Красавчик Саша

I

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ «КРАСАВЧИКА САШИ»

(Рассказ из цикла «Полицейские-убийцы»)

После того как «красавчику Саше» его высокопоставленные друзья велели исчезнуть на время из Парижа, он, прихватив последние свои пятьдесят тысяч франков, в сопровождении верного оруженосца Пиги отправился в Альпы.

Сначала они остановились в местечке Сервоз, в пансионе для отдыхающих. Впрочем, там Стависскому показалось совсем не безопасно — слишком уж людно и шумно. И он снял у некоей мадам Дюссэ виллу в горах, пустовавшую в те скандальные декабрьские дни. Вилла была неподалеку от Сервоза, но в совершенно заброшенном месте, что Сашу более чем устраивало.

Однако на вилле мадам Дюссэ Стависскому стало совсем уж скучно. Пига был молчалив, грустил, что не смог отметить нынешнее Рождество в кругу семьи, газет туда не доставляли, и Стависский решительно заскучал. Он решил перебраться в Шамони. Все же это городок, да и к швейцарской границе совсем близко.

Он послал Пигу на разведку в Шамони, и тот весьма удачно у бывшего мэра месье Шату снял шале «Старое жилище». Саша был счастлив.

У садовника мадам Дюссэ он приобрел сани, отдал ему ключи и вручил в качестве чаевых пятисотфранковую купюру, что стало страшной, роковой даже ошибкой.

Садовник не утаил от своей госпожи ничего, рассказав ей и об этих чаевых. И той сразу же стало ясно, кто этот таинственный постоялец, постоянно обыгрывавший ее в карты. Все дело в том, что во Франции существовал только один человек, дающий такие чаевые, — месье Александр.

Мадам Дессэ поделилась своим соображением с отцом, а тот со своим приятелем — генеральным инспектором юридической полиции, который в свою очередь незамедлительно сообщил о сделанном открытии в Париж, по начальству. И тайна место пребывания «красавчика Саши» была быстро раскрыта.

Тем временем к Стависскому прибыл член его шайки, некто Вуа, притащивший еще и свою подругу или подопечную (Вуа промышлял еще и сутенерством). Саша отправил Пигу в Париж за деньгами и новым паспортом, оставшись покамест под охраною Вуа, которому, впрочем, не доверял, ожидая страстно скорейшего возвращения Пиги.

В Париже Пига по дурости проболтался адвокату Стависского, что тот пребывает в Шамони, в шале «Старое жилище». Однако, когда адвокат рассказал префекту Парижа о том, что узнал от Пиги, тот, оказалось, уже все знал от Вуа, который являлся и членом Сашиной шайки и по совместительству полицейским агентом. В общем, Стависскому никак бы не удалось спрятаться.

Когда большой отряд жандармов во главе с комиссаром Шерпантье, в сопровождении бывшего мэра месье Шату приблизился к шале «Старое жилище», в сторону леса удалялись две фигурки — мужчины и женщины: Вуа и его подруги. Однако на них никто не обратил никакого внимания.

Одно окно было почему-то открыто. Через него жандармы пролезли в шале и начали осмотр. Они обшарили все помещения, рылись в бумагах, не заходили только в одну комнатку, откуда явственно раздавались глухие человеческие стоны.

Осмотр делался скрупулезный. Прошло никак не менее трех часов.

Наконец, жандармы открыли дверь в комнату, откуда слышались стоны. На полу лежал человек, лицо его залила кровь, в руке он сжимал пистолет. Это был еще совсем недавно блистательный Александр Стависский.

Впрочем, жандармы никакого внимания на него не обратили. Несколько человек бросились ломать, кромсать лежанку, которая служила постелью Стависскому. А другие притащили таз с водой, тряпку и начали отмывать от крови пол. И только после этого послали за врачом.

Врач явился примерно через час и стал настаивать, чтобы Стависского отправили в больницу, но комиссар Шерпантье заявил, что в этом нет никакой необходимости, ибо раненому помочь уже нельзя.

Врач продолжал настаивать. Через два часа Стависского, наконец, увезли в больницу. Там ему хотели сделать трепанацию черепа, но комиссар Шерпантье не дал согласия.

Через несколько часов (уже на следующее утро) Саша умер, к величайшей радости комиссара Шерпантье и его спутников так и не произнеся ни одиного связного слова.

Анри Вуа в больницу к Стависскому не явился, хотя оставался еще некоторое время в Шамони; в шале «Старое жилище» он не вернулся, жил в отеле. На допрос Вуа никто не вызвал, несмотря на то что весь городок буквально до отказа был набит полицейскими, которые обнюхивали там каждый уголок.

Впоследствии, на посмертном процессе по делу Стависского Вуа полностью оправдали. А самый процесс потому и решились завести, что «красавчик Саша» был уже мертв и потому совершенно безопасен и не мог уже нанести никакого урона судьям, адвокатам, комиссарам, инспекторам полиции Третьей республики.

Вообще история французского правосудия — это невыразимо грустная история.

1936 год

II

От публикаторов:

ВЫБОРКА ИЗ КОММЕНТАРИЕВ К ДВУМ ДОСЬЕ ИЗ «ХРОНИКИ ЖИЗНИ ВЕЛИКОГО АФЕРИСТА», СОСТАВЛЕННЫМ Ж.С.

Александр Стависский (Серж Александр), «Арсен Люпен[19] Третьей республики», организатор многочисленнейших обществ, контор, кабинетов, страховых, финансовых, адвокатских (только одна компания «Алекс» существовала в виде трех самостоятельных структур), директор театра на рю Ренессанс, владелец мюзик-холла «Империя», родился 20 ноября 1886 в Саперной слободке (Киев, Российская империя).

По негласному распоряжению префекта Парижа Жана Кьяппа 8 января 1934 года был убит в горном городке Шамони. Впрочем, существует версия, что распоряжение было отдано вовсе не префектом Кьяппом, а директором «Сюрте Женераль» Томэ.

Первоначально Александра Стависского похоронили в Шамони, но потом его перезахоронили на знаменитом кладбище Пер-Лашез. Через некоторое время какие-то неустановленные вандалы надгробный памятник взорвали. Не разрушили, а именно взорвали. Это был настоящий террористический акт.

Для российского читателя мы все же решимся раскрыть сейчас тайну (однако подчеркиваем, что это наша гипотеза, базирующаяся на более или менее вероятных допущениях) сотрудника комиссариата полиции и писателя Ж.С., скрупулезнейшим образом в частном порядке самостоятельно составившего — в обход едва ли не насквозь лживой официальной полицейской версии — два следственных досье по делу Александра Стависского.

Первое. Ж.С., как мы считаем, на самом деле никогда не был комиссаром полиции и вообще не был штатным сотрудником комиссариата полиции (это скорее его тщательно разработанная литературная маска), но, тем не менее, как мы твердо убеждены, он заслуживает в данном случае самого полнейшего читательского доверия, и вот по какой причине.

Ж.С. — это, по нашему предположению, есть не кто иной, как всемирно известный писатель Жорж Сименон, создатель образа великого Мегрэ. Так что в некотором роде он все-таки был комиссаром.

Второе. Создавая образ комиссара Мегрэ, Жорж Сименон детально знакомился с характером и практикой следственных дел. Он имел такую возможность, благодаря любезному разрешению директора уголовной полиции Ксавье Гишара. Так что Сименон вполне представлял себя в качестве комиссара.

Именно в годы сотрудничества с директором уголовной полиции писатель, в частности, и увлекся расследованием убийства Александра Стависского, но старался не афишировать неожиданного своего хобби. Тогда убийством Стависского заниматься было чрезвычайно опасно, так как это шло в разрез с официальной версией.

Разгадывание тайны гибели Стависского, в свою очередь, привело Сименона к последовательному, обстоятельному изучению и многочисленнейших афер Стависского, без четкого понимания которых просто невозможно уяснить, зачем же понадобилось его убивать.

Собственно, началось все с того, что Жорж Сименон занялся делом Альберта Пранса, судейского чиновника, готовившего для министра внутренних дел отчет о преследователях и убийцах Александра Стависского.

Дело Пранса, конечно, по скандальности не могло сравниться с делом Стависского, но все равно прозвучало достаточно громко, и во многом как раз из-за прикосновенности к Стависскому.

Тело Альберта Пранса было вдруг обнаружено на рельсах недалеко от Дижона, фактически разрубленным на куски. Французское общество довольно бурно отреагировало на это известие, полагая, что тут имел место не несчастный случай, а самое настоящее убийство; причем заказное.

Из кругов, близких к полиции, пустили слух, что Пранс, возвращаясь в Париж навеселе, выпал из поезда и попал под его колеса. Слух не прижился — подозрительные французы совершенно обоснованно сочли его за малоправдоподобную выдумку.

Тогда был запущен новый слух, еще более нелепый, чем первый: Альберта Пранса убили франкмасоны. Кто-то этому глупейшему слуху поверил — тот, кто очень хотел в это поверить. Но в целом и второй слух французские граждане приняли за самый что ни на есть нелепый вымысел. Совершенно очевидно, что Альберт Пранс для франкмасонов никакого интереса и тем более опасности не представлял.

В перую очередь, если финансовый советник апелляционного суда и был для кого опасен, так это для Прессара, генерального прокурора Третьей республики. А вот это знали уже не все, хотя догадывались-таки многие. Во всяком случае, связь Прессара со Стависским уже широко афишировалась, а доказательства-то имелись именно у Альберта Пранса.

Дело советника Альберта Пранса, столь сильно привлекавшее Сименона, оказалось боковым ответвлением большого и разветвленного дела Александра Стависского.

Об убийстве Пранса писатель по горячим следам написал рассказ, а точнее очерк, который так почему-то и не опубликовал при своей жизни, видимо, посчитав это не совсем удобным (рукопись очерка исчезла; в нашем распоряжении находится всего лишь неавторизованная машинописная копия).

Самому Стависскому Сименон поначалу, как можно предположить, тоже хотел посвятить рассказ или даже целую повесть, но тема тогда была совершенно запретной, и писатель стал собирать втайне досье об убийстве «красавчика Саши», вынужденно выступая в необычной для себя роли историка. Не исключено, он надеялся, что когда-нибудь эти материалы послужат для него подспорьем при создании книги, так как образ Стависского прямо просился в детективный роман.

Этих досье оказалось два. Первое посвящено непосредственно аферам Стависского и фашистскому путчу 1934 года.

Второе досье, уже через много лет, складывалось в аспекте не общественной, а личной жизни — в нем Стависский фигурирует наравне с Арлетт, его женой, знаменитой парижской красавицей начала 30-х годов двадцатого столетия.

Два этих досье в совокупности неожиданно открывают нам Сименона (если, конечно, это был он, — полной уверенности у нас нет пока) как беспристрастного, но сурового историка общественных нравов Третьей республики.

III

ВКЛЕЕННЫЕ СТРАНИЦЫ ИЗ ЧАСТНОГО АРХИВА (ЛОЗАННА)

Дополнительный рассказ для сборника «Тринадцать тайн» [20]

ТАЙНА ГИБЕЛИ СОВЕТНИКА ПРАНСА

С французского перевела Вера Милкина (Москва)

Публикатор профессор Роман Оспоменчик (Иерусалим)

Громкий скандал, связанный с гибелью советника Пранса, самым непосредственным образом восходит к другому скандалу, всколыхнувшему всю Францию, а именно к делу Александра Стависского.

Вкратце суть происходившего можно сформулировать так: Сашу убили — пришлось убивать и Пранса.

Несмотря на то что мне не терпится все рассказать, я не стану этого делать: начну по порядку. Только так и можно будет по-настоящему разобраться в тайне гибели советника Пранса, этого невинного толстяка и честного человека.

А начнем мы с того исторического момента, когда известный всему Парижу мелкий жулик «красавчик Саша» как по мановению волшебного жезла превратился вдруг в крупнейшего афериста Третьей республики.

Афера, аналогичная тому, что призошла потом в Байонне, была затеяна Александром Стависским еще в Орлеане.

Все складывалось поначалу весьма удачно, но потом орлеанская затея Саши с оглушительным треском рухнула, а сам Стависский оказался в тюрьме. Правда, в первый и в последний раз.

Там ему ужасно не понравилось, и он заявил тюремному начальству, что ему срочно нужно вырезать аппендицит. Стависского временно выпустили.

Он тут же поменял фамилию и назад уже в тюрьму не вернулся, что пришлось не по нраву следователям, ибо тем казалось, что место «красавчика Саши» именно в тюрьме.

И тут всплывает имя Альберта Пранса, опытного судебного чиновника и добропорядочного семьянина, даже несколько подкаблучника, как утверждают некоторые его сослуживцы.

Кстати, был сей Пранс большой домосед, и собственно, единственными его развлечением являлась трубка, с которой он практически никогда не расставался, да пешеходная прогулка из дома на работу — в суд.

Это — предистория.

Комиссары полиции, горя желанием вернуть Сашу на нары, неоднократно — а именно 19 раз — обращались в суд, но оттуда ни разу не последовало ни единого ответа. Стависский в тюрьму уже никогда не вернулся, несмотря на горячеее желание комиссаров полиции.

Советник финансового отдела апелляционного суда Альберт Пранс, при всей своей пунктуальности и профессиональной порядочности, на заявления комиссаров в данном случае почему-то решительно не реагировал. Он как бы не замечал их, что в принципе было совсем не похоже на него.

Тогда комиссары решились пожаловаться вышестоящему начальству, дождавшись момента, когда оно сменилось. Стависского к тому времени уже убили, так и не сумев упечь за решетку.

Советника Пранса вызвал вновь назначенный министр внутренних дел, ознакомил его с комиссарскими жалобами на невозобновление уголовного преследования Стависского (к тому времени, повторяю, уже покойного), а потом спросил:

— Господин советник, передавали ли вы заявления относительно Стависского далее по назначению, а именно генеральному прокурору Прессару?

Пранс помялся, покрутил головой, подергал себя за ус, а потом сказал следующее:

— Господин министр, видите ли, я не придавал никакого значения этим заявлениям в силу их малозначительности при наличии более важных дел. Все девятнадцать заявлений хранятся у меня.

Через несколько дней, а именно 31 января 1934 года, когда стало очевидно, что скандал со Стависским отнюдь не собирается утихать, министр вызвал к себе и Пранса и прокурора Прессара и сурово задал прежний свой вопрос.

И тут советник Пранс выдал нечто такое, что заставило прокурора Третьей республики просто непритворно зарыдать! Пранс заявил, что прежде поддался на неотвязные просьбы Прессара и говорил министру неправду, а на самом деле все 19 комиссарских заявлений по поводу Стависского своевременно были переданы им прокурору Прессару, но тот решительно не давал им дальнейшего хода.

Министр рассвирепел. Он кричал, что отправляет Прессара в отставку. А успокоившись немного, потребовал, чтобы ровно через месяц, именно к концу февраля, Пранс представил бы подробнейший отчет по делу Стависского, в котором особое внимание уделил отношениям того с генеральным прокурором.

20 февраля 1934 года советник Пранс, как обычно, в 10.40 отправился на работу — в апелляционный суд. Только он ушел, как позвонили из Дижона и сообщили, что матушке Пранса стало хуже (она лежала в больнице).

По дороге, зайдя, как обычно, в кафе «Au Flore» на бульваре Сен-Жермен, Пранс обнаружил вдруг, что забыл захватить с собой кошелек, и отправился домой. Когда он вернулся, жена рассказала ему о звонке из Дижона.

Пранс позвонил в суд, сообщил, что не придет сегодня на работу, положил в портфель еще несколько бумаг, отправился на Лионский вокзал и поехал в Дижон.

Прибыв туда, Пранс прямиком устремился в больницу.

В дижонской больнице ему заявили, что, во-первых, у матушки нет никакого ухудшения, а во-вторых, из больницы в тот день ему никто не звонил.

Как отреагировал Пранс на это странное известие, нам неизвестно. Поговорив немного с матушкой, он довольно-таки быстро покинул стены больницы и направился в Париж, но до дома так и не доехал.

Через несколько часов труп советника парижского апеляционного суда Альберта Пранса был обнаружен на железнодорожных путях недалеко от Дижона. Прибывшая железнодорожная полиция констатировала несчастный случай, решив, что Пранс выпал из вагона, упал на рельсы и оказался под поездом.

Однако в скором времени в траве у железнодорожной насыпи были обнаружены окровавленный нож и полотняная маска, пропитанная усыпляющей жидкостью. Голова Пранса валялась прямо на рельсах. Чуть далее находилась основная часть тела.

Но вот что крайне важно: одна оторванная ступня оказалась прикрученной жгутом к полотну дороги. Как видно, господина советника финансового отдела Апелляционного суда усыпили и, пока он находился в «отключке», привязали к рельсам. Остальное довершил проходящий поезд.

Версию о несчастном случае полиции неминуемо пришлось отбросить. Раз и навсегда.

Генеральный прокурор Прессар, несомненно, торжествовал: советник Альберт Пранс так и не смог сдать своего отчета министру внутренних дел. Появление этого отчета означало для Прессара неминуемую отставку.

Однако Пранса убили напрасно: прокурора Третьей республики это не спасло. Его все-таки отправили в отставку. Зато одним громким скандалом стало больше.

И к убийству Стависского и к убийству Пранса причастны наши доблестные полицейские или агенты полиции. Правда, официальное следствие придерживается другой точки зрения. Это — исключительно мой вывод; правда, я, увы, не имею ни малейшей возможности засадить в тюрьму того, кто заказал убийство советника Пранса.

Естественно, я имею в виду Прессара, бывшего прокурора Третьей республики. Именно он, и ни кто иной, в первую очередь был заинтересован в скорейшем исчезновении советника Пранса. Обнаружение близости прокурора к «красавчику Саше» никоим образом Прессара не устраивало.

Впрочем, прямыми доказательствами его вины я лично не располагаю; вот и приходится прибегать к общим умозаключениям. Фактов у меня нет — одни домыслы, но зато исключительно реалистичные и выстроенные, как мне кажется, вполне логично.

В том, что Прессар не оставил никаких следов, нет ничего удивительного: он — знающий и опытный юрист. Но мотив убийства имелся, как я думаю, только у него.

Конечно, советника Пранса убил не сам Прессар — это совершенно очевидно. Прокурор являлся только заказчиком преступления. Общим же руководством дела ведал, я убежден, префект Кьяпп.

У префекта существовала целая армия головорезов, оформленных в качестве агентов полиции. Вот один из них и исполнил указание прокурора Прессара. Получил он приказ через Кьяппа, своего босса, а что исходит все от Прессара, и не ведал вовсе.

Но тут я опять вынужден вернуться к гибели «красавчика Саши» — Александра Стависского.

В дни перед его убийством просочилась информация, что в Шамони прибыла по личной просьбе префекта Кьяппа одна темная личность: некто Вуа, корсиканец и сутенер. Так вот я установил, что Вуа видели также и в Дижоне, в день гибели советника Пранса. Видимо, Вуа прибыл тогда в Дижон опять же по личной просьбе префекта.

Рискну предположить, что именно Вуа исполнил весьма щекотливый заказ прокурора прессора. Делалось все в страшном секрете, так что улик тут, думаю, не добыть, но вот до истины докопаться можно, хоть она и страшно неприглядна, и даже кровава.

Не знаю, убедил ли я будущих моих читателей (ныне публикация настоящего очерка представляется совершенно невозможной), но сам я твердо уверен: тайны гибели советника Пранса больше не существует. Есть преступление, где замешаны лица, которые, увы, никогда не будут наказаны.

КОММЕНТАРИЙ К РАССКАЗУ «ТАЙНА ГИБЕЛИ СОВЕТНИКА ПРАНСА»:

Совершенно естественно, что в ходе сбора материалов о Прансе, ему неизбежно пришлось заниматься и убийством Александра Стависского.

Вот как обстояло дело.

В 1926 году полиция арестовала двух биржевых маклеров по обвинению в краже крупного пакета ценных бумаг. Выяснилось, что бумаги эти за пять миллионов франков продал им «красавчик Саша». Следственный судья Пранс отдал распоряжение о его аресте. Сашу задержали. Правда, до суда он не досидел, отец его покончил самоубийством, а Пранса «сослали» в апелляционный суд. Думается, последнему обстоятельству поспособствовал Стависский.

В общем, постепенно «красавчик Саша» окончательно взял верх над Прансом, и Сименон в итоге целиком переключился персонально на самого Стависского.

Немало этому содействовала дружба Жоржа Сименона с писателем и журналистом Жозефом Кесселем — литовским евреем, имевшим оренбургские корни, но родившимся в Аргентине. Впоследствии он стал весьма плодовитым французским литератором и даже был избран в Академию.

Жозеф Кессель приятельствовал с «красавчиком Сашей» и в 1934 году — по горячим следам — даже выпустил книжку воспоминаний «Стависский. Человек, которого я знал». В ней Саша изображен дьяволом-искусителем французской политической и деловой элиты, но вместе с тем беспримерно обаятельным человеком, описанным, надо сказать, с нескрываемой симпатией.

Не без помощи Жозефа Кесселя Сименон довольно много чего «накопал», хотя и не решился обнародовать результаты своих опаснейших розысканий, способных пролить свет на один из величайших уголовных скандалов двадцатого столетия. Так было составлено первое досье на Стависского (1944-й год).

Однако на этом Сименон не остановился и продолжил собирать материал, делая теперь акцент на детстве и юности Стависского, особенно сосредоточиваясь на его ипостаси мужа и отца семейства. Впоследствии — через тридцать лет — писатель еще раз взялся за перо и составил из них второе досье на Алексанлра Стависского.

Кроме того, он, опять же под псевдонимом Ж.С., создал ряд документальных очерков и заметок, непосредственно примыкающих к комплексу материалов о Стависском. Можно, пожалуй, сказать, что многолетние розыскания, предпринятые «сотрудником комиссариата полиции в отставке Ж.С.», в совокупности представляют собой самый правдивый и, как нам кажется, наиболее политически актуальный текст по делу Александра Стависского. Это — настоящая «стависскиана».

Писатель, кстати, так и не пожелал раскрывать свое инкогнито. Его разыскания о деле Александра Стависского — совершенно особая часть огромного наследия, которая ждет ещё своего осмысления.

Михаил Умпольский, проф.

Алик Жульковский, проф.

20 декабря 2011 года

г. Нью-Йорк — г. Лос-Аджелес

IV

ИСААК БАБ-ЭЛЬ

КОРОЛЬ ИЗ ОТЕЛЯ «КЛАРИДЖ» ИЗ ЦИКЛА «ПАРИЖСКИЕ РАССКАЗЫ»

Набросок очерка, чудом сохранившийся.

Публикация профессора Романа Оспоменчика,

Иерусалимский университет.

«Красавчик Саша» — остался в памяти как совершенно потрясающий парень, скажу я вам. Весь Париж — поверите ли? — стонал, глядя на него, и никак не мог прийти в себя. Ей-богу, дух захватывало!

Господин Александр был просто невиданно изобретателен и потрясающе добр, настолько, что французов это ставило просто в тупик, казалось им чем-то невозможным.

А жил как красиво — загляденье просто! Жил изумительно, признаюсь я вам!

Представьте только себе! «Красавчик Саша» делал деньги буквально из воздуха (и какие еще деньги — немеренные!) и тут же раздавал их — все без остатка. Невероятно, но как раз так оно и было. Сорил деньгами — просто с ума сойти! Уж придется, друзья мои, вам на слово мне поверить. А говорю я сейчас как на духу.

Это, знаете ли, зрелище совсем не для слабых духом! Сначала придумать хитроумнейший способ приобретения кряду сотен миллионов, а потом тут же все раздать. Французики при виде такого готовы были в штаны наделать от испуга и изумления. Вот так вот!

А как бы вы поступили на месте Саши? Да никак! А вот он придумывал невиданные каверзы, выуживал неведомо откуда кучи франков, разбрасывал, опять выуживал — и стал королем Парижа. Вы же держите фигу в кармане, и более ничего.

А как он умел любить! Бог ты мой — каким он бывал благодарным и преданным! И отзывчивым! Дамы все просто таяли пред ним, слюнки пускали, ей-богу!

А щедростью он отличался совершенно неслыханной — и ко всем без разбору, между прочим. Потому его и обожали (горничные, гарсоны и швейцары просто с ума сходили по нему), но за это же и ненавидели. Да, да — за доброту и щедрость. И за изыск особый. «Он чеки раздавал как розы», — как говорил один наш земляк.

Одевался же Саша точно истинный король. Да он и был король!

Кроме того, что с 1927 по 1933 год он ходил некоронованным королем Парижа (а жена его Арлеттка — настоящей королевой, судя по нарядам, мехам, бриллиантам, по какому-то шарманту да изыску, во всяком случае), «красавчик Саша» считался и признанным непревзойденным королем парижских мошенников. Хотя и жуликов, но все ж таки — властелином.

Обитал же Стависский со всем чудным семейством своим не где-нибудь, а конечно же на Елисейских Полях. Имел апартаменты не где-нибудь, а в отеле «Кларидж». В общем, монарх!

А знаете, что делают с королями в Париже?! — в Париже их тем или иным способом убивают. Так уж принято у французов, так они отвечают на королевские милости.

Прикончили и «красавчика Сашу». Нет, не народ. Упаси господь! Совсем не народ — тот бы руку на него не поднял. Ни в коем разе. Прикончила его одна гнилая, паскудная душонка — полицейский агент. Не по своей воле, конечно. Приказ такой вышел, и приказ с самого верху, от людей, которые долго Сашины карманы считали почти что за свои.

В общем, прикончили «красавчика Сашу» — и тут-то как раз и заварилась кровавая буча. И посыпались убийства на грешную парижскую землю. Даже мятеж как будто образовался, что-то вроде революции.

А у бедной Арлеттки под радостный вой завистников (их теперь едва ли не вся Франция) забрали ворюги-полицаи все-все, что подарил ей некогда «красавчик Саша»: не только автомобили и меха, но и домашние туфельки и даже нежнейшие панталончики ее. И бежала Арлеттка в ужасе да с проклятьями из благословенной, но распутной и чересчур уж обидчивой земли французской.

Куда же можно убежать? Вестимо, в Америку. Куда же еще? И сказывают, Арлеттка («королева в изгнании») в Нью-Йорке теперь, поет там в кабаке веселые французские песенки.

Но остался в Париже мальчик по имени Клод — сынок загубленного короля, существо в высшей степени чистое и совершенно невинное.

Несчастный принц! Он рожден был в роскоши и сказочной любви, но обречен стать нищим, ненавидимым, презираемым едва ли не всеми своими соотечественниками. Его, сына поверженного властелина, могут пнуть (и даже за милую душу!), но пожалеть или хотя бы утешить — ни в коем случае! Ни единая живая душа не поглядит в его сторону с сочувствием. Только со злорадством! До чего же жалка природа человеческая! Никто за него не вступится и тем более не будет драться.

А мамаша его далеко, слишком далеко. Разделяет их настоящий океан. Она на Бородвее, поет в баре. А он тут, в Париже, один, совершенно один. И к тому же с упорством носит фамилию, звучащую как проклятье, фамилию, которая любого на земле французской приводит в бешенство, а если не в бешенство, так в ужас, а если не в ужас, так в дикий, звериный даже гнев.

Похоже, обливается теперь «красавчик Саша» в сырой земле самыми что ни на есть кровавыми слезами. Единственное, что может утешить низвергнутого и убиенного короля аферистов, так это то, что несчастный затравленный сынок его — чудо истинное — горою стоит за папашу своего, из последних силенок своих защищая не себя, а отца, защищая с необычайным упорством под градом несмолкаемых насмешек и издевательств. Это такая преданность, что просто диву даешься! Всем бы такого сына! Да, он знает, каким королевством правил отец его — мошенническим. И все ж таки верит в чистоту помыслов Стависского-старшего.

Конечно, досталось сынку «красавчика Саши», ой как досталось! Бедный мальчик! Счастливый отец! И несчастная страна, заключающая в себе столько подлой завистливости и недоброжелательства!

И точка. А точка стоит там, где ей приличествует стоять, хоть и хочется еще рассказать об этом необычайном мальчике, оказавшемся не способным на предательство отца своего, ставшего пугалом для всей Франции!

Вы, может, долго и надсадно посмеетесь, но сам «красавчик Саша» не раз заявлял друзьям своим, что в первую очередь если он о чем и думает, так это о благе Франции. Так что сынишка, принц из отеля «Кларидж», ничего не выдумал. Просто он верил и продолжает верить своему великому отцу. Случаются все ж таки чудеса на нашей земле, обильно политой кровью и ядом измены.

1937 год

г. Москва

ПРИМЕЧАНИЯ К ОЧЕРКУ «КОРОЛЬ ИЗ ОТЕЛЯ “КЛАРИДЖ”», СДЕЛАННЫЕ ПУБЛИКАТОРОМ:

Рукописный, неотделанный набросок очерка «Король из отеля «Кларидж» хранится ныне в личном моем архиве. Выделяю данное обстоятельство по той простой причине, что собратья и недоброжелатели по цеху книжных червей обвиняют меня в подделке рукописей и в том, что я сам сочиняю пропавшие тексты, выдавая их за подлинные. Клевета, грязная клевета тех, кто завидует моим находкам.

Что касается настоящей публикации, то я и в самом деле открыл неизвестную рукопись самого Баб-Эля. Бесценный материал этот я приобрел, абсолютно неожиданно, случайно и к неописуемой радости своей, на толкучке в Яффо; искал апельсины и гранаты, а достался мне не кто иной, как сам Баб-Эль.

Я бродил по рынку и прислушивался к его немыслимым запахам и звукам; плыл среди потной и истошно галдящей толпы и вдруг наткнулся на одного древнего, необычайно ветхого с виду старика в старой ободранной ермолке (с величайшим трудом догадаешься, что когда-то та была бархатной).

Старик стал совать мне в руки какие-то замызганные листочки и просить за них несчастные 42 шекеля. Поняв, что от него мне никак не отделаться, я тут же отдал ему требуемую сумму.

Тщательно пересчитывая полученные от меня деньги, старик лукаво подмигнул мне и сказал следующее:

— Слушайте, господин мой… Знаете что? Вы совсем не пожалеете потом, что даете мне нынче 42 шекеля. Не будем размазывать белую кашу по чистому столу. Да, свет — бордель, люди — аферисты. И понимаете ли, каждый при подходящем случае готов к измене. Ужасно грустно, но именно так ведь случается и едва ли не на каждом шагу. И все это вы увидите, господин мой, коль полистаете хотя бы несколько этих страшных, пропитанных кровью и страданиями листочков.

Но будет вам, господин, и утешение, даже радость будет. Из этих же листочков вы узнаете о мальчике, безумно любящем своего отца, которого все почитали исчадием ада. А он любил того, обожал и почитал за чистейшего человека, несправедливого оболганного. Да, господин мой. И такое случается в жизни, Слава Святому, будь же благословен Он! Так что берите, господин мой. Не пожалеете. И еще, я думаю и даже уверен, что вы таки стряхнете на этот манускрипт, пропитанный детскою болью, хотя бы парочку слезок.

И только завершив такую вдохновенную, пусть и слишком витиеватую речь, старик торжественно вручил мне стопочку оборванных полуистлевших листочков, свернув предварительно их в трубочку, осторожно обернув в старую газету и перевязав грязной засаленной бечевкой. Потом ласково, даже нежно погладил своими ветхими пергаментными ладонями этот ловко сооруженный свиток и передал мне, лукаво и ободряюще улыбнувшись.

Так почти что сказочно и досталась мне неизвестная рукопись Исаака Баб-Эля. Обо всем, сопряженным с данной удивительной находкой, рассказал я без утайки, абсолютно правдиво. Вообще в жизни архивного розыскателя много случается как будто фантастического, невероятного. Думаю, это связано с тем, что старые рукописи излучают какую-то ауру волшебства.

Сам же я — повторяю — отнюдь не сочиняю манускрипты: я их ищу. И не более того.

Впоследствии я навел справки и убедился: автор очерка написал чистейшую правду, не исказив и не преукрасив ничего.

Узнал я и то, что мальчик, сын «короля» из отеля «Кларидж», пройдя через множество мытарств (он, говорят, даже какое-то время находился в психиатрической клинике), стал в итоге фокусником, а главное, навсегда остался бесконечно преданным своему отцу — Александру Стависскому.

Да что там какое-то время находился! Клод Стависский провел в сумасшедшем доме ни много ни мало (страшно вымолвить) аж 14 лет. Он был выпущен оттуда в 1956 году, будучи уже тридцатилетним человеком. В психушке его, кстати, и обучили азам искусства факиров.

Выйдя на свободу, сын «Александра Великолепного» скитался, бродяжничал, за что даже был предан как будто суду, но потом уже всерьез занялся фокусами, сделав это ремесло своей судьбой. Работал в цирке Медрано. Женился, между прочим, на дочери фокусника (Йоэль Каррингтон) — она стала его ассистентом.

Имелось у Клода Стависского немало самых разных сценическоих псевдонимов (например, «Принц Франкестас»), но самый потрясающий, самый символичный я думаю, последний из них: «ПРИНЦ СТАВИССКИЙ». Клод явно ощущал себя сыном властелина Парижа, правившего с 1927 по 1933 год и затем вероломно убитого, сыном истинно великого человека.

(В скобках замечу следующее. Да, Стависский был гениально изобретателен. Без сомнения. Однако жертвы его махинаций еще до конца 50-х годов прошлого столетия получили компенсации. Впрочем, король совершенно свободно может располагать имуществом своих подданных, но ведь именно свободно и открыто, а не обманывая их.)

То, что Клод Стависский так думал и чувствовал, представляя себя принцем (кажется, он жив, хоть я до конца и не уверен), подтверждает отнюдь не только избранный им псевдоним, последний, на который он все-таки решился в конце своего циркового пути. Ведь фокусник написал и даже выпустил в 1995 году целый том мемуаров под весьма выразительным и симптоматичным, вызывающе демонстративным даже названием «Стависский был моим отцом». Мемуары эти на самом-то деле являются не столько воспоминаниями, сколько вдохновенной речью защитника на воображаемом суде: необычайно страстной речью сына, апологией печально знаменитого отца, всеми проклинаемого. Клод Стависский оказался потрясающе трогательным адвокатом!

Кажется, старик, продавший мне на рынке в Яффо рукопись очерка «Король из отеля “Кларидж”», едва ли не во всем оказался прав. За исключением все-таки одного — слезок я все же не пролил, как-то удержался, признаюсь.

Видите ли, я, честно говоря, очень не люблю финансовых аферистов и уж тем более аферистов-еврееев (даже терпеть их не могу). И совсем не уверен, что их надобно непременно защищать — скорее уж наоборот: клеймить всячески и выводить на чистую воду, дабы другим не повадно было. Но «мальчик»-таки чудо — вне каких-либо сомнений!

Самое же важное — то, что приобретение никому не известной рукописи Баб-Эля и в самом деле доставило мне немало радостных и даже по-настоящему счастливых минут. Я испытал подлинное блаженство!

Да, надо еще как-нибудь наведаться на толкучку в Яффо и поискать того потрясающего старика. Может, он сможет предложить еще какой-нибудь листочек, исписанный рукой самого Баб-Эля?

А не будет старика на толкучке, пойду на ту крошечную, узенькую улочку в Яффо, где стоят полуразвалившиеся, забытые богом домишки — там он, наверное, и держит свою лавку древностей. Совсем не исключено, что у этого ветхого старика найдется еще какой-нибудь из «Парижских рассказов» Баб-Эля! Вот была бы удача так удача!

На одном Стависском свет ведь клином не сошелся. Я вообще не понимаю, откуда у Баб-Эля такой сильный интерес к проходимцам, да еще земли французской — как будто своих недостаточно? Отчего так этого великолепного мастера слова тянет к жуликам?! И зачем ему понадобился именно Стависский — что вдруг?!

Я очень сильно рассчитываю, что в остальных «Парижских рассказах» Баб-Эля предметом изображения стали более порядочные личности, приличные «российские парижане», хотя, конечно, есть у меня сомнения, что он, увы, так и не смог расстаться с поэтизацией и мифологизацией бандитизма.

Роман Оспоменчик, проф.

18 мая 2011 года

г. Иерусалим

ОТ АВТОРА. НЕСКОЛЬКО ПРОЩАЛЬНЫХ ЗАМЕЧАНИЙ

Прогуливаясь недавно в Венсенском (бывшем королевском) лесу, я частенько вспоминаю о том, что где-то тут в конце 20-х годов 20-го столетия находилось поместье Александра Стависского, непревзойденного гения финансовой аферы.

Кажется, все следы пребывания «красавчика Саши» в сем благословенном, хотя и мало ухоженном ныне, увы, месте давно как будто уничтожены, вытравлены, но вот личность этого необыкновенного человека, сумевшего купить едва ли не всю Францию, вытравить из истории вряд ли кому-либо удастся.

Об Александре Стависском упорно хотят забыть, ибо слишком многие из вышестоящих лиц тогда оказались замаранными. Или стараются говорить о нем в общем, опуская шокирующие детали того скандала. Но не получается. И я уверен, что никогда не получится.

История этого человека страшна, трогательна и необычайно поучительна. Нежный и любящий муж, преданный отец, он сумел доказать, что можно купить едва ли не всех, от прокурора республики до премьера, он обнажил исключительную гнилость и продажность основных институтов так называемой демократии.

Из-за чего же Стависский пострадал в первую очередь? Из-за своих грандиозных финансовых афер? Нет, в первую очередь — из-за продажности высших персон Французской республики. Они поначалу всячески покровительствовали данным аферам, а потом приказали уничтожить основного их творца и исполнителя. Страх разоблачения — вот что было источником заговора против «красавчика Саши».

Да, не стоит пока забывать о деле Александра Стависского и о нем самом — этой поразительно яркой и необычайно симптоматичной личности. С одной стороны, она удивительным образом вписывалась в ту плутовскую эпоху, но, с другой стороны, резко выделялась из нее, не совпадала с нею. Ведь время между двумя мировыми войнами буквально кипело самыми разнообразными аферами. При этом оно отличалось грубой жестокостью и безжалостностью. Стависский же — виртуозный аферист, но очаровательный душка — очень свой в том времени и одновременно совершенно чужой. Потому его столь кроваво и выбросили из эпохи, отрезав от нее.

Но времена цикличны, и колесо истории на очередном вираже дублирует подобный расклад обстоятельств. Так что не пришла пока пора забыть о Стависском. И думаю, что не скоро еще наступит.

Ефим Курганов

г. Париж

24 декабря 2011 года