Красная звезда и зеленый полумесяц

ПРЕДИСЛОВИЕ

Начну не с самого Анри Аллега и не с его новой книги. Надеюсь, что читатель поймет меня, а поняв, простит за краткое предисловие к предисловию.

В течение лет двадцати по роду работы — и журналистской, и научной — мне приходится читать газету «Монд». У нее репутация солидного, либерального, порой даже леволиберального издания. Она, естественно, тенденциозна, однако на ее трех десятках страниц нередко находишь ценную информацию и здравые рассуждения. С ее статьями, скажем, по Ближнему Востоку или по США можно соглашаться, можно и спорить.

Но у меня, русского, советского читателя этой парижской газеты пропадает охота дискутировать с ее издателями и авторами, когда речь заходит о материалах, посвященных Советскому Союзу. Потому что оскорбление в адрес моей страны, а значит, и в мой — не основа для академического спора. Потому что после регулярного чтения газеты остается ощущение — как бы это выразиться? — злонамеренного, целенаправленного, систематического оплевывания моей родины и моего народа.

— Ну уж, хватил через край!.. Эмоции, преувеличение, — может возразить мне французский либерал. — Ведь есть же во Франции органы печати цветом побелее или пожелтее, чем «Монд», которая иногда просто розовая.

Эмоции? Да. Преувеличение? Нет…

Эмоции появляются не только потому, что в пухлых номерах этой газеты находишь меньше сведений о Советском Союзе, чем информации о Франции в гораздо более скромных по объему советских газетах. Сам подбор информации, слов, фактов и фактиков, расстановка акцентов или ловко используемая ирония призваны выполнить «сверхзадачу» — вызвать у читателя осуждение, отвращение, даже ненависть к Советскому Союзу, дегуманизировать его образ в глазах французов. Отдельные «объективные» оценки, некоторые подлинные, но выдернутые из своего контекста цифры и факты, изредка — крупицами — правдивое слово об отдельном, изолированном событии или явлении (ведь надо же иногда оправдывать свою «розовость») служат гарниром для аппетитного на вид, но от этого не менее ядовитого блюда антисоветчины. Интеллектуальный гурман с гримасой отвращения отвернется от стряпни желтой прессы. Он же скажет, что французское телевидение предназначено для «промывания мозгов» обывателей. Вот тут-то ему, человеку насквозь свободомыслящему, и предложат блюда с кухни «Монд».

«Сверхзадача» всей могущественной буржуазной пропагандистской машины — не только в оплевывании Советского Союза. Она заключается в битве идей — в том, чтобы доказать, что «у нас», мол, все лучше: и демократия, и лавки, и внешняя политика, и туалеты, и полиция, а главное — общественный строй, а то, что пишет коммунистическая печать, — от лукавого. В хор голосов, ведущих эту главную тему, вливаются и крайне правые, и либералы, и леваки, и те, кто готов выдать себя за социалистов.

Можно ли за громким хором хулителей Советского Союза, России, услышать другое, правдивое, искреннее слово, слово друга? Да, можно, если это слово произнесено мощным голосом уверенного в своей правоте человека. Если само имя его — символ честности, мужества, преданности идее. Если он соединил в себе талант борца, публициста, исследователя. Короче говоря, если он — Анри Аллег.

Его первая книжка, «Допрос под пыткой», написанная в колониальной тюрьме в Алжире, была прочитана миллионами, она объединила их в одном порыве защиты человека и его дела. «Допрос под пыткой» — свидетельство очевидца, прошедшего через семь кругов ада, перенесшего то, что не приснится и в кошмарном сне. Я жил тогда в студенческом общежитии в одной комнате с немцем, румыном, вьетнамцем. Мы изучали арабские страны, спорили об их судьбе, следили по газетам за войной в Алжире. Мы проглотили книжку Анри Аллега поочередно за один вечер, долго молчали, потрясенные, а потом сошлись в одном — трагический и скорбный голос Анри Аллега говорит главное — французский колониализм в Алжире обречен.

Впереди у алжирцев были еще годы кровавой войны, а у Анри Аллега — три долгих года «предварительного заключения». Затем скорый и неправый судебный фарс, приговор — десять лет тюрьмы. Но распилены оконные решетки в тюремном лазарете, мечутся одураченные надзиратели по тюрьме, полицейские ищейки — по всей Франции, а «преступник», осужденный за «посягательство на безопасность государства» и намеренный возобновить деятельность запрещенной Алжирской компартии, дышит воздухом свободы в Чехословакии.

Выходит его новая книга «Бойцы в плену», посвященная узникам колониальных тюрем и концлагерей, рассказывающая о пытках, о глумлении над человеческим достоинством, о подлых убийствах борцов, но и об их стойкости и вере в святое дело независимости и свободы. Как и «Допрос под пыткой», книга оптимистична. «Что будет построено на месте тюрьмы?» — рассуждают пленники, и Анри Аллег предлагает: «Лучше всего парк. Пусть радостные голоса ребят свободного Алжира звенят на солнце там, где раздавались лишь крики узников в темницах; пусть звучит счастливый смех матерей там, где в ночи казней слышались ужасные вопли заключенных женщин. За каждого героя, погибшего под пулями или на гильотине, пусть вырастет большое зеленое дерево. За каждое унижение и за каждое страдание пусть вырастет по кусту прекрасных роз! У детей Касбы будет великолепный сад».

Анри Аллег с 1950 по 1955 год был директором газеты «Альже репюбликен» — рупора демократического Алжира, — запрещенной властями, в 1957 году арестован, в 1961 году бежал, в 1962 году вернулся в Алжир и возглавил возрожденную газету с тем же названием.

«Европейцы бежали из страны, — рассказывал Анри Аллег о тех днях в беседе с Виктором Васильевичем Маевским, журналистом-«правдистом», и мною. — Многие буквально обезумели. Они нагружали машины своими пожитками — телевизорами, холодильниками, мебелью — и сбрасывали все это в море — чтобы не досталось арабам. Бросали на произвол судьбы квартиры, дома. По улицам скитались брошенные хозяевами собаки и кошки. Неистовствовали остатки оасовских банд…»

Директор типографии бывшей французской газеты согласился печатать «Альже репюбликен», но потребовал разрешения алжирских властей. Анри Аллег отправился к префекту Алжира, только что вышедшему из тюрьмы.

— Мы намерены выпускать газету.

— Ну и в чем дело? — спросил префект.

— Директору типографии нужна бумага от властей.

— Вы приготовили что-нибудь?

— Да, только поставьте печать.

Префект открыл ящик стола, где лежала целая куча печатей, оставленных французскими властями.

— Какая подойдет?

Поискали, нашли печать, подходившую для данного случая, приложили к бумаге…

Для выпуска газеты имелась бумага, были работники — четыре человека, — но не было денег.

Тогда редакция обратилась с письмом к владельцам лавок, которые до войны распространяли «Альже репюбликен», — а таких по всей стране было около пятисот. В письме говорилось, что редакция приступает к работе. Несмотря на гибель некоторых товарищей, газета будет выходить, и поэтому редакция просит предоставить ей кредит на месяц из расчета стоимости 200 экземпляров газеты в день на каждого кредитора.

Через несколько дней было получено около четырех миллионов франков: таково было доверие к газете!

— «Альже репюбликен» снова здесь! Мы одержали победу, и «Альже репюбликен» снова выходит! — кричали мальчишки, разнося свежие экземпляры газеты»[1].

Но пути руководства независимого Алжира и Алжирской компартии не были одинаковыми. «Альже репюбликен» была объединена с редакцией органа Фронта национального освобождения «Пёпль», и вместо них появилась новая газета «Аль-Муджахид». В 1965 году Анри Аллег переезжает во Францию и начинает работать в «Юманите».

Круг интересов политического журналиста и партийного борца широк и разнообразен. Но пожалуй, можно выделить три взаимодополняющие темы, которые занимают его ум, — борьба народов развивающихся стран за независимость и свободу, разоблачение происков империализма, готового пойти на все ради сохранения своих прибылей, и защита доброго имени Советского Союза от клеветы его врагов.

Он пишет книгу о победоносной революции на Кубе, он передает репортажи из «горячих точек» планеты. Исподволь, долго, тщательно Анри Аллег готовит публицистическое исследование «Путь надежды в нацистском аду», посвященное героям Сопротивления. Его собственный опыт позволяет ему отображать факты и свидетельства, найти слова и образы, чтобы почти скульптурно вылепить портреты тех, кто сохранил человеческое достоинство в нацистских концлагерях перед лицом пыток, смерти, голода, унижений, кто, оказавшись в руках эсэсовцев, смог остаться Человеком, кто продолжал борьбу и за колючей проволокой.

Остается еще Алжир, любовь и боль Анри Аллега. Вместе со старыми товарищами, в сотрудничестве с руководством Фронта национального освобождения он затевает и осуществляет грандиозную работу — собирает факты, документы и свидетельства очевидцев времен алжирской войны за независимость. Выходит несколько блестяще документированных и иллюстрированных томов. К автору и составителю со словами благодарности обращается при личной встрече президент Алжира Шадли Бенджедид.

60—70-е годы вывели на политическую арену мира почти сотню новых независимых стран, почти два миллиарда людей. Они завоевали независимость. А дальше? Какой путь развития избрать, чтобы завтра избавиться от тяжкого сегодня? Сегодня для многих вчерашних колоний — это смерть от голода миллионов людей. Это море неграмотных, число которых выросло с 1970 по 1980 год с полутора до двух миллиардов человек. Это 800-миллиардная (в долларах) задолженность Западу. Отсутствие мало-мальски приличных жилищ, одежды. Да что говорить о другом — отсутствие чистой питьевой воды. Что же делать?

«Можно ли, впрочем, серьезно и недвусмысленно говорить о прогрессе, о защите прав человека и о свободе, если в первую голову не созданы условия, которые должны в действительности освободить сотни миллионов человеческих существ от рабства, голода, невежества и страха за завтрашний день? И можно ли сделать это, не поставив решительно под вопрос систему, которая может жить и выжить лишь в том случае, если ее железным законом остается обеспечение прибыли?» — задает вопрос Анри Аллег.

Подобные же вопросы задают политические деятели и мыслители в Алжире и Индии, Гане и Центральной Америке, но также в США, Англии, Франции. Оглядываясь кругом, перебирая реестр бывших отсталых стран, попавших в разряд развитых, любой непредубежденный исследователь обнаруживает, что единственный успешный пример такого рода дали бывшие колониальные окраины царской России, а ныне — суверенные республики в составе Советского Союза. Нужны цифры? Производство электроэнергии на душу населения в Средней Азии впятеро выше, чем в Турции, которая считается страной среднеразвитого капитализма, а о численности врачей или ученых на 10 тысяч жителей и говорить не приходится. Но стоит ли сыпать цифрами?

С 60-х годов в мире постоянно растет интерес к опыту развития республик советской Средней Азии. Увеличивается объем исследований западных советологов по национальному вопросу в СССР. В одних Соединенных Штатах полсотни центров занимаются изучением Средней Азии.

Анри Аллег вчитывается в труды этих «специалистов» и находит в них те же комплексные задачи или «сверхзадачи», что у всей буржуазной идеологии и пропаганды — оболгав, оклеветав советский опыт, «доказать» его неприменимость где бы то ни было еще, убедить общественное мнение в его «провале». Это — для потребления прежде всего в развивающихся странах. Внушить (с помощью радио и иной пропаганды) жителям среднеазиатских и других республик, что они «угнетены» русскими, а самим русским — будто их «обирают» другие народы и им чуть ли не грозит «желтая опасность». Это — для подрывной психологической войны против СССР. И наконец, уверить своего обывателя, что национальная проблема в Советском Союзе не решена и не может быть решена, что национальные и расовые антагонизмы вечны и неискоренимы. Это — для внутреннего потребления.

В 70—80-е годы разжигание расистских и националистических страстей становится все более опасным оружием в руках власть имущих отнюдь не только во Франции. Когда один из лидеров крайне правой юнионистской партии, Э. Пауэлл, призывает «наполнить кровью реки Англии» в войне против «цветных», от него на людях отворачиваются либеральные профессора и политики: мол, Великобритания и вообще Запад — не Южная Африка. Отворачиваться от пауэллов отворачиваются, но кое-кто им сочувствует, даже поддерживает.

Буржуазные ученые твердят о «вечности» и «неизбежности» национальных и расовых антагонизмов, спекулируя на сложности национальных и расовых отношений. В них переплетены этнические, исторические, культурные, религиозные, психологические, классовые факторы. На них воздействуют и традиции, и предрассудки, и инстинкты. Борьба классов? По мнению ученых вполне определенной политической окраски, она — «устаревшее понятие» и «не может быть определяющей» при характеристике общества, в котором «на первое место выдвигаются этнические конфликты».

В условиях экономических потрясений, инфляции, безработицы, а тем более военного психоза средствам массовой информации нетрудно вызвать у людей растерянность, тревогу, страх, отчаяние. Зачем? Для того, чтобы указать запуганному и сбитому с толку человеку на его «врага», «причину» его бед — в первую очередь на коммунистов, но также черных и вообще «цветных». У обывателей исподволь разжигаются низменные чувства, воспитывается «интуитивная» расовая и национальная неприязнь.

Волна национализма и расизма захлестнула не только США, но и Францию, другие страны Западной Европы. В погоне за дешевой рабочей силой крупный капитал западноевропейских стран привлек иммигрантов из стран Северной Африки, Ближнего и Среднего Востока, Южной Европы. В государствах «Общего рынка» вместе с членами семей их сейчас 12–15 миллионов.

В 60-е годы, когда экономическое положение было сравнительно стабильным, иммигранты были нужны для выполнения самой тяжелой, грязной или непрестижной работы. Теперь их называют «угрозой», «социальной бомбой замедленного действия». Надписи типа «Смерть алжирцев (или суринамцев, пакистанцев, турок…) устранит нехватку жилья» появляются на стенах зданий Парижа и Западного Берлина, Амстердама и Манчестера.

Иммигрантов последними нанимают на работу и первыми увольняют. Безработица среди них в два-три раза больше, чем в целом по Западной Европе. На иммигрантов сваливают тяжкие грехи капитализма, натравливают на них политически невежественного обывателя.

Я помню на экране телевизора лицо марокканского юноши, приехавшего в Бельгию, и вопрос, заданный ему: «Почему вы боретесь против расизма? Разве он существует в Бельгии?» И его иронический ответ: «О, конечно, его нет для тех, кто не побывал в нашей шкуре. Но если меня не называют «грязным марокканцем», то я вижу расизм в презрительных взглядах людей, в дискриминации на работе, в грязном гетто около Южного вокзала в Брюсселе, где мы живем».

Какую же стену из лжи надо построить, чтобы этот юноша и ему подобные не узнали о том, как складываются межнациональные отношения в Советском Союзе? Чтобы они поверили словам «специалиста» по советской Средней Азии Александра Беннигсена, утверждающего, что «в основе отношений между народами никогда не было и никогда не будет ничего, кроме враждебности и вечного недоверия…» и что «какими бы мощными и глубокими ни были революции, они никогда не могли и никогда не смогут что-либо в этом изменить».

Поистине широкую брешь в этой стене пробивает книга Анри Аллега «Красная звезда и зеленый полумесяц». Он не приукрашивает нашей действительности, не обходит молчанием наших проблем и трудностей. Тем убедительнее и весомее его вывод: «Разумеется, советская Средняя Азия не предлагает себя в качестве всеобщей модели для подражания. В каждой стране существуют особые условия, которые заставляют искать свои собственные ответы, а мир уже не тот, каким он был в эпоху Октябрьской революции. Но как не видеть того, что опыт советской Средней Азии — какими бы трудностями, а порой и ошибками он ни был отмечен — может дать поучительный пример и вселить реальные надежды?» Кому необходим этот пример? Чьи надежды он может согреть? Автор дает на это недвусмысленный ответ: «Продвижение в ряд высокоразвитых в техническом и культурном отношениях современных промышленных наций бывших царских колоний доказывает, что обитатели «третьего мира» отнюдь не обречены в силу некоей исторической фатальности оставаться безграмотными «недочеловеками», способными лишь извлекать из недр или выращивать на полях для метрополий сырьевые материалы, в которых те нуждаются».

Во внешности, в поведении Анри Аллега нет ничего, что соответствовало бы расхожим представлениям о герое, борце, мыслителе. Роста ниже среднего, скорее маленького, в движениях живой, может быть, немного суетливый, с лицом подвижным, умным, симпатичным, но малопримечательным, если не считать присущей, кажется, только ему застенчивой и обаятельной улыбки, он на первый взгляд производит впечатление провинциального школьного учителя или скромного служащего. Лишь глаза, темные, близорукие, но все замечающие, немного печальные даже в минуты радости, да ясный, высокий лоб выдают натуру глубокую и незаурядную.

В первый раз я увидел его в Алжире, в редакции «Альже репюбликен», двадцать один год назад. Алжирский народ, еще опьяненный победой, свободой, миром, тишиной, уже искал начала, на которых он должен был строить независимую жизнь. Обстоятельства сложились так, что путь Алжира оказался не совсем таким, к какому призывали Анри Аллег и его товарищи. Но все это было потом, а тогда я, вчерашний выпускник института, как говорится, «во все глаза» смотрел на кумира моей юности, пытаясь разгадать, что за стальная пружина спрятана в душе этого маленького, скромного, подвижного человека.

Мы подружились, и его внимание к себе я считал и считаю честью.

Мы встречались в Алжире, Каире, Москве… Влажным июньским днем, когда в воздухе стоял аромат цветущих лип, мы бродили по подмосковному парку. Анри Аллег подшучивал над своими болезнями, говорил о своих детях, внуках, о книгах, о планах. Наш общий интерес лежал в том гигантском мире, который на Западе называют «третьим миром», а у нас — «развивающимися странами». Тогда он поделился со мной идеей когда-нибудь совершить поездку по Средней Азии и написать о ней книгу. «Она была бы так полезна и французам, и алжирцам, и многим другим».

Лет шесть спустя, приехав в служебную командировку в Париж, я снова встретился со старым другом. Мы сидели в кафе на бульваре Монпарнас, наблюдая, как зимний закат окрашивал в багровые тона стеклянный небоскреб напротив и как зажигались рекламы кинотеатров и магазинов на площади. «Ты помнишь наш разговор насчет Средней Азии?» — спросил он. «Да, конечно». — «Я для тебя кое-что приготовил». И он достал из чемоданчика книгу, с переводом которой наш читатель теперь может познакомиться. «Поздравляю! Какой тираж?» — «Уже за десять тысяч. Во Франции для политической книги это очень много. Книгу все еще покупают». — «А что дальше? Отдыхать ты не собираешься?» — «Отдохну недели две и уеду в США писать для «Юманите» об избирательной кампании, готовить книгу об американской «демократии».

Я хотел было произнести вслух слова поэта: «И вечный бой, покой нам только снится…», но удержался.

Мы распрощались, и снова, как и двадцать один год назад, я спросил себя, что за стальная пружина спрятана в душе этого маленького, внешне непримечательного человека.

Алексей Васильев