Красное восстание

Глава 4

Это было мучительно медленно и трудоемко, тем более что у меня не было спрея, чтобы закрепить графит на бумаге. Я посыпал бумагу молотым графитом и позволил ему осесть в канавках выжатых оттисков.

Наконец, когда я тщательно посыпал весь лист мелкими частицами графита, я достал из бумажника маленькую, довольно жесткую карточку и провел ею по верху бумаги, чтобы очень осторожно очистить поверхность от графитовой пыли, оставив только за то, что закончилось впечатлениями. Когда я стер порошок, отпечатки, теперь заполненные графитовой пылью, были хорошо различимы. Адрес в верхней части письма указывал, что оно адресовано Теренсу Форду из ФБР.

Когда я прочитал слова мертвого мальчика, во мне поднялась холодная ярость.

"Дорогой мистер Форд," начал он. «Прочитав вашу речь о подрывной деятельности, напечатанную в «Лос-Анджелес Таймс», я считаю, что должен вам написать. Это непростое дело. Все, во что я верил, было запятнано и осквернено. Содержание все еще там, но люди привнесли в жизнь какое-то абстрактное содержание, и я обнаружил то, что больше не могу держать в себе. Неважно, что говорят обо мне и моей деятельности как лидера студенческого протеста. Моя единственная цель состояла в том, чтобы улучшить те вещи, которые нуждаются в исправлении. Но только на прошлой неделе я узнал, что...

Вот оно и кончилось, незаконченное письмо, оборванное послание и оборвавшаяся жизнь. Я закрыл блокнот крышкой и пошла в ванную, чтобы вымыть руки.

Внезапно, когда я позволил холодной воде омыть мои руки, я почувствовал легкое покалывание на коже. Это началось в моей шее, и это распространилось медленно. Я стоял неподвижно и чувствовал это. Легкий, очень легкий сквозняк, которого я раньше в квартире не ощущал. Внезапно он исчез, и я понял, что произошло. Дверной замок был ловко открыт, дверь открылась, и кто-то вошел. Кто-то, кто теперь ждал моего появления.

Я быстро обдумал ситуацию. Убийца выбрался наружу, ждал снаружи и видел, как я выхожу тем же путем, что и он. Вероятно, появление других и сирена приближающейся полицейской машины остановили его, когда он увидел, как я ухожу.

Он последовал за мной в мою квартиру, но и там не торопился, потому что я потратил довольно много времени на подготовку записи в блокноте, прежде чем смог ее прочитать. В общем, это значило для меня: профессионал, холодный, спокойный профессионал.

Я пускал воду, как будто все еще мою руки. Теперь он ждал очередного убийства.

Вильгельмина уперлась мне в грудь, и я вытащил ее. Прохладное прикосновение стали было ободряющим чувством. Но пистолет - бездушная вещь. Вы должны направить его, чтобы он выполнил ваше намерение, и я сомневался, что у меня будет на это время, если я просто войду в комнату.

Вода из-под крана продолжала течь, пока я медленно проходил мимо ванны, открывая дверцу немного шире. Зазор со стороны петель расширился, ровно настолько, чтобы попасть в потолочные светильники.

Я не мог видеть его в комнате, а значит, он был где-то в стороне. Я прижал Вильгельмину к проему двери, дважды прицелился и выстрелил, по одному выстрелу на каждую лампу. Когда комната погрузилась во тьму, я выключил свет в ванной, нырнул в комнату через дверь и кинулся на пол. Я увидел синюю вспышку его пистолета, когда он выстрелил, и почувствовал, как пуля просвистела над моей головой и врезалась в дверь. Я не стал прицеливаться, а выстрелил еще раз, катаясь по полу, пока мои ноги не коснулись двери коридора. Дверь распахнулась, и я оказался снаружи.

Я сбежал по лестнице и нырнул на последние несколько ступеней. Я упал в сторону, когда услышал еще один выстрел сзади. Я перевернулась и увидела, как он спускается по лестнице. Худощавый мужчина с вытянутым лицом, одетый в черный костюм, черную шляпу и черный галстук. Мой выстрел заставил его остановиться и на мгновение вздрогнуть. Потом я вышел в ночь. Теперь была моя очередь, и я ждал, когда он появится.

Одним взглядом на эту худую темную фигуру я увидел все, что хотел знать. Во всем его облике была печать убийцы. Англер Харрис не пошел на риск, который мог поставить под угрозу его положение. Где-то он раздобыл деньги и нашел связи, чтобы нанять профессионального киллера.

Где был этот убийца? Я поинтересовался. У него было достаточно времени, чтобы выбраться. Ждал ли он внутри и пытался придумать способ выбраться, не поймав пулю? Затем я услышал шум, звук окна, открывающегося в глубокие тени на стороне дома. И я сразу понял, что произошло. Я выругался, когда побежал на звук. Он спустился в подвал и теперь выходил через одно из подвальных окон.

Было темно, кромешная тьма, и я занял позицию рядом с рядом баков, выстроившихся один за другим в узком пространстве между зданиями. Я слышал, как он мягко двигался, но он был черным на фоне черного, так что я не видел его.

Внезапно я услышал его голос, низкий, смертоносный и спокойный. — Я знаю, что ты там, приятель, — сказал он. 'Я собираюсь убить тебя.'

'Свободно?' – спросила я спокойно, обманчиво понизив голос, чтобы ему было трудно найти меня.

«Я проявляю к вам интерес», — ответил он. «Мне не нравится, когда моя работа становится тяжелой, когда я с ней покончу».

Я улыбнулся в темноте. Я был прав. Он видел, как я появился, наверное, видел блокнот в моей руке и понял, что что-то не так. — Я спросил его. - "Кто отдал вам этот приказ? ". Теперь в низком голосе звучала угроза.

— Не будь глупцом, — сказал он.

Я начал дюйм за дюймом проползать мимо мусорных баков до конца узкого прохода. Он был где-то на краю небольшого углубления в подвале здания.

— Какая разница, если я все равно умру?

«Не пытайся подставить меня, приятель», — сказал сухой, холодный голос.

Я знал, что только мысль о том, что я пытаюсь ударить его ножом. И это было именно то, что я хотел, чтобы он думал, поэтому он остался на месте. Если бы я мог добраться до конца прохода, он оказался бы между мной и улицей, и было бы легко различить его фигуру на менее темной улице.

Потом вдруг это случилось. Мое плечо ударилось об одну из крышек мусорного бака. Проклятая штуковина, должно быть, сильно шаталась на нем, потому что скатилась с грохотом, достаточно громким, чтобы оживить мертвых. Я тоже чуть не попал в число убитых, ибо он стрелял быстро и метко.

Первый выстрел пролетел прямо над моей головой, а второй врезался в мусорный бак, который немного подпрыгнул вверх и в сторону. Я нырнул на землю и увидел, что я почти в конце прохода. Я выстрелил в ответ, услышал, как он упал на мгновение, а затем выбежал за угол. Я знал, что он вернется на следующую улицу. Повсюду зажегся свет, и теперь, несомненно, в полицейский участок посыпались звонки.

Следующая улица была такой же, те же ряды старых кирпичных домов с высокими тротуарами и богато украшенными перилами. Я нырнул за однин из них и увидел, как он бежит ко мне.

Он увидел меня, попытался дотянуться до каменного тротуара через дорогу, но я выстрелил быстро и метко. Он споткнулся и упал вперед, вытянув одну руку к нижней части тротуара лицом вниз. Я положил Вильгельмину на место и подбежал к нему, перевернул его и обыскал карманы. Я пошел на некоторый риск, но это был риск, на который я должен был пойти. У него был бумажник со страховой картой, несомненно поддельной. И у него был аккуратно сложенный лист бумаги с адресом и одним словом. "Плата". Десять-десять Буэна-стрит. Я сунул бумажку в карман и побежал по улице, через другую, в свой многоквартирный дом. Я вошел через подвальное окно и вышел в холл, который теперь был заполнен студентами.

«Я не знаю, что происходит», — сказал я в ответ на поток вопросов. «Какой-то чувак стрелял. Я последовал за ним в подвал и увидел, как он исчез через окно.

Я поспешил в свою комнату и вздохнул с облегчением, когда нашел две запасные лампочки в кухонном шкафу. Я вкрутил их и подмел осколки, когда явились копы, чтобы выслушать мою историю.

Они все это хорошо проглотили и ушли, убежденные, что я знаю не больше, чем рассказал им. Блокнот был в ящике стола, куда я быстро сунул его, прежде чем включить свет. Я вынул его и положил на стол. На следующее утро я отправлю его Хоуку. Если у меня и были какие-то сомнения в том, что это работа для AX, теперь все кончено.

Фрэнк Донелли был убит, чтобы помешать ему рассказать о том, что он обнаружил. Это должно было быть чем-то, что оправдывало бы риск убийства. Убийца застал парня врасплох, выполнил свою работу и сунул пистолет в его руку, чтобы создать сцену самоубийства. Просто, не оригинально, но ужасно эффективно.

Я не мог сказать полиции, что это не было самоубийство. Тогда я выдал бы себя. На данный момент смерть Фрэнка Доннелли здесь, в Лос-Сиене, останется самоубийством.

Но я услышал свой собственный грубый, насмешливый смех. Школьники в идеалистическом блуждании? Едва ли. Я лег на кушетку, не превращая ее в кровать, и позволил себе уснуть. Я переключился на что-то приятное, чтобы снять напряжение. По какой-то причине я прицелился в острую, полную грудь Дайаны Роуэн.

На следующее утро, после того как я позвонил и сообщил Хоуку, я прошел через кампус, мимо групп мрачных студентов, говорящих приглушенным тоном. Самоубийство Фрэнка Доннелли оказало разрушительное воздействие на университет.

Англер Харрис собрался у фонтана, и все, кто его слушал, были участниками студенческого протеста. Я посмотрел на их лица. Бунтари, отчужденная враждебная молодежь, которая восстает против истеблишмента своим поведением и одеждой. Все верно. Но убийцы и жесткие, зловещие фигуры? Нет, с киллерами это было не так.

Но Англер Харрис был другим случаем. Я слышал, как он говорил о том, как он был «расстроен» смертью Фрэнка Доннелли. И это был не совсем объяснимо. Он был расстроен. Полиция нашла тело его наемного убийцы, и не было никаких объяснений, что это значит.

Я знал, что Харриса охватило пламя изумления. Я оставался до тех пор, пока собрание не было распущено, и он не ушел на лекции.

— Ты придешь ко мне сегодня вечером, не так ли, Ник? — сказал он своим мрачным голосом, теперь с оттенком нервозности. Заседание внутреннего руководящего комитета. Думаю, вам будет интересно. Я также хочу, чтобы вы лучше узнали группу». Маленькие сверкающие глаза в голове этого льва, жгучие и пронзительные, противоречили открытости его улыбки.

— Вы можете рассчитывать на меня, — сказал я. «Тот парень. Личные проблемы?

— Миллионы проблем, — торжественно кивнул Хенгелаар. «Вы не представляете, что мне пришлось сделать, чтобы держать его в порядке так долго».

«Мне кажется, что работы много», — прокомментировал я. 'Увидимся вечером.' Я увидел высокую фигуру, идущую по кампусу, согнув сильные плечи. Когда я убедился, что он вошел в большое здание с колоннами, я пересек кампус и направился к деканату.

Его там не было. Слишком подавленный случившимся, я рискнул войти. Но Дайан Роуэн была там со всей своей хладнокровной, возвышенной сдержанностью.

— Полиция была здесь?

Она кивнула.

— Они спрашивали вас о чем-нибудь необычном?

— Обычные вопросы, — ответила она. «Они хотели просмотреть школьное дело и его психиатрическое заключение. По-моему, все рутинно.

— Они считают это самоубийством, — заметил я.

«Это то, что они сказали мне, хотя один человек, лейтенант Голдфолл, сказал, что его беспокоило отсутствие мотива», — ответила она.

«Дорогой парень, Голдфолл», — пробормотал я себе под нос. Но ему потребовались бы недели, чтобы понять мотив, так как им не на что было опереться.

'Что вы думаете об этом?' — спросил я и тут же увидел, как ее глаза потемнели и встревожились.

— Трагедия, — сказала она. «Абсолютная трагедия. Меня тошнит от этого.'

«Что бы вы сказали, если бы я сказал вам, что это не самоубийство?». Я видел, как она затаила дыхание. Одетая в простую белую блузку и черную юбку, ее заостренные груди отступили назад, а затем снова плотно прижались к ткани.

"Какая ужасная вещь, чтобы сказать," она задыхалась.

— Какой ужасный поступок, — возразил я. «Или убийство — это еще один пример сверхвосторженных школьников?»

Она повернулась ко мне, ее глаза сверкали. — Как ты смеешь притворяться? воскликнула она. — Откуда у тебя самонадеянность так думать? Если это так, как вы говорите, то это определенно не было сделано кем-либо из участников движения. Мне стало известно, что Фрэнк Доннелли получал многочисленные угрозы и злобные письма в ходе своей протестной деятельности. Они приходили отовсюду и, несомненно, от части нашей зажиточной буржуазии. Если его и убили, то это сделал какой-то больной и консервативный правый экстремист».

"Вы имеете дело только с улицами с односторонним движением, не так ли?"

Но я не пошел дальше. Я знал вещи, которых она не знала, вещи, которые я, конечно, не сказал бы ей. Но я также видел, что она была настолько эмоционально вовлечена, что не могла уйти от этого и рассмотреть все возможности. Чтобы она зашла так далеко, должны были произойти тяжелые и жестокие вещи.

Между тем, по их словам, мальчик покончил жизнь самоубийством. Только я знал, что он был убит, а не каким-то больным фашистским экстремистом.

А теперь у меня был адрес, который я взял у убийцы, и он горел у меня в кармане. Я должен был пойти туда сегодня вечером, чтобы расследовать это дело. Я чувствовал, что получу настоящие ответы. Все в этой проклятом деле каким-то образом было связано.

Я хотел пойти туда сейчас, бросить все, но не мог. Я не мог допустить ни одного необъяснимого движения, ни одного подозрительного исчезновения, ни одного шага, который я не мог бы объяснить заранее. Я взглянул на часы. Пришло время политологического колледжа.

Задумавшись, я вышел, оставив Дайан Роуэн.

Пока я шел через кампус, меня преследовали шепот и затуманенные взгляды. В каждом университете есть собственное радио, и молва о присутствии Ника Алордо, бывшего соратника Че Гевары, быстро распространилась. Это также выкинуло из их памяти трагедию Фрэнка Доннелли.

Мне едва удалось удержать брови неподвижными, когда в класс вошла учительница. Это была Дайан Роуэн, с книгами и заметками на ее острой, острой груди.

Время от времени административный персонал проводил обучение. Я просто не ожидал этого, и перспектива этого вызвала цепочку мыслей, которые я нашел забавными и уместными.

Я всегда получал удовольствие, убивая двух зайцев одним выстрелом. Я бы улучшил свой имидж смутьяна, а также сделал бы несколько брешей в самодовольном одностороннем отношении Дайан Роуэн.

«По мнению Ван Снайдена, машина чувствительна к обществу, потому что является частью этого общества, — начала она.

— Так же, как кальмар — это часть раковины, которую он держит в своих щупальцах, — отрезал я.

Последовала волна смеха.

Она покраснела, и ее глаза были в ярости.

«Очевидно, среди нас есть кто-то, кто думает, что знает больше, чем просто краткое исследование политико-социального взаимодействия». — коротко сказала она. «Я не верю, что вы имеете степень Ван Снайдена по этому предмету, мистер Алордо».

Я посмотрел на остальную часть группы. Они были все внимание, и они прекрасно проводили время с препирательством.

— У меня есть степень, — сказал я. «Учитель, который называл себя Жизнью, дал мне это».

Позже, ближе к вечеру, я пошел домой и разогрел банку равиоли. У меня была бутылка хорошего бурбона в холодильнике, и благодаря этому равиоли есть было немного легче.

Когда наконец настала половина девятого, я оказался по адресу, который дал мне Англер Харрис. Это оказался небольшой магазинчик с выкрашенной в черный цвет витриной где-то в трущобах города. Пустые здания, заколоченные компании, развалины каждого города, о которых добропорядочный гражданин предпочел бы никогда не говорить. Я увидел полоску света под дверью и постучал. Бородатый юноша с улыбкой открыл дверь, и я вошел в большую комнату, бывшую самой лавкой, со стульями, расставленными полукругом вдоль стен, и столом посредине.

Англер Харрис сидел за столом, окруженный тремя мужчинами, которых никто никогда не мог назвать студентами. Жесткие морщинистые лица, холодные глаза и бесстрастное выражение лиц. Прототипы типичного злодея. Харрис, по-видимому, понимая, насколько они здесь неуместны, быстро сказал мне.

— Ник, — позвал он, — садись, парень. Это Диггер. Он указал на мужчину справа от себя, с болезненно-желтым лицом. — Мэнни и Кармин, — сказал он, указывая на двух других. «Эти ребята — наша собственная оборона».

Он увидел, как я нахмурился, и улыбнулся.

«Это была моя идея, — объяснил он. «Я устал от того, что наших людей постоянно избивает полиция. У этих свиноголовых резиновые дубинки, каски, пистолеты и их вечные деспотические методы. Ребята здесь не могут конкурировать с этим, так что у меня есть подкрепление. Диггер, Кармин и Мэнни присутствуют на каждом марше или демонстрации. И если полиция начнет плохо обращаться с нашими людьми, они выступают в качестве группы защиты».

Я восхищенно кивнул. Это был хороший поступок, иметь трех крутых парней, которые будут выполнять приказы только от него и ни от кого больше, и не будут колебаться ни на мгновение, даже приняв приказ об убийстве.

Я сел и оглядел остальных. Это была та самая смесь, с которой я видел, как разговаривал Харрис в тот день. Я не мог не заметить, что мальчиков было столько же, сколько и девочек. Все эти молодые бунтари против конформизма носили джинсы и футболки, и у каждого были длинные распущенные волосы.

Я обратил свое внимание на дискуссию, которая вращалась вокруг того, чтобы сделать «нечто драматическое» в память о Фрэнке. Двое предлагали оккупировать весь административный аппарат, своего рода тотальная оккупация.

— Может быть, — вслух размышлял Харрис. — Но я бы предпочел что-нибудь необычное.

«Как вам понравится, если мы ночью покрасим все основные здания в черный цвет?» — сказал взволнованный молодой человек. «При хорошем сотрудничестве у них будет достаточно людей, чтобы справиться с этим».

— Я не сумасшедший, — ответил Харрис.

Встала высокая девушка с темными волосами и молодым ясным голосом. Она предложила устроить огромную похоронную процессию с участниками со всего города, что парализовало бы весь город. «Стражи смерти при свечах, массовые молитвы на улицах, фальшивые гробы», — сказала она. Мы могли бы продлить его на несколько дней.

— Мне это нравится, — сказал Харрис и снова сел.

«Мне это нравится, и это также немного разрушит ситуацию. Но есть одно возражение. У вас есть все шансы, что это хорошо разрушит ситуацию, но не нанесет реального ущерба. И я считаю, что смерть Фрэнка заслуживает гораздо большего.

Девушка промолчала, а остальные предложили еще несколько вещей. Но Харрис продолжал думать, что это очень умно, все здорово, но чего-то все же не хватало. У меня возникла тревожная мысль, что он думал, что настала возможность для чего-то действительно неприятного. Внезапно своим гулким голосом он закрыл собрание, еще раз проверив все для дальнейшей проработки. Он посмотрел на меня и сказал, что для всех будет честью узнать о моих днях с Че Геварой и о моих собственных идеях о движении.

Он загнал меня в угол, но я был к этому готов. Кроме того, было не так уж трудно говорить о Че Геваре и о тех вещах, которые я слышал о революционерах из первых рук. Было также легко приправить все это пламенными лозунгами и предостережениями против установленных институтов.

Я был очень горд собой, когда я закончил, и я получил бурные аплодисменты от молодежи.

Затем Харрис сделал свой второй ход, и хотя он не бросил биту в курятник сам, я чертовски хорошо знал, как он это устроил. Аплодисменты еще не стихли, когда голос прорезал шум, как нож сквозь теплое масло.

— Он фальшивый, — сказал голос. Он принадлежал одному из трех уродов, Диггеру.

У собравшейся молодежи вырвался легкий вздох, и голос Англера Харриса прозвучал сквозь ропот потрясенного неодобрения.

— Диггер, — воскликнул он. 'Что, черт возьми, ты говоришь. Ради Христа, чувак.

— Подделка, — невозмутимо сказал Диггер.

Харрис повернулся ко мне, его глаза быстро забегали по комнате.

"Ник, пожалуйста, извини меня, пожалуйста," сказал он.

Нахмурившись, он повернулся к Диггеру. — Я не понимаю тебя, Диггер, — сказал он, — тебе придется обосновывать такие обвинения. Это очень серьезно.

Все было очень красиво сделано, и я почти аплодировал.

— Говорю тебе, он фальшивка, — повторил Диггер. «Все те парни, что сражались с Че, могли справиться с десятью мужчинами. Эта слизь - настоящее мягкое яйцо. Он бы и десяти минут не продержался с Че. Харрис повернулся ко мне и пожал плечами, его голос был полон извинения.

— Ник, прости, — сказал он, — я не знаю, что еще сказать. Каждый имеет право на собственное мнение, так что я предполагаю, что у Диггера оно тоже есть. Вот как это работает здесь, Ник.

Это был прекрасный спектакль, и он чудесно смонтировал его. По сути, это было такое испытание огнем, какое применялось любым первобытным сообществом. И он отдал мяч мне.

Если бы я был настоящим, я должен был бы ответить силой. Честь, личное оскорбление и прочее дерьмо. Если бы я этого не сделал, даже при том, что я был чертовски реален, я бы отмахнулся от него как от угрозы или проблемы для него. Но если я справлюсь, у него может появиться новый сотрудник, кто-то, кто сможет помочь с серьезными проблемами. Я посмотрел на Диггера.

— Ты лживый крестьянин со слишком большим ртом, — сказал я.

Он встал и подошел ко мне. Он был намного выше, чем казался сидящим, с тяжелыми руками и широкой грудью. У него была спокойная походка профессионального боксера.

Я чувствовал тело, движущиеся вдоль стены, но остался на своем месте. Когда он подошел ко мне и схватил меня огромным кулаком за рубашку, я ударил его ногой по коленной чашечке.

Он выругался и согнулся пополам, его руки автоматически обхватили больное колено.

Я встал и рубанул его по шее сильным ударом вниз. Я ударил его сбоку по жирной шее, и он упал на землю лицом вниз. Он попытался встать, но сумел встать только на одно колено, когда я снова схватил его, поднял и со скрипом швырнул к стене с такой силой, что здание сотряслось до основания. Он опустился на землю и лежал там.

Я сделал это максимально жестоко. Я посмотрел на Харриса. Затем я взглянул на двух других дебоширов, затем на молодых людей, стоявших вдоль стен комнаты.

— У кого-нибудь еще есть вопросы? — спросил я спокойно.

Если Харрис думал, что сможет сломать меня с помощью грубой силы, он, должно быть, был разочарован. Но он этого не показал.

— Никаких вопросов, Ник, — прогремел он. — Никаких вопросов. Добро пожаловать на борт, Ник Алордо.

Я холодно кивнул, услышал взрыв аплодисментов и сел. Два других слюнтяя вынесли Диггера. Восстанавливаться ему придется долго.

«Послушайте, мальчики, — сказал Харрис, — вы все придумали отличные идеи, позже мы обсудим, что мы собираемся делать. Тем временем не забывайте, что на углу Десятой улицы и Миртл-стрит проходит демонстрация перед книжным магазином, отказавшимся продавать Underground Press. Собрание закрыто.

Я вышел с остальными после того, как Харрис похлопал меня по спине. Я был менее чем в пяти метрах по улице, когда рядом со мной прошла девушка. У нее были длинные светлые волосы, обрамлявшие милое, но пустое лицо.

Я видел ее мельком, в углу справа от меня. Теперь, если смотреть вблизи, ее глаза казались маленькими и голубыми, рот слишком большим для этого лица с высокими скулами и слишком маленьким носом. Она была по-своему привлекательна, и когда она говорила, ее голос звучал мягко и глухо. Он подходил к её немного пустому, остроконечному лицу.

— Это было здорово, — просто сказала она. «Действительно здорово».

'Что?'- «Моя история?»

«Да, и то, как ты обращался с Диггером», — ответила она, мечтательно глядя на меня. «Все было просто фантастически. Ты мне нравишься. У тебя кто-то есть?'

Мой взгляд, должно быть, казался растерянным.

«Кто-то, кто живет с тобой», — объяснила она. — У тебя есть девушка или что-то в этом роде?

Я покачал головой, и она улыбнулась легкой странной улыбкой, похожей на ее голос.

«Можем ли мы зайти в мою комнату и взять кое-что?» «Только чемодан и сумку для белья».

— Почему бы и нет, — сказал я, стараясь воспринимать все это как можно небрежнее.

«Меня зовут Пэтти, — сказал он, — сокращенно от Патриция».

Она подошла прямо ко мне, и я попытался разглядеть ее, пока мы шли к ее комнате на другом конце кампуса. Ее ноги, закутанные в мешковатые штаны, были длинными, но это все, что я мог сказать. Она также носила армейскую куртку, которая скрывала ее остальную часть.

Пока я ждал внизу перед ее домом, я думал о ней. Даже если бы я хотел уйти, это было бы неразумно. Отступил бы Ник Алордо? Я достаточно знал о сегодняшней молодежи, чтобы понять, что у них довольно небрежное отношение к личным отношениям. Но я задавался вопросом, было ли это примером или за этим стоял коварный ум Харриса.

Я почему-то в это не поверил. И эта причина, по большей части, исходила от самой Пэтти. Мне она показалась неспособной на шпионскую игру. Хотя вы никогда не знали наверняка.

Она появилась снова, пошатываясь под огромным чемоданом и мешком для белья. Я взял их обоих от нее. Она прошла всю дорогу до моей квартиры, не сказав ни слова. Она только время от времени поглядывала на меня, чтобы поймать мой взгляд своей мягкой, мечтательной улыбкой.

Когда я открыла дверь в свою крошечную квартирку и поставила ее вещи в центр комнаты, я посмотрел ей в глаза.

— Ты уверена, что хочешь этого?

«Никогда нельзя быть полностью уверенным ни в чем». Она улыбнулась, ее глаза сузились, а вокруг появились морщины. «Если ты не тот, кем я тебя считаю, я всегда могу уйти».

— Хорошо, дорогая, — сказала я, и мне стало немного грустно. Я задавался вопросом, насколько глубоко эта философия проникла в современную молодежь. Неужели наше общество с его неуместными приоритетами, деньгами и стремлением к статусу сделало это слишком легким?

Из больших вещей, мелких вещей, важных и неважных вещей? Не трудитесь думать об этом. Не утруждайте себя попытками. Просто примите их. Это проще, чем пытаться. Да, это было грустно и не моя идея, но, может быть, они были правы.

Я был здесь с определенной целью, и теперь она тоже была здесь. Возможно, по-своему, она могла бы быть полезной. Мы это увидим. Я смотрел, как она сняла пальто и повесила его в шкаф. Она распаковала чемодан и положила свои вещи в нижний ящик платяного шкафа. Она бросила мешок для белья в угол шкафа. Под жакетом и свободным свитером ее грудь казалась длинноватой и плоской, но под одеждой это было трудно сказать.

Она подошла к шкафу над плитой.

«Ничего особенного», — прокомментировала она, улыбаясь мне. «Давайте возьмем риса, помидоров и мяса. Я очень люблю рис.

Пэтти была почти по-детски полна энтузиазма, и вместе с этой мягкой улыбкой и мечтательным взглядом это что-то со мной сделало.

Черт возьми, я бы сыграл так, как это должно было быть сыграно здесь. Возможно, это имело свои положительные стороны. Я дал ей немного денег. Она накинула пальто и ушла.

Бакалейщик в конце улицы оставался открытым для студентов, и вскоре она вернулась с полной сумкой продуктов. Разложив все на столе, она болтала о каждом предмете и о том, как она будет его использовать. По-маленькому она была насквозь невзрачной.

«Тебе нравится играть в маму и папу?» Она рассмеялась, и ее смех был мягким и звонким. — Иногда, — сказала она. А потом с лукавой улыбкой: «Отчасти да».

Я поймал себя на том, что улыбаюсь в ответ.

«Моя мама научила меня получать удовольствие от готовки», — сказала она, и я увидел улыбку воспоминаний, играющую в уголках ее рта.

«Я выпью еще один ночной колпак перед тем, как ложиться спать», — сказал я. — Ты тоже хочешь чего-нибудь?

«Сначала я приму душ. Обязательно приготовь для меня. Она повернулась ко мне спиной и вдруг сняла свитер и лифчик.

Когда она искала полотенце в шкафу, я понял, что был прав. У нее было узкое, стройное тело, и ее ребра были хорошо видны. Груди у нее были длинные и не слишком полные, круглые внизу с маленькими розовыми сосками на фоне ужасно белой кожи. Ее тело имело дикий, мальчишеский характер, который молодость и свежесть сделали его немного менее обычным.

Я смотрел, как она идет в душ, и заметил, что у нее на шее красуется маленькое распятие на тонкой цепочке. Когда я допил два бурбона со льдом, она снова появилась с обернутым вокруг банным полотенцем, очень скромно прикрытым чуть ниже плеч до колен.

Все это было так совершенно неожиданно, все произошло так быстро, что я не был уверен, что мне все это приснилось, но теплого покалывания бурбона было действительно достаточно, чтобы лучше понять.

Меня все больше и больше очаровывало это странное существо с ее мягким голосом. И то качество, которое я ранее описал как пустоту, на самом деле было не этим, а чем-то другим, чем-то из ее ума, чем-то вроде отделения от остального мира.

Одежда была одной из тех вещей, которые нужно было снять, что я и сделал, пока она допивала свой стакан. Я разделся до трусов и увидел, как она восхищенно смотрит на меня. — Боже, ты прекрасный мужчина, — тихо сказала она, затем повернулась, чтобы расчесать волосы.

Мне было интересно, как это полотенце осталось на месте, когда я подошел к ней и почувствовал крест на ее шее.

— Очень мило, — сказал я. 'Откуда ты? Ты знаешь, что я даже не знаю твоей фамилии.

Она повернулась и села на край кровати. Она откинулась на локти и посмотрела на меня. Ее голубые глаза снова были мечтательными, с тем неповторимым выражением того, что она здесь и в то же время очень далеко.

— Я знаю, — сказала она. — Я бы предпочла не волноваться о фамилиях. Я не верю, что они важны, не между двумя людьми. Они просто мешают и несут с собой всевозможные мысли. Моя фамилия Вудс, раз уж вы упомянули об этом.

- Вы отсюда? - спросил я, садясь на стул напротив нее.

Она кивнула.

«Почему вы присоединились к движению?». — Вы не из такой бедной среды, как я. Почему такая милая, невзрачная девушка, как ты, так отдалилась от Бога?

Она рассмеялась и откинула голову назад, напрягая мышцы шеи. Затем она снова посмотрела на меня.

«По той же причине, по которой почти все присоединились остальные», — сказала она. "Это единственный способ, которым мы можем нанести ответный удар. О, у каждого есть своя личная история, своя личная тьма, но все они наносят ответный удар по миру. Мы те, кто не может смириться с этим. Для всех нас в один прекрасный день все это сломалось, и никто не сможет собрать его обратно. Никто даже не пытался».

— Слова, — сказал я. «Расскажи подробнее».

«У меня был хороший дом, родители состоятельные люди, — сказала она, — католики. Мы всегда ходили к обедне по воскресеньям и по особым праздникам. Я выросла в католической школе для девочек. И мне это нравилось, не поймите меня неправильно. Я любила свою веру и все, что с ней связано. Я все еще люблю это, только теперь я делаю это по-своему.

Мой отец был столпом церкви и прихода. Он всегда был силен в проповеди морали. Мои две сестры и я все должны были идти идеально в линию. У папы деревообрабатывающая компания, где он производит мебель и товары для дома. Однажды у нас дома собралось большое собрание. Он и еще один мужчина, тоже член Церкви, объединяли свои дела.

После ужина я принесла им кофе и забрала пустые стаканы и тому подобное. И я слышала, как они разговаривали. Они предполагали, что в случае слияния они смогут отправить на улицы почти треть рабочей силы. Таким образом, они могли бы избавиться от пенсионных пособий и тому подобного. Третья часть, которая должна была за это расплачиваться, состояла из пожилых людей, тех, кто не был должным образом охвачен более поздними трудовыми договорами».

Она снова села, и теперь ее глаза были уже не мечтательными, а озабоченными и пристальными.

— Знаешь, — сказала она, — я едва поверила своим ушам. В это было так трудно поверить, что я сказала об этом за завтраком. И мой отец сказал мне, что я не должна в это вмешиваться, и все же я не могла этого понять. Когда я настояла на этом и загнала его в угол, он сказал, что дело есть дело и что мне следует заиматься учебой.

Я пошел к отцу Райану из прихода. Он был мил и терпеливо слушал. Затем он сказал мне, что мир бизнеса — жестокий мир. Когда я сказал ему, что мир — дерьмовый мир, он ответил, что я слишком молода, чтобы все это понять. Я считаю, что он был прав, и я всегда буду слишком молода, чтобы понять это.

Слияние прошло по плану. Но на официальном обеде я встала и спросил их, моего отца и всю остальную эту братию, как человек может быть таким благочестивым в воскресенье и безнравственным, как чума, в среду. Я спросил их, как они могут примирить свое слияние с преклонением колен перед священником, цитатами из Библии и проповедями о благочестии и нравственности.

Я посмотрела отцу прямо в глаза и спросила его, как он может быть президентом католической гильдии мирян и до сих пор получать удовольствие от лишения некоторых стариков и женщин их прав с помощью технического трюка. Потом я ушла.

Она откинулась на локти, и ее глаза снова были мечтательными, когда она смотрела в потолок.

«Все эти слова, эти красивые слова больше ничего не значат», — сказала она. «То, что происходит, больше не укладывается в слова. Вы можете только придать этому свой собственный смысл. И действуйте в соответствии с тем, что они для вас значат. Мы придали им весь смысл и действовали в соответствии с ним. Это единственный способ.

Она лежала на спине, полотенце сползало выше колен; они были угловатыми и костлявыми, но я подумал о том, что она сказала. Все было не так уж и неправильно, и все те молодые люди, которые не могли со всем этим примириться, были не так уж неправы.

Я подумал об Англере Харрисе и Соэ Джате и почувствовал, как во мне вспыхивает свирепый гнев. Они были отбросами, которые должны были использовать души и сердца других, чтобы осквернить то, что могло быть хорошим, отбросами, которые убивали мечты детей-идеалистов.

«Ник, — услышал я тихий голос, — пошли спать».

Я подошел к ней и осторожно стянул с нее полотенце. Они были длинными, эти ее ноги, и худощавыми, но подходили к ее телу. Они обладали тем качеством, которым так восхищались греки в своих женах, почти мальчишескими и незрелыми. Это не было моим идеалом, но ее рука нашла мою, и она заставила меня сесть рядом с ней. Она встала и прижалась ко мне грудью. Она поднялась на колени и прижалась грудью к моим губам. Внезапно она оказалась там, вечная женщина, искусительница, жрица и волшебница, и она использовала свое тело так, как оно должно было использоваться. Мои губы нашли маленький розовый сосок.

"Боже мой", - простонала она и наполовину упала на меня на кровати, повернувшись так, чтобы мои губы могли ласкать каждый сосок. Я почувствовал, как ее длинные ноги сомкнулись вокруг моей талии, длинные ветви плюща теплой плоти и медленное мечтательное томление покинули ее. Она стала существом внезапных движений, голодного, безудержного желания. Ее длинные светлые волосы упали на нас обоих, и она застонала. Она издавала тихие воркующие звуки, когда я гладил ее тело, а моя рука нашла светлую таинственную впадину. Пэтти Вудс занималась любовью полностью, с совершенно незамысловатым удовольствием, наслаждаясь каждым моментом, каждым прикосновением и реагируя на каждое ощущение всем, что у нее было. Ее стройное тело прильнуло ко мне, ее груди были удивительно мягкими, а ноги двигались в вечном приветственном движении.

Когда я наконец взял ее, она чуть не зарыдала от удовольствия и уткнулась лицом мне в грудь. Ее теплые, влажные губы скользили по моей коже, когда она двигалась подо мной, принуждая, держась, умоляя о большем, пока время не перестало существовать и тело не ответило само по себе. Когда наступила кульминация, она обхватила меня ногами и открыла рот, чтобы издать крик, но не издала ни звука.

Она выгнула спину, и ее длинные руки прижали меня к себе, и я посмотрел на ореол светлых волос вокруг ее головы на подушке. Ее глаза открылись, мечтательные и счастливые, и она улыбнулась своей мягкой улыбкой.

— Так должно быть всегда, Ник, — пробормотала она. «Как в соборе, волнующе и успокаивающе одновременно. Исполнение, чувствуя себя очень большим и очень маленьким одновременно, чувствуя себя свободным и безопасным, и все это одновременно».

Я посмотрел на нее, на полузакрытые глаза на лице ребенка, и моя рука нашла ее грудь и обхватила ее. Она пошевелилась и положила голову мне на плечо. Я знал, что могу быть мудаком, но это была странная девушка, и в эти моменты мужчина почти не проявлял осторожности.

— Хенгелаар знает об этом? — Что ты пошла со мной?

'Морской черт?' — ответила она, слегка отстраняясь, чтобы посмотреть на меня. — Откуда ему знать?

— Мне было интересно, — небрежно ответил я. «Кажется, он знает почти все, что происходит».

«Только внутри движения». Она вздохнула. «Ему все равно, что мы делаем с нашей личной жизнью».

Я знал лучше, но я поверил ее рассказу о том, что Хенгелаар не знал, что она была со мной. Я посмотрел на нее и увидел, что она закрыла глаза, и я почувствовал, как ее грудь вздымается и опускается в моей руке.

Она спала.

Я лежал на спине, прижавшись к ее стройному телу, телу, о существовании которого я даже не подозревал несколько часов назад. И все же не было ни одного напряженного, неловкого или неудобного момента, как бы трудно в это ни верилось. Ответ каким-то образом был связан с ее естественным, открытым, прямым и простым поведением. Она по-своему придавала смысл этим «прекрасным словам», словам, говорящим о любви, о человеческой привязанности, о доброте и честности друг с другом.

А Англер Харрис и его дружки говорили обо всем этом, при этом превращая это во что-то другое. И они превратили поиск истинного смысла в бессмысленную ненависть, направленную против общества.

— Но нет, разве я могу что-нибудь с этим поделать, — пробормотал я.