Красная звезда и зеленый полумесяц

ВВЕДЕНИЕ

Еще не так давно термин «колония» и его производные — «колонизатор», «колониализм» и т. д. — не звучали позорно, как они почти повсюду звучат сегодня. Еще недалеко от нас ушла эпоха, когда великие державы, захватившие огромные территории в Азии или Африке, могли спокойно прославлять величину и богатство своих владений. При этом они провозглашали незыблемость своей власти над миллионами подданных, о которых они якобы «заботились», желая принести им счастье и прогресс. Редко кто тогда осмеливался утверждать, что народы — все народы — имеют право жить свободно и независимо. Еще меньше было тех, кто, не боясь скандала и репрессий, обличал колонизацию, называя ее актом «грабежа и убийств», как это сделал в свое время Жюль Гед[2].

Даже в рядах рабочего движения Западной Европы, в частности во Франции, существовали глубокие разногласия между сторонниками колонизации — если даже они, как Жан Жорес[3], хотели, чтобы она была «гуманной» — и теми, кто, решительно принимая сторону африканцев и азиатов, поддерживал их право на образование суверенных государств, на организацию своей жизни в условиях полной независимости[4]. Потребовались долгие, тяжелые битвы, сначала в мире, потрясенном Октябрьской революцией, затем накануне второй мировой войны, после поражения в ней фашистских держав, и, наконец, во время медленного созревания общественного мнения под влиянием успехов национально-освободительной борьбы народов, чтобы руководящие круги Лондона, Парижа, Брюсселя, Амстердама, Лиссабона и Вашингтона убедились, что эпоха их безраздельного владычества над целыми континентами подходит к концу. После этого прошло еще с десяток, а то и больше лет, прежде чем апологеты «великих империй» превратились в конце концов в «страстных сторонников» права колониальных народов на самоопределение.

Но в начале 1920-х годов ничего этого еще не было. Ни даже десятилетие спустя! В 1931 году устроители Парижской колониальной выставки, полностью посвященной «нашим имперским завоеваниям и достижениям», могли проводить триумфальные празднества, не встречая, за редким исключением, каких-либо возражений. И именно в этом мире, где неравенство народов и подчинение самых слабых самым сильным рассматривались как закон и даже как логика истории, русская революция заявляет о своем твердом намерении установить между всеми нациями и народностями бывшей царской империи полное равенство. Это заявление не могло быть расценено владельцами колоний иначе, как вызов и смертельная угроза всякому «цивилизованному обществу». Именно так оно и было воспринято.

Действительно, что могло быть опаснее, чем пример порабощенных народов, вдруг получивших статус равных партнеров. Более того, новые русские руководители во главе с Лениным открыто заявляли о своей убежденности в том, что революция, которая преобразит жизнь народов бывших царских колоний, неизбежно вызовет также коренные перемены в управляемых Западом империях, населенных сотнями миллионов подданных, которые не станут вечно мириться со своим порабощением. Насколько сильно опасность распространения революционного пожара на их собственные владения беспокоила тогда великие державы, настолько мало волновала их будущая судьба среднеазиатских территорий и их обитателей. Кто, впрочем, мог серьезно верить в то время в проекты этих «мечтателей», которые провозглашали своей целью в кратчайшие сроки поднять громадные массы истощенных недоеданием и болезнями безграмотных азиатов, чья жизнь ничем не отличалась от средневековой, до современного уровня развития, чтобы они могли сами вершить свои дела? Однако в правительственных кругах и в правлениях фирм Запада считали, что эта пропаганда тем не менее подрывает основы «законного» владычества «белого человека». А значит, по их мнению, она не только лжива, но и преступна.

Таким образом, за исключением нескольких «специалистов» — действительно, весьма «специфических», если иметь в виду службы, к которым они чаще всего принадлежали, — западные авторы и журналисты в течение многих лет совсем не интересовались величайшими переменами, которые и в самом деле происходили на советском Востоке. Политические деятели и газетные обозреватели на свой лад комментировали «русские события», подразумевая под этим всю территорию и все народы — русский и другие — огромнейшей страны и не останавливаясь специально на проблемах, скажем, ее восточных регионов.

Внезапно, лет двадцать назад, все сразу переменилось. Словно вдруг прозрев, исследователи из различных институтов и специальных учреждений в Соединенных Штатах, Великобритании и Франции — действительно ученые, но легко впадающие в заблуждение в силу своего воспитания и предрассудков, — а также писатели и журналисты, держащие «нос по ветру» и более занятые прославлением модных тезисов, чем поисками истины, «открыли» республики Средней Азии и «красный ислам».

Чем же объяснить, что после долгих лет пренебрежительного замалчивания страсть к советскому Востоку так вот сразу обуяла советологов? Публикуемые на эту тему работы начали в основном появляться в шестидесятые годы. Обратите внимание на отнюдь не случайное и не удивительное совпадение: именно в этот период большинство стран, еще находившихся под колониальным владычеством, добились независимости. Только в Африке менее чем за 10 лет — с 1956 по 1965 год — на бывших французских и английских колониальных территориях было образовано 32 новых государства. Несмотря на последние очаги сопротивления колонизаторов, весь континент, за исключением Южной Африки, очень быстро втягивался в непреодолимый процесс преобразований. Если после окончания второй мировой войны большинство населения планеты еще было связано колониальными узами, то тридцать лет спустя население оставшихся за морями клочков бывших империй составляло уже лишь один процент.

Когда прошло первое возбуждение от сознания завоеванной свободы, новые нации стали думать о своем будущем: какой путь избрать, чтобы как можно быстрее покончить с унаследованной от прошлого отсталостью? Можно было, конечно, прежде, всего посмотреть на пример тех стран, которые раньше других добились независимости. Но заслуживают ли в самом деле многие, скажем, латиноамериканские или карибские «республики», которые часто отсчитывают свою независимость с XIX века, того, чтобы на них равнялись, если там продолжают царить нищета, неграмотность, безработица, иностранная эксплуатация и если очень часто их «свобода» не идет дальше того, что желает допустить Вашингтон? Для народов, над которыми десятилетиями и веками владычествовал Запад, у капитализма и колониализма — одно лицо. Глядя из своей хижины на принадлежащий ему жалкий клочок земли, африканский крестьянин сравнивает его с расположенными по соседству роскошными плантациями транснациональной компании и, видимо, вряд ли готов восхищаться чудесами свободного предпринимательства. Шахтеры, докеры, безработные, отброшенные в трущобы больших городов, рядом с которыми быстро выросли шикарные кварталы для привилегированных слоев местного населения, не больше того крестьянина хотят мириться с участью, уготованной им в собственной стране, пусть теперь официально и независимой. Их волнует один и тот же вопрос: разве для того освободились они совсем недавно от гнета, чтобы обрести его вновь или увидеть возрожденным в другой форме, даже если сегодня над родной страной свободно реет национальный флаг? Разумеется, не все «деколонизованные» однозначно реагируют на сложившееся положение. Меньшинство уже надело башмаки своих бывших хозяев, и, между прочим, с помощью последних. Именно поэтому власть этих новых правителей столь хрупка, а сами они то и дело выказывают свое предпочтение капитализму — системе, губительность и бесчеловечность которой их народ в самой жестокой форме испытал на самом себе. «Нет ни одной африканской страны, — совершенно справедливо отмечает африканист Клод Уотье, — которая в той или иной форме не заявляла бы сегодня о своей приверженности социализму; это стало почти всеобщим правилом даже для тех — а они более многочисленны, — кто стоит ближе к лагерю западному, чем к лагерю коммунистическому»[5]. Этот выбор не плод долгих теоретических дискуссий, а результат наблюдения за конкретными фактами. Грандиозное развитие бывших царских колоний, ставших советскими республиками, пример победоносного наступления на бедность и невежество, который они подают, очевидно, не остались незамеченными, несмотря на замалчивание и дезинформацию. «Сомнительно, — пишет английский историк Джоффри Бэрэлоу, в котором никак не заподозришь революционера, — чтобы азиатские и африканские лидеры не заметили, что русские за двадцать пять лет сделали гораздо больше для народов, живущих за Полярным кругом и… еще в 1917 году не имевших своей письменности, чем англичане для Индии, которую они оккупировали на протяжении почти двухсот лет»[6].

Это замечание верно не только для «экс-английской» Индии. Со всей очевидностью оно применимо к бывшей французской, португальской или бельгийской Африке. Некоторых беспокоит именно возможность делать такие сравнения, из которых неизбежно следует вывод о соответствующей ценности капиталистической и социалистической систем. «Азиаты, африканцы и латиноамериканцы, — отмечает американский автор Уильям Мендел, — больше интересуются тем, что происходит в жизни советских народов Средней Азии, чем в других нерусских частях Советского Союза, и это потому, что Средняя Азия была «колониальной окраиной» царской империи. Американец или европеец легко пренебрегают тем фактом, что происходящее в этом регионе представляет собой нечто вдохновляющее для азиатов. Для последних же наиболее важным является то, что женщины советской Средней Азии больше не закрывают лицо, что все люди прилично одеты… что дети — все дети — обеспечены молоком, что есть больницы — хорошие больницы, и что хватает врачей (вышедших из того же народа), чтобы лечить этих людей. Гости из Америки отмечают, что уровень жизни в Средней Азии не тот, какой имеется в Соединенных Штатах. Азиаты же отмечают, что нигде не видно нищих и что у всех есть работа… Они констатируют, что здесь жизнь никого не заставляет спать на тротуарах, что нечистоты и канализационные воды не выбрасываются под открытое небо, что никому не приходится брать воду для питья или умывания в канавах… А в сфере образования узбеки превзошли все самое наилучшее, чем только может похвалиться Европа»[7].

Но еще более обитатель «третьего мира» чувствителен к некоторым мелким фактам, которые обычно не замечает путешественник, никогда не живший в колониальной стране. Так, один алжирец, посетивший Ташкент в начале 1963 года (то есть всего через несколько месяцев после провозглашения в его стране независимости) и продолжавший еще мыслить категориями колониального Алжира, объяснял, что самым удивительным зрелищем для него был зал ресторана, где он обедал. Узбеки и таджики, с тюбетейками на головах, сидели рядом с русскими сотрапезниками, в то время как официантки, среди которых было немало русских, принимали заказы и разносили блюда. То, что он наблюдал, было для него невероятно: представители национальных меньшинств сидели за одними столами с «европейцами» и их обслуживали «европейские» девушки! Такое стало возможным только после революции. Особое значение в глазах гостя из развивающейся страны имело то, что жители бывших колоний покончили не только с голодом, безграмотностью и отсталостью, но и с дискриминацией, порожденной колониальным угнетением. Другими словами, они обрели человеческое достоинство.

Сегодня уже мало кто из зарубежных авторов оспаривает тот факт, что республики советского Востока были вырваны из вековой нищеты за невероятно короткий промежуток времени. Но если даже наиболее приверженные антисоветизму советологи больше не решаются отрицать очевидное, то лишь для того, чтобы им было удобнее поставить вопрос: «А какой ценой было заплачено за эти головокружительные успехи?» И самим же ответить, что цена была непомерной: народам советского Востока пришлось, дескать, отказаться от своего национального достоинства и собственной индивидуальности. Они, мол, стали жертвами дьявольской «денационализации» и «деисламизации»: хитростью и принуждением узбеков, таджиков, туркменов, казахов, каракалпаков, татар и азербайджанцев, дескать, заставили влиться в котел «русификации», проводимой Москвой, которая якобы продолжает в отношении «инородцев» традиционную политику царей. К этой основной теме, принимая во внимание события и политические течения, которые будоражат мир, время от времени добавляются другие. Например, такой большой вопрос сегодняшнего дня, который принято называть «пробуждением ислама». Почему бы исламу, существующему, в общем, как застывшая, завершенная, монолитная и недифференцированная система, не «пробудиться» и на этом советском Востоке, где живут миллионы мужчин и женщин, близких исламской традиции? Почему бы им тоже не восстать, наконец, против «угнетения»? Тезис «неизбежности внутренних конфликтов» между советскими республиками стараются поддержать также статистическими выкладками: в то время как процент демографического прироста европейского населения СССР (в частности, в Российской Федерации, в Белоруссии, на Украине и в Прибалтийских республиках) низок и к тому же в последние годы имел тенденцию к снижению, прирост коренного населения республик Средней Азии, напротив, остается на высоком уровне. Не приведут ли в перспективе эти демографические процессы к «нарушению равновесия», благоприятствующему разделению и «развалу империи»? Именно это внушает автор одного произведения, название которого было сразу же подхвачено у нас средствами массовой информации и имело шумный успех[8]. Неважно, что оно больше отвечает интересам полемики и рекламного успеха, чем выводам, вытекающим из объективного исследования. Ведь давно известно, что для дезинформации все средства хороши. Важно другое: первое, что видишь сегодня, проехав по республикам Средней Азии и Казахстану, — это то, что между нациями и народностями, в прошлом часто враждовавшими друг с другом, отныне царит мир, взаимное уважение и дух сотрудничества. И это в то время, когда повсюду в мире обостряются противостояния национального характера и возникают другие противоречия. Эти явления можно наблюдать не только в Африке, Азии или Америке, но и в старой доброй Европе, где конфликты подобного рода, казалось бы, потеряли былую взрывчатую силу: в этом плане свои горячие точки имеют Ирландия, Бельгия, Испания и даже Франция.

Жизнеспособны ли решения, принятые Советским государством для ликвидации унаследованных от царизма отсталости и национального неравенства, или же это только видимость, за которой скрывается тлеющее возмущение «угнетенных мусульманских народов»? Дело в том, что для обозначения республик советского Востока большинство западных авторов пользуются выражением «мусульманские республики», как будто для характеристики этих современных наций главным и определяющим их настоящее и будущее является религия. Следует отметить, что, напротив, никогда не возникало вопроса о неких, скажем, «православных», «католических» или «буддистских» республиках или регионах в других областях СССР, где эти религии исповедовались и исповедуются поныне.

Выбор такого определения отнюдь не случаен. Тем самым хотят внушить, что сегодня существует всеобщая «мусульманская проблема» и что, следовательно, «мусульманские регионы» СССР вряд ли смогут избежать этого явления и тех взрывов, которые оно за собой влечет.

Несмотря на то, что эта и другие подобные темы — например, «русификация» и «насильственная деисламизация» — явно выдают цели и определенную (антисоветскую. — Ред.) политическую позицию разглагольствующих по этому поводу людей, их не стоит сбрасывать со счетов, хотя бы потому, что, распространенные вездесущими средствами массовой информации, они пропитали своим ядом мозги миллионов людей, живущих за пределами Советского Союза. Напротив, вопросы на эти же темы, предложенные таджику, узбеку, туркмену или казаху, — я сам задавал их, собирая материал для этой книги, — вызывают у собеседника глубокое изумление. «Какое странное представление бытует у вас о нашей жизни и нашей стране!» — воскликнул профессор Алма-Атинского университета. В Душанбе, столице Таджикистана, высказанное мной в студенческой аудитории предположение, что Таджикская республика сможет когда-нибудь отделиться от Советского Союза, вызвало взрыв смеха. В Туркмении старый колхозник, которому было уже за восемьдесят и который помнил последние бои с басмачами, даже рот раскрыл, услыхав одну из таких гипотез, а затем, пожав плечами, ответил, имея в виду авторов подобных утверждений, что «мучимая жаждой птица не может думать ни о чем, кроме воды».

Означает ли сказанное, что в этих краях все проблемы уже решены? Нет, они существуют, это очевидно, и не нужно быть секретным агентом, чтобы о них узнать. Просто это не те проблемы, о которых мечтают любители «развала» и «исламского бунта» и из которых они старательно плетут всевозможные узоры, создавая фантастические сюжеты с политической подоплекой. Образование наций и строительство нового общества десятками миллионов людей, которые в 20-х годах нашего столетия все еще жили в условиях средневековья, — задача настолько грандиозная и сложная, что ее, конечно, невозможно выполнить без просчетов, трудностей и ошибок, от которых не может гарантировать даже точное следование заранее продуманной и, казалось бы, безупречной схеме. Важно увидеть, какой путь был пройден и верно ли выбрано общее направление. Важно разобраться в сегодняшней действительности, а также попытаться заглянуть в завтрашний день.

Это единственный способ приблизиться к истине без шор и предрассудков, единственный способ открыть глубокое значение величайших перемен, происходящих сегодня под небом Самарканда.