Красная лисица

15

Поле зрения Джеффри Харрисона было минимальным. Оно включало только пологую дугу, в пределах которой были видны десятка два древесных стволов, отяжелевших от извести и гниющей коры, свисавшей хлопьями над краем небольшого кратера, в котором он лежал. Над ним и вокруг него текла, буйствовала жизнь обитателей этой части леса: пара дятлов с возмущенными криками гонялась за сойкой, вторгшейся в чужие пределы, крошечная птичка петтироссо с красной грудкой пыталась достать из–под коры личинок и насекомых. Молодой кролик стрелой метнулся между деревьев, приведенный в ужас краткой встречей с ловким горностаем. Ветер шумел в вершинах деревьев, где ветки сходились и шуршали друг о друга, но это было высоко, за пределами его зрения. Великое действо леса. Все спешили по своим делам, и только он, беспомощный и испуганный, лежал неподвижно.

Но мозг его не был затуманен. Само уединение леса, окружавшее его, пробудило его чувства, сделало восприимчивым к каждому звуку, вплоть до падения одинокого листа. Усыпляющее действие бесконечных миль езды по автостраде проходило. Но за ним пришло обостренное осознание своего положения. В нем что–то зашевелилось, появилось желание действовать, но он отдавал себе отчет в том, насколько ограничены его возможности. Он попытался шевельнуть руками, чтобы определить, насколько тугими были узлы и можно ли растянуть гибкий шнур, покрытый пластиком. Но он лишь вспотел и понял, что узлы были завязаны мастерски и ослабить их не удастся Так что же ты собираешься делать, Джеффри? Будешь продолжать сидеть, как индейка в клетке, ожидающая сочельника и момента, когда нагреется печь? Так и будешь лежать на боку в надежде, что смерть будет быстрой и безболезненной? Надо было что–то предпринять в машине или на бензозаправочной станции, либо в пунктах сбора дорожной пошлины, или когда поток транспорта задержал их на Кассии. У тебя был шанс, когда вы сидели рядом, тело к телу, в машине.

Что бы он сделал, этот бесценный Джанкарло? Может быть, выстрелил, а может быть, и нет, полной уверенности на этот счет не было. Все равно, это было бы лучше, чем то, что он испытывал теперь.

А можно ли было что–то сделать в машине? Он ведь держал дверцу запертой, а чтобы открыть ее, требовалось время, дополнительное движение — и значит, он успел бы выстрелить.

Идиот ты, Джеффри Харрисон, чертов идиот. Неважно было, сколько времени требовалось на то, чтобы открыть дверцу, потому что к тому времени он уже был выжат, как лимон, а у тебя вес чуть не вдвое больше, он же недокормленное маленькое пугало.

Но ты этого не сделал, Джеффри, и нет смысла мечтать, нет смысла разыгрывать из себя героя. Ты проворонил свой шанс, предпочитая сидеть в машине, ждать и гадать, что случится.

Теперь ты понимаешь это. Ты почти спятил от страха, у тебя болят яйца и грудь, и тебе хочется плакать от жалости к себе. Ты так запуган, что потерял голову.

Теперь ты по-настоящему испугался! Потому, что это занавес и финал. Так ведь? Его охватило отчаяние. Ни одного шанса на то, что эта чертова Франка получит свободу, нет. Все это только в воображении этого маленького педанта. Они не выпустят ее, такую крутую девицу. Ведь они ухлопали месяцы, чтобы надеть на нее наручники. И это не оставляет шанса для тебя, Джеффри. Осталось лишь помолиться...

Он снова собрался заплакать. Ему только тридцать шесть лет. Что он сделал, в чем провинился?

И снова не то, Джеффри. Ты пьешь кровь масс, распинаешь рабочий народ.

Это же бред, безумие.

Но не для этого паренька, не для маленького мистера Джанкарло Баттистини, который собирается снести половину твоей башки, чтобы доказать, что это именно так.

Харрисон лежал с плотно закрытыми глазами, борясь с подступающими к горлу рыданиями. Мерзкий вкус хлопчатобумажного носового платка во рту вызывал тошноту. Его охватил ужас, что он задохнется в собственной блевотине. Что за гнусная смерть!

Виолетта, милая, проклятая Виолетта, моя жена. Хочу быть с тобой дорогая. Хочу, чтобы ты забрала меня отсюда. Виолетта, пожалуйста, пожалуйста, не отдавай меня им.

Недалеко от его головы хрустнула маленькая веточка. Харрисон мгновенно открыл глаза, его тело дернулось, ему удалось смахнуть слезы.

В десяти футах от него оказалась пара детских сапог высотой до колена, на щиколотках они были запачканы засохшей грязью, исцарапаны шипами ежевики. Это было миниатюрное повторение костюма взрослого фермера. Из сапог торчали крошечные мешковатые брюки, протертые на коленях до дыр, ткань выцвела от солнца и стирки. Он медленно повернул голову, поднял ее и глотнул, благословляя клетчатую спортивную рубашку с кое–как застегнутыми пуговицами и небрежно закатанными рукавами. Появилась тоненькая бронзовая шейка и юное чистое лицо ребенка, живущего на лоне природы и привыкшего подставлять лицо ветру. Харрисон опустился вниз и вжался в землю. Слава тебе, Господи. Бог мой, ангел. Белые ризы, крылья и нимб. Слава Богу. Он ощутил дрожь, спазму облегчения, пробежавшую по всему телу... Но она быстро прошла, ведь Джанкарло ушел ненадолго, только за едой. Давай, детка, я люблю тебя. Делай что–нибудь, не торчи здесь. Ты очень славный, ты это знаешь. Но не торчи здесь целый день.

Он снова посмотрел в лицо ребенка: почему малыш просто стоит, стоит тихо и неподвижно. Как статуя Пана, в трех шагах от него.

Ничего не говорит, лицо его серьезно, в глазах настороженность. Давай, парень, не бойся. Он попытался повернуться так, чтобы были видны путы на запястьях — напрасная трата времени: ребенок мог видеть лишь кляп у него во рту и связанные ноги. Маленькие ножки отступили, движение Джеффри обескуражило его. Что это, черт возьми, с ребенком? А чего ты ожидал, Джеффри? Что твоя мама тебе говорила, когда ты был маленьким и уходил в поля и леса поиграть или выходил пройтись по улице и скрывался за рядами домов? Не разговаривай с чужими, кругом бродят странные люди, не принимай от них сладости.

Харрисон уставился на мальчика, смотрел и пытался понять. Шесть или семь лет, глубокие и серьезные глаза, удивленный, грустно сжатый рот, руки, теребящие ткань брюк. Не идиот, не слабоумный, но не решается подойти к человеку, лежащему в скрюченной позе. Это запретный плод. Как только мог, Джеффри Харрисон, невзирая на кляп во рту, попытался улыбнуться ребенку и сделать знак головой, чтобы он подошел поближе. Но ответной реакции не последовало. Он одиночка, самодостаточная крошечная личность. И он не примет жевательную резинку от человека, которого не знает. Но это не может так кончиться. Пожалуйста, не теперь, Боже. Пожалуйста, Боже, не надо таких шуток. Да, на установление контакта нужно время. Но времени не было, ведь Джанкарло ушел ненадолго, только за едой. Что этот подонок сделает с ребенком? Подумай об этом, Джеффри, подумай... Что сделает Джанкарло с ребенком, если застанет его здесь, его, живого свидетеля? Спеши, малыш, быстро подойди ко мне. Не только моя жизнь висит на волоске, но и твоя тоже.

Джеффри Харрисон знал, что не имеет права втягивать в эту историю ребенка, что это частное дело его и Джанкарло. Но он снова сделал знак головой, и его щеки поверх тряпки изрезали морщинки, как он предполагал, приветственной улыбки.

Ребенок смотрел на него, без улыбки или страха, и маленькие сапоги стояли как вкопанные, он не качнулся ни вперед, ни назад. Да, на взаимопонимание потребуется много времени, а Джанкарло мог вернуться до того, как дело будет сделано.

На лесистых холмах у озера в Браччиано множество съехавшихся на отдых молодых людей разбили лагерь, поставили палатки. Поэтому молодой, заросший щетиной человек, появившийся на берегу не вызвал никакого интереса. Был пик сезона отпусков, и для многих прохладные и тенистые склоны, глубокое озеро в кратере вулкана представляли более привлекательное место для отдыха, чем переполненные пляжи изысканных курортов.

До тех, кто выехал из города хотя бы на время, бюллетени новостей не доходили: они не слушали радио и не читали газет. В лавке Джанкарло не привлек внимания, несмотря на то, что купил бритву из пластика, пену для бритья в форме аэрозоля и шесть розеток, наполненных сыром и помидорами.

Из лавки он направился в туалет небольшой траттории, устроенной на непрочных подпорках, прямо в серой пыли пляжа. Брился он осторожно, щетина на его лице была густой и можно было порезаться новым лезвием. Конечно, при отсутствии горячей воды чисто выбриться не удастся, но и этого будет достаточно, чтобы изменить его внешность и отделить ее от образа, запечатлевшегося в памяти тех, кто его уже видел и рассматривал при встрече. Он как–то читал, что искусство успешного ускользания от преследователя состоит в переодевании, смене джинсов и куртки на темный костюм и галстук. Он поверил этому. Кто будет искать фанатика среди хорошо одетых и ухоженных? Он улыбнулся себе, как бы наслаждаясь титулом, который сам себе даровал. Фанатик. Много ярлыков они раздают тем, кто сидит в Директорате Демокрациа Кристиана и в Центральном комитете Итальянской Коммунистической Партии.

Его настроение улучшилось после бритья. Но были еще лавки, которые следовало посетить. Он купил носки и легкую рубашку с короткими рукавами, на которой было изображение замка Браччиано пятнадцатого века, нависавшего над деревней. Свою старую одежду он запихнул в мусорный бак. Он остановился дальше и купил с лотка для газет дневной выпуск «Иль Мессаджеро». Посмотрел на портрет Джеффри Харрисона, держа страницу у самого лица. Это был портрет самой компании: безмятежный и прилизанный, безобидный и ограниченный, излучающий успех. На внутренней странице помещалась информация, которая и была ему необходима, ради которой он купил газету. Там было полное изложение охоты на него со всеми фактами, известными к двум часам утра, а также называлось имя полицейского, который вел это дело. Дотторе Джузеппе Карбони, работник Квестуры. Губы Джанкарло изогнулись, выражая его презрение к противнику. Среди мелочи, позвякивающей в его кармане, было четыре жетона. Достаточно для того, что он задумал. Теперь он разыскивал бар или тратторию, где была бы изолированная телефонная будка, потому что он не хотел, чтобы его подслушали, когда он будет звонить. В баре, мимо которого он проходил, было два общественных телефона, но они были открытыми и просто прикреплены к стене, а в этом случае он не мог бы считать себя в безопасности и уединении.

Поэтому он пошел дальше и шел до тех пор, пока не добрался до ресторана при клубе в конце полукилометровой эспланады. Там была закрытая телефонная будка в холле, ведущем с улицы во внутреннее святилище ресторана. Ему пришлось подождать несколько минут, пока две хихикающие девушки кончили свой разговор. Они и не взглянули на хрупкого юношу когда, громко разговаривая, выбежали из будки.

Эти телефоны, расположенные не так уж далеко от Рима, были снабжены столичными телефонными справочниками. Он перелистал справочник, первые страницы замусоленного издания, водя по ним ногтем, пробежал глазами адреса и номера, входившие в список под заглавием «Комиссариат Полицейской Службы». В конце страницы он нашел то, что нужно: Квестура Сентрале — в. ди С. Витале 15 /4686/.

Он даст им бой, сделает так, как хотела бы Франка, даст бой прямо у дверей Квестуры, где они сидят со своими файлами, компьютерами и шрифтами. Они услышат о Джанкарло, эти поденщики и лакеи, услышат его имя! Он дрожал, натянутый, как бич, когда тот взвивается над спиной лошади и ударяет по ней. Его сведенная конвульсией рука дрожала, и в ней глухо позвякивали жетоны.

Не очень близко и не так уж далеко от Харрисона ребенок сел. Он скрестил ноги, локти его уперлись в колени, руками он поддерживал подбородок: детсадовская поза, ребенок, слушающий объяснения учителя.

Будто ты чертово животное, Джеффри, а он нашел полумертвую лису в силке, и у него есть терпение подождать и посмотреть, что произойдет.

Ребенок терпелив, готов ждать часами, слишком юн, у него нет чувства убегающего времени. Попытки Харрисона подозвать его поближе, заставить эти маленькие тонкие пальчики поработать над узлами его пут оказались неудачными. Все его кивки и жесты, которые он пытался делать головой, игнорировались, кроме одного раза, когда его сильные корчи вызвали выражение страха на лице ребенка. Его стройное тело как бы окаменело, и он был готов убежать. Не возбуждайся: Харрисон это понял. Ради Бога, не угрожай ему даже глазами. Надо задержать ребенка здесь, надо добиться его доверия, надо его улестить.

Ты хочешь удержать его здесь, Джеффри, в то время, как Джанкарло вот-вот вернется? Джанкарло со своим P38 возвращается с едой, а ты пытаешься удержать ребенка здесь.

Боже, не знаю, а минуты уходят, а стрелки скользят по циферблату часов на его запястье.

На лице ребенка отразилась чуть ли не печаль, когда Харрисон пытался заглянуть в его глубины. Он, должно быть, ребенок с фермы, достаточно самостоятельный, полагающийся на себя, в своих развлечениях, дитя лесов, и обязан лояльностью только своим родителям. Славное дитя. Такого можно встретить на возвышенностях Йоркшира или торфяных болотах Девона, или на дальних побережьях Ирландии. Бог знает, как найти общий язык с этим занудой. Не могу ни напугать его, ни расположить к себе. Если бы у него был собственный ребенок, но Виолетта сказала, что ее фигура... Не могу винить эту чертову Виолетту, не ее вина, что ты не знаешь, как разговаривать с детьми.

Надежда покидала Харрисона. Движения его головы замедлились, и он заметил, что когда становится инертным, в глазах ребенка застывает скука. Так он уйдет, поднимется с земли и побредет своей дорогой. Именно так он и сделает: лежи спокойно, пусть он заскучает и, моли Бога, чтобы он ушел до того, как вернется Джанкарло: это спасет малыша. Это был достойный выход, вроде нырянья в одежде в ледяную воду, чтобы спасти младенца.

Боже, я не хочу, чтобы он уходил. Страх, ужас, что ребенок его оставит, снова вернулись, и он опять стал кивать головой и пытаться пантомимой изображать клоуна. Ненавидя себя, он старался в своем лихорадочном взгляде выразить призыв к ребенку подойти ближе. В это время он услышал шаги. Возвращался Джанкарло.

— Квестура слушает.

Джанкарло нажал на кнопку, что позволило жетону упасть в недра машины.

— Квестура...

— Будьте любезны, офис дотторе Джузеппе Карбони.

— Минутку...

— Благодарю вас...

— Не стоит благодарности.

Минута неопределенности, щелчки переключения. Пот ручьями стекал по груди Джанкарло.

— Да...

— Могу я поговорить с дотторе Джузеппе Карбони?

— Сейчас он очень занят. А о чем вы хотите поговорить?

— О деле англичанина Аррисона...

— Не могу ли я быть вам полезен? Я работаю в офисе дотторе Карбони.

— Я должен поговорить с ним самим. Это важно.

Были слышны звуки всех звонков в офисе Карбони.

Джанкарло сознавал, что все они регистрируются, но, если звонки не вызывали сомнений, то процедура слежения едва ли была автоматической. Он старался говорить спокойно и размеренно.

— Минутку... Кто звонит?

Джанкарло вспыхнул:

— Это не имеет значения.

— Минутку.

Снова ожидание. Он опустил в аппарат еще один жетон. Невесело улыбнулся. Неподходящее время упустить возможность поговорить из–за того, что не хватит монет. Последние две он сжимал в руке. Более чем достаточно. Он вздрогнул, сжимая трубку.

— Говорит Карбони. Чем могу быть вам полезен?

Казалось, что голос исходит откуда–то издалека, на линии был слышен шепот, как если бы там накопилась огромная усталость и тяжелая покорность.

— Слушайте внимательно, Карбони. Не перебивайте. Это представитель Нуклеи Армати Пролетари...

Говори четко, Джанкарло, Помни, что ты им наносишь удар. Помни, что ты их ранишь, как если бы пистолет P38 направляла уверенная рука Франки.

—...Мы захватили англичанина. Если Франка Тантардини не будет выпущена из тюрьмы и ей не позволят покинуть территорию Италии и уехать в дружественную социалистическую державу до девяти часов завтрашнего утра, — транснационал Аррисон будет казнен за его преступления против пролетариата. Это все, Карбони. Мы перезвоним сегодня вечером. И когда вас попросят к телефону, нас должны соединить немедленно и в вашей комнате должна находиться Франка Тантардини. Мы сами с ней поговорим. Если связи не будет, если там не будет товарища Тантардини, чтобы мы могли поговорить с ней, Аррисон будет убит. Мы позвоним вам сегодня вечером в восемь...

Часы на его руке показывали, что он проговорил сорок секунд с момента, когда назвал источник коммуникации. И система слежения уже была включена. Безумие, Джанкарло, безумие. Это поведение дурака. — ...Вам понятно?

— Благодарю вас, Джанкарло.

Голова юноши метнулась вперед, белые бескровные пальцы вцепились в пластиковую телефонную трубку. Он выдохнул шепотом:

— Как вы узнали?

— Мы знаем много, Джанкарло. Джанкарло Баттистини. Родился в Пескаре. Отец держит там лавку готового платья. Рост метр шестьдесят восемь. Вес в момент, когда выходил из тюрьмы Реджина Коэли — шестьдесят один килограмм. Позвони снова, Джанкарло...

Часы показывали, что прошло еще двадцать секунд. Потерянное время. Джанкарло огрызнулся:

— Она должна там быть. У вас на этом телефоне будет товарищ Тантардини?

— Если тебе это приятно.

— Не сомневайтесь в нас. Если мы говорим, что убьем Аррисона, не сомневайтесь, мы так и сделаем.

— Я верю, что вы его убьете, Джанкарло. Это будет неумно, но я верю, что вы на это способны...

Указательным пальцем Джанкарло надавил на крючок рядом с телефонной коробкой, ощутил, как ослабевает давление, прежде, чем звук подтвердил ему, что разговор окончен. Франка говорила, что им требуется две минуты, чтобы проследить, откуда был сделан звонок. Он закончил разговор раньше, не дал им такой возможности. Сумел ограничить время. Он вышел из ресторана в яркий солнечный день, колени его были ватными, дыхание учащенным, сознание в смятении. Они должны были бы пресмыкаться перед ним, но этого не было. Они должны были бы склониться, но держались прямо. Возможно, там где–то внизу его живота уже таилось чуждое и нездоровое предощущение неизбежности поражения.

Но это чувство скоро прошло. Он выпятил подбородок, и глаза его засверкали. Он заторопился назад по пыльной дороге, возвращаясь в лес.

Прошло более часа с тех пор, как пришел ребенок, а на его лице все еще было выражение заинтересованности.

Харрисон больше не двигался, не пытался заставить мальчика подойти ближе. Пытался, ты бедный ублюдок, пытался, и знаешь это. По нему ползали муравьи. Здоровые чудовища, укусы которых были ошеломляюще сильными, они кусали, уходили, возвращались, звали друзей, потому что гора пищи была беззащитной и забавной. И за все это время ребенок не проронил ни единого слова.

Уходи, ты, маленький зануда, уходи, беги к своей маме и чаю. От тебя мне все равно никакого толку. У этого малыша была хорошенькая мордашка, на лбу прорезаны линии, будто он был младенцем-мучеником с витража в церкви. Виолетта, заметив такое личико, как у этого паренька, впала бы в экстаз, стала бы ерошить его волосы и ворковать с ним. Почему ребенок не отвечает. Ему все равно? Он пойдет в церковь, этот пострел, в воскресенье утром, и волосы его будут причесаны, а лицо вымыто, он весь будет сиять от красного костюмчика до начищенных сандалий и белых носочков, возможно, он будет распевать в хоре и даже не вспомнит странного человека в лесу, человека с безумным взглядом и телом, подергивающимся от страха. Он будет в церкви... если Джанкарло вернется не так скоро.

Ребенок вздрогнул, как насторожившийся кролик, быстро вскочил на ноги, легко, со свойственной юности упругостью.

Для Харрисона не осталось ничего, кроме летаргического движения леса.

Ребенок начал отодвигаться в сторону, а Харрисон, завороженный, наблюдал, потому что под сапогами, которые скользили по сухим листьям и веточкам, не было слышно ни единого звука. Его место, подумал Харрисон, тут — среди животных и птиц. Вероятно, он не знает, как выглядит классная комната, потому что здесь его место для игр. Он видел, как ребенок уходит, видел, как его легкое тело сливается с бледно-серыми линиями древесных стволов. Когда мальчик был уже у самого кроя его поля зрения, Харрисон увидел, как он опустился на колени, раздвинул листья папоротника и ветки молодых деревьев, чтобы они не били его по лицу и плечам. Ребенок удалился меньше чем на двадцать ярдов, но, когда он скрылся среди кустарника, Харрисон напрягся, чтобы проследить глазами место его укрытия. Появился Джанкарло, который старался двигаться осторожно, но, казалось, не находил места, куда можно было бы бесшумно поставить ногу. Он и был источником шума, потревожившего мальчика.

Он быстро приближался с пистолетом в руке и коричневым бумажным мешком, зажатым свободной рукой под мышкой. Он был насторожен, шарил глазами между стволов деревьев, не находя ничего, что вызывало бы тревогу. Опустившись на колено, засунул пистолет за пояс штанов. Чисто выбритое лицо и яркая рубашка с короткими рукавами придавали ему невинный вид. Харрисон еще не видел его таким.

— Еда. Я еще тоже ничего не ел. Мы оба умираем с голоду.

Раздался легкий смешок, и Джанкарло наклонился вперед, руки его скользнули под голову Харрисона и развязали носовой платок. Он вытащил его и бросил рядом.

Харрисон сплюнул, вытолкнув слюну языком. Вытер рот. Все еще согнувшись, Джанкарло прыгнул, приземлившись на дно ямы, и начал деловито и быстро развязывать шнур на запястьях Харрисона.

— Лучше, да? Лучше?

Харрисон вглядывался в его лицо, силясь понять неуловимое изменение в атмосфере. После долгих часов молчания в машине, после побоев ранним утром это новое веяние было для него слишком сложным, чтобы понять его.

— Что ты раздобыл для нас поесть? — спросил он вяло, потирая запястья, чтобы восстановить кровообращение. А какое, черт возьми это имеет значение? Разве это важно.

— Немного. Хлеб с сыром и салат. Заморить червячка.

— Очень хорошо.

— Я разговаривал с человеком, который питается тебя найти. Это дурак из Квестуры. Я звонил ему. Сказал, что случится, если они не освободят Франку к завтрашнему утру.

Джанкарло вытащил из пакета круглый рогалик без сыра и протянул Харрисону. Затем с гордостью произнес.

— Он попытался втянуть меня в разговор, чтобы дать им время засечь меня, но это старая штучка. Сегодня вечером ты не услышишь сирен, Аррисон. Я также сказал ему, что хотел бы поговорить с Франкой сегодня вечером и что они должны доставить ее в офис.

Банальная глупая болтовня двух мужчин, которые пробыли вместе слишком долго и которых эта тишина стала угнетать.

— Что, ты сказал, случится, если они не освободят Франку?

Слова Харрисона звучали, как невнятное бормотанье, из–за того, что рот его был набит хлебом и салатом.

— Я сказал им, что ты будешь казнен.

— Ты им это сказал?

— Я сказал, что убью тебя.

— И что они ответили? — Харрисон продолжал есть. Слова их обоих были слишком нереальными, чтобы представлять какой–то вес.

— Имя человека, который за тобой охотится — Карбони. Я говорил только с ним. Он ничего не сказал.

— Он сказал, что Франка будет освобождена?

— Он не дал ответа.

Джанкарло улыбнулся. В его вымытом и побритом лице была какая–то теплота, какое–то даже очарование.

— Он не ответил ни на один из моих вопросов. Ты представляешь, он знает мое имя, знает, кто я и с кем он разговаривает. Ему это было приятно. Он был польщен, этот человек, Карбони. Это правда, я говорю серьезно, совершенно серьезно, Аррисон. Мне будет жаль убивать тебя. Я бы этого не хотел.

Джеффри Харрисону было слишком трудно это понять. Однажды во дворе за домом его отца они наблюдали за курами, которые гуляли вдоль забора, тогда они решали, которую из них съесть, и он пытался объяснить выбранной птице, что в их выборе не было ничего личного, никакого зла.

— Тебе это не поможет, если ты меня застрелишь, — Харрисон пытался сохранять спокойствие, пытался смягчить и успокоить его, разговаривая с ним.

— Есть правило: каждый раз, когда ты угрожаешь, то должен выполнить свою угрозу, если хочешь, чтобы тебе верили. Понимаешь это, Аррисон? Я говорю, что убью тебя, если мне не дадут того, что я прошу, и должен это сделать, если мое условие не выполнят. Это правильно. Ты понимаешь, Аррисон?

— Зачем ты мне это говоришь?

— Потому что ты имеешь право знать.

Харрисон повернул голову. Это было медленное ненарочитое движение, оглядел деревья перед собой, и вдруг среди деревьев его взгляд уловил синюю и белую клетку рубашки этого идиота — парнишки, который сидел там, где только что был Джанкарло.

— Они отдадут тебе твою Франку, Джанкарло?

— Нет, — сказал он просто, его рука нырнула в мешок, и он передал Харрисону еще один рогалик. Подумав, добавил:

— Нет, не думаю. Но я должен попытаться, верно, Аррисон? Ты согласен, что я должен попытаться?

С прибытием из Виминоле Франческо Веллоси совещание на высшем уровне в офисе Карбони можно было начинать. Перед тем, как приехал глава группы борьбы с терроризмом, прибыл Министр внутренних дел, а до него — судья, который успешно манипулировал мнением собратьев по профессии, добиваясь, чтобы ему поручили вести расследование.

Все они были усталыми и слишком подавленными, чтобы болтать. Для начала они начали обсуждать вопрос приоритетов, а министр в это время сидел с опущенной головой, потому что знал — наказанием за провал попытки арестовать террориста будет отставка, и среди окружавших его людей не мог найти таких, у кого был бы стимул проявить инициативу. Было много вопросов, заслуживавших обсуждения.

Следует ли представить Совету Министров рекомендацию отказаться от рассмотрения вопроса об освобождении Франки Тантардини? Следует ли разрешить ей поговорить по телефону с Баттистини?

По крайней мере, два жетона было использовано во время телефонного разговора. Звонок был сделан не из Рима, а из сельской местности. Главной силой, следившей за отправлением закона, были карабинеры. Будут ли теперь они вести дальше поисковую операцию или общее руководство будет по-прежнему осуществлять полиция?

Был ли смысл войти в контакт с секретариатом Ватикана, чтобы узнать, имеет ли Его Святейшество возможность использовать обращение, подобное тому, которое было сделано папой Павлом VI ради спасения жизни Альдо Моро?

Должен ли Председатель Совета Министров выступить по радио с обращением к стране?

Почему оказалось невозможным получить более подробную информацию с того места, откуда был сделан телефонный звонок?

Многое из этого было не нужно, на это бессмысленно уходило время, что нарушало концентрацию внимания людей, находившихся в комнате. В то же время нужно было уяснить, нет ли опасности провала завтрашней операции. При таком исходе репутации многих существенно пострадают, а, возможно, и будут погублены совсем. Следует защитить тылы. В конце концов Джузеппе Карбони, самому младшему в иерархии, было дано то, что можно было бы определить как свободу действия. Ему придавались подразделения связи (чтобы он имел возможность контактировать с Криминалполом), карабинеров и вооруженных сил. Если операция увенчается успехом, тогда все те, кто ввел в действие силы по поисковой операции, выдвинутся на передний план. Если операция окажется неудачной, то плечи опустятся, головы будут повернуты в другую сторону, и Карбони останется в одиночестве. Когда совещание окончилось и все поднялись из–за стола, комната быстро опустела. Казалось, что несчастье уже коснулось этих стен и оставило свои следы на их штукатурке. Стоя у стола и слабо улыбаясь в спину удаляющегося Министра, Карбони размышлял о том, как мало было выиграно, и сколько времени растрачено зря.

— Смотрите на это под другим углом зрения, — сказал Веллоси, обнимая Карбони за плечи. — В нас, пытающихся спасти Харрисона, мало сходства, но это и не главное. Главное, что мы найдем эту накипь...

— Вы говорите так, будто мы перешли на военное положение, — пробормотал Карбони.

— Имеет значение только то, что мы нашли эту мразь, и завтра или через месяц, или через год уничтожим его. Он и не доживет до Асинары.

— Они тянут нас вниз, Веллоси.

— Но это как раз та почва, на которой мы с ними контактируем, боремся и побеждаем.

— Если в такое время можно добиться победы... Я не очень в этом уверен.

— Думайте о настоящем, Карбони. Найдите мне Баттистини. — Веллоси сжал его руку и вышел в дверь.

В месте для парковки машин перед тратторией Виолетта Харрисон припарковала машину. Она сделала это неаккуратно, не избежав всплеска движения и протеста перегруженного мотора. Стоянка была предназначена для хозяев траттории, но она возьмет чашку кофе, и, возможно, полграфина белого вина, и это умилостивит официантов в белых рубашках, уверит их в ее праве на место. Веранда траттории находилась позади здания. Она быстро прошла через деревянное строение с покоробившейся железной крышей, мимо кухни, где поддерживали огонь, чтобы жарить барашка и телятину. Она посидит за бамбуковой ширмой и отсюда сможет понаблюдать за мальчиками на пляже.

Она казалась умиротворенной, спокойной, но очки «Поляроид» на ее лице скрывали покрасневшие глаза. Для мира у нее была заготовлена поза покоя и умиротворения, не позволявшая увидеть то, что скрывалось внутри. Она сидела за столом и ждала. Иногда поворачивала голову и смотрела вниз, обыскивая взглядом пляж, — она была по-прежнему одержима навязчивой идеей.