Кремлевские тещи

Мать Александры Коллонтай была в шоке

В марте 1918 года в Саратове у здания биржи, где помещался клуб анархистов, собралась разъяренная толпа женщин, которые колотили в закрытую дверь.

Толпа взломала дверь и устремилась в клуб, анархисты еле успели убежать.

Причиной возмущения женщин стал расклеенный на домах и заборах «Декрет об отмене частного владения женщинами», изданный якобы «Свободной ассоциацией анархистов г. Саратова»…

«Декрет» был датирован 28 февраля 1918 года и по форме напоминал другие декреты Советской власти. Он включал в себя преамбулу и 19 параграфов.

В преамбуле излагались мотивы издания документа: вследствие социального неравенства и законных браков «все лучшие экземпляры прекрасного пола» находятся в собственности буржуазии, чем нарушается «правильное продолжение человеческого рода».

Согласно «декрету», с 1 мая 1918 года все женщины в возрасте от 17 до 32 лет (кроме имеющих более пяти детей) изымаются из частного владения и объявляются «достоянием (собственностью) народа».

«Декрет» определял правила регистрации женщин и порядок пользования «экземплярами народного достояния».

Мужчины имели право пользоваться одной женщиной «не чаще трех раз в неделю в течение трех часов». Для этого они должны были представить свидетельство от фабрично-заводского комитета, профсоюза или местного Совета о принадлежности к «трудовой семье». За бывшим мужем сохранялся внеочередной доступ к своей жене; в случае противодействия его лишали права на пользование женщиной.

Каждый «трудовой член», желающий пользоваться «экземпляром народного достояния», обязан был отчислять от своего заработка 9 процентов, а мужчина, не принадлежащий к «трудовой семье», — 100 рублей в месяц, что составляло от 2 до 40 процентов среднемесячной заработной платы рабочего. Из этих отчислений создавался фонд «Народного поколения», за счет которого выплачивались вспомоществования национализированным женщинам в размере 232 рублей, пособие забеременевшим, содержание на родившихся у них детей (их предполагалось воспитывать до 17 лет в приютах «Народные ясли»), а также пенсии женщинам, потерявшим здоровье.

«Декрет об отмене частного владения женщинами» был написан владельцем саратовской чайной Михаилом Уваровым, который хотел высмеять нигилизм новой власти в вопросах семьи и брака.

Михаил Уваров был убит группой анархистов, которые даже выпустили по этому поводу прокламацию. В ней говорилось, что убийство Уварова — «акт мести и справедливого протеста» за издание от имени анархистов порнографического «Декрета о национализации женщин». Однако история с «декретом» не закончилась. Напротив, она только начиналась. С необычайной быстротой декрет стал распространяться по стране. Весной 1918 года он был перепечатан многими газетами.

Одни редакторы публиковали его с целью повеселить читателей; другие — с целью показать истинное лицо анархистов, а значит — советской власти (анархисты участвовали тогда вместе с большевиками в работе Советов).

Публикации такого рода вызвали широкий общественный резонанс.

Представители всех партий, стоявших на советской платформе, — большевики, левые эсеры, максималисты, анархисты — резко осудили публикацию декрета.

В годы гражданской войны «Декрет об отмене частного владения женщинами» взяли на вооружение участники белого движения. При аресте в январе 1920 года Колчака у него в кармане мундира обнаружили текст этого «декрета»!

«Декрет об отмене частного владения женщинами» получил широкую известность и за рубежом.

Легко было поверить в подлинность декрета, ведь большевики на самом деле были разрушителями традиционной семьи и брака.

Новые веяния совпали с развертыванием бурных дискуссий по половым вопросам, активнейшее участие в которых приняли многие большевистские теоретики. Тон задавала А. Коллонтай, отстаивавшая свою теорию «Эроса крылатого» — отношений между мужчиной и женщиной, свободных от формальных уз.

Присущая до 1917 года социальным низам вольность нравов отныне возводилась на теоретическую основу.

Очень модно было в ту пору рассуждать и о формах семьи в настоящем и будущем, и о морали нового общества, и о проблеме детей.

Александра Михайловна Коллонтай любила заводить спор о том, какой будет форма семьи при коммунизме.

Сама Коллонтай была убеждена, что при коммунизме никакой семьи не будет, поскольку отпадут не только все хозяйственно-бытовые заботы, но и заботы о детях, об их воспитании. Она поэтому решительно заявляла:

— Можно логически вывести, что брак при коммунизме не будет носить формы длительного союза.

Крупская утверждала, что вопрос о форме семьи при коммунизме — вопрос будущего, о котором сейчас можно только гадать, ибо все зависит «от многих, нам в данное время еще неизвестных слагаемых».

Надо заметить, что теория Коллонтай быстро нашла своих сторонников и стала весьма модной. Александра Михайловна начала все чаще выступать со статьями, докладами, брошюрами под названием «Любовь пчел трудовых», «Дорогу крылатому Эросу» и т. п., где воспевалась полная свобода половой любви, основанной только на сексуальном чувстве.

В свою очередь, Крупская выступила в журнале «Коммунистка» с большой статьей, посвященной первому революционному кодексу о браке — «Брачное и семейное право в Советской республике», где утверждала, что никакой свободной любви нет при советской власти, и при коммунизме тоже не будет.

Александра Коллонтай излагала свой взгляд на отношения матери и детей так: дети должны воспитываться вдали от родителей.

«Мать с наибольшей нежностью относится к детям, когда они малы, — писала она. — Уже когда ребенку 6–7 лет и он начинает формироваться в личность, он ее уже раздражает каждый раз, когда в нем она улавливает его индивидуальность, «Я»… Конечно, она по-своему любит и усатого Ваню и седенькую Наденьку, ей болезненно жалко, когда им плохо, она им многое отдает. Но когда она искренна до глубины души с собой, она понимает, что органическая связь, скрепы существовали между ней и Ванечкой или Надей лишь тогда, когда те малолетки забирались к ней на колени, когда они были частью ее самой. Этому нисколько не противоречит явление, что матери могут чахнуть и умирать с горя, если у них погибает взрослый сын или дочь».

Откуда у Александры Коллонтай взялись такие радикальные взгляды на семью и брак? Сама-то она росла в очень хорошей традиционной семье. А может быть, именно счастливое, безоблачное детство толкнуло Александру на поиски новизны и нетрадиционных форм отношений.

«Девятнадцатого марта 1872 года в Санкт-Петербурге на Средне-Подъяческой улице в доме-особняке номер 5, во втором этаже в семье офицера интенданта Михаила Алексеевича Домонтовича родилась девочка, голубоглазая, как ее мать Александра Александровна. Девочку хотели назвать Марией, потом передумали и назвали Шурой.

Эта девочка — я».

А прочитаем письмо, отправленное подруге из Санкт-Петербурга со Средне-Подъяческой улицы из дома номер 5 в Гельсингфорс в 1890 году: «Дорогая Эльна! Я неплохо развлекаюсь. В январе я была представлена императрице и побывала на двух придворных балах. Большой бал, на котором было более трех тысяч приглашенных, мне не очень понравился, хотя там все было пышно и элегантно. Малый бал, бал-концерт, отличался большим блеском. На нем присутствовало четыреста человек. Я встретила там много знакомых, танцевала и веселилась вовсю.

Самым примечательным на балу-концерте был ужин. В трех больших залах дворца, обрамленных цветущими деревьями, благоухало море цветов. Я ужинала за одним столом с наследником царя (то есть с будущим императором Николаем II — В.К). Да, я забыла тебе сказать, что мама обещала мне купить верховую лошадь. В Куузе, куда, я надеюсь, ты скоро приедешь, мы будем вместе совершать верховые прогулки и веселиться».

Автор этого письма — «девочка Шура» — Александра Михайловна Домонтович (по первому мужу — Коллонтай).

В марте 1938 года, через несколько дней после своего возвращения из Женевы, где посол Советского Союза Александра Михайловна Коллонтай участвовала, как член советской делегации, в заседаниях Лиги Наций, она продолжила делать записи о своей жизни «Какой я была в детстве».

Она с большой достоверностью восстанавливает историю своего детства и атмосферу той поры. Вот строки из этих записей: «Отец высокий красивый украинец из Черниговской губернии родом. С черными баками… с умными живыми глазами и выразительными черными бровями. Худощавый и холеный. По характеру мягкий и до болезненности не терпящий вида страданий ничьих. Михаилу Алексеевичу сорок лет с небольшим. Матери Александре Александровне тридцать пять. Это ее второй брак: от первого трое детей — сын Александр — Саня, пятнадцати лет, дочь Адель десяти и дочь Женя восьми. Первый муж поляк, Мравинский, военный инженер. Развод затянулся.

Александра Александровна крепкая, здоровая, с пышным, гармонически прекрасным телом. Сердечная и упрямая, и волевая. Дочь финского крестьянина Масалина, пришедшего будто бы «босиком» из Нюслотской губернии и нажившего на поставках «целое состояние» и имение Кууза в Выборгской губернии.

Когда — так рассказывали приживалки в доме — приехали с ревизией в богадельню, где Масалин уже был смотрителем, Масалин «побагровел» и тут же на улице умер от удара.

Двух дочерей — Сашу и Надю бабушка Александра Федоровна, рожденная Крылова и родом из остзейских провинций (ее мать была француженка Лилие), выдала замуж на скорую руку. Надю — больную эпилепсией — за недворянина архитектора Афанасьева, Сашеньку — красавицу — за инженера Мравинского.

А сама бабушка вышла замуж вторично. Но бабушка умерла до рождения «девочки Шуры».

В родовитой дворянской семье у очень красивой девочки с голубыми глазами было ничем не омраченное детство с нянями, прислугами, кучерами, поварами, лучшими в Санкт-Петербурге педагогами, которые обучали Шуру английскому, французскому и немецкому языкам.

В августе 1889 года генерал Домонтович принял приглашение своего бывшего начальника по службе в Софии князя Дондукова и, взяв с собой младшую дочь, выехал в Ялту в его поместье.

Поездка была предпринята не только с целью отдыха. Шуре уже семнадцать лет — возраст, когда девушка вполне на выданье.

В Ялту приехали погостить молодые офицеры Генерального штаба. Там находится его превосходительство генерал Тутолмин, адъютант императора Александра III.

Он еще в Петербурге дал понять, что имеет вполне серьезные намерения. Сватовство в Ялте не состоялось. Шура решительно отвергла этот вариант замужества.

«— Папа, что ты придумал? Неужели ты хочешь продать меня этому старику?

— Но Тутолмин вовсе не стар. Он самый молодой генерал.

— Мне это безразлично, папа. Мне безразлично его положение. Я выйду замуж за человека, которого полюблю». — Это строки из семейной хроники.

После отказа Шуры князю Тутолмину отец запретил ей поездки в горы в сопровождении молодых офицеров.

Жизнь Шуры Домонтович шла по проторенной колее: в поместье князя Дондукова — балы, приемы, танцевальные вечера, пикники.

Когда дочь вернулась из Ялты, мать была недовольна ее поступком.

Супруги Домонтович еще, конечно, не знали, какой сюрприз Шура им скоро преподнесет.

В семье Домонтовичей все шло, как и раньше. Зимой Царская семья дает балы для приближенных, и генерал Домонтович посещает Зимний дворец вместе с супругой и старшими дочерьми. Своей подруге Шура пишет об этом с гордостью:

Шура Домонтович была приглашена во дворец и представлена императрице. В балах, выездах, посещениях императорских театров протекали девичьи годы Шуры Домонтович.

В гимназии она не училась, получила домашнее образование.

Родители замечали ту страстность и сексуальность, которой наградила их дочь природа. Родители видели только один способ для того, чтобы дать выход энергии Александры, — удачное замужество.

В свою очередь, Александра сама не знала, чего ей хочется. Хотелось не просто любви, и даже не страсти, а чего-то такого, что трудно выразить словами.

Она не хотела бороться со своими желаниями и подчиняться воле родителей. Иногда бывает, что стремления не реализуются по причинам, не зависящим от человека. Часто их подавляет сам человек.

Механизм подавления стремлений Фрейд назвал цензурой. Цензура — главное орудие «Я» в его борьбе с бессознательным, но орудие обоюдоострое. Все, что не соответствует морали общества, не допускается до сознания. Цензура вытесняет в бессознательное все естественные животные мотивы, которые запрещены общественной моралью и приходят в противоречие с усвоенными идеологическими стереотипами. Человек не знает о существовании этих устремлений. Он думает, что в нем есть только то, что доступно его сознанию.

Фрейд показал, что постепенно в общении с людьми, прежде всего родителями, путем идентификации и некритического восприятия и усвоения норм, запретов, мифов формируется «сверх-Я» — средоточие социального в человеке, его мораль.

Но подавленные стремления никуда не исчезают. Они живут своей собственной жизнью, пытаются реализоваться, вырваться наружу, пробив стену психологической защиты — цензуру. И пробиваются — в виде оговорок, описок, комплексов, невротических симптомов. Это состояние Фрейд назвал ущемлением аффекта.

Отец Александры мечтал выдать ее замуж за богатого человека.

Но она сама распорядилась своей судьбой, сама выбрала своего первого мужчину.

В 1891 году Шура в Тифлисе знакомится со своим кузеном Владимиром Коллонтаем, чувство симпатии перерастает в любовь.

Отец в ужасе… Мать шокирована намерением дочери связать свою судьбу с бедным офицером, сыном поляка, участника восстания 1863 года, сосланного затем в Сибирь и оказавшегося по воле властей в Тифлисе.

По приезде Владимира Коллонтая в Санкт-Петербург для учебы в военном училище встречи влюбленных становятся еще более частыми, но заканчиваются драматически: молодые люди в своих отношениях переходят все моральные барьеры, установленные обществом.

Коллонтаю запрещают посещать дом Домонтовичей. Шуру отправляют в Париж, веря, что любовное увлечение пройдет.

Сексуальный инстинкт — лишь одно из проявлений более широкого инстинкта жизни. Он обеспечивает и удовлетворение жизненных потребностей, и продолжение рода. Это источник жизненной активности. У ребенка инстинкт жизни вызывает влечение к матери — источнику жизненных благ. У более взрослого человека влечение к матери пропадает. Начинается поиск полового партнера.

Мать Шуры Домонтович надеялась, что ее дочь забудет Владимира Коллонтая и найдет себе более подходящий объект. Но этим надеждам не суждено было сбыться. После возвращения из Франции Шура объявила родителям о своем твердом решении выйти замуж за Владимира Коллонтая — первое проявление воли, самостоятельности и упорства в достижении цели. Созван семейный совет. Капитулирует Михаил Алексеевич, затем сдается и Александра Александровна, но с одним условием: свадьба состоится через год — может быть, Шура «остынет». А пока о помолвке никому не надо говорить.

«Хельсинкские письма» рассказывают о переживаниях Шуры Домонтович. «Дорогая Эльна! — пишет она. — Извини, что я так долго не отвечала на твое письмо… Часто ли ты видишь свою симпатию? Как я тебя понимаю, дорогая подружка! Ведь это большая радость жить в одном городе с любимым человеком. А когда это невозможно, то страдаешь. Я вижусь с ним редко. Единственное утешение, что это продлится всего лишь год, а будущей осенью можно будет объявить о нашей свадьбе. Ведь остается одна зима до того дня, когда меня будут называть «мадам». Я понимаю, дорогая Эльна, что ты тоже ждешь с нетерпением этого дня. Но мы обе должны набраться терпения, ведь мы молоды и вся наша жизнь впереди. И потом, так приятно сознавать, что ты любима человеком, который для тебя все в жизни…

Твоя Шура.

Очень прошу тебя уничтожить это письмо».

Мечты генерала Домонтовича и его супруги породниться с адъютантом его величества генералом Тутолминым растаяли окончательно.

Мать дала разрешение на свадьбу с Владимиром Коллонтаем, но не сразу.

18 декабря Шура Домонтович писала своей подруге Эльне: «Дорогая, очень прошу тебя в твоих письмах ко мне не упоминать о моем женихе. Если это письмо попадет в руки моим родным, то они будут недовольны, что я рассказала о своей тайне».

Только в наступившем 1893 году Шура Домонтович стала «мадам Коллонтай». Через год родился сын, Михаил.

Александра Михайловна рассказала о своем приезде в Тифлис после свадьбы к матери Владимира Прасковье Ильиничне.

Прасковья Ильинична с дочерью и внуками жила в двух небольших комнатах и примыкавшей к ним веранде. Жили бедно на крошечную пенсию и жалкое учительское жалованье. Педагог по образованию, Прасковья Ильинична мечтала в юности отдать свои силы народному просвещению, но судьба не очень миловала ее, а вечная нужда отнимала последние силы.

Прасковья Ильинична, смущенно разводя руками, показала Александре крохотную комнатку, сказала:

— Вот тут и будете жить.

Было нестерпимо жарко, душно и пыльно.

Наступил вечер. Рядом в комнате на полу улеглись ребятишки. Прасковья Ильинична с дочерью устроились вместе. Александра ушла в отведенную ей комнату, молча улеглась в кровать. Владимир смущенно топтался на месте, тронул Александру за плечо:

— Ты спишь?

Шура промолчала. Владимир не знал, как и о чем с ней говорить, потом сказал:

— Вот так и живем, Шурочка… но ты не волнуйся. Я скоро начну хорошо зарабатывать и у нас будет полный достаток.

Шура ничего не ответила. Что было делать. Она сама противилась воле матери и стремилась к замужеству с Коллонтаем. До этого Шура знала только безбедную жизнь. Она привыкла жить собственными страстями и желаньями. Променяв генерала Тутолмина на Владимира, к которому влекла ее страсть, она только сейчас поняла, что никакая любовь не возместит утерянного комфорта и привычной светской жизни.

Мать была права, когда противилась этому браку. Мать знала жизнь, а Шура просто не представляла, на что шла.

Но теперь все — поздно. Шура была беременна (поэтому родители и разрешили этот брак). Страшно болела голова, тошнило. Она вечерами плакала, уткнувшись в подушку, и, наконец, забывалась в тяжелом полусне.

Мама была далеко. Она не могла помочь. Да и как она могла помочь, если дочь игнорировала все советы матери.

На новом месте жительства Александра ежедневно просыпалась от шума и грохота. Кто-то громко кричал на незнакомом языке, на улице орали ишаки, разносчики дикими голосами расхваливали свои товары.

К мужу пришли друзья с бурдюком вина. Сели пить, играть в карты. Александра не могла понять, что происходит и где она находится.

Для беременной мадам Коллонтай дни в Тифлисе тянулись мучительно медленно. Муж с утра уходил в проектную, мастерскую. Александра скучала, не знала куда девать себя, решила написать давно задуманную повесть.

Но следует быть честным: Шура получила прекрасное образование, была грамотна, знала языки, но литературного таланта у нее не было. Ведь истинный талант — дар Божий.

Если мы обратимся теперь к решению вопроса — в чем именно состоит физиологическое отличие гениального человека от обыкновенного, то, на основании автобиографий и наблюдений, найдем, что по большей части вся разница между ними заключается в утонченной и почти болезненной Впечатлительности первого. Дикарь или идиот мало чувствительны к физическим страданиям, страсти их немногочисленны, иг ощущений же воспринимаются ими лишь те, которые непосредственно касаются их в смысле удовлетворения жизненных потребностей. По мере развития умственных способностей, впечатлительность растет и достигает наибольшей силы в гениальных личностях, являясь источником их страданий и славы. Эти избранные натуры более чувствительны в количественном и качественном отношении, чем простые смертные, а воспринимаемые ими впечатления отличаются глубиною, долго остаются в памяти и комбинируются различным образом. Мелочи, случайные обстоятельства, подробности, незаметные для обыкновенного человека, глубоко западают им в душу и перерабатываются на тысячу ладов, чтобы воспроизвести то, что обыкновенно называют творчеством.

И Шура Коллонтай начала писать повесть от скуки и безысходности, поэтому из этой затеи ничего не вышло, и она отложила замысел до возвращения в Петербург.

Каждую неделю свекровь Прасковья Ильинична и ее дочь Ольга устраивали уборку квартиры, переворачивали всю мебель. Это был для ребятишек радостный день. Они взбирались на столы и кровати, играли в баррикады.

Невестка не принимала участия в уборке. Ведь в ее родном доме этим делом занимались слуги.

В дни, когда в квартире Коллонтаев шла уборка, Александра старалась уйти из дома.

Она шла; куда глаза глядят, главное прочь из ненавистной квартиры. Один раз по узкой тропинке, карабкаясь и оступаясь, добралась до могилы Грибоедова под горой Давида. С горы Тифлис казался огромной зеленой чашей. Отчетливо просматривалась старая, азиатская часть города с кривыми улицами, плоскими крышами лачуг, а дальше — утопающий в зелени парков дворец царского наместника и богатые виллы.

Лето в тот год было особенно жарким. От нечего делать Александра часто уходила в парк, гуляла по аллеям, присаживалась отдохнуть. В какой уж раз перечитывала она книгу Бокля «История цивилизации в Англии» — единственную, что взяла с собой из Петербурга.

Шура не могла жить без чтения. Она часто спрашивала Владимира, почему он не интересуется литературой. Еще в Петербурге старалась пристрастить его к книгам, заставила прочитать своего любимого Добролюбова. Он вернул его, ничего не сказав. Скорее всего, так и не прочитал.

В доме Прасковьи Ильиничны книг было мало, да и к тем, что были, Владимир относился равнодушно.

Только по воскресеньям, когда за обедом собиралась вся семья, он читал местную тифлисскую газету.

Однажды вечером Александра начала читать вслух отрывок из книги Бокля, осуждавшего писателей, которые посвящали за большое вознаграждение свои произведения сиятельным невеждам. «Чем наглее была лесть, — писал Бокль, — тем больше была сумма вознаграждения писателю».

Муж, склонившись над чертежной доской, не слушал ее. Потом он стал насвистывать свою любимую арию.

Александра обиделась, замолчала, захлопнула книгу. В тот вечер Генри Бокль стал причиной первой размолвки молодых супругов.

В конце августа 1893 года Александра и Владимир Коллонтай возвратились в Санкт-Петербург.

Когда Александра Михайловна закончила свой рассказ о поездке в Тифлис, близкий друг спросил у нее:

— Это был для вас первый урок познания реальной жизни?

— Да, такой урок я получила впервые, — ответила Коллонтай.

Она признавалась: «Мое недовольство браком началось очень рано. Я бунтовала против «тирана», как я называла моего красивого и любимого мужа… мне все казалось, что это «счастье» меня как-то связывало, я хотела быть свободной».

В записях, которые спустя много лет Александра Михайловна посвятит своему прошлому, есть немало строк о ее муже.

Через призму времени их отношения казались идеальными. Может так оно и было. Ведь в будущем Александре Коллонтай придется пожинать все побочные плоды теории «свободной любви» — измены молодых любовников, горечь одиночества, сплетни и насмешки.

Время смягчило тона. В записях больше восторженности и тоски по ушедшей первой любви.

12 марта 1939 года в письме к Эми Лоренсон она вспоминает прошлое: «…нет ничего прекраснее в жизни, чем быть самим собой с другим человеком. Не считаться с условностями. Всегда верить, что другой поймет».

Она считала, что Владимир Коллонтай не сумел ее понять. Шура порывает с ним, забирает сына и переезжает на другую квартиру. О тех днях Александра писала подруге Эльне в Гельсингфорс: «Дорогой друг, наконец-то я выбрала свободную минуту, чтобы черкнуть тебе несколько строк. Я перешла на новую квартиру и вот уже две недели занята ее устройством. Теперь, слава богу, я все более или менее привела в порядок и могу заняться обычными делами, которые забросила.

Мой новый адрес: Знаменская, дом 39. Будь добра, дорогая Эльна, сообщить этот адрес господину Хьельту. Мне очень важно получить его совет относительно будущей работы (книги или статьи)…

Моя новая квартира светлая и уютная. Мы здесь будем жить вдвоем с Мишей. Мой маленький сын становится совсем взрослым. Мы с ним большие друзья и нежно любим друг друга. Большое счастье, что у меня есть сын, особенно сейчас, когда я так одинока…»

Недолго Александра Коллонтай остается в Петербурге. Она решает уехать в Швейцарию.

И вот признания из дневника. Поезд уносит ее все дальше и дальше, и она исповедуется перед подругой детства Зоей Шадурской: «Я решила написать Коллонтаю длинное и теплое письмо тут же в вагоне. Я уверяла в этом письме, как горячо и глубоко я его люблю».

Александра вскоре приехала из Швейцарии и, судя по письмам, возвратилась к мужу. Не надолго, но возвратилась. Вот ее письмо Эльне в Гельсингфорс от 2 января 1899 года:

В жизни любого человека накапливаются мотивационные конфликты — какие-то мотивы не реализовались по внешним причинам, какие-то — из-за столкновения разных влечений.

От Владимира Коллонтая Шура ушла навсегда. Об этом она еще пожалеет.

Формальное расторжение брака произошло много позже. Владимир женился второй раз. Об этом выписка из архива генерального штаба: «Брак с Александрой Михайловной урожденной Домонтович расторгнут определением святейшего синода от 5 мая 1916 года № 3142 с дозволением (В. Л. Коллонтаю) вступить в новое супружество».

Сама Александра в ближайшее время не собиралась «вступать в новое супружество», только после октябрьского переворота она сочетается гражданским браком с Павлом Дыбенко.

Всю свою жизнь она будет жить по законам «свободной любви».

В то время, когда Владимир Коллонтай вступает в новый брак, Александра Михайловна живет в Швейцарии, где совершенствует свои знания в Цюрихском университете в семинаре профессора Геркнера. По совету профессора она побывала в Англии, познакомилась с Сиднеем и Беатрисой Веббами — основателями Фабианского общества.

В это время умирает ее мать. 24 декабря 1900 года Шура пишет подруге Эльне в Гельсингфорс:

«Дорогой друг! Шлю тебе мои искренние поздравления и тысячу наилучших пожеланий к Новому году. Я желаю от всего сердца, чтобы он был счастливым для тебя и твоей семьи. Не удивляйся, дорогая, моему длительному молчанию. Прошедшая осень принесла нам много горя, так что я даже не могла писать тебе. Моя мать, после месяца ужасных страданий, обрела вечный покой. С тех пор я не отхожу от моего бедного отца. Он ужасно постарел и убит горем. Прости, что я не послала тебе обещанный мой труд о Финляндии. Причина состоит в том, что все, посланное тебе по почте, было конфисковано русской цензурой. Придется подождать оказии, с которой я тебе перешлю мою работу…

Как ты поживаешь, моя дорогая, что поделывают твои очаровательные дети? Мой Миша уже бегло говорит по-немецки и даже начинает понимать по-французски… Мой адрес тот же: Таврическая, 23.

Преданный тебе друг Шура».

«Новые формы» отношений в браке, которые пропагандировала Александра Коллонтай, были далеко не новыми. Они были старыми. Можно сказать, первобытными. Коллонтай отрицала все нормы морали, которые выработало человечество за долгие годы развития цивилизации. Александра Коллонтай предлагала вернуться к первобытным формам отношений.

На заре возникновения человечества семья имела совсем иные формы. Легенды и предания о тех временах существуют практически у всех народов мира. Известно, например, что «сначала люди ничем не отличались в своем образе жизни от остальных животных; женщины принадлежали всем мужчинам, вследствие чего дети никогда не знали своих отцов, а только матерей».

Человек перешел от смешанного (беспорядочного) полового сожития к моногамии не прямо, а через некоторые формы, рассматриваемые нами в настоящее время как преступления, а именно: полиандрию (союз одной женщины с несколькими мужчинами), кровосмешение, насилование и насильственное похищение женщин.

Итак, мы видим, что среди первобытных народов весьма распространено половое сожитие, подобно тому как оно существует в царстве животных. «Ископаемые чувства» отличаются прямолинейностью, лишены представлений о стыдливости, ревности.

Человек становится человеком в процессе совместной деятельности, совместного труда, общения. Такая деятельность возможна лишь тогда, когда члены группы подавляют в себе агрессию, мотивы, реализация которых приводит к распаду группы. Это означает, что возникают какие-то стереотипы, групповые формы поведения, то есть мораль, усвоенная всеми членами группы.

Очевидно, если эти аффекты остаются ущемленными, они приводят к невротизации и антиобщественному поведению, результатом чего может стать гибель группы.

Выживают лишь группы, создавшие систему ритуалов, которая надежно охраняла коллективные ценности и способствовала душевному здоровью членов общества.

Социальная функция культуры — охрана общественных ценностей.

И искусство, и верования, и религия (идеология) оказываются неотъемлемой частью человеческой цивилизации.

Человеческая цивилизация основана на все большем и большем подавлении животных инстинктов, вытеснении их в бессознательное.

Александра Коллонтай считала, что детей надо забирать от матерей (она имела в виду рабочую среду).

Об этом свидетельствуют ее дневниковые записи:

«Опыт жизни, «мудрость» поучает сердце не трепетать радостью — эмоция радости так часто (как и с резолюцией) бывает построена на ложном восприятии… Такие случаи «учат», но и делают душу пугливо-осторожной и недоверчивой…

Эти дни я особенно часто жалела детишек рабочих. Как жестоко то, что зовется сейчас воспитанием под родительским оком, в семье! Как все нерационально, глупо!.. И насколько более человечно отнять у этих глупых девчонок-матерей их малюток, чтобы воспитывать в яслях, в детских садах и т. д. Ну, если не отнять (это «жестоко», говорят они, по отношению к матерям, хотя большинство тяготится своим материнством), то по крайней мере напрячь все силы общества, чтобы дать матерям надлежащие сведения. И это мало! Условия! Условия жизни надо изменить! Но меня злит, когда матери отмахиваются «во имя материнства» от общественного воспитания, точно не видят, что малютки гибнут под их глупым материнским «заботливым оком»!.. Перекармливают, недокармливают… укладывают спать бестолково, держат без воздуха… Ах! Тошно вспоминать и думать!»

Может быть, в чем-то она была права. Ведь то воспитание, которое дала Шуре ее мать, было хорошим.

Коллонтай отправилась в свое дальнее странствие по дорогам Америки. Находясь в Америке, она поняла и ощутила с горечью, как плохо, когда слабеют узы, связывающие ее с собственным сыном.

Свои впечатления и раздумья записывала в дневник:

«5 ноября. Поезд Денвер — Солт-Лейк-Сити.

…Странно, до чего полосы природы похожи. Отчасти напоминает и Симферопольскую губернию, когда приближаешься к Крыму. Но сейчас — иное, и мне жалко, что спускаются сумерки и я больше не смогу любоваться пустыней.

Когда я вижу седого, благообразного старика с тонкими руками, как у папы, сердце сжимается.

До сих пор тоскую о папе, и душа заполняется нежностью к былому. А когда встречается юноша, похожий на Мишу, я быстро с ним дружусь. И смешно находить во всех них, «щенятах», общее!

Когда-то увижу моего Хохлю — любимого?!»

Через три дня после прибытия в Хольменколлен Коллонтай продолжила дневниковые записи.

«…Часто бываю в кафе «Фолькетсхус» для встреч. Настроение у меня продолжает быть безотчетно подавленным. Вспоминаю маму. Она тоже в последние годы своей жизни безотчетно тосковала, металась, впадала в нервную меланхолию. Может быть, вступаю в «критический возраст»? Нет, не вижу признаков, все нормально. Вдруг тоскую о близких. Завидую тем, у кого есть мать, сестры, муж. Нет, меньше всего верю, что муж может дать душевное тепло и не потребовать за это отказа от свободы. Муж нет, а друг может.

Но сейчас у меня нет здесь друга.»