Красная звезда и зеленый полумесяц

Восстания в «тюрьме народов»

На восточных окраинах империи, как и в ее европейском центре, небо уже давно рассекали молнии, пока в 1917 году не грянула буря.

И действительно, в русских колониях, а также в Хивинском ханстве и Бухарском эмирате на протяжении десятилетий, предшествовавших революции, царило лишь относительное спокойствие. Междоусобные распри между феодалами, бросаемые эмиром или ханом призывы к газавату[16], выступления, потопляемые в крови царскими войсками, как, например, в Андижане в 1898 году, демонстрации, проходящие под антиколониальными и социальными лозунгами, например «холерные бунты» в Ташкенте в 1892 году, драматически сменяют друг друга. И хотя не происходит каких-либо широких и способных изменить существующий порядок крестьянских или городских восстаний, в Средней Азии совсем не так спокойно, как уверяют в Санкт-Петербурге. Как и в колониальном Алжире, где десятки тысяч крестьян были согнаны со своих земель, проникновение царского капитализма довело до нищеты множество дехкан. Некоторые из них, спасаясь от голода и безысходности, уходили в горы, чтобы вести там полную опасностей жизнь «благородных разбойников». Они нападали на богачей, на чиновников царя или эмира, на фермы богатых казаков-колонистов. В трех областях — Ферганской, Самаркандской и Сырдарьинской, — где колониальная эксплуатация была наиболее тяжелой, подобные налеты беспрерывно продолжались все последние годы XIX столетия.

В городах местный пролетариат был еще немногочислен и не отличался высоким уровнем политического сознания. Однако революция 1905–1907 годов стала для него прекрасной политической школой. Впервые многие из рабочих местного происхождения принимали участие наряду с русскими трудящимися, занятыми на частных предприятиях и в железнодорожных цехах, в демонстрациях и шествиях, организованных в Ташкенте, в Верном (Алма-Ата) и других городах. Впервые местные жители участвовали в забастовках на стороне русских, украинских, белорусских и польских иммигрантов.

Несмотря на свою ограниченность, эти совместные битвы имели важное политическое значение. Они предвосхитили — вопреки жившим еще долгое время национальным предрассудкам и «великорусский» дух, который коммунисты будут разоблачать и против которого будут непрестанно бороться, — исторический союз русских и местных революционеров в борьбе против царского угнетения и местных феодалов-эксплуататоров. Принимая участие в совместных действиях, выдвигая экономические и политические требования, русские и нерусские постепенно проникаются сознанием, что у них — какими бы ни были их национальность, религия и язык — общие интересы и надежды. Этот важный фактор политического созревания чаще всего игнорируется советологами либо, когда они все же к нему обращаются, преподносится ими как «пропагандистский аргумент». Ведь их главная забота — показать, что между русскими и нерусскими была, остается и всегда будет существовать непреодолимая враждебность.

В то время как революция 1905 года потрясает Россию, власти в Петербурге настроены оптимистически. При дворе полагают, что русские, устроившиеся в периферийных районах, восставать не станут, так как вспомнят, что они — прежде всего русские. Перед лицом «туземной угрозы» патриотизм должен побудить их остаться верными «своему» правительству и «своей» нации.

Считать так — значило недооценивать политическое сознание рабочих, на которых революционная пропаганда уже оказала свое глубокое влияние. Пятьсот сорок тысяч русских на окраинах империи (по данным 1917 года) отнюдь не представляли собой какого-либо недифференцированного блока, состоящего исключительно из колониальных эксплуататоров. Да, среди них были и казаки, управлявшие на манер царьков своими огромными владениями, и богатые промышленники и торговцы, но большинство иммигрировавших сюда рабочих и крестьян занимались таким же тяжелым трудом, как и у себя на родине. Например, в старых деревнях на давно колонизованных территориях Семиречья из 12 тысяч семей крестьян-иммигрантов, составлявших примерно 80 тысяч человек, пятая часть совсем не имела земли. У половины из этих семей не было и одного арпана, то есть они владели менее чем пятью гектарами. Наконец, две трети из них должны были, чтобы прокормиться, дополнять отходным промыслом те скудные доходы, которые обеспечивало им занятие земледелием. Действительность искажается особенно сильно тогда, когда, нуждаясь в «аргументации», некоторые западные авторы представляют дело так, будто все жившие в Средней Азии русские извлекали из колонизации выгоду и поэтому были ее естественными защитниками. Но если все они были привилегированными, как же тогда объяснить ожесточенность их забастовочной борьбы, а позже непримиримость их революционных битв? Ведь царские войска подавляют не только выступления дехкан и кочевников: узбеков, туркменов, киргизов, таджиков или казахов, — они вынуждены иногда противостоять восставшим русским крестьянам.

Таким образом, хотя по своей сути колониальные угнетение и эксплуатация повсюду преследуют те же цели, они в то же время не имеют абсолютно идентичных черт под любыми флагами и на всех широтах. Во времена Британской империи в Индии находятся 90 тысяч англичан. Все подданные Ее Величества, будь то дельцы, чиновники или офицеры, живут на обширные доходы и окружены получающими нищенскую плату «боями». Это сплошь джентльмены, которые играют в поло и ходят охотиться на тигров, среди них нет ни одного крестьянина, ни одного рабочего, ни тем более чернорабочего… Такого рода занятия, считают они, которые хороши для «туземца», недостойны белого человека, рожденного для более благородного времяпрепровождения!

Весьма отлично от этого положение русских в Средней Азии. Его можно сравнить с положением европейцев, переехавших в колониальную эпоху на жительство в Алжир. Хотя они и жили лучше, чем «туземцы», но далеко не все были богатеями, заставляющими «потеть бурнусы». В Алжире ошибка и драма этих людей будет состоять именно в том, что они забудут об этой основной черте их жизни и поверят в час выбора, что их интересы совпадают с интересами колониальных сеньоров.

Российская социал-демократическая рабочая партия (переименованная в 1918 году по инициативе Ленина в Российскую Коммунистическую партию большевиков), в которой начиная со II съезда тон задают большевики, представлена в Средней Азии с начала века. Именно с этого момента здесь начинается интенсивное развитие марксистской пропаганды.

Партийные активисты — главным образом русские — поначалу еще немногочисленны (их около тысячи пятисот на всей территории, занимаемой ныне Казахстаном), но очень активны и целеустремленны. Только такими и можно быть, если сознательно подвергать себя риску постоянных и жестоких репрессий со стороны властей.

Кроме этого, им постоянно приходилось преодолевать недоверие, проявляемое как соотечественниками, так и местными жителями. Виной тому, с одной стороны, порожденный колониальной системой комплекс «великорусского» превосходства, а с другой — вековое недоверие угнетенных. Чтобы растопить этот лед, партия вела кропотливую разъяснительную работу, защищая требования эксплуатируемых и разоблачая царскую политику разделения и национального угнетения. В программе она провозгласила своей целью достижение полного равенства всех граждан, независимо от расы, веры и пола, и предоставление всем народам империи права на самоопределение, на использование в образовании и в других сферах общественной жизни своего собственного языка.

Национальный вопрос, следовательно, отнюдь не «игнорировался» действовавшими в то время в Средней Азии русскими революционерами, как это пытаются представить некоторые авторы сейчас на Западе. Он ставился и обсуждался в газетах и бюллетенях, издававшихся большевиками как в России, так и в Туркестане еще в 1905–1907 годах.

Разоблачая репрессивную и русификаторскую политику царизма, большевики в то же время полемизируют с представителями высших слоев «туземного» общества, критикуя их националистическую и реформистскую политику. Выдвигая тезис мусульманского «бесклассового» общества, разъясняли большевики, местные богачи затушевывают соучастие местных эксплуататоров в делах царских властей и замалчивают естественную солидарность, которая должна объединять всех эксплуатируемых, к какой бы национальности они ни принадлежали.

Таким образом, со времен первой русской революции все основополагающие вопросы были уже поставлены. Царизму противостояло два течения — с одной стороны, Ленин и его партия, которые считают, что не может быть никакой независимости и действительного прогресса без социальной революции, совершенной трудящимися независимо от их этнической принадлежности, и с другой — те, кто отказывался идти дорогой радикального социального переворота, отрицал существование взаимоисключающих интересов внутри «туземного» общества и группировался под лозунгом буржуазного национализма, панисламизма и пантюркизма. Однако выбор того или иного лагеря был нелегок даже для тех, кто осознал необходимость борьбы. Патриархальность общества, во многом сохранявшего феодальные черты, являлась сдерживающим фактором для движения масс, как в русских колониях, так и на формально независимых территориях, находившихся под прямой властью баев, а также под духовным влиянием мулл, яростно сопротивлявшихся любой новой идее. Даже у местных рабочих, испытавших на себе современную капиталистическую эксплуатацию, сознание общности интересов всех трудящихся, русских и нерусских, проявлялось отнюдь не сразу. Основной характеристикой человека в местной среде была его принадлежность, будь он беден или богат, к одной и той же общине, в которой на основе общих традиций, нравов, религии было выковано единство, отвергавшее «чужих», которых рассматривали прежде всего как выходцев из нации угнетателей.

Не менее сложным было и положение русских трудящихся. Хотя они и не пользовались никакими экономическими привилегиями в сравнении с теми, кто жил в России (в Туркестане железнодорожник получал такую же заработную плату, как и в Москве), и положение их нельзя было сравнивать даже с положением низших царских чиновников, они жили в колониальном обществе, которое зиждется на презрении к «туземцам» и на постулате превосходства европейцев. «Туземцы» и русские были разделены не только различиями в области культуры, языка и нравов, но также чисто территориально. Русские, жившие в той части населенного пункта, которая звалась «новым городом», почти не имели контактов с представителями местного населения, ютившегося в жалких кварталах старого города. Не составляла исключения и сельская местность: «туземцы» и русские жили в разных деревнях. Это положение могло лишь способствовать, с одной стороны, великодержавному мышлению, а с другой — выпячиванию местных особенностей. Именно против этих двух течений, уходящих корнями в капиталистическое и колониальное общество, большевики повели полную трудностей, а иногда и трагических ошибок борьбу, которая будет еще долго продолжаться и после революции.

С июня 1907 года, вслед за подавленной революцией, начался период жестокой реакции, который помог колонизованным ответить на простой и в то же время главнейший вопрос: кто их друзья, а кто враги? По всей империи на революционеров и демократов обрушиваются репрессии. С 1907 по 1909 год, даже по официальным цифрам, без сомнения заниженным, 26 тысяч человек было осуждено по политическим мотивам, а свыше 5 тысяч приговорено к смерти.

В Туркестане и в Степном генерал-губернаторстве царские чиновники вместе с правящими кругами Хивинского ханства и Бухарского эмирата объединили усилия, чтобы при поддержке баев сбить революционную волну. Они сообща участвуют в репрессиях. Самые жестокие из них направлены против большевиков. В Ташкенте, Пишпеке, Ашхабаде, Петропавловске, Семипалатинске и других городах революционные кружки были распущены, а газеты закрыты. Любая марксистская или прогрессивная литература запрещена. Из пятисот активистов Российской социал-демократической рабочей партии, работавших в Туркестане, только ста удалось спастись, укрывшись в подполье. Те немногочисленные хилые «свободы», которые царь предоставил своим «туземным» подданным под натиском революции, жестоко подавлены. Новая система, установленная Думой, не давала местным жителям никаких избирательных прав. Власти арестовывают, заключают в тюрьму и отправляют в ссылку революционных рабочих и зачинщиков среди крестьян. Карательные экспедиции обрушились на бунтовавшие деревни. Наряду с этим ужесточается политика насильственной русификации.

Первая мировая война, которую Ленин разоблачает как войну империалистическую и грабительскую и которую он призывает превратить в войну гражданскую, направленную против самодержавия и царского угнетения, даст новый импульс революционному движению. Эксплуатация и грабеж, организованные колониальной администрацией, после вступления России в войну только усиливаются. Бедные и безземельные крестьяне, пастухи-кочевники, ремесленники и рабочие облагаются новыми налогами. Привозимого из России хлеба становится все меньше, а цена на него все возрастает. Положение усугубляется неурожаем и, следовательно, голодом.

Одно из решений царя стало как бы запалом к пороховой бочке. 25 июня 1916 года вышел указ о мобилизации всех подданных империи мужского пола на обязательную военную службу. Туркестан должен был поставить 250 тысяч рекрутов, которых предполагалось использовать в тыловых частях европейских фронтов. Возмущение народа достигло предела из-за дискриминации, царившей при наборе в войска. Бедные не имели никакой возможности избежать насильственного рекрутирования, а богатые — сыновья баев или крупных торговцев — ухитрялись избежать службы в армии, подмазав царских чиновников или найдя себе за деньги замену. Первые искры восстания вспыхнули в Ходженте и Ташкенте. Оттуда пожар распространился в другие населенные пункты и в сельскую местность. Толпы нищих крестьян, к которым присоединились бедные ремесленники, носильщики, поденщики, безработные, а также промышленные рабочие, вооруженные иногда просто палками, бросались на штурм официальных зданий. Они захватывали списки призывников, рвали их и сжигали. А иногда в отчаянии доходили до убийства русских или «туземных» чиновников, которые пытались им сопротивляться.

Восстание, которое потрясло Фергану, а также Сырдарьинскую и Самаркандскую области, вскоре распространилось на огромной территории. Оно вовлекло в себя степных кочевников и даже этнические группы, жившие на юге Сибири. В целом в нем участвовало более 10 миллионов человек различных национальностей. Огромный размах восстание получило в Казахстане. Его вождями там стали национальные герои казахского народа А. Иманов и А. Джангильдин.

Восстание 1916 года отличалось прежде всего своей антиколониальной направленностью. Но, будучи стихийным и несмотря на отсутствие единого руководства и единой программы, оно тем не менее носило ярко выраженный социальный характер. В большинстве случаев восставшие проводили различие между своими врагами — царскими чиновниками и русскими трудящимися, к которым они не питали ненависти. В то же время восставшие не щадили тех своих соотечественников, кто извлекал пользу из колониальной эксплуатации.

Разумеется, эти факты нельзя считать безусловным свидетельством широкого проявления интернационалистского сознания. Однако они опровергают заключение некоторых (западных. — Ред.) историков, считающих, что межрасовые ненависть и, предрассудки как бы вписаны в «человеческую натуру», согласно некоему неписаному закону. Опыт революции выявит всю ложность этих пессимистических тезисов.

Среди русских поселенцев события развивались тоже бурно. Русские рабочие и бедные крестьяне не только не осуждают поднявшихся против самодержавия «инородцев», а иногда и действуют с ними заодно. Солдаты и офицеры — из большевиков или сочувствующих им — отказываются участвовать в репрессиях. В Коканде под воздействием активиста партии В. Н. Филькенштейна целый батальон отказывается выступить против восставших.

После поражения восстания царские власти смогли наконец ввести в действие декрет о принудительном призыве в армию. Тем самым десятки тысяч узбеков, таджиков, казахов, киргизов и туркменов окажутся вовлеченными в революционную бурю, первые признаки которой появляются в воюющей России.

По приказу царских властей в прифронтовые районы насильно сгоняют десятки тысяч крестьян и степных пастухов Туркестана, где они работают в промышленных центрах либо на укладке железнодорожных путей и таким образом проходят политическую школу бок о бок с русскими революционерами. В контакте с трудящимися других национальностей, с солдатами, которые с каждым днем все больше ненавидят войну и царизм, они начинают понимать истинные причины нищеты и угнетенности своего народа. В них растет также понимание того, каким образом они смогут бороться за свое освобождение.

Казахский романист Абдижамил Нурпеисов в одной из своих книг с большим талантом и страстью описывает путь одного из этих «защитников поневоле» русской империи. Его герой Еламан влачит жалкое существование бедного кочевника, безропотно покоряющегося своей судьбе. Но вот в 1916 году он вырван из своей степи и отправлен на фронт вместе с трудовым батальоном. Впервые в жизни он сталкивается с русскими рабочими, испытывает на себе расизм наиболее отсталых из них, но также открывает благодаря революционному солдату, что такое братство простых людей. Этот опыт убеждает его в том, что, только идя в ногу с русским народом, казахи смогут выйти из той ночи, в которую они были погружены на протяжении целых веков.

Возвратившись домой, Еламан, как и десятки тысяч его соотечественников, также использовавшихся на принудительных работах, донесет революционные лозунги вплоть до самых отдаленных степных деревень и стоянок.

Победоносная красная звезда в Туркестане

12 марта (27 февраля по старому стилю) в Петрограде побеждает революция. Два дня спустя новость доходит до Туркестана, но генерал-губернатор Куропаткин задерживает ее распространение в надежде, что ситуация изменится в пользу царя. Тщетно — на территории всей страны бушует ураган…

16 марта все газеты Туркестана напечатали телеграммы из столицы. Железнодорожники проводят в депо стихийные митинги. На лозунгах — требование создать советы трудящихся во всех городах и селах. Советы быстро организуются революционными рабочими в Ташкенте, Ашхабаде, Чарджоу и в других местах. Важно отметить, что русские не были самой заинтересованной стороной в происходящих событиях. Самые бедные, самые эксплуатируемые — это, конечно, «инородцы», и они с огромным вниманием следили за надвигающимися переменами. Ораторы-большевики открывают перед ними перспективы новой и свободной жизни. Они предлагают крестьянам захватить земли, отнятые у них богатыми русскими колонистами и баями. Наконец-то обретает форму та смутная надежда, в которую никто не осмеливался верить.

18 марта Самарканд гигантской и радостной демонстрацией отметил падение царизма. Русские, узбеки, таджики, евреи, представители всех национальностей, живущих в городе, проходят бок о бок с солдатами гарнизона, разучивая новую для большинства песню — «Интернационал». То же самое происходило в Пишпеке и Оше. В Ходженте прибывшие из разных мест рабочие и крестьяне собираются около гарнизонной казармы и братаются с солдатами, готовыми идти с ними на митинг в «туземный» город. Повсюду встречают аплодисментами ораторов, провозглашающих лозунги большевиков.

Бухарский эмират также не смог избежать горячки, которая охватила все составные части бывшей царской империи. Здесь активные действия развернули железнодорожники. 21 марта в «новой» Бухаре состоялся митинг, собравший шесть тысяч человек. Несколько дней спустя революционеры разоружают полицейских эмира, берут приступом тюрьму и освобождают из нее политических заключенных. Среди освобожденных заметен человек, который с трудом держится на ногах. Он все еще страдает от последствий семидесяти пяти палочных ударов, нанесенных ему палачами эмира Алим-хана в наказание за его дурные мысли. Его зовут Садриддин Айни, впоследствии он станет известен как основатель советской таджикской литературы. Выход из застенков эмира и встреча с революцией вдохновят его на строфы поэмы «Марш свободы», которую затем переложат на музыку по мотивам «Марсельезы», бравурные акценты которой уже раньше были слышны во время забастовок, демонстраций и кровавых стычек с казаками. Позднее «Марсельеза» не раз будет звучать, уже со словами Айни, в Бухаре, поднявшейся, чтобы прогнать с трона эмира.

Февральская революция 1917 года, несмотря на громадные надежды, которые она вызвала, ничего не решила: война продолжалась, крестьяне все так же ждали заветной земли, а угнетенные народы — свободы. Тем не менее с падением царского режима появилось больше политических свобод. Большевики могли теперь обращаться к народным массам, организовывать их для будущих революционных битв. Одновременно в регионах бывшей «периферии» царской империи — от Украины до Кавказа и Средней Азии — местная буржуазия получает право создавать собственные национальные партии.

В апреле 1917 года Временное правительство опубликовало декрет об образовании в Ташкенте Туркестанского комитета, к которому перешла вся власть в Туркестане. Его главой становится Н. Щепкин, член партии кадетов. В мае, после образования в Петрограде коалиционного кабинета, в составе этого комитета происходят некоторые изменения: в него входят меньшевики и эсеры, что, однако, никак не меняет проводимой им политики. В Петрограде, Ташкенте, да и во всех других городах империи, где сотни тысяч рабочих, крестьян и солдат, захваченных революционной волной, приняли участие в свержении царизма, от правительства ждали конкретных действий, а не пустых трескучих фраз, которые расточали оказавшиеся у власти буржуазные политики.

В Туркестане это разочарование народных масс, пожалуй, еще более ощутимо, чем в других местах, потому что здесь не были проведены в жизнь некоторые меры, улучшающие положение рабочих. В то время как в России рабочие уже добились восьмичасового рабочего дня, в Туркестане в 1917 году им приходится работать по двенадцать часов в день. Колониальная система не сломана, несмотря на обещания и заявления о «равенстве всех народов империи», Временное правительство придерживалось, в сущности, прежней политики угнетения, дискриминации и эксплуатации. В «Декларации прав», адресованной «туземным народам», оно не пошло дальше признания «права личности» и «равенства всех подданных бывшей империи». Чисто формальная декларация, мало к чему обязывающая, поскольку она не говорит о равенстве и правах народов. Отметим между делом, что сорок лет спустя французское правительство словами Ги Молле[17] представит алжирцам, поднявшимся на борьбу за право на существование в качестве самостоятельной нации, аргументы такого же рода. Оно предложит им «равенство в правах с французами», но откажется признать законность их стремлений к независимости.

Февральская революция 1917 года ускоряет объединение представителей местной буржуазии. Владельцы земельных угодий, разбогатевшие торговцы, предприниматели и промышленники являются одновременно противниками и союзниками русского капитализма: противниками потому, что им оскорбительно присутствие колонизаторов, мешающее им быть у себя по-настоящему хозяевами и являющееся препятствием для их политических и экономических амбиций как в Средней Азии, так и в других областях империи. А союзниками потому, что им необходимо выступать единым фронтом против народного движения, которое направлено не только против царского гнета, но и против той социальной системы, которой они обязаны своим положением. В дальнейшем они, не колеблясь, станут на сторону царских офицеров и чиновников, землевладельцев-казаков и других извлекающих выгоду из колонизации слоев. Ведь выбора нет: перед лицом социалистической революции национальная буржуазия рассматривает штыки русской армии как свою наилучшую защиту.

В Средней Азии, как и в других районах бывшей империи, различные нации обретались в запутанном конгломерате племен и национальных общин, которые в зависимости от обстоятельств объединялись, разваливались или противостояли друг другу. Принадлежность к исламу и к тюркской семье народов представлялись единственно важными элементами объединения, и именно на них опирались идеология и лозунги национальной буржуазии: панисламизм или пантюркизм, а может, и оба вместе. Как часто случается в истории, бунт против иностранного гнета и стремление сохранить свое национальное лицо обряжались в религиозные покровы. Прославляя ислам, местные буржуа стараются собрать вокруг себя независимо от принадлежности к разным социальным слоям всех узбеков, туркменов, казахов, татар, представителей других «мусульманских» народов.

В мае 1917 года в Москве открылся Мусульманский съезд, собравший несколько сот участников, приехавших из «мусульманских областей» империи — с берегов Волги, из Крыма, с Кавказа, из Степного и Туркестанского генерал-губернаторств и других мест. Принятые на нем решения отражают заблуждения и противоречия различных представленных течений. Так, одна из принятых резолюций требует предоставления «национальной территориальной автономии» в «демократической республике, организованной на федеративной основе». Однако спустя несколько месяцев на II Мусульманском съезде вопрос стоит лишь о «национальной культурной автономии». Этот лозунг (аналогичный выдвигавшемуся еврейским Бундом) представлял собой значительный шаг назад по сравнению с выдвинутым ранее требованием территориальной автономии.

Самыми влиятельными буржуазными националистическими организациями в Средней Азии были «Шура-и-Ислам» («Совет исламистов») и «Шура-и-Улема» («Совет улемов» — исламских теологов). Первая имела целью образование автономного Туркестана в составе новой России — буржуазной и либеральной, способной гарантировать частную собственность на землю и средства производства. Находясь под влиянием движения «джадидов», «Шура-и-Ислам» предлагала также провести реформы мусульманского общества, в частности системы образования. Организация «Шура-и-Улема» объединяла в своих рядах ультраконсерваторов и решительно выступала против любых нововведений. Ответы на все вопросы, утверждали ее сторонники, как в отношении отдельной личности, так и всего общества — идет ли речь о собственности, о морали или о теологии — уже даны в священных текстах Корана и «шариата» (традиционные юридические тексты и толкования). От имени ислама улемы противостояли любому плану какой-либо аграрной реформы и требовали распустить крестьянские комитеты, которые возникли почти повсеместно и в которых раздавались требования о необходимости перераспределения земель и воды. Но «Шура-и-Ислам» и «Шура-и-Улема» всегда выступали единым фронтом, если требовалось осудить концепцию разделения общества на классы, эту «дьявольскую доктрину». «Священная религия ислама, — говорилось, например, в одной из резолюций андижанской группы организации «Шура-и-Ислам», — не делит нас на касты и классы, поэтому для классовой борьбы среди нас нет места».

В Казахстане другая группа, «Алаш-орда» (Алаш — мифический предок казахов), созданная в июле 1917 года, стояла на сходных позициях, делая акцент на автономию и объединение всех киргизов. То есть на самом-то деле казахов, потому что вплоть до Октябрьской революции русские власти ошибочно называют «киргизами» обитателей Казахстана. На учредительном съезде «Алаш-орда» ясно выразила стремление традиционных вождей и рождающейся буржуазии преградить дорогу революционному подъему: участники съезда были против любых перемен в старой аграрной системе, которая обеспечивала богатым владение лучшими обрабатываемыми землями и пастбищами. Они выступали также за сохранение в его старых формах религиозного и юридического аппарата, контролируемого муллами.

В дальнейшем большинство руководителей партий «Шура-и-Ислам», «Шуры-и-Улема» и «Алаш-орды» станут в ряды тех, кто — будь то русские или нерусские — во имя защиты своих привилегий будут противостоять революции. Они станут сначала союзниками Временного правительства, а затем белогвардейцев и всех сил иностранной контрреволюционной интервенции: англичан, немцев, французов, японцев, американцев и других… И стремление представить эти группы — как это делают различные антисоветские авторы, в том числе Александр Беннигсен и Шанталь Лемерсье-Кель-кеже, — как единственные «истинно национальные движения», противостоящие большевикам, желающим навязать народам Средней Азии противную их устремлениям волю, является грубейшей фальсификацией.

Сразу после Февральской революции дехкане, батраки, рабочие и чернорабочие стали интересоваться, что все это означает для них? Что выиграли они? Узбекский автор Айбек в автобиографической книге живо передает состояние их духа. «Баи, владельцы земли, купцы неистовствуют больше прежнего, — пишет он. — Роскошные пиршества, разгул принимают невиданный размах. Улемы получают огромные доходы от вакуфов. А народ по-прежнему разут, раздет. Бедняки, неимущие нуждаются в куске хлеба»[18]. Как считал Еламан, казахский герой писателя Абдижамила Нурнеисова, революция действительно состоялась, но не пошла до конца. По его словам, так же яростно, но беспорядочно волнуется море перед тем, как поднимается настоящий шторм…

Тот «настоящий шторм», которого он ожидает, придет в Октябре.

Седьмого ноября 1917 года (25 октября по старому стилю) в 10 часов утра Военно-революционный комитет Петроградского Совета, штаб вооруженного восстания, публикует воззвание «К гражданам России!», написанное Лениным, который нелегально приехал в столицу. В воззвании говорится о роспуске Временного правительства.

Вечером того же дня открывается Второй Всероссийский съезд Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Из 649 делегатов съезда 390 являются членами большевистской партии.

На съезде присутствуют делегаты Ташкентского, Самаркандского, Закаспийского, Петропавловского, Уральского Советов, а также Советов других восточных областей. В атмосфере чрезвычайного энтузиазма съезд провозглашает, что власть полностью переходит в руки Советов. Той же ночью (в 2 часа ночи с 7 на 8 ноября) Зимний дворец был взят штурмом, а Временное правительство арестовано. Его главе, Александру Керенскому, удается бежать.

Знамя Ташкентской группы РСДРП, 1905 г.

Провозглашение Туркестанской Советской Автономной Республики, вошедшей в состав РСФСР, г. Ташкент, апрель 1918 г.

Манифестация после свержения эмира в Бухаре

Туркмения. Пахота «омачем» (деревянной сохой). 1920-е годы.

Печь для обжига кирпича — одно из первых «промышленных предприятий» в Душанбе. Начало 1920-х годов

Суд над басмачами в Бухаре. Середина 1920-х годов

Плакат, посвященный вхождению Узбекской ССР и Туркменской ССР в состав СССР

Делегаты из Средней Азии на I съезде Советов СССР в 1922 году

Председатель ВЦИК М. И. Калинин выступает на митинге перед жителями Бухары

Узбекистан. Середина 1920-х годов. Земельная реформа в Ферганской области. Передача крестьянину-бедняку акта о наделении его землей и скотом

Первый трактор в таджикском кишлаке, 1930 г.

Первый поезд на Турксибе, 1930 г.

Узбекистан. «Лампочка Ильича» в домах узбеков, 1929 г.

В одной из школ по ликвидации безграмотности, Таджикистан, 1926 г.

Открытие завода сельскохозяйственных машин в Ташкенте, 1930 г.

Строительство Большого Ферганского канала, 1939 г.

На одной из улиц Алма-Аты, 1930 г.

Уличная сценка в Ташкенте, 1933 г.

Урок грамоты в женском клубе Ташкента, 1935 г.

Алма-Ата — столица Казахской ССР

Байконур. Космический корабль направляется к месту старта

Экибастузский топливно-энергетический комплекс (ЭТЭК) в Казахстане. Добыча угля в крупнейшем в СССР угольном разрезе «Богатырь»

Алма-Ата. Новый Дворец пионеров и школьников. В его 220 комнатах и залах работают 500 кружков и спортивных секций, где занимаются 8 тысяч детей

ЭТЭК в Казахстане. Эта гигантская тепловая электростанция работает на дешевом местном угле

Высокогорный каток Медео в Алма-Ате называют «фабрикой рекордов»

В алма-атинском аэропорту

Один из многочисленных в Казахстане народных самодеятельных ансамблей выступает на отгонном пастбище — «джайляу»

Известная казахская эстрадная певица, победительница советских и международных конкурсов Роза Рымбаева

1954 г. Так начиналось освоение целинных земель

Один из целинных совхозов сегодня

Овцеводство остается одной из ведущих отраслей сельского хозяйства Казахстана

Целиноград. Монумент в честь покорителей целины

Из искусственного Чардаринского водохранилища на юге Казахстана берет начало одна из крупнейших инженерных оросительных систем

Город Шевченко, расположенный на берегу Каспийского моря (на полуострове Мангышлак), живет почти исключительно за счет воды, получаемой на ядерном опреснителе

Ташкент с высоты птичьего полета

Реставрационные работы в соборной мечети Биби-Ханым в Самарканде

Хива. Общий вид древнего города Ичан-Кала

Ташкент. Памятник великому ученому-энциклопедисту Востока аль-Хорезми

Навои — город, выросший посреди пустыни

Известный узбекский керамист Махким Албакулов и его внук Мухамадали

В парке имени Ленинского комсомола в Ташкенте

У Эргаша Хасанова и его жены Насирыхон 16 детей, 81 внук и 3 правнука. На семейные торжества одних только родственников собирается более ста человек

В сборочном цехе Ташкентского авиационного завода

Хлопок — одно из главных богатств Узбекистана

У монумента «Мужество» в Ташкенте, установленного на месте эпицентра землетрясения 1966 года. В центре — автор книги

В горах Киргизии

Столица Туркменской ССР Ашхабад. Государственная республиканская библиотека имени К. Маркса

Писатель Чингиз Айтматов

Монумент в честь героя киргизского народного эпоса Манаса в городе Фрунзе

Учащиеся Фрунзенского профессионально-технического училища № 17

Киргизская национальная борьба верхом на лошади

Каракумский канал имени В. И. Ленина

Пустыня Каракумы занимает более чем три четверти территории Туркмении

В Туркмении активно ведется работа по использованию солнечной энергии. На снимке изображена панель компактной солнечной электростанции

Строительство Сары-Язынского водохранилища на реке Мургаб

Столица Азербайджанской ССР Баку. На этой площади проходят праздничные демонстрации трудящихся

Баку. Одна из улиц исторического центра

Душанбе. Весна — пора свадеб

Сафаргул Хадьерова работает швеей на предприятии художественных промыслов в Душанбе — столице Таджикистана

В вычислительном центре Министерства сельского хозяйства Таджикской ССР

Ходжа-Оби-Гарм (Горячие источники) — один из крупнейших лечебно-оздоровительных курортов Таджикистана

Нурекская ГЭС на реке Вахш

Гиссарская обсерватория в Таджикистане

Таджикский композитор Толиб Шахиди

По предложению Ленина съезд немедленно принимает два декрета, которые для народов России и для всего мира станут символом открывающейся новой эры. Первый из них — это Декрет о мире. Он призывает все воюющие страны немедленно вступить в переговоры для заключения мира на удовлетворяющих всех условиях, «без аннексий и контрибуций». Декрет о земле лишает собственности землевладельцев — аристократов и буржуазию. Их земли, а также земли церкви, сельскохозяйственный инвентарь и постройки безвозмездно передаются в пользование крестьян, а вся земля переходит в собственность государства и объявляется всенародным достоянием. По Декрету о земле крестьяне России получили 150 миллионов десятин земли. Они были, кроме того, освобождены от уплаты 700 миллионов рублей золотом ежегодно за аренду земли. Был ликвидирован их долг за землю, достигший к этому времени 3 миллиардов рублей.

Неделю спустя, 15 ноября, Совет Народных Комиссаров опубликовал «Декларацию прав народов России». Ее текст провозглашает: первое — равенство и суверенность всех народов бывшей царской империи; второе — их право на свободное самоопределение, вплоть до отделения и образования самостоятельных государств; третье — ликвидацию всех привилегий и всех ограничений религиозного или национального характера; четвертое — признание права на свободное развитие для всех национальных меньшинств и этнических групп.

Третьего декабря Ленин, председатель Совета Народных Комиссаров, и Сталин, народный комиссар по делам национальностей, подписывают обращение «Ко всем трудящимся-мусульманам России и Востока». Объявляя этим притесненным народам, что политике национального, культурного и религиозного угнетения, от которой они страдали, пришел конец, обращение призывает их устанавливать повсюду и защищать новую революционную власть: «Мусульмане России, татары Поволжья и Крыма, киргизы и сарты Сибири и Туркестана, турки и татары Закавказья, чеченцы и горцы Кавказа, все те, мечети и молельни которых разрушались, верования и обычаи которых попирались царями и угнетателями России! Отныне ваши верования и обычаи, ваши национальные и культурные учреждения объявляются свободными и неприкосновенными. Устраивайте свою национальную жизнь свободно и беспрепятственно. Вы имеете право на это. Знайте, что ваши права, как и права всех народов России, охраняются всей мощью революции и ее органов, Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов… Товарищи! Братья! Твердо и решительно идем мы к честному и демократическому миру. На наших знаменах несем мы освобождение угнетенным народам мира».

Некоторые специалисты (на Западе. — Ред.) не желают сегодня видеть в этом воззвании, чьи пламенные слова напоминают якобинские обращения, ничего, кроме пропагандистского, тактического маневра Ленина и большевиков, совершенного для того, чтобы привязать к революции народы Востока: новая власть якобы поманила их независимостью, а в действительности хотела удержать их в новых формах старой зависимости. Все это представляет собой вульгарно «политизированные» объяснения важнейших исторических фактов, совершенно не выдерживающие объективного анализа.

В заявлениях и действиях руководителей большевистской партии и в помине не было такого рода «тактики». Напротив, они блестяще соответствуют всем теоретическим позициям большевиков по «национальному вопросу».

В начале 1916 года Ленин в своих тезисах «Социалистическая революция и право наций на самоопределение» недвусмысленно определяет основы, на которых зиждется политика большевиков в этой области:

«Пролетариат угнетающих наций не может ограничиться общими, шаблонными, повторяемыми любым пацифистским буржуа фразами против аннексий и за равноправие наций вообще. Пролетариат не может обходить молчанием особенно «неприятного» для империалистической буржуазии вопроса о границах государства, покоящегося на национальном гнете. Пролетариат не может не бороться против насильственного удержания угнетенных наций в границах данного государства, а это и значит бороться за право самоопределения. Пролетариат должен требовать свободы и политического отделения колоний и наций, угнетаемых «его» нацией. В противном случае интернационализм пролетариата останется пустым и словесным; ни доверие, ни классовая солидарность между рабочими угнетенной и угнетающей наций невозможны…»[19]

Ленин подчеркивает необходимость для революционеров подтвердить без какого-либо ограничения право угнетенных народов на самоопределение вплоть до свободного отделения, но также предупреждает их о «всяческих проделках, изменах и мошенничествах буржуазии. Ибо буржуазия угнетенных наций постоянно превращает лозунги национального освобождения в обман рабочих: во внутренней политике она использует эти лозунги для реакционных соглашений с буржуазией господствующих наций…; во внешней политике она старается заключать сделки с одной из соперничающих империалистических держав ради осуществления своих грабительских целей…»[20]

Признание права всех народов на самоопределение и на свободное отделение, однако, не означает, что это должно стать принципиальной обязанностью: для марксистов главным вопросом, отмечает Ленин, являются интересы трудящихся, их борьбы за социализм, и именно исходя из этих факторов должна рассматриваться проблема нужности или ненужности отделения. «Разумеется, — пишет Ленин в другой своей работе, — право на самоопределение — одно дело, а целесообразность самоопределения, отделения той или иной нации в том или ином случае — другое дело»[21]. Вот почему, бичуя «империалистическое» мышление, которое влияет даже на сознание трудящихся «угнетающей нации», Ленин призывает революционеров угнетенных стран «бороться против мелконациональной узости, замкнутости, обособленности, за учет целого и всеобщего, за подчинение интересов частного интересам общего». «Люди, не вдумавшиеся в вопрос, — добавляет он, — находят «противоречивым», чтобы социал-демократы угнетающих наций настаивали на «свободе отделения», а социал-демократы угнетенных наций на «свободе соединения». Но небольшое размышление показывает, что иного пути к интернационализму и слиянию наций, иного пути к этой цели от данного положения нет и быть не может»[22].

Эти тезисы находятся в полном противоречии с теми, которые защищают руководители II Интернационала. Последние в отличие от большевиков считают, что «национальный вопрос» ограничивается рамками «цивилизованных» народов Европы. Они не осуждают категорически и колонизацию, а лишь довольствуются осуждением ее «эксцессов», считая даже, что она открывает завоеванным народам «путь к прогрессу и цивилизации».

Это серьезное расхождение по принципиальным вопросам станет одной из основных линий размежевания между социалистами и коммунистами, когда будут созданы новые партии, связанные с III Интернационалом. Одним из условий их приема в эту организацию станет согласие с пунктом, который вызовет особенно много дискуссий, а именно с восьмым, сформулированным В. И. Лениным таким образом: «Каждая партия, желающая принадлежать к III Интернационалу, обязана беспощадно разоблачать проделки «своих» империалистов в колониях, поддерживать не на словах, а на деле всякое освободительное движение в колониях»[23]. Но одно дело провозгласить новую идею на съездах, а другое — сделать ее обычной для понимания поведения партийных активистов, в частности тех, кто принадлежит к «доминирующей нации» и проживает в колониях. Выкорчевать старые предрассудки, отпечатки которых оставило в сознании многих колониально-эксплуататорское общество, — задача очень трудная, и для ее решения потребуется много лет.

Некоторые авторы (западные. — Ред.) находят удовольствие, порывшись в архивах и вырвав из контекста избранные для цитирования места, выделить заявления какого-либо политического деятеля, отмечающие наличие в рядах русских рабочих той эпохи стойкого «колониального духа», а у колонизованных — «антирусских и пропитанных ксенофобией позиций». Удивляться этому могут лишь те, кто хочет удивиться, поскольку вполне очевидно, что по другому и быть не могло. Члены революционной партии и симпатизирующие ей — тем более марксистской партии, которая хочет дать своим соратникам теоретическую подготовку, — приходят к ней отнюдь не «отмытыми» от старых предрассудков и раз и навсегда избавленными от заложенных в той социальной среде, откуда они вышли, идей. Им нужно еще очень долго бороться — чаще всего против самих себя, — чтобы избавиться от недоверия, а также от расовых и националистических предвзятостей, унаследованных от продолжавшихся веками эксплуатации, столкновений и ненависти.

Залпы Октября отдаются эхом в Самарканде

Утром 10 ноября 1917 года раздался мощный рев сирены центрального депо Ташкентской железной дороги. Этого сигнала ожидали железнодорожники и рабочие города, чтобы броситься на штурм зданий, занятых представителями Временного правительства. Рядом с русскими в рядах восставших были и вооруженные узбекские добровольцы, которые работали с русскими на железной дороге и различных предприятиях. После четырех дней ожесточенных боев военная цитадель, последний укрепленный пункт приверженцев Керенского, была взята, и его ставленники в Туркестане арестованы.

Победа большевиков в Ташкенте, наиболее важном промышленном, политическом и культурном центре Средней Азии, придала революции сил, помогла ей разлиться по всему Туркестану и Казахстану. Воодушевленные примером ташкентцев, революционные трудящиеся низлагают местных представителей старого правительства и захватывают власть в главных городах в течение ноября и декабря 1917 года. В Закаспии (сегодня Туркмения), где большевики были представлены широко и пользовались поддержкой большинства солдат, в железнодорожных и нефтяных центрах переворот произошел быстро.

В деревнях и степях дехкане и кочевники не остаются в стороне от движения. Первым делом они отказываются платить поземельные и другие налоги, которые взимались с них сначала царскими властями, а затем Временным правительством.

К февралю 1918 года Советская власть установилась в большинстве городских центров Средней Азии. В начале марта благодаря поддержке второго семиреченского казацкого полка, который переходит на их сторону, большевики Верного (Алма-Ата) овладевают городом. Вскоре они получают поддержку Конфедерации мусульманских трудящихся, образованной казахами и уйгурами. В марте 1918 года весь этот район переходит под власть Советов.

Только что родившуюся новую власть атакуют со всех сторон: извне — иностранные державы, которые хотят задушить революцию в зародыше, а изнутри — все силы русской реакции. С ноября 1917 года атаман Дутов во главе своих казаков, перешедших на сторону белых, захватывает Оренбург, перерезая коммуникации между европейской частью России и Средней Азией. По совету и при поддержке агентов Англии Дутов провозглашает автономию этой территории и образование местного правительства. В декабре того же 1917 года в Казахстане проходит съезд «Алаш-орды», собравший главным образом баев и мулл. Он также образовывает автономное правительство во главе с членом партии кадетов Букехановым. Впоследствии в письме, адресованном Букехановым адмиралу Колчаку, верховному главнокомандующему контрреволюционными армиями, он без обиняков объяснит, что образование правительства «Алаш-орды» имеет прежде всего целью помешать «продвижению большевизма» в степные районы. Вскоре Букеханов получает поддержку белых войск, сгруппировавшихся в районе Семиречья, а также английских и американских сил.

Положение революционных сил постоянно ухудшалось: в январе 1918 года румыны, союзники интервенционистских держав, захватили Бессарабию. В марте английский экспедиционный корпус овладел Мурманском и посадил там Северное правительство России. В апреле японцы высадились во Владивостоке. Вскоре к ним присоединились американские, английские, французские и итальянские части. В мае чехословацкий армейский корпус, покинувший район фронта, пересекает Сибирь. Встав на сторону контрреволюции, чехи совместно с белогвардейскими частями захватывают Самару, Златоуст, Челябинск, Омск. Успехи контрреволюции приводят к возникновению других автономных правительств и подготавливают почву для диктатуры адмирала Колчака, который в ноябре 1918 года провозгласил себя «верховным правителем России».

Немцы, которые уже контролируют Польшу, Финляндию, Прибалтику и Белоруссию, оккупируют Украину.

В Азербайджане находятся англичане. У них особые причины интересоваться этой страной: большая часть капиталов, вложенных в бакинские нефтяные промыслы, принадлежит им. В августе 1918 года они устанавливают в Баку диктатуру Центрокаспия (в этом «независимом» правительстве уживаются правые эсеры, меньшевики и белогвардейцы). Вместе с английскими интервентами новые власти расстреляли 26 бакинских комиссаров во главе с председателем Бакинского Совета народных комиссаров С. Г. Шаумяном. 15 сентября Баку захватывают турецкие войска, посадившие у власти своих ставленников — «мусаватистов», антисоветски настроенных буржуазных националистов. С юга вырисовывается новая угроза: готовятся к наступлению казаки, сформированные в Иране и вооруженные Англией. Летом 1918 года три четверти бывшей империи практически находится под властью белогвардейцев и иностранных интервентов.

Над революцией нависла смертельная угроза, ее вооруженная защита стала первостепенной задачей, но большевистские руководители и в это время стремились разъяснять цели политики, выработанной партией для решения «национального вопроса».

В январе 1918 года на IV съезде Советов Туркестана в Ташкенте вопрос о «действительном содержании автономии» стоит в повестке дня, и позиция большевиков была изложена делегатом Тоболиным: истинным хозяином страны, чья автономия обсуждается на съезде, является народ этой страны. Нельзя ограничиться лишь разговорами о самоопределении, надо дать продолжение этой идее в ежедневной практике. Большевики борются с оружием в руках против контрреволюции, откуда бы она ни исходила — от русской или местной буржуазии. В то же время они не только признают за народом этой территории право на автономию, они признают и его право на полное отделение, если таково его желание… Большевики говорят, что территория Туркестана была захвачена силой и, если бы воля этого народа, выраженная в референдуме, была — отделиться от России, мы выступили бы в защиту его суверенного права на отделение. Тоболин отмечал, однако, что введение такого права в практику пока еще невозможно и не будет возможным до тех пор, пока стране будет угрожать контрреволюция. При этом он добавил, что нужно немедленно приступить к подготовке почвы для осуществления этого права.

Речь Тоболина резко контрастирует с выступлением Павлюшенко — также депутата Совета и члена группы «меньшевиков-интернационалистов», которые протестовали против определения «хозяева страны», данного «туземцам» большевистским делегатом. Павлюшенко дал понять, что они считают себя просвещенным авангардом революции и долг их — вести мусульманские трудящиеся массы, не обладающие политической зрелостью, по правильному пути. Ничего другого, кроме своего руководства на этом «правильном пути», «меньшевики-интернационалисты» не предлагали.

Две разные речи, предвосхищающие полемику, которая во время периода «деколонизации» разделит в Англии, во Франции, в Бельгии и в других местах приверженцев «просвещенного», патерналистского колониализма и сторонников неограниченной независимости колониальных народов.

Под влиянием националистической пропаганды и под грузом устоявшихся предрассудков в крестьянских массах, едва пробудившихся к политической жизни, не угасали старое недоверие ко всему «иностранному» и страстная привязанность к самым бескомпромиссным институтам ислама и к тем, кто старался выставить себя его защитниками. Однако развитие революции будет способствовать тому, что в конце концов огромное большинство этих людей перейдет в лагерь, к которому они принадлежат по самой своей сути. Действительно, несмотря на их низкий политический уровень, было трудно убедить народы казахских степей и Туркестана, что союз руководителей «Алаш-орды» с казацким атаманом Дутовым и адмиралом Колчаком или совместные действия партии «Шура-и-Ислам» с другими белыми генералами открывают путь к свободе и прогрессу.

По мере того как борьба расширялась, охватив всю Среднюю Азию и Казахстан, поведение правых националистических лидеров привело к тому, что на сторону большевиков перешли наибеднейшие массы коренных жителей, а также многие из представителей немногочисленной прогрессивной национальной интеллигенции, в свое время соблазнившихся лозунгами «Алаш-орды» и подобных ей организаций.

В конце 1918 года гражданская война по-прежнему свирепствует в Туркестане, окруженном со всех сторон и отрезанном от России. Здесь и на казахских землях феодалы и богатые русские колонисты организуют контрреволюционные выступления, вскоре поддержанные движением «басмачей» (от тюркского «басмак» — нападать, налетать), поднятым баями и муллами, которые призывают крестьян к «священной войне» против большевиков.

Басмачи нападают на деревни, уничтожают урожай, сжигают склады и мастерские, убивают тех, кто встал на сторону революционеров или симпатизирует новым идеям, сеют ужас в деревнях. Около двух лет (с 1918 по 1920 год) они действуют очень активно в Ферганской долине. Во главе их отрядов стоят такие люди, как Иргаш, бывший командующий войсками недолговечного «Кокандского автономного правительства», как Мадамин-бек, бывший глава военной милиции города Маргилана. Крупные собственники-колонисты, а также богатые крестьяне — кулаки — организуют свою «крестьянскую армию», которой командует некий К. Монстров. После взятия города Ош он соединяется с силами басмачей Мадамин-бека. Последний объединяет вскоре под своим командованием все разношерстные антибольшевистские силы: тех, кто откликнулся на призыв к «священной войне», и тех, кто борется за удержание своих феодальных привилегий; тех, кто якобы стремится сбросить иго России, и тех, кто защищает «законность» царского владычества. Мадамин-бек провозглашает образование Ферганского временного правительства, в которое вперемешку вошли царские офицеры, кулаки, баи и муллы.

Движение басмачей, описываемое антисоветскими «экспертами» как глубоко народное движение протеста, в действительности никогда не имело в массах широкой и активной поддержки. Узбекские, туркменские или таджикские крестьяне очень быстро различают те цели, которые преследуют Мадамин-бек и его союзники. Для этого не надо обладать особой проницательностью. На захваченных территориях, где они временно царствуют, главари басмачей просто-напросто восстанавливают старые порядки — то есть владычество феодалов и крупных собственников. Последние же, чтобы повернуть все на прежний лад и продемонстрировать свою власть, устраивают кровавые репрессии против бедных крестьян и тех деревенских жителей, кто заподозрен в симпатиях к красной звезде.

Несмотря на длительный разрыв со Средней Азией (железнодорожное сообщение через Оренбург было восстановлено лишь весной 1920 года), Совет Народных Комиссаров и руководство большевистской партии с исключительным вниманием следят за происходящей там политической и идеологической битвой. Москва настоятельно рекомендует непримиримо бороться за ликвидацию всех старых структур, обращать исключительное внимание на национальные особенности, постоянно заботиться о приобщении населения к революционному делу, каленым железом выжигать любые проявления великодержавного духа.

В марте 1918 года Центральный Комитет большевистской партии и Совет Народных Комиссаров направляют в Среднюю Азию своего полномочного представителя П. А. Кобозева. Его задача — помочь местным коммунистам продолжить вооруженную борьбу против контрреволюции и посоветовать им заложить основы Туркестанской Автономной Советской Социалистической Республики, объединенной на федеративных началах с Советской Россией. Новая республика родится на V съезде Советов рабочих, крестьян, солдат и дехкан Туркестана. Слово «дехканин» (бедный крестьянин) появляется в названии съезда не случайно и не из демагогических соображений. В этом выражена четкая политическая ориентация: социалистическая революция является революцией наибеднейших масс, прежде наиболее угнетаемых. Дехкане были во множестве представлены на съезде. Кроме того, четверым выходцам из местных национальностей предстояло заседать в Совете народных комиссаров республики.

Первый съезд коммунистических организаций Туркестана состоялся два месяца спустя. В принятой на нем резолюции подчеркивалась необходимость самого широкого участия трудящихся различных национальностей в управлении жизнью республики на всех уровнях, усиления активности коммунистов среди разных национальностей, публикации газет на национальных языках, наконец, создания комиссариатов по национальным делам в областях и уездах.

В июле 1918 года все разговорные языки Средней Азии были объявлены наряду с русским официальными.

Но «старые демоны» «великорусского» духа отнюдь не умерли, и несмотря на то, что поддерживать связь с Туркестаном трудно, большевистское руководство во главе с Лениным остро это сознает. В телеграмме, адресованной ташкентскому правительству в июле 1919 года, Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет подчеркивает необходимость безотлагательно привлечь туркестанское население к управлению на широкой пропорциональной базе и прекратить реквизицию имущества мусульман без согласия региональных мусульманских организаций. В октябре 1919 года создается Комиссия ВЦИК и СНК РСФСР по делам Туркестана, которая сыграла большую роль в укреплении Советской власти в Узбекистане. В резолюции, принятой по этому поводу, в частности, говорилось, что самоопределение народа Туркестана и отмена любого национального неравенства и всех привилегий одной национальной группы за счет другой составляют основу всей политики Российского Советского правительства и служат руководящими принципами всей работы его органов. Только в результате такой работы недоверие местных трудящихся масс Туркестана в отношении рабочих и крестьян России, питаемое годами царского владычества, могло быть окончательно преодолено.

Комиссия привезла с собой и письмо Ленина, адресованное «Товарищам коммунистам Туркестана». В нескольких строках, удивительных по глубине мыслей, он напоминает о гигантской ставке в ведущейся битве и о средствах, с помощью которых она может быть выиграна: «установление правильных отношений с народами Туркестана имеет теперь для Российской Социалистической Федеративной Советской Республики значение, без преувеличения можно сказать, гигантское, всемирно-историческое. Для всей Азии и для всех колоний мира, для тысяч и миллионов людей будет иметь практическое значение отношение Советской рабоче-крестьянской республики к слабым, доныне угнетавшимся народам. Я очень прошу вас обратить на этот вопрос сугубое внимание, — приложить все усилия к тому, чтобы на примере, делом, установить товарищеские отношения к народам Туркестана, — доказать им делами искренность нашего желания искоренить все следы империализма великорусского для борьбы беззаветной с империализмом всемирным…»[24]

Провал контрреволюции и иностранной интервенции в бывшем Туркестанском генерал-губернаторстве, падение под ударами Красной гвардии «правительств» Коканда и Ашхабада, поражение белогвардейцев в Закаспийской области привели к тому, что базы антисоветской борьбы в Средней Азии были перенесены в независимые хивинское и бухарское государства.

Бухарский эмират и Хивинское ханство начиная с весны 1917 года тоже потрясали народные восстания, но их правители продолжали сопротивляться революционной волне.

Этому способствовала прежде всего политическая и военная поддержка окопавшихся там белогвардейцев, а также преданность населения внутренним консервативным силам, в частности муллам-традиционалистам, чье влияние в народе оставалось очень сильным. Хивинский правитель Джунаид-хан и бухарский эмир Алим-хан получали материальную помощь от иностранных держав, в частности Великобритании. Белогвардейцы, устроившиеся в Хиве, поддерживали постоянную связь с подпольной антисоветской организацией Ташкента, в свою очередь тесно связанной с американскими, английскими и французскими разведывательными службами, имевшими на местах своих агентов.

Несмотря на неоднократные предложения мира с советской стороны, Джунаид-хан продолжает свою агрессивную политику. В июне 1919 года он совершает из Хивы один за другим смертоносные рейды в Амударьинскую область и устанавливает постоянные контакты с адмиралом Колчаком, верховным главой контрреволюции.

Такую же политику проводит в Бухаре Алим-хан. В марте 1918 года попытка партии младобухарцев свергнуть феодальную власть с помощью туркестанских красногвардейцев заканчивается провалом. Руководители младобухарцев рассчитывали, что их выступление повлечет за собой всеобщее восстание в эмирате.

Но они переоценили свои силы и влияние: находившиеся еще под контролем баев и мулл трудящиеся за ними не пошли. Разжигаемые в деревнях бунты бедных крестьян, а в различных населенных пунктах — ремесленников и рабочих терпят такой же провал, как и восстание, организованное в «старом городе» Бухарской коммунистической партией. Эмир не раздумывая обрушивает на участников этих выступлений кровавые репрессии.

В апреле и мае 1919 года из Афганистана в Бухару приходят несколько сот тяжело груженных верблюдов. Они привезли оружие, поставленное Великобританией, чтобы помочь эмиру Алим-хану вооружить 50 тысяч мобилизованных им людей. Лондон отправляет ему также, помимо 28 тысяч винтовок, английских военных инструкторов. В конце лета 1919 года в Бухаре насчитывается около 600 таких инструкторов. Среди советников эмира, как и хивинского хана, имеются русские «беженцы» — офицеры, высшие царские чиновники и меньшевики. В их числе Осипов — бывший военный нарком Туркестана (царский прапорщик, проникший в ряды большевистской партии), который в ночь на 19 января 1919 года (при соучастии представителей иностранных миссий в Ташкенте) во время неудавшегося государственного переворота приказывает арестовать, а затем казнить членов правительства Туркестанской республики, туркестанских комиссаров, и других партийных и советских работников.

Но несмотря на все это, дни Бухарского эмирата и Хивинского ханства сочтены. Поражение Колчака и Деникина, подавление последних контрреволюционных частей в Средней Азии соединениями Красной Армии, которой на этом фронте командует Михаил Фрунзе, целиком изолируют оба феодальных государства, где неудержимо нарастает революционное движение. В деревнях разгорается вооруженная борьба, а в Хиве и других городах ханства под руководством местных активистов организуется Хорезмская коммунистическая партия. Позже к ней примкнет наиболее радикальная часть партии младохивинцев, обязанная своим происхождением, как и партия младобухарцев, джадидам. Саид Абдулла (новый хан, заменивший Джунаида) был свергнут в феврале 1920 года. В апреле первый «курултай» (съезд народных представителей) провозглашает Хорезмскую Советскую Народную Республику. Объявлено о принятии демократических мер — конфискации имущества хана, его приближенных и крупных землевладельцев, установлении равенства в правах для всех национальностей, но при этом ничего не говорится о социализме. Правительство, образованное после падения хана, состоит из коммунистов, а также умеренных джадидов, враждебно относящихся как к слишком революционному продвижению вперед, так и к тесному сотрудничеству с советским Туркестаном.

В Бухаре события развивались таким же образом. Коммунистическая партия была организована здесь в сентябре 1918 года. Активно участвуя в битвах против эмира и разъясняя собственную революционную программу, бухарские коммунисты значительно расширили свое влияние в ущерб течению джадидов. Летом 1920 года в группах и ячейках партии состоит уже 5000 коммунистов, среди которых есть дехкане, ремесленники, рабочие и солдаты эмира. Кроме того, компартию поддерживают тысяч двадцать сочувствующих. В одном лишь старом квартале Бухары 21 партийная ячейка объединяла 1500 активистов. Помимо того, в Самарканде (вне пределов эмирата) активисты с помощью товарищей из советского Туркестана организовали военные части, в которые вошло большинство революционеров, дезертировавших из армии эмира.

Дискуссии и полемика между коммунистами и младобу-харцами не затихают, несмотря на суждения, выносимые «Туркестанской комиссией». Партии младобухарцев не терпится свергнуть тиранию, и она призывает Фрунзе больше не ждать, а покончить с ней силой оружия. Но советские руководители не желают поступать неосмотрительно и ставить себя в положение агрессоров. Красная Армия вмешается лишь в том случае, если действительно представительное, массовое, народное революционное движение попросит ее об этом. Критикуя младобухарских руководителей за поспешность, большевистские газеты упрекают тех, кого они называют «азиатскими декабристами», в непонимании того, что при преждевременном вмешательстве извне «эксплуатируемые массы» по недопониманию могут спутать своих освободителей с иностранными завоевателями.

Несмотря на полемику и сохраняющиеся разногласия, большевики и младобухарцы в нужный момент объединят усилия, чтобы свергнуть режим эмира. Вооруженное восстание, руководимое бухарскими коммунистами, начинается взятием города Чарджоу. Красные части под командованием Фрунзе поддержали восставших, и в сентябре 1920 года столица эмирата пала. Эмир бежит со своими приспешниками в Афганистан. В октябре съезд представителей бухарского народа (1-й Курултай) провозглашает Бухарскую советскую народную республику. Как и в Хиве, о республике социалистической речь пока не идет.

Отныне революция торжествует практически во всей Средней Азии. На XII съезде Российской Коммунистической партии (большевиков) в апреле 1923 года Сталин в докладе по национальному вопросу скажет, почему в целом океане опасностей революция смогла восторжествовать. Эта речь может показаться удивительной, поскольку она произнесена человеком, чьи «соглашательские тенденции» в отношении «великорусского» духа жестко критиковались самим Лениным. Но она становится менее удивительной, если, не дав запереть себя в манихейскую схему, что у нас так часто происходит сегодня с некоторыми, попытаться судить о личности исторических размеров во всей ее сложности и динамике ее развития. Мы не будем говорить здесь о так называемом периоде культа личности. Речь сейчас идет о другом. В эпоху революции и образования СССР Сталин был одним из тех, кто наиболее компетентно определял национальную политику большевиков. В своей речи Сталин отдает должное народам советского Востока. «Не забудьте, — говорит он, обращаясь к делегатам съезда, — что, если бы мы в тылу у Колчака, Деникина, Врангеля и Юденича не имели так называемых «инородцев», не имели ранее угнетенных народов, которые подрывали тыл этих генералов своим молчаливым сочувствием русским пролетариям… мы бы не сковырнули ни одного из этих генералов. В то время когда мы шли на них, в тылу у них начался развал. Почему? Потому что эти генералы опирались на колонизаторский элемент из казаков, они рисовали перед угнетенными народами перспективу их дальнейшего угнетения, и угнетенные народы вынуждены были идти к нам в объятия, между тем как мы развертывали знамя освобождения этих угнетенных народов. Вот что решило судьбу этих генералов, вот сумма факторов, которые заслонены успехами наших войск, но которые в последнем счете решили все»[25].

После поражения белогвардейцев мир, однако, устанавливается не сразу. В 1921 году Энвер-паша, один из руководителей партии «младотурков», бывший военный министр султана (и его зять), авантюрист, который мечтает о «туран-ской империи» (объединении всех народов тюрко-монгольского происхождения) и подписывает свои призывы как «главнокомандующий всеми мусульманскими армиями, зять халифа и представитель пророка», подпольно организует и пытается объединить под своим руководством распыленные банды басмачей. Через несколько месяцев, в августе 1922 года, Энвер-паша погиб в бою с частями Красной Армии. В свою очередь бывший эмир Саид Алим-хан продолжал с помощью скрывавшихся в Турции, Иране и Афганистане феодалов и бывших русских колонистов оказывать поддержку сильно сократившимся отрядам басмачей, которые блуждали по горам и пустыням, но время от времени совершали террористические налеты на города и деревни, убивая жителей и, в частности, нападая на женщин, которые, проявляя свою волю к эмансипации и равенству, отказывались носить паранджу. Но прошли те времена, когда муллы, угрожая гневом божьим, заставляли трепетать дехкан, осмеливавшихся нарушать законы эмира. Организованные в отряды народной милиции, узбекские, таджикские, туркменские добровольцы преследовали контрреволюционные группы, еще уцелевшие в некоторых местах. Последний басмаческий рейд, поддержанный из Афганистана английскими спецслужбами, был предпринят в 1931 году. Банда под командованием Ибрагим-бека, одного из феодалов, бежавших вместе с Алим-ханом, проникла в Таджикистан. Но здесь ее ждала гибель, а Ибрагим-бека захватили в плен крестьяне, которых он якобы пытался освободить. Незадолго до своей последней вылазки, оказавшейся для него роковой, Ибрагим-бек выпустил от имени «Его Величества эмира Алим-хана» некий «манифест к народам, живущим на территории Туркестана, Татарстана, Казахстана, Киргизии, Туркмении, Узбекистана и Таджикистана». В нем, среди прочего, говорилось, что в то время, когда царствовали российский император и эмир Алим-хан, все нации якобы жили счастливо и спокойно на своих территориях, свободно исповедуя свою религию, что с тех пор, как они были свергнуты, людей заставляют работать с машинами, заставляют возделывать хлопок, традиционная система ирригации изменена, мечети превращают в клубы и больницы, а женщин, которые стоили по тысяче рублей, правительство записывает в комсомол и заставляет мужей отказываться от них.

В этом документе звучат мотивы уже давно ушедшей эпохи. Одно лишь перечисление «претензий» к Советской власти позволяет увидеть, какой гигантский путь был уже к этому времени пройден освобожденными народами. Документ невольно освещает и глубокое содержание торжествующей на советском Востоке революции: она не была победой «русских» над «инородцами», а победой крестьян, рабочих, бедноты всех национальностей над своим общим прошлым, отмеченным отсталостью, нищетой и гнетов.

Рождение новых республик

Как в Казахстане, так и в четырех республиках Средней Азии — Туркмении, Узбекистане, Киргизии, Таджикистане, — любое место работы, будь то завод, стройка, колхоз или университет, представляет собой многоликий мир, где сегодня работают и сотрудничают мужчины и женщины десятков национальностей. И повсюду — на приеме у директора предприятия или ректора университета — посетитель обязательно услышит произнесенные с явной гордостью слова: «Здесь работают представители двадцати, сорока или пятидесяти различных национальностей».

Но самое замечательное не в этом. Примеры многонациональных групп есть и в других местах, в частности в больших городах и на заводах капиталистических стран. Отличие же состоит в особом качестве установившихся человеческих отношений, в образцовом содружестве и сотрудничестве мужчин и женщин, чьи предки, начиная с глубины веков и до недавних времен, сталкивались в смертоносных конфликтах: европейцы выступали против азиатов, туркмены против узбеков, таджики против киргизов, кочевники против оседлых жителей, мусульмане против евреев или христиан, один народ против всех других и все народы против одного. Не ослепленного антисоветской ненавистью наблюдателя, который совершает поездку по республикам Средней Азии, не может не поразить спокойная и дружеская атмосфера сотрудничества, характерная для отношений между гражданами этих многонациональных республик.

Искушенные советологи, которых «на мякине не проведешь» и которые исходят из того, что не может быть соседства и межобщинных отношений без конфликтов, пытаются доказать, что, напротив, в советском обществе враждебность и ненависть между народами и этническими группами существуют в скрытом виде и что, следовательно, на этой почве неизбежны столкновения. Но у них нет в руках ни единого конкретного факта, чтобы подкрепить свои предсказания. Нигде в Средней Азии или любом другом регионе СССР они не смогли найти, и не без основания, какого-нибудь «гетто», где были бы собраны национальные меньшинства (будь то эмигранты или другие группы), как это имеет место в большинстве метрополий Западной Европы или в Северной Америке. Нигде также не смогли корреспонденты западных информационных агентств, жадные до раздувания антисоветских предрассудков, обнаружить для своих комментариев малейший инцидент, который бы возник между группами населения различного происхождения, или какие-либо беспорядки, хотя бы в малейшей степени походившие, скажем, на кровавые стычки между белыми полицейскими и цветными безработными в Соединенных Штатах, а с некоторых пор и в Великобритании. Нигде не смогли они найти для своих статей примеров расистских нападений или других преступлений на этой почве, о которых, напротив, всегда можно прочитать на внутренних страницах наших газет. Эти случаи стали у нас настолько частыми, что превратились в каждодневную хронику, настолько привычную, что она не привлекает внимания читателя. Нет в Советском Союзе и национальных или региональных конфликтов такого размаха и накала, каких они достигают в других местах: нет Ольстера, нет Пуэрто-Рико, а тем более нет Соуэто, Гарлема или Алабамы, нет даже таких проблем, как на Корсике.

А ведь в мире нет другой страны, которая в пределах своих границ объединяла бы так много различных национальностей. Те, кто раньше принадлежал к угнетающей или угнетенной, передовой или отсталой нации, теперь пользуются одинаковыми правами, имеют в сущности одинаковый уровень жизни и равные возможности приобщаться к культуре. Здесь нет людей неугодных лишь потому, что они черные, желтые, метисы, индийцы или арабы.

В период, когда «разрядка стояла в повестке дня» и некоторым журналистам «большой прессы» еще было позволено частично писать правду об СССР, специальный корреспондент газеты «Монд» восхищался в мае 1969 года поразительными переменами, происшедшими в Средней Азии как в духовной, так и материальной сфере. «Мудрые узбеки, которые помещали рай земной на своей территории, сегодня удовлетворенно потирают руки: «А ведь мы были правы». Черные пески, каменистые плато и солонцовые глинистые почвы, служившие прибежищем для змей и иссушаемые постоянными ветрами, постепенно превращаются в хлопковые поля, в окаймленные деревьями колхозные огороды, а по соседству вырастают богатые села. Из отдельных островков оазисы, все разрастаясь, постепенно преображаются в единый зеленый ансамбль, где словно оживают древние легенды, — писал Жан Марабини. — Никогда еще за всю современную историю, даже в Калифорнии, мы не были свидетелями таких преобразований…»[26] Это земное чудо являет собой не только тысячи гектаров хлопковых полей и садов, возникших в пустыне, но также рукотворные озера, каналы, плотины, индустриальные комплексы, школы, университеты, лаборатории и исследовательские центры. Все это — результаты сотрудничества миллионов людей, которые, преодолев национальные распри и предрассудки, объединились, чтобы построить свой общий дом.

В момент торжества Октябрьской революции у народов Казахстана, Туркестана, Бухарского эмирата и Хивинского ханства общими были лишь религия, исламские традиции, впрочем, в зависимости от региона весьма различные, а также одинаковое наследство, оставленное нищетой и угнетением, и, наконец, одно и то же, хотя и не всегда осознанное, стремление к освобождению от двойного — иноземного и феодального — гнета. Помимо этого, их мало что сближало. И языковой барьер, несмотря на преобладание наречий тюркского происхождения, не способствовал сближению. На огромном пространстве жили узбеки, каракалпаки, казахи, киргизы, туркмены, татары, уйгуры (вблизи русско-китайской границы), дунгане, евреи, калмыки, курды, таджики (которые, как и народы Памира, говорят на персидском наречии), белуджи, чалы (исламизированные евреи Бухары) и некоторые другие национальности.

Десятилетиями кланы, племена, княжества, религиозные секты беспрестанно сталкивались между собой в кровавых конфликтах — кипели пограничные споры, шла борьба за перераспределение поливной воды, не утихали притязания князей и унаследованная от предков ненависть, причин которой никто уже доподлинно не знал. В период между войнами в отношениях между общинами сохранялись враждебность и недоверие. Некоторые общины, кроме того, становились жертвами особых, четко определенных дискриминационных мер. Например, бухарским евреям, пришедшим из Персии и обитавшим в эмирате уже несколько веков, разрешалось жить только в определенном квартале и запрещалось появляться в городе после захода солнца. Дома их не могли быть выше домов мусульман, и для отличия от домов других жителей над ними полагалось вывешивать тряпичный лоскут. Когда же евреи сидели в своих лавках, клиентам из-за прилавков должна была быть видна только их голова.

Были времена, когда им запрещалось носить что-либо другое, кроме черных сюртуков, а вместо тюрбана, который часто украшал головы бухарцев, они имели право носить лишь черную квадратную шапочку — тюбетейку. Закон запрещал евреям пользоваться лошадью или мулом. На суде, если противной стороной был мусульманин, свидетельство еврея не принималось во внимание. У евреев было единственное преимущество — их не похищали работорговцы, потому что никто из мусульман не купил бы раба-еврея.

Образ жизни и разница в уровнях развития тоже разделяли людей. Пастухи, кочевавшие со своими стадами по степям и полупустынным районам (преимущественно казахи и киргизы), находились еще на племенной стадии общественного развития. В оазисах Хорезма и Бухары дехкане не вышли еще из феодальной эпохи. В других местах, в частности в регионах, колонизованных царизмом, где общество вступило уже в эру капитализма, имелась своя буржуазия и, следовательно, эксплуатируемые ею пролетарии. Как быстро продвинуть вперед эти различные народы, вышедшие из мрака колониальной ночи? Как помочь им перескочить через века, чтобы воссоединиться с современным миром и построить социалистическое общество? Ленин, отвечая тем, кто считал, что народы, находящиеся в «застое», должны, чтобы догнать других, обязательно пройти через этап капиталистического развития, утверждал, что скачок от трайбализма или от феодализма к социализму возможен, что с помощью передового пролетариата отсталые страны могут прийти к советскому строю и, пройдя через определенные этапы, к коммунизму, избежав капиталистической стадии развития.

Прежде всего предстояло убедить миллионы бывших колониальных и феодальных подданных, что с прошлым покончено, что теперь они смогут сами распоряжаться своей судьбой и каждый должен строить свой «национальный дом», не противоборствуя, а сотрудничая со всеми другими народами бывшей империи. Борясь с мнением некоторых руководителей большевистской партии, опасавшихся, что гигантская территория окажется раздробленной на множество малых и больших государств, неспособных выдержать объединенные удары местных и иностранных контрреволюционеров, если будет признано право наций на самоопределение и отделение, Ленин упорно защищал этот принцип. Он видел в нем одно из главных средств нанести поражение местной буржуазии и феодалам, на деле доказав прежде порабощенным народам искренность новой власти, обещавшей положить конец всем формам «великорусского» угнетения. Кроме того, только таким способом могли народы Востока в дальнейшем добровольно присоединиться к многонациональному Советскому государству и объединиться внутри нового образования. Но каким будет этот союз? Часть большевистских руководителей, в том числе Сталин, высказывались за федерацию автономных республик внутри Российской федеративной республики. Ленин выступал против этого, настаивая на строжайшем соблюдении принципа равенства наций и права каждой из них распоряжаться своей судьбой. Он подчеркивал, что очень важно делать различие между отношениями на основе автономии, установленными внутри Российской Федерации, и отношениями, которые вытекают из договоров, заключенных между Россией и другими суверенными республиками, которые свободно могут покинуть Союз. Речь идет, пояснял он, о том, чтобы оправдать ожидания народов, ответив на их стремление к независимости, и в то же время построить федерацию равноправных республик. Истинное сближение между народами предполагает устранение в отношении национальностей всех форм политического неравенства и принуждения, признание не только на словах, но и на деле их равенства и суверенности. Именно практическому применению этих принципов посвятят себя руководители нового, Советского государства. Им необходимо прежде всего заново приступить к определению границ, внутри которых вновь рождающиеся республики группируют большинство своего населения одинакового происхождения и говорящего на одном и том же языке, которое колониальные русские завоевания и феодальные войны разбросали по территориям искусственно созданных административных регионов. Задача эта исключительно сложна, поскольку не существует какой-либо территории, населенной представителями только одной этнической группы. Узбеки, например, распределены следующим образом: 66,5 процента живут в Туркестанском генерал-губернаторстве, 22,2 процента — в Бухарском эмирате и 11,3 процента — в Хивинском ханстве. Такое же расселение отмечается и среди туркменов: 43,2 процента живут в Туркестане, 27 процентов — в Бухаре, 28,8 процента — в Хорезме. У таджиков 47,7 процента живут в Туркестане и 52,3 процента — в эмирате… Там, где имеется наибольшая концентрация узбеков, живут также значительные группы таджиков, туркменов, казахов и т. д. А там, где преобладают таджики, туркмены или казахи, представлено и большинство других национальных общин. Как сделать, чтобы каждый чувствовал себя «как дома», чтобы какое-либо меньшинство не почувствовало себя принесенным в жертву? Как провести этот «раздел», который должен учесть национальные этнические и языковые особенности и в то же время интересы и стремления всех?

Это здание будет строиться поэтапно и с большой осмотрительностью, хотя и не без осложнений и полемики. В то время когда еще свирепствует гражданская война, V съезд Советов Туркестана в апреле 1918 года дает этой территории, в ее старых колониальных границах, статус автономной республики в составе Российской Федерации. В декабре 1922 года после длившихся неделями дискуссий на национальных съездах Советов Украинской, Белорусской, Азербайджанской, Армянской и Грузинской республик 2215 делегатов 1 съезда Советов СССР, собравшихся в зале Большого театра, определяют базу, на которой объединятся на территории бывшей империи уже рожденные или ждущие своего рождения советские республики. Речь идет, как говорится в Декларации, принятой делегатами съезда, о том, чтобы в корне уничтожить национальное угнетение, создать атмосферу взаимного доверия и заложить основы братского сотрудничества народов. Только единое федеральное государство способно обеспечить в одно и то же время свободный расцвет наций, защиту завоеваний революции, экономическое развитие каждого из новых государств и всей федерации в целом. До этого момента народные советские республики (не носящие пока названия социалистических) в Бухаре и Хорезме, связанные договорами с Туркестаном, еще не были членами Союза. Между 1920 и 1924 годами там будут зреть условия для перехода к социалистической республике. Решение о таком преобразовании принимается в сентябре 1924 года V съездом Советов Бухарской республики. Отныне ситуация благоприятствует новому национально-государственному размежеванию. Конец гражданской войны, разгром в основном басмаческих банд, политическое поражение правых националистических течений, растущее участие народных масс в экономической и политической жизни — все это означает, что сложились необходимые условия для возникновения новой национальной сущности. Большевистские руководители будут, однако, избегать поспешных решений. Ленин настаивает на необходимости отказаться от любого действия, навязанного бюрократически «сверху» и без консультаций со всеми заинтересованными. Он также не устает предупреждать некоторых слишком нетерпеливых руководителей от импровизаций в столь деликатной области.

Национально-государственное размежевание республик должно, следовательно, позволить всем этническим группам, большим и малым, развиваться без принуждения в «своем собственном доме». Ибо рядом с «великорусским» шовинизмом, остающимся главной опасностью, существуют, подчеркивают большевики, «второстепенные» проявления национализма, которые могут составить препятствия свободному расцвету малых народов, до этого задавленных царизмом. Некоторые, например, считают недопустимыми требования об автономии меньшинств, которые противостоят гегемонистским амбициям, иногда маскируемым «революционными» аргументами представителей преобладающей национальности. Это как раз то, чем отличался Султан Галиев, один из партийных и государственных лидеров, скатившийся впоследствии на мелкобуржуазные националистические позиции и вставший на путь антипартийной и антисоветской борьбы, который от имени волжских татар отказывал башкирам в праве на образование собственной нации и собственной республики, объясняя это тем, что они находятся на пути ассимиляции татарами и что, следовательно, башкирское государство не имеет никакого права на существование. Другие мечтают вместе с ним о создании автономной «мусульманской коммунистической партии», которая, по их словам, гораздо лучше подойдет для «прямого» обращения к народам Востока и найдет больший отклик, чем немусульманская большевистская партия — интернационалистская по своей сущности и многонациональная по составу. Большинство большевиков осудило содержащуюся в этих речах, где, как водяные знаки, проявляются не выраженные со всей определенностью пантюркистские тенденции, ориентацию, опасную как для собственно национального развития освобожденных революцией «мусульманских» народов, так и для необходимой сплоченности советских республик, да и для будущего всего мирового революционного движения. Были и другие, которые выступали адвокатами «Великого Узбекистана», «Великого Хорезма», «Великой Киргизии». Общим у них является то, что они рассматривают как второстепенные требования о национальном существовании тех меньшинств, которые могли бы быть включены в их «территорию». С другой стороны, были и русские, которые проявляли все еще не умирающий «великорусский» дух: они требовали, например, чтобы Уральская и Кустанайская области были отделены от Казахстана и присоединены к Российской Федерации. В момент основания СССР раздавались также голоса анархистского толка, которые под предлогом, что надо «превзойти национальную идею», превозносили мысль об образовании некоего утопического «объединения коммун» без какого-либо национально-государственного разграничения.

Руководители революции ясно понимали, что они не смогут решить столь сложные проблемы, не приняв во внимание наследие прошлого, а также интересы и стремления всех народов и этнических общин. Действовать по-другому, волевым путем, означало бы превратить Среднюю Азию и Казахстан в пороховую бочку.

Система, которая стремится гарантировать внутри союза каждому национальному и этническому образованию, каким бы малым оно ни было, возможность самостоятельно развивать свою национальную сущность, нашла, пройдя через последовательные этапы, свое выражение в советских Конституциях 1918, 1924. 1936 и, наконец, 1977 года. Напоминая о чрезвычайной сложности стоявшей задачи — строительстве многонационального государства совершенно нового типа, — Ю. В. Андропов подчеркивал в своем выступлении по случаю шестидесятой годовщины образования СССР, что ответы на национальный вопрос не могли быть найдены без трудностей и осторожных шагов. «То, что кажется очевидным сегодня, — говорил он, — далеко не было очевидным в то бурное переходное время. Поиск конкретных государственных форм, политических институтов, в которые нужно было облечь общие идеи и предпосылки национальной программы, проходил в острых спорах. Сталкивались самые различные мнения — от программы рыхлого, аморфного объединения республик в рамках конфедерации до требования просто включить их в состав РСФСР (то есть в состав России. — Авт.) на началах автономии. Понадобились гений и авторитет В. И. Ленина, чтобы найти и отстоять единственно верный путь — путь социалистического федерализма»[27].

Создать после революции по частям новое государство было исключительно трудной задачей. Причиной тому — экономическая отсталость, еще недостаточно высокое общественное сознание, почти полное отсутствие национальных кадров, множество препятствий к «советизации», то есть к образованию в отсталых районах, где еще царит закон баев, Советов, состоящих из крестьян и рабочих. К этому следует добавить риск слишком быстрого продвижения вперед, без учета существующих реальностей. Иногда приходится отступать, поскольку главное состоит в том, чтобы ни на миг не оторваться от населения, чтобы дать крестьянам возможность обрести сознание того, что дела деревни должны отныне решаться при их участии и посредством выбранных ими представителей. А это совершенно новое понятие для дехкан из оазисов и тем более для кочевников степей. Поэтому приходится проходить через промежуточные этапы: в деревнях Туркмении, Киргизии и Казахстана, а также среди кочевников полупустынных регионов Советы образуются иногда на базе племени. Во главе их избираются аксакалы, которые сохранили свой авторитет «мудрецов», и «перевоспитавшиеся» бывшие феодальные вожди, которые соглашаются сотрудничать с новой властью. В соответствии с обычаями избирательные собрания организуются отдельно для мужчин и для женщин, которые также голосуют в различных избирательных участках. На выборах 1925 года участвуют 50,6 процента избирателей в Казахстане, от 40 до 46,1 процента — в Средней Азии. Четыре года спустя, в 1929 году, их число вырастает до 60 процентов в Казахстане, 61 процента в Узбекистане, где отмечается участие в выборах 47 процентов женщин.

Чтобы каждая этническая группа чувствовала себя ни в чем не ущемленной, все разговорные языки пользуются равными правами, ни один из них не имеет привилегированного статуса — ни в административной области, ни в повседневной жизни.

Другой срочной задачей, которую атакует новая власть, является быстрое продвижение на руководящие посты в партии и в государстве национальных кадров. Для того чтобы принятые решения проводились в жизнь, чтобы бывшие колонизованные почувствовали себя хозяевами своей судьбы, необходимо создать действительно «революционный и национальный» государственный аппарат. Ибо, писал Ленин в 1922 году, «мы называем своим аппарат, который на самом деле насквозь еще чужд нам и представляет из себя буржуазную и царскую мешанину, переделать которую в пять лет при отсутствии помощи от других стран и при преобладании «занятий» военных и борьбы с голодом не было никакой возможности»[28]. Из России и других мест прибывают сюда опытные активисты, в задачу которых не входит руководить местными кадрами, но помочь им решать политические задачи и организационные вопросы.

Подготовка, а затем и проведение национально-государственного размежевания сыграет роль ускорителя — как образования нового государственного аппарата, так и его все большей национальной окраски. В 1923 и 1924 годах представительство национальных кадров в административных органах Узбекской республики вырастает, таким образом, с 17 до 23 процентов в центральных управленческих органах и с 25 до 43 процентов в администрации областного масштаба. Оно достигает 90 процентов в районных органах управления.

Новые власти с осторожностью приступают к организации современного судебного аппарата. В большинстве деревень люди еще не готовы к его замене судьями, применяющими новый гражданский кодекс. Даже в рядах самих коммунистов насчитывается множество верующих (44 процента в Бухарской коммунистической партии в 1921 году), и нет уверенности в том, что они по доброй воле примут такую фундаментальную перемену. Поэтому исламские суды будут продолжать функционировать параллельно с советскими судами. «Люди будут сравнивать и решать», — звучит ответ тем, кто выражает удивление и нетерпение. И действительно, люди очень быстро делают свой выбор. Какая система лучше? В судах, действующих под сенью «красной звезды», не нужно давать никакого «бакшиша», не нужно бояться никакого фаворитизма — по причине принадлежности к тому или иному клану или племени — и практически не нужно платить судебных издержек. Спустя несколько лет система гражданского судопроизводства расширяется еще больше, и суды шариата приходят в полный упадок и постепенно исчезают, а некоторые кади получают «новую квалификацию» в советских судах.

Сходная проблема появилась, когда открылись первые учреждения народного образования. Они конкурируют с «мектебами», жалкими небольшими кораническими школами, где столетиями исламские учителя заставляли своих учеников без конца повторять священные стихи, которые чаще всего оставались непонятными как ученикам, так и самим учителям. Мектебы просуществуют, однако, в течение нескольких лет, конкурируя с современными школами. Однако советские «первые учителя»[29] демонстрируют преимущества своих методов образования. Они представляют людям учеников, которые научились читать и писать за один год, в то время как при «старом методе» на то же самое требовалось по меньшей мере семь лет.

Эти перемены происходили не без ошибок и не без столкновений. «Великорусский» дух — открыто пренебрежительный или чаще всего скрыто патерналистский — все еще был жив. Иногда активисты, не знакомые с местными обычаями и приверженностями, думали, что хорошо делают, нападая на религию и на исламские традиции, но на самом деле они оскорбляли чувства верующих и подрывали дело, которое, как им казалось, они тем самым защищали. «До того, как партия направила меня в Таджикистан, — рассказывал мне Иосиф Брагинский, ветеран КПСС, известный специалист по таджикской литературе и профессор Московского института востоковедения, — я работал в Баку, в Азербайджане. Я был тогда молодым и пылким активистом и думал, что делаю правильно, выступая с наскоками на религию. Но однажды меня вызвали к партийному руководству: «Если ты хочешь сохранить свой партийный билет, — сказал мне один из руководителей, — прекрати свои нападки на религию. Здесь, в Азербайджане, стране ислама, этому совершенно не должно быть места». Должен признаться, что в то время я не очень хорошо понял это замечание. Однако перед лицом реакционных мулл, которые пытались восстановить против нас массы, было необходимо образовать «Советы красных мулл», которые, напротив, стали на позиции защиты революции и советской власти. Я знал одного из них — таджика Шарифа Махдума, известного ученого-теолога того времени, который опубликовал «фетвы» (выводы из исламского права) с цитатой из Корана в их поддержку, объясняя, что решения, принятые по поводу аграрной реформы, были справедливыми и не противоречили установкам ислама. Сын Махдума — Шукуром — был моим учеником. Сегодня это известный ученый, коммунист. Я говорю все это для того, чтобы подчеркнуть, что если вопрос отношения к религии очень важен, то еще более важен вопрос нашего отношения к верующим…»[30]

Партия вскоре отметит, что ее национальный состав быстро пополняется за счет активистов — выходцев из Средней Азии и Казахстана; как потому, что в этом отношении были предприняты исключительные усилия, так и потому, что задача облегчилась увеличением числа местных рабочих (на 135 процентов в Узбекистане между 1926 и 1932 годами). К 1932 году в Коммунистической партии Узбекистана насчитывается уже 56,9 процента коммунистов из числа национальных кадров. Число это равно 47,4 процента в Коммунистической партии Таджикистана, 41,4 процента в Коммунистической партии Туркмении, 46,2 процента в компартии Киргизии и 56,6 процента в компартии Казахстана. В 1924 году — до территориального разграничения на новые республики — туркестанская партия насчитывает из примерно 15 тысяч членов 42 процентов узбеков, 40 процентов русских, 5,9 процента таджиков, 4,5 процента казахов, 2,8 процента татар и 4,8 процента выходцев из других национальностей. Тогда партия была еще очень «деревенской», как это отражает анализ ее национального состава: 67 процентов крестьян против всего лишь 20 процентов рабочих. Полвека спустя в 1981 году Коммунистическая партия Узбекистана насчитывала 568 240 членов, из них 210 957 рабочих (37,1 процента), 147 628 крестьян (26 процентов) и 209 658 представителей интеллигенции (36,9 процента).

От принципов к их воплощению в действительность

Заявлять о равенстве народов и отдельных личностей — весьма похвально, но даже самые благородные принципы остаются абстракцией, если не принимаются практические меры для их воплощения в жизнь. На протяжении долгих лет существования французской империи алжирцы, мальгаши, конголезцы и вьетнамцы могли читать на фронтонах общественных зданий — если, конечно, они умели читать — гордый девиз республики: «Свобода — Равенство — Братство». Без того, однако, чтобы эта великолепная формула что-либо изменила на протяжении поколений в их положении «подданных из второстепенной зоны», иностранцев в своей собственной стране, обреченных на то, чтобы вечно оставаться «недоразвитыми». Равенство «де-юре» между народами, провозглашенное в большевистском декрете, опубликованном сразу же после Октябрьской революции, само по себе еще ничего не могло изменить в их фактическом неравенстве. И в самом деле, о каком действительном равенстве могла идти речь, если, например, Россия и Украина уже вошли в индустриальную эпоху, а Средняя Азия и Казахстан жили еще главным образом в веке деревянной сохи и кочевничества?

В своей программе (в частности, на X съезде партии в 1921 году и на XII съезде в 1923 году) большевики определяют своей задачей как можно быстрее покончить с экономическим и культурным наследием колониального режима, постепенно и пропорционально поднять уровень развития республик, чтобы достичь действительного равенства во всех областях. Это предполагает, что наиболее передовые нации Союза должны принести определенные жертвы во благо наименее развитых. Это означает, например, для России, что она годами будет делиться своими ресурсами, замедляя при этом свой собственный прогресс и повышение жизненного уровня своего населения, чтобы оказать наименее развитым республикам помощь, которая им необходима для преодоления исторического отставания.

Эта линия находит свое воплощение уже в первом пятилетием плане, выполненном досрочно (1929–1932 гг.). Этот план, — говорится в директивах XV съезда большевистской партии, — «должен уделить особое внимание вопросам подъема экономики и культуры отсталых национальных окраин и отсталых районов, исходя из необходимости постепенной ликвидации их экономической и культурной отсталости, соответственно предусматривая более быстрый темп развития их экономики и культуры, исходя из увязки нужд и потребностей этих районов с нуждами и потребностями Союза»¹. На протяжении более чем полувека, несмотря на разрушительную войну, принесшую ужасающие человеческие потери (более 20 миллионов погибших) и беспрецедентные разрушения (1710 городов, 70 тысяч деревень, 31 850 промышленных предприятий, 40 тысяч больниц и других медицинских учреждений), Советский Союз с чрезвычайной строгостью поддерживал этот курс, который еще и сегодня, в совершенно новой ситуации имеет отражение в последнем, одиннадцатом пятилетием плане (1981–1985 гг.). Так, во время первой пятилетки капиталовложения в промышленность увеличились в 2,7 раза в масштабе всего СССР; фонды же, выделенные на развитие узбекской промышленности, в пропорциональном отношении заметно выше, потому что за тот же период они умножились в 3,8 раза. В старых промышленных районах СССР объем промышленной продукции удваивается, в то время как за тот же период он утраивается и даже учетверяется в Средней Азии. К концу второй пятилетки (1933–1937 гг.) по отношению к уровню 1913 года производство тяжелой промышленности выросло в 8,5 раза по всему Союзу, но в 14,6 раза в Казахстане, в 114 раз в Киргизии и в 177 раз в Таджикистане. Эти головокружительные цифры дают представление о том беспрецедентном усилии, которое было совершено для того, чтобы бывшие царские колонии вырвались из болота недоразвитости. В 1924–1925 годах в бюджете Узбекистана доля собственных поступлений не превышала 38 процентов. В Туркмении эта цифра еще меньше — 10 процентов. Остальное выделялось из федерального бюджета Союза. Без этой помощи названные республики никогда не смогли бы противостоять гигантским расходам, необходимым для финансирования крупных промышленных предприятий.

«Еще и сегодня, — говорил мне Анатолий Иванович Лукьянов, — начальник Секретариата Президиума Верховного Совета СССР, — когда все республики стали развитыми, не существует формального равенства в отношении той части, которую они вносят в федеральный бюджет из сумм, получаемых ими в результате доходов от различных предприятий и налогообложения. Необходимо учитывать интересы, положение каждой республики, а также проекты, интересующие весь Союз. Так, например, последний бюджет, который Верховный Совет и его заинтересованные комиссии обсуждали в течение двух последних месяцев, предусматривает, что Российская федеративная республика оставит за собой 37 процентов от суммы своих доходов, Украина — 55 процентов, а Узбекистан — 92,3 процента. Что касается Туркмении и Казахстана, то они ничего не внесут в федеральную казну, оставив все для реализации собственных проектов развития»[31].

В первые годы революции, чтобы запустить в ход механизм индустриализации, организуется перевод целых промышленных предприятий из центра России в Среднюю Азию и Казахстан. В 1922 году в Ташкент переведено несколько бумажных, спичечных и швейных фабрик. В Самарканде принимают и устанавливают станки, с помощью которых изготавливают карандаши, шьют одежду. Бухара получает текстильные, бумажные, мыловаренные, кожевенные фабрики. Москва, Нижний Новгород, Коломна демонтируют полотняные, сахарные и другие заводы, чтобы отправить их оборудование в Казахстан. Однако, как показал опыт, эта система таила в себе серьезные неудобства… К техническим трудностям транспортировки и введения в строй этого оборудования добавилось отсутствие на местах квалифицированной рабочей силы и электрической энергии. Поэтому одновременно практиковались обратные операции, когда в распоряжение азиатских республик в самой России передавалось некоторое количество фабрик. Здесь они производили товары, отвечающие нуждам и вкусам их соотечественников, формировали квалифицированные национальные рабочие кадры.

Но такое положение могло быть лишь временным. Серьезное развитие промышленности требует быстрого создания местных предприятий. На первом этапе, в противовес тому, что происходит в наиболее передовых районах Российской Федерации, осью развития избирается легкая промышленность. Учитывая местные условия, наличие рабочей силы и имеющееся сырье, прежде всего будут развиваться текстильное производство и пищевая промышленность. Такой выбор и впрямь оказался возможным, поскольку при этом можно было опереться на те союзные республики, которые — как, например, Россия и Украина — уже обладали мощными средствами производства. Лишь на втором этапе республики Востока примутся за создание тяжелой промышленности. С тех пор фонды, которые пойдут в этот сектор, будут постоянно расти. Например, в Узбекистане предприятия группы «А» (производство средств производства) получили 34,7 процента всех инвестиций в промышленность республики на протяжении первого пятилетнего плана, но 71,9 процента во время трех с половиной лет третьей пятилетки (1938–1942 гг.), прерванной гитлеровской агрессией.

К концу тридцатых годов, то есть меньше, чем за двадцать лет, лицо Средней Азии изменилось. В Узбекистане вошли в действие или готовились к вводу внушительные гидро- и тепловые электростанции, заводы строительных материалов, десятки новых предприятий пищевой промышленности, завод сельскохозяйственных машин в Ташкенте, электрохимический комбинат в Чирчике и множество других промышленных предприятий. Параллельно с этим ускоренными темпами развивается текстильная промышленность на базе главного богатства республики — хлопка.

Столь же стремительное развитие произошло и в Казахстане. Там, где когда-то была степь, возникли эксплуатируемый открытым способом гигантский Карагандинский угольный бассейн, Зыряновский, Усть-Каменогорский и Лениногорский горно-металлургические комбинаты. Были созданы медеплавильные комплексы в Балхаше, свинцовый завод в Чимкенте, химическое производство в Актюбинске, консервные заводы в Семипалатинске, новые тепловые электростанции и десятки других предприятий. По сравнению с 1913 годом производство угля в 1939 году увеличилось в 7 раз, производство химической продукции — в 49,2 раза. Традиционный край экстенсивного сельского хозяйства и скотоводства, Казахстан накануне второй мировой войны стал районом с сильно развитой промышленностью.

Железнодорожная магистраль «Турксиб» соединила кратчайшим путем Туркестан и Сибирь. Построенный в рекордно короткие сроки в годы первого пятилетнего плана, Турксиб стал жизненно важной артерией региона.

Все эти успехи, потрясшие структуры старого общества, были достигнуты за очень короткий промежуток времени. И очень быстро сотни тысяч дехкан и кочевников стали заводскими рабочими. В то время как в России число рабочих в 1936 году выросло по сравнению с 1913 годом в три раза, в Казахстане оно увеличилось в пять раз, в шесть раз в Узбекистане, и дочти в девять раз в Туркмении. В Киргизии число рабочих за тот же период увеличивается в 16 раз. В том же 1936 году уже половину из 2 миллионов 200 тысяч промышленных рабочих в Средней Азии и Казахстана составили жители местных национальностей.

Еще более уникальная задача, чем создание на пустом месте современной индустрии, встала перед Советской властью в деревнях. Надо было убедить миллионы крестьян, в большинстве своем неграмотных, привыкших думать только о своем личном благе, принять участие в совершенно новом деле — революционном преобразовании сельского хозяйства на основе его перехода к социалистической коллективизации. А деревни были обескровлены и разорены десятилетиями эксплуатации и испытали на себе все последствия гражданской войны. В 1921 году сельское хозяйство Средней Азии давало лишь треть довоенной продукции: обрабатываемые площади уменьшились почти наполовину, а пятьдесят процентов ирригационных сооружений было разрушено. Поголовье скота упало втрое. В Средней Азии, как и во всем мире, крестьяне — люди практичные и на них мало действуют речи и обещания, не подкрепленные делами. Улучшение же судьбы дехкан требовало прежде всего радикальной аграрной реформы. Политическая и общественная отсталость масс, сохранившееся влияние традиционных вождей и мулл, активность басмаческих банд обязывали действовать в этом вопросе осторожно и проявлять гибкость. Вот почему реформа проводилась последовательными этапами и в течение относительно долгого времени. В 1918 г. были конфискованы и распределены между бедными крестьянами земли царской фамилии, крупных русских колонистов и капиталистов, чиновников колониальной администрации и баев, замешанных в контрреволюционных действиях. В Бухарской и Хорезмской народных советских республиках дело не пошло дальше конфискации в пользу бедных крестьян земель эмира, хана и нескольких крупных феодалов. Только в конце гражданской войны, когда положение несколько стабилизировалось, несмотря на то, что басмачи активно продолжали совершать налеты на деревни, на основе решений IX Всетуркестанского съезда Советов (сентябрь 1920 г.) и декретов Центрального исполнительного комитета Казахской республики (февраль и апрель 1921 г.) стала проводиться в жизнь земельно-водная реформа 1921–1922 гг. Главной целью новой реформы было уравнять в правах на землю и воду местное и русское крестьянство. Коренному населению передавались земли, захваченные русскими кулаками-переселенцами, у них же изымались излишки скота, семян, сельскохозяйственного инвентаря. В ходе реформы в Туркестане у кулаков было изъято свыше 232 тысяч гектаров земли, которую передали почти 13-ти тысячам батрацко-бедняцких хозяйств. В Казахстане коренному населению было передано свыше 470 тысяч гектаров земли. Следующим этапом аграрных преобразований была земельно-водная реформа 1925–1929 годов. Согласно декретам исполнительных органов Узбекской, Туркменской и Казахской республик, все земли и воды перешли в государственную собственность. Тем самым запрещались покупка, продажа и сдача в аренду земли и водных ресурсов; была экспроприирована собственность крупных землевладельцев, коммерсантов и заимодавцев, которые владели землями, но не обрабатывали их сами. Аграрная реформа определила максимальные размеры участков, находящихся в единоличном пользовании. Все, что превышало норму, реквизировалось и становилось общим владением. Наконец, некоторые земли «вакфа»[32] были тоже переданы в фонды, созданные аграрной реформой. Эти меры позволили высвободить в Средней Азии свыше 280 тысяч гектаров поливных земель, которые вскоре распределили между 123 тысячами семей крестьян, безземельных или малоземельных дехканских хозяйств. Распределение воды было передано органам Советской власти. Государство оставило определенную часть земель за собой, чтобы организовать на них коллективные хозяйства, которые стали бы образцовыми фермами.

Несмотря на вызванные ими глубочайшие перемены, земельно-водные реформы не разрешили земельного вопроса до конца. Нехватка «высвобожденных» земель не позволила удовлетворить всех нуждавшихся: некоторые дехкане не получили ничего или очень мало. Половина из выделенных участков были очень малы. В этих условиях богатые крестьяне, бывшие баи, могли, как и прежде, эксплуатировать самых бедных крестьян и навязывать им свою волю. И в самом деле, недостаточно обнародовать декрет, чтобы он приобрел силу закона. За проведение его в жизнь нужно было бороться. Власти должны были осуществлять живую связь с населением деревень. Этому способствовали комитеты бедноты, которые, не переставая вести борьбу с басмачами, активно помогали проводить в жизнь аграрную реформу и осуществлять постепенный переход к коллективизации. Последняя начиналась с создания объединений простейшего типа: кооперативов по продаже и покупке сельскохозяйственных продуктов и материалов, главным образом хлопка, по кредитованию, по распределению воды и поддержанию арыков, по использованию сельскохозяйственных орудий и машин, предоставляемых государством.

Крестьяне охотно вступали в кооперативы, потому что государство предоставляло им преимущества, например, в выделении кредитов. Начиная с 1930 года появляются первые колхозы, где крестьяне, теперь целиком на коллективных началах, объединяют свои земли, орудия труда, рабочий скот. Отныне лозунгом дня становится широкая коллективизация. Только сельское хозяйство современного типа, высоко механизированное и располагающее сотнями, а лучше всего тысячами гектаров, могло положить конец раздробленности земель, поднять по-настоящему производство и вывести дехкан из средневековой нищеты. Уже в начале этого нового этапа советская промышленность могла поставлять сельскому хозяйству необходимые машины. В марте 1930 года в Узбекистане было 6 машинно-тракторных станций, а в 1932 году их уже 79.

В начале 1930 года по призыву КПСС из промышленных районов СССР в Казахстан и Среднюю Азию приехали тысячи добровольцев — рабочих и техников, — которые, распределившись по деревням как европейской, так и восточной части СССР, стали помогать крестьянам организовывать их коллективные хозяйства и учить водить, эксплуатировать и ремонтировать незнакомые им машины.

Массовая коллективизация шла полным ходом. Желание идти по этому пути было так велико, что процесс коллективизации пошел слишком быстро. Если самые бедные крестьяне, которым было нечего терять, легко приходили к убеждению, что им необходимо объединиться, то крестьяне-середняки держались за свои участки, предпочитая жить по пословице: «Поживем — увидим». Наиболее враждебно относились к коллективизации, естественно, те, кому предстояло потерять больше всех. Они охотно прислушивались к призывам бывших баев и всех тех, кто пострадал от революции. Используя волнения, вызванные ускоренной коллективизацией, главари басмачей, изгнанные из страны и нашедшие убежище в Афганистане, стали снова тайно переходить границу и возобновили свои террористические налеты на деревни Ферганы. Массовая коллективизация, в том числе и там, где крестьяне еще не были готовы к ней, порой приводила к грубым нарушениям принципа добровольности. Эти серьезные посягательства на порядок вступления в колхозы питали недовольство части крестьянства и компрометировали гигантские усилия, предпринятые для улучшения его судьбы.

Перерывы в процессе коллективизации, а иногда и шаги назад стали неизбежными. Приходилось иногда распускать некоторые колхозы, созданные искусственным путем. Это было серьезным отступлением, но оно должно было позволить осуществить новый скачок вперед, на этот раз более обдуманный и лучше подготовленный. Быстро растущая и окрепшая материальная база страны позволила гораздо лучше снабжать коллективные хозяйства оборудованием, тракторами, семенным фондом, необходимыми для быстрого увеличения производства.

Полученные результаты способствовали быстрому и значительному подъему жизненного уровня крестьян, присоединившихся к этому движению. Они в то же время стали ярким доказательством превосходства колхозной системы над единоличным ведением хозяйства на жалком клочке земли.

Поддержка Российской Федерации была решающим фактором: ее новые тракторные заводы обеспечивали своей продукцией прежде всего колхозы и совхозы Казахстана и республик Средней Азии. Вот почему в 1940 году в хозяйствах этих республик имелось сравнительно больше тракторов, чем в России или на Украине (в расчете на душу сельского населения). В 1939 году узбекское сельское хозяйство было механизировано на 50 процентов (а в Италии в том же году только на 16 процентов). На хлопковые поля Узбекистана новые химические заводы поставляли тысячи тонн удобрений.

Изменились и сами дехкане: они больше не погоняли быков или тощих верблюдов, тащивших деревянную соху, а стали трактористами, водителями автомашин, агрономами. В результате за десять лет урожайность хлопчатника в Средней Азии увеличилась почти вдвое. Но чтобы добиться такого чуда, нужно было также доставить на поля достаточное количество воды. Старых восстановленных арыков было для этого недостаточно. По призыву партии десятки тысяч крестьян, вооружившись лопатами и кирками, с небывалым энтузиазмом шли на штурм пустыни. Приведем лишь один пример. В 1939 году всего за 45 дней была прорыта основная очередь Большого Ферганского канала (завершен в 1940 году, общая длина 345 километров), который позволил насадить на тысячах гектаров новые плантации. Другие времена — другие побудительные мотивы. Сегодняшние колхозники говорят о ферганском подвиге лишь для того, чтобы проиллюстрировать героическую страницу не такой уж давней истории. Ныне огромные озера-водохранилища поблескивают зеркальной гладью в горах и степях, полноводные, как реки, искусственные водные потоки без передышки орошают и оплодотворяют пустыню, дав жизнь тысячам гектаров новых плантаций и сотням возникших среди песков поселков. И все это создано уже не грубоватыми и героическими энтузиастами прошлых лет, работавшими, насколько хватало сил, лопатой и киркой, а гигантскими механическими монстрами — бульдозерами, экскаваторами и тракторами, которые построили и которыми управляли их дети и внуки.

Дети Улугбека овладевают знаниями

В 1906 году в публиковавшемся в России «Вестнике воспитания» один из специалистов подсчитал, что для ликвидации неграмотности в Средней Азии потребуется 4600 лет. Конечно, в своих подсчетах он исходил из существовавшего тогда в области образования положения вещей. В самом деле, царский колониальный режим никогда не хотел всерьез заниматься этой проблемой. Уж слишком хорошо невежество и мракобесие, которые царили среди коренных жителей, служили его интересам. Царские власти ограничились тем, что наряду с кораническими мектебами было открыто несколько «русско-туземных» школ. Их целью стало готовить младших чиновников из лиц местного происхождения. Русская администрация и колонисты нуждались в них, чтобы лучше держать в повиновении страну и создать промежуточное звено между собой и колонизованными. Политика эта была схожа с той, какую проповедовал в 1927 году французский министр колоний Альбер Capo. «… Обучение, — писал он в своей книге «Как извлечь пользу из французских колоний», — должно выделить и воспитать элиту сотрудников, которые в качестве технических агентов, мастеров, надсмотрщиков, клерков и посыльных при управленческом аппарате дополнят недостаточное количество европейцев и ответят на растущие требования предприятий…» Однако Capo осторожно добавлял, что «усилия по обучению должны быть весьма нюансированы и мудро взвешены». Решения царской администрации Средней Азии были и «нюансированы, и взвешены», вероятно, в еще большей степени, чем решения колониальной администрации французской империи.

Накануне революции во всем Туркестане насчитывалось лишь 476 школ русско-туземского типа, в которых обучалось менее 30 тысяч учеников. На всей территории сегодняшнего Узбекистана имелось лишь одно среднее специальное учебное заведение с 86 учениками и ни одного высшего. В результате такой политики в этом регионе число умеющих читать не превышало тогда двух процентов. Среди узбеков было 1,6 процента грамотных, а среди каракалпаков — 0,3 процента.

После победы революции стало совершенно ясно, что подлинное экономическое и социальное преобразование края не может совершиться без культурной революции. Высокие темпы индустриализации и коллективизации требовали все большего количества квалифицированных местных кадров. Но только покончив с неграмотностью, они смогли бы начать овладевать техникой, изучать науки и участвовать в политическом и административном руководстве на всех уровнях и во всех областях жизни своего государства.

Превратить за несколько лет неграмотных крестьян в граждан и гражданок, умеющих читать и писать, и открыть одновременно тысячи школ для их детей — такого в истории еще не бывало. Это гигантское начинание было доведено до конца и пережито как эпопея миллионами мужчин и женщин, которые, пробудившись от средневекового сна, пошли в бой против собственного невежества. Революция должна была вернуть угнетенным народам свободу и достоинство, возродить их язык и культуру. Но прежде всего, какой язык изучать? Разговорный язык крестьян и городских жителей? Сегодня утвердительный ответ кажется очевидным. Но тогда было совсем не так. Для представителей «туземной» интеллигенции — правда, немногочисленных, но влиятельных — изучать что-либо, кроме литературных языков, казалось святотатством. Муллы, воспитанные на суеверном почитании традиций, естественно, выступали против любых нововведений в образовании, как, впрочем, и в любой другой области. Разве правоверным недостаточно знать наизусть свои молитвы, даже если они не понимают их смысла? В степях и горах жило много старых пастухов, которые думали так же. Чингиз Айтматов в своем романе «Первый учитель» показывает, как крестьяне насмехаются над Дюйшеном, демобилизованным из Красной Армии киргизом, который открывает в разрушенной конюшне первую в деревне школу. В своих теплых одеяниях, верхом на лошадях, наиболее скептически настроенные из них разражаются смехом при виде Дюйшена, который по колено в ледяной воде упорно переносит на другой берег реки, где находится школа, одного за другим своих учеников, слишком маленьких, чтобы перейти реку самим.

Насрулла Ахунди, который в свои семьдесят лет продолжает работать в Ташкентском издательстве на иностранных языках, вспоминает, что, когда комсомол направил его в отдаленный аул Самаркандской области, чтобы открыть там школу, ему пришлось отвечать на каверзные вопросы мысливших по старинке или враждебно настроенных деревенских жителей: дело было в 1929 году и этот район все еще навещали басмачи. «Мы приехали туда вдвоем, — рассказывает Ахунди, — и нас предупредили, чтобы мы были осторожны. Нас встретила группа крестьян вместе с представителем местного Совета, который обратился ко мне с вопросом:

— Как ты будешь обучать детей, по-старому или по-новому?

В то время еще существовали коранические школы и в ходу была арабская письменность. Я ответил осторожно:

— Я буду учить так, как этого хочет народ…

— А если народ захочет, чтобы все было по-старому?

— Ну что ж, тогда будем учить по-старому!

— А разве ты способен на это? Покажи-ка нам свое умение…

Тогда я рассказал им по всем правилам — а их-то я знал — целый отрывок из Корана. Смотрю, все вроде оборачивается к лучшему. Меня усадили на почетное место. Завязался разговор, и я рассказал: «Уже очень давно детей учат на старый лад, но они не понимают того, что пересказывают. Не кажется ли вам, что можно попробовать учить их по-новому?» Этим я все испортил. Мне больше не верили. Среди тамошних людей некоторые были связаны с басмачами, и часа в два ночи мы услышали шум возле дома, где заночевали. Кто-то пришел за нами. Нам удалось выпрыгнуть в окно и убежать, перескочив через ограду. Шел снег, дорогу замело, но мы все-таки смогли найти убежище в деревне, расположенной в пятнадцати километрах от того места…»[33]

Несмотря на предрассудки и преступления, совершавшиеся басмачами или по их указке против учителей и добровольцев кампании по ликвидации неграмотности, это движение постоянно росло. Оно отвечало самой жажде масс к учению, к знаниям, к действиям по строительству новой жизни. В истории, рассказанной Айтматовым, маленькая Ал-тынай — которая станет профессором и членом Академии наук, но в то время еще ученица и «тайная любовь» Дюйше-на — говорит, с какой будоражащей радостью она набрасывалась на те пусть малые знания, которые ей предлагал ее первый учитель: «Я берегла тетрадь, которую он дал мне, и потому выводила буквы острием серпа на земле, писала углем на дувалах, прутиком на снегу и на дорожной пыли»[34].

Всеобщая кампания по ликвидации неграмотности развернулась в Средней Азии в конце 20-х годов. В то время в масштабе всей страны было создано добровольное общество «Долой неграмотность», которое возглавил Председатель ЦИК Союза ССР Михаил Иванович Калинин.

Чтобы показать массовый характер этого движения, достаточно упомянуть, что к концу 1930 года в борьбе с неграмотностью участвовало свыше 1 млн. культармейцев. Грамоте были обучены десятки миллионов людей. Особенно разительными были достижения в национальных районах. В Таджикской ССР к концу 1932 года уровень грамотности поднялся с 4 до 52 процентов, в Туркменской ССР — с 13,5 до 61 процента, в Узбекской ССР — с 12 до 72 процентов и в Закавказье — с 36 до 86 процентов.

В этом «культурном наступлении» участвовали десятки тысяч добровольцев: преподаватели, ученики старших классов, служащие предприятий, железнодорожники — члены партии, профсоюзов и комсомола, — все те, кто имел хоть какое-то образование. В жилых кварталах городов, на предприятиях, в кишлаках и аулах они создавали группы по обучению грамоте и письму. Чтобы не нарушать обычаи, для женщин создавали отдельные кружки. Появились также «красные чайханы», которые были очагами пропаганды и культуры. Крестьяне учились в них читать, а затем могли пользоваться имевшимися там книгами, журналами, газетами. Сюда же приходили послушать лекции на самые различные темы.

Кампания по ликвидации неграмотности охватывает и самые отдаленные уголки. На стойбищах погонщики верблюдов и пастухи открывают написанные на их собственном языке буквари и первые в их жизни книги.

Со времени исламизации Средней Азии грамотные люди говорили здесь на тюркских или иранских наречиях и пользовались арабскими письменами, плохо передававшими звучание устной речи. Уже в XVI веке великий азербайджанский поэт Физули говорил, что необходимо создать новый алфавит, который бы лучше выразил тюркские наречия. Эту же идею не раз высказывали и после него, но ее практическое осуществление всегда наталкивалось на противодействие мулл, которые видели в отказе от арабской письменности, использованной для создания Корана, покушение на саму религию.

После революции здесь продолжали пользоваться традиционной графической системой, но вопрос о ее замене системой, более подходящей к языку и более простой для усвоения, ставится заново. Поначалу, в конце 1920-х годов, в Средней Азии начинает использоваться латинский алфавит. Затем начиная с 1939–1940 годов принимается (с некоторыми незначительными изменениями) кириллический алфавит. Эта реформа не была, как это пытаются представить некоторые авторы, навязана Москвой. Она явилась плодом долгих обсуждений, проведенных советскими ориенталистами и филологами, среди которых, разумеется, были представители среднеазиатских национальностей, в том числе, например, один из создателей современного узбекского алфавита академик Т. Н. Кары-Ниязов. Естественно, что нововведение имело и политическое значение: применение нового алфавита должно было укрепить союз разных народов и культурный обмен между ними. Такое решение вопроса ни в коей мере не было навязано сверху. При других условиях, например, армяне и грузины продолжали пользоваться уже имевшейся у них письменностью.

Тем не менее в критиках недостатка не было. Среди консерваторов — люди, получившие образование до революции, часть которых под предлогом защиты традиций и национальных ценностей скрывали свою политическую оппозицию революции. Раздавались крики об опасности: реформа, мол, «денационализирует» местное население, оторвет народные массы от их глубоких корней. И кто сможет тогда читать Ибн Сину и Алишера Навои? Те же, кто испытывал влияние «великорусского» течения, были склонны думать, что в этих поисках алфавитов для многочисленных языков страны терялось слишком много времени, энергии и средств. Не проще ли и быстрее широко раскрыть всем народам Азии окна в современный мир, преподавая им один и тот же язык — русский? Такие предложения, однако, высказывались вполголоса. Они шли вразрез с национальной политикой коммунистической партии и с принципом, который не уставал защищать В. И. Ленин: ни малейших привилегий ни для какой бы то ни было нации, ни для какого бы то ни было языка.

Действительность со всей очевидностью опровергла прогнозы и тех и других. Новая письменность не только не отрезала народы от ценностей их прошлого, но, напротив, помогла открыть эти ценности для миллионов мужчин и женщин, которые раньше и не подозревали о величии этого наследия. Отныне они смогли изучать свою историю, своих поэтов, свою культуру. На своем языке люди стали учиться читать и писать с огромным желанием: новый алфавит осваивать было легко. К концу 1939 года уже три четверти населения научились читать и писать.

Одновременно с генеральным наступлением против неграмотности создается всеобщая система образования, при этом главный упор делается на формирование преподавательского состава из всех национальностей Средней Азии. В Ташкенте в 1920 году открывается специальное учебное заведение для молодых киргизов и казахов. Другое — для таджиков — открывается в 1924 году. В Фергане, Андижане, Коканде, Самарканде и других городах организуются ускоренные курсы для подготовки будущих школьных учителей. В Ходженте начиная с 1922 года функционирует специальное учебное заведение по повышению квалификации «мудерес» («традиционных» учителей), которые хотят приобщиться к новым методам. Повсюду создаются начальные школы, и в 1928 году уже 54 процента узбекских детей охвачены школьным образованием. Но только в июле 1930 года начальное образование становится по закону обязательным.

Чтобы подойти к этому, пришлось преодолеть исключительные трудности. Нужно было подготовить тысячи учителей каждой национальности. Необходимо было напечатать школьные учебники на многочисленных национальных языках. Наконец, надо было создать целую сеть национальных школ в многонациональных по своему составу республиках.

Во всеобщем походе за распространение знаний участвовали сотни специалистов — профессоров, педагогов, филологов — со средним и высшим образованием, приехавших из Москвы, Ленинграда, Киева и других городов. Действительно, дело не ограничивалось лишь ликвидацией неграмотности. Речь шла о создании новой национальной интеллигенции. В республиках создавались свои политические, технические, научные кадры. Появлялись свои исследователи, писатели и артисты. Предоставление стипендий позволило тысячам студентов получать подготовку в университетских центрах России и Украины. Создаются национальные высшие учебные заведения — Казахский педагогический институт (1928 г.), которому было присвоено имя писателя Абая Кунанбаева, и Казахский сельскохозяйственный институт (1930 г.) в Алма-Ате, Туркменский медицинский институт в Ашхабаде (1932 г.), Таджикский сельскохозяйственный и педагогический институты в Душанбе (1931 г.)…

Уже в годы первой пятилетки Академия наук СССР открывает свои филиалы в большинстве этих республик. Русские ученые — посланцы институтов востоковедения и истории, а также государственных архивов — помогают своим узбекским коллегам организовать исследовательскую и учебную работу. Уже в 1918 году в Ташкенте открылся Туркестанский восточный институт, влившийся затем в Туркестанский университет, где работали крупные русские ученые-востоковеды А. Э. Шмидт, П. А. Фалев, Е. Д. Поливанов и другие. В области естественных наук астрономы, приехавшие из Ленинграда в Душанбе, передавали свой опыт создателям новой астрономической обсерватории в Таджикистане…

Мчаться без остановок, нагнать упущенное, как можно быстрее добиться в том, что касается количества национальных кадров и их квалификации, действительного равенства с наиболее развитыми республиками СССР — таков лозунг дня. В то время как количество студентов и преподавателей в высших учебных заведениях в масштабе всего СССР увеличивается с 1929 по 1933 год на 180 процентов, в Узбекистане оно вырастает на 700 процентов. От одной переписи до другой цифры показывают, что поставленная цель — уравнивание в культурном отношении всех наций — приближается: по данным переписи населения 1929 года узбеки составляли 65 процентов населения своей республики. В 1940–1941 учебном году высшие учебные заведения республики насчитывали 19 тысяч студентов, среди которых было 4 тысячи 600 узбеков, или 24,1 процента. В 1950/51 учебном году положение заметно изменилось. Из 42 тысяч 200 студентов в республике узбеки составляли 38,8 процента, или 16 тысяч 400 человек. По результатам переписи 1970 года узбеки составляли 65,5 процента населения своей республики. В 1972–1973 годах учебные заведения Узбекистана насчитывали 234,3 тысячи студентов, из них 134 тысячи узбеков, или 58 процентов. Другой порядок сравнения позволит дополнить эту картину чрезвычайного прогресса: в 1940 году в Узбекистане на 10 тысяч жителей имелось 28 студентов высших учебных заведений, в Казахстане — 16, в Киргизии — 19, в Таджикистане — 15 и в Туркмении — 22. В это же время в Иране на то же число жителей — 3, в Индии — 4, в Турции — 5, в Великобритании — И, в Венгрии — 13 студентов. В 1924 году в Средней Азии был лишь один ученый-исследователь — выходец из местного населения. А в 1950 году они насчитывались уже сотнями. С тех пор число это растет непрерывно.

Научившись читать, вчера еще неграмотные массы проявляют неутолимую жажду знаний. До революции, за исключением нескольких джадидских и большевистских газет, которые часто были вынуждены прекращать издаваться, и официального органа колониальной реакции «Туркестанской туземной газеты», туркестанской прессы, как таковой, почти не существовало. Туркмены, каракалпаки, киргизы не имели ни одной собственной газеты. После ликвидации неграмотности очень быстро появляются новые печатные органы. В 1932 году имелось уже 66 различных газет и журналов, из них 36 на местных языках, и рост наименований изданий и тиражей не прекращался. В 1979 году лишь в одной Узбекской республике издавалась 281 республиканская, областная и районная газета, а также 83 различных журнала. Их общий тираж превысил 11 миллионов экземпляров.

Подобный скачок произошел и в книгоиздании. В 1919 году, то есть спустя почти пятьдесят лет после появления в 1868 году первой книги, отпечатанной в Туркестане («Записки о путешествии» Н. А. Северцова), только 37 наименований было издано на узбекском языке, 40 — на казахском и 43 — на таджикском. Ни одной книги не было издано ни на киргизском, ни на туркменском или каракалпакском языках. В 1923 году, всего пять лет спустя после революции, новые издательства, созданные в Казахстане и Средней Азии, выпустили в свет 621 наименование только школьных учебников и других школьных пособий общим тиражом 1 миллион 179 тысяч экземпляров, из которых 200 наименований на узбекском, 151 на киргизском и 29 на туркменском языках.

В прозе, поэзии, театре, музыке возрождается тысячелетняя культура, которая известна теперь не только ограниченному кругу привилегированных. Имена Ибн Сины, Бируни, Улугбека будто вернулись из глубины веков. Узбеки, туркмены, казахи вновь открыли Алишера Навои, таджики — Омара Хаяма, Хафиза и Фирдоуси, киргизы — эпопею «Манас», чьи стихотворные строки, сохраненные в памяти акынов, а теперь записанные, стали всеобщим достоянием. Русский музыковед А. В. Затаевич, очарованный казахской музыкой, месяцами колесит по степи, чтобы собрать старинные мелодии. Он останавливается в деревнях, появляется на рынках, в казармах, на стойбищах кочевников, расспрашивая молодых и старых, записывая песни, которые сохранились у них в памяти и которые они услышали от предков. Он разыскивает последних акынов, которые, аккомпанируя себе на двухструнной домбре, ходят из аула в аул, чтобы пропеть людям поэмы, истоки которых теряются в древности. Несмотря на холод и голод, тиф и холеру, Затаевич спасает от забвения эти частички казахского народного искусства. Опубликованные в 1925 году его «1000 песен киргизского (казахского) народа» станут немеркнущим источником вдохновения для будущих советских композиторов.

Появляются первые переводы на местные языки классиков русской и мировой литературы. Возникает ранее практически неизвестный здесь театр. Появляются любительские труппы, часто состоящие из актеров различных национальностей. Переводятся пьесы русского репертуара, а также английские и французские. Внуки Тамерлана открывают для себя Чехова, Шекспира и Мольера.

«Худжум», или женщины в наступлении

Когда Михаил Иванович Калинин, председатель Центрального Исполнительного Комитета СССР, приехал в октябре 1924 года в Узбекистан на съезд, посвященный образованию Узбекской республики, он попросил организовать ему встречу с узбекскими крестьянами. Его привезли в кишлак в десяти километрах от Бухары, где на встречу с ним собралось больше двухсот дехкан. Сколько мужчин! И ни одной женщины! Семь лет спустя после революции! Митинг начался. И Михаил Иванович удивился:

— Я вижу здесь только мужчин. Почему? Выходит, женщины не играют у вас никакой роли?

Ему ответили, что женщины никогда не должны показываться перед чужими.

Калинин сказал на это:

— Я хорошо знаю, что в мусульманских странах женщины носят паранджу, но, согласно Корану, это не обязательно, а всего лишь обычай…

Один из стариков возразил ему:

— А вот и нет! По Корану это обязательно. И противиться этому грех…

— Тогда почему женщины не пришли хотя бы и в парандже?

— Потому что у нас женщины не должны показываться перед чужими.

— Очень жаль, — ответил Калинин. — Раз так, то я не смогу узнать всей правды. Мне все же хотелось, чтобы вы сказали вашим женам, что в нашей Советской стране мужчины и женщины имеют равные права. Могу я рассчитывать, что вы передадите им это?

Молодой человек ответил:

— Согласен. Если моя жена спросит о том, что вы сегодня говорили, я обещаю, что я ей скажу.

Его прервал старик:

— Опомнись! Разве это женского ума дело?

Эта история, рассказанная мне по памяти профессором Хабибом Турсуновым, директором Института истории Коммунистической партии Узбекистана, показывает прочность предрассудков, которые революция должна была победить, чтобы освободить женщин от их векового рабства. Полное подчинение женщины мужскому превосходству складывалось веками. «Мужчины обладают властью над женщинами потому, что Аллах предпочел одних из вас другим, а также потому, что мужчины владеют своим имуществом», — говорится в Коране. В различных социальных кругах и в различные эпохи эта догма неравенства, освещенная божественными изречениями, принимала различные формы. В сказочных дворцовых покоях, где эмир содержал свой гарем, сестры Шехерезады далеки от той жизни вьючных животных, что вели крестьянские жены, которых покупали и выдавали замуж часто в возрасте десяти лет. Их могли избить, привязать веревкой к телеге, и они часто умирали от истощения в тридцать лет. Это рабское состояние оставило по себе крепкую память, и о нем хорошо сказала туркменка Амангул Бердинизаева, заместитель председателя городского совета Ашхабада в момент нашей встречи с ней: «Женщина в прежние времена имела лишь одно право — подчиняться. И на протяжении всей жизни у нее всегда был хозяин: отец, брат, муж…» Полигамия (по сути дела, ограниченная, поскольку покупка нескольких жен, а тем более содержание большого гарема требует больших денег) давала баям и богатым крестьянам право эксплуатировать труд своих жен, а также возможность увеличить свою «квоту» воды для орошения земель. Потому что, согласно традиционному закону, количество воды, выделяемое каждому женатому мужчине, увеличивалось в зависимости от числа его жен.

Цена на женщин менялась, как и цена на любой товар, в зависимости от экономической конъюнктуры. Спрос на ковры, которые полностью изготовляли женщины, также играл роль в повышении и понижении этой цены. Во всяком случае, весть о рождении девочки всегда воспринималась как несчастье: «Лучше бы ты родила камень, а не девочку. По крайней мере, камень мог бы послужить для постройки стены», — говорил разочарованный муж своей жене. Когда женщина умирала, обычай требовал, чтобы она была похоронена глубже, чем мужчина. Даже в могиле по-прежнему подчеркивалось ее положение низшего существа.

Несмотря на духовный гнет, женщины инстинктивно чувствовали, что новые времена, чье эхо докатывалось до самых отдаленных аулов, открывают перед ними новые возможности. В 1931 году Председателем Центрального Исполнительного Комитета Таджикской республики избирается Исса Ходжаев. Несколькими годами раньше он, солдат революции, преследовал банды басмачей в горах Памира. Повстречавшись с Полем Вайяном-Кутюрье (тогда главным редактором «Юманите» и одним из первых французских журналистов, посетивших Среднюю Азию), он рассказал ему о фактах, иллюстрирующих битву женщин за свое освобождение. Репортаж об этом путешествии был опубликован в «Юманите» в 1931 году.

Исса Ходжаев и его отряд ночевали в одной из горных деревень, примерно в 150 километрах от Самарканда:

— Солнце уже взошло, — рассказывал он. — Меня захватила свежесть раннего утра, и я не сразу заметил, что на земле у порога сидела, сжавшись в комочек, женщина. Несмотря на прохладу, она была босой. Ей, должно быть, не больше 25 лет, — машинально отметил я. Она уже давно смотрела на меня. Наконец решившись, промолвила:

— Пыль на твоих сапогах мне дороже собственных глаз. Приветствовав меня таким образом, она добавила:

— Я ждала всю ночь, чтобы поговорить с тобой, когда ты проснешься. Меня зовут Буиджан. Ты приехал из Самарканда, и, значит, ты большой и сильный человек, а раз так, должен быть самым лучшим. Ты сказал, что защищаешь тех, кто страдает; так вот, я очень много страдаю! Я четвертая жена богатого человека по имени Сангир, который купил меня у моей матери шесть лет назад… Если ты не поможешь мне, а он узнает, что я с тобой разговаривала, он меня наверняка убьет…

Женщина сказала все это с трагической простотой. Встал вопрос о престиже, о престиже «красной звезды». Я не мог так просто дать убить Буиджан, я — коммунист, сторонник освобождения женщин.

— Приведи сюда своего мужа.

Услыхав свое имя, из каменной хижины вышел человек и, разгневанный, крикнул:

— Эй ты, чего тебе надо?

— Я представитель власти, которая защищает всех слабых и всех бедных, мужчин и женщин, и я узнал, что ты плохо обращаешься со своей женой.

— Это тебя не касается, я заплатил за нее шестьдесят овец! Разве не могу я делатв с ней все, что хочу?

— Нет, теперь, когда светит «красная звезда», ты должен освободить свою жену.

— Никогда! Никто не имеет право заставить меня отказаться от того, что мне принадлежит!

— Ладно.

Я послал за двумя красноармейцами и приказал арестовать его. Он испугался, что его повезут в Самарканд, и закричал: «Кича! Кича!» Так звали деревенского старейшину. На крик появился и он.

— Почему ты взял одного из наших? — сурово спросил меня Кича. — Освободи его.

— Пусть он сначала освободит свою жену. Если он откажется, мы отправим его в Самарканд. Скажи ему, чтобы он лучше поговорил с нами по-хорошему!

Старик раздумывал, раздираемый удивлением и яростью. Наконец старик решил обратиться к мужу и объяснить ему, чего от него хотят.

— Хорошо, — сказал мне Сангир. — Я откажусь от Буиджан, но пусть она вернет мне моих овец.

— Если ты покупаешь рубашку из шерсти, — ответил я, — и изнашиваешь ее до дыр, осмелишься ли ты требовать от торговца, который продал тебе рубашку, вернуть тебе твои деньги?

— Нет.

— Тогда заяви перед деревенским главой, что ты даешь развод Буиджан, за которую ты заплатил шестьдесят овец, но которой ты пользовался в течение шести лет.

— Ладно, — сказал Сангир, — ты молод и ты сильнее меня. И не только потому, что твоя сила идет от «красной звезды», но и потому, что ты силен и своим умом. Поэтому я подчиняюсь. Перед лицом старейшин я даю свободу своей жене.

— Обязательство было торжественным, и я знал, что оно будет выполнено. Не только по причине силы человека «красной звезды», но также и в силу разума, — заключил Исса Ходжаев.

Одним из первых актов Советской власти было провозглашение равенства прав всех граждан независимо от их национальности, вероисповедания, пола. Конституция 1918 года гарантировала женщинам право избирать и быть избранными. (Англия признала это право лишь в 1928 году, Франция — в 1945, а некоторые кантоны не признают его и поныне).

Правительство Казахстана в декабре 1920 года, Туркестанское правительство в 1921 году декретирует меры, которые более конкретно отвечают на сложившееся в республиках Востока положение женщин: практика калыма, полигамия, насильственное замужество отныне запрещены. Минимальный возраст для вступления в брак по закону определен в 16 лет — вместо 9-ти — для девушек и в 18 лет — вместо 16-ти — для юношей. Но недостаточно только принять декреты, чтобы изменить нравы, которые на протяжении веков стали прочнее гранита и в глазах подавляющего большинства кажутся присущими самой природе вещей. Десятилетие спустя после революции советский писатель Борис Пильняк, путешествуя по Таджикистану, отмечал, что льды средневековья все еще прочны; женщина не считается человеческим существом, она является объектом купли-продажи и удовольствия, лицо женщины скрыто за намордником из конского волоса; женщин прячут в гаремах или под замком. Ледники традиций поддерживаются холодом векового варварства. Во время этого путешествия один из товарищей писателя был свидетелем такого случая. По дороге он остановился провести ночь в одном из горных кишлаков. Ночью, когда ишаки закончили горланить, возвещая заход солнца, а собаки лаять, он услышал женский голос. Вначале ему показалось, что женщина пела очень грустную песню, затем он подумал, что она оплакивала мертвеца. Но это были скорее крики, и деревня не могла не слышать этих громких причитаний. Тем не менее вся деревня спала библейским сном. Утром на «джаме» (деревенский совет) один таджик заявил, что ночью убил свою жену, потому Что она осмелилась снять свой «чачван» (намордник из конского волоса). Известны десятки подобных случаев. В труппе одного из таджикских театров было две женщины: одна была убита ее родственниками, а другая — своим мужем во время приступа ревности в театральных кулисах, потому что по ее роли ей нужно было целоваться с другим мужчиной.

Однако тот же автор считал, что в долинах Таджикистана «ледники традиций» начинают таять. В доказательство он приводит такой случай. Женщина бросает своего мужа и сбегает из деревни; муж отправляется на поиски и находит ее в городе; она отказывается вернуться с ним, и он, погруженный в раздумья, покидает город на своем ишаке. Остановившись по дороге на ночь у своего друга, он рассказывает ему с глубоким изумлением, что его жену не только не выгнали из города, но что она сыта, что ее приняли на завод, что она не носит больше паранджи и что она получает хорошую зарплату. Друзья вместе удивляются, возмущаются и в конце концов устраиваются на покой. Но утром при пробуждении они обнаруживают исчезновение жены хозяина дома: услышав ночной разговор, она убегает в город, чтобы последовать примеру другой. Эта история осталась бы лишь анекдотом, если бы двое мужчин не погнались за беглянкой и не закололи ее на дороге, ведущей в город. Стало быть, «льды средневековья» не тают так быстро…

Чтобы покончить с прошлым и ускорить эволюцию, недостаточно идеологических внушений и пропаганды. Нужно применять практические меры. Именно этим в середине 20-х годов и начали серьезно заниматься местные партийные и советские организации. Кроме специальных групп по ликвидации неграмотности, школ, различных курсов и клубов для женщин, где они, помимо грамоты, обучались гигиене и уходу за грудными детьми, осваивали шитье на швейной машинке, узнавали, каковы их гражданские права и как их защищать, специально создаются рассчитанные на их труд артели (кооперативы) и небольшие предприятия. Здесь женщины занимаются традиционным трудом — шелководством и ковроткачеством. Цель — вовлечь как можно больше женщин в производство и разрушить их вековую изоляцию. В то же время в момент проведения аграрных реформ орудия производства, скот, кредиты предоставляются и бедным крестьянкам, желающим самостоятельно организовать свою жизнь и не зависеть больше ни от отца, ни от мужа или брата. Активистки женского движения (чаще всего русские по национальности), которые владели определенными медицинскими и юридическими знаниями, выезжали и в самые удаленные деревни, чтобы оказать помощь и дать совет женщинам, которые либо сидели под замком, либо были скованы страхом. Предрассудки настолько глубоко укоренились в сознании, что их не лишены были даже мужчины, называвшие себя коммунистами. Им порой приходилось говорить, что прежнее отношение к женщинам несовместимо с их пребыванием в партии. Несмотря на закон и на установленные в случае его неуважения различные наказания, в конце 20-х годов были нередки случаи, когда мужчины — отцы, мужья или братья — запрещали своим женам, дочерям и сестрам учиться и даже выходить из дома, а некоторые продавали или покупали их, как в старые времена. Но уже ушло то время, когда женщины, трепеща, простирались ниц перед своим господином и хозяином.

Год за годом революция все больше входила в жизнь женщин: в 1926 году около 10 тысяч молодых узбечек учились в женских школах и других учебных заведениях; 950 из них — в педагогических заведениях, 40 — в школах партийного и административного руководства. Уже в 1927 году тысячи женщин были избраны в местные Советы республик Востока. В том же году сотни тысяч женщин, возглавляемые женскими коммунистическими секциями, профсоюзами и культурными организациями, принимают участие в «худжуме», то есть в наступлении на неравенство, за окончательное избавление от старых предрассудков и нравов. Символом закрепощения женщины было ношение паранджи. Сбросить паранджу означало публично подтвердить завоеванную наконец свободу. 8 марта 1927 года тысячи женщин, собравшихся по случаю Международного женского праздника на митинги по всей Средней Азии, совершают этот символический жест. В Самарканде, как писала в марте того же года «Правда Востока» состоялись собрания, посвященные 8 Марта, и плотные черные сетки летели как темные облака к столу президиума, под ноги ораторам. В этот день 197 жительниц города сбросили паранджу. Наутро они вышли на улицы с красной косынкой на голове. Во время митинга на площади Регистан тринадцать женщин прервали речи, поднявшись на трибуну, и под аплодисменты женской толпы сняли с себя паранджи.

С марта по май 1927 года только в Узбекистане паранджу сняли 97 тысяч женщин. Мракобесы отвечали террором: в 1928 году в Узбекистане было 226 случаев похищения и убийства женщин. В 1929 году состоялся III съезд Советов Туркмении. Из сорока выступивших на нем ораторов тринадцать были женщинами; они рассказывали о насильственных браках в аулах, о многоженстве, об убийствах активисток. В заключение съезд принял воззвание, разоблачающее стремление сохранить рабские условия жизни мусульманских женщин, несовместимые с советским строем и представляющие собой серьезную преграду для экономического и культурного развития нового общества. Виновные в нарушении законов незамедлительно привлекались к суду. В 1928 году только в Узбекистане было рассмотрено 408 судебных дел по обвинению в практике калыма, 170 дел на почве принуждения к браку девочек, 57 дел по обвинению в применении насилия к женщинам, отказавшимся от ношения паранджи. Главное состояло в том, что отныне находились женщины, которые осмеливались обратиться в суд с жалобой, а также судьи, способные встать на их сторону. Однако эмансипация женщин оставалась вопросом очень щекотливым, и это использовали враги новой власти, в том числе басмачи, которые до последнего момента, несмотря на свою обреченность, вели подпольную пропаганду и шли на любые преступления. В 1931 году узбекская студентка так описывала их «подвиги» Полю-Вайяну Кутюрье: «Басмачи особенно свирепствуют против женщин-коммунисток, членов Советов, против тех, кто, будучи мусульманками, сбросили паранджу и открыли свое лицо. Они публично вешают их или вырывают им глаза и вырезают груди, выставляя затем их трупы на всеобщее обозрение.» Эти злодеяния, эти последние конвульсии умирающего жуткого прошлого не могли помешать все более многочисленным женщинам и девушкам — узбечкам, туркменкам, таджичкам, киргизкам и казашкам — продолжать свою борьбу. «В 1935 году, — рассказывала мне Халима Мухидинова, председатель Верховного суда Узбекской республики, — я была комсомолкой и жила в Наманганской области. Даже в это время не все еще было ладно в деревнях. Нужно было убеждать родителей отпустить в школу дочерей и не забирать их оттуда до ее окончания. Нужно было также объяснять девушкам, что они имеют право отказаться от тех мужей, которых им выбирают без их согласия, что им не надо бояться снять паранджу, если они этого хотят. Вспоминаю, как по случаю 8 Марта мы со всей нашей группой организовывали для девушек и женщин в деревнях собрания на эту тему. Мы возвращались в свой местный комитет комсомола с тележкой, полной паранджей… Мы также организовывали женские спортивные команды и соревнования между ними. Это также — как для женщин, так и для мужчин — было полной революцией. Чтобы женщина занималась спортом — такое и представить себе было трудно!»[35]

Увидеть узбечку в качестве чемпионки в парашютном спорте или велосипедистки-рекордсменки? Действительно, аксакалам было от чего разинуть рот!

Однако прежде всего приобщение к экономической жизни, разрушив старые перегородки, открыло женщинам другие горизонты и сделало их полноправными гражданками. Чтобы сломать имевшиеся колебания (часто закамуфлированные различными предлогами), руководителей предприятий обязывали нанимать определенный процент женской рабочей силы. По данным 1927 года, среди рабочих имелось 183 туркменки. В следующем году их становится 251. В 1940 году — за год до гитлеровской агрессии — их уже 12 тысяч. Спустя несколько месяцев после начала войны это число возрастет до 56 тысяч. Отныне круг разорван и женщины займут свое полноправное место в экономической, научной и политической жизни своих республик. В 1981 году они составляли 46 процентов всех трудящихся промышленности Узбекистана, 74 процента медицинских работников, 54 процента работников образования республики. По данным переписи 1979 года, 99,6 процента узбекских женщин грамотны, 73 процента имели среднее и высшее (полное или неполное) образование. По тем же данным, из 35 тысяч научных работников республики 12 тысяч — женщины. Они принимают широкое участие в органах управления: в феврале 1980 года они занимали 178 мест (около 35 процентов) в Верховном Совете Узбекистана, в местных Советах республики они составляли 48,4 процента всех депутатов. Сейчас значительное число женщин занимают высокие государственные посты, как, например, Рано Абдуллаева, секретарь ЦК Компартии Узбекистана по идеологической работе, Сайора Султанова, заместитель председателя Совета Министров, Захра Рахимбабаева, министр культуры Узбекистана… Означает ли это, что у женщин Казахстана и Средней Азии все прекрасно, что у них нет никаких проблем, что неравенство и несправедливость, жертвами которых они были в течение тысячелетий, окончательно забыты, что от предрассудков не осталось и следа? Никто не собирается этого утверждать. И однако именно по этой теме — рыская в газетах в поисках пикантных отголосков ушедших времен, сразу же и в самой резкой форме осуждаемых самими советскими людьми, — вышивают свои причудливые вензеля многочисленные «специалисты», стремящиеся доказать, что, по сути дела, в положении женщин Средней Азии мало что изменилось. Возможно, их пыл поостыл бы, если бы они сравнили нынешнее положение советских женщин с тем, что существует на Западе — в частности в США — где, как каждый знает, борьба за права человека (и женщины!) ведется с неослабевающим накалом. «Вплоть до настоящего времени, — писала по этому поводу Мари-Франс Туанэ, исследовательница из Национального института политических наук, — немногие женщины реально принимают участие в политическом, в частности на выборных должностях, или экономическом управлении. Многие из них работают учителями, но немногие — преподавателями в университетах. Они — медсестры, но не доктора, секретари, но не инженеры. А их зарплата намного ниже той, какую за тот же труд получают мужчины. То же можно сказать и об их продвижении по службе. Даже поправка, принятая законодателями в 1972 году, о равенстве прав мужчин и женщин, до сих пор не ратифицирована»[36].

Сравнение это напрашивалось само собой. А прогресс, который был достигнут в деле освобождения женщин Советского Востока от тысячелетнего рабства, является настолько уникальным и великим явлением, что принизить его значение невозможно, если, конечно, объективно относиться к действительности.