Крепость «Россия»

Михаил Леонтьев ПРОЩАНИЕ С «ЛИБЕРАЛИЗМОМ»

Констатация результатов пятнадцатилетнего реформирования создает почву для разговора по существу о содержании либеральной модели и шансах на ее дальнейшее применение в мирных целях. Тем более что автор данной заметки долгое время считал себя либералом и до сих пор сохраняет приверженность многим «либеральным ценностям». Однако со временем, как ни странно, выяснилось, что либерализм как таковой неразделим с совершенно определенной пространственно-политической ориентацией на Запад. И более того, полностью ему подчинен. А это совсем другой разговор.

Михаил Юрьев в статье в «Известиях» (27.04.2004◦— по сути это ответ на «тюремное письмо» Михаила Ходорковского) констатирует, что в центре либеральной политической модели стоит не столько приверженность демократическим процедурам, сколько самоценность слабого государства. «…Не тем плох для либералов Путин, что он что-то не так делает, а тем, что слишком силен. И Ельцин хорош был не тем, что все делал правильно, а тем, что постоянно находился на грани потери власти… Вот в этом и есть главная невысказанная претензия либералов к путинской России: что элита◦— не какая-то конкретная группа, а элита в целом◦— перестала быть всевластной…» Именно слабое государство есть предпосылка для всевластия элиты, которая таким образом закрепляет за собой положение посредника между властью и народом. В нашем, российском случае проблема усугубляется тем, что наша отечественная либеральная элита с неизбежностью оказывается не просто прозападной, но прямо компрадорской.

И кстати, тотальный контроль со стороны элиты за средствами массовой информации, особенно электронными, является главным инструментом обеспечения своего всевластия в условиях широкого применения демократических по форме электоральных процедур. Опять же в нашем, российском случае, если вы имеете дело с элитами по существу компрадорскими, этот контроль превращается в инструмент навязывания стране соответствующих ценностей и соответствующей политики.

Михаил Ходорковский в том же письме справедливо отметил, что для большинства представителей нашего крупного бизнеса Россия являлась не родной страной, а «территорией свободной охоты». Остается только добавить, что в рамках следования либеральной экономической парадигме никаких других перспектив у нового российского бизнеса не просматривается.

Либеральную экономическую модель принято считать образцом экономической эффективности, всегда с неизбежностью обеспечивающую выигрыш в конкурентной борьбе с любыми другими моделями. Тот факт, что это обстоятельство в подавляющем большинстве случаев никак не подтверждается практикой, оправдывается обычно ссылками на то, что либеральная модель применялась непоследовательно, не в полной мере и т.д. При том, что примеров осуществления либеральной модели в корректно чистой форме история не знает.

Дело в том, что абстрактная либеральная модель имеет своим предметом некую гомогенную общность, очищенную от национальных, культурных и религиозных различий и таким образом от различий интересов политических, некое «мировое хозяйство». Только так можно не придавать значения заведомому неравенству игроков.

Собственно механизм эффективности либеральной модели, главный и единственный,◦— это максимально свободная и таким образом максимально равная конкуренция. Если допустить кардинальное различие интересов игроков, то в этом случае решающее значение приобретают различия весовых категорий. А тогда свободную конкуренцию уже очень трудно считать равной. Во всяком случае, общий интегральный выигрыш «мирового хозяйства», с точки зрения подавляющего большинства конкретных игроков, становится бессмысленным, а может быть, и убийственным. Особенно если допустить, что «хозяин» этого хозяйства один, и мы знаем кто.

Тогда либерализм◦— политика сильного в отношении слабого, лишающая слабого всяких шансов стать сильным.

Либерализация мировой экономики в части, подразумевающей в первую очередь открытость рынков (прежде всего для американских компаний, американского капитала) и на которой выстроены все современные мировые экономические организации (ВТО, МФВ и т.д.), была навязана Соединенными Штатами миру после Второй мировой войны, когда Америка стала на порядки превосходить разбитую в кровь Европу. Именно эту цель обеспечивала так называемая американская помощь, «план Маршалла». Условия помощи◦— открытость, экономическое разоружение (о военном вопрос не стоял: единственные конкуренты были просто оккупированы Америкой). Почему послевоенный СССР смог противостоять Америке, находясь в состоянии, близком к поверженной Германии, и имея, несомненно, гораздо менее эффективную экономическую систему? Потому что не согласился на маршалловскую схему. Не открылся.

Именно эта политика обеспечила беспредельный рост американского национального богатства за счет эмиссии доллара, защищая американскую монополию на эмиссию, за счет того, что так называемые «монетаристские» принципы, универсально навязываемые международными финансовыми организациями всем своим клиентам, никогда не распространялись на Соединенные Штаты.

Нобелевский лауреат Джозеф Стиглиц заметил, что эта политика не имеет ничего общего с экономической теорией◦— это идеология. Добавим: идеология, либо продвигаемая долларом (помощью, подкупом…), либо вбиваемая сапогом (в буквальном смысле атомной бомбой в том числе): «Мы всех купим, а кого не купим, размажем по стене».

Попытки сохранить «либеральные ценности» на фоне признания очевидного краха гуманитарных иллюзий о торжестве общечеловеческих ценностей и благожелательной интеграции России в мировое сообщество порождают новые химеры уже следующего порядка. Если построения Михаила Ходорковского о радужных перспективах либерализма выглядят просто наивными даже в контексте его же вполне адекватного письма, то «либеральная империя» Чубайса (надо отдать должное Чубайсову государственничеству)◦— свидетельство, как бы сказать, сильной мотивации. Попытка гармонизировать в общем адекватное понимание суровой реальности с наивными фантазиями в отношении западных партнеров и безакцептными обязательствами перед ними: «…российская либеральная империя должна замкнуть цепь великих демократий». Империя (она же в силу вышеизложенного либеральная) может быть только одна. Подданным не позволено формировать никаких подимперий. Замыкать цепь эта империя будет сама. Где хочет и на чем (на ком) хочет.

Документ Пентагона, рассекреченный в 1992 году, таким образом формулирует американскую внешнеполитическую доктрину: «Нашей главной целью является предотвращение возникновения нового соперника, будь то на территории бывшего Советского Союза или в другом месте, который представлял бы собой угрозу, сопоставимую с той, которую представлял собой Советский Союз… Нашей стратегией должно быть предотвращение возникновения любого потенциального будущего глобального соперника».

Если принять это как вызов для России (если предположить, что Россия еще способна слышать вызовы), то ответ на него никак не может быть либеральным. Несомненно, рынок◦— это экономически эффективный инструмент. Рынок и конкуренция, несомненно, лежат в центре любой динамично растущей экономики. Однако кто сказал, что он должен быть открытым? Тем более открытым под диктовку не просто более сильного конкурента, а мирового гегемона. Если разумный изоляционизм обеспечивает на внутреннем рынке равную конкуренцию, а открытость ее уничтожает, то изоляционизм эффективен и потому необходим.

Выразителем идей либерализма, рыночных реформ, слияния с Западом в широком смысле была советская и постсоветская интеллигенция. Дело даже не в разочаровании в результатах реформ, обидах на Запад. В условиях свободного, дикого рынка интеллигенция не только обнищала и пауперизировалась, но и лишилась роли «мозга нации», фактора национального обновления, коей она была в постсталинское время. Интеллигенция (или ее остатки) лишилась рычагов общенационального влияния. Российской интеллигенции не существует в том смысле, в котором эта категория понималась в советском контексте,◦— есть бюджетники. (К примеру, крах партии «Яблоко». Бюджетники голосуют не так, как интеллигенция, даже если это одни и те же физические лица.)

Наиболее явный результат◦— это физическое выбывание бывшей интеллигенции на Запад. Эмиграция, сравнимая с бегством после Гражданской войны. Идеологический мост на Запад теряет свое основание◦— прозападную интеллигенцию.

Как заметил известный американист профессор Анатолий Уткин, «единственной причиной новой мировой революции может стать отказ белой женщины рожать детей». Носителем либерализма как культуры, образа жизни и системы ценностей является западная белая христианская (в идеальном случае протестантская) цивилизация. В настоящее время все принадлежащие к ней этносы обнаруживают отрицательный естественный прирост, кстати, на фоне колоссального прироста представителей иной, нелиберальной, если не антилиберальной, культурной традиции. Отказ от воспроизводства◦— это верный, буквально биологический признак вымирания в данном случае не просто этносов, а определенной цивилизации, цивилизационной идеи. Тем более что есть основания полагать, что в основе этого отказа лежат именно специфические ценности либерализма: разрушение традиционных религиозных по сути институтов семьи, общины, крайний индивидуализм, идеология личного успеха, секуляризм и политкорректность, колоссальное стимулирование гедонистических ценностей. Таким образом, отказ от биологического воспроизводства и вымирание носителей либерализма являются прямым результатом торжества либеральных идей. Собственно, на этом можно было бы поставить точку.

Суть в том, что судьбы так называемого либерализма и тем более либералов прямо связаны с отношением к «западным ценностям», к Западу в целом. По вопросу о европеизации России Федор Иванович Тютчев высказался исчерпывающим образом еще полтора века назад в письме князю Вяземскому: «…Мы принуждены называть Европой то, что никогда не должно было иметь другого имени, кроме своего собственного:

Цивилизация… Вот что искажает наши понятия…» Тютчев ясно видит разницу между понятиями, которые не могут различить либералы нынешние и прошлые. Есть разница между «унитазом» и «Европой», даже (вы будете смеяться) между «независимым судом» и «Европой». Это разница между добровольным заимствованием и подчинением.

«Впрочем,◦— пишет Тютчев,◦— я все более и более убеждаюсь, что все, что могло сделать и могло дать нам мирное подражание Европе◦— все это мы уже получили… Нужна была эта с каждым днем все более явная враждебность, чтобы заставить нас осознать себя. А для общества, так же как и для отдельной личности, первое условие всякого прогресса есть самопознание. Есть, я знаю, между нами люди, которые говорят, что в нас нет ничего, что стоило бы познавать. Но в таком случае единственное, что следовало бы предпринять, это перестать существовать, а между тем, я думаю, никто не придерживается такого мнения».

Единственное, что изменилось за прошедшие полтора века, что теперь люди, придерживающиеся «такого мнения», есть. У нас некоторые из них называют себя либералами.