Крестоносец

Глава X

Город не впечатлил. Даже в сравнении с теми же Клермоном, Буржем, Мецем и Парижем, которые сейчас тоже особо не внушают. Из достопримечательностей притягивали взгляд только окружающая город каменная стена, выглядевшая не слишком грозно, да графский замок… Глаза б мои его не видели! Не без злорадства подумал, что через два десятка лет, в 1168 году, Фридрих Барбаросса разрушит его так, что придётся строить новый на том же месте.

Откуда знаю? Да рассказали. В прежней жизни, во время поездки в Италию, нелёгкая судьба туриста занесла нас с Ольгой в город Алессандрия, в Пьемонте, у границы с Ломбардией, немного севернее Генуи. Место, как нетрудно понять, бойкое, и стратегически значимое уже в эти времена. Хотя сама Алессандрия появится позже, в том же самом 1168 году.

Узнал я это от гида местного музея, разместившегося в старинной цитадели, куда мы с Ольгой заглянули поглазеть на разыгрываемые там театрализованные сцены из прошлого, в старинных костюмах и декорациях. Ольгу, как любую нормальную женщину, больше всего интересовали наряды дам и интерьеры, а я, заинтересовавшись, как и положено нормальному мужику, железками, разговорился с гидом, которого звали почти как его родной город — Алессандро.

Гид неплохо говорил по-русски, его мать была родом из Смоленска, а замуж вышла за итальянца. Алессандро прекрасно знал европейское Средневековье (подозреваю, он отдыхал в нём душой от Европы XXI века с её политкорректностью, «приезжими» с солнечного юга, «меньшинствами», полусотней гендеров и прочей бредятиной), и умел о нём увлекательно рассказывать.

И, конечно же, он знал всё про Фридриха Барбароссу, оставившего весьма заметный след в истории Италии. Именно ему Алессандрия косвенно обязана своим рождением. Ведь город был основан противниками императора из Ломбардской Лиги, на земле, отжатой ими у верного императорского вассала, маркиза Монферрато, и назван в честь покровителя Лиги, Папы Александра III.

Понятно, что Фридрих никогда бы не допустил такого безобразия, но как раз в 1168 году он был занят усмирением непокорных вассалов в Германии, в том числе графа фон Саарбрюккен, (кстати, нынешнего Симона, лишившегося в итоге своей недвижимости, снесённой победителями к хренам собачьим), и просто не мог чем-то помешать своим врагам на итальянском «сапоге». Потом он, правда, пытался вернуть статус-кво, безуспешно осаждая Алессандрию, но было уже поздно.

Так что ничего хорошего обитателей замка в перспективе не ждёт. Тех, кто доживёт до того времени, понятно. Впрочем, как и здешних горожан. Если уж весьма крепкий замок был взят императорскими войсками, у города с его выглядевшими отнюдь не неприступными укреплениями шансов и подавно не будет. Хотя, судя по тому, что Саарбрюккен, в отличие от замка, не пришлось отстраивать заново, Барбаросса обошёлся с ним мягче. Но разграбят городок наверняка капитально, тут к гадалке не ходи. Так уж водится в нынешние времена. Правда, ни прошлые, ни будущие в этом смысле особо не отличаются.

Ну а кроме замка и стены, в городе нет никаких примечательных строений, вроде каменных церквей, дворцов здешних денежных мешков и прочего «архитектурного излишества». Оно и понятно, Саарбрюккену, по словам Бернарда, ещё и полутора веков не исполнилось, местные толстосумы пока не разбогатели настолько, чтобы демонстрировать «граду и миру» своё честолюбие и толщину кошелька. Да и все свободные средства горожане наверняка направили на строительство стены, без которой город стал бы лёгкой добычей для любой крупной шайки мародёров.

Мостов через реку Саар тоже нет и в помине, а имеются только пара паромов, сделанных из плотов, с ограждениями по краю, одним из которых мы с Роландом воспользовались, чтобы попасть сюда, а потом он воспользовался паромом, возвращаясь с Бернардом и его свитой. Во время побега из города Роланд форсировал реку вплавь, благо Матильда как любая нормальная лошадь неплохо плавает, да и товарища я кое чему научил. Договариваться с паромщиками на глазах у стражи, хоть и не знавшей ещё о случившемся в замке, у него не было ни времени, ни желания. Ещё были десятка два лодок, с которых рыбачат аборигены, между делом переправляя за медный грошик или его эквивалент в бартере тех, кому паром кажется дорогим.

Как объяснил Бернард, название Саарбрюккен происходит от слов из языка галлов, живших тут в римские времена: «сара» и «бруга», означающих, соответственно, «скала» и «поток». Ну, тут без обмана. И скала имеется, с разместившимся на ней графским замком, и поток в наличии — река Саар течёт на север, мимо западной окраины города.

Дома в городе большей частью деревянные, обмазанные глиной разных цветов, в основном светлых, крытые дранкой или пропитанными дёгтем досками. У жителей побогаче первый этаж каменный (услуги каменщиков стоят недёшево), выше дерево, крыши черепичные. Дома двухэтажные, у самых богатых в три этажа. До мансард ещё не додумались. До фахверков тоже, а то на улицах и ясным днём был бы вечерний сумрак. Дома на одной стороне улицы стоят впритык, стена к стене, или с узкими переулками, где двум пешеходам тяжело разойтись. Улицы неширокие, две узкие местные телеги разъедутся с трудом. Через улицу переброшены верёвки с сохнущим на них тряпьём, высунувшись из верхних окон, переговариваются о своих делах женщины, не то хозяйки домов, не то служанки. Ну, дамы всегда любили почесать языками, а при отсутствии телефона со скайпом сойдёт и окно с соседкой через улочку.

Во многих домах, я бы даже сказал в большинстве, на первом этаже размещаются лавки или мастерские, а часто и то и другое. Хозяева живут выше. Дома большей частью украшены висящими поперёк улиц аляповатыми вывесками, разукрашенными в меру фантазии и кошелька заказчика, а также таланта художника, так что сразу видно, чем занимаются хозяева домов. По словам хозяина «Зелёного Рыцаря», у которого я расспрашивал о дороге через город, в самом Саарбрюккене живут только «статочные люди», то есть купцы, ремесленники и прочие в том же духе, у кого хватает средств на свой дом или его аренду. Беднота проживает за пределами городской стены, в предместьях (на Руси это называется посад), в хижинах, слепленных… Чуть не сказал «из говна и палок», но нет, хотя и довольно близко — из глины, хворостяных плетёнок и соломы.

Ремесленники обычно занимают целые улицы, группируясь по профессиям. Кузнецы в одном месте, гончары в другом, плотники в третьем… Так покупателям проще их найти, да и коллеги, принадлежащие к тому же цеху или гильдии, помогут в случае чего, например, при нападении бандитов. Только кожевенников, по словам хозяина таверны, выселили из города в особый посёлок немного ниже по реке: «Уж больно шкуры у них воняют, герр риттер!».

Хотя и сам город, не сказать, что благоухает розами. Впрочем, показанных в фильмах и описанных в книгах ужасов вроде ночных горшков и вёдер с помоями, выливаемых в средневековых городах из окон на улицу, прямо на головы прохожих, я тоже не увидел. Что, в общем, логично. За отходы жизнедеятельности, вылитые на богатого купца, священника или министериала, не говоря уже о дворянине, наёмнике, стражнике или ином представителе воинского сословия, гарантированы очень большие неприятности, весьма вероятно, что и с летальным исходом для выплеснувшего, а возможно и для живущих с ним под одной крышей. Да и простолюдин практически стопроцентно захочет выразить свою «благодарность» обидчику, если тот примерно равен с ним по положению в обществе.

Так что жидкие отходы жизнедеятельности хозяйки или служанки выносят на улицы и выливают в идущие посреди них канавы, в которые стекает также вода после дождя, а по весне и растаявший снег. Всё быстро впитывается в почву, мостовые в Саарбрюккене пока отсутствуют как класс, улицы — это просто плотно утоптанная земля. Ну а отходы потвёрже собирают в «поганое ведро» и отдают золотарям, что дважды в день, рано утром и вечером, перед закрытием ворот, обходят город со своими тележками и бочками, после чего вывозят свою «добычу» в пригороды, где продают огородникам на удобрение. Они же периодически углубляют канавы, снимая верхний, богатый перегноем слой, и продают всё тем же хозяевам огородов, которые на этих удобрениях растят овощи и сбывают горожанам. Такой вот круговорот дерьма в социуме.

Кстати, я никак не мог понять, почему профессию ассенизатора на Руси в старину обозвали словом золотарь? Что тут общего с золотом? А теперь вроде понял. Это от того, что они дерьмо превращают в золото! Ведь человек справляет нужду регулярно, да и помои в доме накапливаются постоянно, так что пока есть города и нет канализации — уборщики дерьма без работы и, соответственно, золотишка не останутся. Хотя, скорее, серебришка, золото сейчас дорогое, в Европе — если мне моя обогащённая интернет-литературой память не изменяет — его добывают только в Венгрии и ещё в паре-тройке мест, да и там месторождения не сказать, что очень богатые. До времён, когда в европейские страны хлынет золотишко из американских, африканских и азиатских колоний, ещё века три с половиной-четыре, как минимум.

В общем, медяк к медяку каждый день — золотарю серебрушка. Если, конечно, львиную долю их не забирает «крыша», то есть власти или бандиты. Ну или какая-то своя гильдия, что в принципе сводится к тому же: «заплати налог — и спи спокойно». Сейчас всякие гильдии, цеха, братства везде, куда ни плюнь. Одиночке прожить тяжело, если он, конечно, не феодал с замком и дружиной. Да и таким обычно нужны сюзерен, что прикроет, и вассалы, что поддержат. Даже у воров, вроде, есть своя гильдия. Выходит, и у золотарей должна быть? И туда приходится заносить долю? И потому не слышали про разбогатевших золотарей? Или, нажив деньжат, они уезжают подальше от родных мест, и скрывают своё дурнопахнущее прошлое? Ведь деньги, как известно, не пахнут…

Так, а чего это меня потянуло на размышления о такой неаппетитной теме? Может потому, что, несмотря на работу золотарей, от улиц, точнее от канав посреди них, всё же ощутимо пованивает. Хотя и не так сильно, как я думал до знакомства с средневековыми городами.

А между тем улица, где, судя по вывескам и выставленной в окнах домов продукции, жили гончары, закончилась, и мы с Роландом вышли на городскую площадь, к которой, как дороги к Риму, сходились основные улицы города. Понятно, что от поленницы, на которой собирались меня превратить в угольки, уже не осталось и следа, но от воспоминаний у меня по спине пробежали мурашки.

Площадь эта в Саарбрюккене сейчас единственная и представляет собой центр городской жизни. С одной стороны, символ светской власти — ратуша. Трёхэтажный особнячок с каменным первым этажом и двумя деревянными сверху. Похож на дачку бизнесмена средней руки в XXI веке, только без прилегающего земельного участка. Здесь сидит городской магистрат, назначаемый графом из предложенных купеческими и ремесленными гильдиями и цехами лиц, причём к предложенным кандидатурам всегда прилагаются крупные суммы, так что эта честь доступна только городским «патрициям». Впрочем, решения магистрата всё равно утверждает граф, а в его отсутствие ландфогт. Так мне объяснил хозяин «Зелёного Рыцаря», Клаус, оказавшийся настоящим кладезем информации обо всём, что касалось города. Ну, трактирщики везде в это время самые информированные люди — сколько разговоров на разные темы бывает в их заведениях.

Напротив магистрата возвышается собор. Пока деревянный, что не удивляет. Каменные храмы в Средневековье строились десятилетиями, а то и веками, как Кёльнский собор, к примеру. И не потому, что средневековым европейцам так нравились долгострои, всё банально упиралось в финансовый вопрос. Когда находились деньги — тогда и строили. Нет денег — стройка стоит.

Строительство из камня, особенно больших сооружений, в эти времена дорогое удовольствие, чувствительно для бюджета, как говорили в одной рекламе 90-х. А если вспомнить, что через пару десятилетий Саарбрюккен должен разграбить Барбаросса, вряд ли горожанам доведётся увидеть здесь каменный храм в этом столетии.

Сама площадь невелика. Впрочем, сейчас везде так, может быть, кроме мегаполисов этого времени, вроде Константинополя и Багдада. Помню, ещё в той жизни поржал с либеральных интеллигентов, восторгавшихся средневековой новгородской «демократией» и сожалевших, что победила Москва с её самодержавием, а не Новгород с его «вольностью и народоправством». Собирались де все жители на вече и демократически решали государственные дела… Ага! Археологи давно уже измерили Вечевую площадь в Новгороде, и подсчитали, что втиснуться туда могли человек триста-четыреста, не больше. То есть бояре и богатые купцы с семействами. Потому и проиграли. Олигархи не способны ничего видеть дальше своего носа, кроме бабла.

В Саарбрюккене площадь не больше новгородской. На площади происходят главные городские события. Здесь горожанам объявляют решения императора, графа и прочих властей, здесь же происходят и казни — главное массовое развлечение по нынешним временам. Если не считать рыцарских турниров — забавы, появившейся не так давно — но те проводят за городской стеной, на поле напротив замка, когда графу приспичит. Это тоже Клаус рассказал. Ничего не могу сказать про турниры, пока как-то не довелось поучаствовать, а вот на казни побывать довелось, причём одним из главных действующих лиц. Чуть на небеса не вознёсся… В виде дыма.

А на площади-то опять народ толпится. Не так много, как во время моей казни, но сотни полторы есть. Любопытно… Протолкавшись вместе с Роландом к помосту, где во время несостоявшегося файер-шоу сидели ландфогт и Енох, я увидел скучающего чиновника из магистрата, судя по цепи с печатью на шее, перед ним стояли песочные часы. Рядом сонного писаря с чернильницей на поясе и пером за ухом, а также глашатая, который во время недавней казни зачитывал собравшимся зрителям мой приговор.

Под помостом, под присмотром нескольких стражников, сидела группа людей разного возраста, одетых как горожане средней руки. Судя по внешности — представители одной семьи. Мужчина лет тридцати пяти, рослый, широкоплечий, очень сильный на вид, черноволосый, кареглазый, с резковатыми чертами лица, на котором застыла безнадёга. Женщина лет тридцати, или чуть старше, голубоглазая блондинка, с красивым, но каким-то замученным лицом. Похоже, жена здоровяка. Сидя рядом с мужем, смотрела на него с тревогой, держа за руку.

Младшее поколение внешне напоминало мать или отца, или обоих. Два парня лет семнадцати на вид, совершенно одинаковые близнецы, светлыми волосами и голубыми глазами пошедшие в мать, а всем остальным в отца. Девушка лет пятнадцати, красивая брюнетка с длинной косой и большими голубыми глазами. Ещё двое ребят лет четырнадцати-тринадцати, очень похожие на отца. Две девочки двенадцати лет или около того — эти почти полные копии матери. Ещё девочка семи-восьми лет, черноволосая и кареглазая, как отец, но лицом скорее в мать. Пара карапузов, с виду где-то пяти и трёх лет, светленькие, один с карими, другой с голубыми глазами, и примерно годовалая голубоглазая светловолосая девочка, которую держала на руках старшая сестра.

Старшие дети, по примеру родителей, старались держать себя в руках, но удавалось им это с трудом. У младших ручейком текли из глаз слёзы, правда, плакали они без крика, лишь всхлипывали. Даже малышка куксилась, видимо, чувствуя, что происходит что-то плохое, и время от времени начинала плакать. Сестра её успокаивала. И тут, глядя на девушку, я вдруг понял, что это именно она во время моей так и не случившейся казни смотрела на меня с сочувствием!

Рядом с помостом стоял человек лет сорока, одетый богато, но как горожанин. Дворяне одеваются несколько иначе, а дресс-код в эти времена довольно строг. Внешностью и высокомерным, самоуверенным видом он напоминал Люциуса Малфоя из фильмов о Гарри Поттере, но как бы начинающего превращаться в хорька. За его спиной стояли два амбала, одетых попроще, с лицами, как принято про таких говорить, не обезображенными интеллектом. Видимо, телохранители.

Сам хорькообразный «Малфой» то и дело поглядывал на семью, сидевшую под помостом, а в его взгляде читались злорадство и торжество, а также какое-то предвкушение. Такое предвкушение обычно написано на лицах людей, которые собрались либо хорошо пообедать, либо переспать с симпатичной барышней. Этот тип мне сразу сильно не понравился. Бывает так, что антипатия возникает чисто интуитивно, без каких-то ясных причин, тут был как раз такой случай.

Тут чиновник на помосте перевернул песочные часы, и глашатай, развернув находившийся в его руках пергамент, зачитал на двух языках, немецком, точнее его нынешнем и местном варианте, а также французском, видимо, чтобы знали многочисленные гости с запада, приговор штадтгерихта[1]. Оказалось, что судился кузнец Карл Хромой (глашатай указал свободной рукой на мужчину под помостом), который не вернул в положенный срок почтенному купцу Соломону Пфефферкорну (широкий жест руки глашатая в сторону малфоистого хорька) долг в пять безантов!

Надо же, Соломон… А с виду ну совсем не похож на представителя самого приспособленного к коммерции народа. Да, видимо, и не является им, судя по крупному, почти с ладонь, золотому кресту на такой же цепочке, висящему на шее. Выкрест? Хотя, не тянет. Евреи в это время ещё не перемешались с европейцами, и внешность у них скорее левантийская. А тут "истинный ариец" почти, если бы не хорьковость. А имя… Ну, в Библии каких только имён не найдёшь.

Помню, отдыхали мы с Ольгой в Македонии, привлечённые дружелюбными ценами, тёплым балканским климатом, изобилием южных фруктов, красивыми видами и озёрами с чистыми пляжиками. И заглянули в соседний древний монастырь, посмотреть македонскую достопримечательность. Гид, рассказывая о монастырях, упомянул строивших обители местных царей. То есть, по титулу-то цари были болгарские, и сами, видимо, считали себя такими, но нынешние аборигены объявили их своими, македонскими. Родились здесь? На трон садились тут? Значит наши!

Чем-то это напоминает историю с Королёвым, Грином, Ахматовой и многими другими, записанными в «великие украинцы» по причине рождения на будущей территории УССР. Впрочем, дело не в этом, а в именах тех царей, которых звали Давид, Аарон, Моисей и Самуил — и причём это чистокровные братья-славяне! Ох и поржал я после ухода из монастыря!

Тем временем глашатай, продолжая зачитывать приговор, объявил, что по решению штадтгерихта в соответствии с законом осуждённый Карл Хромой и его семейство станут кабальными работниками почтенного Пфефферкорна, если никто не уплатит их долг в пять безантов до полудня. Последнее глашатай произнёс словно нехотя.

Несчастная семья от этих слов ещё больше помрачнела. Среди собравшихся на площади многие смотрели на них с сочувствием, но уплатить долг никто не стремился. Пять безантов по нынешним временам — весьма немаленькие деньги. Нам с Роландом хватило двух для путешествия от Клермона до Клерво и на покупку нужных нам вещей.

Рядом стоял молодой парень, лет двадцати, одетый, как состоятельный горожанин. Он беседовал с каким-то купцом несколькими годами старше, судя по акценту, из Лотарингии, называвшим парня Клеменсом, о каких-то торговых делах. Разговор шёл на французском, которым молодой горожанин владел вполне прилично. Я заметил, что на Пфефферкорна этот Клеменс поглядывал не очень дружелюбно. Уж не знаю, какие у них счёты, но я решил, что смогу от него узнать подробности этого дела. Пфефферкорн бесил меня всё больше!

— Скажите, мессер, — обратился я к Клеменсу, — а что произошло у этого купца Пфефферкорна с тем кузнецом? Уж больно он радостный. Сомневаюсь, что один кузнец, с женой и кучей детей, сможет заменить пять безантов.

— Вы правильно сомневаетесь, благородный риттер, — ответил молодой горожанин. — Ох, да я же вас знаю! Вас ведь зовут Симон де Лонэ, верно? Вас недавно пытались сжечь наш ландфогт и графский духовник. Я рад, что у них ничего не вышло! Не нравятся мне оба, особенно монах. А история с кузнецом Карлом Хромым и этим Пфефферкорном очень печальная.

История и правда оказалась печальной. Карл Хромой считался одним из лучших кузнецов-оружейников в городе. Будь он местным уроженцем, его бы давно избрали синдиком, то есть выборным руководителем ремесленной гильдии. Но он был чужеземцем, хотя жил в Саарбрюккене лет семнадцать, и был женат на горожанке из уважаемой местной семьи. Однако и без должности синдика Карл жил неплохо. Всё у него складывалось удачно, и в семье, и в мастерской, мастера уважали коллеги по ремеслу, да и другие горожане. Пока некоторое время назад к нему не обратился один соседний барон, решивший отправиться в крестовый поход, и заказать доспехи и оружие для всей своей дружины в несколько десятков человек.

Собственно, ничего плохого в этом не было. Наоборот, барон согласился отвалить за выполненный заказ такую сумму, что Карл стал бы богачом. Мастер не стал требовать предоплаты или залога, боясь упустить такой заказ. Да и барон был человеком слова.

Вот только имелись две проблемы. У Карла не хватало хорошего железа для изготовления оружия и доспехов, его нужно было покупать по весьма недешёвой цене. Мастер вложил в покупку все свои деньги, но их не хватало. Кроме того, сам, даже с помощью подросших сыновей, он не успевал выполнить заказ. Нужно было нанять дополнительных работников, а нанять было не на что. Карл хотел занять денег, но никто не соглашался ссудить ему пять безантов без залога. Никто, кроме ростовщика Пфефферкорна.

Да, этот Пфефферкорн, хоть и звался купцом, но основной доход имел с ростовщичества. Правда, держал лавку, торговавшую всякой всячиной, чтобы избежать проблем с Церковью и платить меньше налогов. Кредитором он был безжалостным, хотя, ни в чём криминальном вроде никогда не был замешан и даже не подозревался. Так что все удивились, когда он ссудил Карлу Хромому пять безантов без процентов и залога. Но жёстко оговорил сроки возвращения долга. Впрочем, Карла это не испугало. Он впрягся в работу в кузне как сказочный гном, и выполнил-таки заказ, выковав заказанное бароном вооружение.

Но в тот же самый день барона понесло на охоту. Не на зайчиков и даже не на лис, пусть на них рафинированные английские лорды будущих времён охотятся. А суровому немецкому барону развитого Средневековья подавай зверушку посерьёзнее! И он её нашёл, нарвавшись в лесной чащобе на медведя. Топтыгин эту встречу не пережил, барон тоже. И второе было значительно хуже, так как он не успел оплатить сделанные Карлом доспехи и оружие.

Собственные дети барона умерли в малолетстве, что было совсем не редкостью в эти времена, жену он тоже схоронил, после чего и решил воевать с сарацинами, так что баронство унаследовал его племянник, который сразу раздумал идти в крестовый поход, решив вместо этого жениться на знатной и богатой наследнице-сироте, через которую он мог получить графский титул. Естественно, оружие и доспехи ему для этого были не нужны, так что он отказался их выкупать, а заготовленную для покупки покойным дядюшкой приличную сумму стал тратить на то, чтобы обаять свою пассию и её опекуна.

Но даже и тут Карл сумел бы выкрутиться. Покупатели на хорошее вооружение обязательно нашлись бы, нужно было только некоторое время. Но времени ему не дали. Когда срок возврата долга вышел, Пфефферкорн обратился в штадтгерихт, где у него имелись связи — сын одного из судей женат на его дочери. Карла притянули к ответу. Он просил отсрочку, но судьи ему отказали. Так что в полдень мастер и его семья окажутся в кабале у ростовщика, если, конечно, никто не заплатит за них пять безантов.

Вот только никто не заплатит. Пять безантов, есть пять безантов. Будь у них состоятельные родичи, может и набрали бы такую сумму. Но у жены Карла, Гертруды, близкой родни не осталось после мора, а у Карла её в Саарбрюккене вообще никогда не было. Жаль их, хорошие люди, но что поделаешь?

После рассказа Клеменса история стала понятнее. Чутьё опера мне говорило, что есть тут что-то грязное.

— И всё же не могу понять, — сказал я Клеменсу, когда он закончил свой рассказ. — Ну не стоит один даже хороший мастер в кабале, даже с женой и десятком детей, пяти безантов. Кабальные, как и рабы — плохие работники.

— С этим Пфефферкорном не поймёшь, чего он хочет, — пожал плечами Клеменс. — Хотя, слышал я однажды, будто бы он, схоронив первую жену, сватался к Гертруде, ещё до того, как Карл Хромой появился в городе, но старый Матиас ему отказал по просьбе дочери.

Ну вот теперь почти всё ясно. Я внимательно посмотрел на самодовольного ростовщика, на девушку с маленькой сестрёнкой на руках, и всё решил.

— Значит, пять безантов? Думаю, у меня найдётся такая сумма.

Роланд, услышав это, воззрился на меня такими глазами, что сразу вспомнились японские аниме:

— Симон, ты чего? Ладно, в прошлый раз за браконьера сто денье отдал. Ладно, за Ганса выкуп заплатил… Но пять безантов! Зачем тебе это? Если каждому помогать — то сам нищим останешься!

— Роланд, друг мой, — начал я максимально проникновенным тоном. — ты правильно вспомнил того деревенского бедолагу, которого хотели повесить за охоту в лесу сеньора. Ты тогда назвал меня сумасшедшим. Но святой Януарий благословил эту жертву и возместил даже не сторицей, мы получили три безанта от нашего графа Гийома, потом пятьдесят безантов от аббата Клерво. Уверен, мы не будем терпеть нужду, лишившись этих пяти безантов. По мне, это не слишком большая цена за то, чтобы стереть радостную ухмылку с самодовольной рожи этого Пфефферкорна. Впрочем, ты-то ничего не теряешь, эти пять безантов я возьму из своей доли.

— Ещё чего! — заявил Роланд. — За кого ты меня принимаешь? Я не свинья, и помню, что без тебя этих безантов и не увидел бы! Я участвую! Мне тоже не нравится этот Пфефферкорн.

Тем временем чиновник на помосте снова перевернул песочные часы, а глашатай вознамерился было снова читать приговор, но я опередил его:

— Я и мой друг желаем уплатить пять безантов долга за этих людей!

Мои слова произвели ошеломляющее действие. Глашатай поперхнулся и едва не выронил пергамент с приговором. Зевавшего писаря так перекосило, что я испугался — а не сломал ли он себе челюсть? Пфефферкорн смотрел неверящим взглядом и с его лица медленно сползало торжествующее и самодовольное выражение. Кузнец и его семья сидели, затаив дыхание, словно боялись спугнуть волшебную сказку. Стражники у помоста и амбалы-бодигарды ростовщика смотрели с тупым недоумением. Чиновник на помосте аж подпрыгнул, скучающее выражение с его лица исчезло как по волшебству, сменившись озабоченностью. Толпа на площади притихла, глядя на происходящее во все глаза. И только Клеменс, насмешливо глядя на Пфефферкорна, поднял правую руку на манер римского легионера, и громко произнёс:

— Hoch!

После чего продолжил на французском:

— Вот благородство истинных риттеров!

— Благородные господа, у вас есть пять безантов, чтобы уплатить долг Карла Хромого? — наконец справившись с волнением, официальным тоном обратился к нам чиновник.

— Есть!

Я поднялся на помост и неторопясь выложил на стол золотые.

— Взамен мне нужен заверенный печатью документ, в котором штадтгерихт свидетельствует что долг полностью уплачен, и что кузнец Карл Хромой больше ничего не должен «купцу» Пфефферкорну. А также долговая расписка мастера, переданная Пфефферкорном в штадтгерихт.

— Это ваше право, — поскучнел чиновник, протягивая мне расписку кузнеца и сгребая безанты.

Тут ожил Пфефферкорн, на лице которого тем временем успели промелькнуть чуть ли не все существующие в природе цвета.

— Да кто вы такие?! — заорал он, с ненавистью переводя взгляд с меня на Роланда и обратно.

Н-да, забылся ростовщик, в таком тоне простолюдины сейчас с благородными не говорят. Придётся опускать забывчивого на землю. Да и вообще опускать.

— Я — шевалье Симон де Лонэ, — ответил я ростовщику с видом надменного аристократа. — Мой друг — шевалье Роланд дю Шатле. Мы вассалы графа Гильома де Овернь, вассала короля Франции Людовика, седьмого этого имени, да хранит его Господь. Направляемся в Святую Землю, воевать с неверными. А ты кто такой?

Вот так вот, вуаля, как говорили в советском фильме про мушкетёров. Пфефферкорн во время моей речи притух и сдулся, даже несмотря на поддержку придвинувшихся к нему амбалов с дубинами и тесаками. А куда ты денешься, милай? Не ростовщику, даже со всеми его деньгами, бодаться с рыцарями в XII веке. До ближайшей буржуазной революции в Европе ещё больше четырёх веков, и его деньги пока не главные.

Но ростовщик всё же не сдался, попытавшись воззвать к чиновнику:

— Герр Зоммер, как же так?! Штадтгерихт решил! Долг… Кузнец и его семья… Они мои! Мы же дого…

— Герр Пфефферкорн! — гаркнул чиновник, прерывая ростовщика, видимо, чтобы не сболтнул лишнее. — Успокойтесь! Всё по закону! Кузнец и его семья стали бы вашими после полудня, если бы никто не уплатил их долг! Но он уплачен этими благородными риттерами. Вот ваши пять безантов. Приговор штадтгерихта не вступил в силу. Кузнец Карл Хромой больше ничего не должен и свободен, как и его семейство. Таков закон, и ему должно подчиняться!

Этот разговор между чиновником и ростовщиком шёл, понятно, на немецком, которого я почти не понимал, а Роланд на языке ещё не родившихся Шиллера и Гёте вообще был ни в зуб копытом. К счастью, нам переводил Клеменс, забравшийся вместе с нами на помост, откуда бросал торжествующие взгляды на Пфефферкорна.

Забрав у чиновника безанты, притихший ростовщик удалился с площади в сопровождении своих амбалов, ругаясь вполголоса, а в спину ему летели смешки зевак. Да-а, не любят горожане ростовщика, раз так рады его унижению. А кто их любит? Когда мы берём деньги в долг, потом ой как не хочется отдавать, да ещё с процентами. Но порой нет другого выхода. Главное, чтобы потом было что возвращать и самом не остаться без штанов.

Тем временем писарь выписал требуемый документ в двух экземплярах (копия пойдёт в штадтгерихт), чиновник их подписал и пришлёпнул печать, висевшую у него на шее, выдав мне мой экземпляр. При этом слупил с меня полдюжины серебрушек в качестве судебной пошлины и цены пергамента.

Спустившись с помоста, мы с Роландом подошли к мастеру и его семье, которые продолжали стоять под помостом, видимо, не до конца веря в происходящее. Стражники сразу после решения чиновника свалили куда-то по своим делам. Протянув кузнецу выданные чиновником пергамент и расписку, я во всеуслышание сообщил, что он и его родственники свободны. Горожане на площади разразились радостными криками приветствуя нас. Похоже, в Саарбрюккене я становлюсь популярным. А ведь считанные дни прошли с тех пор, как эти же люди собирались поглазеть на моё зажаривание, и кто-то даже кричал: «Распни!». В смысле: «Сожги его!».

Но всё это было ничто по сравнению с реакцией семьи кузнеца. Тут было всё: и радостный смех, и такие же слёзы, и обнимашки между собой, и целование рук нам с Роландом, от чего я безуспешно пытался отбиться:

— Прекратите! Я не епископ, не Папа, не король и тем более не дама, чтоб целовать мне руки! Я этого не люблю!

— Герр де Лонэ, — ответила на неплохом французском, хотя и с заметным акцентом, Гертруда, с лица которой исчезло замученное выражение, так что перед нами была просто красивая женщина, хотя и немолодая по средневековым меркам. — Вы и герр дю Шатле не короли и не епископы, вы — святые! Кто ещё заплатил бы пять безантов за незнакомых людей?

— Слышал, Роланд? — повернулся я к другу. — Вот твои пассии удивятся, если узнают, что весело проводили время со святым!

— Да я и не претендую, — слегка смутился Роланд. — А вот ты, когда Господь призовёт, будешь неплохо смотреться рядом с твоим Покровителем.

— Герр де Лонэ, герр дю Шатле, — вступил в разговор Карл на очень чистом французском, с совсем небольшим акцентом, не понял каким, но на немецкий не похож (хотя много ли я знаю о нынешних немецких диалектах?). — Целование рук — это такая мелочь, что, право, не стоит внимания. Вы спасли меня с сыновьями от неволи, а мою жену и дочерей от бесчестья. Герти права, никто не сделал бы для посторонних людей то, что сделали вы. Мы обязаны вам до конца жизни и вряд ли когда-то расплатимся. Но если я не сделаю для вас хоть что-то, то буду всю жизнь считать себя неблагодарным свиньёй. Может быть, вам нужно что-то из оружия и доспехов? У меня этого добра скопилось много. Отдам по цене металла, за работу не возьму ни пфеннига. Я бы и за металл ничего не взял, но надо семью содержать. Хотя, если с обменом, денег не возьму.

— Вообще-то, нам нужна помощь, — предложение кузнеца пришлось очень кстати. — Мы в этом городе ничего не знаем, кроме графского замка и таверны «Зелёный Рыцарь». А нам нужно кое-что купить. Листовую медь, олово, серебряные фляги для путешествия, пробку кусками, для одного дела, цветное стекло, горный хрусталь… Ещё нужен медник, сделать кое-что. Да и арбалеты хочу переделать. Целый список, в общем.

— Сделаем, благородные господа, — немного подумав, кивнул Карл. — Медь и олово я знаю, где достать. Недорого и станет. С флягами тоже просто. Недавно Конрад, серебренник, жаловался, что один аббат заказал ему полдюжины серебряных фляг, для путешествия по святым местам, да помер, не успев выкупить вещи. А новый аббат не захотел платить. Видно никуда не собирается из своего монастыря. В общем, почти как со мной случилось, — мастер грустно улыбнулся, — только Конрад оказался умнее и удачливее, не стал залезать в долги. Правда, ему заплатить придётся. И металл недёшев, и работа. Конрад не портач, мастер добрый, с искрой, у него наши толстосумы заказывают, и церковники, и даже знатные господа.

— Не страшно, — заметил я, — безанты ещё есть.

— Ну, тогда считайте, что фляги ваши. Конрад будет рад сбыть их с рук. Насчёт пробки затруднений не будет. Сейчас ярмарка, купцы её много привозят, виноделам пробка нужна, берут охотно. Да и стоит не сказать, что дорого — в меру. За цветным стеклом — это к Абраму, ювелиру, у него точно есть, сам видел. Хоть и нехристь, но мастер от Бога, если не грешно так говорить. Я у него тоже покупал вещицы для Герти и дочек. Правда, пришлось продать из-за этого заказа, будь он неладен! Ну ничего, вот распродам железо, куплю моим девчонкам новые украшения!

— Уж постарайся! — вставила жена.

— Про горный хрусталь вот так сразу не скажу. Может у Абрама найдётся, а нет, так можно у купцов на ярмарке поискать, они там чего только не везут… Арбалетами сам займусь, я ведь оружейник. Вряд ли там что-то слишком сложное. С медником тоже сообразим.

Обрадовавшись, что всё так удачно решилось, я послал Роланда по указанным адресам, подробно объяснив, что и как покупать. Карл отправил с ним старших сыновей, в качестве проводников, переводчиков, если понадобится, ну и поднести — медь и олово весят немало, и пробка хоть и лёгкая, но мало места не займёт, да и полдюжины фляг не иголка.

Сам Карл с остальным семейством отправился домой, пригласив меня в гости. Отказываться я не стал. Мне было что обсудить с мастером, да и вообще, оружейное ремесло в это время считается одним из самых благородных, и ни один дворянин не сочтёт уроном для своей чести сходить в гости к мастеру-оружейнику.

Дом оказался недалеко, на улице, предсказуемо населённой оружейниками, о чём говорили соответствующие вывески. На доме Карла вывеска представляла собой красный щит с белыми скрещёнными мечом и топором, и таким же шлемом над ними. Сам дом выглядел довольно богато, хоть и старым, первый этаж был каменным. Видимо, Карл Хромой не бедствовал, точнее, родители его жены.

Кстати, Карл и правда прихрамывал, когда мы шли к его дому. На мой вопрос о том, что у него с ногой, пожаловался, что полтора десятка лет назад, помогая разгружать воз с углем, случайно попал ногой под колесо. Ногу срастили, но не совсем удачно, вот хромота и осталась вместе с прозвищем. Так-то особо не мешает, только далеко ходить трудновато. В самом доме обстановка оказалась бедноватой, видимо всё ценное хозяин распродал ради выполнения баронского заказа. Гертруда с старшими дочками Гретой, Линдой и Конни, сразу взялись за уборку и готовку. Младшая девочка, Анна, смотрела за мелкими Петером и Юргеном, и за малышкой Софи. Средние сыновья, Штефан и Матиас, начали готовить к работе отцовскую мастерскую.

Сам я в закутке, заменявшем Карлу рабочий кабинет, показывал чертежи арбалета, взводимого воротом. Он сразу ухватил суть, и только удивлялся, что раньше до этого никто не додумался — всё же на поверхности! Наши арбалеты он взялся переделать за два-три, максимум четыре часа (причём не взяв ничего за работу, только за материал), отправив за ними в «Зелёного Рыцаря» средних сыновей с моей шапкой, в виде подтверждения для хозяина таверны, что они от меня, и письмом, где я распорядился, чтобы Клаус отдал им арбалеты.

Затем речь зашла о поиске медника, и Карл поинтересовался, зачем он мне, я показал чертёж самогонного аппарата, после чего крайне заинтересовавшийся мастер спросил:

— Герр де Лонэ, а зачем вам медник? Я сам могу это сделать. И денег не возьму, тем более что материал ваш. Мне самому это просто до жути интересно!

— Мастер, разве вы работаете с медью, а не с железом? — удивился я.

— С медью мне тоже доводилось работать, герр риттер, — ответил погрустневший кузнец. — Вы благородный человек и наш спаситель, я доверюсь вам.

Рассказ Карла оказался довольно любопытным. Вообще-то, при рождении его назвали Шарлем, а на свет он появился в городе Безансон, в графстве Бургундском — не путать с соседним герцогством Бургундским — называемым также Франш-Конте, входящем в королевство Бургундское, или, по-другому, Арелат (территория эта в XXI веке находится на юго-востоке Франции), трон которого в прошлом веке перешёл к Германским императорам, так что хоть родным языком Шарля и был французский, точнее, его бургундский диалект (вот откуда странный акцент!), но сам он себя французом не считал.

Начало истории Шарля-Карла напоминало сказку Шарля Перо про Кота-в-Сапогах. Жил был, нет, не мельник, а медник Франсуа Комо́, и было у него три сына. И всё у того медника было хорошо, мастерская в Безансоне процветала, сыновья успешно учились медницкому делу (хотя Шарля больше влекло к работе с железом, особенно к изготовлению оружия и доспехов) и помогали отцу в работе. Но когда Шарлю исполнилось двенадцать, умерла его мать. Отец после смерти жены с горя запил, спьяну упал в реку, да и утонул.

Старшие братья, уже женатые, сразу прибрали к рукам мастерскую и отцовский дом, а младшего брата за то, что был любимцем отца (а может и под влиянием своих половин), выкинули на улицу в чём был и без гроша, не дав не то что осла, а даже кота.

На этом сходство со сказкой заканчивалось. Маркизом и мужем принцессы Шарль не стал, зато и судьбы бездомного бродяги сумел избежать. Его подобрал родич, кузен его матери, и поселил в своём доме, взяв в подмастерья. А так как дядюшка был кузнецом, работавшим как раз по железу и специализировавшимся на оружии, да не просто кузнецом, а синдиком соответствующего цеха, Шарль искренне счёл себя везунчиком и принялся за работу в дядюшкиной кузне, впитывая новые знания и навыки.

В общем, шесть лет всё было неплохо, не считая того, что дядюшка несколько раз пытался подсунуть Шарлю на подпись какие-то документы, которые, по его словам, должны были облегчить вступление племянника в цех кузнецов-оружейников. Но Шарль, приученный поступком родных братьев к осторожности, отговаривался неграмотностью (что было неправдой, так как родители научили его чтению, письму и счёту, но дядюшка этого не знал), и предлагал позвать понимающих в таких делах людей, священников, к примеру, или синдиков цеха медников, после чего дядюшка сразу сворачивал разговор на другие темы.

В конце концов, он совершенно случайно подслушал разговор дядюшки с каким-то неизвестным типом, предположительно из судейских, и узнал, что почтенный господин синдик и не помышлял делать из племянника мастера, а собирался закабалить его в «вечные подмастерья», повесив на него в городском суде в виде долга стоимость проживания в его доме, кормёжки за его столом, покупавшейся растущему парню новой одёжки и обувки, обучения ремеслу. За всё это Шарль и правда не платил ни медяка, считая, что дядюшка делал это по доброте душевной, да и он вполне отрабатывал крышу над головой, еду и прочее в дядюшкиной кузне.

Узнавший о дядюшкиных планах Шарль не испытывал ни малейших иллюзий насчёт того, на чью сторону встанут судьи в споре между богатым синдиком и бедным подмастерьем, и понял, что надо побыстрее рвать когти из родного Безансона. Однако просить милостыню по дорогам не хотелось, и парень забрался в дядюшкину кубышку — тайник, где она хранилась, он случайно отыскал незадолго до этого. Позаимствовав оттуда некоторую сумму, он также из кузни прихватил боевой молот, топор и нож, напоминавший кинжал, а также связку метательных ножей. Все это железо могло пригодиться для защиты от разбойников и хищных зверей. Хотел было взять ещё и меч, но раздумал. Этому оружию его никто не учил, а разрубить противника топором или расплющить башку молотом шансы были, силой его Бог не обидел, ну а ножи он вообще метал с малолетства.

— Вы только не подумайте, мессер де Лонэ, — сказал Комо́, — я не вор какой! Я взял только обычную плату подмастерья за шесть лет, дядюшка то мне ни медяка не платил. Хотя, в том тайнике намного больше денег было, но я их не тронул. А оружие из кузни я сам сковал из остатков.

Понимая, что, несмотря на его честность, в Безансоне, да и во всём графстве Бургундском ему ничего не светит кроме виселицы, Шарль навострил лыжи на север, в герцогство Лотарингию. Но и там не задержался, опасаясь, что лотарингские власти могут выдать его южным соседям, да и вообще, в Лотарингии было слишком близко до родных мест, и был риск нарваться на знакомых. Так что он добежал до Саарбрюккена, где решил осесть, рассудив, что город достаточно далёк от Безансона, местные графы не имеют никаких дел с властями Франш-Конте, земляки сюда вряд ли доберутся, а если и доберутся те же купцы на ярмарку, то встречи с ними легко избежать — достаточно не посещать торговые ряды в ярмарочные дни, так же как таверны и прочие подобные заведения.

Из осторожности он назвался уроженцем герцогства Бургундия во Франции, став для местных жителей вдвойне чужеземцем — не только не из Германии, но и из страны, не входящей в Священную Римскую Империю. Однако, судьба ему улыбнулась. Шарль, или, как его теперь звали, Карл, познакомился с оружейником Матиасом, и чем-то ему глянулся. Возможно, тем, что был из Бургундии, как и покойная жена мастера. Мастер Матиас устроил ему испытание в своей кузне, и по итогам взял в подмастерья. Ну а дальше в его судьбу вмешалось извечное «шерше ля фам».

Дочке мастера, Гертруде, понравился молодой, симпатичный парень, поселившийся в её доме, а может быть сказалось и недавнее сватовство герра Пфефферкорна, избавившее девушку от иллюзий насчёт её будущего, случись что с отцом. Пятнадцатилетняя Герти оказалась девицей весьма решительной, и уже через три месяца после того как Шарль-Карл появился в доме мастера Матиаса, заявилась ночью в его комнату. Реакция восемнадцатилетнего парня на красивую девушку в одной рубашке, да ещё и взявшую в свои руки инициативу, была предсказуемой. Между подмастерьем и хозяйской дочкой случилось то, что происходило между мужчинами и женщинами со времён праотца Адама и праматери Евы.

А ещё через пару месяцев Гертруда заявила отцу, что они с Карлом любят друг друга, что Карл сделал её женщиной, и что она носит в своём чреве его ребёнка. По признанию Шарля, он в тот момент не сомневался, что мастер его убьёт. Разбитый в щепки молотом стол доказал, что он был к этому весьма близок. Но Матиас любил дочь, самую младшую из его детей, и единственную выжившую, а также бывшую копией его покойной жены. Карл был помилован, и вскоре сыграли свадьбу, пока живот невесты ещё не стал заметен. А после рождения внуков тесть окончательно растаял.

Через несколько лет Матиас умер, оставив мастерскую зятю. Экзамен синдикам цеха кузнецов Карл сдал без труда, став полноправным мастером. То, что ему самому стать синдиком не светило по причине неместного происхождения и отсутствия влиятельной родни, Карла не расстраивало, он не отличался честолюбием в вопросах не касавшихся кузнечного дела. Заказов хватало, любимая жена рожала здоровых детей, в общем всё было прекрасно, до пресловутого заказа несостоявшегося крестоносца, геройски павшего в битве с лесным мишкой, заменившим собой сарацин.

— Ну теперь уж фиг вам! — стучал кулаком по столу Карл — Отныне все крупные заказы только с залогом и предоплатой! И в долг ни у кого не брать ни пфеннига! Лучше куски на паперти просить. Или с кистенём на большую дорогу — да простит меня Бог!

— Кстати, мастер Шарль… Вы проявили разумную осторожность с вашим дядюшкой. Почему же вы не заподозрили этого Пфефферкорна, и так легко дали ему заманить вас в ловушку? — поинтересовался я

— Зовите меня Карлом, мессер де Лонэ, — махнул рукой оружейник. — Я уже привык. Мою историю я рассказал только жене и тестю после рождения близнецов. Теперь лишь Герти знает и вы. Дело давнее, но как знать, может, дядюшка жив ещё. А ведь и Безансон и Саарбрюккен находятся в Империи, хоть и в разных юрисдикциях. Так что добраться до меня могут, если узнают, где я нахожусь. А про Пфефферкорна я не знал ничего. Он же посватался к Герти когда ей было четырнадцать, я тогда в Безансоне жил. И никто мне о том сватовстве ни слова не говорил. Герти рассказала, как просила отца отказать Пфефферкорну, только когда узнала, что я занял у него денег.

— Я, когда сидел под помостом, думал, что это я во всём виноват, что это я погубил мою семью. Я же видел, как этот подонок смотрел на Герти и на Грету. В голове было только одно: если отдадут в кабалу Пфефферкорну — убью эту тварь! Он же один живёт, обеих жён схоронил, дочь ушла в дом мужа, слуги приходят только днём, не доверяет он им, с ним лишь два амбала, телохранители, а их не жалко! Убью, а дом сожгу! Сам сдамся властям — пусть вешают, лишь бы семью не трогали. Ну, может, деньги этого гада спрятал бы, глядишь, мои смогли бы потом выкупиться из кабалы. Глупая надежда, конечно, только я тогда вообще толком не соображал. Но благодаря Господу, и вам с мессером дю Шатле, не дошло до этого. И теперь я рад сделать для вас что угодно, хоть из железа, хоть из меди и олова с бронзой. Давненько я работал в отцовской мастерской, но медницкому делу он учил меня хорошо, руки помнят. Сделаю я вам этот ваш самогонный аппарат. Самому интересно.

Тут прибежали средние сыновья Карла, принесли наши арбалеты. Карл немедленно взялся за их переделку, припахав к работе сыновей. Не люблю стоять над душой у работающих людей, а потому просто устроился в углу, наблюдая за происходящим.

Клеменс Карла не перехвалил, тот в самом деле оказался Мастером с большой буквы. Сыновья конечно уступали ему в профессионализме, но очень старались. Было видно, что подросткам и правда интересно отцовское дело. Так что к возвращению Роланда и близнецов, арбалеты были переделаны, и оснащены воротами, изготовленными тут же, в мастерской. Опробовав переделанные арбалеты, я убедился, что взводятся они и впрямь легче и быстрее, чем прежде.

Роланд с гордостью отчитался, что они выполнили всё порученное. Сначала побывали у серебренника. Кстати, как медники медью, оловом, бронзой и прочим цветметом, так и серебром занимается отдельная категория мастеров. Делают они серебряную посуду, церковную утварь, подсвечники и много чего ещё, но не украшения из серебра. Их позволено делать только ювелирам. Кроме того, только ювелирам разрешено работать с золотом и драгоценными камнями. Вот такие странные цеховые законы Средневековья. Мастер Конрад действительно не был портачом, его фляги оказались натуральными произведениями искусства. Такие не стыдно взять в путешествие и королю! Ну, может и не королю, но графу или герцогу уж точно. Особенно меня впечатлили узоры на боках фляг, даже не хотелось их прятать в кожаные чехлы. Правда и стоили они по тридцать денье, по весу серебряных монет втрое больше веса самих фляг. Узнав уплаченную за них цену, я почти пожалел, что попросил Роланда купить их. Впрочем, жалей не жалей, а в нашем походе эти фляги по-всякому необходимы.

Затем Роланд и близнецы навестили ювелирную лавку иудея Абрама. У него удалось купить кусочки цветного стекла разных форм и цветов: красного различных оттенков, жёлтого, голубого, зелёного, а также кусочки янтаря, о которых я вспомнил в последний момент. Обошлось это удовольствие недёшево, но и не слишком дорого, за всё Роланд, немного поторговавшись, отвалил семьдесят денье. В общем, где-то на такую цену я и рассчитывал. У меня на эту покупку большие планы, надо только ещё кое-что сделать.

Горного хрусталя у ювелира Абрама не оказалось, но он порекомендовал некоего купца-шваба, приехавшего на ярмарку, и доставившего неплохой «каменный лёд», как ещё называют этот минерал в нынешние времена. Хрусталь у шваба оказался действительно отменный — большие, прозрачные куски без дефектов. По словам шваба, он привёз их откуда-то с Альпийских гор. Откуда именно, он не уточнил, видимо, боясь навести конкурентов на своих поставщиков. Впрочем, Роланда это и не интересовало. Существеннее была цена, которую шваб заломил за прозрачные камушки. Блин, он что, решил, что алмазами торгует? К счастью, Роланд снова показал умение торговаться, и сумел несколько сбить цену. Всё равно, жаба громко протестует. Но всё же хрусталь теперь наш! На его счёт тоже есть большие задумки. Но тут надо будет самому побывать в лавке этого иудея Абрама, посмотреть, такой ли он талантливый ювелир, как отзывается Карл.

Пробку Роланд ожидаемо купил на ярмарке у испанских купцов, по дружелюбной цене. Пара больших мешков, набитых крупными кусками коры пробкового дуба. Теперь надо найти мастера, который из этой пробки сделает то что нужно. Ещё Роланд, в порядке личной инициативы, купил у валлийского купца, невесть как добравшегося со своего острова до Саарбрюккена, кусок графита величиной с полешко, неизвестно зачем привезённый на ярмарку. По словам Роланда, увидев, как этот камень марает чистые дощечки и тряпки, он вспомнил сделанную в Клерво по моим рецептам бумагу, и решил, что этот дар Уэльса, мне зачем-то пригодится. Благо и купец продавал его недорого, видимо не очень хорошо понимая, зачем привёз. Да, это мой друг молодец! Давно пора слегка попрогрессорствовать и сделать нормальные карандаши, а то эти чернила и гусиные перья задолбали! Надо вознаградить Роланда за полезную инициативу. Куплю-ка я у ювелира Абрама какую-то красивую цацку, презентую Роланду, тот подарит своей Магде, а уж деваха отблагодарит его так, как ему нравится! На обратном пути, чтоб не таскать лишний раз самое тяжёлое, они зашли в лавки, указанные Карлом, и по вполне приемлемым ценам купили листовую медь и олово в брусках — то и другое весьма неплохого качества. Живём! Будет теперь у меня самогонный аппарат, и не только.

Близнецы, по словам Роланда, проявили себя с лучшей стороны. И дорогу показывали, и с переводом не знающему немецкого дю Шатле помогали, и покупки в основном пёрли на себе. Неудивительно, вон какие здоровые лоси — по словам Карла им шестнадцать, а выглядят на год старше, если не на два, ростом нам с Роландом не уступят, а в плечах пошире будут, в кузне же росли! Вдохновлённые его похвалой, парни вдруг отмочили неожиданное, попросив нас взять их в слуги, в Святую Землю. По их словам, они умеют и благородным господам услужить, коней заседлать-расседлать и обиходить, да и подковать если надо, палатку поставить, костёр сообразить, поесть приготовить, одежду постирать, ежели требуется, оружие и доспехи содержать в порядке, в драке тоже кое что могут — мечу обучены, с топором управляются (это Эрих) и с боевым молотом (это Ульрих), ножи метать умеют и другие острые предметы, из арбалета стрелять опять же, да и грамоте научены, чай, не деревенские дураки и не голодранцы из предместий. Мне аж немного завидно стало, я вот, например, метать ножи не умею.

Надо бы, кстати, подучиться, вот близнецы пусть надо мной шефство и возьмут. Потому как я сразу решил, что отказываться от такого предложения было бы настоящей глупостью.

Хотя, конечно, оно меня в первый момент озадачило, но затем я понял, как нам подфартило. Я ведь не торопился с наймом слуг, опасаясь довериться незнакомым людям. Чужая душа потёмки, наймёшь слугу, а он ночью прирежет и ограбят. Но парни явно без гнили, предательства с их стороны можно не опасаться, вон с каким восторгом они смотрели с самой площади на меня и Роланда, да и когда говорили о походе в Святую Землю, энтузиазм из них бил ключом.

Понятно, кому в шестнадцать лет не хотелось приключений и дальних путешествий в экзотические страны… Но близнецы для нас и правда находка, особенно если действительно умеют всё то, о чём говорили! Я взглянул на Роланда, которому, видимо, пришли в голову похожие мысли, встретившись со мной взглядом, он кивнул. После этого я ответил близнецам, что мы с шевалье дю Шатле охотно возьмём их в услужение, но только если отец «рекрутов» не будет возражать.

Карл внимательно оглядел сыновей, и поинтересовался, хорошо ли они понимают, на что идут, ведь благородные риттеры, которым они хотят служить, направляются на войну.

Близнецы ответили, что всё прекрасно понимают, что они уже не маленькие, что в кузне им надоело, хочется посмотреть мир и показать себя, что в Крестовом походе они не пропадут, и что дядюшка Курт научил их тому, что нужно в воинской жизни, а если отец их не отпустит, то они сбегут из дому и пойдут в наёмники.

— Ну вот, сами видите, благородные риттеры, — со вздохом обратился к нам Карл, когда близнецы замолчали, с вызовом глядя на родителя. — Выросли две орясины. И вроде порол, когда заслуживали, а ума не прибавилось. В кузне от них большой пользы нет. Я их научил кое-чему, но таланта к нашему делу Бог им не дал, и душа у них к этому не лежит. Вот кулаки почесать с такими же обалдуями — этому они всегда рады. Нет, вы не сомневайтесь, что они тут говорили о том, чему научились, это всё правда. Живёт в городе старый наёмник, Курт. Много где побывал, много где воевал. Мои старшенькие лет с восьми, как заведётся монетка, не на вкусности всякие её тратили или не на подарки девчонкам какие, как другие парни, а сразу бежали к Курту, чтобы научил их всякому-разному. Мечи себе сами сковали, и не только. Натаскал их Курт неплохо, что есть — то есть. Я вот силой не обижен, в цеховом ополчении каждое воскресенье тренируюсь, но эта парочка у меня последний год две схватки из трёх выигрывает.

Карл не без гордости взглянул на сыновей.

— Так что, согласен я. Пусть идут в услужение, раз вы не против. Лучше господ им не найти.

Теперь осталось только выбрать, кто кому будет служить. Близнецы внешне абсолютно одинаковые, но по характеру различаются. Я выбрал спокойного и рассудительного Эриха, Роланду достался живой и непоседливый Ульрих. Сияющие братья снова удивили. Видимо, узнав как-то о присяге вассалов (уж не от наёмника ли Курта), они опустились передо мной и Роландом каждый на колено, объявили себя нашими людьми, и поклялись Господом и всеми святыми служить верно, не щадя живота своего и прочих органов.

Торжественный момент немного подпортила их мать, которая со слезами набросилась на мужа, обвиняя того в том, что он отправляет детей на войну, в варварские страны, под мечи и стрелы неверных, и вообще сошёл с ума.

И тут мы увидели, кто на самом деле главный в этой семье.

— Помолчи, Герти!

Карл говорил негромко и спокойно, но жена сразу умолкла, хотя слёзы с её глаз не исчезли.

— Где ты детей увидела? Здоровые лбы, скоро меня перерастут. Птенцы выросли, пришло время вылететь из гнезда. Ты их не удержишь у своей юбки. Вон, Грета заневестилась, думаю, в этом году станет женой своего Харальда, незачем тянуть. Хочешь свадьбу побыстрее, красавица? — обратился он к старшей дочери.

— Как скажете, отец.

Девушка покраснела и опустила глаза, но было видно, что она довольна.

— Младшие девчонки тоже подрастут, выйдут замуж и уйдут к мужьям, не старых же дев ты из них хочешь сделать, — снова повернулся к жене Карл. — Так жизнь устроена. Вот и парни решили выбрать свою дорогу. И не самую худшую. Всяко лучше, чем в наёмники, среди них мерзавцев хватает. А за таких господ, как герр де Лонэ и герр дю Шатле, надо Бога благодарить. Среди благородных ведь тоже разные люди бывают. А со своими господами Эрих и Ульрих не пропадут. Может и сами службой в благородные выбьются — бывает же такое. А мастерскую есть кому оставить, Штефан и Матиас в меня в этом пошли, кузнечное дело любят, и способности к нему есть. Бог даст, Петер и Юрген вырастут не хуже. А у тебя и без близнецов забот с детьми хватает. К тому же и от старших внуки пойдут. Да и мы с тобой для этого дела пока не устарели, можем себе сделать ещё пару детишек.

— Тебе-то их легко делать, — ответила Гертруда, успокаиваясь. — Не ты их вынашиваешь, рожаешь, вскармливаешь. Хотя, — на её лице появилось мечтательное выражение, — ещё от одного ребёночка я бы не отказалась. А может и от двух.

Тут женщина с интересом посмотрела на мужа, который довольно крякнул, а близнецы переглянулись с понимающими улыбками. Похоже, кого-то сегодня ждёт весьма бурная ночь. Аж завидно становится. Нет, надо что-то решать с женским вопросом! Может, личную маркитантку завести в походе? Ну чисто для сброса напряжения. Хотя делиться женщиной с кем-то не хотелось, но тогда это уже будет… хм, любовница. А я в глубине души надеялся, что меня ждёт в Клермоне Беатрис. Почему нет? Если медальон подарила, значит, испытывает ко мне чувства.

После того как мир в семье был восстановлен, все с энтузиазмом взялись за сборы близнецов на службу. Карл расщедрился на пару недурных кольчужек с нагрудниками, шлемами, набедренниками, наплечниками, поножами и наручами. Покойный барон явно не собирался экономить на экипировке своей дружины. Ещё два комплекта он презентовал нам с Роландом, заявив, что господам невместно быть снаряжёнными хуже слуг. Меч от бати Беатрис, пожалуй, всё же покруче будет, ну да запас карман не тянет.

Кстати, о карманах… Потайной есть, там хранятся наши с Роландом золотые, а пришить снаружи всё никак руки не доходят. Надо будет заняться на досуге, поискать какую-нибудь швею, а то самому заниматься этим как-то невместно.

Средние сыновья поднесли походный кузнечный набор своего изготовления, включавший и маленький переносной горн с такой же наковальней: вещи весьма нужные в походе, ведь после боя обычно приходится чинить доспехи. А ещё подарили всякие нужные в походе мелочи. Женская часть семьи приготовила одежду и разное по хозяйству, да ещё нагрузила нас разнообразными пирогами, несмотря на мои убеждения что в «Зелёном Рыцаре» и без того неплохо кормят. Гертруда убеждённо заявила, что трактирной стряпне не сравниться с домашней едой.

В общем, солнце уже клонилось к закату, когда мы вчетвером, в сопровождении Карла и двух его средних сыновей, навьюченные, как ишаки, мешками, сумками и корзинами, выдвинулись к «Зелёному рыцарю». Занеся вещи в таверну, Карл и ребята попрощались с нами и ушли к себе. Тут только я обратил внимание на малолюдство в таверне — ни посетителей, ни слуг, ни вышибал. Только хозяин, его жена, дочери и девятилетний сын носили в корзинах какое-то барахло в подвальное помещение.

Увидев нас, Магда сразу кинулась к Роланду. Девушка выглядела встревоженно.

— Герр дю Шатле, наконец-то вы пришли! Я дождаться не могла, места себе не находила!

— А что случилось? — спросил встревоженный Роланд.

— Вас хотят убить! — выпалила Магда. — И герра де Лонэ тоже!

— Так, вот с этого места поподробнее, — вмешался я.

Магда прикусила нижнюю губы своими жемчужными резцами, словно не решаясь, потом всё же затараторила:

— Я сегодня пошла на свидание с Миккелем, моим женихом, — начала рассказывать Магда. — Он развозит мясо из отцовской лавки по трактирам, тавернам, и другим заведениям. Я пошла с ним. Мы пришли в «Золотого оленя», это трактир такой. Когда мы к нему подходили, я заметила, что туда зашёл ростовщик Соломон Пфефферкорн, он бывал в нашей таверне, разговаривал с какими-то толстосумами. Пока слуги выгружали мясо, мы с Миккелем забрались в один боковой закуток. Только не подумайте чего, там были одни поцелуи. Я девушка приличная, и сразу предупредила Миккеля, что до свадьбы ничего такого ему не позволю.

При этих словах Роланд явственно хрюкнул, да и я с трудом удержался от смеха. Интересно, а как своему Миккелю Магда после свадьбы объяснит свои обширные, если верить Роланду, познания в области секса, как и давно потерянную девственность? Впрочем, женщины прекрасно умеют пудрить нам мозги, а молодому влюблённому парню, наконец допущенному до сладенького, много не надо — рассказ его благоверной о консультациях у замужних подруг зайдёт на ура.

— В общем, — продолжала Магда, — мы там с Миккелем…

— Обжимались, ясно, — заметил я. — Дальше.

— Там выше есть комната с окном, — продолжила Магда. — Закуток из него не видно, его прикрывает навес. Окно было неплотно прикрыто, и мы слышали в комнате разговор двух мужчин. Один был Пфефферкорн, его манеру говорить ни с кем не спутаешь. Второго я тоже узнала, он заходил в нашу таверну. Это Хайни Репейник, местный разбойник и убийца.

«Постой Репейник! Или как вас там!..» «По-настоящему, я Живопыра» «Оно и видно!». Ну не смог я удержаться от цитирования вслух бессмертных строк ещё не родившегося Лопе де Вега!

— Точно, живопыра и есть! — подтвердила Магда. — У него целая шайка. Грабят, убивают, деньги вымогают. Их бы давно уже должны повесить, да говорят, он платит стражникам и судейским. Некоторые поговаривают что и ландфогту. Вот их и не трогают.

Знакомая картина. «Оборотни в погонах», точнее, сейчас «в кирасах», и коррумпированные чиновники, сращиваются с криминалом.

— Так о чём они говорили? — вернул я девушку ближе к теме разговора.

— Пфефферкорн сказал Хайни, что надо убить двух рыцарей-франков, живущих в «Зелёном Рыцаре». Назвал ваши имена. — Магда даже всхлипнула. — Сказал, что надо всё изобразить, как простое ограбление. Репейник вначале отказывался, говорил, что за убийство благородных власти будут искать всерьёз. Ростовщик возразил, что власти вас не любят, и сильно искать не будут. Обещал Репейнику пять безантов, и тот согласился. Сказал, что придёт сюда со своей шайкой после заката, и что посетители таверны, в числе которых редко попадаются воины, им не помеха. А если вы уже будете спать, то прирежут вас спящими, как… как свиней. Потом они разошлись, а я побежала в таверну, предупредить вас.

Н-да, пять безантов, похоже, какая-то роковая сумма. Недёшево нас ценят. Но Магда честно заслужила за это предупреждение красивую цацку от ювелира Абрама, и даже не одну. Решено, помимо презента от Роланда подарю ей что-то и от себя!

— А ты не боялась мешать этому Репейнику? — спросил я, вглядываясь в лицо девушки. — Похоже, он опасен.

— Боялась, но я бы в любом случае это сделала! — с упрямым и сердитым видом ответила Магда. — Я его ненавижу! Он злой и жестокий. Однажды он пришёл к нам в таверну и захотел, чтобы я легла с ним. А у меня правило — не ложиться с местными. Не нужно мне, чтобы про меня в городе всякое трепали. Я отказалась, и он меня избил. Я потом пару недель из комнаты не выходила, пока синяки не сошли. Да ещё, уходя, сказал: «Вот ведь шлюха, не хочет спать со мной!» Чего это я шлюха?! Я с ним не спала! И вообще ни с кем в городе и окрестностях! А остальное его не касается! Я буду молиться Богу и Пресвятой Деве, чтобы вы его убили, благородные риттеры!

— Обязательно убьём, не беспокойся! — пообещал Роланд, правда, как мне показалось, не слишком уверенно.

— А ещё я буду молиться, чтобы с вами ничего не случилось, герр дю Шатле. Чтобы вы после боя с этими подонками были целы, невредимы и полны сил, — Магда бросила на Роланда многообещающий взгляд. — Вы добрый, щедрый, ласковый, и знаете, как доставить наслаждение женщине. Мне с вами очень хорошо. Когда мы вместе, я чувствую, что улетаю на небеса…

— Das ist Fantastisch! — произнёс я, глядя на гордо приосанившегося Роланда.

Ну а что ещё я мог сказать в такой ситуации в Германии, пусть даже и XII века? В это время Магду позвал отец, и она убежала. Роланд бросил грозный взгляд на слуг:

— О том, что сейчас слышали, не болтать ни единой живой душе! Девушка доверила вам свою тайну! Это понятно?

— Господин! — Ульрих молитвенно сложил свои похожие на небольшие лопаты ладони. — Мы не скажем про это даже на исповеди! Брат вообще болтать не любитель, и я клянусь молчать! Верно, Эрих?

— Никому! — подтвердил другой близнец, осеняя себя крестным знамением. — Дядюшка Курт научил нас, что такое честь дамы!

В это время к нам подошёл хозяин таверны.

— Здравствуйте, благородные господа, — поприветствовал нас Клаус. — Сказал бы «вечер добрый», да не получается. Вижу, дочка вам всё рассказала?

— Как и вам, — кивнул я. — Поэтому в «Зелёном Рыцаре» кроме вашей семьи никого?

— Ну да! — со вздохом подтвердил Клаус. — Посетителей я спровадил, ворота запер, слуг и вышибал отпустил по домам. Они же нанимались не драться с целой шайкой разбойников. Да и я не воин, а простой трактирщик. Мне надо дочек выдать замуж, да малыша Арни вырастить, чтобы мог принять дело. Без меня кто о них позаботится? Да и жену неохота оставлять вдовой. А этот Репейник — настоящий головорез, и шайку себе набрал из отборных подонков, такие ни перед чем не остановятся.

— Сколько их? — деловито поинтересовался Роланд.

— Десятка два, — снова вздохнул трактирщик. — Правда, настоящих воинов только двое. Телохранители Репейника — кнехт, выгнанный из дружины какого-то рыцаря за пьянство, и бывший наёмник — этого выкинули из отряда за утаивание добычи при дележе. Остальные — просто сброд, но железом махать умеют. Из доспехов только у Репейника и его телохранителей есть кольчуги, нагрудники и открытые шлемы. Остальные в коже.

— В коже? Против доспешных рыцарей? — я повернулся к другу. — Роланд, нас не уважают!

— Будем наказывать! — пожал плечами Роланд.

Как у него всё легко-то! По пять рыл на брата, если трактирщик не ошибся в своих расчётах. А с другой стороны, доспехи у нас благодаря Карлу явно лучше, оружие скорее всего тоже, есть четыре арбалета… С во́ротами, правда, лишь два, но близнецы парни здоровые, взводить их им не в труд. В общем, есть чем удивить врагов, которые если и имеют какую-то информацию о нашем вооружении, то устаревшую — о том, что у нас отобрали в замке при аресте. Так что, не будь у противника такого численного превосходства, я бы не сильно беспокоился о предстоящей драке. А так, пока будешь отмахиваться от четверых, пятый незаметно подберётся и ткнёт железкой в уязвимое место. Эх, жаль, Бернард уехал! Нам бы сейчас очень пригодились его монахи-секьюрити, особенно брат Теодоз!

— А вы с семьёй куда денетесь? — снова обратился я к трактирщику.

— С позволения Вашей Милости, запрёмся в подвале. Мы уже перенесли туда всё ценное. Дверь там крепкая, дубовая, высадить её очень трудно, а ежели подпереть, так совсем невозможно. Топорами рубить — сутки надо провозиться. Да и не размахнёшься там особо. Отсидимся. А в ваше дело нам ввязываться просто неприлично.

— Понимаю, — заметил я, после некоторого раздумья. — Это не ваша драка. А вы не боитесь, что этот Репейник подожжёт таверну, чтобы до нас добраться?

— Не посмеет! — убеждённо заявил трактирщик. — От такого весь город сгореть может, тут никакие взятки не помогут. Горожане поджога не спустят, да и стража не станет закрывать глаза, у них ведь тоже дома в городе. Схватят и вздёрнут сразу. Это если повезёт. За поджог могут и на кол посадить.

— Немного успокаивает, — пробормотал я. — Тогда не спрячете ли вы в подвале наши вещи? Не хочется, чтобы они пострадали или пропали.

Я кивнул на сложенные аккуратной кучей мешки, корзины и сумки. А особенно не хочется, чтобы пострадали хрусталь и стекло. Да и фляги жалко. Впрочем, трактирщик ожидаемо согласился, и все наши вещи, кроме оружия, были перенесены в подвал. Между делом я сторговал у Клауса пару кувшинов оливкового масла и два десятка небольших горшков, которые близнецы по моему приказу заполнили золой из потухшего очага. Масло из кувшинов они разлили перед дверью главного входа в таверну внутри, и так же у чёрного хода. План битвы начал вырисовываться.

Затем трактирщик с семейством заперлись в подвале, и мы остались вчетвером. Смотрю на ребят — никакого страха! Близнецы в радостном возбуждении от приближающейся драки. Когда тебе шестнадцать, и ты ещё не бывал в бою, просто не веришь, что тебя могут убить. Роланд постарше, и кое-что уже видел, хотя не сказать, что его боевой опыт велик. Держится абсолютно спокойно.

Вообще-то, самым разумным было бы свалить из таверны и вообще из города, не дожидаясь прихода бандитов. Но если я предложу такое ребятам — перестанут уважать. В этом времени многие дорожат не только шкурой, но и честью, и последнее часто бывает важнее. Да и мои планы в этом городе накроются, и на самогонный аппарат, и на другие вещи.

Нет уж, какого чёрта?! Я и в прежней жизни не бегал от всякой бандитской мрази (потому и попал сюда, на восемьсот лет в прошлое), и теперь не побегу! Пусть этот Репейник от меня бегает! Если жив останется. Значит, остаётся ждать. Солнце уже почти совсем зашло, вряд ли банда Репейника будет терять время.

Осталось только немного похулиганить. Жаль, юмор будущего здесь никто не оценит.

— Двадцать морд, Роланд, — я смотрю на друга, потом на близнецов. — А нас двое. И двое слуг, не бывавших в настоящем бою. А скажут, заметь, все скажут, что нас было четверо.

— Это да, — согласился Роланд. — Но не бежать же от каких-то подонков?! Невместно это добрым шевалье. Потом насмешками со свету сживут.

Да, информация о нашем бегстве рано или поздно распространится среди рыцарского воинства, и сживут в прямом смысле — придётся драться с насмешниками, пока кто-то из них нас не убьёт, что по закону больших чисел выглядит практически неизбежным. А тут хоть какие-то шансы имеются. Особенно если выйдет сразу выпилить главного бандита и его бодигардов.

Я вынул из ножен меч и положил на стол. Накрыл правой ладонью рукоять и взглянул на Роланда:

— Дю Шатле!

Роланд пару мгновений недоуменно смотрел, потом в его взгляде мелькнуло понимание, и он положил ладонь поверх моей:

— Де Лонэ!

Близнецы смотрели во все глаза. Я ободряюще кивнул, и Ульрих, решившись, положил ладонь на ладонь Роланда:

— Эрих!

Второй близнец уже без колебаний положил ладонь на ладонь брата:

— Ульрих!

Ребята явно впечатлены. Пафос сейчас воспринимают серьёзно — время такое.

И я с лёгким придыханием произношу:

— Все друг за друга! И Бог за всех!

А затем мы заняли боевые позиции — уселись за стол, предусмотрительно нацепив поверх доспехов накидки, а на головы надев шлемы. Соглашусь, вид для посетителей таверны слишком уж боевой, кольчуга ещё ладно, но шлемы… Однако в пылу драки придётся дорожить каждой секундой, а тратить время на то, чтобы прикрепить на голову шлем, да ещё затянуть под подбородком ремешок… Без шлема драться было чревато, не хотелось, чтобы удар вражеской железяки раскроил череп.

Мы уселись за столом, на котором стояли плошки с едой и кувшин с вином, которое, впрочем, мы пить не собирались, так как в бой надлежало вступать с трезвой головой. Здесь же стояли ещё четыре небольших горшка, те были наполнены золой. А под столом при помощи пропущенных между досок столешницы верёвок были подвешены взведённые арбалеты. Мы сделали так, чтобы они выдёргивались за секунду, и никакой частью не зацепились за верёвку. При этом в данный момент арбалеты были расположены таким образом, чтобы при самопроизвольном срабатывании под столом болт никого из нас не задел.

Наш стол стоял посередине зала, метрах в десяти от главного входа и примерно на таком же расстоянии от чёрного. Остальные столы мы немного сдвинули к стенам, так, чтобы это не слишком бросалось в глаза и в то же время не мешало ни стрельбе, ни последующему выпаду копьями, которые дожидались своего часа на соседних лавках, прикрытые тряпками.

— Запомните, говорить буду я, — снова напоминаю соратникам, вытирая рукавом стекающий из-под подшлемника пот. — Если, конечно, дело дойдёт до разговоров, в чём я далеко не уверен. Если кинутся сразу — тут же достаём из-под стола арбалеты, выпускаем по болту. Мы с Роландом сразу хватаем копья, а вы швыряете ножи, после чего тоже берётесь за копья и присоединяетесь к нам. Мечи в ход пойдут, когда враг приблизится настолько, что копьями станет действовать несподручно. Доспехи, амуницию на себе хорошо проверили? Всё крепко держится? Смотрите, иначе такая вот мелочь может стоить жизни.

За окном окончательно стемнело, а мы всё так же сидели в тревожном ожидании, изредка прохаживаясь по залу, чтобы размяться. Ещё не хватало вскочить и понять, что ты отсидел ногу, которая вдруг перестала тебя слушаться.

Пока никто из посетителей в дверь не ломился. Ворота были заперты, как бы намекая, что гостиница с рестораном, если можно так выразиться, сегодня не принимают.

Магда говорила, что разбойники заявятся, как только стемнеет, то есть, по идее, это должно было случиться с минуты на минуту. И только я об этом подумал, как…

Показалось или и впрямь за окном в свете луны мелькнули чьи-то тени? Нет, не показалось, что подтвердили и мои близнецы, также заметившие движение за окном. Мы напряглись, готовые действовать. А в следующее мгновение дверь таверны распахнулась и на пороге нарисовался тип с явно бандитской рожей, позади которого маячили ещё несколько фигур, чьи лица в не достающем туда свете масляных светильников, размещённых как на стенах, так и в большой «люстре», представлявшей собой подвешенное к потолку деревянное колесо, разглядеть было немного затруднительно.

В который раз в этой реальности на память пришла крылатая фраза про вечер, который перестаёт быть томным.

— Тю, похоже, птички в клетке, и ждут, пока им оторвут головки, — на плохом французском с кривой ухмылкой на лице произнёс головорез. — Ещё и сынки Карла Хромого здесь. Не повезло дурачкам, припёрлись себе на беду. В доспехах, даже шлемы нацепили, неужто ждали гостей?

Он приподнял левую бровь, как бы изображая удивление. Между ним и темнеющей на полу полосой масла оставалось около метра. Учитывая, что доски не были покрыты краской, масло частично впиталось в дерево. Но не до конца, всё-таки доски были отполированы ногами тысяч бывавших здесь посетителей.

— А вы кто такой и что вам угодно? — как ни в чём ни бывало поинтересовался я, непроизвольно поглаживая чуть шершавый выпуклый бок своего горшка с золой.

— Это Репейник, — шёпотом подсказал Ульрих — слуга Роланда.

Разбойник всё же услышал этот шёпот, и его ухмылка стала ещё шире.

— Я вижу, моя слава бежит впереди меня. Что ж, не буду врать, я действительно Репейник, настоящий хозяин окрестных лесов, и за чью голову граф объявил награду в тридцать безантов.

— То есть вы предлагаете нам вас схватить и сдать властям, чтобы получить тридцать безантов? — поинтересовался я с совершенно серьёзным выражением лица.

Репейник от души расхохотался. Похоже, настроение у него сегодня было неплохим. Что ж, постараемся ему его испортить.

— Да-а, давно я так не веселился, — отсмеявшись, покачал головой Репейник и его лицо тут же приняло серьёзное, даже, я бы сказал, хищное выражение. — Ладно, посмеялись и хватит. Эй, ребята!

Он, не поворачиваясь назад и не сводя с меня взгляда чуть прищуренных глаза, сделал знак рукой. Те переступили порог, набиваясь в зал. Я насчитал двадцать… Нет, двадцать один соперник. Ого, и впрямь небольшая армия. И нас четверо… Но зато хорошо вооружённых и доспешных, в отличие от противников. Только двое, вставшие по бокам от главаря, по виду похожи на бывалых воинов. Именно про них, похоже, упоминал трактирщик, говоря, что в телохранителях у Репейника бывшие кнехт и наёмник.

— Убейте их!

Репейник вытянул руку с наставленным прямо, как мне показалось, в мой лоб указательным пальцем с обкусанным ногтем, а в следующее мгновение вся его банда с рёвом рванула вперёд. Ещё миг спустя в потолок по ходу их движения полетели горшки с золой, которые на мгновение сбили нападавших с толку, особенно когда сверху на них вместе с глиняными осколками посыпалась зола, попадая в глаза и нос. К тому времени парочка разбойников уже успела поскользнуться на масле и растянуться на полу. И ещё зола не успела осесть вниз, как навстречу врагам полетели четыре выпущенных из арбалета болта. Два из них угодили в одного из телохранителей Репейника. Тот уже был не боец. Даже, я бы сказал, не жилец. Ещё один болт попал точно в грудь бородатому головорезу, и он удивлённо косился вниз, на торчащее из своего кожаного нагрудника древко. Четвёртый болт пробил плечо худому, жилистому головорезу, тот с воем закрутился на месте волчком.

Пока бандиты прокашливались и промаргивались от засыпавшей их золы, а упавшие пытались подняться, скользя на масляном полу, мы с Роландом успели быстро взвести модернизированные арбалеты и выстрелить снова. Близнецы отстали от нас на какое-то мгновение, у них то арбалеты не переделаны. Но парни сильные, справились со взводом и без воротов. Все выстрелы оказались результативными. Ещё минус четверо.

Затем близнецы синхронно бросили метательные ножи, а мы с Роландом уже хватали с лавок укрытые тряпьём копья. Мгновением спустя к нам присоединились Эрих и Ульрих, чьи метательные ножи вырвали из рядов нападавших ещё парочку головорезов.

Моё копьё первым вошло в живот бородатому и лысому здоровяку, что был сам себя шире, а в его огромной лапище был зажат казавшийся чуть ли не игрушечным топор на длинной рукояти. Натуральный викинг! Остриё копья выскочило из его спины и слегка замедлило движение противника, но он всё равно шёл вперёд, нанизываясь на древко, как бабочка на иголку, с перекошенным от ярости лицом и занесённым для удара топором. Ещё мгновение — и лезвие опустится на мою голову, так что я предпочёл выпустить копьё и отступить на шаг, одновременно выхватывая из ножен меч, выкованный Форжероном для рыцаря из Монферрана но доставшегося мне бесплатно. И в тот самый миг, когда лезвие топора уже опускалось мне на голову и, я был уверен, оно бы прорубило и шлем, я сделал лёгкий шаг влево, одновременно перерубая руку «викинга» чуть выше запястья.

Отсёк напрочь, всё-таки хороший меч, лучезапястные суставы рубит как ветки. Лысый, который всё ещё почему-то стоял на ногах, был уже не боец, и я переключился на одного из телохранителей Репейника — второго серьёзно подранил метательный нож кого-то из братьев.

Тот действовал мечом, но его лезвие было короче моего сантиметров на десять, что давало бы мне некоторое преимущество при выпаде. Правда, в руках у нас были не шпаги, а соперник попался мастеровитый, ну да другого ожидать от опытного воина было бы глупо. Он обрушил на меня град рубящих и секущих ударов¸ и пока мне приходилось только защищаться, понемногу отступая назад. Эх, вот щит бы не помешал, на него я мог бы принимать удары и попытаться организовать контратакующее действия. Но вооружиться щитом я бы попросту не успел, слишком стремительно развивались события.

Зато у меня на поясе чуть правее пряжки в ножнах висел нож, и я, скорее, машинально, чем осознанно, потянулся за ним. Извлёк из ножен, отводя своим клинком в сторону клинок соперника, и в тот же миг сделал шаг вперёд, махнув левой рукой с зажатым в ней ножом. Лезвие вспороло шею бойца, тот замер, затем приложил к горлу пальцы не обременённой рукоятью меча руки, и те мгновенно окрасились тёмно-алым. Он попытался что сказать, глядя на меня с какой-то детской обидой, но из его рта послышалось лишь бульканье, сопровождавшееся появлением кровавых пузырей. Затем меч выпал из его руки, а колени соперника подогнулись. Добивать я его не стал, посчитав уже без пяти минут покойником. Да какие там пять минут — минуты не пройдёт, думаю, как душа бедолаги отправится восвояси.

Между тем у меня появилась возможность оценить обстановку. Из боя выбыло уже с десяток врагов: кто-то из них лежал на полу без признаков жизнь, а кто-то стонал и делал попытки отползти в сторону. Роланд и близнецы на удивление были ещё живы, хотя у Ульриха левый рукав и темнел от крови и, похоже, не чужой. Но он пока стоически отбивался мечом сразу от двух негодяев. Отцовский боевой молот, тот самый, который Карл унёс из дядюшкиной мастерской в Безансоне, а сегодня подаренный сыну, и которым Ульрих уже успел расплющить башку одному из бандитов, парень, наверное, выронил из-за ранения. Один из его противников размахивал окованной железом с выпуклыми шипами дубиной, а второй пытался дотянуться до Ульриха остриём чем-то, напоминающим дротик. Как раз в этот момент он изловчился и кольнул Ульриха в бок, целясь в стык между пластинами нагрудника. Кольнул сильно и, хотя кольчуга не позволила металлу войти в тело, парень невольно скривился. Наверняка будет кровоподтёк. А в следующее мгновение на его голову опустилась бы палица, не окажись я проворнее. Обладателю окованной железом дубины я вогнал меч в левый бок и, не дожидаясь, когда тот свалится на залитый кровью пол, выдернул лезвие, вышедшее из плоти с каким-то хлюпающим звуком, тут же направляя его в сторону мужичонки с дротиком. Тот резво отпрыгнул, направляя острие дротика в мою сторону, но я с лёгкостью перерубил тонкое древко. А затем, не дожидаясь, когда оппонент воспользуется висящим на боку топориком, который, думаю, можно было успешно метать во врага, а не только рубить, зарядил тому ногой в пах. Когда же мужичонка сложился пополам, кляня на немецком Богородицу и присных её, я рубанул его вдоль спины. Наверное, перерубил позвоночник, так как страдалец упал ничком и не мог более шевельнуться, лишь косясь на меня одним помаргивающим глазом.

Но диагнозы пусть ставят врачи и прочие костоправы, а мне этим заниматься некогда. Вон и Роланду приходится отбиваться от двоих, на пару со скособочившимся Ульрихом спешим ему на помощь. Нападения сзади разбойники не ожидают, и вот свеженькие парочка трупов у наших ног.

Ого, врагов-то осталось меньше десятка, считай, по два на брата. Не успел я оценить обстановку, как мощный удар в спину придал мне ускорение. Я чудом удержался на ногах, а едва обернулся, чтобы понять, что вообще случилось, как увидел перед собой вооружённого секирой на укороченной рукояти Репейника. Похоже, этой самой секирой мне и прилетело по спине. Не будь на мне кольчуги со смягчившим удар гамбезоном — лежал бы сейчас рядом с обладателем дротика с так же перерубленным позвоночником.

— Французская свинья, я убью тебя! — прорычал на немецком Репейник, снова занося свою секиру.

Это и я, почти не зная немецкого, понимаю. Как и прозвучавшее следом: «Die verfluchte franzosen!», то есть «Проклятые французы!». Как говорил… точнее, скажет Шерлок Холмс: «Немецкий язык грубоват, но всё же по выразительности один из первых в Европе!»

В следующие примерно полминуты пришлось подвигаться, уворачиваясь и парируя удары. Это в кино враги дерутся минут по десять-пятнадцать, доставляя зрителю эстетическое наслаждение, в жизни всё гораздо прозаичнее и скоротечнее. Так и в этот раз, достаточно прозаично подсуетился мой слуга, в чьи непосредственные обязанности входит защита своего сюзерена. Топором в правой руке он перерубил древко секиры Репейника, хоть и окованное железом (ну и сила у этого парня!), и в следующий миг табурет, который держал в левой руке, опустил на голову Репейнику. Тот, охнув, тут осел на пол.

— Ребята, Репейника убили! — завопил один из головорезов.

Вряд ли Репейник был мёртв, думаю, просто находился в отключке, однако, решив, что они потеряли своего командира и видя, что зайцы, на которых они пришли поохотиться, превратились в медведей, оставшиеся решили, что настало время делать ноги. Что и принялись реализовывать на практике. Правда, уйти удалось не всем, ещё парочку мы прикололи в дверях. А оставшихся преследовать не стали, в потёмках можно словить случайный удар, и так ясно, что эти уцелевшие вряд ли вернутся, чтобы доделать начатое.

Мы стояли, разглядывая друг друга и тяжело дыша. Я стащил с головы осточертевший шлем, пот с меня лил просто градом, казалось, даже кольчугу можно отжать, как тряпку.

Перепачканные в крови, мы походили на каких-то словно выбравшихся из преисподней демонов.

— Кто-то серьёзно ранен? — хрипло спросил я.

— Вроде нет, — ощупывая себя, ответил Роланд.

Когда мы избавились от амуниции и осмотрели друг друга, оказалось, что нам удалось отделать лёгкими порезами и синяками. Это было намного лучше, чем я предполагал перед началом боя, я бы даже назвал это своего рода чудом. Не успел об этом подумать, как Роланд изрёк:

— Думаю, Святой Януарий сегодня был на нашей стороне!

— Ну и мы кое-чего стоили, — добавил я, помигивая близнецам, которые тут же ответили широкими улыбками. — А вы, ребята, настоящие слуги рыцарей! И если покажете себя так же хорошо в дальнейшем, то точно станете оруженосцами. Мы попросим у нашего сюзерена, графа Гильома, этой чести для вас! Верно, Роланд?

— Если будут достойны нобилитации, то почему нет? — кивнул друг. — А там и рыцарем можно стать. Если отличитесь.

Парни от этих слов просто расцвели, и казалось были готовы снова сразиться ещё с сотней разбойников каждый.

— А с этим что? — спросил Роланд, носком сапога касаясь лежащего на полу без движенья Репейника.

Я присел на корточки, коснулся двумя пальцами шеи. Жилка слабо, но билась.

— Жить будет, — констатировал я. — А ты здорово его приложил, Эрих.

Я не думал, что можно улыбаться ещё шире, но парню это удалось. Если бы не размазанная по лицу кровь, то мы бы увидели на его щеках проступивший бы румянец.

А тут и хозяин таверны нарисовался со своими домочадцами.

— Живы?!

— Живы, Клаус, а вот нашим врагам не поздоровилось. Извините за небольшой погром, но мы старались, чтобы мебель не сильно пострадала. А вот кровь оттирать с пола придётся долго… И да, есть у вас моток хорошей верёвки?

Пять минут спустя надёжно связанный по рукам и ногам Репейник сидел, привалившись спиной к стене и страдальчески морщился от боли в голове. Да уж, сотрясение мозга — вещь неприятная, представляю, как его мутит. Да и последствия могут быть разными, сказать через несколько месяцев, а то и лет. Правда, не уверен, что Репейник эти несколько лет протянет, по идее его ждёт виселица.

Всё успокоилось только к утру. Пока я штопал раны своим соратникам и накладывал примочки, сын Клауса сбегал в замок, откуда заявилась стража во главе с недовольными ландфогтом Труллем и Баварцем, слегка охреневшими при виде сваленных во дворе трупов — дочки и жена трактирщика уже вовсю намывали полы. Глядя же на меня, Трулль пораздувал ноздри, но ничего такого не сказал, а попросил объяснить, что здесь произошло. После моего рассказа были допрошены близнецы.

К утру трупы были вывезены на телеге, пленённый Репейник и несколько оставшихся в живых, но получивших раны разной тяжести его соратников отправились в замок на другой телеге. Прежде чем попрощаться, я поинтересовался у Трулля, правда ли, что за голову главаря шайки графом обещана награда в тридцать безантов? На что ландфогт крякнул, отводя взгляд:

— Да, вроде бы господин граф говорил что-то такое, но вроде бы нигде такое задокументировано не было.

— Эх, жаль, уплывают тридцать безантов! Впрочем, — я пристально взглянул в глаза ландфогту, — мессер Трулль, я надеюсь, этот Репейник и его схваченные сообщники никуда не уплывут от виселицы? Как и те, кто успел сбежать? А то не хочется мне огорчать графа фон Саарбрюккен, с которым я непременно встречусь по пути в Святую землю, рассказами о разгуле преступности в его владениях, и о безнаказанности злодеев.

Ух, как ландфогт на меня зыркнул! Но сразу сменил выражение лица на почтительное, наклонив голову.

— Не беспокойтесь, герр дэ Лонэ. Завтра же все уцелевшие негодяи будут схвачены, а послезавтра вся шайка, во главе с Репейником, будет болтаться на виселице. Я давно за ними охотился, и рад что теперь удастся искоренить это зло!

Ну всё, теперь Репейника и его шайку можно считать покойниками. После моих намёков Трулль кровно заинтересован в том, чтобы Репейник сотоварищи никогда и ничего не рассказали ни графу и никому другому о своих тайных и небескорыстных отношениях с ландфогтом, стражниками и судьями штадтгерихта. Так что, после завтра Репейник и оставшаяся часть его банды повиснут «высоко и сразу», как сейчас говорят, и отправятся на небеса. Впрочем, с их грехами райские кущи им точно не светят, а вот в альтернативном месте наверно уже разогревают сковородки….

Интересно, Пфефферкорн отмажется? Скорее всего. Доказательств-то против него не будет, кроме слов Репейника. Сколько Трулль слупит с ростовщика за то, чтобы тот остался в стороне? Те же пять безантов, заплаченные Пфефферкорном Репейнику за нас, или все тридцать (правда, не сребреников), как награда за Репейника, наверняка уже положенная ландфогтом в карман. Это не считая денег и ценностей в бандитских ухоронках, местонахождение которых подручные Трулля наверняка выпытают у преступников, и львиная доля которых попадёт в его лапки. Похоже, он компенсирует себе все потери от будущего штрафа церковному суду за неуважение к папской булле, может и в плюсе останется.

Судя по прояснившемуся лицу ландфогта, ему в голову пришли схожие мысли. Всё же дураков на такие должности ставят редко. Наверное, уже сочиняет письмо графу Симону о своих успехах в борьбе с преступностью и о поимке неуловимого Репейника и его шайки. Исключительно трудами и проницательностью ландфогта Трулля и руками его стражников. Какай Симон де Лонэ? Какой Роланд дю Шатле? Не, не слыхали. Будет смешно, если Трулль за это получит вожделенный герб. Про награждение непричастных ведь не XX веке придумали. Хотя, наказывать после завтра будут отнюдь не невиновных. И этого довольно.

Ну а нас с Роландом и близнецами позвали наконец-то мыться к установленной на другой стороне двора бадье с тёплой водой, а то до этого только ополоснули наскоро лицо и руки.

Пока мылись — прибежали Карл Комо́ с женой и старшими детьми, за которыми сбегал младший сын трактирщика. Охи, ахи (это со стороны Гертруды, мол, в поход выйти не успели, а уже едва не погибли), сдержанная похвала отца, зависть младших братьев… Эрих с Ульрихом чувствовали себя настоящими героями, ну так они таковыми и были. Если бы не помощь близнецов — вряд ли мы с Роландом встретили этот рассвет.

После помывки я вновь наложил мазь на раны. Одежду, где можно было, жена и дочери трактирщика застирали от крови, а что-то пришлось выбросить. Главное, что кольчуга и оружие были в порядке, мы их, отмыв от крови, смазали маслом, дабы предотвратить появление ржавчины.

Перед тем, как отправиться на боковую — вечер и ночка выдались для всех нас нелёгкими, так что глаза у всех слипались — я попросил Магду нашить на рубахи всех четверых карманы, по две штуки по бокам. И чтобы сверху за неимением молнии они просто стягивались кожаным шнурком. Сунул ей пяток денье, девица с радостью согласилась всё сделать в лучшем виде. После чего наконец-то присоединился к товарищам, которые уже сопели на своих тюфяках.

[1] Штадтгерихт — городской суд в средневековой Германии.