Красная лисица

7

Последние четыре безмятежных года Арчи Карпентер состоял в штате ICH. Четыре года его жизнь определялась часами работы в офисе, положенным обеденным перерывом, ежегодным отпуском в пять недель, выходными и праздничными днями. Его бывшие друзья-коллеги по предыдущей работе в Спецотделе Столичной Полиции звали его «старина Арчи». Когда тоска по друзьям настойчиво давала о себе знать, Карпентер отыскивал их в пивной за Скотланд-Ярдом, чтобы поболтать. Его вполне устраивала жизнь, похожая на тихую заводь среди потока ничем не примечательных событий. Итак, это был вечер полный травм. Сначала его вызвали к генеральному директору. Карпентер стоял с выражением озадаченности на лице во время брифинга, на котором сообщалось о похищении Джеффри Харрисона. Начальник отдела кадров вручил ему прямой и обратный билеты с открытой датой до Рима. В полном смущении его проводили до главного подъезда, где уже ждала служебная машина, чтобы доставить его в Хитроу. Прямо на самолет.

Но он не попал в Рим. Не прибыл по назначению. Арчи Карпентер стоял напротив табло с расписанием вылетов самолетов в Линате, международном аэропорту в Милане. В Риме стачка, сказали ему. Кабины экипажей самолетов пустовали, и Карпентер был счастлив выяснить это. Вероятно, был рейс и позже, и можно было бы подождать, как и все остальные. Несколько раз он спрашивал, можно ли приобрести билет на самолет, следующий ближайшим рейсом до Фьюмичино. Но ему только улыбались в ответ, и через двадцать минут он понял, что пожимание плечами человека в униформе может означать все, что угодно, или ничего — интерпретация свободная. Он прохаживался с проклятиями среди толп снующих пассажиров и снова возвращался к скопищу людей возле табло. Четыре года назад он бы не растерялся — принял бы какое–нибудь решение. Или уселся бы в кресле, пустив все на самотек, или отодрал все–таки свою задницу от кресла и сделал бы нечто — арендовал машину, взял такси до Центральной Станции, а затем — экспрессом до столицы. Но энтузиазма у него уже поубавилось. Инициатива всегда оставляла горечь, а потому он шагал тяжелой поступью по залу и извергал проклятья.

Главный инспектор Спецотдела сыскной полиции и старший по званию был непосредственным начальником Арчи Карпентера, когда тот переместился в «индустрию», как любила говорить его жена в беседах с соседями. Все крупные фирмы в Сити отчаянно просили полицию, чтобы они защитили их от безрассудных терактов в Лондоне, ответственность за которые брала на себя Временная Ирландская Освободительная Армия. Напуганные до смерти, они видели бомбу чуть ли не в каждом почтовом отправлении, положенном в почтовый ящик, искали взрывные устройства в коридорах и на подземных автомобильных стоянках, вели наблюдения за парнями, которые, как казалось, имели определенные намерения. ICH, этот многонациональный колосс, включающий множество фабрик и учреждений, разбросанных почти по всему свету, имел всего лишь один маленький завод поблизости Боллимена в Северной Ирландии. Совет директоров постановил, что сложившаяся ситуация ставит обширный консорциум на грань риска, и это послужило достаточным основанием для того, чтобы выманить Арчи Карпентера из Спецотдела, где он корпел по шестнадцать часов в день, имея за это всего лишь два выходных. Для него был быстро найден кабинет — прекрасный, чистый, с кондиционером. Ему дали секретаршу, которая печатала бы его письма, определили пенсию, когда он состарится, и положили девять тысяч на его счет в банке. Это было похоже на длинный праздник. Не было больше слежек по зимним вечерам, не было митингов с полоумными политиками, в среду которых нужно было внедряться, не нужно было рекордно напиваться в ирландских пивнушках, не нужно было стоять рядом со вспыльчивыми арабами со «Смитом и Вессоном», засунутым за пояс. Ему потребовался один месяц, чтобы опечатать химический корпус и наладить систему сигнализации, которая свела возможность какой–либо опасности к минимуму. После всего этого все стало более чем комфортабельно. Оставалось совсем о немногом побеспокоиться, ну, скажем, иногда случались мелкие кражи из сейфов машинисток. Он ни на что не жаловался и ему ничего не хотелось менять.

Карпентер не был маленьким человеком. Напротив, у него были великолепные плечи, живот, который он избавил от обедов в столовых с тех пор, как стал работать в ICH. Но они не принесли ему никакой пользы, когда толпа потенциальных пассажиров, среагировав на объявление по громкоговорителю, волной хлынула на регистрацию. Худощавые девчонки, оттолкнувшие его в сторону, парни со впалыми грудями, едва не сбившие его с ног. Ничего подобного он еще никогда не видел.

«Подождите минутку. Не будете ли так любезны. Знаете, Вы не должны так толкаться». Все это помогало ему слабо. Гнев Арчи Карпентера рос, щеки налились густой краской, и он рванул вперед, слегка удивляясь такому прогрессу. Благодаря своим острым коленкам и напору плеч, он, сопровождаемый пристальными взглядами, проделал проход. Довольно грубо, конечно, но не я первый начал, дорогая. А потому не криви свои чертовы губки и не щелкай пальцами. Небольшая победа была одержана, раз не оказалось другого более достойного соревнования.

Билет и посадочный талон у него на руках, шаг немного легче. Арчи Карпентер направился к контрольным воротам, отделяющим зал от коридора, ведущего на посадку. При виде полицейских его лицо искривилось от их безвкусицы. Эти бездельники выглядели так, как будто их посадили сюда на целую неделю — немодно заостренные ботинки и эти чертовы автоматы-пистолеты. Что они собираются с ними тут делать в таком переполненном людьми месте, как посадочный коридор. Что бы произошло, если бы они пустили эти штуки в ход? Бойня, Кровавое Воскресенье, работа в День Св. Валентина. Здесь нужны искусные стрелки. Отборные ребята, а не торговцы обоями.

Да, первые впечатления, Арчи, самые плохие. Если эта толпа должна освобождать Харрисона, тогда задерни шторку и забудь все. Он не раз носил оружие за свои восемь лет работы в Спецотделе, всегда под жилетом, и его сильно ранила экипировка, сползающая с грудей этих парней.

В полнейшей темноте и без света луны DC-9 авиакомпании Алиталиа оторвался от земли. Спустя несколько часов они должны быть в Риме, и тогда начнется история с очередью на обмен денег, и поиском встречающих его, и выяснением, заказан ли номер в отеле. Кончай это чертово нытье, Арчи. Подумай о своем отпуске. Вспомни, что сказала жена. Ее мама привезла из Виареджио красивый кожаный кошелек в качестве рождественского подарка. Не забудь и ты привезти что–нибудь в таком же роде. Я еду не на курорт или на прогулку, дорогая. Но у тебя будет свободное время. Не для беготни по магазинам. Ну, чем–то ты увлекаешься? Сейчас нет времени на разговоры, дорогая. И нет у него чистого нижнего белья. Он пытался ей позвонить из вестибюля в химкорпусе, но передумал в последний момент и нежно повесил трубку. Стоило ли беспокоить ее слабое сердце. Разве мало найдется парней с Черчильавеню, Мотспур Парк, которые могут отправиться за границу, имея при себе одну лишь зубную щетку?

Все это мелочи, Арчи Карпентер. Нечего выпить в полете. Кабина экипажа занята, но стачка продолжается.

Управляющий директор был вполне определенен. Они все выплатили и заплатили быстро. В Головном офисе не желали проволочек. Местное руководство взялось все наладить и ему останется только наблюдать за порядком и посылать обратно отчеты. Единственное, что причиняло неудобства, так это выплаты наличными. Его на самом деле удивляла быстрота, с которой они приняли решение, нисколько не смущаясь при этом. Пятьдесят минут сидения в стесненном положении, без чтива, кроме данных из личного дела Харрисона с шестизначным штампом на внешней стороне. В деле была увеличенная фотография с паспорта, сделанная полтора года назад. Он выглядел вполне благоразумным парнем, с приятным, без особых примет, лицом. Такой сорт людей всегда представлял трудности для описания. Но затем Арчи Карпентер подумал, что и он сам имеет приятную и без особых примет внешность. А почему, собственно, он должен быть другим?

Они сорвали с него капюшон перед тем как вытолкнуть из кузова, что доставило ему глубокое облегчение после матерчатой маски, которая стягивала горло. Со рта тоже сняли пластырь, так же как это было сделано несколькими часами ранее во время кормежки. Ослабили и ленту, стягивавшую его ноги, и кровь быстро потекла к ногам, больно покалывая. Все, что успел разглядеть Джеффри Харрисон в своей новой тюрьме, было выхвачено лучом фонарика, который держал один из людей в масках, пока они толкали его вперед по дороге, усыпанной мелкими камнями, через выжженную солнцем землю. Через несколько метров они подошли к темному контуру фермерского сарая. Луч блуждал по маленькому, крепкому строению без окон. Из расщелин раствора между грубо отесанными камнями росла сорная трава. Они поспешили втолкнуть его в дверь, и в свете луча напротив туго набитых сеном тюков показалась лестница. Никаких слов от похитителей, только тычки кулаков сказали ему, что надо забираться наверх, и он немедленно стал подниматься. Он ощутил тело другого человека ступенькой ниже, поддерживающего его, поскольку руки все еще были скованы за спиной наручниками.

Между крышей и верхним краем сеновала расстояние составляло четыре фута. Человек, стоявший сзади, толкнул его вперед. Затем рука, тронувшая за плечо, остановила его. Кто–то крепко взял его за запястье. Одно кольцо наручников открылось. Он посмотрел вверх на то, как торопливо работал человек в свете фонаря. Руку, за которую его все еще держали, вздернули вверх и защелкнули наручники, прикрепив их к стальной цепи, прибитой другим концом к железу крыши. Цепь имела такую толщину, что способна была удержать дворовую сторожевую собаку.

Джеффри Харрисон был брошен в «безопасное» место. Он был укрыт в отдаленном, уже давно заброшенном амбаре, используемом только для хранения зимнего корма скоту. Амбар находился в сотне метров от проселочной дороги, которая через километр за поворотом примыкала к гудронированному, с высокими накатами, шоссе, соединявшему город Палми с деревней Кателассе, что в предгорьях Аспромонте. В течение дня и большей части ночи фургон преодолел более девятисот километров.

К северо-востоку от амбара находилась деревенька Сан-Мартино, а к юго-востоку — Кастелассе. К северо-западу — Меликуччиа и Сан Прокопио, к юго-западу — поселок Косолето. С крыши можно было различить тесно сомкнутые темнотой отдельные огоньки деревень, одиноко и ярко светящихся очагов обитания. Это была страна, где с вершин невысоких гор покрытых оливковыми рощами, временами срывались небольшие камнепады. Это была территория пастухов, пасущих свои небольшие стада овец и коз, носящих с собой всегда обрезы для того, чтобы прогнать прочь чужестранца. Это была гористая земля Калабрии, с самым высоким уровнем преступности во всей Республике и с самым низким уровнем арестов. Это было примитивное, феодальное, замкнутое общество.

Лежа на тюках, Харрисон слышал тихие голоса двух мужчин, которые, судя по всему, хорошо знали друг друга и разговаривали только, чтобы скоротать время в долгие часы перехода.

Лишь для очистки совести он провел левой рукой по наручникам, потом ощупал пальцами цепь, приковывавшую его к балке, и потрогал без всякой надежды на успех висячий замок, который удерживал цепь на месте. Не было никакой возможности двинуться или ослабить наручники, чтобы освободить запястье, или то место, где крепилась цепь.

Теплая мягкость сена скоро его усыпила, и он свернулся калачиком на боку с поджатыми коленями. Его сознание замкнулось для всего внешнего, не допуская ни сна, ни кошмара. Он обрел мир, дыхание его стало спокойным и ровным, и он уже почти не двигался.

Столкновения распространились по всему историческому центру столицы. Под покровом темноты шайки молодых людей, малой численности и хорошо организованные, били стекла в витринах магазинов и поджигали машины. Ночной воздух приносил эхо грохота, когда бутылки с коктейлем Молотова ударялись о булыжники мостовой. Выли полицейские сирены и слышались отголоски выстрелов карабинеров, бросавших гранаты со слезоточивым газом на узких улицах. Ночь была полна шума уличной битвы и криков: «Смерть фашистам!», «Смерть убийцам Паникуччи!» и «Свобода Тантардини!»

Результатом было двадцать девять арестованных, пять травм полицейских, пострадало одиннадцать магазинов и восемнадцать машин.

Утром имя Франки Тантардини можно было видеть написанным большими буквами жидкой краской на стенах домов.

Его гости ушли. С обеденного стола представительского номера Дома ICH все убрали. Сэр Дэвид Адамс вернулся в свой офис. Среди недели он часто работал допоздна. В уикэнд уезжал за город. Высокопоставленные чиновники компании привыкли к его раскатистому голосу по телефону в любой час вплоть до момента, когда он очищал свой стол от всего и переходил дорогу в свою квартиру, чтобы чуточку соснуть, когда в этом нуждался.

В этот вечер его целью стал Директор Персонала, который взял отводную трубку, уже лежа в постели. Беседа, как и обычно, била точно в цель.

— Человек, которого мы послали в Рим, в порядке?

— Да, сэр Дэвид. Я проверил в Алиталии. Ему пришлось отправиться в Милан, но он ухитрился попасть в Рим.

— Вы звонили жене Харрисона?

— Не мог дозвониться. Пытался до того, как ушел из конторы, но это сделает тот парень, Карпентер.

— Он будет поддерживать с ней связь?

— Первое, что он сделает утром, это дозвонится до нес.

— Как Харрисон сумеет справиться со всем этим? Человек из посольства, который мне звонил, как–то был не очень уверен в его действиях.

— Я просмотрел досье Харрисона, сэр Дэвид. Но немногое из него вынес. У него прекрасная репутация в компании... И это очевидно, если он занимал такой пост. Он человек цифр...

— Все это мне известно. Но как он поведет себя под таким нажимом. Как он это воспримет?

— Он прекрасно справляется, когда его поджимают дела. — Директор Персонала услышал вздох, означавший досаду, и который его ухо восприняло, как свист.

— Это человек, привыкший к развлечениям на свежем воздухе. Есть ли у него какое–нибудь хобби, записанное в досье?

— Нет, собственно говоря, сэр Дэвид, такого там нет. Есть только то, что он назвал сам — «чтение».

На другом конце линии послышалось фырканье.

— Вы знаете, что это значит. То, что он приходит домой, включает телевизор, выпивает три порции джина и отправляется спать. Человек, который в качестве хобби называет чтение, с моей точки зрения — евнух на отдыхе.

— Что вы хотите сказать?

— Что бедный зануда совсем не годится для той переделки, в которую угодил. Увидимся утром.

Сэр Дэвид Адамс дал отбой.

В ресторане, на северной окраине Рима, в отдалении от уличных стычек Джузеппе Карбони заставил свою объемную жену шаркать по свободному пространству площадки для танцев. Столы и стулья были сдвинуты назад и стояли у стен, чтобы освободить место для развлечения. Цыган-скрипач, молодой человек с ярким аккордеоном и его отец с гитарой играли для широкого ассортимента гостей.

Это было сборище друзей, которые встречались раз в год, и Карбони ценил его. Похищение Джеффри Харрисона не было для него основанием отказаться от радости провести веселый вечер на маскараде.

Он явился одетым в облачение привидения, его жена в содружестве со швейной машинкой соорудила этот костюм из старой белой простыни и наволочки с прорезями для глаз. Его одеяние вызвало громкие возгласы одобрения, как только он вошел. Жена была одета в костюм сардинской крестьянки. Они хорошо поели, основательно вылили вина, радуясь возможности короткой передышки, которую предоставила им эта ночь, оторвавшая от скучной кипы отчетов на письменном столе в Квестуре. Для Карбони такая компания была необходима. Помощник секретаря Министерства внутренних дел в костюме мыши с хвостом, свисающим вдоль хребта, танцевал плечом к плечу с ним. Через комнату депутат «от христианских демократов», о котором говорили, как о честолюбивом человеке с хорошими связями, вцепился в бедра светловолосой красивой девушки, одетой в одну только тогу, состряпанную из американского флага. Эта была хорошая компания для Карбони, и ее стоило поддерживать. А какой смысл был оставаться в своей квартире и не отрывать ухо от телефонной трубки? В деле Харрисона еще не наступил момент действовать. Работать всегда легче, когда деньги уплачены, и рядом нет слезливых жен и каменнолицых законников, жалующихся в присутственных местах, что жизнь их близких и клиентов под угрозой из–за полицейского расследования.

Он мотнул головой в сторону помощника секретаря, зыркнул глазами на депутата из–под своей наволочки и толкнул жену вперед. Было мало вечеров когда он бывал свободен от неприятностей и осложнений. Он кивнул человеку, одетому в потускневший костюм наполеоновского драгуна, о котором говорили, что он проводил свободное время на вилле Председателя Совета Министров. В глазах отражался свет оплывающих свечей, вокруг слышались рассыпчатые раскаты смеха, сладостный звук скрипки. Движение, жизнь и радость. Официанты в белом вплетались в ряды гостей, предлагая бокалы с бренди, стаканы с самбукой и амаро. Человек в театральном костюме оказался рядом с ним, сияя улыбками, рука Карбони на талии жены расслабилась. Карбони был готов приветствовать нарушителя интимности.

— Пожалуйста, простите, синьора Карбони, пожалуйста, извините меня. Могу я на минуту увести вашего мужа...?

— Он плохо танцует, — прозвенел ее голосок.

Человек в театральном костюме поцеловал ей руку и рассмеялся с ней вместе.

— Это ваш крест — быть замужем за полицейским. Всегда рядом оказывается кто–нибудь, кто отведет его в сторону и будет что–то шептать ему на ухо. Примите мои глубочайшие извинения за то, что я прерываю ваш танец.

— Примите благодарность моих ног.

Привидение и драгун оказались вместе в углу, так что их никто не мог услышать, и под шум болтовни и звуки музыки им удалось обрести иллюзию уединения.

— Дотторе Карбони, примите мои извинения.

— Не стоит извиняться.

— Вы сейчас заняты с этой новой чумой, которая обрушилась на нас, — расследованием дела о похищениях.

— Это основной аспект нашей работы, хотя здесь она идет не так интенсивно, как на севере.

— И всегда проблема заключается в том, чтобы найти ключевые фигуры, я прав? Это они — самые несгибаемые.

— Они надежно защищены, тщательно камуфлируют свою деятельность.

— Может быть, это ничего не значит, возможно, что это не мое дело... Но кое–что попало в сферу моего внимания. Эти сведения поступили из юридического отдела моей фирмы. У нас там есть блестящие молодые люди, и кое–что вызвало их интерес. В связи с этим появился конкурент.

Это тоже можно было предвидеть, подумал Карбони. Но если его сведения не будут переданы главе правительства, этот человек будет распространять слухи о том, что полицейский не прислушался к совету друга.

— Год назад я был на аукционе, где продавался участок для шале у Гольфод и Поликастро, поблизости от Сапри, и человек, который выступал против меня, назвал себя Маззотти, Антонио Маззотти. Для того, чтобы уладить дело надо было двести миллионов, и Маззотти выиграл. Он получил участок, а мне пришлось вложить свои деньги в другом месте. Но затем оказалось, что Маззотти не смог выполнить своих обязательств, говорили, что он не собрал требуемой суммы, преувеличив свои возможности, и меня уверили, что он продал участок себе в убыток. Вы знаете, дотторе, собственность — это сложная игра. Многие на ней обжигают пальчики. Мы больше о нем и не думали, решив, что это еще один любитель. Но две недели назад я снова участвовал в торгах — продавали участок, находящийся на юге от Сапри, в Марина де Маратеа. Там оказалось вполне подходящее место, где можно построить несколько шале... Но моих денег оказалось недостаточно. И вот вчера мои мальчики из юридического отдела сообщили мне, что эту землю купил Маззотти. Ну, в бизнесе так бывает, что человек быстро поправляет свои дела. Но дело в том, что он внес на банковский счет большую часть суммы из иностранного банка, из–за границы. Эти деньги пришли прямиком в руки этого Маззотти. Я попросил своих людей разузнать о нем побольше, и они сегодня мне сообщили, что он из деревни Косолето в Калабрии. Он из бандитской части страны. Я спрашиваю себя, можно ли считать, что дело нечисто, если человек с холмов, имеющий мозги и трудолюбие, выбивается в люди. И говорю, в этом нет ничего подозрительного. Ничего. Но он заплатил иностранным чеком, дотторе. И вы согласитесь, что это необычно.

— Это необычно, — согласился Карбони. Он надеялся, что человек закончил, и хотел только одного — вернуться к музыке.

— И я подумал, что это дело для Гардия ди Финанце, если там были какие–то нарушения в пересылке денег.

— Вы не следите за моей мыслью. Мне нет дела до того, где этот парень хранит свои деньги и во что вкладывает. Меня интересует, откуда они у него. И почему источник его средств забил так внезапно.

— Очень любезно с вашей стороны, что вы взяли на себя труд...

— Я еще никому не говорил о своем расследовании...

Легкий смешок.

— Утром я попробую навести некоторые справки, но вы понимаете, что я очень занят этим делом с похищением англичанина.

— Мне не хотелось бы, чтобы мое имя упоминалось в связи с этим делом.

— Даю вам слово, — сказал Карбони и вернулся к жене. Утром придется навести справки об Антонио Маззотти и попытаться разузнать, были ли тут какие–либо основания для подозрений, или разочарованный бизнесмен просто решил воспользоваться своим влиянием и привилегиями, чтобы помешать сопернику, который дважды обошел его.

Джузеппе Карбони стянул наволочку с лица на голову и выпил стакан охлажденного бренди «Сток», затем вытер лицо, снова надел свой капюшон и возобновил прерванный танец с женой в кругу на площадке.

Когда они добрались до комнаты на втором этаже по лестнице, делавшей поворот за поворотом (в таких пансионах не бывает лифта), Джанкарло остановился, наблюдая попытки пьяного Клаудио вставить ключ в замок на двери. Они сняли комнату в маленьком частном пансионе между Пьяцца Витторио Эмануэле и Пьяцца Данте с пустым холлом и обшарпанной конторкой с объявлением о том, что комнаты не сдаются на один час. Портье не задавал вопросов, но объяснил, что комната должна быть освобождена к полудню, положил в карман восемь тысяч лир, переданных ему Клаудио, предположив, что постояльцы принадлежат к все множащемуся клану гомосексуалистов.

На площадке Джанкарло, ожидавший, пока Клаудио шарил по двери, посмотрел на свои промокшие джинсы и матерчатые туфли, из которых сочилось вино. Он выливал его под стол в пиццерии. Он съел очень много, но почти ничего не пил, и теперь был трезв и бодр и готов к противоборству, которое сам выбрал. Калабрийцу потребовалась минута, в течение которой он сыпал проклятьями, для того, чтобы открыть дверь комнаты. Она была голой и нежилой. В ней стояли деревянный стол со стулом и одностворчатый платяной шкаф. На стене — гравюра с видом Рима в тонкой рамке. Их ждали две одинарных кровати, отделенные друг от друга низким столиком, на котором покоились закрытая библия и маленькая лампа. Клаудио качнулся вперед, как если бы для него теперь стало неважным, открыта ли дверь, и с яростной неуклюжестью принялся срывать с себя одежду, отлепляя ее от спины, рук и ног, а затем в одних подштанниках тяжело рухнул на серое покрывало. Джанкарло вытащил ключ из замка и запер дверь. Ключ положил в карман.

Холодный и углубленный в себя, потому что больше не надо было бежать, спасаться бегством, Джанкарло с презрением поглядел на фигуру, распростертую на постели. Его взгляд пробежал по волосатым ногам и животу с валиком жира и поднялся ко рту, с трудом втягивавшим воздух. Он стоял довольно долго, чтобы убедиться другие жильцы спят. Лежащий казался Джанкарло животным, необразованным, неграмотным животным. С решимостью, которой у него было прежде, он пошарил рукой под подолом рубашки и вытащил P38 из–за пояса. На цыпочках молча он двинулся по линолеуму и остановился в двух метрах от постели. Он оказался достаточно близко от Клаудио и одновременно вне его досягаемости.

— Клаудио, ты слышишь меня? — спросил он напряженным шепотом.

В ответ только затрудненное прерывистое дыхание.

— Клаудио, я хочу с тобой поговорить.

Утробное урчание, выражавшее протест и раздражение.

— Клаудио, ты должен проснуться. У меня есть к тебе вопросы, свинья.

Теперь немного громче. Недостаточно чтобы заставить Клаудио повернуться, но достаточно, чтобы рассердить его и заставить пошевелить плечами раздраженно передернуть ими, как бы избавляясь от надоевшей блохи.

— Клаудио, проснись!

Глаза открылись, изумленно уставясь на предмет, который оказался совсем рядом с ними: протянутая рука с пистолетом. Мысль, которую он прочел в глазах мальчика, была ясна и пробилась даже сквозь пары пива, выпитого на станции, и вина — в пиццерии.

— Клаудио, ты должен знать, что смерть совсем близко от тебя. Я готов убить тебя, вот сейчас, когда ты лежишь на спине. Ты спасешься только, если скажешь мне все, что я хочу знать. Понимаешь, Клаудио?

Голос гудел в затуманенном мозгу лежащего на постели человека, а смысл сказанного, казалось, напоминал слова родителя, излагавшего ультиматум, который он собирался предложить своему ребенку. Пружины постели застонали, мощное тело мужчины начало шевелиться, меняя положение, когда он начал двигать головой назад и вперед, стараясь отодвинуться подальше от пистолета Джанкарло наблюдал, как Клаудио пытался собраться с силами и перейти от смутного сна к реальности, в которой присутствовала легкая фигурка с зажатым в руке пистолетом P38... Юноша давил на него, нажимал, понимая, что момент для этого благоприятный.

— Тебе некуда податься, никто тебя не спасет. Я убью тебя, Клаудио, если ты не скажешь мне то, о чем я спрошу. Убью тебя и из тебя потечет кровь.

Юноша чувствовал себя как бы отделенным от произносимых им слов, отделенным звуками, которые слышало его ухо.

— Это P38, Клаудио. Оружие бойцов НАП. Он заряжен и мне достаточно только нажать на спуск. Только нажать, и ты мертвец, и будешь гнить, пожираемый мухами. Ясно я говорю, Клаудио?

Мальчик не узнавал себя и силу, с которой он сжимал пистолет.

— Это P38. Многие были убиты из него.

— Чего ты хочешь?

— Ответа.

— Не играй со мной, мальчик.

— Если я захочу с тобой поиграть, Клаудио, то я это сделаю. Если я захочу подразнить тебя, я это сделаю. У тебя нет ничего, кроме информации, которую я хочу от тебя получить. Дай ее мне, и будешь жить. Это или пуля из P38.

Мальчик видел, что человек напрягается, стараясь услышать в ночной тишине какие–либо признаки жизни в доме. Его уши старались уловить что–нибудь, что дало бы ему надежду на спасение, и поняв, что пансион спал, окутанный ночью, он впал в тупое уныние. Большое тело Клаудио снова опрокинулось на постель, как если бы он признал себя побежденным, и пружины матраца застонали.

— Чего ты хочешь?

Он готов, подумал Джанкарло, готов, как и всегда.

— Хочу узнать, где спрятан этот человек, которого захватили сегодня утром.

Смысл произнесенного свалился на него, как стремительная снежная лавина на высотах Апеннин, и окутал его полностью.

— Если хочешь жить, Клаудио, ты должен сказать мне, где его найти. — Теперь полегче, поосторожней с этой жирной свиньей. Полуулыбка все еще держалась на лице Клаудио, потому что выпитое продолжало на него действовать, и самоконтроль, который помог бы ему скрыть первое, слабое удивление, смешанное с любопытством, отсутствовал.

— Как бы я мог это узнать?

— Ты это узнаешь. Потому что, если ты этого не сделаешь, умрешь.

— Я не привык к таким вещам.

— В таком случае ты мертвец, Клаудио. Мертвец, потому что глуп, мертвец, потому что не знаешь.

На пальцах ног со скоростью змеи Джанкарло качнулся вперед, и сделал выпад правой рукой, смысл которого стал понятен только в момент, когда дуло пистолета уперлось в ухо человека. Мгновение Джанкарло не двигался, потом провел дулом по испуганному дрожащему лицу и острая игла мушки содрала ленту кожи, пробравшись сквозь чащу щетины и волос. Клаудио попытался ухватить пистолет но схватил только воздух, он опоздал, и снова откинулся на постель, а кровь заструилась вдоль его щеки.

— Клаудио, не стоит умирать из–за глупости и идиотизма. Ты, наверно, уже понял, что я больше не дитя, которого защищали в «Царице Небесной». Скажи мне, куда они забрали его. Скажи мне.

Требование ответа, резкое, повелительное, пробилось сквозь усталость и опьянение, струйка крови под его рукой, когда он прикоснулся к лицу, была очень убедительным доказательством.

— Они не говорят мне таких вещей.

— Клаудио, этого недостаточно, чтобы спастись.

— Не знаю. Богом клянусь, не знаю.

Джанкарло увидел, что маятник в своем качании доходит до предела в ту и другую сторону — в душе человека происходила борьба, он хотел выжить. Если бы он заговорил теперь, то непосредственная опасность, угрожавшая жизни в эту минуту, отступила бы, но на ее место пришел бы страх возмездия, угроза того, что рано или поздно месть организации обрушится на его тупую голову, и его предательство, таким образом даст лишь временное избавление. Юноша ощутил эту борьбу, попеременные победы, одерживаемые двумя армиями, ведущими войну в мозгу человека.

— Тогда ты умрешь из–за своего невежества.

С шумом, потому что механизм был несовершенен, Джанкарло взвел пальцем курок пистолета. Звук этот сопровождался эхом, раскатившимся по комнате. Это был мрачный и необратимый звук. Клаудио теперь сел на постели, опираясь на локти, рука его оторвалась от царапины. Глаза, огромные, как блюдца, вглядывались в полумрак, пот катился по его лбу ручейками. Он казался мрачным, жалким и побитым. Его внимание было приковано к неподвижному барабану и дулу, наставленному на его грудную клетку.

— Они забрали его в Меццо Джиорно, — прошептал Клаудио, как человек, находившийся за бархатным занавесом исповедальни, у которого было много что сообщить Святому Отцу, но который боялся, чтобы кто–нибудь не подслушал его слов.

— Меццо Джиорно — это полстраны. Куда они его упрятали на юге?

Джанкарло, будто киркой, пробил путь к этому человеку. Он подавил его. Он держал пойманную крысу в клетке и пока еще не предлагал ей спастись.

— Они поехали в Аспромонте...

— Аспромонте простирается на сто километров, пересекая Калабрию. Что ты хочешь, чтобы я сделал? Прошел все это расстояние крича, взывая и обыскивая все фермы, амбары, пещеры? Ты не ответил мне, Клаудио. — Он говорил, и голос его был похож на глубокий холод льда на холмах зимой.

— Мы в Аспромонте семья. Некоторые выполняют одну работу, другие другую в нашем деле. Они послали меня в Рим захватить его. Там были кузен и племянник кузена, которые должны были привезти его в Аспромонте, где его собирались держать. Там есть еще кто–то, кто должен караулить его...

— Где они будут его караулить? — Взведенный пистолет приблизился на дюйм к голове Клаудио.

— Клянусь Богом, клянусь душой Мадонны, я не знаю, где они будут его держать.

Юноша видел его явное отчаяние, чувствовал, что он открывает ему всю правду.

— Кто тот человек, который будет его караулить?

Это были первые и весьма слабые следы доброты в голосе юноши.

— Это брат моей жены. Его зовут Альберто Саммартино.

— Где он живет?

— На акварской дороге недалеко от Косолето.

— Я не знаю этих названий.

— Это большая дорога, которая ведет в горы от Синопли, а затем дальше в Делиануово. Между Акваро и Косолето расстояние в километр. С левой стороны там оливковый сад, это примерно в четырехстах метрах от Косолето, где дорога начинает взбираться в гору к деревне. Ты увидишь белый дом, стоящий в стороне от дороги. Там много собак и овец. У дома желтая машина, «альфа». Если ты отправишься туда, то найдешь Альберто.

— И он будет сторожить англичанина?

— Так они договорились.

— Может быть, ты только пытаешься сыграть со мной шутку.

— Клянусь пресвятой девой, нет.

— Ты свинья, Клаудио. Сопливая, хнычущая, трусливая свинья.

— Что ты теперь со мной сделаешь?

Побитая собака, он даже не знает, получил ли наказание сполна, и возможно ли еще вновь завоевать благоволение хозяина. На нижнем этаже кто–то спустил воду в туалете.

— Я привяжу тебя и оставлю здесь.

Обычный ответ.

— Повернись лицом к подушке. Держи руки за спиной.

Джанкарло наблюдал, как человек подтянул ноги к животу. На момент перед его глазами предстала смущенная улыбка на лице Клаудио, улыбка самосохранения, потому что он выиграл, поплатившись только царапиной на щеке. И теперь он исчез, спрятался в подушку и свою засаленную куртку.

Когда человек на кровати затих, Джанкарло быстро подошел к нему. Встал поудобнее, мускулы его напряглись. Крепко держа пистолет, он изо всей силы опустил его рукоятку на загорелую лысинку на макушке Клаудио. Отчаянная конвульсия заставила юношу переместить пистолет так, чтобы цель его не сдвинулась. Затем раздался звук, похожий на хруст яичной скорлупы, вскрик пружин кровати и дрожь дыхания, которое вскоре сбилось с ритма и угасло.

Джанкарло отступил назад. Прислушался — его окружала мучительная тишина. Не было слышно ни скрипа половицы, ни движения ноги на ступеньке лестницы. Все были в постелях, занятые со своими шлюхами и мальчиками. Кровь на стене позади кровати расплескалась, как если бы молекулы распались от взрывного удара, и струйки ее побежали вниз, образуя линии на крашеной штукатурке, а над самой высокой точкой их орбиты возвышалось улыбающееся и спокойное лицо Мадонны в пластиковой рамке с младенцем-херувимом. Юноша больше не взглянул на Клаудио.

Он почистил карман на бедре разбросанной по полу одеждой и на цыпочках пошел к двери. Повернул ключ, взял с собой надпись «не беспокоить», прикрепленную к наружной стороне дверной ручки, снова запер дверь и проскользнул вниз по лестнице. Портье он сказал, что его друг будет спать допоздна, а что сам он должен поспеть на ранний поезд в Милан. Портье кивнул, едва проснувшись от полудремы, в которую был погружен, сидя за конторкой.

Глубокой ночью по городу, где почти не было транспорта, который мог бы помешать его передвижениям, пересекая улицу за улицей, Джанкарло Баттистини, как дух, направился в Термини.