Красноармеец Краснофлотец № 21-22

НАКАНУНЕ

Над городом глухо бухал большой Исакиевский колокол. В чугунных витых высоких светильниках, в окружении чугунных — и все же крылатых— ангелов, вкруг купола, далеко, на весь Петроград видимые, горели широким, крутящимся на ветру пламенем пасхальные, раз в год зажигаемые огни. С верков Петропавловской крепости размеренными ударами бил пушечный салют.

Мариша, в шубке, в шапочке, после полуночи зашла в помещение Комитета.

Она сговорилась с Иваном сегодня в ночь — на прогулку.

В пасхальную ночь особою жизнью живут городские улицы. Надо же посмотреть, что с этою жизнью сталося в первую после Революции пасхальную ночь.

В залах пусто. Не по-праздничному горят — по одной на комнату лампочки.

Ивана не видно. Хорош! На заседания, небось, не опаздывает.

Присела на стол. Минут десять прошло: Ивана нет.

Мариша нетерпеливо болтала ногами.

Из дальней комнаты — голос. Кто то по телефону кричит. Прислушалась. Товарищ Василий. Пошла на голос.

Он и есть. Стоит у аппарата, трубка в руках.

— Товарищ Василий!

Обернулся.

— Силы небесные! Что вы таким… женихом…

В самом же деле, лицо не узнать: разрумянилось, помолодело, глаза горят молодым, радостным блеском.

— Ленин приезжает… Завтра. Телеграмма.

— Ленин?

Вопрос вырвался криком.

— Василий… Неужели Ленин?.. Прорвался-таки!..

Василий рассмеялся раскатистым смехом. Да честное же слово, его не узнать. Он всегда и на улыбку скупой.

— Старик… да чтоб не прорвался. Завтра, стало быть, будет. Теперь только вот забота — как встретить…

Голос окликнул с порога.

— Ай хороша, товарищ! Сама зазвала, а теперь — даже не примечает.

Обернулась через плечо.

— Ленин приезжает завтра! Иван, понимаешь?

Почему — то сказалось: на «ты». Ну, все равно…

С лица Ивана сразу сбежала улыбка.

— Ленин?.. Ты вправду?..

— Вот… У Василия телеграмма…

Глаза в глаза, и само собой это вышло, без мысли. Поцеловались, крепко. Так, что у Мариши в голове закружилось.

— Сумасшедший… Товарищ Василий…

Товарищ Василий не слышал. И не видел. Он стоял спиной, припав к телефону. Созвониться с Кронштадтом — не такое легкое дело. Хорошо: на телефоне — свои: узнали, в чем дело, соединили сразу же. И с моряками — тоже без задержки.

— Ленин завтра в десять вечера на Финляндском вокзале. Надо встречать.

Аппарат рычит. Василий слушает, улыбка во весь рот.

— Ленин? Обязательно встретим. Как это может быть, чтобы Балтийский флот товарища Ленина да не встретил. Боле того: от имени флота заявляю: чести выставить ему почетный караул балтийские матросы никому не уступят.

— Придется потесниться, товарищ, — смеется в трубку Василий. — О рабочей гвардии вы позабыли?

Голос отвечает, тоже веселый, смехом.

— Ну, перед рабочими посторонимся, так и быть, маленько. Но только маленько. Рядышком.

— А успеете?

Секунду помолчал телефон.

— Дело не простое: ледоход. Сообщения с Питером нынче нет. Но для такого дела — мы ледокол пустим.

Для такого дела мы ледокол пустим.

— Он же в Неву не войдет…

— Там на шлюпки пересядем. Будьте благонадежны. Кто-кто, а моряки будут. Я говорю: наш почетный караул. Со знаменем, с оркестром, по всей форме. До счастливого.

Отбой. Василий повернулся. Мариша и Иван ждали.

— Ну, моряки будут!.. А вот с рабочими — хлопотня! Завтра-ж праздник, на заводах никого… Газет не будет… И типографии ночью сегодня не работают…

Иван покрутил головой.

— И нелегальной ни одной на ходу нет… Вот что она делает, свобода… И оповестить, когда нужно, нечем…

— На гектографе можно бы… — вслух подумала Мара. — Но очень уж… кустарно… Не годится…

— Не ломайте голов, — засмеялся Василий. — Вы что — за Центральное Бюро и Петроградский Комитет думать собираетесь? Как только телеграмма пришла, все уже давным-давно на ногах. Все меры, какие только можно было принять, — приняты. По полкам — я самолично звонил — за солдат ручаться можно: в достаточном количество будут… За заставы — завтра с утра поедут. В восемь, в районном получите направление. А пока — идите себе по своим делам… У вас вид тоже что-то, я скажу, — жениховский.

— А на вокзал — к десяти?

— Да. Только комитетские свои билеты возьмите, а то на платформу не пустят: контроль установлен будет сугубый.

Иван посмотрел на Маришу. Марина сказала, чтобы выиграть время:

— А вы, товарищ Василий… с нами тоже… Завтра, я хочу сказать?.. Но до чего страшно, все-таки… Вдруг мы завтра товарища Ленина не как следует встретим…

Тревога оказалась напрасной. Уже к семи часам на площади перед вокзалом было не протолкаться, и далеко — по Нижегородской, глазом не взять, — тянулась сплошная толпа. Заводы, заводы, полки. Не смолкая, звенели в ночном уже воздухе песни. Без песни столько часов не простоять на ногах: стоят с семи, теперь уж одиннадцать, а поезд, слыхать, раньше двенадцати не придет. На то и поезд, чтобы опаздывать. Даже когда он везет Ленина.

С четырех углов били снопами белого, слепящего света прожекторы. И в этом белом недвижном огне багровели особо алым, особо ярким живым светом красные, без числа, знамена. У подъезда вокзала коваными башнями грозились броневики.

Мариша сжала руку Ивану.

— Иван… До чего хорошо!

«Член Комитета» — слово волшебное: даже сквозь такую толпу оно провело на вокзал.

Контроль действительно оказался строгий. Но — свой, Выборгский: из Выборгского Комитета и Выборгской Рабочей Гвардии.

На платформе народу — тоже гибель. Делегации. Стоит в строю отряд рабочей гвардии. Уже по весеннему. От того, что на людях нет полушубков, несуразных ватных курток, кажутся они особенно стройными и ладными. Блестят начищенные винтовки. Никита перед фронтом, бледный, глаза ушли далеко вглубь.

— Вот, скажи на милость… Ни разу такого не было.

Разыскали Василия. Стоит озабоченный.

— В чем дело?

— Да моряков по сю пору нет. Очень неудобно выходит… с почетным караулом. Мы полкам отказали, потому что балтийцам было обещано. Если балтийцев не будет, такая получится обида… Подведут моряки…

Иван заступился.

— Им же из Кронштадта — на ледоколе… Я с Петровского района нынче видел ребят; говорили: льду по заливу наворочено: никакой ледокол не пройдет…

Петроградские комитетские — все в сборе, здесь же ходят, по платформе. А из Центрального Бюро товарищей не видать. Спросили.

— Товарищ Сталин с Молотовым в Белоостров выехали: они первыми встретят.

Время тянется, тянется. Полчаса — много ли… А кажется — вечность прошла.

Цветы принесли; Иван засмеялся.

— Товарищ Василий. Назначьте Марину цветы товарищу Ленину поднести. Я в книжке читал: на такие случаи — полагается красивую девушку — королеву мая.

— Красивая?.. — Мариша посмотрела на Ивана. Иван понял: будет ему от Мариши за это слово, когда время подойдет.

Василий заметил взгляд, усмехнулся, несмотря на заботу.

— У нас цветам значенье другое. Цветы поэтому поднесет Комитет.

Розы — огромные, красивые. В цвет знаменам.

По всему перрону колышутся полотнища.

А на площади — все поют, поют.

Наташе странно это. И все — странно: отчего и знамена, и караул, винтовки, люди — все сейчас другое какое-то? Сколько раз за этот месяц видела — и точно сейчас видит в первый раз.

С площади — крик ура-а!.. На перрон, полным ходом, бегом вбежали матросы. Черные ленточки вьются по воздуху. Патронташи, винтовки со штыками… Бегут, как на штурм. И сразу — от разгоряченных, разрумяненных, молодых, здоровых радостных лиц полыхнуло по затихшему ожиданием вокзалу бурей.

И какие они все подобранные, ладные…

Василий, смеясь, качает укоризненно головой.

— Чего? Видишь, не опоздали… Как это может быть, чтобы моряк опоздал?!

Никита со своими посторонился, дал место. Построились. Оркестр на фланге. Знамя.

Никита прикрикнул на своих:

— Равняйсь!.. На моряков смотри — чтоб нам не хуже… Игнатьев, подбери живот, чорт… С Егорова пример бери, — у него ревматизм в колене, а фельдмаршалом смотрит.

Егоров отозвался тотчас же:

— А как иначе… Мы, брат, в девятьсот пятом…

— Идет!

Сразу замерли ряды. Бегом пробежал комитетский, махнул рукой.

— Дальше, дальше вперед, товарищи… Товарищ Ленин в первом вагоне.

— Товарищ Ленин в первом вагоне!

Уже отдувался паром на завороте черный, грудастый паровоз. Перед шеренгой матросов четкая, по застылому тихому воздуху прозвучала команда.

— Слушай! На кра-ул!

И тотчас Никита крикнул своим, по-командирски отступая на шаг.

— На кра-ул!

Взметнулись, выравниваясь, винтовки. У матросов — по нитке.

С площадки первого вагона в сбившуюся у подножки толпу уже сходили люди. Быстро. Только Сталина успел разглядеть Никита. Толпа у вагона все нарастает… И откуда набежали?.. Ведь только что было свободно, а сейчас — сплошная стена.

Марину оттиснули в этой набежавшей толпе… Но она увидела все- таки и сразу узнала, хотя… ни портрета, ни рассказа, какой он… ни разу не слышала… Он, наверно! Лоб высокий, широкие скулы… лучики тонких морщинок у быстрых, пристальных глаз… На секунду только — мелькнуло перед глазами… Запомнилось…

А и запоминать же не надо! Здесь! С нами… Теперь — все время, все дни, навсегда…

Василий подошел. Ленин обнял. Василий-же давний. С Искровских времен. Обнял — так хорошо, так просто, что у Мариши выступили слезы.

— Сюда, Владимир Ильич… К почетному караулу… Матросы просили обязательно… Хоть несколько слов.

Ленин повернул к гремящей с фланга медью труб и приветственным криком, черной, ощеренной штыками шеренге. Парча знамени взметнулась навстречу и медленным наклоном легла, шурша и переливаясь отблесками огней, к ленинским ногам.

Он нахмурился… Нахмурился, да!.. Никита стоял в двух шагах, он видел ясно… Нахмурился, а в глазах… влажность. И чуть дрожат губы.

Но голос прозвучал твердо. Негромкий, чуть-чуть хриповатый — с дороги, наверное. Он приветствовал матросов, говорил глубоко-волнующе о мире, хлебе, земле, призывал к борьбе за социалистическую революцию…

Снова грянул оркестр. Морской офицер на фланге недоуменно моргал, держа опущенную в салюте саблю. За спиною Марины кто-то прошептал:

— Вот это человек! Только ступил на землю и — в бой.

Из рядов рабочегвардейцев вырвался, без винтовки уже, Егоров.

— Ильич… родной… С девятьсот пятого…

Но его заслонил плечистый горбоносый Богданов, из Центрального Исполнительного.

— Товарищ Ленин, пожалуйте в царские комнаты… Там ждет делегация Центрального Исполнительного Комитета.

Быстрым шагом, колыша огромный, тяжелый комитетский букет, Ленин прошел в распахнутые настежь двери. На ходу, негромко, спросил шедшего рядом Василия:

— А нельзя ли… без этой… официальщины?..

Вопрос запоздал: на пути уже стоял со шляпой в руке Чхеидзе.

Он улыбнулся невеселой, натянутой улыбкой и начал приветственную речь. Ильич не слушал. Он осматривался по сторонам. Несмотря на караулы, на комитетских, охранявших порядок, вдоль стен, вкруг комнаты накапливался и накапливался народ. Ильич разыскал знакомое лицо, сощурился — заиграли у глаз лучики, — подмигнул ласково и приветно. И только на последних словах Чхеидзе — насторожился.

Чхеидзе говорил, и голос звучал тоскливо и нудно.

— Я полагаю, что нам надлежало бы идти сомкнутыми рядами для сделанных революционным народом завоеваний и для дальнейшего успешного развития и победоносного завершения революции.

Ленин отвернулся. Он ничего не ответил — поискал глазами вокруг.

Тотчас в глубине распахнулась незаметная, невидная дверь.

— Сюда, Владимир Ильич.

Он прошел. Подъездик — маленький, боковой. У ступенек — синий автомобиль.

— А я по дороге, за Выборгом, Надежде Константиновне выражал опасения, что за поздним временем извозчика не найдем, придется пешком идти на Широкую.

Уже щелкнула дверца… Но сесть в машину не дали. Сквозь цепь охраны с криком ура набежала толпа.

Василий развел руками.

Требуют слова. Придется пройти на главный подъезд. Там, со ступенек, высоко.

Прожекторы с четырех углов площади наклонились, скрещивая лучи. Белым заревом залились низкая стена вокзала, застекленные двери, толпа на приступках, башня броневика, штыки матросов, смешавших строй.

— На броневик! Самое место!

Подняли на руках. Ильич стал — на защитном, желтозеленом звонком железе, над дулами пулеметов. По площади прокатилось ура — многотысячное, громовое. Ильич снял шляпу, махнул.

— Товарищи!

Тихо. Так тихо, что до самых далеких закраин слышен негромкий — ленинский голос.

Что он говорил? Ни Иван, ни Наташа, ни Никита, ни Мара — все они опять сошлись вместе, у каменной стены, далеко от броневика, — ни один из них не смог бы повторить. Не потому, что не было слышно, а потому, что слышна была — вся площадь. Вся — тысячами лиц обращена к Ильичу. Она вся говорила — с Лениным вместе. Говорила — без слов.

— Да здравствует социалистическая революция во всем мире!

Опять поднялась, приветом, шляпа — над крутолобой, мудрой, упорной головой. Опять дрогнула кликами площадь.

— Да здравствует!

Броневик сдвинулся. Широким просветом раздалась перед ним толпа. Заспешили прожекторы, рассекая перед броневиком путь, выхватывая острыми лучами из потеми алые знамена, рабочие кепки, яркие женские платки, солдатские бескозырки. И винтовки, винтовки, винтовки…

Гремел победным, походным маршем оркестр. Броневик плыл среди людского моря под прибоем бивший, немолчный приветственный гул.

Никита снял кепку и обтер лоб.

— Вот это… встреча!

Иван кивнул ответно и радостно.

— Это день себе на вечные веки отметь. Детям и внукам на память. Третье апреля.

Никита осклабился хитро.

— Небось… И без меня… отметят.

С. Мстиславский

Рис. С. Зелихмана

Приезд Ленина в Петроград 3 апреля 1917 г. Рис. И. Гринштейна.