Красная звезда и зеленый полумесяц

Земля, вода и люди

Под ровный гул моторов самолет одолевает бесконечные километры. А внизу, куда только достигает взгляд — степи, потом пустыни, покрытые огромными белесыми пятнами соли, сверкающими на солнце.

Степи, плоские, сухие и голые в это жаркое время года, весной покрываются недолговечным ковром из трав и диких тюльпанов. Сейчас их трудно отличить от пустынь, изрезанных сухими бороздами — следами гигантских высохших рек, потерявшихся в песках еще в незапамятные времена. И в этот пейзаж цвета пригоревшего хлеба, который когда-то оживляли караваны, тратившие не один месяц, чтобы добраться до окраин Китая, врезаны зеркала Аральского моря и озера Балхаш — в царстве зноя и жажды они кажутся нереальными.

Когда самолет приближается к Ашхабаду, Ташкенту, Самарканду, Бухаре или другому городу, поверхность земли окрашивает ярчайшая зелень густой растительности и уходящих за горизонт хлопковых полей, которые радуют глаз и успокаивают, как появившийся после плавания через океан остров.

Намного дальше к югу взгляд путешественника обнаруживает великолепные горные массивы. На всем протяжении южной оконечности Советского Союза — от Каспия и границ Ирана до границ Афганистана и Китая, с запада на восток простираются горные цепи Копетдага, Памира и Тянь-Шаня с вершинами выше 7000 метров. С этих высот фантастическими потоками устремляются в долины питаемые снегами и ледниками реки. Амударья, рожденная из слияния Вахша и Пянджа, которые берут свое начало на Памире, продолжает свой бег на протяжении 1415 километров (от истока реки Пяндж — 2540 км), образуя в конце пути гигантскую дельту в месте впадения в Аральское море.

Сырдарья, другой великий водный поток Средней Азии, берущая начало на Тянь-Шане, оросив своими водами Ферганскую долину, тоже вливается в Аральское море, но севернее Амударьи.

Между двумя реками и окаймляющими их полосами зелени раскинулась пустыня Кызылкум («красные пески»), а за Амударьей, к западу, — огромная, как две трети Франции (350 тысяч кв. км), пустыня Каракум («черные пески»). Она названа так не из-за своего цвета, а потому, что для тех, кто ее когда-то пересекал, она была символом ужаса, страданий и горя.

С гор спускается и река Зеравшан, которая поит Самарканд и Бухару. Ее название означает «несущая золото», но уже давным-давно забыли, что когда-то ее воды действительно несли золотые песчинки.

Но и теперь она несет с собой изобилие, потому что на всем своем протяжении орошает виноградники, фруктовые сады, овощные плантации и особенно посевы хлопчатника, который на всех языках республик Средней Азии называют «белым золотом».

Есть и другие, менее значительные реки, родившиеся в снегах и ледниках горных вершин: Нарын, который вливается в русло Сырдарьи в Фергане, Атрек, который впадает в Каспийское море на ирано-туркменской границе, Теджен и Мургаб, которые заканчивают свой бег, теряясь в песках. На севере от Тянь-Шаня, где она берет свое начало, несет свои воды к озеру Балхаш река Или. Иртыш, рожденный на Алтае, течет, пересекая казахские степи, навстречу Оби.

Казахская Советская Социалистическая Республика не входит в состав Средней Азии, но она одна занимает площадь, в пять раз превышающую площадь Франции (2717,3 тысячи кв. км). На такой территории вполне бы разместились Великобритания, Франция, ФРГ, Испания, Финляндия и Швеция, вместе взятые. Целый континент! От берегов Волги и Каспия, которые являются западной границей Казахстана, до гор Алтая на китайской границе — около 3000 километров, а от сибирских равнин до северных границ республик советской Средней Азии — 1500 километров. В Среднюю Азию входят Узбекистан (447,4 тысячи кв. км), Туркмения (488,1 тысячи кв. км), Таджикистан (143,1 тысячи кв. км) и Киргизия (198,5 тысячи кв. км), в целом 1277 тысяч кв. км.

В этом ансамбле — разнообразном, но составляющем определенное природное единство, — географы различают — с севера на юг — четыре зоны: зону степей, занимающую северную часть Казахстана и область целинных земель, зону полупустынных равнин, раскинувшихся на остальной части казахской территории, зону пустынь, которая доходит до границ оазисов на юге, и, наконец, горный пояс, окаймляющий все четыре республики.

Путешественник видит бескрайние степи и пустыни, поднявшиеся до «небесного свода» горы, но прежде всего чудесную зелень и изобилие там, где есть вода, или, вернее, там, куда ее заставил прийти человек, чтобы покрыть землю бескрайними плантациями различных культур, фруктовыми садами и густыми деревьями и построить новые города и села в местах, которые, казалось, были навеки отданы во власть «красных» и «черных» песков.

Но земля и климат здесь требуют от человека напряженного труда. Восток — это не только благословенный край вечной весны, цветов и райских птиц, каким его воспевают поэты. Средней Азии известен суровый характер континентального климата. В Казахстане, например, разница между абсолютными зимними и летними температурами достигает 90 градусов. Аральское море сковано льдом несколько месяцев в году, так же как и низовья Сырдарьи. Зимой бывает морозно и в Узбекистане, где температура может опуститься до минус 20 и даже минус 25 градусов. А летом здесь задыхаешься от жары при температуре больше 40 градусов в тени.

За пределами зеленых оазисов вас донимают солнце или ветер, а иногда и то и другое вместе. «Гармсиль» на таджикском и «афганец» на русском — юго-западный ветер, который приходит из Афганистана, поднимает пыльные смерчи, на километры вздымающиеся в небо. Тогда на земле далее трех метров уже ничего не видно.

Для песка не существует препятствий — он засыпает плантации, деревья, дома, дороги и железнодорожные пути. На протяжении веков человек борется здесь против пустыни, ветра и песков. В Каракумах, в 70 километрах от города Чарджоу, Институт пустынь Академии наук Туркменской республики имеет «песчаный заповедник» в 35 тысяч гектаров с расположенной в его центре научной станцией Репетек. Там изучаются природные явления, связанные с жизнью пустыни, ее фауной и небогатой флорой. В частности, здесь специально изучают саксаул, удивительное и странное дерево, которое растет прямо из песчаных дюн и, лишенное в обычном смысле слова листвы, стволом и ветвями походит на скелет. Однако сухое и вычурное, как обожженная и скрученная железная арматура, «дерево пустыни» исключительно полезно. Там, где ему удается пустить корни, оно эффективно укрепляет зыбучие пески.

В степях Казахстана зимние ветры тоже поднимают целые облака пыли, так что ничего не разглядишь. И когда-то в окрестностях шахт и медеплавильных заводов близ Балхаша существовал обычай подавать в непогоду через каждые 10–15 минут свистки, чтобы помочь людям не сбиться с дороги.

На этой земле, и так требующей от человека постоянного труда, случаются и катастрофы: здесь часты землетрясения. Самые страшные из них уже в наше время разрушили в 1948 году Ашхабад и в 1966 году — Ташкент. Вода, «каждая капля которой стоит алмаза», как говорится в пословице, часто приводимой как в оазисах, так и в пустыне, — подруга капризная и порой опасная. Случалось, что Сырдарья, Амударья или протекающий вдоль афганской границы Пяндж вдруг резко меняли свое русло. Там, где вчера текла река, назавтра мог остаться лишь мокрый песок бывшего русла, а река уже пробила себе новый проход, иногда в сотнях метров и даже в нескольких километрах от прежнего ложа.

Есть в истории и примеры еще более удивительных перемен. На этот раз в истории довольно удаленной. Так, мертвая долина Узбой между дельтой Амударьи и Каспийским морем, которая стала чем-то вроде гигантской соляной жилы толщиной в четыре метра, представляет собой русло бывшей речной протоки, по которой в древности происходил частичный сток вод Амударьи в Каспийское море. Греческий географ Страбон (63 г. до н. э. — 24 г. н. э.) описывает среди прочего навигацию на реке Оксус (древнее латинское название Амударьи), по которой суда могли идти вплоть до Каспийского моря.

В Средней Азии вода не часто проливается с неба. Чтобы найти ее, сохранить и использовать, всегда было нужно, как нужно и сейчас, постоянно за нее бороться.

Место встреч персов, греков, арабов, тюрков и некоторых других

Самарканд, один из главных городов Узбекистана, отпраздновал в 1970 году свою 2500-летнюю годовщину. По этому случаю на всех колхозных рынках продавались аппетитные лепешки, на золотистой и пахнущей пряностями корочке которых была выдавлена соответствующая знаменательному событию надпись.

Самарканд не единственный город Средней Азии, дата основания которого теряется во тьме времен. Около двух тысяч лет насчитывают также Бухара, Ташкент, Мары, Хива.

С VI по IV век до нашей эры персидские цари из династии Ахеменидов распространили свое владычество над территорией, которая раскинулась от Эгейского моря до Инда и включала в себя Среднюю Азию, а также часть южных областей современного Казахстана. За ней была территория степных племен — большей частью кочевников, которых греки называли скифами. Принято считать, что именно завоевания Александра Великого (356–323 гг. до н. э.) открыли глубины Азии, от Каспийского моря до Индии, и благодаря этому завязались первые культурные и торговые связи средиземноморского мира с Востоком.

Созданная Александром великая империя распалась впоследствии на три больших государства, одно из которых — Греко-Бактрийское царство (250–140 гг. до н. э.) — занимало часть современной советской Средней Азии, Ирана, Афганистана и Индии. Это греческое присутствие открыло, конечно, для Востока и Запада гораздо более широкие, чем раньше, возможности для общения. Взаимное влияние при этом возросло, но было бы ошибочно думать, что эти отношения начали устанавливаться лишь после македонских завоеваний. Расположенная между средиземноморским миром и Римской империей на западе, Индией и Китаем на востоке, Волгой и Сибирью на севере, Персией и Аравией на юге, Средняя Азия всегда находилась на пересечении великих торговых путей, цивилизаций и культур.

С берегов Средиземноморья до Мары и оттуда через Самарканд и Коканд бесконечные караваны верблюдов шли через перевалы Памира или по северному склону Тянь-Шаня в Китай. Тот же путь проделывали в обратном направлении. Лошадьми для своей кавалерии императоры Китая запасались в Фергане. Одному из эмиссаров китайских императоров мы обязаны наиболее древним описанием Ферганы, которую он посетил во втором веке до нашей эры. В своем отчете он рассказывает, что видел процветающие города, великолепные сады, что на орошаемых землях выращивают пшеницу, рис, люцерну и виноград.

Очень немногие караваны одолевали сразу весь путь. По дороге были расположены караван-сараи. Торговцы останавливались в них, отдыхали, а затем приступали к торговым операциям. С востока на запад шли предметы роскоши, в основном шелк и пряности (отсюда наименование «шелковый путь» и «путь пряностей»), а в противоположную сторону — ткани, кораллы, золотые и серебряные монеты.

Из Сирии, Греции, Аравии, Персии, Индии и Китая в Среднюю Азию неиссякаемым потоком прибывали путешественники, торговцы, солдаты. Здесь сталкивались, сосуществовали, смешивались и сменяли друг друга разные культуры и религии: прочно обосновавшиеся здесь греческие боги, маздаизм персов, чей пророк Заратуштра (Зороастр), без сомнения, родился в Бактриане, буддизм, появившийся в северной Индии, иудаизм и несторианское христианство — все это существовало вплоть до возникновения бурной приливной волны ислама. К этому наследству наиболее авторитетных цивилизаций эпохи добавился оригинальный вклад кочевников степей. Ведь они были не только завоевателями и разрушителями, какими их часто описывают, но и экономическими партнерами городов.

В середине IV века кочевники-скотоводы из Приуралья, образовавшие обширные племенные союзы, передвигаются на запад, дав толчок так называемому Великому переселению народов и дойдя в 451 году (под предводительством Атиллы) до Галлии. Позднее, в V веке, родственные им племена из восточного Ирана и Афганистана вторгаются в Среднюю Азию. Их многочисленная, быстрая, обладавшая чрезвычайной ударной силой кавалерия сметает на своем пути любые армии, опустошает города и деревни, сокрушает целые империи. Одно только имя гуннов заставляло трепетать обитателей стран, на которые они нападали. Частично перейдя на оседлый образ жизни и смешавшись с завоеванным ими населением, эти народы оставят глубокий след в Средней Азии и на юге Казахстана. Видимо, этим и объясняется разнообразие антропологических типов, которые там можно встретить сегодня, — от индоевропейского до монголоидного.

В VIII веке в Согдиане[9] и Хорезме появляются под знаменем ислама арабы. В течение пятнадцати лет они завоевали Месопотамию, Палестину, Ливию, вырвав также у Византийской империи две ее самые богатые провинции — Сирию и Египет — и разгромив персидское царство Сасани-дов. Во время второго броска на Запад они достигают в 670 году Кайруана. Завоевав Магреб, захватывают затем Испанию и Португалию. Кордова и Лиссабон были взяты в 711 году. В 721 году — арабы уже перед Тулузой.

На востоке они дошли до Инда, который, подобно Атлантике на западе, отметит пределы их империи. Но исламская религия распространится на еще большую территорию. Завоевание Средней Азии потребует от вооруженных миссионеров пророка гораздо больше времени и усилий, чем захват тех стран, где их принимали как освободителей, что чаще всего имело место в Северной Африке и в Испании. В то время как Иран эпохи Сасанидов был завоеван за 15 лет (635–651 гг.), в Средней Азии сопротивление длилось более полувека — Бухара и Самарканд были взяты на 60 лет позднее.

В противоположность тому, что произошло в Северной Африке, где арабское проникновение хотя и натолкнулось на сопротивление берберских племен, но в конечном итоге оставило в народной памяти лишь чувство благотворного избавления, в Средней Азии надолго сохранились воспоминания об ожесточенных битвах против захватчиков и о страшных репрессиях, которым они подвергли местных жителей, чтобы сломить их непредвиденное сопротивление. Эти акты вандализма с большим возмущением описал аль-Бируни, знаменитый историк, астроном и математик, родившийся в Хорезме в конце X века. Он сообщает, что главнокомандующий арабскими армиями приказал предать смертной казни всех ученых, знавших историю своей страны, чтобы изучать доисламские времена стало невозможным. Это кровавое насилие контрастирует с обычным поведением арабских завоевателей. Нет сомнения, что в этом регионе они столкнулись с обществом, которое не пострадало от последствий распада Римской империи и которое сохранило очень высокое представление о своих собственных ценностях, а следовательно, ни в коей мере не было готово принять иностранное вторжение как благодеяние небес.

Арабский язык, который в то время становится общепринятым языком западных провинций (от Марокко до Ирака), не заменяет ни в Иране, ни в Средней Азии иранских и тюркских наречий, на которых там говорят. Язык пророка, естественно, станет языком религии и власти, художников и образованных людей, но никогда — языком народных масс, тем не менее довольно быстро обращенных в ислам. Контрастируя с жестокой суровостью периода завоеваний, мусульманский прозелитизм терпимо относится к существованию других культов: зороастризма, шаманизма, иудаизма и христианства. Так, в Самарканде, Мары и Герате (Афганистан) епископства сохраняются до 1405 года.

Арабская империя, которая включает в свои пределы наиболее передовые страны эпохи и обеспечивает в них мир и безопасность, позволяет активизировать деятельность на традиционных торговых путях, которые, проходя через Среднюю Азию, связывают Запад с Востоком.

Развиваются также, отношения с Россией и Скандинавией. Благодаря пути из «варяг в греки», ведущему из Новгорода в Византию, торговцы из Средней Азии получают возможность торговать с жителями Севера. В самой Средней Азии специалисты из всех районов арабской империи участвуют в разработке железных, свинцовых и медных руд, которые здесь открыты. В этот же период происходит исключительный расцвет искусства и науки. В Бухарской, Самаркандской и Хивинской провинциях — там, где теперь находятся земли Узбекистана, — рождаются самые крупные деятели того, что на Западе принято называть «арабской цивилизацией». Выражение это, однако, здесь непригодно. Действительно, если арабы много дали, то они и много получили от покоренных ими народов, обладавших очень высокой и очень древней культурой. К этому наблюдению можно добавить другое: если арабский язык долгое время был от Атлантики до Индии языком культуры — как им был латинский язык для образованных людей Запада, — то большое число философов, астрономов, математиков, географов, которых словари относят к пантеону «великих арабских ученых», на самом деле происходят из других народов, чьи потомки живут сегодня в советской Средней Азии, Иране и Афганистане.

Золотой век этого интеллектуального расцвета относится к эпохе государства Саманидов (875–999 гг.) со столицей в Бухаре, которое объединяло Среднюю Азию, часть Ирана и Афганистана. Именно во времена правления Саманидов такие крупнейшие деятели культуры, как поэт Рудаки и философ аль-Фараби, пишут на языке фарси, не будучи при этом, как о них еще и сейчас говорят, собственно «персидскими авторами». Арабский язык остается наряду с фарси языком ученых.

Среди мыслителей Востока X и XI веков выделяется личность, которая стоит в ряду наиболее замечательных во всей мировой истории. Речь идет об Абу Али Хуссейне ибн Абдаллахе ибн Сине, известном на Западе под именем Авиценна и прозванном своими современниками «Аш-Шейх АрРаис» — «главой мудрых», а также «князем врачей». Этот философ, теоретик медицины, астроном, поэт и музыкант родился в 980 году в Афшане, близ Бухары. Авиценна смолоду изумлял окружающих врожденным умом и поразительной памятью. Его врачебные таланты открывают ему двери дворца саманидского правителя Бухары. Он лечит и излечивает князя и получает право пользоваться его библиотекой, славившейся на Востоке так же, как ширазская в Персии. Говорят, что, когда бухарская библиотека сгорела, люди успокаивали друг друга словами: «Святилище мудрости не погибло, оно перешло в голову Аш-Шейха Ар-Раиса…»

Авиценна, проживший пятьдесят семь лет (980—1037 гг.), писал и диктовал каждый день по пятьдесят страниц, порой в самых невероятных условиях. До нас дошло сто шестьдесят его произведений, но известно, что он написал четыреста пятьдесят шесть книг на арабском языке и двадцать три на языке фарси. Его главная книга — «Канон медицины» — энциклопедический синтез всех медицинских знаний той эпохи. Наследие греческих, персидских, арабских и индийских ученых занимает в ней самое достойное место. В этом произведении можно, кроме прочего, найти точные сведения об исследовании глаза, сердца, таких опасных болезней, как менингит, апоплексия, сыпной тиф, плеврит и т. д. Авиценна, обладавший гениальной интуицией, выдвинул гипотезу о существовании невидимых организмов, передающих некоторые заразные болезни. На другие языки «Канон» переводился восемьдесят восемь раз. Много веков он был основной книгой для изучения медицины в университетах Европы, Авиценна делал акцент на реалистические аспекты учения Аристотеля и оказал значительное влияние на развитие европейской мысли, боровшейся на пороге Возрождения против засилья схоластики.

Его современник Абу Рейхан Мухаммед ибн Ахмед аль-Бируни (973—1048 гг.) — другая выдающаяся фигура в истории Средней Азии. Он родился в пригороде Кята, бывшей столицы Хорезма, и очень быстро стал известен за пределами своей страны и всего Востока. Его произведения посвящены математике, астрономии, геометрии, фармакологии, истории. Он был одним из первых (до Коперника), кто описал Солнечную систему, исходя из гелиоцентрической концепции и вращения Земли. И тем не менее его имя теперь ничего не говорит широкой западной публике. А ведь аль-Бируни был в средние века синонимом самой высокой науки.

Имя узбекского математика и астронома IX века Мухаммеда бен Мусы аль-Хорезми, родом из Хивы, было тоже прославлено, а потом предано забвению. Однако его математические работы и открытия имели в ученом мире такой резонанс, что его латинизированное имя легло в основу термина «алгоритм». Написанный Хорезми трактат «Китаб аль-джебр валь мукабала» («Книга о восстановлении и противопоставлении») долгое время служил основным руководством по алгебре в странах Европы. От названия действия «аль-джебр» произошло современное слово «алгебра» — раздел математики, основы которого он заложил.

Из той же плеяды гениев был и Абу Наср Мухаммед ибн Тархан аль-Фараби (870–960 гг.), считавшийся до Авиценны одним из самых великих философов и оказавший на него большое влияние. Будучи переводчиком Аристотеля, он не только комментировал произведения последнего, но и создал свою собственную философскую систему, в основу которой было положено сочетание аристотелизма с неоплатоническим учением об эманации. Он сочинил множество социально-этических трактатов, а также «Большой трактат о музыке» — важнейший источник сведений о музыке Востока и древнегреческой музыкальной системе.

Эти несколько имен не исчерпывают длинный список мыслителей и ученых — выходцев из Средней Азии, которые внесли ценный вклад во всеобщую цивилизацию. Нет необходимости перечислять здесь их всех, напомним лишь, что они оставили своим народам огромное культурное наследие.

В X–XII веках отмечается появление новых тюркских династий. Это Газневиды, государство которых было основано в 962 году саманидским полководцем Алп-Тегином, объявившим себя самостоятельным правителем г. Газни (в юго-восточном Афганистане). Расцвета это государство достигло при Махмуде Газневи (998—1030 гг.) и Селъджукидах (их предводитель Сельджук жил в X — начале XI века). Последние, располагавшиеся первоначально в долине Сырдарьи, получили на вассальных условиях от государства Газневидов земли в Хорасане, а затем против них восстали. Одержав победу, династия Сельджукидов, ставшая полностью суверенной, достигает наибольшего могущества в конце XI века, распространив свое владычество не только на большую часть Средней Азии, но также на Иран, Азербайджан, Курдистан, Ирак, Сирию, Палестину, Малую Азию, Армению и Грузию. Со временем государство Сельджукидов слабеет. Раздробленное на султанаты, оно погибает под натиском каракитаев и других тюрко-монгольских племен. Примерно в это же время, после образования государства во главе с Чингисханом, начались монгольские завоевания. В 1207–1211 годах монголами были подчинены народы Сибири и Восточного Туркестана. В 1219 году монгольское войско во главе с Чингисханом вторглось в Среднюю Азию. Монгольские отряды взяли Отрар, Ходжент, Ургенч и другие города. Бухара и Самарканд сдались без боя. В 1221 году взятием Хорезма завоевание Средней Азии было завершено. Сорок лет спустя монгольская империя распространяет свою власть на огромные территории — от Кореи до Европы. Кроме Средней Азии, Ирана, Закавказья и Крыма, она включает в себя часть Китая, России, Ближнего Востока вплоть до Евфрата. Непобедимая конница монголов сокрушает и Арабский халифат. Они взяли его столицу Багдад (1258 г.), разграбили ее и казнили халифа, командора верующих.

После смерти Чингисхана, согласно распоряжениям великого завоевателя, его владения были поделены между четырьмя его потомками. Его внук Батый станет править государством Золотая Орда, под властью которой окажется южная и центральная части России. Один из его сыновей — Джагатай — станет первым монгольским ханом — правителем Средней Азии. Монголы оставят в опустошенных их войсками странах страшное воспоминание о разрушениях и бесконечных кровавых бойнях. Но, будучи немногочисленными, они вынуждены постоянно пополнять свои военные отряды местными жителями. Поэтому в армии Чингисхана очень скоро станет больше солдат тюркского происхождения, чем монголов.

Прекрасные наездники и яростные вояки, кочевники степей мало чему могли научить покоренные народы, обладавшие древней культурой. Именно этим объясняется то, что, несмотря на великие разрушения, массовые бойни и повсеместное опустошение, именно побежденные, восстав из руин, навязывают в конечном итоге победителям свои нравы, свою культуру и свою религию.

Империя, созданная Чингисханом и его наследниками, рушится в конце XIV века. Орудием этого падения явился тюрко-монгольский князь из тюркизированного монгольского племени барлас, среди предков которого, говорят, был и первый монгольский император. Его имя, Тимур-ленг («Тимур-хромец»), превратившееся во французском в «Тамерлан», как и имя Чингисхана, заставляло трепетать народы, против которых он бросал свою страшную кавалерию. За тридцать пять лет — с 1370 года, когда, избавившись от соперников, он провозглашает себя эмиром Заоксиании и начинает единолично править от имени потомков Чингисхана, до 1405 года, когда он умер, — Тимур восстанавливает, но уже под своей властью, бывшую монгольскую империю. В результате беспрестанных военных кампаний он распространяет свое владычество на территорию, раскинувшуюся от Индии до Волги и от Сирии до Китая. Смерть настигает его на семидесятом году жизни, когда, вернувшись из разрушительного похода в полностью разграбленные им Анкару, Дамаск и Багдад, он готовится возглавить уже начавшийся в 1404 году поход на Китай.

Говоря о правлении Тимур-ленга, историки прежде всего описывают ужасающие убийства и кровавые грабежи, с которыми ассоциируется его имя: стертые с лица земли города, сожженные деревни, угнанные и обращенные в рабство или обезглавленные победителями жители. Долго будут помнить о тысячах отрубленных голов, которые он заставлял укладывать в пирамиды перед воротами городов и на дорогах, чтобы повсюду, когда произносили его имя, во врага вселялся ужас. Следует, однако, сказать, что варварские нравы в те времена характеризовали не одних только воинов Тимура, и было бы несправедливым осветить лишь этот аспект его личности. В противоположность Чингисхану, военачальнику и политику, единственной страстью которого были битвы и победы, Тимур был также человеком образованным и любителем искусств, заботившимся о том, чтобы превратить свою столицу — Самарканд — в город величественный и красивый, достойный его империи.

Так, подчинив Дамаск и другие отмеченные высокой цивилизацией города, он заставляет переселиться из них в Самарканд тысячи художников, архитекторов и различных ремесленников, которые великолепно украсят столицу и другие города империи Тимура. Купола, покрытые майоликой и мозаикой цвета голубой лазури, сверкающие в небе Самарканда, Хивы, Бухары, узорчатые, как кружева, стены мечетей и медресе и поныне свидетельствуют о прошлом великолепии. В Самарканде до сих пор возвышаются гигантские руины мечети Биби-Ханым, носящей имя любимой жены Тимур-ленга. Это гигантское сооружение — не одна, а целый комплекс мечетей, связанных между собой галереями, которые поддерживали четыреста мраморных колонн. Мечеть, строительством которой Тимур-ленг решил ознаменовать свои победы в Индии, была воздвигнута слишком поспешно и сильно подверглась губительному воздействию времени, а точнее говоря, частым в этом районе землетрясениям. Но в 1404 году, когда заканчивалось ее сооружение, она считалась наиболее грандиозным зданием, когда-либо построенным во всей империи. «Ее купол, — писал один из поэтов, — был бы единственным в своем роде, если бы небо не повторяло его, а ее арка была бы единственной, если бы ее не повторял Млечный Путь!»

В том же духе наследники Тимура украшают Самарканд и Бухару другими, не менее чудесными памятниками. По решению властей в советском Узбекистане сейчас ведутся гигантские работы, чтобы обеспечить не только сохранность этих памятников, но и их реставрацию.

В династии Тимуридов выделяется как правитель, стоящий в стороне от других, Улугбек (1394–1449 гг.). Внук великого победителя, он не только строитель (Самарканд и Бухара обязаны ему многочисленными мечетями и медресе), но также поэт и разносторонний ученый — математик, историк и прежде всего гениальный астроном. Окруженный целой плеядой ученых, он до самой смерти работал в своей уникальной обсерватории, построенной по его приказу на вершине холма, примерно в восьми километрах от Самарканда.

После Улугбека Тимуриды правят еще около пятидесяти лет. При их дворе блещут другие деятели науки, писатели и поэты, самого знаменитого из которых, Алишера Навои (1441–1501 гг.), узбеки и другие народы тюркского происхождения считают основателем своей литературы. Поэмы Алишера Навои, и особенно одна из них — «Фархад и Ширин», о пламенной любви богатыря Фархада к армянской красавице Ширин, — входят в золотой фонд классической литературы Средней Азии. Чувственность, которой дышат эти стихи, музыкальность их ритма, которые очаровывали современников, и сегодня заставляют трепетать сердца узбеков. Ни у одного поэта, говорят они, не было лучшего псевдонима — «Навои» значит «гармоничный».

Но в стихах Навои слышна не только создающая величайшее очарование восточная музыка. В поэтических аллегориях по поводу одиночества влюбленных ощущаются акценты, которые отражают сочувствие к страданию ближнего, отвращение к насилию, к тирании и эксплуатации людей. Понятно, почему граждане советского Узбекистана пять столетий спустя так высоко ценят Навои и его наследие, чувствуют духовную общность с великим национальным поэтом.

Алишер Навои умирает через год после падения династии Тимуридов (1500 г.). Последний удар сильно ослабленному государству последнего наследника Тимур-ленга наносит предводитель узбекского племени Шейбани-хан. За сто лет владычества Шейбанидов (1500–1598 гг.) упадок еще больше усиливается. Вместо единого государства образуются почти независимые соперничающие княжества, ведущие между собой опустошительные войны с целью вырвать друг у друга территорию и уделы, как поступают герцоги, графы и маркизы в феодальной Европе. Политическая нестабильность сказывается на торговле и ремеслах, которые приходят в упадок, в то время как в деревнях усиливается нищета, а на путях, по которым перевозился шелк и пряности, становится все меньше караванов. За экономическим спадом следуют оскудение и упадок культуры и науки.

Когда в XIX веке царская Россия решает распространить свое влияние вплоть до границ Средней Азии с Персией, к которым тянется из Индии и британский империализм, она не находит перед собой никакой силы, способной оказать ей серьезное сопротивление.

Застой, а затем исторический упадок региона, так долго находившегося в авангарде человеческого прогресса, ставят несколько вопросов. Как это горнило наиболее блестящих цивилизаций, этот традиционный связующий пункт между Востоком и Западом, благодаря которому Европа познала столь важные изобретения, как шелк, бумага, порох, фарфор, мог дойти до глубокого упадка? Каким образом могущественные государства, которые производили сами и накапливали у себя захваченные у других сказочные богатства, могли настолько захиреть, что в XIX веке уже представляли собой не более чем конгломерат изолированных княжеств, погрязших в нищете и словно застывших в собственном прошлом. Но эти вопросы можно поставить не только в отношении Средней Азии. Они закономерны и для других стран «третьего мира» — с не менее интересными историей и культурой, — расчлененных на стыке XIX и XX веков агрессивной Европой, находившейся в зените капиталистической экспансии и жадно стремившейся обеспечить себе владычество над миром, используя свою материальную и техническую мощь.

Чтобы понять историческую эволюцию бывшего Мавераннахра и соседних с ним стран, рассмотрим некоторые присущие им характерные черты.

Прежде всего следует напомнить о том, с чем люди в Средней Азии столкнулись уже на заре первых цивилизаций — что здесь основы всей жизни, всякого богатства и любого развития зависят от воды. Именно ее наличие или отсутствие определяют процветание или упадок городов и царств. Экономическая история Средней Азии — это прежде всего история изменений, происходивших на ее орошаемых площадях. Последние либо увеличивались благодаря созданию новых водохранилищ и каналов, либо уменьшались. В долгие периоды мирного развития происходило расширение и улучшение ирригационных систем, увеличивались обрабатываемые площади, что способствовало процветанию страны. Но одной-единственной войны или нашествия кочевников оказывалось достаточно, чтобы за несколько лет уничтожить плоды прогресса, накопленные за долгие века, и отвоеванные у пустынь обрабатываемые площади снова покрывались песком. В Средней Азии, где дожди редки, воду нужно обязательно «одомашнить», то есть направить в нужные места, беречь и сохранять с помощью сложнейших сооружений, управление которыми требует четкой и налаженной организации. «На земле, населенной людьми, — писал в 1903 году в парижском «Ревю де сэнтез» географ Поль Видаль де Ла Блаш, — есть места, где окружающая природа в известном смысле лишь терпит человека, который либо пробавляется ненадежной добычей, которую приносит рыбная ловля и охота, либо его существование зависит от просачивания воды через толщу пустыни». Но вдоль рек и там, где труд и знания человека помогли задержать и использовать во благо воду, пустыня преображается в зеленый рай, который восхищает чужеземцев. Как писал один арабский географ, посетивший в X веке долину Зеравшана, «в этой стране Согда можно путешествовать восемь дней подряд, не выходя из чудеснейшего сада: деревни, поля, дающие богатый урожай, плодоносящие сады, пересекающие их в разных направлениях ручьи, сверкающие на солнце водохранилища и каналы являют собой картину изобилия и счастья». Это «изобилие» и «счастье» веками покоятся на владении не землей, а водой и на ее распределении. Когда государство сильно, как это было во времена персидской империи Ахеменидов — в частности, во время правления Дария I (522–486 гг. до н. э.) — или во время правления династии Саманидов и в раннее правление Тимуридов, оно обеспечивает как поддержание, так и расширение ирригационных систем и тем самым процветание региона. Но процветание, не одинаковое для всех: реальное для князей и богачей, которые владеют источниками и орошаемыми землями, и мифическое для тысяч рабов, которые гнут спину, чтобы поддерживать арыки и каналы, находящиеся под постоянной угрозой завала песком. Это процветание сомнительно и для бедных крестьян, задавленных всевозможными налогами. Понятно, что войны и внутренние неурядицы могут гораздо легче и на более длительный срок разрушить такого рода экономический фундамент, чем тот, который установился в других странах, где земля, «орошаемая небом», несмотря на все превратности судьбы, почти сразу же бывает готова для обработки. Здесь же, когда каналы и ирригационные сооружения уничтожены, нужны годы тяжелейшего труда, чтобы восстановить их и вернуть земле ее плодородие.

Имелись и другие, внешние факторы, которые все больше способствовали ускорению процесса упадка региона. Речь идет о последствиях Великих географических открытий. После плавания Васко да Гамы стало очевидно, что, следуя морем вдоль берегов Африки, можно достичь Индии и Китая гораздо легче и с меньшими затратами. Для международной торговли все чаще используются морские пути, а с открытием Америки все более возрастающая часть этой торговли ответвляется на Запад. В этих условиях дороги, которые веками объединяли Восток и Запад, теряют свое значение, а страны, через которые они проходили и основой богатства которых они являлись, служа поворотными кругами для обмена между цивилизациями, будут на века отброшены за рамки новых великих течений в мире. О сказочных караванных путях перестанут говорить, а сами они будут забыты и стерты, как стирает в пустыне ветер старые следы.

Шествие царей в Среднюю Азию

Когда в первой половине XIX века цари обращают свои взоры к Средней Азии, которую называли тогда Туркестаном, из сменявших друг друга великих империй там остаются лишь земли, разделенные на три феодальных государства, чьи границы меняются согласно ритму постоянных войн между их князьями — бухарским эмиром, хивинским и кокандским ханами.

Бухарский эмират (или Бухарское ханство), который контролировал Зеравшанскую долину, расположенную на территории современных Узбекистана и Таджикистана, был основан предводителем узбекского племени Мухаммедом Рахимом, принявшим титул эмира — первым из правителей династии Мангыт, которые в 1753 году сменили династию Аштарханидов. Время правления Мангытов отмечено успешной борьбой с феодальной раздробленностью, но и усилением феодального гнета, что приводит к ряду крупных народных восстаний. В правление эмира Хайдара (1800–1826 гг.) начались войны с Хивой, а затем с Кокандом, продолжавшиеся вплоть до присоединения Средней Азии к России. Мангыты будут у власти до 1920 года, когда была образована Бухарская Народная Советская Республика.

Хивинское ханство, расположенное в низине Амударьи, было сильно обедневшим наследником Хорезмского государства. Последняя из царствовавших там династий, основанная ханом Ильтузером, пробудет у власти тоже до самой революции.

Наконец, Кокандское ханство, занимавшее земли в Ферганской долине и частично в современной Киргизии, было основано ханами из узбекского племени минг. Наибольшей политической и территориальной мощи Кокандское ханство достигло при ханах Алиме (1800–1809 гг.), Омаре (1809–1822 гг.) и Мадали (1822–1842 гг.). В начале XIX века правители Коканда аннексировали важный город Ташкент, взятие которого впоследствии царскими армиями положило начало русской колонизации.

Между тремя этими ханствами не было никакой координации действий. Внутри каждого из этих государств не существовало никакого этнического, а уж тем более «национального» единства в современном смысле слова. Они представляли собой конгломерат различных племен и этнических групп, где соседствовали и общались друг с другом узбеки, туркмены, таджики, татары, казахи, киргизы, евреи. В начале XIX века население трех ханств насчитывает около четырех миллионов жителей, а спустя пятьдесят лет — пять миллионов. Наиболее населен Бухарский эмират — там было три миллиона жителей. За ним идут Кокандское (полтора миллиона жителей) и Хивинское (полмиллиона жителей) ханства. Наиболее населенными районами являются оазисы и орошаемые долины вблизи «дающих жизнь» рек — Сырдарьи, Амударьи и Зеравшана. А в пустынях, степях и горах лишь кочевые племена перегоняли свои стада по безводным пастбищам, которые терялись за горизонтом.

На подданных этих трех государств — степных пастухах, дехканах (бедных крестьянах), ремесленниках и мелких торговцах городских поселений — лежал одинаковый гнет — всякого рода налоги, выплачиваемые сельскохозяйственными продуктами, деньгами или подневольным трудом. Им дорого обходились почти непрерывные войны, которые вели их князья. Кроме части урожая, которую крестьянин был обязан отдать баю, и подневольного труда на землях крупных феодалов, он должен был бесплатно очищать и поддерживать арыки и оросительные каналы, получая взамен, но не бесплатно, а за немалые деньги скудную порцию воды. Крестьянин также был обязан участвовать в строительстве и починке дорог, мостов, общественных зданий и мечетей.

Когда чаша нужды и гнева переполнялась, разражались бунты. Они становятся особенно частыми после 1820 года. Так, с 1821 по 1825 год не прекращаются восстания против бухарского эмира узбекского племени китай-кипчаков. В 1826 году восстают ремесленники Самарканда. В 1827 году нападают на ханских солдат хивинские горожане и крестьяне. Массовые выступления населения имели место между 1856 и 1858 годами на юге Казахстана. В 1858 году казахские племена, доведенные до отчаяния алчностью сборщиков налогов кокандского хана, приступом берут город Туркестан.

Имеется документальная запись этого события, оставленная русским путешественником Н. А. Северцовым, который во время восстания был захвачен в плен солдатами кокандского хана. Причиной народных выступлений он считает невыносимый феодальный гнет. Другой свидетель — географ А. И. Небольсин, в записках, датированных 1850 годом, отмечает, что население трех ханств живет в условиях чрезвычайной бедности и угнетения и что богатые торговцы стараются всеми средствами скрыть свои богатства из страха стать жертвами алчности чиновников, находящихся на службе у хана.

Напомнить эти исторические факты совсем не лишне, потому что при всей своей очевидности они тем не менее принимаются далеко не всеми. Некоторые «специалисты»[10]пытаются и в наши дни представить относительным то безысходное состояние отсталости и угнетения, в котором находились народы Средней Азии. А это позволяет заранее и одним росчерком пера приуменьшить гигантский скачок вперед, совершенный после революции.

В то время как Туркестан продолжал пребывать в средневековом оцепенении, Россия во второй половине XIX века становится на путь интенсивного капиталистического развития. Старые структуры царской империи распадаются, но получают развитие новые отрасли производства и новые экономические отношения, вызванные к жизни развитием крупной индустрии.

Отмена в 1861 году крепостного права не принесла крестьянам подлинного освобождения. Земля осталась в помещичьем владении, что обрекло огромные массы сельских жителей на беспросветную нищету. Часть из них вливается в городскую армию наемного труда. Другие безземельные крестьяне тысячами переселяются на восток, в частности в Казахстан. Царские власти извлекают из этого двойную выгоду: с одной стороны, они избавляются от массы нищих и беспокойных, а следовательно, опасных крестьян, а с другой стороны, закрепляют оккупацию завоеванных на востоке территорий, создавая здесь постоянное русское присутствие.

Среди других побуждений, которые заставляют Россию все больше интересоваться Средней Азией, проглядывает необходимость найти рынок сбыта для изделий вновь созданной индустрии, поскольку свой рынок слишком ограничен, а Европа и Соединенные Штаты для русского экспорта, в частности для экспорта текстильных изделий, остаются закрытыми.

Еще до того, как начинаются собственно военные захваты, дипломатическая и другая деятельность по сближению России и Средней Азии приносит практические результаты: если в начале XIX столетия сумма всего экспорта России в Среднюю Азию не превышала одного миллиона рублей, то в 1850 году она достигает пятнадцати миллионов рублей. И наоборот, стоимость товаров, импортированных Россией, возрастает за то же самое время с двух до десяти миллионов рублей. Оренбург, старинный город-крепость, становится одним из привилегированных центров торгового обмена. Здесь покупаются и продаются ткани и металлы, кожи и бумажная масса, шелка и меха.

К середине XIX столетия появляются и различные промышленные, коммерческие или транспортные компании, ведущие дела между Россией и Средней Азией, которые специализируются на экспортных или импортных операциях.

Русский интерес к землям Туркестана позже еще более увеличится — по причине внешних обстоятельств. Парижский договор 1856 года, положивший конец Крымской войне (1853–1856 гг.), во время которой франко-английские союзники, выступившие на стороне Турции, столкнулись с русскими войсками, закрывает России всякий выход на Балканы и в Средиземноморье. Тяжелые условия мира, которые были навязаны России, косвенно способствуют перемещению ее претензий из Европы в Среднюю Азию.

К этой стратегической переоценке позиций России вскоре добавляется новая причина, заставляющая ее как можно скорее утвердиться в Туркестане: продолжающаяся в Соединенных Штатах Гражданская война (1861–1865 гг.) лишает Россию хлопка, необходимого для ее текстильных заводов. В 1862 году Средняя Азия поставляет России лишь около 40 процентов необходимого ей сырья. Овладев Туркестаном и усиленно эксплуатируя его население, русские промышленники могли бы стать независимыми от производителей американского и египетского хлопка.

Развивающийся русский капитализм сталкивается, следовательно, в XIX столетии с теми же проблемами, что и Западная Европа. В рамках мировой конкуренции, которая усиливается с ростом большой индустрии, он тоже должен искать возможности для сбыта своих товаров, а вместе с тем и новые источники сырья. Таким образом, русская экспансия в казахских степях и в Средней Азии аналогична тому, что происходило в Африке, в Южной и Юго-Восточной Азии, когда туда проникали великие державы Запада. Но при этом имеются определенные различия: когда французы водворялись в Индокитае или на Мадагаскаре, когда англичане захватывали Индию, а голландцы — Индонезию, они сражались за тысячи километров от своих границ, и им нужно было пересечь океан, чтобы достичь чужих краев. Русские же никогда не были совершенными чужаками для своих азиатских соседей и даже долго жили в одной и той же тюркомонгольской империи, под гнетом которой Россия изнемогала целых 250 лет. Однако не стоит, как это легко делают некоторые на Западе, преувеличивать «азиатское» влияние, сказывавшееся на русских в период долгого монголо-татарского ига. История и исконная культура России, напротив, показывают, что именно длившееся веками сопротивление чужеземному гнету позволило ей, несмотря на все несчастья, остаться верной себе. Надо иметь в виду и то, что Россия, как во времена, когда она находилась под властью азиатских ханов, так и освободившись от них, стояла на перекрестке двух миров, и это положение, конечно, оказывало на нее свое влияние.

В 1552 году татарская столица Казань была взята Иваном Грозным. С этого момента начинается продвижение войск России на юг и на восток; к концу XVII века они дойдут до Тихого океана. Эта экспансия — с ее фазами мира и войны, — естественно, сопровождается интенсификацией торговых, социальных, политических и культурных отношений с племенами и этническими группами присоединенных районов. Разумеется, это — отношения победителей с покоренными, угнетателей с угнетенными, но далеко не все русские колонисты, которые устраиваются на жительство, например, среди казахов, живут в роскоши. Часто это бывшие крепостные, и построенные ими поселки напоминают о нищете деревень, которые они покинули у себя на родине.

Освоение земель, которые располагались на территории современного Казахстана, побуждает царей установить более регулярные экономические и политические отношения с соседними государствами Средней Азии. Во второй половине XVI века в эти ханства направляются из России восемь официальных миссий. В XVII веке в Москве было принято двенадцать делегаций из Хивы и тринадцать из Бухары. Роль этих посольств выходит за рамки простых протокольных обменов между царствующими правителями, а также вопросов, касающихся урегулирования пограничных споров или заключения торговых договоров. Например, в XVII веке в результате переговоров между полномочными представителями царя и эмира был заключен договор, позволявший торговцам, ремесленникам и крестьянам — выходцам из Бухары и Ташкента — устраиваться на жительство в районах Оренбурга, Астрахани и в Башкирии, где они получали от русских властей концессии.

И только в XIX веке намерения царей в отношении собственно Средней Азии начинают проявляться в форме определенной военной активности. В ноябре 1839 года в Хиву направляется экспедиция, руководимая оренбургским губернатором генералом В. А. Перовским. По песчаным барханам передвигаются пять тысяч солдат, сопровождаемых двумя тысячами помощников-казахов, которые погоняют десять тысяч верблюдов, груженных снаряжением и провизией. Несмотря на столь значительные средства, кампания заканчивается для русских катастрофой. Живыми возвращаются в Россию меньше двух тысяч солдат. Другие погибают в пустыне под ударами войск хивинского хана или умирают от холода и болезней в условиях исключительно суровой зимы. Несмотря на провал, царское командование вскоре подготавливает вторую экспедицию. Но еще до того, как она выступила, хан запросил мира. Он обязался освободить из тюрем пленных и следить за тем, чтобы выходцев из России не захватывали больше в плен и не превращали в рабов. Хива в то время была самым крупным рынком рабов в Средней Азии.

Начиная с 1860 года, при Александре II, на юге Казахстана строится ряд крепостей, предназначенных как для того, чтобы держать под контролем уже подчиненные земли, так и для того, чтобы создать базу для новых территориальных захватов. Самый восточный из этих форпостов получает имя Верный. Вокруг казармы и окружающих ее строений вырастет поселок, который десятилетия спустя станет под именем Алма-Ата столицей Казахской Советской Социалистической Республики. В начале 1860-х годов начинается наступление царских войск на территорию Узбекистана. Первоначально военные действия развернулись против Кокандского ханства и завоеванных им ранее земель. Осенью 1862 года русские войска вступили в Пишпек (ныне г. Фрунзе), летом 1863 года захватили крепость Сузак, весной 1864 года — г. Аулие-Ата и г. Туркестан. В сентябре 1864 года был штурмом взят Чимкент, а в мае 1865 года — Ташкент. Затем были разбиты бухарские войска, двигавшиеся к Ташкенту. Бухарский эмир провозглашает тогда «газават» (священную войну) и призывает к участию в ней жителей Кокандского ханства, а также Хиву, Турцию, Афганистан и Индию. Генерал Кауфман, который командует русскими армиями, очень быстро захватывает бухарские города Ура-Тюбе и Джизак, крепость Янчикурган и принуждает эмира к переговорам. Последний уступает России (по мирному договору 1868 года) долины в среднем течении Зеравшана с городами Ходжент, Ура-Тюбе, Джизак, Каттакурган, Самарканд и выплачивает своим противникам репарации в размере пятисот тысяч серебряных рублей. Он также обязуется не взимать с товаров, поступающих из России или идущих в нее, налоги, превышающие пять процентов их стоимости. По сути дела, победа генерала Кауфмана превратила эмират в протекторат, что и было зафиксировано позднее в официальном договоре.

Менее чем через пять лет настала очередь Хивинского ханства, которое рушится под ударами русских армий. Хан отказывается от борьбы, приказав открыть ворота своей столицы, и, согласно мирному договору, навязанному ему в августе 1873 года, признает себя «покорным слугой императора всея Руси». Кроме того, он уступает ему свои владения на правом берегу Амударьи, предоставляет ему полную свободу навигации по этой реке и обязуется выплатить дань в размере двух миллионов рублей. Хан заявляет о своем решении отменить рабство и дает победителям право построить склады, фабрики и портовые сооружения на левом берегу Амударьи. Русские караваны и торговцы смогут отныне свободно передвигаться по территории ханства, которое гарантирует им безопасность и освобождение от таможенных сборов.

Пройдет еще три года, и в 1876 году генерал Кауфман, воспользовавшись тем, что страну потрясали восстания, вызванные тиранией ханской администрации, аннексирует все, что еще оставалось от территории Кокандского ханства. Отныне вся бывшая территория Коканда станет частью образованного в 1867 году Туркестанского генерал-губернаторства.

Теперь настала очередь туркменских земель. Военный министр Александра II граф Д. А. Милютин заявит в 1880 году, что без взятия Туркмении Кавказ и Туркестан навсегда останутся расчлененными. Начало тому было положено еще в 1869 году, когда русские войска высадились на восточном берегу Каспийского моря и основали город Красноводск. В январе 1881 года встретившие упорное сопротивление войска генерала М. Д. Скобелева захватили крепость Геок-Тепе, а несколькими днями позже царскими войсками был занят аул Асхабад (современный Ашхабад). Многие районы Туркмении присоединились к России добровольно, среди них Мерв (Мары), старинный город — в прошлом один из этапов шелкового пути. В 1882 году на территории Туркмении была образована Закаспийская область с центром в Асхабаде, которая позднее вошла в состав Туркестанского края.

Царская империя имеет теперь общую границу с Персией и Афганистаном, и это не нравится другой великой державе — Англии, властительнице Индии. Нельзя сказать, что соперничество двух империалистических держав обнаруживается лишь с приближением царских войск к британской зоне влияния. На самом деле, как по экономическим, так и по стратегическим причинам, Россия и Великобритания противостояли друг другу в Средней Азии еще до того, как русские армии распространили свои завоевания до границ с Персией. Уже с 1838 года английские агенты, действуя из Герата в Афганистане, проникают в окружение ханов и бухарского эмира, разъезжают по стране, собирая разведывательные данные об оборонных возможностях военных крепостей и местных армий. Англия испытывает великое искушение завладеть всем регионом. Лондонские газеты уже подготавливают к этому общественное мнение, напоминая о святой необходимости «защитить Индию, жемчужину короны», и сдержать русских, угрожающих ее безопасности. Чтобы обеспечить себе здесь союзников и нанести поражение русскому торговому проникновению, англичане практикуют политику самого настоящего «демпинга». Так, в Бухаре они продают английские ткани дешевле их себестоимости, чтобы преградить дорогу русским товарам. Однако непредвиденные обстоятельства помешают англичанам осуществить их более агрессивные планы. Это прежде всего яростное сопротивление в 1838–1842 годах афганцев, помешавших английским войскам продвинуться к берегам Амударьи. Во время Крымской войны Лондон вновь предусматривает посылку значительного экспедиционного корпуса через Грузию в Среднюю Азию, но сталкивается здесь с непреодолимым препятствием: Франция отказывается сотрудничать в осуществлении этого проекта, и Англия вынуждена отказаться от своих замыслов. Позднее восстание сипаев, которое потрясает Индию (1857 г.), связывает ей руки и заставляет направить большую часть сил на усмирение индусов.

Ловко избегая прямых столкновений со своим колониальным соседом и конкурентом, иногда находясь с ним на грани войны, русские государи в конце концов достигают афганской границы. В те дни лорд Виттон, губернатор и британский вице-король Индии, потребовал, чтобы британское правительство обратилось к России с суровым предупреждением. «Великобритания, — предлагает он написать царю, — приложит все усилия и использует все средства, чтобы поднять против России ханства Средней Азии и навсегда уничтожить русское влияние в этом регионе, если хотя бы один русский — будь то военный или гражданский — посмеет пересечь Амударью и проникнуть в Афганистан»[11].

Между двумя империалистическими державами устанавливается опасное состояние вооруженного мира. Оно будет длиться десятилетия, характеризуясь главным образом исключительно активной секретной деятельностью британских агентов, засылаемых в ханства, на Памир и в окраинные области Китая. Соглашение, относящееся к Ирану, Афганистану и Тибету, будет подписано двумя правительствами только в 1907 году и разрешит конфликт, вызванный притязаниями соперничающих сторон. Великобритания и Россия договариваются прежде всего уважать независимость Ирана (в то же время поделив страну на «сферы влияния»). Кроме того, Россия соглашается поддерживать политические отношения с Афганистаном только через посредничество Англии, при этом внутри его границ обе стороны будут придерживаться принципов торгового равноправия. Наконец, Россия и Англия признают суверенные права Китая на Тибет. Это соглашение открывает эру сравнительно доброго согласия между двумя державами. В то же время оно отражает одинаковое с обеих сторон «имперское пренебрежение» судьбами заинтересованных народов — персов ли, афганцев или тибетцев, которыми распорядились, даже не спросив их собственного мнения. Но таков уж был общий стиль торжествующего колониализма, и договор 1907 года не составлял из этого исключения.

Должен был грянуть Октябрь 1917 года, чтобы был услышан другой голос — голос революционных рабочих Петрограда, солидарных с угнетенными и порабощенными народами.

Императоры, эмиры, колонисты и «туземцы»

На каком бы языке они ни говорили, защитники идеи колониализма ведут, по сути дела, одни и те же речи. Захваченные земли принадлежат им «по праву», и никто другой не может законно выражать на них свою волю. Так было в Алжире со времен Бюжо[12] и много позже, вплоть до последнего из его преемников, который еще за несколько месяцев до завоевания этой страной независимости утверждал, что «Франция находится там у себя дома». Подобные решительные утверждения можно было услышать также из уст какого-нибудь администратора бывшей английской Нигерии или какого-либо губернатора бывшего бельгийского Конго. Ничего иного нельзя было услышать и от генералов, которые представляли в Туркестане царское самодержавие. Один из министров Николая I — Уваров, еще до того, как Российская империя поглотила Среднюю Азию, откровенно определил царскую политику в отношении «инородцев». По его словам, русская нация была единственной суверенной и господствующей нацией, и лишь она одна могла иметь голос в государстве. В действительности же «русская нация», подавленная безжалостной тиранической системой, и сама была далеко не суверенной. Но разве не «от имени суверенного народа», с мнением которого мало кто считался, проводилась во вчерашних «французских» Африке и Азии политика угнетения и эксплуатации?

На всех территориях, завоеванных Россией, официальной государственной религией стало православное христианство. Все другие верования лишь терпелись. Царское самодержавие оставалось верным политике ассимиляции и насильственного обращения в господствующую веру, введенных в практику в XVIII веке в отношении волжских татар. «Мусульманский прозелитизм, — пишет профессор Сорбоннского университета Роже Порталь, — был запрещен под страхом смерти; что же касается новообращенных в православие, то они освобождались от военной службы, на три года от налогов, а оттуда, где находилась группа новообращенных, мусульмане высылались на восток к Уралу, чтобы «не потревожить» христианскую веру неофитов»[13].

Между 1738 и 1755 годами казанский архиепископ распорядился просто-напросто снести большую часть мечетей Казанского губернаторства. Это положение будет ощутимо смягчено Екатериной II (правила в 1762–1796 гг.). Действительно, в XIX столетии дело обстоит совсем по-другому — прежде всего потому, что попытка охристианивания закончилась провалом — но, если смотреть глубже, нетерпимость и презрительное отношение к другим религиям, особенно к исламу, остаются тогда точно такими же.

Та же дискриминация проводилась и в отношении языков империи: русский являлся единственным официальным языком. И здесь поражает сходство в политике разных колониальных держав. В Алжире победители тоже попытались — без особого успеха — силой и убеждением обратить мусульманское население в христианство, а арабский язык вплоть до последних лет французского присутствия считался языком иностранным. В Средней Азии, как это было в Африке или в других местах, военные или колониальные чиновники кроили и кромсали страны и провинции, не обращая внимания на исторические и географические особенности, ни тем более на интересы местного населения.

Регионы, связанные определенной экономической, этнической и языковой общностью, становились частью различных административных округов. Это расчленение приводило к неразрешимым осложнениям во всех делах, в том числе и таком жизненно важном, как распределение воды. Поэтому, например, совершенно абсурдным образом управлялась оросительная система Зеравшанской долины: в своей верхней части она зависела от находившихся в Ташкенте властей Туркестанского губернаторства, а в нижней — от Бухарского эмирата.

Тем не менее логика этого «раздела» очевидна: при большом скоплении племен, этнических групп и различных народов это становится постоянным методом действия колониального правления и наилучшим образом поддерживает расовые предрассудки, племенные распри и вековую ненависть одних наций к другим.

Итак, накануне Октябрьской революции политическая карта современных Казахстана и Средней Азии выглядит, следовательно, таким образом.

На севере расположено Степное генерал-губернаторство с административным центром в городе Омске, которое включает в себя две большие области: Акмолинскую и Семипалатинскую.

На юге, собственно в Средней Азии, — Туркестанское генерал-губернаторство (с 1885 года официальное название — Туркестанский край), к которому в 1897 году были присоединены южные районы Казахстана, так называемое Семиречье (здесь протекают семь рек, впадающих в озеро Балхаш), с центром в городе Верный. Население Туркестана, согласно не слишком достоверным статистическим данным 1916 года, составляло 7500 тысяч человек.

Кроме того, имелись Хивинское (640 тысяч жителей) и Бухарское (2240 тысяч жителей) ханства, зажатые со всех сторон русскими владениями, формально независимые, но на самом деле поставленные в положение протекторатов.

Важная деталь: управление делами Туркестана в Санкт-Петербурге возложено не на министерство внутренних дел, а на военное министерство. Вся гражданская и военная власть на этих территориях сосредоточена в руках назначаемого царем генерал-губернатора. Территории поделены на области и районы («уезды»), во главе которых стоят царские офицеры — главным образом из знати. На более низких уровнях — группы деревень («волость») и одной деревни («аул» или «кишлак») — жители вольны сами избирать себе руководителей: «старшин» и «аксакалов» (на местных языках «аксакал» означает буквально «белая борода» — символ мудрости и жизненного опыта). Но в действительности «выборы» больше походят на фарс, чем на событие, достойное этого слова, потому что единственными кандидатами в них обычно выступают «баи» — богатые собственники и главы больших феодальных семей, которым не в состоянии серьезно противостоять ни один бедный крестьянин. В качестве дополнительной предосторожности царские власти оставили за собой право вето. Военный губернатор может аннулировать результаты выборов, если они его не устраивают. В этом случае он без всяких консультаций с жителями назначает такого деревенского главу, который покажется ему наиболее подходящим. Между эксплуататорами из местного населения и царскими администраторами царит согласие в главном: и те и другие стремятся посильнее придавить налогами крестьян, пастухов-кочевников и других подданных царя.

Высшие офицеры — и в этом они схожи со своими французскими коллегами, завоевавшими Алжир, — часто находили во время пребывания в Средней Азии возможность быстро позолотить свою «новую амуницию». Кстати, среди них было немало лиц, направленных сюда за какую-либо провинность. Другими словами, многие из офицеров отнюдь не отличались чистоплотностью, и их первой заботой было по возможности потуже набить себе карманы. С этой целью они множили дополнительные налоги на местное население, что давало им возможность не только покрывать свои повседневные расходы, но и жить в роскоши.

В «независимых» Хивинском и Бухарском государствах сохранялись с царского благословения и при его покровительстве восточные формы самой жестокой феодальной тирании. Хан или эмир имел право распоряжаться жизнью и смертью любого из своих подданных. Муллы — союзники феодалов, поддерживавшие деспотические порядки, — отдавали всю силу своей духовной власти на службу правящим князьям.

После проведения аннексии, организации территории и обеспечения ее безопасности любая колониальная держава сразу же переходит к осуществлению в полном объеме проектов, которые были первопричинами ее завоеваний — превратить подчиненные территории в рынок сбыта продукции своих заводов и в поставщика сырья для своей промышленности. Интересам самих колоний при этом уделяется очень мало внимания.

Важнейшим для России среднеазиатским сырьем был хлопок. Благодаря специально предпринятым мерам, как экономическим, так и административным, его производство здесь значительно возросло. Накануне Октябрьской революции Туркестан на 50 процентов обеспечивает русскую текстильную промышленность сырьем. Одновременно русские капиталисты создали различные сооружения для первичной обработки хлопка, фабрики по его очистке и отделению семян, не позволив при этом развиться в Средней Азии текстильной промышленности и оставив эту «высшую сферу» деятельности за самой Россией. В 1913 году более 80 процентов всего промышленного производства Туркестана приходится на хлопкоочистительные фабрики. Весьма красноречивый факт, отражающий низкий уровень и ограниченность развития промышленности. Помимо фабрик по переработке сырого хлопчатника и его семян, было построено несколько пивных заводов, мыловарни, кирпичные заводы и цеха по очистке шерсти: всего 818 промышленных и полукустарных предприятий на все русские колонии и два ханства. Из 425 предприятий, расположенных тогда на территории сегодняшней Узбекской республики и составлявших весь ее промышленный потенциал, 209 предприятий занимались очисткой хлопка-сырца. Разносторонняя индустриализация этого региона и не планировалась. Ведь участь колонии — оставаться зависимой от поставок из «метрополий»:

В силу экономических, а также военных и стратегических соображений русское правительство предпринимает исключительные усилия для развития железных дорог. С 1899 года Туркестан с запада на восток пересекла транскаспийская магистраль, начавшаяся в Красноводске, на Каспийском море, и закончившаяся в Андижане, неподалеку от границ Китая, пройдя через Ашхабад, Мары (Мерв), Чарджоу, Самарканд и Ходжент. С 1904 года начинает действовать другая, трансаральская линия, которая связала Оренбург с Ташкентом, имея выход на транскаспийскую линию в Джизаке, к востоку от Самарканда.

Будучи наисовременнейшим орудием прогресса, железная дорога отныне связала Азию с Европой, Самарканд с Парижем. Она будет способствовать, как отмечал Ленин, открытию этого заснувшего континента для капитализма, но в то же время поможет проникновению сюда идей социализма. На всем протяжении железнодорожных путей возникают вокзалы, склады, цеха. Здесь много рабочих, большинство которых составляют русские, и среди них — немало «буйных голов», то есть людей, отличающихся революционным духом. Сосланные за свою подрывную деятельность в эти далекие края, они и здесь продолжают бороться, просвещать и организовывать своих новых товарищей по труду — туркестанских железнодорожников, которые сыграют исключительно важную роль в будущих битвах против царского режима. Работая и участвуя в борьбе бок о бок с русскими рабочими, уже находившимися под сильным влиянием Российской социал-демократической рабочей партии и марксизма, эти «туземные пролетарии» проникаются сознанием своего положения колонизованных, подверженных двойному гнету как со стороны чужеземного империализма, так и со стороны местных эксплуататоров. В то же время они одними из первых поймут, что имеют дело не с одной, а с двумя Россиями — с Россией царской, с ее губернаторами и наместниками, союзниками «баев» и «беков», и с Россией народной, страной бедных крестьян и рабочих, эксплуатируемых и угнетаемых, так же как и они сами. Эти рабочие, несмотря на политику разделения и расовой ненависти, несмотря на непонимание и предрассудки, разницу нравов и мышления, являются по своей глубочайшей сути союзниками «туземцев».

Вокруг этого островка наемных рабочих влачит жалкое существование масса бедных крестьян и скотоводов-кочевников, чья судьба на протяжении веков почти не менялась. Они остаются подверженными постоянным репрессиям со стороны царской администрации и ханов, преследованиям сборщиков налогов и ростовщиков, мракобесов, поддерживаемых муллами. Туркестанское генерал-губернаторство требует от них внесения налогов, по размерам в три раза выше тех, что собираются в России. В ханствах ситуация еще хуже, потому что место налоговых уложений здесь занимает «добрая воля» правителей, изменяющаяся в зависимости от их финансового положения, а также потому, что из года в год количество налогов лишь увеличивается. Так, например, накануне революции подданные хивинского хана были обложены двадцатью пятью различными налогами, а подданные бухарского эмира — пятьюдесятью пятью. С помощью всевозможных хитростей сборщики налогов вырывали у крестьян половину, а иногда две трети урожая, поскольку эмир, не отменяя старых налогов, требовал, чтобы в каждой провинции постоянно вводились новые.

Даже если дехканин ухитрялся заплатить все, что требовал от него эмир, покоя ему все равно не было. Он еще был обязан бесплатно трудиться на всяких тяжелых работах. На орошаемых землях он вместе со своей семьей отвечал за поддержание в порядке каналов. Распределяющий воду — его называли «мираб» — следил за тем, чтобы каждый получал столько «водных дней», сколько ему положено, и проводил очистку и восстановительные работы на отведенном ему участке канала. Работу местных мирабов контролировал старший мираб. И наконец, главный мираб, настоящий «министр вод», а следовательно, одна из самых важных персон при княжеском дворе, возвышался над всей этой иерархией раздатчиков воды, каждый из которых требовал свою долю бакшиша — в деньгах или натурой.

Что касается крестьян, никогда не вылезавших из долгов, — это были главным образом издольщики, работавшие на землях богачей, которым они должны были отдавать две трети и даже больше полученного урожая. В районах Туркестана, непосредственно подчиненных русским властям, 65 процентов крестьян были батраками, то есть крестьянами, полностью лишенными земли. В Хивинском ханстве верховный правитель и крупные феодальные собственники владели примерно 65 процентами орошаемых земель. Еще 15 процентов находилось в руках церкви и государства. На долю крестьян, работавших на собственных полях, оставалось лишь 20 процентов этих земель. Такое же положение существовало и в Бухарском эмирате.

На верху этой лестницы эмир, ханы и их приближенные жили, как сатрапы, в праздности и роскоши, что, однако, не могло замаскировать неотвратимого упадка государства. Интриги, кражи, коррупция, разного рода злоупотребления стали правилом как при дворе, так и на различных ступенях администрации. Купить можно было все — как вещи, так и людей. Покупались даже судьи, которые за определенную мзду соглашались переложить вину с богатого преступника на беззащитную невинную жертву из другого социального круга.

В Бухаре казни совершали перед крепостью Арк, либо перед медресе Мири-Араб. Там до сих пор возвышается минарет Калян, с вершины которого бросали вниз на камни мостовой женщин, обвиненных в измене мужьям. Когда речь шла о банальных проступках, например о крестьянах, не заплативших налог, палачи эмира довольствовались выдачей осужденному пятидесяти или семидесяти пяти палочных ударов, после чего тот, бывало, так и не вставал.

Эти нравы ничуть не омрачают превосходные отношения, которые эмир поддерживает с представителями Его Величества царя Всея Руси. Царскому двору остается лишь восхищаться поведением Алим-хана, который, дабы доказать свою верность трону, заставляет своих подданных оплатить постройку броненосца, подаренного от его имени императорскому морскому флоту и, вполне естественно, окрещенного «Эмиром Бухары». Впрочем, разве не в царской столице обучался военным наукам этот азиатский князь, в одной компании с наследниками самых видных семей русской знати?

На территориях, находившихся под российским управлением, участь бедных крестьян, скотоводов-кочевников и мелких «туземных» ремесленников, была не завиднее той, что выпала на долю их соотечественников из Бухарского эмирата или Хивинского ханства. Конечно, колонизация положила конец нескончаемым межплеменным, феодальным войнам и отменила рабство, но она принесла и новые несчастья самым бедным слоям деревенского населения, лишив их (в пользу колонистов) части земель.

В казахских степях, по сути дела, захваты и экспроприации земель начались задолго до того, как царская армия проникла на юге в Туркестан. Вокруг укреплений, возведенных во время царствования Петра Великого (1682–1725 гг.), казаки в виде платы за свои услуги короне получали владения, которые они по собственной инициативе постепенно увеличивали. В ту эпоху русских было еще относительно мало в этом регионе, который использовался в основном как место ссылки для осужденных — как уголовников, так и политических. Но с 1870 года тысячи бедных крестьян из Центральной России начинают своего рода «исход на восток» в поисках степных земель, где они устраиваются часто без всякого официального разрешения. Власти закрывают на это глаза и легализуют занятие этих «пустующих площадей», на самом деле составляющих общую собственность казахских племен и используемых ими под пастбища. Каждая новая русская ферма, считают в генерал-губернаторстве, будет еще одним своеобразным «опорным пунктом» колонизации, противостоящим местному населению.

Русская эмиграция в Казахстан достигает своей кульминации между 1906 и 1914 годами. Казаки, вознагражденные официальными концессиями, получили львиную долю земель и обустроили обширные владения (часть которых они, впрочем, сдают в аренду безземельным эмигрантам). Однако большую часть вновь прибывших составляли нищие крестьяне, кого голод выгнал на далекие от Центральной России и Украины дороги и весь скарб которых, за исключением неизменного самовара, умещался в котомке. Жалкие клочки земли, которые они получили, мало что могли изменить по сравнению с тем, что они имели на родине, и — будущее покажет это — вопреки надеждам колониальных властей отнюдь не на них сможет опереться царизм в борьбе против местного населения, когда придет время восстания. Как бы то ни было, к началу первой мировой войны русские и украинцы составляют около половины населения степных территорий. Другая же половина — это не только казахи. Кроме них, например, следует назвать кочевые племена уйгуров и дунган, которые, спасаясь от преследований в китайском Синьцзяне, перешли границу и устроились на жительство в Казахстане между 1870 и 1880 годами. На южной оконечности этого края устроились лишенные права на родные земли узбеки; они занялись тут земледелием, осваивая целинную степь.

Русский колониализм и навязанные им капиталистические отношения постепенно размягчают и разрушают старые структуры племенного общества. Спаявшие орду воедино патриархальные и феодальные связи заменяются другими, в которых определяющую роль играют деньги. Казахи становятся продавцами и покупателями, заимодавцами, а иногда и торговыми компаньонами русских, узбеков и таджиков. Ослабление древней племенной солидарности углубляет неравенство между богатыми и бедными и способствует все более четкому проявлению классовых различий. Наиболее эксплуатируемые начинают все более четко осознавать свое положение. Земельная собственность приобретает новую сущность. Прежде земля часто была общим владением племени или сообщества племен и использовалась под пастбища и места поселений согласно нормам, определяемым традицией или соглашением между различными семьями племенной группы. Устройство постоянного зимнего жилища, окруженного обрабатываемым полем и стогами сена для животных — вещи совершенно новые, — теперь приводит к тому, что их хозяева начинают считать себя законными владельцами лежащей вокруг земли. В других случаях могущественные вожди кланов — «баи» — провозглашают себя единственными хозяевами земли, которая в действительности является коллективной собственностью. Таким образом, при пособничестве колониальных властей члены племени оказываются на своих собственных землях в положении издольщиков у богатого господина.

Сходным образом развивается ситуация и на землях Средней Азии. К феодалам и богатеям колонизация добавила еще одного эксплуататора — капиталиста, который заинтересован в развитии производства хлопка. Между этим финансистом современного типа и производителями имеются посредники, которые скупают урожай хлопка по самым низким ценам и дают взаймы деньги под очень высокие проценты. Получая банковские кредиты из 8 или 9 процентов, они предлагают полученные фонды, на этот раз исходя из 40 и даже 60 процентов, мелким земледельцам, которые таким путем влезают в огромные долги. Не будучи в состоянии выплатить долги, они вынуждены продавать свои поля богатым баям, стремящимся увеличить свои землевладения.

Баи теперь уже не только помещики, но и ростовщики, и крупные торговцы. Некоторые из них становятся даже промышленниками и владельцами разных предприятий.

«В начале XX века, — отмечает коллектив советских авторов, — в Туркестане наряду со слабеющим классом феодалов существовала не только торгово-ростовщическая, но и национальная промышленная буржуазия. Другое дело, что она была еще сравнительно малочисленна и экономически всецело зависела от русского монополистического капитализма. Но она уже умела по-капиталистически эксплуатировать и при этом широко опиралась на феодальные традиции»[14]. Это наблюдение имеет не только теоретическую ценность. Факт существования классовых различий, а следовательно, противоположных интересов, позволяет лучше понять политическое поведение различных элементов местного населения в час, когда пришла революция. Глашатаи ополчившихся против нее правящих кругов будут отрицать или затушевывать это обстоятельство. Они заявят, что в «коренном» обществе Туркестана и Казахстана не существовало социальных классов. Присвоив себе право говорить от имени всей «исламской национальной общины», они представят последнюю как единый блок — без трещин и противоречий. Большинство советологов и поныне разрабатывают эту тему. «Поскольку, — говорят они, — в Средней Азии не существовало социальных классов, а классовая борьба «чужда странам ислама», социализм смог утвердиться здесь лишь искусственным образом, под «русской опекой». Исходя из этого, они заключают, что те, кто в Туркестане и Казахстане выступал против революции, выражали тем самым глубокое и исключительно «национальное» чувство своих народов. У этих распрекрасных выводов имеется лишь один дефект: они построены на посылках, не имеющих ничего общего с правдой. Мы еще вернемся к этому.

«Дьявольская повозка» Бухаре не нужна

На заре нового, XX века массовое заполнение рынка фабричными товарами быстро привело в упадок местные кустарные промыслы и разорило ремесленников. В Бухаре, Самарканде и Ташкенте изготовленные большими промышленными партиями ткани успешно конкурируют с местной продукцией и в конце концов вытесняют ее. Оружейные мастерские Ферганской долины, славившиеся высоким качеством изготовляемых ружей, исчезают в начале XX века. Свертываются традиционные ремесла: художественная работа по металлу — чеканка, изготовление ламп, кувшинов, котлов, чем на протяжении веков занимались искусные хивинские, самаркандские и бухарские мастера. Вместо старинных чеканных блюд и чайников в лавках вскоре не остается ничего, кроме однообразных скобяных товаров, продающихся по всей стране — от Украины до Тихого океана. Единственным жизнеспособным промыслом остается изготовление ковров, которые ткут женщины.

Город, который арабы всего Востока прежде называли «Бухара Эш-Шериф» (Бухара Знатная), королева городов, очаг искусства и культуры, превратился в свою собственную тень. Эмир, однако, пытается — плачевными средствами и методами — поддержать уходящие формы прежней жизни. Он не разрешает строить в Бухаре вокзал. Железной дороге — проклятому символу современности — придется обойти город. По крайней мере при его правлении тысячелетний город, который пересекло столько груженных сокровищами караванов, не осквернят плевки черного дыма и урчание «арба шайтан» — «дьявольской повозки», — как прозвали паровозы муллы. И действительно, внешний вид города, если не считать превратившихся в руины ветхих зданий, изменился мало. Как и во времена Авиценны, по узким извилистым улочкам ишаки тряско везут своих худых или пузатых хозяев, одетых, согласно их возрасту и общественному положению, в традиционные халаты — из простой или шелковой ткани летом и подбитые ватой, козьими шкурами или овчиной зимой. Самые богатые передвигаются на лошадях, а их отороченные мехами роскошные одежды, как и встарь, выделяются в толпе во время молебнов в мечетях. Рынки и караван-сараи Бухары и Самарканда, где погонщики верблюдов и мулов разгружают тюки с зеленым чаем, глиняные кувшины с маслом, сахарные головы, пряности, огромные мешки с рисом и, по сезону, огромные, вкуснейшие, знаменитые на весь Восток ферганские дыни, кажется, сохраняют еще некоторый колорит прошлого. Та же толпа, те же носильщики, согнувшиеся под своим грузом и кричащие на бегу, чтобы им освободили дорогу, продавцы сладостей, халвы, медовых пирожных, шашлыка и жареной рыбы, старьевщики, торговцы коврами и овчинами, студенты и муллы, предлагающие за небольшую плату вознести молитву к богу. И та же толчея в пропитанных зловонием проулках. Как и раньше, стремятся что-либо продать или купить узбеки, таджики, каракалпаки, татары, индийцы и евреи, смешавшиеся в пестром водовороте. Как и раньше, выйдя с базара, они разделяются, чтобы попасть в свои особые кварталы, не задумываясь о существующей сегрегации, настолько древней, что она кажется им естественной, и, как это было всегда, полчаса спустя после захода солнца, в момент, когда муэдзин будет выкрикивать призыв к вечерней молитве, двенадцать городских ворот закроются и двенадцать ключей от них будут переданы на ночь начальнику стражи эмира.

Религиозная жизнь на первый взгляд протекала по-прежнему. Так же много правоверных на пятничных молитвах, в квартальных мечетях — ежедневная пятикратная молитва (намаз). Однако должность «раиса» — чиновника, назначавшегося для наблюдения за религиозным рвением подданных эмира и имевшего право наложить штраф и даже подвергнуть телесным наказаниям тех, кто нарушал религиозные правила, — была упразднена. Тем не менее судьи («казн») продолжали выносить решения согласно древнему закону шариата, а улемы (исламские ученые) по-прежнему разрешали споры, давая свое толкование права. Муллы — этот титул присваивался священнослужителям, умевшим читать, — управляли мечетями и обеспечивали контроль над святилищами и местами паломничества. Без них не обходилась ни одна из церемоний общественной жизни — будь то обрезание, свадьба или похороны. Но чего стоила эта «культура», хранителями которой они пытались себя представить? Что уцелело в ней от времен, когда в эпоху Тимура и Улугбека Самарканд и Бухара были великими центрами знаний? Вплоть до середины XIX века Бухара, несмотря на упадок, сохраняла репутацию интеллектуального центра. К 1860 году в ней еще насчитывалось около двухсот медресе (исламских школ). Другие учебные заведения функционировали в Хиве и Самарканде, но часто в этих медресе насчитывалось не более нескольких десятков учащихся. На протяжении десятилетий мусульмане из северных степей, с Кавказа, с Волги и из других регионов с благоговением обращали взоры к этим центрам исламских знаний, куда они отправлялись учиться и откуда получали учителей для своих собственных учебных заведений. Но в начале XX века под влиянием модернистских идей, появившихся в новых социальных слоях, связанных с развитием промышленности и участвующих в торговле с Россией, богатые мусульманские семьи перестали отправлять своих детей в Бухару за знаниями, которые представлялись им теперь мертвыми и бесполезными.

В самом деле, теология и законы Корана были основными предметами обучения. Студенты заучивали наизусть, штудируя их до бесконечности, стихи и суры из священных книг, написанных на классическом арабском языке, смысл которых с каждым новым поколением понимался как учителями, так и студентами все меньше и меньше. Такие «занятия», длившиеся годами, могли завершиться лишь выпуском мулл, еще более невежественных, чем их предшественники. Чему же они могли научить других? В деревнях обычно только один или два человека могли читать и писать. В удаленных же населенных пунктах грамотных и вовсе не было. В городах даже среди состоятельных людей многие не могли написать свое имя и поэтому носили перстни-печатки. Умевшие читать женщины были настолько редки, что ими восхищались, как невероятным чудом.

Ничуть не лучше было положение на территориях, прямо подчинявшихся русским властям. В 1915 году в колониях на здравоохранение и образование выделялось 2,3 процента государственного бюджета, а на нужды служб безопасности и администрации — 86,7 процента. Неудивительно, что после падения царизма число людей, умеющих читать и писать, составляло 2 процента среди узбеков, 0,7 процента у туркменов, 0,5 процента у таджиков, 0,2 — у киргизов и каракалпаков. Среди кочевников же царила практически полная безграмотность.

Создавшееся положение не могло не вызывать протеста у передовых людей того времени. Туркестанские и казахские просветители — писатели, философы, ученые — разоблачали поддерживаемый муллами русский колониализм и мракобесие. Более чувствительные к идеям прогресса, свободы и социализма, приносимым образованными русскими революционерами, чем к идеям панисламизма и пантюркизма, ставшим знаменем националистической буржуазии и некоторых «джадидов»[15], они призывали народ углублять собственную культуру, одновременно открывая для себя с помощью русского языка доступ к наукам и современным идеям. Среди просветителей были казахский этнограф, историк, публицист и путешественник Чокан Валиханов (1835–1865 гг.), живший в Бухаре таджикский писатель и философ Ахмад Дониш (1827–1897 гг.), преданный исламу и в то же время выступавший за реформы, а также за обучение русскому языку и литературе узбекский поэт, мыслитель, публицист Закирджан Фуркат (1858–1909 гг.), высмеивавший в своих сатирических стихах представителей знати, и, конечно, казахский поэт и философ Абай Кунанбаев (1845–1904 гг.), прославленный певец свободы и прогресса.

Но, столь близко от неминуемой бури, кто во дворцах обращал внимание на эти голоса, если не с целью заставить их замолчать? Кого заботило, что страна разрушается изнутри — от собственной нищеты, голода и невежества?

Созерцая красоту куполов, покрытых голубой и золотой майоликой, которые возвышаются над медресе и мечетями в сверкающем небе Бухары и Самарканда, русские аристократы, эмир, ханы и баи нимало не сомневались, что той жизни, которой они наслаждаются, счастливым образом обеспечена вечность.

Тем более жестоким будет пробуждение.