Красная дюжина. Крах СССР: они были против

Глава 5. САЖИ УМАЛАТОВА. БЛОНДИНКА ЗА УГЛОМ

Мы договорились встретиться у входа в столь полюбившуюся народным депутатам СССР гостиницу «Москва». Придя к назначенному времени, я Сажи не обнаружил. Покрутившись в вестибюле еще с полчаса, совсем уже было собрался уходить, как узнал в блондинке, заворачивающей за угол здания, Умалатову. Догнал ее только в метро. Сажи уверяла, что пришла вовремя, но сейчас ну никак не может больше задерживаться: неотложные дела государственной важности. О государственной важности сказано не было, это я от себя добавил — уж больно вид у Сажи был серьезный и целеустремленный. Не станет же такая женщина суетиться и спешить из-за каких-то там мелких личных забот? Словом, условились о новой аудиенции. Через день. Все у того же злосчастного входа в «Москву» и в то же время. Помните, как в старинной песенке: «Так, значит, завтра — на том же месте в тот же час?». Как в песне и получилось. Встреча не состоялась. Короче, разговор по телефону у нас получился на повышенных тонах. Я наезжал, отбивался от наездов, чувствуя, как на другом конце провода искрит Сажи.

Выговорившись и сойдясь на том, что в очередной раз друг друга неправильно поняли, решили попытаться вновь. Непреклонная Умалатова, само собой, и теперь выбрала «Москву»…

Получилось. Я приехал загодя, и Сажи не припозднилась. Поздоровавшись, она обронила: «Я еще ни к одному мужчине трижды на свидание не ездила». Рассудив, что сказанное вряд ли можно считать комплиментом в свой адрес, предпочел промолчать, гадая, где же то место, которое кажется Умалатовой наиболее удобным для интервьюирования. Мы поднялись в лифте на третий этаж и устроились в холле под удивленными взглядами дежурных, узнавших мою спутницу. Стоило ли так сюда стремиться? Не считая сделанный выбор единственно верным, я не удержался от вопроса:

— Вы так старательно оберегаете свой дом от посторонних, что предпочитаете встречаться в гостиницах?

— Нет, совсем не поэтому. Просто у нас сейчас гости, стоит такой бедлам, что даже здесь спокойнее и тише.

— А я уж грешным делом подумал, что вы забаррикадировались и никого из чужих не пускаете. Вы ведь по-прежнему живете в доме депутатов Верховного Совета СССР?

— Да, я занимаю служебную жилплощадь в доме на Рублевском шоссе. В доме, который является собственностью всего Советского Союза. Сегодня Россия претендует на все, что принадлежало СССР, поэтому и нам постоянно намекают, что надо выселяться, но до того, чтобы забаррикадироваться в квартирах, еще не дошло. Хотя давление усиливается. Сначала хотели нас выкинуть на улицу зимой 1992 года. Не вышло. Теперь новые сроки называют. Недавно получили повестки с угрозой: если по-хорошему не освободим квартиры, то власти вынуждены будут обратиться в суд. Повестка подписана какой-то администрацией жилого фонда. Кто стоит за этой администрацией, я наверняка не знаю, но догадаться могу. Речь не идет о том, чтобы воевать с ними за эту квартиру из-за того, что мне некуда идти. Уверяю вас, у меня столько друзей и сторонников, готовых предоставить крышу над головой, что отбоя от предложений нет. Напрасно тешат себя иллюзиями те, кто рассчитывает, отняв у нас квартиры, избавиться от нас самих.

Поэтому вопрос в ином. Надо говорить о законности. И я стану добиваться ее, пока буду дышать. Выехать из этой квартиры для меня означает признать их победу и свое поражение. Я не сдамся! Они совершают сговор, идут против Конституции, против закона, против народа, против страны. Пусть знают Ельцин, его правительство, его Верховный Совет, что союзные депутаты этот беспредел терпеть не станут и квартиры на Рублевском шоссе без боя не отдадут!

— Сажи, вы сразу такую высокую ноту задали: сговор, бои и тэ дэ. А может, все прозаичнее: из Москвы уезжать ой как неохота… Да и квартирки, поди, не самые плохонькие, бывал я на Рублевке, знаю.

— У меня три комнаты. Но они не мои. Повторяю, это служебное помещение.

— Однако это не помешало некоторым вашим коллегам приватизировать это самое служебное помещение, выкупить по смехотворным ценам мебель, бытовую технику, ковры, посуду…

— Может быть. Не знаю. Я ничего подобного не делала и делать не собиралась. Это государственное и должно таковым остаться. Прописки, например, в Москве у меня никогда не было, и я не пыталась ее приобрести, зная, что придет время, и я обязана буду уступить квартиру другим.

— И когда же, по-вашему, оно придет, это время?

— Когда восстановится закон. То, что руководители трех республик объявили о похоронах Советского Союза, забыв, что недействующей Конституцию СССР может объявить только съезд народных депутатов нашей страны, говорит об их юридическом невежестве. Но мы не обязаны подчиняться их злой воле. Советский Союз жив, съезд народных депутатов никто не распускал. Есть итоги референдума, которые однозначно свидетельствуют, что народ за сохранение Советского Союза как единого целого. Да — обновленному Союзу!

Полномочий народных депутатов никто не отменял, избиратели нас не лишали мандатов доверия. Та троица своим беловежским сговором сделала Конституцию СССР вечной, а народных депутатов Советского Союза — пожизненными.

— Другими словами, мандат народного доверия, как вы выразились, теперь с вами до гробовой доски?

— Конечно! Пока новые выборы не пройдут, я остаюсь народным избранником.

— Извините, что я опять о своем, но применительно к квартире получается, что, следуя этой логике, вы теперь имеете право ею пожизненно владеть?

— Не собираюсь я ею владеть пожизненно, я просто привела факт беззакония.

— И все-таки…

— Пока я буду воевать, бороться за справедливость, уступать не намерена. Из квартиры не уйду. Ни за что! Не ради себя. Мне ничего не нужно. Многие удивляются моей позиции, говорят: чего тебе в жизни не хватает? А я отвечаю: мне не хватает справедливости, честности, порядочности.

Да, я могла бы окунуться в семью, у меня хороший муж, замечательная дочка… Вы представляете, сколько я приношу им неудобств и нервных переживаний своим поведением? Они пытаются к этому привыкнуть, но это невозможно. Как и я не могу выйти из борьбы. Это моя жизнь.

— Муж живет с вами?

— Недавно приехал. Саид был в длительной командировке в Китае. Ездил по направлению нашего грозненского завода «Красный молот». Он у меня инженер-механик, классный специалист.

Так вот повторю: я не ради себя стараюсь. Иногда какая-нибудь встречная старушка скажет: вся из себя, чего тебе еще надо? А я ей в ответ: мне ничего не надо, я хочу, чтобы у вас все было. Мне Не приносит радость личное благополучие, когда кругом обездоленные, нищие, униженные, обманутые. Ложь ведь продолжается, но не все люди это осознают. Я не хочу жить в стране, которую стремятся превратить в сырьевой придаток или колонию, я этого не позволю, буду бороться, сколько станет сил. Пусть! Уже были попытки кого-то подсылать ко мне, что-то там делать со мной. Пусть хоть убьют, идея моя будет жить!

— Против вас предпринималось что-то серьезное?

— Я не могу посвятить вас во все подробности, боюсь подвести человека, который мне доверился. У него было задание убрать меня. Он этого делать не стал, но сказал: найдется другой, кто сделает.

— Этот человек вам представился, сказал, кто ему дал задание?

— Нет, конечно. Я и не расспрашивала. Сначала приняла все это за шутку. А потом он поминутно описал мне мой день, с кем я встречалась, о чем говорила. Это было перед съездом в Воронове, я тогда действительно вела конспиративный образ жизни, но, оказывается, каждый мой шаг контролировался.

— Вы испугались?

— Я смеялась. Даже тот мужчина мне сказал: «Вы бесстрашная женщина, но вам надо бы поберечься, слишком уж вы беспечно гуляете. Если кто-то решит сделать плохое, это не составит ему труда». Я все же не удержалась и спросила, кто же его уполномочил следить за мной. Мужчина только усмехнулся: «Они напрямую не выходят…»

— Но вы что-то предполагаете?

— Зачем вы задаете мне такой провокационный вопрос? Вы же сами знаете ответ, — Кто-то в этом заинтересован. Но пока жива, я не сойду с дистанции, стану сражаться за лучшую долю для моего народа.

— Сажи, муж ваш единомышленник?

— Он всегда так говорит: я в политику не вмешиваюсь. Саид был противником того, чтобы и я этим занималась. Иногда он предлагает: давай уедем, начнем работать, все построим заново. Впрочем, Саид понимает, что никуда я от этого уже не уеду.

— Он к вам в Москву приехал погостить или навсегда?

— Мне хотелось бы, чтобы он остался. Семья — это убежище.

Но… Посмотрим. Пока никаких усилий мы не предпринимали. Ведь если оставаться, надо искать работу, а хоть муж и квалифицированный специалист, но прописки-то нет. Заколдованный круг.

— А дочь?

— Сейчас она со мной. В 1992 году закончила школу, пыталась поступить в юридический заочный институт, но срезалась на вступительных экзаменах. Пробовала и в МГУ, но и там неудачно.

— У дочери ваша фамилия? Может, в этом причина провалов на экзаменах, как вы полагаете?

— Не хочу даже думать об этом. Я всегда до последнего стараюсь верить в справедливость и честность. Да, Илона закончила школу с медалью, но за сочинение в институте получила двойку.

Что ж… Ничего. страшного.

— А как у вас с учебой? Вы ведь занимаетесь в том институте, куда поступала дочь?

— Уже не занимаюсь. Меня отчислили со второго курса. За пропуски и «хвосты». Я полгода не посещала лекций.

— Восстанавливаться будете?

— Не сейчас, дел других много, не до учебы.

— Вы где-то работаете?

— Нет, с ноября 91-го года нигде. Я же была членом Верховного Совета СССР в ту пору, когда Горбачев под диктовку Ельцина занялся развалом Советского Союза, когда он сидел на сессии и трясся от всего как дрожащий лист. Я была этому очевидцем. Я сказала тогда: считаю унизительным для себя быть членом Верховного Совета страны, которой правит Горбачев. Я вышла из парламента, но депутатских полномочий, конечно, не сложила.

— Столько времени вы без работы…

— Муж от меня пока еще не отказался, кормит. Ругается иногда, но терпит. Да, я иждивенка. Безусловно, я могла бы получать какие-то деньги, будучи Председателем Президиума Съезда народных депутатов Советского Союза, но это ведь народные рубли, у меня рука не поднимается их взять. Из принципиальных соображений. Я их не беру. Мне предлагали много мест, в том числе и в иностранных фирмах, готовы были платить только за то, чтобы я числилась, но я отказывалась. Не хочу связывать себе руки. Для того чтобы действовать, человек должен быть свободен.

— Значит, председателем президиума съезда вы являетесь на общественных началах?

— Так проще. У нас и денег-то совсем мало. Раньше у нас была штаб-квартира, мы снимали здесь, в гостинице, номер, потом заломили такие цены, что… Но даже и за бешеные деньги нас сюда не хотели поселять, потребовалось вмешательство российских депутатов — Саенко, Бабурина, Павлова, Исакова. Арендовали офис. Сейчас мы временно без помещения, но, думаю, все наладится.

— Скольких народных депутатов Союза объединяете вы?

— 438 депутатов присутствовало на VI съезде в Воронове. Это, кстати, удивительная для меня цифра! Когда я вносила на IV съезде предложение об отставке Горбачева, за него проголосовало 426 человек.

Теперь повторилось почти то же число. Но сторонников наших из числа народных избранников наверняка больше.

Когда мы затевали проведение чрезвычайного съезда, звонками, телеграммами подтвердили свое намерение участвовать в работе форума 1470 депутатов. Мы вели регистрации?. Причем делали это совершенно посторонние люди, не заинтересованные в фальсификации или подтасовке.

Да, многие депутаты хотели приехать, но потом начался страшный прессинг. Наши противники увидели, что отступать я не собираюсь, съезд проведу, и решили сорвать его изнутри. Телефон мой прослушивался, фамилии тех, кто намеревался ехать на съезд, были известны, и на людей стали давить. Хасбулатов провел даже специальное заседание Президиума Верховного Совета России. Перепугались господа. И угрозы депутатам пошли прямые, говорили, что работы лишат, предлагали о семье позаботиться. Некоторые депутаты дрогнули, но я их за это не осуждаю. Разные люди есть, нельзя от всех требовать мужества и самопожертвования. Но связь мы не теряем, все решения, которые принимаем на президиуме, доводим до сведения депутатов, хоть это и очень дорого, но рассылаем материалы, документы. Союзников у нас становится все больше и больше, их число будет расти и дальше. По-другому и быть не может.

— Вы пытаетесь второй раз войти в ту же воду?

— Нет, прошлого не вернуть. Но мы войдем в новую реку. Обязательно! У меня нет ни малейшего сомнения в том, что последнее слово нами еще не сказано… На днях я встретила на улице женщину, она стала кричать, что ждет не дождется, когда надо мной будет трибунал. Не дождется! Последнее слово будет за нами не в суде, а если и в суде, то это станут слова не обвиняемых, а обвинителей. О, нам есть что сказать!

— Резкие выпады против себя вы часто ощущаете?

— Редко, крайне редко. Ко мне всю жизнь очень хорошо все относились.

— Сажи, вы ведь депутат с большим стажем?

— Да, меня в пятый раз избирают. Когда мне было 18 лет, меня выдвинули в районный Совет, потом дважды выбирали в Верховный Совет Чечено-Ингушетии, я была членом президиума парламента нашей республики. Два раза меня выбирали в Верховный Совет СССР. Лет девятнадцать, наверное, уже депутатствую.

— Это стало вашей второй профессией?

— Нет. С основной работы я ушла только в мае 89-го. До того я была бригадиром комплексной бригады, у меня в подчинении было пятьдесят мужчин. Я обыкновенная электросварщица, 25 лет протрудилась на одном заводе, мне исполнилось всего 16 лет, когда я пришла туда.

— И быстренько угодили в депутаты — комсомолка, активистка, красавица. Может, еще и спортсменка?

— Напрасно иронизируете. Молодые и красивые тоже, наверное, надоедают. Один раз можно выбрать за то, что молодая, другой раз — за красоту. Но я ведь по пятому кругу пошла… Мне просто повезло, что я работала с прекрасными людьми, которые оказывали мне свое доверие. У меня в жизни ни с кем конфликтов, расхождений не было. Я всегда старалась объединить, сделать другим хорошее. Может, и нескромно об этом говорить, но, когда, например, мне как бригадиру выделялась какая-то премия, я отдавала ее бригаде. 40 рублей, 50… Тогда это деньги были. Начальник ругался: зачем ты свое отдаешь? А я иначе не могла. В этом месяце одним помогу, в следующем — другим. У меня даже отпетые бездельники начинали хорошо трудиться.

— Извините, Сажи, но, может, за эту вашу покладистость, умение ладить с людьми вас и выбирали в депутаты? Руководство вы устраивали: товарищ проверенный, фортель не выкинет. В последний раз вас ведь вообще выбрали депутатом от КПСС. В эту сотню избранных, как я понимаю, случайные люди не могли попасть. Тем удивительнее ваше антигорбачевское заявление на IV съезде. До того ведь, кажется, вы себя революционными речами не проявили?

— Я самостоятельный человек, во мне долго зрело решение, наконец я отважилась громко сказать свое мнение с трибуны.

Потом распускали слухи, что меня кто-то науськивал, подбивал выступить против Горбачева. Ничего подобного. Те, кто меня знает, подтвердят: нельзя заставить меня сделать что-то против моей воли. Я всегда говорю то, что думаю. В Горбачеве я разобралась давно. Не стану уверять, что я ясновидящая или предсказательница, но чего стоит этот человек, я поняла быстро. Мы еще с мужем спорили, Саиду очень нравился Горбачев. Но меня не проймешь демагогией, я сразу почувствовала неладное, когда увидела, что Горбачев в своих речах не говорит о дисциплине, порядке. Эге, думаю, тут дела не будет! Так и оказалась. В нем с самого начала была заложена разрушительная сила, уже в конце 85-го года я говорила, что такой курс приведет к развалу.

— Лично вы с Михаилом Сергеевичем встречались?

— Ни разу.

— Даже став депутатом от КПСС, вы не проходили собеседований, консультаций у генсека?

— Что вы! Нас только на пленумы ЦК приглашали.

— А с Ельциным вы знакомы?

— К нему я никогда никаких симпатий не испытывала. Даже внешний вид его меня раздражал. Эти страшные диктаторские замашки, этот человек стремился к единовластию. Ему надо всех размести, уничтожить, чтобы воцариться самому.

Я это на расстоянии чувствовала. Когда, случалось, он шел мне навстречу, я старалась свернуть куда-нибудь, чтобы не сталкиваться. Хотя, подходя ко мне, Ельцин подавал руку, здоровался, я отвечала, но мне это было неприятно.

Бывает такая антипатия, которую и словами трудно передать.

— Сажи, что вы думаете по поводу чеченской мафии, вокруг которой столько разговоров?

— Преступность не имеет национальности. Можно говорить о чеченской, русской, узбекской мафии, но уголовники не признают родства крови, для них нет ничего святого.

— Но вам соплеменники не предлагали здесь, в Москве, свои услуги — наблюдение, охрану и т. д.?

— Как правило, эти люди на меня не выходят. Однажды была какая-то попытка приставить ко мне телохранителей, это как раз после съезда в Воронове, когда сыпались угрозы, но я от охраны отказалась быстро. Я хочу чувствовать себя свободной. Я не нуждаюсь ни в чьих деньгах, ни в чьей помощи.

— Вы союзница Дудаева?

— Когда хотели ввести чрезвычайное положение в Чечне, я не Дудаева защитила, а свой народ, тех мальчиков, которых намеревались бросить в кровавую мясорубку для удовлетворения амбиций Хасбулатова, Руцкого, Ельцина. Я знала, что может быть страшная кровь, море горькой крови. Я отдавала себе отчет, что Дудаев и его власть не принесут счастья республике и ее народу, но и допустить насильственного свержения Дудаева я не могла. Как я могу быть за Дудаева или против? Они же все, словно бройлеры из инкубатора, наши правители. Похожи друг на дружку и заняты одним — развалом нашей великой страны.

Дудаев — зависимый человек, стоящие за его спиной диктуют ему линию поведения. Это беда Джохара. Я не нахожу ему оправдания.

— Сажи, давайте подбросим пищи вашим недругам. Скажите, за два с половиной года последнего депутатства вы много раз ездили за границу?

— По линии Верховного Совета ни разу. Таких, как я, не пускали.

Единственный раз вместе с представителями группы «Союз» я ездила в Ирак, чтобы собственными глазами убедиться, что там происходит.

— Вы ездили поддержать Саддама Хусейна?

— Я просто знала, что в газетах пишут и по телевидению показывают ложь. Нас долго не хотели пускать, точнее, выпускать из Союза. И все же мы прорвались. Это было в марте 91-го, уже после войны. Я увидела, что американцы бомбили мирные объекты. Первое, что они сделали, это с лица земли стерли поселок, где работали советские специалисты. Наши друзья американцы, так желающие нам добра! В Багдаде разрушили красивейшие памятники архитектуры, которые, конечно, не могли иметь никакого военного значения. Цель была другая — унизить, оскорбить народ. Американцы разбомбили комбинат детского питания, крупнейший в Ираке. Это чтобы возмутились матери, когда их дети будут умирать от голода, чтобы женщины прокляли Саддама. Но этого не случилось, иракский народ оказался крепким орешком. Вернувшись в Союз, я рассказала обо всем увиденном. Поэтому, конечно, меня больше никуда не пускали. Я бы везде говорила правду, не поливала Родину помоями, не зарабатывала бы доллары у наших врагов…

Еще раз в Ираке я побывала осенью 92-го. Ужасно, когда наверху находятся трусы и предатели. Переводчик Саддама Хусейна во время первой поездки сказал нам: «Мы никогда не забудем, как после начала американской бомбардировки Багдада Горбачев позвонил Саддаму и дрожащим голосом умолял не наносить ответного удара. Саддам не стал слушать, бросил трубку». Стыдно за таких руководителей, как наши. Запад умело вычленил слабое звено, сделал ставку на людей типа Горбачева, Ельцина, Бурбулиса, доверив им развал СССР. Но пусть они за рубежом не радуются.

Государство — это надстройка, существует союз народов. Мы все равно будем вместе.

— Вы коммунист?

— Да, я не вышла из членов партии, не бросила партийный билет, когда это стало выгодно. У меня жизненный принцип: предавший единожды предаст вновь. Поэтому я никогда не стану предателем из-за личных выгод. Для меня сегодня очевидно, что наши руководители не были коммунистами, они были предателями. Не уподобляться же мне им, в самом деле?

— Какие чувства вы испытываете к гекачепистам?

— Хорошие. Они желали блага стране, но их подвела нерешительность. О планах ГКЧП наверняка знал Горбачев, не было никакого заточения в Форосе, он в своей обычной манере хотел пересидеть трудный момент. Не исключаю, все знал и Ельцин и блестяще разыграл свою козырную карту. Впрочем, и Горбачев не остался внакладе. Сегодня он разъезжает по всему миру, собирает дань за проделанную работу.

— Сажи, вчера вы отмечали день рождения. Много было гостей?

— Я специально никого не зову, приходят только близкие люди. Был случайно оказавшийся в Москве заместитель генерального директора моего завода из Грозного. Как видите, старые товарищи от меня не отворачиваются. А вообще я не люблю день рождения и Новый год.

— Почему?

— Становишься старше, что-то уходит из жизни, а так хочется остаться молодой!

— Какие же праздники вы любите?

— Первое мая. Я человек труда, потому в этом нет ничего странного. Еще любила 7 ноября.

— А как вы отдыхаете?

— Сложный вопрос. Я с 89-го года не была в отпуске. Сколько раз порывалась уехать куда-нибудь, но обязательно находятся неотложные дела. До отдыха ли сегодня?

— Поликлиника 4-го управления, или как оно сейчас называется, вас обслуживает?

— Меня давно открепили. Заболела тут недавно, позвонила врачу, которая меня раньше наблюдала, та говорит: приходите, конечно, посмотрю. А охранник у входа в поликлинику не пустил… Пришлось заниматься самолечением, ничего, жива-здорова, хотя еще покашливаю…

— Вы пользуетесь депутатским удостоверением? По нему в Кремль ходите?

— Если уж в поликлинику не дали больному человеку зайти, то в Кремль и подавно с таким мандатом не пустят. Нам с января 92-го даже на Калинина, 27, где раньше работали комитеты и комиссии Верховного Совета, ходу нет. Они считают этот мандат недействительным, а я другого мнения. Все еще вернется на круги своя.

— Вы помните, когда впервые в Кремль попали?

— Это было на XXVI съезде КПСС, делегатом которого я была. Врезалось в память, какие дифирамбы пел Горбачев «дорогому Леониду Ильичу».

— Тогда делегатам что-то дарили?

— Дипломат, мыло, какие-то духи и набор ручек. Дипломат я отдала золовке, он такой был аккуратный, бордовый, сестра мужа с ним пять лет в институте проучилась.

— А депутатские наборы практиковались?

— По-моему, все ограничивалось папками, ручками, блокнотами, мелочовкой всякой.

— Вопрос с пропиской мы с вами уже обсуждали. Осталось выяснить с гражданством. Чечня, кажется, вводит свое. Примете?

— А почему я должна его брать? Я гражданин Советского Союза.

— Но если Дудаев поставит условие?

— Пусть он себе условия ставит! Что, он мне давал жизнь, чтобы сейчас диктовать? Пусть в своей семье командует. Это и к Ельцину относится, и ко всем остальным. Только народ может ставить условия.

— А вдруг получится как с удостоверением народного депутата СССР и паспорт Советского Союза будет иметь примерно такие же полномочия, как проездной билет за прошлый месяц?

— Ну и пусть! Свою краснокожую паспортину на дудаевскую или ельцинскую бумажку не обменяю никогда. У меня свои принципы в этой жизни. Если бы все было сделано на законных основаниях, против народа я не пошла бы. А против этой банды иду и буду идти. Они государственные преступники и ответят за содеянное.

За себя не опасаюсь ни грамма, я уже вам говорила… У меня телефон с ушами, за мной, наверное, следят, что ж, они показывают свою слабость. Я не собираюсь из себя героиню строить. Это только Ельцин у нас все рассказывал, как на него покушались. Покушались, покушались, а добить не смогли. Смех!

Мне не нужно набирать политические очки, я за славой главного патриота не гонюсь. Меня дело беспокоит, я всецело занята подготовкой второго этапа чрезвычайного съезда.

— И тогда вы сложите свои полномочия председателя президиума и передадите их — кому?

— Слагать с себя я ничего не собираюсь. Состоится съезд, и там мы определимся, что дальше делать. Это будет уже не съезд ради съезда, как в Воронове, когда нам важен был политический акт. На этот раз мы изберем правительство, главу государства. Все будет по закону.

…Закончив разговор, мы спустились в вестибюль, где нас уже ожидал Саид Умалатов. Оказывается, Сажи и ему назначила здесь встречу. Господи, что же за место-то такое? От Саида я и узнал, что названа новая дата выселения с Рублевского шоссе. От новости Сажи посуровела, но проговорила: «Пусть попробуют сунуться!» Действительно, в день, когда истек срок ультиматума, у Умалатовой отключили телефон. Пришлось Сажи обращаться за поддержкой к сочувствующим ей народным депутатам России. Телефон включили. Пока. Борьба за справедливость продолжается.

Во время событий осени 1993 года Умалатова выступила на стороне своего земляка Руслана Хасбулатова. После поражения сторонников Верховного Совета России на некоторое время примкнула к радикальным движениям левого толка: была одним из лидеров Фронта национального спасения, возглавляла Союз народного сопротивления. Выступает за «единую, неделимую, могучую Россию с сильной армией». В 1995 году создала блок «Наше будущее», который ЦИК не включил в избирательные бюллетени, обосновав свое решение «недействительностью подписей». На следующий год возглавила политическую партию «Мир и Единство». В 1999-м, 2003 годах Партия участвовала в выборах в Государственную думу. В 2001 году поддержала политику Путина, создав Общероссийское общественное движение в поддержку политики Президента Российской Федерации.

В октябре 2007 года ЦИК не включил партию в избирательные бюллетени, обосновав свое решение тем, что из 200 тысяч подписей граждан в поддержку партии 98 подписей недействительны.

В мае 2011 года вернулась на федеральные ТВ-каналы. Но ненадолго: лишь снялась в программе «НТВшники», посвященной Горбачеву.

Ведет дневник, в котором резко раздает оппонентам направо и налево. При этом ее ЖЖ в отличие, допустим, от блога Анатолия Чубайса не модерируется, то есть каждый волен оставить там комментарий. И оставляют. Порой употребляя ненормативную лексику. Будучи, по сути, политическим лузером, Сажи Зайндиновна тем не менее легко употребляет термин «сбитый летчик» в отношении идеологических неприятелей. Вот типичная запись из ее дневника (середина 2011 года):

«Если взять Ахеджакову, Басилашвили, Рязанова, добавить к ним Алексееву, Войновича, Сатарова и им подобных, то получится адская смесь из человеконенавистничества, предательства и эпистолярного иезуитства. Стареющие сбитые летчики из так называемой творческо-политической богемы любят писать и подписывать высокоидейные письма государственного масштаба. Часто, правда, глупые и противоречащие друг другу — как говорится, куда ветер дует. Главное — поймать момент — а тут тебе и потерянное внимание, и признание, и даже какое-то понимание. Пусть маргинальное.

Когда-то они писали (или «ими» писали) в поддержку Горбачева, потом отрекались от него, затем они облизывали Ельцина, чтобы вскоре полить его грязью. И так далее… Сегодня эти «общественники» выдали своему обществу очередное гневное послание, в котором яростно сетуют на «ухудшающуюся ситуацию в сфере выборов», «вакуум и паралич власти», «имитацию политического процесса» и т. д. Сетуют и наслаждаются собой, объясняя прессе, какие они умницы».

Про агентов влияния она писала в своем ЖЖ и в начале 2011 года:

«Никогда не доверяла медийным «говорящим головам». Особенно тем, что мелькают во всех программах подряд, скачут с одного ток-шоу на другое и то и дело учат нас, как правильно смотреть на вещи. В этой среде наиболее ярким персонажем является некий писатель Веллер. Кто это и почему его так много? Не берусь судить о литературных талантах Веллера — проза его по большей части ординарна и скучна, как писатель он невыразителен, простоват и даже пошловат. Как говорится, «не Тургенев». Он неинтересен. Но отчего он так обласкан телерадиопростран-ством, которое его позиционирует то современным русским мыслителем, то ярким историком, то чуть ли не «мозгом нации»? Ответ, на мой взгляд, прост — именно такие вел-леры сегодня как никогда востребованы. Они нужны для оболванивания общества, для насаждения в нем наиболее деструктивных «ценностей». Таких принято называть агентами влияния. Арбатова, Ерофеев, Журбин и пр. Веллер — ярчайший представитель этого гнилого сословия. И он популярен, как никто иной.

Абсолютно беспринципный и бесхребетный «глашатай истины» кочует с канала на канал, выставляя себя таким же абсолютным экспертом непременно во всех областях».

Поскольку лично я всегда был тотально деполитизирован — даже в комсомол отказался вступать в свое время, чем лишил себя возможности поступить в МГУ, — то не возьмусь оценивать политические тезисы Умалатовой. Что касается ее записей: для меня всегда в словосложении важно было КАК, а не ЧТО.