пехоту. Кто мешал атаковать внезапно и неожиданно для противника? Генерал Шейдеман, чьи войска в Лодзинской операции деблокировала кавалерия, пишет: «Успех неожиданного нападения конницы основывается главным образом на впечатлении ужаса, которое производит на неготового к бою противника внезапная. А иногда и веденная в темноте атака, когда, как показывает опыт, силы атакующего представляются преувеличенно большими и когда обороняющемуся приходится отражать нападение и исправлять его последствия, находясь еще под его ошеломляющим впечатлением». По замечанию Н.С. Гумилева, «пехота в походном порядке, не подозревающая о присутствии неприятельской кавалерии, — ее добыча»[182].

Конечно, атака конницы на пулеметы, как правило, бессмысленна. Однако кто же мешал русской кавалерии ударить по врагу, когда тот находился на марше? Суть отказа русской конницы от атаки заключался в вопиющем консерватизме кавалерийских командиров. Приведем пример из предвоенных маневров 1910 года. Эскадрон С. Гребенщикова неожиданно ударил на двигавшуюся без охранения пехоту условного противника с двухсот шагов. При пехоте находился пулемет, который успели снять с передка за несколько секунд до столкновения. Пехотинцы успели дать лишь несколько выстрелов. Однако часть посредников стала настаивать на том, что открытая конная атака на пулемет невозможна, а потому эскадрон потерпел поражение, будучи по большей части уничтоженным. Возмущенный рутинерством офицер писал в военной печати: «Хотя признано, что огонь пулемета для атакующей пехоты почти невыносим, но, мне кажется, считать из-за этого кавалерийскую атаку на пулеметы невозможной, будет уже слишком осторожно. Стрелять по медленно двигающейся пехоте и по несущейся коннице — это большая разница». С. Гребенщиков справедливо заметил, что нельзя атаковать издалека на уже установленные и готовые к бою пулеметы. Однако внезапный удар на двигающиеся пулеметы при слабом пехотном прикрытии просто необходим. «На маневрах мы должны учиться тому, что мы должны будем делать на войне. Если же посредники… будут всегда приговаривать конницу к бездействию даже за атаки, произведенные чуть ли не с места в карьер, то это приучит более или менее осторожных кавалерийских начальников к тому, что на войне они будут упускать самые удобные случаи для атак, отговариваясь или оправдываясь тем, что среди пехотной колонны или цепи находилось чудовище, именуемое пулеметом… Было бы крайне полезно как для конницы, так и для пехоты, если бы в инструкции для посредников было точно и определенно указано, что атаки конницы на пехоту и пулеметы, произведенные внезапно, то есть с 200 — 500 шагов, в рассыпном строю и соответствующим аллюром, то есть полным карьером, должны признаваться безусловно успешными и вполне возможными; пехоту это заставит лучше нести охранную службу, а кавалерии даст толчок к более энергичным действиям»[183].

Сделанные в 1910 году офицером С. Гребенщиковым выводы по результатам маневров в точности описывают ту ситуацию, что сложилась в ходе Лодзинской оборонительной операции ноября 1914 года. Повторимся, что практический итог такого рутинерства в данном случае — выход из «мешка» группы Шеффера с трофеями — 16 000 пленных и около 60 орудий! А ведь суть успеха прорыва немцев в том, что русская конница не была объединена в крупную кавалерийскую единицу (корпус) во главе с толковым командиром. Первые кавалерийские корпуса постоянного состава (то есть не переподчинение одних дивизий другим для выполнения той или иной малой задачи) будут образованы лишь зимой 1915 года в Карпатах.

Германский участник войны справедливо пишет, что существует два основных момента в боевой деятельности конницы: «…применение конницы в массах, что одно только обещает крупные успехи, и способность конницы вступать в бой непосредственно с похода, что обеспечивает всестороннее и полное использование ее быстроты и подвижности»[184]. Как кажется, данный тезис явится применимым скорее к наступательным действиям. Однако первый русский кавалерийский корпус импровизированного характера был образован в ходе отступления. Конная группа ген. Г. Хана Нахичеванского в Восточно-Прусской наступательной операции предполагалась еще до войны в качестве ударного средства относительно небольшой Неманской (1-й) армии Северо-Западного фронта. Практика войны показала, что кавалерийские дивизии не имеют возможности для выполнения оперативных задач, и потому необходимо их объединение в кавалерийские корпуса — то есть в те самые войсковые единицы, что были расформированы незадолго до войны.

1-й кавалерийский корпус, правда, еще не получивший официального оформления, был образован уже в сентябре 1914 года, сразу по окончании Галицийской битвы, из шести кавалерийских дивизий Юго-Западного фронта, действовавших на левом берегу Вислы. Парадоксальным образом причиной его образования стала задача сдерживания австро-германского контрнаступления на крепость Ивангород, долженствовавшее разорвать единство русского фронта в самом его слабом месте и опрокинуть русское наступательное планирование в отношении вторжения в Германию. Теория говорит, что «особенно желательно присутствие конницы за участком главного удара, где мы хотим нанести наибольшие потрясения врагу. После того как часть начальников в войсках неприятеля выбудет из строя, вся масса противника будет потрясена напряжением смертельной опасности: когда связь нарушается, то в настроении войск, в ведении ими боя наступает перелом. Если этот перелом немедленно использовать, то часть противника может быть целиком уничтожена, взята в плен и т.п. Если же такого положения не использовать немедленно, то командование врага будет в состоянии взять часть снова в руки, влить в нее свежие силы, новый комсостав и привести ее в порядок. Использовать минуту потрясения — дело конницы»[185]. Конница должна продвигаться вслед за наступающей пехотой на поле боя, причем держась свободного фланга боевого порядка. Однако же русскому командованию пришлось бросать кавалерию для преграждения неприятельского прорыва, дабы иметь возможность подтянуть к угрожаемому участку фронта (переправа через Вислу в районе крепости Ивангород) свою пехоту.

Кавалеристам генерала Новикова удалось выполнить эту задачу. С помощью подтягивавшихся на выручку частей пехоты, хотя и терпевшей поражения (например, отряд ген. П.А. Дельсаля), конница сумела немного сбить наступление 9-й германской армии. В итоге, когда передовые корпуса Гинденбурга вышли к Висле, комендант Ивангорода ген. А.В. Шварц уже получил пехотную поддержку. Все еще пытаясь переломить успех операции, Гинденбург бросил к Варшаве часть своих сил под командованием комкора-17 ген. А. фон Макензена, что заставило ген. А.В. Новикова разделить свой громадный корпус на две части. Три регулярные кавалерийские дивизии отступали к Ивангороду, а три казачьи дивизии — к Варшаве.

И вновь казаки сбивали темпы неприятельского порыва, позволив Ставке своевременно перебросить в столицу русской Польши Сибирские корпуса. Основное свойство кавалерии — подвижность в сочетании с маневром и широким применением кавалерийских масс. То есть «весь успех действий конницы поставлен в зависимость от уменья использовать элемент подвижности»[186]. Войска 4-й русской армии сдержали противника под Ивангородом, а 2-й армии — под Варшавой. Немцы не смогли переправиться через Вислу, а превосходство русских в живой силе стало причиной образования плацдармов и перехода русских армий в контрнаступление на левом берегу Вислы. Конница — представительница подвижности — имеет в маневренной войне все преимущества. Кавалерия перед фронтом наступающего противника вынуждает его развертываться в боевые порядки, что позволяет обороняющейся стороне выиграть время для переброски пехоты и артиллерии на угрожаемое направление. Как только противник подтягивал артиллерию, русская конница тотчас снималась с обороняемых позиций и отходила, занимая следующий рубеж — в паре десятков верст от предыдущего. И здесь все повторялось сначала.

Какого-то особенного ущерба австро-германцы, разумеется, не несли, так как огневая мощь кавалерийских дивизий довольно низка. Однако потеря времени перед каждым очередным импровизированным рубежом обороны, который занимала спешенная русская конница, предполагала выигрыш времени русскими для перегруппировки. Такой тактический прием — оборонительные действия кавалерии на широком фронте — получил наименование завесы: «Завеса является могучим органом в руках высшего командования, обеспечивающим наиболее беспрепятственное и скрытое сосредоточение войск в желаемом направлении, лишая противника возможности раскрыть наш маневр и встретить его соответствующим контрманевром»[187].

Поражение австро-германцев в ходе Варшавско-Ивангородской наступательной операции подразумевало организацию преследования. Правда, противник отходил в полном порядке, разрушая за собой инфраструктуру. Но в таком случае действия конницы на флангах тем более являлись безальтернативными, потому что для продвижения пехоты требовалось восстановить железнодорожную сеть, мосты, шоссе. К сожалению, как раз в преследовании русские кавалерийские начальники по ряду объективных и субъективных обстоятельств оказались подготовленными наиболее слабо. Участник войны писал: «Раз совместное действие конницы с другими родами войск на поле сражения почти невозможно, то кавалерия тогда окажется в состоянии принять участие в решении боевых операций, когда широко использует свою подвижность и силу огня. Сосредоточенная в больших массах на флангах, направляясь в обход этих флангов и в тыл, конница, отбросив встретившуюся кавалерию противника и широко используя свой огонь, должна отвлечь резервы последнего от участия в решительном бою»[188]. Сосредоточение на флангах конной массы было произведено. Но ни разу эта кавалерия не смогла добиться тех результатов своих действий, что вынудили бы противника приостановить свой отход. Тем более ни разу русская конница не смогла придержать отступавшего неприятеля на тот срок, что оказался бы достаточным для подхода к району сражения своей пехоты.

Таким образом, уже в Варшавско-Ивангородской операции отчетливо выявилось то противоречие, что было свойственно русской кавалерии в ходе всей войны. Во-первых, конница выше всяких похвал держалась в обороне, когда было необходимо прикрыть отступление армий, сбить темпы наступления противника, удержать какой-либо район до подхода общевойсковых соединений. Наиболее ярко такая сторона деятельности русской кавалерии сказалась в период Великого отступления 1915 года, когда на всем протяжении Восточного фронта в широких размерах применялась кавалерийская завеса, прикрывающая отход переутомленной тяжелыми многодневными боями пехоты. Небольшие конные отряды вполне могли придерживать движение значительных войсковых колонн противника, а также сдерживать конную разведку неприятеля. О сторожевом охранении в коннице Б.М. Шапошников пишет: «…Обычно это была застава силою в один взвод. Если учесть, что у взвода часть людей оставалась коноводами, то для отражения противника на заставе в лучшем случае было 15 — 16 винтовок. Таким образом, сторожевое охранение особой устойчивости не имело. Оно было скорее величиной морального порядка, нежели существенным огневым барьером. Однако через такое охранение все же не могли пробиться ни австрийские, ни немецкие разъезды. Объясняется это тоже чисто психологически. Если конный разъезд встречали ружейным огнем, то начальник разъезда в большинстве случаев решал, что он натолкнулся на пехоту, которая сильна огнем, и атаковать ее, в конном строю немыслимо. Так на это смотрели не только в австрийской и немецкой коннице, но и в русской»[189].

Характерно, что придание кавалерии задачи арьергарда в отступлении стало обыденным явлением в самом начале Великого отступления — во время Горлицкой оборонительной операции апреля — мая. Также в ходе этой операции конница прикрывала то и дело оголявшиеся стыки между корпусами, которые с большими потерями отступали под ударами австро-германцев. Например, командарм-3 ген. Р.Д. Радко-Дмитриев, чьи войска вынесли на себе всю тяжесть поражения, 3 мая сообщал главнокомандующему армий Юго-Западного фронта ген. Н.И. Иванову: «Все кавалерийские дивизии вверенной мне армии в настоящее время совместно с ослабленными продолжительными боями частями пехоты непрерывно участвуют в боевых действиях. И в случае дальнейшего вынужденного отхода армии эти дивизии послужат единственной гарантией твердого, вполне упорядоченного отхода, особенно имея в виду присутствие перед фронтом армии неприятельской конницы»[190].

Во-вторых, русская конница, как правило, не умела организовать преследование — то преследование, что должно было бы добивать надломленного поражением неприятеля. Иными словами, насколько хороша была русская кавалерия в обороне, настолько же малоприменима она оказалась в наступлении, и речь здесь идет, разумеется, об оперативных масштабах — действиях не менее дивизии. Кавалерия захватывает важные пункты и рубежи в тылу противника, чей оборонительный фронт рухнул под ударами общевойсковых армий. Разумеется, что захват местечек и железнодорожных узлов осуществляется в пешем строю. Прорыв кавалерии во вражеский тыл вынуждает противника вводить контратакующие соединения и резервы в бой по частям, по мере прибытия. Противник, следовательно, реагирует на наши действия, импровизирует, что вынуждает его делать ошибки уже при развертывании. Не зная дальнейшего направления действий нашей кавалерии при выходе ее на оперативный простор, инициатива принадлежит нам, и враг всегда реагирует на наши действия с некоторым запозданием.

Однако русские общевойсковые командиры привыкли, что кавалерия, участвующая в наступлении, должна быть подпираема с флангов наступающей рядом с ней пехотой. В итоге конница обращается в простой боевой участок общего фронта с пониженным боевым коэффициентом в силу слабости кавалерийской дивизии в простом фронтальном столкновении по сравнению с пехотным полком. А причина тому — в неумении использовать конницу в операции в качестве маневренной силы. Военачальники, ориентировавшиеся на довоенные маневры, привыкли, что конница в общевойсковом бою просто бросается в преследование уже в самом сражении. Не ударом через оголенный фланг в тыл, а просто, практически в лоб на пехотный и артиллерийский огонь пусть и потерпевшего поражение, но ведь еще не совершенно разгромленного противника. «Ошибочно возлагая на крупные соединения конницы преследование на поле сражения, русское командование и не видело такового от своих кавалерийских дивизий и корпусов. Не будучи в состоянии вследствие дальности и губительности современного огня располагаться за пехотными линиями для своевременного преследования противника, крупные соединения русской конницы опаздывали появиться на поле сражения… Крупные соединения конницы ведут оперативное преследование, наилучшее направление которого будет параллельное… Стараясь опередить отступающие колонны противника, конница должна остановить их и дать возможность уничтожить настигнувшей нашей пехоте»[191].

В отличие от русских и австрийцев, в оперативном отношении действовавших еще хуже русских, немцы умело применяли свою относительно немногочисленную конницу. При прорыве русского оборонительного фронта, как только немцы прорывались в глубь заблаговременно подготовленных рубежей, они старались тут же выбросить вперед конницу. Конные отряды стремились выйти на коммуникации русского отхода и своим порывом, смешанным с неожиданностью, остановить отходивших русских и пленить как можно больше людей. Данная тактика, в значительных масштабах являвшаяся, по сути, уже преддверием оперативного искусства, была взята немцами на вооружение из опыта русско-японской войны 1904 — 1905 гг. Прежде всего — Мукден. Если бы во время Мукденской операции, когда две русские армии из трех в панике катились к Харбину по Мандаринской дороге, японцы имели сильную конницу и бросили бы ее на пути русского отхода, то война была бы кончена одним ударом. Львиная доля русской группировки в Маньчжурии могла быть уничтожена только своевременным выходом в русский тыл сильной японской кавалерии. Другое дело, что японцы имели в Маньчжурии лишь несколько кавалерийских бригад слабого состава. Однако опыт есть опыт, и он должен был использоваться в Большой Европейской войне: «Немцы это постигли прекрасно, и все свои наступательные операции: Сольдау, Лодзь в 14-м году, Праснышскую и Цехановскую операции в феврале и июне 15-го года, Сморгонскую и т.п. они сопровождали решительными и весьма успешными действиями конницы в тыл противника»[192].

Конечно, бывали и исключения — и в успехе фронтальных контратак, и в преследованиях. Например, во второй половине апреля 1915 года, во время боев на южном фасе Юго-Западного фронта, противоборствующие стороны старались обойти южный фланг противника. Австро-германцы намеревались развить успех Горлицкого прорыва, а русские стремились парировать поражение на северном фасе Юго-Западного фронта, победой на южном его фасе. В итоге, подобно «бегу к морю» 1914 года на Французском фронте, линии сторон растягивались все более и более. К середине месяца австрийцы сумели выйти к реке Онут и стали охватывать левый фланг 9-й армии ген. П.А. Лечицкого. Для контрудара был предназначен только что переброшенный в 9-ю армию с левого берега Вислы 3-й кавалерийский корпус ген. графа Ф.А. Келлера. В состав корпуса входили 10-я кавалерийская дивизия (с образованием конного корпуса на посту начдива графа Келлера сменил ген. В.Е. Марков) и 1-я Донская казачья дивизия (ген. Г.И. Чоглоков). В качестве резерва располагалась 1-я Терская казачья дивизия ген. Т.Д. Арютинова.

Дабы обеспечить успех, следовало бить по укрепившимся австрийцам (42-я гонведная пехотная дивизия), которые обеспечивали исходный район для возобновления флангового наступления. В течение 24 — 26 апреля конная артиллерия кавкорпуса (двадцать четыре легких орудия) непрестанно обстреливала австрийские позиции у Баламутовки и Ржавенцев, чтобы дать коннице возможность развернуться для удара. Здесь следует напомнить, что в огневом отношении 3-й кавалерийский корпус уступал противнику: одна кавалерийская дивизия по мощи ружейного огня равна одному пехотному батальону. Таким образом, только в ружейном огне русские уступали неприятелю на треть (австрийская дивизия — три батальона). Плюс нехватка боеприпасов у русских, плюс более сильная артиллерия у австрийцев. Выход мог быть только один: атака в конном строю с решительными целями. Для удара граф Келлер построил свои части в два эшелона: донцы как ударная группа и 10-я кавалерийская дивизия в качестве группы развития успеха. 27-го числа русские неожиданно перешли в атаку: казаки в конном строю прорвали неприятельскую оборону и погнали противника на запад. К австрийцам вовремя подошли резервы — польские «легионы», создаваемые под патронажем будущего президента независимой Польши Ю. Пилсудского, и генерал Келлер был вынужден ввести в дело второй эшелон. Всего русские ввели в дело девяносто конных сотен и эскадронов. Упорная борьба перед австрийскими позициями завершилась днем 28 апреля, когда противник был сломлен непрестанными конными атаками и побежал. Преследование велось двое суток, вплоть до реки Прут. Сюда же подошла пехота, закрепившаяся на занятых рубежах. Только на самих австро-венгерских позициях во время прорыва трофеями русских стали почти три тысячи пленных, в том числе до двухсот офицеров[193]. Это контрнаступление получило название Заднестровского сражения.

Высшее русское командование предполагало активно использовать свою многочисленную кавалерию в кампании 1915 года. Именно теперь кавалерийские корпуса создаются в качестве постоянных единиц. Правда, кавалерийские корпуса, как и часть пехотных армейских корпусов в течение всей войны, как правило, включали в себя разные дивизии и (или) бригады. Ротация дивизионных и бригадных соединений в корпусах стала обычным делом, в зависимости от складывающейся обстановки и ставящихся перед конницей задач. Объединение кавалерийских дивизий в корпуса прежде всего было вызвано осознанием того обстоятельства, что одна дивизия не в состоянии выполнить задачу оперативного характера, а тактические рамки превосходно выполнялись и войсковой конницей.

Во-вторых, несколько кавалерийских дивизий обладали той огневой мощью, что была необходима для действий армейской конницы. Одна дивизия все-таки была слабовата и успешно сдерживалась арьергардами противника. Кавалерия, рубящая обозы отступающего врага, вносит расстройство в его тылы, а между тем русская конница все время давала противнику возможность прикрыться арьергардами. Это отчетливо показала уже Галицийская битва августа 1914 года: «Формирование конных корпусов из нескольких дивизий и вообще концентрация конных масс для боевых действий производилась широко в течение Великой войны, и к этому приводила современная мощь огнестрельного оружия»[194].

Первые кавалерийские корпуса были образованы в районе Днестра в начале апреля 1915 года: 2-й корпус ген. А.М. Каледина у Залещиков и 3-й корпус ген. Графа Ф.А. Келлера у Хотина. Эта конница передавалась в подчинение 9-й армии ген. П.А. Лечицкого, готовившейся к броску через Карпаты. То есть кавалерийские корпуса формировались на Юго-Западном фронте специально перед предполагаемым выходом на венгерскую равнину, где конница могла быть использована в полном объеме. Тогда же на Северо-Западном фронте сформировали 1-й кавалерийский корпус ген. В.А. Орановского. В мае 1915 года, для выполнения арьергардных задач в ходе отступления, был сформирован 4-й кавалерийский корпус ген. Я.Ф. фон Гилленшмидта. В 1915 году в кавалерийские корпуса входили по три-четыре дивизии, так как предшествующие бои кавкорпусов, имевших в своем составе по две дивизии, выявили недостаточную огневую и маневренную мощь таких соединений. Высокоманевренные операции еще больше повышали требования: осенью 1916 года, во время боев в Румынии, 3-й кавалерийский корпус ген. Ф.А. Келлера был развернут в целую армию, имея в своем составе восемь дивизий, в основном казачьих.

В весенне-летней кампании 1915 года русская кавалерия прикрывала общее отступление действующих армий. Конница отходила последней после сражений, сбивая темпы преследования победоносного неприятеля, закрывала то и дело образовавшиеся «провалы» в оборонительном фронте (прежде всего на стыках армий и фронтов), проводила контратаки во имя спасения пехоты и артиллерии. При общем отходе кавалерия, особенно казаки, выполняла приказы Ставки, пытавшейся проводить отступление «по образцу 1812 года», о превращении оставляемой территории в «пустыню», а также по выселению населения очищаемых губерний. Повторимся, что в период оборонительных боев конница показала себя лучше, нежели в наступательных операциях лета — осени 1914 года. Причина этого заключается в следующем: русские военачальники не умели использовать большие массы конницы.

Известно, что использование кавалерийских корпусов, не говоря уже о конных армиях, в наступательных операциях придает операциям громадный пространственный размах и маневренный характер в действиях наступающих войск. Повышение темпов наступления развивает тактический успех в оперативную победу. Использование конницы в качестве подвижного оперативного средства позволяет удерживать в своих руках инициативу. Перед Первой мировой войной среди русских командиров существовало представление о притягивании конницы к месту сражения для оказания непосредственного содействия другим родам войск. То есть, по сути, кавалерия как род войск ограничивалась войсковой конницей.

Но в ходе войны выяснилось, что стратегическая кавалерия должна иметь самостоятельные, в смысле выполнения оперативной задачи, операции, тесно связанные с общим планом действий армии или даже фронта. В этом случае конница совершает глубокий прорыв в тыл и фланг расположения противника: «Содействие армии самостоятельной конницей выразится либо в развитии прорыва неприятельского фронта на данном участке поля сражения, либо в виде заполнения прорыва или противодействия ему на собственном фронте. В виде преследования частей противника или в прикрытии своей армии в пределах поля сражения, в производстве охватов или в противодействии им, то есть в действиях на ближних флангах своей армии. В работе в ближнем тылу, направленной для внесения беспорядка в полосе резервов и ближайших к боевой линии органов боевого и продовольственного снабжения армии. К работе самостоятельной конницы по непосредственному содействию армии относится также использование конницы как маневренного подвижного резерва, а равно и для окопной службы».

В любом случае в 1915 году русская конница была вынуждена вести оперативные оборонительные действия. В периоды тех операций, что влекли за собой большие потери в личном составе пехоты, кавалеристы спешивались и занимали окопы, ведя позиционную борьбу. Кризис пополнений, испытываемый русской Действующей армией в 1915 году, наряду с кризисом вооружения часто побуждал военачальников отправлять конницу в окопы. Участник войны пишет, что в позиционной войне «конница обычно в мировую войну занимала участки боевого фронта, которые, по местным условиям, затрудняли ведение наступательных действий в крупном масштабе и где достигалась возможность ограничиться наличием незначительных огневых средств… К применению конницы для окопной службы следует прибегать в крайних случаях, так как гораздо целесообразнее, пользуясь подвижностью конницы, применять ее в качестве резерва»[196].

Как бы то ни было, за редчайшими исключениями, русская конница в 1915 году практически ни разу не смогла повлиять на исход операции. Причин этому много, и приоритетная среди них, наверное, — мощь огневого поражения. Однако же, по признанию немцев, русские кавалеристы не умели развивать достигнутый успех, ограничиваясь выполнением локальной тактической задачи. Так, М. Позек пишет, что во время боев под Свенцянами в сентябре 1915 года русская конница «проявила особенность, вообще свойственную русским, — останавливаться, прорвав наши иногда до смешного слабые линии и довольствоваться достигнутым успехом, вместо того чтобы использовать его дальше. Эта привычка русских позволила нам выйти и в этот период из ряда затруднительных положений [прорывы германских рубежей у Поставы, у Козяны, у озера Оболе, южнее и западнее озера Дрисвяты; порой на двадцать километров в глубину обороны], оставляя нам время для подвода резервов и ликвидации успеха противника»[197].

В преддверии кампании 1916 года Ставка решила усилить огневую мощь кавалерии. Уже весной было очевидно, что для русской Действующей армии предстоящее лето будет носить наступательный характер. Во-первых, к этому обязывали союзные соглашения в Шантильи, в главной квартире французского командования. Во-вторых, после начала Битвы за Верден стало ясно, что в 1916 году немцы переносят свои главные усилия на Западный фронт. В свою очередь, австро-венгерское командование намеревалось предпринять решительное наступление на Итальянском фронте. В своем оперативно-стратегическом планировании австро-германцы исходили из того, что русские, казалось бы, надломленные тяжелыми поражениями 1915 года, уже не смогут предпринять широкомасштабного наступления. Продолжение вторжения в Россию не сулило перспектив, так как каждый удар на Востоке ослаблял немцев на Западе. Поэтому австро-германцы решили ограничиться на Восточном фронте стратегической обороной. Провал Нарочской наступательной операции марта месяца, по оценкам, только подтверждал уверенность германского Большого Генерального штаба в пассивности русских в кампании 1916 года вследствие невозможности взлома австро-германской обороны.

Однако русские были полны уверенности в своих силах и готовились к широкомасштабному наступлению. Итог его планированию был подведен на Совещании всего высшего генералитета в Ставке Верховного Главнокомандования (Могилев), где было решено наступать всеми тремя фронтами одновременно. То есть в первый раз после августа 1914 года русские армии (одиннадцать единиц) в составе трех фронтов (Северный, Западный, Юго-Западный) должны были наступать все вместе. На Кавказе русская Кавказская армия ген. Н.Н. Юденича уже зимой одержала блестящую победу в Эрзерумской наступательной операции и не собиралась останавливаться на достигнутом. Соответственно предстоящим обширным задачам должны были готовиться и войска.

Приказ начальника штаба Верховного Главнокомандующего ген. М.В. Алексеева от 5 марта 1916 года гласил: «Сформировать при каждом кавалерийском полку особый стрелковый (пеший) эскадрон… В каждой кавалерийской дивизии означенные эскадроны свести в дивизионы, с придачей последним по одной пулеметной команде, вооруженной пулеметами системы Кольта». В состав стрелковых дивизионов офицеров должны были дать кавалерийские полки, а солдаты набирались: 1 из строевого состава кавалерийского полка, временно не имеющего лошадей; 2 из запасных кавалерийских полков; 3 из запасных батальонов фронта. Штат такого пешего эскадрона (дивизиона) — 4 офицера, 236 солдат, 15 нестроевых.

Спешивание части кавалеристов предпринималось еще в ходе боев 1915 года, но тогда стрелковые дивизионы носили временный характер и образовывались вследствие нехватки строевых лошадей либо для усиления оборонительных порядков тех кавалерийских соединений, что закрывали «провалы» в общем фронте. Предполагалось, что стрелки при кавалерийских дивизиях существуют как непродолжительное явление. Однако русское командование трезво оценивало положение вещей и учитывало, что конский состав тает, что кавалерийские дивизии не оправдывают своего назначения в позиционной войне, что в новых условиях (вместо маневра 1914—1915 гг. — прорыв неприятельской обороны с последующим его развитием) большого количества конницы не нужно. Как указывал Б.М. Шапошников, «мировая война с ее громадными потерями в конском составе привела конницу армий Западной Европы к принудительному спешиванию. Русская конница мировой войны стояла лишь в преддверии этого, начав сокращаться в численном своем составе и отдавая часть лошадей для более могущественного рода войск — артиллерии»[198].

Следует сказать, что противник гораздо раньше русских перешел к реформированию кавалерии, причем это реформированию было в первую голову связано именно с сокращением числа именно кавалеристов в конных подразделениях. В Австро-Венгрии уже к началу 1916 года из безлошадных всадников при каждой кавалерийской дивизии были сформированы стрелковые дивизионы[199]. В то же время конница спешивалась, занимая наиболее выгодные для ведения обороны участки в общем оборонительном фронте. Кавалерийский полк к маю 1916 года имел четыре эскадрона по сто двадцать сабель, а четырехполковая кавалерийская дивизия — два-три стрелковых дивизиона.

Так, именно спешенная кавалерия вкупе с Польским Легионом не позволила двум русским кавалерийским корпусам пробиться к Ковелю в завязке Брусиловского прорыва (подробнее — ниже, в последней главе). Летом 1916 года сформированные при австрийских кавалерийских дивизиях стрелковые дивизионы были развернуты в полки — каждый стрелковый полк по три дивизиона в четыре пеших эскадрона (сохранение прежней структуры). Кроме стрелковых полков, часть кавалерийских полков имела пешие эскадроны, в которых состояли безлошадные люди кавалерийского полка, использовавшиеся в качестве ближайшего пополнения. Теперь количество пеших стрелков в кавалерийских дивизиях стало превышать число собственно конников. Когда в 1916 году австрийские пехотные дивизии перебрасывались в Италию (до Брусиловского прорыва), то войсковая конница этих дивизий осталась на Востоке, причем эти эскадроны в основном придавались кавалерийским дивизиям и кавалерийским бригадам, служа, следовательно, пополнением для армейской кавалерии[200].

К 1917 году австрийский кавалерийский полк официально стал состоять из двух дивизионов — конного и стрелкового. Это — следствие спешивания кавалерийских дивизий из-за нехватки конского состава. Войсковая конница теперь имела не более восьмидесяти конников на пехотную дивизию, причем все, что возможно в отношении человеческого и конского материала, было передано в состав кавалерийских дивизий. А 2-я и 10-я кавалерийские дивизии были окончательно спешены, причем лошади передавались в артиллерию[201]. В итоге к 1917 году большая часть австрийских кавалерийских дивизий была спешена и переформирована в стрелковые полки.

В Германии также перешли к реформе перевода кавалерийских дивизий в стрелковые части. Но, как писал сам Э. Людендорф, «солдаты, выделенные из специальных родов войск, в большинстве случаев также неохотно шли в пехоту. Многие в пехоте видели себя лицом к лицу с опасностью, которую им до этого времени удавалось избегать»[202]. Тем не менее немецкая армейская конница к середине 1916 года сократилась на треть. К концу 1917 года немцы спешили около пятидесяти кавалерийских полков, преимущественно резервных и запасных. Только резервных кавалерийских полков за годы войны было образовано тридцати девять единиц[203]. При этом вся она находилась на Восточном фронте.

Сосредоточение кавалерии на Востоке позволило германскому командованию одержать ряд внушительных успехов в Румынии после прорыва румынской обороны в Трансильвании. Немцы предпочитали усиливать конницы пехотными частями и самокатчиками, насыщать артиллерией и пулеметами. Целесообразная организация кавалерийской дивизии, согласно германским представлениям, — три бригады по два-три полка в каждой. Также кавалерийская дивизия должна была иметь все необходимые вспомогательные войска: егерские батальоны, самокатчики, пулеметные отделения, артиллерийские батареи (в том числе и тяжелые), зенитные орудия, саперные отделения. Такие бригады могли использоваться и самостоятельно[204].

В условиях позиционной войны, в которой с конца 1915 года по примеру Французского фронта застыл Восточный фронт, конница должна была быть использована в качестве средства развития прорыва. Если учесть, что наступать должны были все три русские фронта, то кавалерия, казалось бы, получала значительные возможности для показа своих умений. Еще в ноябре 1915 года были сформированы 5-й и 6-й кавалерийские корпуса, а в марте 1916 года — 7-й кавалерийский корпус. Исходя из условий местности и задач, поставленных перед фронтами, четыре кавкорпуса были переданы на Юго-Западный фронт, а прочие три располагались севернее Полесья. Нельзя забывать и о том, что, помимо корпусов, армейские командования имели в своем распоряжении еще и отдельные кавалерийские дивизии.

Осмысливая опыт предшествующих сражений, русские военачальники уже поняли, что кавалерия должна применяться как комбинированный род оружия — маневр лошадью, удар — огнем. Ведь «конный бой построен на «шоке», на ударе холодным оружием накоротке, рассчитан на скоротечность, быстроту действий, бьет на впечатлительность, требует большой силы воли и решимости, правильного и верного нацеливания и способности быстрого маневрирования до удара, зачастую при бое небольшими конными частями, рассчитан на внезапность»[205]. При прорыве же сильно укрепленного неприятельского фронта конница не могла быть брошена во фронтальную атаку, чтобы не нести ненужных потерь. Следовательно, она должна была развивать успех прорыва, свершаемого пехотой во взаимодействии с артиллерией. Уже подводя итоги в эмиграции, Н.Н. Головин указывал на требования современной войны к кавалерии: «Конница для возможности своей работы должна владеть большим пространством». Отсюда вытекают принципы новой кавалерийской доктрины:

«1) кавалерия бьет не силой шока, а быстротой маневра;

2) кавалерия не боится широких фронтов;

3) управление даже небольшими частями принимает часто характер стратегического руководства»[206].

Тем не менее добиться надлежащего применения конницы русским полководцам так и не удалось. Западный фронт ген. А.Е. Эверта не смог прорвать германскую оборону (Барановичская наступательная операция), почему сосредоточение там кавалерии явилось напрасным. Северный фронт ген. А.Н. Куропаткина вообще не решился на прорыв. А успех Луцкого прорыва Юго-Западного фронта ген. А.А. Брусилова не был поддержан кавалерией вследствие неумения штаба фронта и штабов армий правильно использовать свою многочисленную конницу (см. главу 7). В результате, в то время как австро-венгерские армии громились и в панике отступали на запад, нагнать их и вырубить было некому.

Из выжидательного района сосредоточения в ночь перед прорывом конница выходит на вероятный участок ввода кавалерии в прорыв — туда, где стоят ударные общевойсковые группировки. С успехом прорыва конница тотчас начинает свое движение вперед, дабы не пропустить благоприятный момент. После развала неприятельской обороны и образования коридора прорыва кавалерия вводится в прорыв. Ключом к успеху операции должна была стать стремительность продвижения на направлениях главных ударов, обеспечивающая упреждение контрмер противника. Инструмент для этого — кавалерия. Продолжительные оперативные паузы, неизбежные в современной войне, позволяют врагу создавать мощную позиционную оборону. Поэтому переход к маневренным действиям неизбежно связывается с предварительным прорывом насыщенной огневыми средствами тактической зоны обороны противника.

Следовательно, надо пробить в обороне такую брешь, через которую конница могла бы без потерь выводиться на оперативный простор. Войдя в прорыв, конница должна, используя свою мобильность, уходить в отрыв, создавая своим продвижением в оперативную глубину благоприятные предпосылки для быстрого продвижения главных сил на направлении главного удара. Прорыв фронтовой группировки осуществляется либо навстречу удару другого фронта (концентрическое окружение), либо в оперативно-стратегическую глубину (рассекающие удары на расчленение неприятельской группировки). При условии быстрого продвижения конницы в оперативной глубине окружаемые или рассекаемые неприятельские группировки не успевают своевременно выйти из-под удара. Таким образом, войска первого оперативного эшелона прорывают тактическую зону обороны противника, после чего в прорыв вводятся эшелоны развития прорыва, основу которых составляют подвижные группы. Главный враг кавалерии — не «техника», а «непрерывность пехотного фронта». Поэтому конница становится главным родом войск, когда фронт противника раздроблен и деморализован[207].

Развитие прорыва маневром против обнажившихся флангов неприятельской обороны обеспечивает возможность вторжения конницы в глубокий тыл противника. Непрерывность кавалерийского давления вызывает у врага панику и деморализацию, увеличивающуюся в геометрической прогрессии. Конница развивает прорыв маневром, дабы избежать неприятельского контрманевра резервами, в то время как первый эшелон атаки уже разрушил систему огневой обороны врага на данном участке фронта. Наличие в тылу врага достаточно крупной конной группировки деморализует неприятеля. То есть такая группа должна быть снабжена всем необходимым вооружением для самостоятельных продолжительных боевых действий. Конницу же первоначально бросили в лобовые атаки на неприятельскую оборону, а затем так и оставили втуне, не решившись на действия кавалерийскими корпусами в оперативном масштабе.

В ходе летнего наступления Юго-Западного фронта в 1916 году (Брусиловский прорыв) русская кавалерия вновь не смогла проявить себя в надлежащей степени. Конница имела ряд блестящих дел, однако в оперативном масштабе ее применение практически ничего не дало. Исход сражений решался пехотой и артиллерией, а конница по ряду причин (в том числе и не зависящих от самой кавалерии) ни разу не смогла развить тактический прорыв в оперативный. Разочарование действиями кавалерии было слишком велико, чтобы и в дальнейшем усиливать этот род войск. Даже сам кавалерист, главнокомандующий армий Юго-Западного фронта ген. А.А. Брусилов, считал, что «сами по себе эти кавалерийские и казачьи дивизии были достаточно сильны для самостоятельных действий стратегической конницы, но им недоставало какой-либо стрелковой части, связанной с дивизией, на которую она могла бы опираться. В общем, кавалерии у нас было слишком много, в особенности после того, как полевая война перешла в позиционную…»[208].

Конница так и осталась орудием тактики, в то время как задачей командования было превратить ее в силу оперативного значения. Кавалерия должна использоваться оперативной деятельностью, то есть резать тылы и операционные линии противника. Фронтальный бой в условиях современного огня не для конницы. Надо вносить дезорганизацию в тылы и фланги неприятеля. Такие удары, понятно, должны наноситься в период операции армий. Иными словами, непосредственно на поле боя бегущий противник должен преследоваться сильной войсковой (дивизионной и корпусной) конницей, а уже затем в очищенное от неприятеля пространство бросается стратегическая (армейская) кавалерия в качестве маневренного средства. Ее задача — разгром подходящих резервов противника и поражение врага в оперативной глубине.

Преследование должно быть преимущественно не прямым (под ударами вражеской артиллерии), а параллельным: обойти отступающего противника и задержать его до подхода пехоты. Стратегическая кавалерия действует в оперативном масштабе ударами во фланги отступающего неприятеля, одновременно заходя в его глубокий тыл, дабы расстроить подход резервов к полосе прорыва. Именно таким образом, осмыслив негативный опыт первого этапа Брусиловского прорыва, главкоюз ген. А.А. Брусилов намеревался использовать кавалерию в июле 1916 года. После прорыва германской обороны под Ковелем усилиями Гвардейского отряда ген. В.М. Безобразова и 8-й армии ген. А.М. Каледина в прорыв должна была быть введена конница, в том числе и гвардейский кавалерийский корпус. Прорыв не удался, а потому конница так и не была применена по своему прямому назначению.

Итак, в кампании 1916 года по различным обстоятельствам русской кавалерии вновь не пришлось оправдать свое существование в качестве многочисленного и основного рода войск. В результате Ставка, поддержанная фронтовыми командованиями, стала сокращать конницу. Новое реформирование русской кавалерии пришлось на зиму 1916/17 года, когда на Восточном фронте уже затихли бои. Продолжал вести активные боевые действия только Румынский фронт, однако и там дело с конницей обстояло неважно. Вследствие эвакуации в Молдавию массы румынских беженцев, износившаяся за годы войны железнодорожная сеть не справлялась со снабжением войск. Между тем лошадь требует громадного количества фуража и, в отличие от людей, не может высидеть на чечевице и последних сухарях.

Разоренная войной Молдавия не могла дать необходимого снабжения, и продфураж приходилось везти из России по одной железнодорожной ветке. Так как обозы армейских корпусов и без того поглощали все запасы Румынского фронта, командование распорядилось отвести всю кавалерию в тыл. Причем это произошло под давлением кавалерийских начальников, сознававших бесполезность дальнейшего присутствия конницы на Румынском фронте, ибо из-за бескормицы русская конница все равно не могла надлежащим образом выполнить ставящиеся перед ней задачи. Так, донесение начальника 3-го кавалерийского корпуса ген. графа Ф.А. Келлера указывало: «Ходатайствую об отведении корпуса в составе 10-й кавалерийской, 1-й Донской казачьей и 1-й Терской казачьей дивизий в глубокий тыл хотя бы на короткое время, чтобы дать ему возможность пополниться и привести в порядок материальную часть для дальнейшей работы»[209].

На всех фронтах конница выводилась в резерв, так как фуража не хватало, лошади погибали, и потому конные части все равно не представляли собой мощного боевого элемента. Требовалось подправить конский состав — особенно это касалось Румынского фронта. Барон П.Н. Врангель писал о районе Кишинева зимы 1916/17 года: «Здесь сосредоточивалась большая часть русской конницы с Румынского фронта. Богатая местными средствами, и главным образом фуражом, Бессарабия давала возможность нашей коннице занять широкое квартирное расположение и в течение зимнего затишья на фронте подправиться и подкормиться»[210].

Конечно, главной причиной реформирования кавалерии стали не проблемы с фуражом, а отсутствие необходимости в большом количестве кавалерийских соединений. Если же вспомнить, что казаки воевали на коне (исключение — кубанские пластуны и один пластунский дивизион из донцов на Кавказском фронте), то сокращению должны были подвергнуться регулярные конные части. Хотя, конечно же, о снабжении не забывали. Современник событий указывал, что «дислокация сенокосных угодий не соответствовала дислокации воинских частей. Отсюда и приходили те явления, на которые указывают участники войны, а именно, что не сено доставлялось в районы расположения конницы, а конница располагалась там, где было сено… В результате неудовлетворительной доставки сена на фронт и несоответствия дислокации сенных угодий дислокации армии, эскадроны один за другим спешивались, а конница постепенно теряла свою боеспособность, лишаясь лошадей»[211].

Решение о реформировании всей русской Действующей армии было принято на совещании в Ставке 17 — 18 декабря 1916 года. Кампания 1917 года согласно намерениям императора Николая II должна была принять решительный характер. И дело было не столько в самой затянувшейся войне, сколько в том, что Российская империя трещала под следствиями общей неготовности России к Большой Европейской войне таких масштабов, а также под ударами либерально-буржуазной оппозиции, рвавшейся к власти любой ценой. Следовательно, русская армия должна была принять такую организацию, что позволила бы ей решить исход войны уже в 1917 году. Люди были, техника поступала, дело — за самой структурой.

Подробнее эта реформа, получившая название по имени своего вдохновителя — ген. В.И. Гурко, временно исполнявшего обязанности начальника штаба Верховного Главнокомандующего, будет рассмотрена в третьей части. Здесь же скажем, каким образом она отразилась на русской кавалерии. Боевая работа конницы на 31 октября 1916 года: 494 эскадрона (сотни) — 50% — в окопах; 72 эскадрона (сотни) — 7% — служба охранения и разведки; 420 эскадронов (сотен) — 43% — в резерве армий[212]. Как видим, половина конницы несла окопную службу, что отражало взгляды высшего генералитета на ее использование. Ясно, что сам генерал Гурко не мог принять исключительно своего собственного решения на реорганизацию. Прежде — он выслушивал мнения высших генералов, прежде прочих — главнокомандующих фронтов. Отсюда и принципы реформирования.

Первый шаг к изменению положения кавалерии сделал генерал Алексеев. Приказ Верховного Главнокомандующего от 7 декабря 1916 года предписывал при каждом кавалерийском полку иметь уже не один, а два стрелковых эскадрона, а стрелковые эскадроны кавалерийских дивизий свести в 6-эскадронные стрелковые полки. То есть на вооружение фактически брался австро-венгерский образец. При всех казачьих дивизиях требовалось сформировать по одному 3-сотенному дивизиону. Исследователь резюмирует: «По всей видимости, создание стрелковых эскадронов являлось закономерным результатом невозможности широко использовать в условиях позиционной войны весьма многочисленную в русской армии конницу»[213].

И действительно, это было так. Приказ Ставки указывал, что «громадная масса нашей конницы не находит достаточного применения своих сил и ей приходится работать в пешем строю». Отсюда делался вывод, что сокращение конницы вольет кадры в понесшую большие потери пехоту и одновременно отдаст часть своего конского состава артиллерии, решающей исход сражений. Иными словами, сокращение кавалерии будет проходить не ради самого сокращения как такового, а во имя усиления основных родов войск — пехоты и артиллерии.

При этом, дабы не «понижать» кавалеристов «в ранге» простой передачей части всадников в пехоту, командование просто-напросто образовало стрелковые части при кавалерийских дивизиях за счет самих этих дивизий. В итоге общий процент пехоты, так или иначе, увеличивался, а конницы — сокращался. Таким образом, в январе 1917 года уже существовавшие стрелковые дивизионы развертывались в стрелковые полки при кавалерийских дивизиях. Кроме того, резкому сокращению подлежали те кавалерийские подразделения, что придавались армейским корпусам, — войсковая конница. В значительной степени именно это сокращение позволяло экономить усилия транспорта на поставках в войска фуража.

Для получения людей в стрелковые полки два конных эскадрона спешивались, и в конном строю кавалерийского полка оставались только четыре эскадрона. Следовательно, кавалерийская дивизия вместо двадцати четырех эскадронов (сотен) должна была теперь иметь только шестнадцать эскадронов (сотен). Главными инициаторами такой реформы стали начальник штаба Верховного Главнокомандующего ген. М.В. Алексеев (пехотинец), полевой генерал-инспектор артиллерии великий князь Сергей Михайлович (артиллерист) и главнокомандующий армий Юго-Западного фронта ген. А.А. Брусилов (кавалерист, не сумевший использовать конницу в прорыве). Генерал Гурко фактически стал только исполнителем. Участник войны — кавалерист, служивший в 9-й кавалерийской дивизии, сообщает о формировании стрелковых дивизионов (затем — полков) при кавалерийских дивизиях зимой 1916/17 года: «Целью образования таких частей при кавалерийских дивизиях являлась необходимость придания большей устойчивости действиям конницы вообще и в особенности в условиях постоянного спешивания конницы для боя на широком фронте. Кроме того, являлась возможность быстрого использования безлошадного элемента в полках включением его в организованную и сплоченную боевую часть, какой являлся стрелковый дивизион. Позже, при развертывании стрелкового дивизиона в полк, на его укомплектование пошли по жребию полностью по два эскадрона от каждого полка дивизии»[214].

Дело в том, что согласно «реформе Гурко» увеличивалось количество пехотных дивизий. «Старые» дивизии давали кадры для «новых», после чего в них вливались пополнения. Ясно, что эти дивизии должны были получать и технику. И хотя Вооруженные Силы испытывали нехватку артиллерийских орудий и пулеметов, штаты все равно утверждались. Соответственно, эти пехотные дивизии требовали необходимого числа лошадей для обозов, артиллерии и пулеметов. Ведь нельзя забывать, что если в союзных армиях (главным образом во французской) войска уже переходили на ручные пулеметы, то русские все еще пользовались почти исключительно станковыми пулеметами, для передвижения которых на марше требовались лошади. Конечно, станковый пулемет гораздо мощнее ручного, но зато массовое насыщение пехоты удобными в бою ручниками позволяло до предела усиливать огневую мощь наступающей пехоты. Союзные поставки ручных пулеметов в Россию были невелики, автомат системы В.Г. Федорова только-только проходил испытания, поэтому рассчитывать, кроме как на станкачи, в кампании 1917 года было не на что.

Правда, командование все-таки пыталось в какой-то степени усилить огонь кавалерийских соединений. Образование стрелковых полков и проектировавшееся увеличение числа пулеметов в коннице усиливали дивизии. В свою очередь, дивизии сводились в корпуса. И вот уже каждый кавалерийский корпус должен был получить по батальону самокатчиков и автоброневому дивизиону.

Тем не менее налицо была политическая ошибка: единственный сохранившийся род войск накануне революции и развала армии терял треть своего состава. Правда, кавалерийское командование пыталось сопротивляться реформированию, заваливая высшие штабы и Ставку просьбами и жалобами. Примечательно, что во главе сопротивления данной реформе оказались казаки, указывавшие, что спешивание казачьих сотен унижает достоинство казачьего сословия. Дело в том, что первоначально частичному спешиванию должны были подвергнуться только именно казачьи дивизии, так как в Ставке считали, что «регулярная кавалерия сможет выделить для формирования пехотных батальонов достаточное количество офицеров и нижних чинов из состава полковых резервов…». Тем не менее, как вспоминает сам «реформатор», ген. В.И. Гурко, по настоятельному предложению главкоюза реформе была применена ко всей кавалерии[215].

И именно в казачьих частях реформа саботировалась вплоть до ее отмены. В связи с назреванием революционного кризиса в стране Ставка отменила реформу в отношении казачьих частей, что относилось и к казачьим полкам в составе регулярных кавалерийских дивизий. Теперь вместо 12-сотенных стрелковых полков при казачьих дивизиях формировались стрелковые дивизионы в четыреста человек. В кавалерийских дивизиях 12-эскадронные стрелковые полки были теперь без 13-й (казачьей) сотни.

Февральская революция 1917 года прекратила всякое рациональное реформирование в Вооруженных Силах. Первоочередной задачей Временного правительства стала подготовка широкомасштабного наступления, чтобы и оправдать кредит доверия от союзников по Антанте, и практическими действиями подтвердить «прогрессивный» характер падения монархии в России. Июньское наступление окончилось провалом, не закончившимся разгромом только лишь потому, что немцы опасались консолидации различных сил внутри России в случае угрозы военного поражения. В кампании 1917 года кавалерия исполняла две основные задачи — «завеса» на фронте и усмиряющая сила в тылу. Наличие сохранившихся кадров позволило коннице разлагаться под ударами революционного процесса не так стремительно, как пехота. Кроме того, своеобразным оплотом порядка служили и казаки, чья доля в составе русской конницы была громадна. К Октябрю кавалерия уже не могла выступать опорой Временного правительства, и переход власти в руки большевиков подвел итог существованию как всей старой русской армии, так и императорской кавалерии.