Красный комбриг

Жизнь начинается с вопросов

Григорий с трудом втиснулся в плотно стоявшие на бульваре ряды людей. И тут же огромная сила вместе со всеми понесла его к центру бульвара — на небольшую площадь перед лестничным спуском к морю.

Пробравшись к бронзовому дюку Ришелье, он наконец увидел «Потемкина». На мачте мятежного корабля трепетал красный флаг. Расчехленные орудия главного калибра грозно смотрели на городскую думу. На берегу, рядом с броненосцем, белел брезент палатки. В толпе передавали:

— В палатке — тело убитого матроса, руководителя восстания. Хоронить будут в Одессе… Фамилия? Григорий Вакуленчук.

Где-то недалеко, за широколистыми каштанами, говорил оратор. Когда толпа на минуту затихала, слышался его охрипший голос:

— Восставшие матросы протягивают руку солидарности нам, рабочим…

Одесса бастовала уже полтора месяца. 30 апреля 1905 года в городе перестали работать фабрики, заводы, мастерские. Замер порт. Рабочие — те самые, что еще вчера, казалось, спокойно и в полном согласии с установленным в государстве порядком делали станки, подъемные краны, сплетали стальные и джутовые канаты, — в этот день, в отчаянии стиснув зубы, стали вооружаться и строить баррикады. Весенний ветер разносил по городу много раз повторенное на шумных митингах их главное требование:

— Долой царское правительство!

В середине июня в порт под красным флагом революции пришел из Очакова эскадренный броненосец Черноморского флота «Князь Потемкин-Таврический».

Григорий не стал спускаться к морю. Он знал, что у «Потемкина» в тот день шнырял не один полицейский шпик. Зажав в большие кулаки железные перила, обрамлявшие площадь у крутого обрыва к морю, он долго и внимательно смотрел вниз.

Какую правду, выношенную по ночам в матросских кубриках, принес с собой восставший против царя броненосец?..

Котовскому исполнилось двадцать четыре года. Жизнь, по существу, только начиналась. Но он уже кругом был в долгах перед царскими законами. Его обвиняли в растрате помещичьих денег, в фабрикации подложных документов, в уклонении от воинской повинности, в дезертирстве; уже дважды он был под арестом и дважды успел отсидеть в тюрьме. Вот и сейчас он скрывается от полиции с фальшивым паспортом в кармане.

Что же так неровно выстраивается жизнь?

В конце семидесятых годов прошлого века князь Манук-Бей, один из богатейших помещиков Бессарабии, решил построить в селе Ганчешты Кишиневского уезда, где он жил, винокуренный завод. Для этого нужны были специалисты, и одними из тех, кто принял приглашение Манук-Бея, были братья Иван и Петр Котовские. Иван, опытный механик, закончив монтаж оборудования на новом предприятии, решил остаться жить в Ганчештах — князь давал ему должность заведующего машинным отделением завода. Так в селе рядом с почтовым трактом появилась новая, крытая камышом хата, где стала хозяйничать Акулина Романовна жена механика, высокая, голубоглазая блондинка.

24 июня (по новому стилю) 1881 года в семье Котовских родился четвертый ребенок — Григорий.

Мать Григорий Иванович помнил плохо — она умерла, когда ему было всего два года. «Отец был олицетворением доброты, — писал Котовский в автобиографии в 1916 году, — и вместе с тем это был человек в высшей степени серьезный и даже суровый. Редко когда на его лице видел кто-нибудь улыбку. Честности был идеальной и благодаря этому качеству он пользовался полнейшим уважением всех своих сослуживцев и владельца»[1].

Детство Гриши ничем не отличалось от жизни детей местных крестьян и рабочих. Мальчики с увлечением играли в войну (эту страсть подогревали в них рассказы стариков про военные походы русских против турок и французов), бегали в лес и на пруд, любили в праздничные дни ходить на базар, где смешно торговались крестьяне, гадали бродячие цыгане, вкусно пахло фруктами и овощами, стояли вереницы телег с вином и нередко случались жестокие драки пьяных мужиков.

Но это было далеко не безоблачное детство. Время, когда будущий герой гражданской войны водил в атаки своих босоногих сверстников из Ганчешт, было трудным для народов России. Вдвойне тяжелее жили люди на национальных окраинах страны. Крестьяне Бессарабии, страдавшие от нищеты, в основном жили тем, что арендовали землю у помещиков. Условия были кабальными, часто урожая не хватало, чтобы рассчитаться с долгами. В крае недобрая слава ходила, например, об унгенском помещике Бузне, который установил для местных крестьян восемнадцать различных видов поборов. Бочка воды из Прута, например, здесь стоила 50 копеек. Грабило крестьян и государство; существовали различные налоги, выкупные платежи, узаконены были почтовая, дорожная, подводная, квартирная и много других натуральных повинностей. Вынести эти повинности было не под силу, а за неуплату долгов крестьян пороли розгами.

С малых лет Котовский был свидетелем несправедливости и неравенства. «Все свое детство я проводил в заводских казармах рабочих, и их тяжелая, кошмарная жизнь наложила на мою душу свою печать»[2], — напишет Григорий Иванович уже в советское время. Как вызов местной нищете возвышался роскошный дворец князя. Он и строил его с расчетом — затмить самых богатых кишиневских помещиков; на третьем этаже рос зимний сад, на крыше бил фонтан… Четырнадцатилетнего Григория Котовского однажды пригласили во дворец Манук-Бея, и мальчик впервые в жизни увидел мраморные лестницы, золоченые перила, шелка на стенах, роскошные ковры и картины…

Наверное, уже в детстве у Котовского рождались и первые вопросы: почему же Манук-Бей, который не работает, так богат? Почему друг Григория Миша Попеску, родители которого трудятся от зари до зари, ест только постную мамалыгу с толченым чесноком? Почему заводские рабочие покорно сносят холуйское хамство управляющего имением Назарова? Почему, почему?..

С годами жизнь задавала все более сложные вопросы. Социальные контрасты были еще более заметными в губернском городе — Кишиневе. Верхняя, новая часть города была застроена красивыми особняками, в которых жили самые богатые люди Бессарабии. Они нарядно одевались, разъезжали по городу в экипажах. Нижний Кишинев выглядел иначе — узкие улочки, саманные низкие хаты с маленькими окошками и покосившимися крышами, вечная грязь на немощеных дорогах. Тут жила беднота — кузнецы, сапожники, скорняки, портные, стекольщики. Они едва сводили концы с концами, иногда, потеряв всякую надежду на лучшее будущее, бросали родную землю и уезжали в поисках сносной жизни в Америку, Австралию… «Верхние» были хозяевами жизни, «нижние» — бесправными рабами.

Уже в детстве в Котовском проявлялось обостренное чувство справедливости, желание защитить слабого, благо рано полюбил спорт и уже в юности слыл силачом. Рассказывают, как однажды он поспорил, что одолеет свирепого быка, который из-за своего нрава был постоянно на цепи. И выиграл поединок, сначала заставив животное долго топтаться на пахоте, а потом взял за рога и под восторженные крики болельщиков уложил его на спину.

Да, рос не пай-мальчик. Но за всеми проказами и непозволительными, с точки зрения ревнивых защитников «умеренности и аккуратности», поступками молодого Котовского просматривалось главное: рос человек энергичный, деятельный, смелый. И добрый. Любил животных (да не каких-нибудь там заморских павлинов, хриплый крик которых иногда доносился из сада Манук-Бея, а бездомных собак, кошек, голубей), был хорошим товарищем, охотно помогал людям в беде и защищал их от обидчиков.

«Гриша очень любил животных — лошадей, собак, кроликов, — вспоминала сестра Котовского Софья Ивановна. — Еще мальчиком он великолепно ездил верхом на самых резвых помещичьих конях. В детстве любил играть в войну… У Гриши были также хорошие музыкальные способности, он умел играть на скрипке, гармонии, гитаре. Он был красивым, сильным и способным мальчиком. В школе занимался очень хорошо. Все сверстники его уважали и любили».

Гриша с удовольствием ходил в школу еще в Ганчештах. Школа размещалась в одноэтажном доме под камышовой крышей, была неказистой на вид, но работали в ней в основном умные и честные люди. Григорий, пренебрегая законом божьим, с упоением слушал уроки русского языка, литературы и истории.

Кишиневское реальное училище, куда Котовский поступил, официально считалось бессословным, но учились в нем преимущественно дети богатых. Бедных попросту старались не пускать сюда. Григорий попал сюда благодаря милостивому жесту Манук-Бея, давшего рекомендательное письмо сироте бывшего главного механика. Князя хорошо знали и почитали в верхней части города. Котовский окончил шестилетнее народное училище с отличием и мог поступить в реальное училище без экзаменов, однако его заставили сдавать вступительные экзамены.

Жил он на далекой окраине города — там сестра подыскала ему частную квартиру. Денег было мало, и на занятия в реальное училище приходилось ходить пешком. Но он ни разу не опоздал, предвкушая ту радость, которую получит на уроках математики, физики, естествознания, рисования, черчения.

Григорий учился с жадностью, но дирекцию училища раздражал строптивый юноша и, придравшись к пустяку, в конце 1895 года его исключили как «неподходящего».

В Кокорозенское сельскохозяйственное училище Котовский приехал в середине учебного года, однако быстро нагнал сокурсников, много читал специальной литературы сверх программы и к концу обучения был среди лучших выпускников. «Из всей прожитой мною жизни время пребывания моего в Кокорозенском сельскохозяйственном училище является самым светлым, ярким, радостным»[3], — напишет потом Григорий Иванович.

Котовский много и увлеченно читал. Любимыми произведениями на всю жизнь стали «Капитанская дочка» и «Дубровский». Хорошо знал стихи Тараса Шевченко, молдавских писателей Александру Негру-ци. В сельскохозяйственном училище времени для чтения художественной литературы было мало — четырнадцатичасовой рабочий день учеников состоял в основном из штудирования специальных дисциплин и практических занятий на ферме и земле. Но Котовский и здесь не расставался с книгой — читал по вечерам, в часы дежурства, на каникулах (которые он проводил здесь же, в училище). «Овод», который печатали в журнале «Мир божий», был прочитан неоднократно и даже вслух, вместе с товарищами по училищу.

В Кокорозенском училище Котовский впервые познакомился и с подпольной литературой — правда, сначала с листовками экономистов и народников. Листовки передавал знакомый по Кишиневу, а прочитывались они в тесном кругу в овраге, подальше от глаз надзирателя Комаровского.

Сохранились свидетельства, что еще в Ганчештах Григорий усердно занимался французским и немецким языками. Кроме родного, русского языка Котовский в совершенстве знал молдавский, украинский и еврейский языки.

В тринадцать лет Гриша осиротел — умер, простудившись на работе, отец. Теперь основное влияние на него оказывал учитель русского языка и литературы Иван Саввич Лысенко, который неспроста слыл среди властей вольнодумцем. Он в свое время учился в Киевском университете, но его исключили за неблагонадежность.

Интересным человеком был и управляющий Кокорозенским сельскохозяйственным училищем Иосиф Григорьевич Киркоров. Выпускник Петровской земледельческой академии, он был хорошим агрономом, с увлечением преподавал своим воспитанникам земледелие, при этом был человеком справедливым и демократичным. И. Г. Киркоров оставил ценные воспоминания о своем ученике. «Котовский все работы исполнял с любовью и усердием и с полным сознанием, — вспоминал он потом. — Он служил примером для всех товарищей. В свободное время Гриша Котовский успевал прочитывать все специальные книги, а также интересовался русскими классиками, которых я ему давал из собственной библиотеки. Гриша Котовский в течение четырех лет развивался как один из самых талантливых и лучших моих учеников. Он музыкант, играл в школьном оркестре на кларнете, с большими артистическими способностями, исключительно находчивый и трудолюбивый, замечательный товарищ, он был всеобщим любимцем. Литературно-артистические вечера, спектакли, чтение вслух с туманными картинами, танцы, бальные вечера были обычным явлением, и Гриша Котовский являлся душой всех этих собраний»[4].

В Кокорозенском сельскохозяйственном училище обстановка была демократичнее — здесь учились в основном люди из низов. Но и на этом маленьком клочке оргеевской степи, конечно, лежала суровая тень общего государственного порядка. Здесь, как и в Ганчештах, много времени в учебном плане отводилось закону божьему; училище, содержавшееся в основном за счет средств бессарабских помещиков, часто не могло обеспечить своих воспитанников даже более или менее сносным питанием; ученики сами обрабатывали 500 десятин земли, обслуживали животноводческие фермы. Не раз случалось, что чиновники, причастные к реализации сельскохозяйственных продуктов, полученных на училищной земле, обворовывали учеников. И здесь были не только друзья, а и враги — например, поп, учитель Комаровский, выполнявший по совместительству и обязанности надзирателя, тайные осведомители среди учеников, доносившие начальству о «крамоле» своих товарищей. Но ни строгий надзор, ни отдаленность училища от села не могли помешать учащимся видеть окружающую жизнь. Они читали не только учебники, а и тайком попадавшие к ним прокламации. Знали о крестьянских бунтах, все чаще случавшихся в Бессарабии, и об их жестоком подавлении. Все чаще слышался шепот о неких таинственных подпольных организациях, звавших бороться за справедливость.

Ко времени окончания училища Григорию Котовскому было девятнадцать лет. Для получения диплома нужно было пройти шестимесячную практику. Григорию выпало проводить ее в имении Мечислава Скоповского. К двадцати восьми годам этот беспечный кутила, к большому огорчению своего богатого папаши-помещика, так и не стал самостоятельным и серьезным человеком. И тогда отец решился на рискованный шаг: чтобы воспитать в сыне самостоятельность, он отдал ему во владение поместье в Бендерском уезде. Но Мечислав, получив свободу, с удвоенной энергией предался кутежам.

Дела в поместье шли из рук вон плохо. Но тут Скоповскому повезло: Кокорозенское сельскохозяйственное училище направило к нему одного из своих лучших выпускников — Григория Котовского. Котовский с интересом взялся за работу — по существу, исполнял обязанности управляющего имением. За короткий срок в хозяйстве появились новые постройки, сельскохозяйственный инвентарь, заключались договоры на сбыт будущего урожая. Все ладилось в трудолюбивых и сильных руках молодого агронома! Но одно не нравилось Скоповскому — его новый управляющий был добр с батраками. А в ответ на недовольство помещика спокойно отвечал:

— Крестьяне, работающие на вашей земле, гнут спину от зари до зари, но живут впроголодь. Разве это справедливо?

Все попытки помещика обратить Котовского в свою веру заканчивались безрезультатно. И он все больше начинал осознавать пропасть, разделявшую его с управляющим. Оставалось найти повод. Сначала это была ревность к жене, а потом помещик обвинил управляющего в присвоении части вырученных от продажи свиней денег. Это была грязная ложь. Котовский пытался оправдаться — у него для этого были соответствующие документы, но разъяренный помещик ударил его хлыстом по лицу. Григорий Иванович не остался в долгу…

Навалившиеся на управляющего холуи помещика ударили его чем-то железным по голове, скрутили ему руки и продолжали избивать. А морозной ночью связанного Котовского в одной легкой одежде вывезли на санях из имения и в нескольких километрах от села столкнули в снег…

Так рассчитался помещик с молодым агрономом — за все, что тот для него сделал. В бессильном гневе катался Григорий по снегу, чтобы не замерзнуть, с трудом развязал руки… Он запомнит эту ночь на всю жизнь, не забудет и того, как потешались Мечислав с папашей, когда его избивали их холуи. Да, он это запомнит. И еще он понял: Скоповский — не исключение в мире хозяев жизни, он — как все они…

После Скоповского Котовский устраивался работать еще к нескольким помещикам. Те отличались друг от друга нравами, степенью культуры, образом жизни. Но в главном все они были похожи: оставались эксплуататорами, жадными и жестокими. Они презирали тех, за чей счет жили, а жизнь за счет чужого труда вытравляла в них все человеческое.

Помещик Якунин, подстрекаемый хитроватым и плутоватым Осадчим (которого Котовский не раз выводил на чистую воду), обвинил молодого агронома в нечестности. Помещик Семиградов, прежде чем принять Котовского на работу, потребовал от него документ — отзыв о нем Якунина. Григорий Иванович, измученный безработицей и голодом, представил сфабрикованную характеристику. И как же злорадствовал Семиградов, когда эта наивная тайна была раскрыта, как был неумолим в ответ на просьбу не давать хода инциденту. И это «дело» впоследствии принесло Котовскому много горя.

Долгие скитания в поисках работы, без денег, без документов. Диплома об окончании сельскохозяйственного училища ему не выдавали — ни у одного из помещиков он так и не смог пройти шестимесячную практику; метрическое свидетельство забрала полиция, когда завела дело о подлоге; паспорт Котовскому не полагался, поскольку он подлежал призыву на воинскую службу; на службу не призывали до разрешения пресловутого дела о подлоге…

Это была трудная пора, полная тяжелых физических и нравственных испытаний.

Скоповский продолжал преследовать своего бывшего управляющего, обвиняя его в растрате 77 рублей. И хотя поданные им в суд документы были фиктивные, процесс он выиграл: Котовского приговорили к месячному заключению в арестантском доме. В тот день, когда Григорий Иванович выходил из этой первой в своей жизни тюрьмы, ему объявили: его ждут в полицейском участке. Начинался новый процесс — о подложной характеристике. Чтобы избежать предварительного заключения в тюрьму, надо было заплатить сто рублей залога. Денег не было, в результате он опять в неволе, в Кишиневском тюремном замке, в камере отпетых уголовников.

Не оправившийся от побоев, потрясенный беззаконием, Григорий Иванович заболел нервной горячкой. По настоянию врача его выпустили из тюрьмы до суда под надзор полиции.

В это время вопрос «как жить?» содержал в себе минимальное: как не умереть с голоду?

Однажды в поисках работы пришел в родное село, постучал в калитку — потом он долго не мог простить себе этой слабости — к бывшему управляющему князя Манук-Бея Артемию Назарову. После смерти Манук-Бея Назаров арендовал княжеское имение, и у Григория Ивановича теплилась надежда: а вдруг бывший управляющий не забыл, как честно работал у князя его отец. Но он ошибся — Назаров не только не принял его, но крикнул ему оскорбительное ругательство.

Так скоповские, семиградовы мстили правдолюбцу низким, жестоким образом, надеясь сломить его, заставить служить сильным мира сего.

Но, испытав все эти удары судьбы, Григорий Котовский не сломился, не сдался, не стал верой и правдой служить людям, в чьих руках была власть, богатство. Агроном, любивший землю и хорошо знавший, как на ней надо работать, он мог понравиться любому помещику и обеспечить себе достаточно сытую жизнь. Но для этого надо было поступиться главным — своими убеждениями. Против такого шага бунтовало все существо молодого человека.

Но как же жить дальше, что нужно делать, чтобы покончить с этим страшным миром? Юный Котовский еще не знал, что в России уже были люди, которые знали ответы на эти вопросы. Он не знал, что в России уже действовала партия большевиков во главе с гениальным Лениным.

Работа большевиков, проводившаяся в глубоком подполье, в Бессарабии ощущалась слабее, чем в центральных областях страны. Бессарабия в те годы по-прежнему оставалась краем, где преобладало забитое нуждой, неграмотное крестьянство. Не знал о Ленине и большевиках, не подозревал о существовании марксизма и Григорий Иванович Котовский. Все это придет к нему значительно позже…

А тогда он выбрал для себя иной путь — месть. Не только за те удары судьбы, которые лавиной вдруг обрушились на него, и не только тем, кто оскорблял, унижая его, заставляя голодать, бросая в тюрьмы. Месть всему миру богатых и за всех бедных, униженных и оскорбленных…

В Кишиневе стояли солнечные дни весны 1903 года. А на душе было пасмурно: мучил голод, угнетала неопределенность положения. В один из таких дней Григорий повстречал знакомого по реальному училищу. Тот сказал ему, что состоит в партии социалистов-революционеров, увлек Котовского революционными лозунгами, убедил войти в группу боевиков, совершавших налеты на богачей и тем добывавших средства для партийной кассы. И хотя многое Котовскому в деятельности «анархистов-коммунистов» (так иногда называли себя его новые товарищи) не нравилось, жизнь, полная риска, сознание хоть какого-то отмщения миру сытых, закружила и увлекла его.

Нападение на имение богатого помещика в Измаильском уезде. Ограбление купеческих лавок в Киеве, Харькове. Дерзкая операция по изъятию денег из конторы кишиневской «конки»… Котовскому еще предстоит понять до конца, сколь сомнительными были те формы борьбы за справедливость, которые исповедовались «анархистами-коммунистами». А пока… Он готов закрыть глаза на некоторую противоречивость их слов и поступков. Во время отчаянных и дерзких налетов на толстосумов он вершит справедливый суд над ненавистным ему миром. Ради этого стоит жить.

В январе 1905 года он оказался в армии. Терпевшему поражения в войне с Японией царскому правительству нужны были солдаты. Его направили служить в Костромской пехотный полк, стоявший в Житомире. Отсюда в мае 1905 года он совершил, как сам потом говорил, свой самый легкий побег. Через несколько дней был в Одессе — у друзей-боевиков. Вместе с ними шел к броненосцу «Потемкин», с чего мы начали свой рассказ.

«Моя натура требовала немедленных действий… 1905 год и потом последующие годы… ясно предопределяют мою работу и создают из меня смертельного, беспощадного мстителя за рабочих и крестьян»[5].