Крестоносец

Глава IX

Вот уже второй день я сижу в одиночной камере, а моя левая нога прикована цепью к вмурованному в стену кольцу. Голова сегодня уже почти не болит. Не то что вчера, когда я очнулся не знаю сколько времени спустя после неудавшегося побега. Моего неудавшегося, Роланд, надеюсь, всё же сумел удрать.

Дела же мои, похоже, складываются хреново. Судя по намёкам Баварца, который проведал меня сегодня утром, местные на меня определённо обиделись. И Трулль, и брат Енох, и стражники во главе с тем же Баварцем, которого я ещё и унизил перед подчинёнными и начальством, обезоружив и связав. Правда, стражники и даже их начальник — народ подневольный и сами ничего не решают, хотя организовать узнику кучу мелких неприятностей вполне могут.

А вот Трулль и Енох — это уже серьёзно. И даже не скажешь так сразу, кто из них опаснее. Ландфогт в отсутствие графа официально первый человек в Саарбрюккенской округе, его слово тут формально главное. Может по желанию и казнить и миловать всех, кого захочет, имеет такое право. Ну, почти всех. Графских вассалов может судить только их курия, во главе с самим графом или тем, кого он для этого назначит, а ещё представитель императора, но это только за государственные преступления. Духовенство подлежит церковному суду у своего непосредственного начальства, которым для Еноха является епископ Меца, в диоцезию которого входит Саарбрюккен, а также кардинал-дьякон Санта-Мария-ин-Космедин, Этьен де Бар. Между прочим, племянник Папы Калликста II, сидевшего на Римском Престоле больше двух десятков лет назад. Кстати, реально он большую часть своего понтификата находился в изгнании, ну примерно как нынешний Евгений. Да и вообще, должность свою занимал всего пять лет. Но племяшу успел пожаловать кардинальскую шапку, да ещё и пристроить на весьма тёплое место епископа в Меце. Не самое высокое в церковной иерархии, но фишка в том, что епископ Меца по совместительству является графом этого самого Меца! При том что город — столица герцогов Лотарингских. Интересно, как они там уживаются? Не иначе как пауки в банке. Хотя такая феодальная путаница по нынешним временам дело довольно обычное, достаточно вспомнить архиепископа Парижского, Преосвященного Теобальда, владеющего частью столицы короля Франции. Сам Этьен де Бар из весьма знатного рода, имеющего большие связи в Лотарингии и Бургундии, с ним считаются и в Риме, и в Империи. Откуда я это знаю? Да от Бернара, конечно. Общались и в дороге, и в Клерво, вот Его Преподобие и просветил в французских, имперских и римских раскладах, за что ему отдельное спасибо. Знаю уже столько, что готов приступить к написанию докторской или как минимум кандидатской по раннему средневековью.

Теперь становится понятно, почему монашек был так самоуверен. Даже на папскую буллу фактически наплевал. Простой монах, пусть он и духовник графа, далеко не самой значительной фигуры в масштабе Империи, на такое вряд ли осмелится. Если только не чувствует за своей спиной сильную поддержку. А качестве «крыши» у него почти несомненно епископ Меца. Это ведь ему подчинено всё духовенство в Саарбрюккене, а уж графский духовник вряд ли остался без внимания Его Высокопреосвященства Этьена де Бара. Если бы Енох не устраивал епископа-кардинала, то вряд ли бы остался в замке. Диоцезия немаленькая, переведут в другое место, не пикнет, как-никак церковники — народ дисциплинированный.

Если за монахом стоит епископ, то становится понятно отношение к Еноху окружающих в замке, начиная с Трулля. Так-то ландфогт в средневековой неофициальной «табели о рангах» стоит выше графского духовника, и довольно сильно выше. Особенно когда хозяин окрестных мест в отъезде. Тем более что эту должность часто занимают дворяне. Не из важных, конечно, всякие младшие сыновья и прочая безземельная босота, вроде нас с Роландом, невесело усмехнулся я про себя.

Вот только Трулль к благородным явно не относится, иначе его бы здешние называли не просто «господин Трулль», а «господин фон Трулль». В средневековье с этикетом строго, за неуважительное наименование благородного, а тем более облечённого властью, простолюдин может запросто плетей получить, а то и пеньковую верёвку на шею. Впрочем, и дворянину за непочтительное отношение к более знатному аристократу тоже грозят неприятности, от выпиливания на поединке (причём не обязательно с оскорблённым вельможей — может не снизойти до какой-то дворянской мелкоты и выставить своих людей), до войны, что между феодалами сейчас обычное дело, с тем же выпиливанием (если не повезёт), но уже в бою, и отъёмом всего нажитого непосильным трудом, неважно, своим или предков. Но это, конечно, касается лишь владеющих землёй. Про монархов с членами их семей и говорить нечего. Оскорбление Величества — одно из самых тяжких преступлений ещё с времён Древнего Рима, за это голова с плеч без вопросов. Или всё та же пеньковая верёвка. Разве что, при исключительном везении (очень влиятельная родня, или ещё какая высшая политика) могут объявить сумасшедшим, законопатив пожизненно в монастырскую темницу, где монахи будут «лечить» несчастного не самыми гуманными способами.

Ладно, это всё дела знати, а Трулль птица куда боле низкого полёта… Хм, а не в этом ли дело? Многие министериалы[1] за верную службу награждаются своими господами дворянским гербом, а вот Трулль как-то не сподобился. Хотя, у меня такое чувство, служит давно. Уж не поэтому ли у него морда такая… не слишком довольная жизнью, что ли? Не на этом ли его подцепил брат Енох? А что, вполне может быть. Иначе трудно понять, с чего бы ландфогт, ещё не увидев меня, был заранее настроен на обвинение и казнь, да ещё радостно соглашался со всем бредом монаха.

Желание получить долю наших с Роландом пожитков, хоть и львиную? Нет, смешно. Не стал бы он мараться из-за такой мелочи, тем более что про зашитые в одежду безанты Трулль не знал. Опять же, ему и с графом пришлось бы делиться, чтоб тот закрыл глаза на такое «правосудие». Подозреваю, что королевского перстня, который Вагнер объявил украденным у дядюшки, крысёныш и не понюхает. Трулль и монах быстро объяснят ему, то «делиться надо». Если уже не объяснили. Министериалу недворянского звания, хоть и поставленному ландфогтом, такая цацка тоже не по чину, а вот на графской руке будет в самый раз.

А графское покровительство в случае моей казни Труллю понадобится. Хоть он и вправе казнить и миловать, ни у кого не спрашивая позволения (кроме графа, когда тот на месте), но есть некоторые нюансы. Казнь рыцаря, пусть и из другой страны, втайне не оставишь. Это событие прогремит на всю округу. Развлечений у людей в эти времена мало, интересные новости бывают нечасто, так что обсуждать будут много, охотно и со вкусом. А вот это для ландфогта совсем не айс, как выражается молодёжь из моего времени. То есть из времени Семёна Делоне, в том числе и моя дочка, которую вряд ли я когда ещё увижу. Общество сейчас насквозь сословное, благородные держат шишку, и всяк сверчок должен знать свой шесток. Не думаю, что окрестным дворянам, как вассалам графа, так и прочим, понравится казнь собрата по сословию, даже и какого-то никому неизвестного проезжего француза, по приговору низкорожденного министериала. Нехороший прецедент, знаете ли. Сегодня Трулль казнит Симона де Лонэ, завтра ещё какой-то плебей потянет на плаху по своему желанию уже местного Карла-Фридриха-Иеронима фон Мюнхгаузена, условно говоря. А это уже потрясение основ!

Нет, на какого-то французика им плевать, не стоит обольщаться. Но за свои права и привилегии благородные в это время стоят дружно. Сословный интерес, он такой сословный… До времён, когда короли хоть герцогов и принцев начнут по своему усмотрению гноить по Бастилиям с Тауэрами, и отправлять на эшафот, а аристократы будут только утираться, ещё века три как минимум. Так что Труллю вполне могут выкатить предъяву, и не одну.

Тем более что ландфогта не назовёшь душой общества, и врагов за время своей службы он несомненно заимел немало, в том числе наверняка и среди дворян, которые рады будут припомнить ему все косяки. Тут и позорная для дворянского сословия (а не только лично для Симона де Лонэ) казнь через повешенье. Хотя со стороны ландфогта это могло быть просто запугиванием, в расчёте на дворянские заморочки, а прояви я готовность «сотрудничать со следствием», мог бы «милостиво» заменить петлю более благородным топором, а то и совсем аристократическим мечом. Тот же Баварец, судя по его готовности поработать в пыточной, наверняка смог бы оттяпать мне голову так, что я почувствовал бы только «лёгкую прохладу на шее», как говорили в средневековье про искусных палачей, хотя никто из их клиентов не смог это подтвердить.

Другим серьезным косяком Трулля могут объявить отсутствие на суде шеффенов[2]. Нет, по закону он может судить и без них, но «по обычаю» присутствие шеффенов весьма желательно, особенно когда судят дворян. Это я тоже выяснил у аббата Клерво, который, зная, что нам предстоит путь через германские земли, рассказал кое-что о немецких порядках.

Вот только для Трулля в нашем случае присутствие шеффенов было бы совсем нежелательно. Не знаю, смог бы он набрать достаточно дворян, которые по его указке осудили бы на казнь двух рыцарей-крестоносцев, на основании таких хлипких «доказательств», как слова Вагнера. Сколько-то серьёзного допроса хватило бы, чтобы этот тип так увяз в своей лжи, что уже никакая изобретательность не помогла бы ему выбраться оттуда с честью. Ведь монастырь Клерво не дальний свет, и послать туда справиться о Симоне де Лонэ и правдивости его слов невелик труд. Это даже не касаясь личности самого, с позволения сказать, «истца». Что-то совсем не верится в то, что этот крысёныш и его дядюшка имели хорошую репутацию даже в родных местах. Знатным происхождением они похвастать явно не могут, судя по фамилии покойного дядюшки Шульца, его предки выбились из деревенских старост[3], да и потомок каретников Вагнер[4] вряд ли знатнее. Богатства тоже нет, иначе не занялись бы дядюшка с племянничком разбоем на большой дороге. Были бы у них средства на нормальную рыцарскую экипировку — поступили бы в дружину какого-нибудь графа или герцога, и могли бы грабить на вполне законных основаниях, учитывая, что войн, как внешних, так и междоусобных, сейчас хватает. И я уверен, что не после встречи со мной и Роландом Шульц и Вагнер впервые вступили на тропу криминала. Наверняка промышляли они грязными делишками и до того, как судьба свела их с нами. И если даже никто их не поймал и не доказал вину, то слухи должны были ходить.

Так что мнения среди шеффенов должны были как минимум разделиться, особенно когда стало бы известно о булле Папы. Но если бы Трулль и добился как-то обвинительного приговора, например, поделившись нашим имуществом (хотя, что тогда досталось бы ему самому, Вагнеру и монаху, если, конечно, тот в доле, а не работает «за идею»), утаить дурнопахнущие подробности от дворянской «общественности» окрестных земель, однозначно не удалось бы. Кто-то непременно проболтался бы. Как говорят (или скажут?) в этих местах: «что знают двое — то знает свинья», а с шеффенами в курсе этого дела было бы значительно больше двоих. А там и до Клерво дошло бы, графство Люксембург недалеко от Саара. А учитывая связи тамошнего аббата и главы Ордена цистерцианцев, быстро узнали бы и во Франции. И долго ли из Парижа отправить гонца в армию?

Гильом Молодой по-любому должен будет возмутиться казнью своего вассала, да ещё идущего с ним в поход, и нажаловаться своему столь же молодому сюзерену, выкатив конкретную предъяву графу фон Саарбрюккену за беспредел его людей, даже не соизволивших известить его, Гильома, об аресте его человека. Людовик, которому скорее всего ещё не приелись «Салат крестоносца» с соусом «клервез», и который вряд ли забыл изобретателя, пожалованного перстнем с королевской руки, видимо, поддержит возмущение своего вассала и обратится к своему царственному брату, кайзеру Конраду. Ну а Конрад начнёт задавать неприятные вопросы моему тёзке, графу Симону. А крайним в этой истории окажется ландфогт.

Нет, через какое-то время, понятно, всё устаканится. Не будем себе льстить, не такая уж я крупная фигура чтобы из-за меня случился конфликт между странами. Людовик и Гильом получат какие-то плюшки от Конрада и Симона. Конрад что-то поимеет с графа фон Саарбрюккена. И царственные особы, а также мой сюзерен, забудут про Симона де Лонэ, словно бы его и не было. Не повезло молодому шевалье, бывает… Мало ли таких гибнет от разных причин? На всё воля Божья.

А вот граф Симон вряд ли забудет виновника своих проблем, и будет достаточно жёстко иметь Труллю мозги вопросом: «А на хрена ты меня в это втравил?». Тут и королевского перстня для оправдания может не хватить. А это вполне может кончиться для накосячившего министериала понижением в должности. Скажем, изгнанием на конюшню, навоз из-под лошадей выгребать. Что для привыкшего к власти ландфогта хуже я не знаю чего. Ещё и придётся терпеть насмешки и издевательства бывших подчинённых, которые уж точно не откажутся пнуть того, перед кем вчера сгибались в дугу. Недаром Трулль не стал нас допрашивать сразу. Не иначе, прикидывал хрен к носу и искал оптимальное решение. Пока брат Енох, видимо, не сделал ему предложение, от которого ландфогт не смог отказаться. Да скорее всего и не хотел.

А предложил монах Труллю, судя по всему, заменить банальное повешенье по обвинению в разбое, на яркое во всех смыслах шоу с подсветкой под названием «Наказание прислужника Аццкого Сотоны за Чёрное колдунство, или Торжество Веры». Что бы с этого поимел Трулль? Да немало. Прежде всего, заткнул бы рты своим недоброжелателям из местных, особенно дворян. Одно дело — возмущаться судом не по понятиям и казнью рыцаря по сомнительному обвинению в разбое, и совсем другое — выражать недовольство осуждением и сожжением страшного колдуна, продавшего душу Врагу Рода Человеческого. За это сами недовольные могут поиметь серьёзные проблемы по церковной линии.

Кроме того, получил бы поддержку не только графского духовника, но и самого епископа Меца. А тот мало что особа влиятельная, так ещё и имеет церковную власть над Саарбрюккенским графством. Вряд ли граф захочет конфликтовать с епископом, во всяком случае без очень веских причин. Тот ведь вполне может Симона фон Саарбрюккена и от церкви отлучить, а это по нынешним временам крайне серьёзно. А то и на всё графство наложит интердикт[5]. И тогда у графа будут большие проблемы уже с собственными подданными. Ему это надо?

А чтобы лично заинтересовать Трулля, Енох вполне мог от имени епископа, обещать ландфогту повышение, то есть вожделенное дворянство. То-то Трулль с таким энтузиазмом поддерживал монаха! Не забываем, что епископ Меца по должности работает ещё и графом в тех местах, и имеет полное право пожаловать дворянским званием кого захочет. Правда, в эти времена к дворянскому гербу должна прилагаться землица, но с этим вряд ли будут проблемы. Наверняка в графстве Мец найдётся полуразрушенная башенка, к которой можно прирезать с полгектара с садом или виноградником, и вот вам вместо обычного министериала Трулля — дворянин фон Трулль! Или де Трулль, если на лотарингский манер. А это совсем другой статус и отношение в обществе, в том числе и среди благородных! Один из них! С собственным феодом! И не беда что хреновеньким. Ландфогт за время службы однозначно нажил деньжат, должность-то хлебная — одни судебные дела сколько должны приносить. Так что, если даже граф Симон даст бывшему министериалу коленом под зад, бедность тому явно не грозит. Да и епископ может взять доказавшего свою верность кадра на службу. Наверняка на землях его графства или епископства найдётся чем поуправлять опытному администратору. Или к родне пристроит. С такими шансами можно рисковать графским неудовольствием и даже потерей должности.

Так, с мотивами Трулля, похоже, разобрались, остаётся монах. Он-то чего так старается пристроить меня на костёр? Никаких счётов между нами быть не может, до доноса крысёныша Вагнера брат Енох и не подозревал о моём существовании. Как и я о его — до первого допроса. Хотя, что тут думать? Выслужиться хочет, подлец! Лавры Великого Инквизитора покоя не дают. Хоть и нет их ещё, ни инквизиторов, ни лавров. Графский духовник, оно вроде и неплохо, но в них можно всю жизнь просидеть. А монашек, похоже, хочет большего. Ведь на борьбе с врагами Бога и Церкви можно неплохо подняться. И даже до иерарха дорасти! Особенно если не слишком заморачиваться с доказательствами. Это с еретиками надо ещё доказывать высказывание вредных идей и прочее в том же духе, а для обвинения в колдовстве вполне сойдут и какие-то травки с мазями да медальон с подозрительной буквой, как в моём случае. Недаром Енох в них так вцепился, инквизитор-энтузиаст хренов! Правда, монашек сильно забегает впереди паровоза. Нет ещё инквизиции как таковой. Хотя сам термин уже известен, но обозначает просто следственные действия по делам подозреваемых в преступлениях против веры.

Я читал когда-то, что ещё при Карле Великом епископов обязали выявлять отклонения, вроде ересей, языческих обрядов и прочего. Действовали они поначалу довольно мягко. Костры начали разжигать в Европе в начале прошлого, XI века. Но в основном против еретиков. Колдуны и ведьмы на них попадали очень редко, и только если использовали освящённые предметы — то есть шли «по статье» за кощунство. Ещё казнили (как правило «традиционными» способами) тех из этой братии, кого ловили на человеческих жертвах или убийствах с целью колдовства. Но таких казнили прежде всего как убийц и соучастников, а колдовство шло довеском, как отягчающее обстоятельство.

Также ещё в Раннее Средневековье запрещалось призывать демонов — за это по римскому закону положено предавать мечу. Правда, тут нужны свидетели, видевшие появление демона и достоверно его описавшие, в нашем с Роландом случае до такого даже Вагнер не додумался. Ещё могут повесить за наведение порчи и причинение колдовством вреда христианам, в виде стихийных бедствий, падежа скота, неурожая и прочего в том же духе. Хотя, казнят за это нечасто, тут, куда вероятнее, добрые соседи расправятся самосудом. За прочие проявления колдовства наказания значительно легче — плети, острижение, покаяние…

Но основное внимание что Церкви, что светских правителей, направлено всё же на еретиков. Вторые даже активнее в их искоренении, вспомнить того же короля Роберта, при котором родилась Урсула. Наверно, так увлёкся истреблением ереси, что не до ведьм было.

Но пока в этом отношении сплошная кустарщина и самодеятельность. Каждый иерарх занимается этим в своей диоцезии в меру своего разумения и желания. Или не занимается. Если ничего не путаю, только через тридцать семь лет, 1184 году, тогдашний Папа Люций III составит инструкцию для епископов, приказав назначить в каждой диоцезии священников и мирян, ответственных за розыск преступных с точки зрения Римской Церкви вещей, и утвердив их штаты и полномочия.

Между прочим, сделает он это под нажимом императора Фридриха Барбароссы, который приравняет ересь к Оскорблению Величества. Ну а что, логично же, Христос ведь Царь Небесный как-никак. Вот это и будет уже официальная Инквизиция. Правда, отдельная для каждого епископа и архиепископа и не связанная с соседями. «Центральный офис» в Риме появится только в 1215 году, при Иннокентии III. А реально централизованную Папскую Инквизицию начнёт насаждать Григорий IX с 1227 года. А в 1233 году он окончательно отберёт Инквизицию у епископов и поручит Ордену Доминиканцев, отец-основатель которого будущий святой Доминик де Гусман ещё и не родился.

Вот тогда и пойдёт реальное файер-шоу по Европе, и полетят клочки по закоулочкам! В Испании, Италии, Германии, и далее по списку. Ну и во Франции конечно, в 1229 году. Правда, только на юге, где случится война с еретиками-альбигойцами. В остальной Франции папские инквизиторы появятся в 1255 году.

Это я точно не доживу. Даже если мне удастся выжить в данной ситуации, которая складывалась для меня далеко не лучшим образом. Между прочим, и у инквизиторов жизнь не всегда была сладкой. И убивали их, и восстания поднимали, и выгоняли. Как в Германии в 1233–1234 годах, когда восставшие аборигены перебили папских инквизиторов, а от самой инквизиции оставили одно воспоминание, записав в летописи: «По милости Божьей Германия была избавлена от гнусного и неслыханного суда». Да, круты дойчи, ничего не скажешь! Хотя сволочи, конечно. Собравшиеся в этом замке уж точно!

Это что, во мне француз заговорил с их традиционной нелюбовью к бошам? Вообще, вся эта будущая инквизиция тоже будет заточена на еретиков. Ведьмами и колдунами они будут заниматься гораздо реже, и обычно без особой жестокости. Например, в XVII веке в Ломбардии инквизиторы как-то арестовали пятнадцать ведьм (в хрониках отметили, что это самый крупный случай в тех местах). И что? Всех сожгли? А вот ничего подобного! Одиннадцать были оправданы и освобождены, одну приговорили к покаянию. Ещё три сами признались, что ведьмы, но и из них ни одну не казнили. И это XVII век, пик охоты за ведьмами и колдунами!

Хотя, конечно, не всем так везло. Баски и в XXI веке вспоминали sorginen — местных ведьм, сожжённых инквизиторами в том же XVII столетии. Правда, бытовала версия, что эти дамы на самом деле пострадали за излишнее свободолюбие, не нравившееся местным мужчинам. Как там было на самом деле — за давностью лет трудно сказать. Но ясно, что к казням колдунов и ведьм инквизиторы имели небольшое отношение, тут в основном отметились светские власти, особо оторвавшиеся с XV века.

Откуда мне всё это известно? Да вспомнилось, благо ситуация, подходящая для таких воспоминаний. Была как-то в Питере выставка пыток лет десять назад. То есть году в 2010-м. Да-да, самая натуральная выставка пыточного оборудования! Очень зрелищная, кстати, организаторы постарались на славу, выглядело всё очень натуралистично, когда мы с Ольгой заглянули в Петропавловку, где она проходила. Ольге стало не по себе, она у меня женщина достаточно традиционных понятий, а вот какая-то девчушка лет восьми, рядом с нами, прямо-таки подвесилась на дыбу, а папуля фотографировал её на телефон. Молодое поколение, закалённое кровищей и расчленёнкой в фильмах и игрушках, похоже, ничем не смутить. Ладно, чем бы дитё ни тешилось, лишь бы в «железную деву»[6] не забиралось. А то одна мазохистка, раза в два с половиной старше той самоуверенной пигалицы, попыталась-таки влезть в «деву». К счастью, дуру успели вытащить, прежде чем её подруга — такая же дура — захлопнула переднюю створку.

Меня все эти девайсы заинтересовали профессионально, как опера. Вместе с инквизиторами, которым большинство экспонатов некогда принадлежало, а некоторые были ими изобретены. Всё же коллеги в каком-то смысле тоже расследованиями занимались. Гид был рад моему интересу и много порассказал о Святой инквизиции и инквизиторах, вот и запомнилось кое-что.

Впрочем, это всё дела будущие. А пока никакой Инквизиции не существует, и это скорее минус, чем плюс. Ведь тот же Енох не связан никакими правилами и регламентами, и по сути может творить всё, что левая пятка захочет. Тем более при поддержке епископа, которую он однозначно получил. Мец не сильно далеко от Саарбрюккена, гонец вполне успел бы обернуться туда и обратно.

Ну не мог какой-то монах сам решить подтереться буллой Папы! Не времена Лютера, в конце концов! Этот Енох рядом с Евгением III даже не вошь, а так — пыль под ногами! А вот Этьен де Бар — это уже совсем другой уровень. Зачем всё это нужно кардиналу-епископу? Да шут его знает! Для меня эти внутрицерковные расклады поистине тёмный лес. Да и Бернар на этот счёт не распространялся. Может, решил набрать очков в глазах других иерархов, показав себя ревнителем веры. А то его ровесники растут, тот же Теобальд в Примасы всей Франции выбился, а он больше четверти века в Меце сидит, на не самой высокой должности. А может, нацелился на Римский Престол после Евгения, кто знает? Как кардинал он вполне вправе выдвинуть свою кандидатуру в Папы. Опять же, семья, связи… Да и пример перед глазами: «Дядюшка смог, а я чем хуже?». Если верна поговорка, что плох тот солдат, что не мечтает стать генералом, то с епископами и Папами такая же история.

Да, если тут и правда закручиваются интриги такого уровня, то попасть в их жернова мне совсем не улыбалось! Разотрут и не заметят, и булла Его Святейшества не поможет. Енох и Трулль подтвердят с самым честным видом, что никакой буллы в глаза не видели, должно быть, Симон де Лонэ её потерял до приезда в Саарбрюккен. Хотя, что мне с игр церковной верхушки? Мне и отношения местных хватит выше крыши. Оно и так было не очень, а после побега станет ещё хуже. И стражников обидел, и начальство местное. Монах, ко всему прочему, похоже, ещё и фанатик. Как он на меня с голыми руками в пыточной кинулся, аки Святой Георгий на дракона! А удар дубинкой в лобешник наверняка стал весьма болезненным не только для организма, но и для самолюбия. Борца с Кознями Ада, будущего Великого Инквизитора, да деревяшкой по кумполу! Теперь он точно верит, что я колдун, не меньше чем в Символ Веры. Переубедить его не отправлять меня на костёр смог бы разве что сам Святой Януарий, явившись к Еноху с отрубленной головой под мышкой, да и то монах, вероятно, будет сомневаться. И поддержка светской власти в лице ландфогта планам монаха на мой счёт однозначно гарантирована. Трулль и раньше был солидарен с Енохом, а теперь ещё и личные мотивы прибавились.

Напасть на него на его же территории, захватить, угрожать, щекотать глотку ножом, связать, в общем втоптать в грязь его административное величие — и всё в присутствии подчинённых! Довелось в прежней жизни общаться с чиновниками и, несмотря на девять без малого веков, разделяющих тех типов и здешнего ландфогта, психология в общем-то та же. Так что Трулль мне тоже ничего не простит. Думаю, если бы не зажигательные планы монаха, меня бы вздёрнули прямо на тех воротах, у которых подонок Вагнер меня подстрелил.

Ну, крысёныш, если только выберусь, беги в другую страну! А лучше на другой континент. Если увижу — сразу отправлю вдогонку за дядюшкой! Хотя, конечно я сглупил тогда. Ладно упустил этого уродца Вольфганга, но на хрена было ему коней и вещи оставлять?! Кто мешал их забрать с собой и по дороге продать хоть по дешёвке каким-нибудь встречным путникам, идущих в сторону от Саарбрюккена? К тому времени как Вагнер пёхом дошлёпал бы до города, мы бы отъехали так далеко, что хрен бы Мюллер и его стражники нас догнали! Да и послали ли бы их? Одно дело — солидный риттер на двух лошадях с навьюченными вещами, словам которого можно поверить, и совсем другое — какой-то мутный тип на своих двоих, из вещей только то, что на нём, и обвиняет без всяких доказательств рыцарей-крестоносцев, которые к тому же уже из графства уехали. А в других владениях приказы саарбрюккенских властей не катят, тут с местной властью договариваться надо. Феодализм, однако! И Роланд не стал бы тогда разоряться при виде Вольфганга, уж я бы ему внушил помалкивать об этом деле. Увы, хорошая мысля приходит опосля.

Как и в случае с махаловом в пыточной. Куда, спрашивается, я спешил? Кто мешал, вырубив и связав эту компашку, привести из камеры Роланда, связать всех покрепче, вставить кляпы, отнести в камеру и запереть там? А из Трулля выдавить бумагу, запрещающую всем местным нам в чём-то мешать, после чего забрать свои вещи и спокойно уехать?

Теперь же хрен сбежишь, сижу на цепи, как собака, да ещё и рана эта… Перевязали, но левая рука двигается с трудом, слишком уж болезненные ощущения. Хорошо хоть Роланд ушёл.

Из размышлений меня выдернуло появление баварца, ещё одного стражника и лекаря. Принесли хлеб да воду, заодно лекарь сменил повязку, охватывавшую плечо и верхнюю часть торса.

— Завтра поутру для тебя, убийца и еретик, настанет час расплаты, — с довольным видом молвил Баварец, прежде чем запереть дверь. — С каким удовольствием я посмотрю, как ты станешь корчиться на костерке, в который я лично буду подкидывать хворост. Жаль, что не удастся вздёрнуть твоего дружка, который уже, наверное, и забыл о твоём существовании, вознося хвалу Богу или Сатане за своё спасение. Но не сильно печалься, завтрак у тебя, как и у всякого приговорённого к смерти, будет неплохой, так что хотя бы наешься и напьёшься от души. Может, будут какие-то пожелания?

— Желаю тебе, а также Труллю и Еноху, сдохнуть от проказы, и чтобы ваши члены отвалились в первую очередь.

Баварец от души расхохотался, даже слёзы выступили ан его грубой солдатской физиономии:

— Вот это я понимаю храбрец! Главное, чтобы твоя храбрость тебе завтра не изменила, когда будешь поджариваться у столба, как поросёнок на вертеле.

Честно сказать, от подобной перспективы мне стало немного дурно, даже тошнота подкатила к горлу. Как представишь, что тебя ожидает завтра, хочется перегрызть себе вены, заранее избавив себя от страшных мучений. Может, так и поступить? Сильно сомневаюсь, что приду в себя в теле Семёна Делоне, думается мне, его в закрытом гробу отправили на Родину, где, возможно, уже похоронили со всеми полагающимися почестями. То есть, понятно, в этом времени до моего появления на свет ещё восемь с лишним веков, но мне всё же удобнее и проще было мыслить такими категориями, чтобы окончательно не запутаться.

Как бы там ни было, в завтрашний день я смотрел без особого оптимизма. Сбежать не получится, не с моей раной на это рассчитывать, даже когда освободят от кандалов на ноге. Остаётся лишь с честью постараться выдержать последнее и главное испытание в этой моей жизни. То есть не принять смерть с гордо поднятой головой… Хотя, если честно, вряд ли удастся совладать со своими эмоциями, когда начну превращаться в головёшку. Вся надежда на то, что быстро потеряю от боли сознание. Читал, конечно, что были в Средние века мастера поджаривать медленно, чтобы жертва как следует помучилась, но в моём случае, хочется верить, до такого не додумаются.

Ох, как же не хочется умирать во цвете лет! Даже до Святой земли не добрался, погибнуть в бою с какими-нибудь сельджуками было бы не так обидно, нежели сгореть на костре по ложному обвинению.

В таких вот размышлениях и прошли остаток дня и практически вся ночь, за время которой я почти не сомкнул глаз. А кто бы сомкнул ан моём месте? Да ещё и эти стоны… Кто ж там всё время стонет в дальней камере, который день уже, никак не успокоится? Это не считая довольного рычания Людоеда, которому, похоже, баварец шепнул, что меня ждёт. Тот, собака, всё никак не мог угомониться.

Хоть бы в прежнюю камеру бросили, с Гансом всё ж как-то было бы веселее. Эх, что за жизнь…. Да и ту скоро отнимут.

Рано утром, часов в шесть, наверное, мне принесли ломоть свежего хлеба, сыр, жареную курицу (не чёрный ли это юмор в связи с моими ближайшими перспективами?), луковицу, два яблока и кувшинчик вина. Неплохого вина. Несмотря на ситуацию, в которой я находился, в животе у меня было совершенно пусто, а голод, как известно, не тётка, пирожка не подсунет. Так что, начав, можно сказать, по щепотке. Сам не заметил, как сметелил всё до последней крошки. И кувшинчик осушил, ничего врагу не оставил. Ну хоть нажрался от пуза напоследок.

Ну что, когда уже за мной придут? От тоски затянул себе под нос на русском:

Чёрный во-о-орон, что ты вьё-о-ошься,

Над мое-е-ею голово-о-ой!

Ты добы-ы-ычи не дoждёшься

Чёрный ворон, я не твой!..

И пел всё громче и громче, а потом вдруг понял, что кто-то мне подпевает. Ну как подпевает — подвывает мелодично, слов-то, тем более на русском, никто не знает. И к концу песни так вот подвывал уже не один, а как минимум двое или трое человек.

— Что это ещё такое?!

Я как раз закончил, когда в коридоре послышался грозный голос Баварца, чьё восклицание на немецком я понял без переводчика. А затем, подойдя к двери моего узилища, он криво усмехнулся, перейдя на французский:

— Песни на сатанинском языке распеваешь? Ну что, храбрец, пришло время платить по счетам. По нужде не хочешь сходить? А то, когда пригорать начнёт, сразу и обделаешься. Иной раз, бывало, прежде чем жареным мяском запахнет, такая вонь стоит… Не то что у нас часто такое аутодафе случается, но бывало.

Петросян, блин… Так и зачесались кулаки врезать ему промеж глаз, еле сдержался. Ещё подломает, что удалось ему вывести меня из себя, а я тут пытаюсь сохранить показное хладнокровие.

С ним пришли стражник и одноглазый кузнец, который позавчера заковывал мою ногу в кандалы. Не знаю, где он свой глаз потерял, но, похоже, и язык тоже, так как ни тогда, ни сейчас я не услышал от него ни слова. На этот раз он освободил меня от оков, и я осторожно потёр начавшую уже кровоточить щиколотку. Так и заражение подхватить недолго. Впрочем, мне ли об этом беспокоиться, жить-то осталось всего ничего. А что там дальше будет… Никому ещё не удавалось заглянуть за Кромку и вернуться обратно. Насочиняли себе Рай и Ад, Вальхаллу и прочие Сукхавати. Я гораздо больше верил учёным давно заявившим, что души гнет, а сознание — не более чем деятельность мозга, происходящая за счёт миллиардов слабеньких электроимпульсов. Правда, как объяснить, что моя душа (или сознание, это кому как) переместилась по родовому древу на восемьсот лет в прошлое? Что на это сказали бы наши светлые головы, профессора и академики? Думаю, весь научный мир встал бы на уши. Но для этого я должен вернуться в тело Семёна Делоне и, самое главное, доказать, что и впрямь был в прошлом. Конечно же, меня поднимут на смех, в лучшем случае объяснят мои россказни бессознательными и очень реалистичными галлюцинациями.

«Есть многое в природе, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…»

Аутодафе должно было состояться на главной площади Саарбрюккена, не такой уж и большой, куда меня доставили в деревянной клетке, в которой нельзя было выпрямиться во весь рост. Пока ехали, на меня со всех сторон глазели любопытные, а мальчишки с криками на немецком, в которых угадывалось слово «еретик», даже стали кидать камни, и некоторые попадания оказались весьма болезненными. Баварцу пришлось пригрозить им палкой, но пацанва особо не испугалась, продолжая своё мерзкое занятие до самой площади.

Площадь была небольшой, а народу собралось сотни две. Народ, как говорится, для разврата собрался. Позволено им было занять две трети пространства, а на свободном пятачке с оцеплением из числа стражников был установлен помост, где в деревянных креслах восседали ландфогт Трулль и брат Енох. Заметил я в толпе и довольную рожу Вагнера. Крысёныш, встретившись со мной взглядом, довольно ощерился.

Посреди площади была сложена поленница метра полтора высотой, которую венчал столб, к нему-то меня и примотали цепями. Почему цепями? Наверное, потому что они не сгорят от огня, как верёвки, не дадут телу упасть. Была мысль в последний момент пнуть кого-нибудь из палачей, но опять же, решил не ронять лицо. Не размениваться на такие мелочи. Жанна д’Арк, Ян Гус, Джордано Бруно… Их имена вошли в историю, вернее, войдут, а моё вряд ли, хотя я первым из них всех взойду на костёр.

К горлу подкатил ком, на глаза невольно навернулись слёзы. Я даже не слушал, как глашатай зачитывает приговор, согласно которому меня как слугу Сатаны и уже после того убийцу честного гражданина Гюнтера Шульца ждёт сожжение на костре. Народ это известие встретил радостными криками. Святая простота, что с них взять… Для людей, как ни крути, хоть какое-то развлечение.

— Приговорённый, желаешь ли перед смертью покаяться в связи с Нечистым? — вывел меня из раздумий голос глашатая, заданный на французском.

— В связи с Нечистым не состоял, — негромко, но чётко произнёс я.

Притихшая было в ожидании моего ответа толпа негодующе загудела. Не иначе многие из них знали французский, благо что Франция практически под боком.

— Все обвинения как в убийстве, так и в моих якобы связях с Нечистым — не более чем наглый оговор.

Снова недовольный гул. Я прошёлся взглядом по этим лицам, ни одно из них не выражало сострадания. Напротив, все они жаждали яркого зрелища расправы над колдуном. Хотя нет, во взгляде вон той девицы вроде как вижу сочувствие. Нашёл в себе силы улыбнуться ей, но улыбка получилась какая-то жалкая.

Право поджечь костёр было предоставлено Баварцу. Он деловито поджёг факел и двинулся к политой маслом поленнице, которую венчал привязанный к столбу несчастный шевалье Симон де Лонэ. Я глядел на приближающуюся фигуру, а перед моим мысленным взором стояли образы Ольги и Лизы. Выходит, это правда, что перед лицом смерти мы вспоминаем самых близких.

Как нетрудно догадаться, вряд ли я написал бы эти строки, если бы в то чудесное утро, сопровождаемое пением птиц, меня поджарили, как ягнёнка. И когда я приготовился собрать в кулак всю волю, дабы принять смерть достойно

— Стойте!

Лица всех присутствующих обернулись в сторону, откуда мгновение спустя на взмыленной лошади появился не кто иной, как… Ну да, это был Роланд собственной персоной!

— Ой дурак! — вырвалось у меня.

Однако не успел я пожалеть своего товарища, как раздался стук многих копыт по булыжной мостовой, и на площадь влетели десятка полтора всадников. И все они были монахами, а возглавлял их сам Бернард Клервоский.

Нужно было видеть, как вытянулись лица Трулля с Енохом. Они ещё толком не понимали, что к чему, но догадывались, что их файер-шоу может сорваться. И пусть из всей когорты вновь прибывших мечом был опоясан лишь Роланд (видно, выпросил в аренду, так как всё наше оружие было конфисковано людьми Трулля), однако кто во всей христианской Европе мог осмелиться бросить вызов или хотя бы перечить самому основателю Ордена цистерцианцев и советнику французского и германского монархов? И потому я, предвидя своё спасение, с насмешкой посмотрел на растерянного Баварца. Тот так и стоял возлей моей поленницы с горящим факелом в руке.

— Эй, ты смотри случайно не подожги, — посоветовал я ему.

Тот посмотрел на меня, недоумённо хлопая глазами, потом снова перевёл взгляд на вновь прибывших. А Бернард уже подъехал к помосту, с которого на него настороженно взирали Трулль с Енохом и что-то им говорил. Что именно, я не слышал, тем более что Роланд уже по-хозяйски распоряжался опешившими палачами, требуя освободить меня от цепей.

Три часа спустя, когда на колокольне только что отзвонили обедню, я отмытый и одетый в чистое исподнее, которое мне принёс лично Баварец, и даже избавленный бритвой от юношеской щетины на лице, сидел за одним столом с аббатом монастыря Клерво и Роландом, глаза которого сияли счастьем с того самого момента, как я сошёл с приготовленной для меня поленницы. Перед нами стояли тарелки с сыром, хлебом и холодной телятиной, а также два кувшина охлаждённого пива от местных, так сказать, производителей. И неплохое, кстати, пиво, пару кружек я уже успел в себя опрокинуть и снова поглядывал на только что обновлённый кувшин. К тому же мне после всего ещё недавно пережитого надо было расслабиться, а пиво, хоть и слабоалкогольный напиток, тому неплохо способствовало.

— Да-а, если бы не твой друг, общался бы ты уже со Святым Януарием на небесах.

Губы Бернарда тронула лёгкая улыбка, и он не без удовольствия пригубил пива из своей глиняной кружки. Аббат за эти примерно полчаса, что мы сидели за столом в городской ратуше, уже не первый раз упоминал имя Роланда как моего спасителя, отчего мой товарищ то и дело заходился румянцем. Но он и впрямь был молодец. Тогда, сумев сбежать, он едва не загнал свою Матильду. Сразу не понял, куда мчится, вызывая удивлённые взгляды редких встречных, потом уже сообразил, что невольно путь его лежит в сторону монастыря Клерво, по дороге, которой мы оттуда двигались в Саарбрюккен. И да, тогда же он понял, что единственный, кто в данной ситуации может помочь спасти меня и оправдать нас обоих — Бернард Клервоский.

В общем, к вечеру следующего дня Роланд был уже в монастыре, где его тут же препроводили к настоятелю. Не прошло и пары часов, как Бернард в компании самых крепких монахов, вооружённых лишь посохами, выдвинулся в направлении Саарбрюккена. Слава небесам, успели в последний момент. Если бы я снимал приключенческий фильм, то именно так в нём события и развивались бы.

А может, я и есть действующее лицо какого-то фильма, режиссёры которого — некие сверхлюди? Какие-нибудь богоподобные существа, для которых человек — всего лишь микроб в их «чашке Петри»? Однако доказать сие у меня вряд ли получится, остаётся лишь слепо подчиняться судьбе и верить, что в твоих силах хоть как-то ею управлять.

Трулль и отец Енох, конечно, так просто сдаваться не собирались, особенно монах, тот потрясал моими зельями и медальоном, доказывая, что я служу Сатане. Вольфганг Вагнер, кстати, моментально куда-то исчез, его так и не смогли найти, чтобы он при Бернарде повторил свои показания, в том числе насчёт перстня, снятого с пальца его несчастного дядюшки. Сейчас этот перстень вернулся к своему хозяину, то есть ко мне, красуясь на безымянном пальце правой руки.

В общем, как я понял из намёков Его Преподобия, он пригрозил нажаловаться как своему монарху, так и немецкому, а также отправить письмо графу Саарбрюккена с описанием происходившего в его владениях беспредела. Хотя, думаю, ландфогт с духовником могли бы отправить письмо, где перевернут всё с ног на голову. Но вряд ли станут это делать. Во-первых, нет смысла, я уже оправдан. Во-вторых, они бы таким образом возвели на Бернарда заведомо ложное обвинение в покровительстве разбойнику и прислужнику Нечистого. Ну и кому поверят — им или аббату Клерво? Думаю, монаха после такого ждёт лишение сана и монастырская темница, а ландфогта большой штраф и пинок с должности — и это в лучшем для них случае.

Как бы там ни было, я в очередной раз выразил благодарность Бернарду за то, что не остался равнодушен, а без раздумий кинулся спасать в общем-то чужого ему человека.

— Помогать ближнему — долг каждого честного христианина, — заметил он, положив на язык ломтик сыра. — Тем более если ближний страдает незаслуженно.

Вот бы таких попов побольше! И воодушевляющие речи могут произносить, и технического прогресса не чураются, а самое главное — порядочные люди. В моём будущем за РПЦ тянулся слегка скандальный шлейф из всякого рода разоблачений, которые выдавали на гора дьяк Кураев и ещё некоторые смельчаки, а в католической церкви мужеложство уже и за грех вроде как не считалось. Застали очередного пастора с мальчиком — ну и что? Может, у них по обоюдному согласию! И вообще толерантность!

Как бы там ни было, ещё на некоторое время в славном Саарбрюккене нам пришлось задержаться. С моими ранами, которые требовали нормального лечения (прежде всего полученная от арбалетного болта), далеко не уедешь. Тут мои травки и мази, особенно на основе прополиса, придутся весьма кстати.

А первым делом я заплатил выкуп несчастного Ганса. Не мог остаться равнодушным к судьбе несчастного старика, тем более всего-то цена вопроса — пятьдесят денье. Но на этот раз Роланд только вздыхал, понимая, что доводы разума против моего чувства сострадания ближнему здесь бессильны. Крестьянин же, получив свободу, не верил своему счастью,

радовался до слёз, я даже малость испугался, не случилось бы у того от чрезмерного счастья сердечного приступа. В общем, с бумагой, подтверждающей его свободу, отправился он в родную деревушку в надежде, что там сможет отыскать следы своих дочери и внука.

Неделя полупостельного режима (к столу я выходил вместе со всеми), мазь на основе прополиса и усиленное питание, за которое я весьма благодарен хозяину таверны «Зелёный Рыцарь», где мы остановились после несостоявшегося файер-шоу, и где на вывеске в виде щита был изображён рыцарь в зелёных доспехах, точнее, его жене и дочкам, которые хозяйничали на кухне и готовили не только сытно, но и вкусно, сделали своё дело. Рана от арбалетного болта практически затянулась, щиколотка тоже не беспокоила.

С питанием, к слову, получилось интересно. Вроде никаких изысков, самые немудрящие продукты, а готовится всё так, что пальчики оближешь. Неужели прав Фазиль Искандер, и всё зависит от того, вкладывает хозяйка в готовку душу или нет?

Роланд, кстати, оценил не только местную еду, но и старшую из хозяйкиных дочек, пышноволосую кудрявую шатенку с серыми глазами, лет пятнадцати-шестнадцати на вид, по имени Магда. Судя по тому, что после заселения в комнату на втором этаже таверны я ночевал в одиночестве, у них всё срослось в первую же ночь. Вот ведь кобелина неукротимый! Похоже, он попросту задался целью разбросать от Парижа до Иерусалима свои гены, пусть и не подозревая о существовании таковых.

Когда подзадержавшийся в Саарбрюккене Бернард, невесть как узнав о похождениях Роланда, упрекнул того в грехе прелюбодеяния и в соблазнении бедной девушки, которой, лишившись невинности, будет трудно выйти замуж, мой товарищ ответил, что в соблазнении он не виноват, так как ещё до него невинностью там и не пахло. Магда, по её собственным словам в пересказе Роланда, промышляла этим уже пару лет. При этом девушка она была серьёзная, оказывала интимные услуги не потому, что ей так нравился секс (хотя, нравился конечно, что греха таить!), а чтобы собрать денег на приданое. Их же в семье четыре дочери, отцовского состояния на всех не хватит. И Магда твёрдо решила найти себе хорошую партию, а не нищеброда какого. Ну, понятно, поговорка «деньги к деньгам» не только не Руси действует.

По словам Магды, родители знали, как, или, точнее, чем зарабатывает их старшенькая, но не возражали. Тем более что девушка, по её словам, заботилась о своей репутации (зацените, чего мне стоило не заржать, услышав это!), и спала только с проезжими, которые сегодня здесь, а завтра поминай как звали, да и с местными не знакомы, так что порочащие её слухи в городе не пойдут. Да и из проезжих предпочитала народ почище — дворян, купцов, либо воинов и наёмников. Последние, если ей верить, часто бывали щедрее первых.

Судя по рассказу Магды в изложении Роланда, она собиралась на следующий год завязать с этим занятием и выйти замуж за сына мясника, с которым её сговорили родители в этом году, и которого, по её признанию, она очень любит… Н-да, высокие отношения, что тут скажешь. На вопрос Роланда, не боится ли она принести своему жениху в подоле, Магда ответила, что не боится, так как покупает у одной знахарки из соседнего Эльзаса, бывающей в Саарбрюккене на ярмарке, зелье от зачатия, и оно пока не давало осечек. Однако… Средневековая контрацепция в действии! А говорили, Тёмные Века…

Бернард, выслушав эту историю, только покачал головой, пробормотав:

— O tempora, o mores!

Честно говоря, я тоже впечатлился. Вот тебе и строгие средневековые нравы! В одной отдельно взятой таверне по части раскованности они не уступят XXI веку, только что здесь в соцсети ничего не выкладывают. Хотя, наверняка не везде так, ведь люди нигде и никогда не бывают одинаковы. Интересно, а этот сын мясника узнает когда-нибудь, каким местом его благоверная заработала своё приданое? А если узнает, то как отреагирует? С разводами то сейчас не очень. Даже коронованным особам это весьма и весьма непросто, а уж о простолюдинах и говорить нечего. Хочешь не хочешь, а придётся жить вместе всю жизнь. С другой стороны, известно, через какое место идёт путь к сердцу мужчины (нет, не через то, которым думает Роланд, а несколько выше), и жене, которая умеет так готовить, можно простить многое, особенно если после свадьбы у неё кроме мужа не будет других мужиков.

Вообще-то, я тоже не скучал в «Зелёном Рыцаре», прикидывая список вещей, которые надо бы прикупить в Саарбрюккене, благо ярмарка была в разгаре. А также рисовал чертежи продвинутого арбалета с воротом (видел такие в прошлой жизни), и спасательных средств в виде пробкового жилета, такого же пояса и спасательного круга. Раз уж я теперь рыцарь и периодически хожу в железе, то надо бы позаботиться о том, чтобы не дать утонуть ни себе, ни Роланду. Ведь рек и морей нам, видимо, не избежать. История свидетельствует, что Фридрих Барбаросса утонет в Третьем Крестовом походе, переправляясь через реку на Ближнем Востоке, между прочим, далеко не самом водном месте в мире. А пробка в винодельческом крае должна быть, испанские и итальянские купцы везут её сюда в больших количествах.

Ещё надо прикупить серебряные фляги. Сейчас по всему миру с инфекцией проблемы, а в тёплых краях с разными заразами геморроя в разы больше. Серебро же, как известно, микробов убивает.

Кроме того, я общался с Бернардом, пока он не закончил свои дела в Саарбрюккене и не уехал в Клерво. Дядька он оказался харизматичный (теперь я не удивляюсь, что под его влиянием монархи двух главных стран Западной Европы со множеством подданных, сорвались из родных мест и отправились за тридевять земель), весьма остроумный, с большим чувством юмора и, что особенно приятно, несмотря на твёрдые религиозные убеждения, без всяких следов того фанатизма, который я недавно наблюдал у приснопамятного брата Еноха.

Кстати, сразу после моего оправдания и освобождения монах исчез из замка, и вообще из Саарбрюккена. Об этом мне сообщил один из спутников Бернарда, брат Теодоз, рослый широкоплечий монах лет тридцати пяти, чьи чёрные глаза, такие же волосы, смугловатая кожа и акцент выдавали провансальца, а характерные мозоли на руках, несколько шрамов и крепкая фигура, говорили о том, что меч и копьё ему знакомы как минимум не меньше требника и кадила. На моё предположение об этом брат Теодоз со скрытой в бороде улыбкой кивнул, подтвердив, что раньше делал воинскую карьеру, но «сменил оружие на сутану, чтобы замаливать грехи». Какие грехи, он не сказал, а я не спрашивал. Зачем лезть в душу человеку, тем более что он один из моих спасителей? Но, наверно, грехи были серьёзные, раз заставили этого рубаку радикально сменить профессию.

Впрочем, насчёт полного отказа от оружия брат Теодоз несколько преувеличил. И он, и другие монахи, сопровождавшие аббата Клерво, имели довольно толстые посохи примерно в человеческий рост длиной, изготовленные из крепкого дерева. Вставая из-за стола, я задел прислонённый к нему посох провансальца, и уронил его на пол. Поднимая посох, убедился, что для дерева он тяжёленький. Наверное, внутрь для прочности вставлен стальной стержень, а на концах скорее всего, залит свинец для веса. Серьёзное оружие в умелых руках. Если таким благословить по тыковке нечестивца, не воспринимающего кроткие увещевания, бедняге гарантировано как минимум некоторое время в нирване. Тут и шлем может не помочь. Да и наконечник копья опытный воин может набить на древко буквально в несколько движений. Поневоле вспомнились Пересвет с Ослябей, русские аналоги этих цистерцианцев.

Кстати, вопреки распространённому в XXI веке мнению, духовенству вовсе не запрещено воевать, занимаются этим святые отцы в эти времена нередко. Священникам не полагается проливать кровь, так как после этого церковные каноны запрещают прикасаться к святым дарам, а значит, и служить мессу. Но та же палица не рубит, не режет и не колет, лишь черепа проламывает и кости ломает, а значит, и крови не проливает. А если противник этого не переживёт и помрёт от сотрясения мозга или ушиба внутренних органов — значит, сильно нагрешил. Так что палица сейчас обычное вооружение особ духовного звания на войне. Или посох, как у спутников Бернара. А у монахов и такого ограничения нет — могут использовать любое оружие, надо только покаяться после кровопролития. Да тех же тамплиеров или госпитальеров-иоаннитов взять — они тоже монахи, а из боёв не вылезают.

Так вот, по словам брата Теодоза, пока меня, после снятия с костра, приводили в порядок в ратуше, Енох направился в замок, быстро собрался и свалил в закат, то есть по дороге, ведущей к Мецу. Наверно поехал давать отчёт начальству в лице кардинала-епископа. И вряд ли его там ждёт хороший приём. Ложное обвинение в колдовстве — это ещё куда ни шло, хотя мне это едва не стоило жизни. Но проигнорировать папскую буллу — весьма серьёзное преступление, особенно для церковника. С мирянами бывает проще, так что Трулль, скорее всего, отделается солидным штрафом.

Ландфогт, кстати, быстро сориентировался и, судя по рассказу брата Теодоза всячески юлил и выкручивался, уверяя Бернарда, что обманулся, доверившись графскому духовнику, протеже самого епископа. Ну да, ну да…Может быть, я бы ему и поверил, если бы сам всё не увидел и не прочувствовал, так сказать, на собственной шкуре. Трулль приказал схватить крысёныша Вольфганга за разбой и ложный донос, хотя это без толку — тот уже успел сдёрнуть из Саарбрюккена на своих двух лошадях и, если верить очевидцам, ускакал к границе владений пфальцграфа Рейнского[7]. Сам пфальцграф сейчас в отъезде, как и большая часть немецкой знати, а на переговоры с его людьми о поисках Вагнера, требуется время, так что крысёныш наверняка уйдёт. Повезло поганцу, хотя и жаль. Я-то его прощать не собираюсь и, если наши дорожки пересекутся — прикончу не задумываясь. В конце концов, поединки между дворянами (коим Вагнер себя мнит) никто пока не отменял, как и Ордалии — в просторечии Божий Суд. Хоть и противно будет оказывать честь этому подонку.

В общем, если у Трулля есть шансы выбраться из этого дела, хоть и не без потерь, то о брате Енохе этого не скажешь. Наплевав на буллу Папы, монах бросил тень и на своего начальника, назначившего его графским духовником. А Бернар о случившемся молчать не станет и непременно сообщит Святейшему Отцу. И Этьену де Бару придётся приложить немало усилий, чтобы оправдаться перед Папой. Такой подставы кардинал-епископ Меца не простит. Вот если бы Енох сумел довести своё файер-шоу до конца, на меня можно бы посмертно повесить любых собак, поскольку сказать что-то в своё оправдание я бы уже не смог. Но он не сумел, а неудачники власть имущим в услужении не нужны. Так что, по мнению брата Теодоза, в лучшем случае монаха ждут несколько лет покаяния в монастырской темнице, на хлебе и воде. Ну, туда ему и дорога!

Может, эта весть на меня так подействовала, а может, догнал психологический откат после того, как я едва не зажарился до хрустящей корочки, но в тот день я довольно прилично нажрался местными белыми винами, кстати, весьма недурными, которых в междуречье Мозеля и Рейна не меньше, чем в недальних Шампании и Бургундии. После чего меня потянуло музицировать. Я попросил Магду принести замеченную в таверне лютню, по словам её отца оставленную за долги пьяным менестрелем. В прошлой жизни, в старших классах, я научился неплохо играть на гитаре, что в сочетании с недурными вокальными данными, сильно способствовало успеху у девушек в школе и универе. Лютня, конечно, не гитара, но при известной сноровке и из неё можно извлечь нужные мотивы. Мне потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, как настроить два десятка спаренных струн пусть практически аналогично гитарному строю. Немного наловчившись в обращении с инструментом, я в присутствии Роланда, Бернарда и монахов запел «Гимн инквизиторов» Филигона, переведённый накануне от нечего делать на нынешний французский:

Мы с друзьями соберёмся,

У огромного костра.

Это пламя словно солнце,

Будет греть нас до утра.

Все заботы, все проблемы,

Улетают с пеплом ввысь.

Ах как здорово, что все мы,

Здесь сегодня собрались!

Отчего припев такой избитый?

- Может спросите вы меня.

Оттого, что брат наш, инквизитор,

Не бывает без огня!

Повсеместно гадят ведьмы,

И колдуют колдуны.

Мир обязаны беречь мы,

От влиянья Сатаны.

Кто там с огненной Геенной,

Наш костёр посмел сравнить?

Можем разницу мгновенно,

Вам на вас же разъяснить!

Отчего наш взгляд такой сердитый?

И такой подозрительный?

Оттого что брат наш, инквизитор,

Быть обязан бдительным!

Ах, прекрасный миг узреть бы,

Чтоб в масштабах всей страны.

Ни одной не стало ведьмы,

И исчезли колдуны.

Но вопрос сочтём решённым,

И поставим крест на нём.

Разве если поголовно,

Всех возьмём да пережжём!

На учёте нашем каждый житель,

Ни о ком не можем мы забыть.

Ведь пока есть брат наш, инквизитор,

Колдунам придётся быть!…

Когда я допевал последние слова, расторможенные белым вином мозги немного встали на место, и в голове мелькнуло: «Ой дурак… Кому я это пою?! Сейчас схватят, и потащат в пыточную в замке, разбираться с еретиком! Стоило ради этого слезать с костра за колдовство?»

Но монахи сидели спокойно и только усмехались, наворачивая хозяйскую стряпню и запивая тем самым белым вином, будь оно неладно! И опьянения ни в одном глазу! Натренировались в своём монастыре, алкоголики! Как позже заметил брат Теодоз, от менестрелей и трубадуров, особенно из Аквитании и Лангедока, да от вагантов можно услышать и не такое.

Аббат Клерво, пока я пел, сидел с непроницаемым лицом. Но после окончания песни покачал головой, и неожиданно улыбнувшись, сказал:

— Всё же, Клермонский епископ Эмерик прав на твой счёт. Преосвященный Теобальд переслал мне копию письма, присланного епископом на запрос Примаса о Симоне де Лонэ. Отзывается он о тебе в общем неплохо, но и правду не скрывает. Ты действительно таков, как он пишет. Дерзкий и неисправимый насмешник! Хоть и не лишённый талантов.

— Что делать, Ваше Преподобие, — я постарался изобразить максимально покаянный вид, — таким уж меня сотворил Господь. Но я уважаю то, что достойно уважения. А смеяться над глупостью считаю делом богоугодным. Ведь сколько достойных людей от неё пострадало. И даже Христу пришлось претерпеть мучения и казнь из-за чужой глупости.

Монахи от моих слов удивлённо переглянулись, а Бернард, став серьёзным, предложил пояснить, что я имею в виду. М-да, на зыбкую почву я зашёл, но поворачивать назад поздно.

— Ваше Преподобие, — начал я, тщательно подбирая слова, — а что как не глупость, заставило жителей Иерусалима освободить разбойника Варраву вместо Христа, которого сам Пилат считал невиновным, и кричать: «Распни Его!»… Они просто не поняли того, что говорил им Христос, и предпочли слушать голос своей дурости. За что вскоре были наказаны легионами языческого Рима. Их город был разрушен, сами они, кто выжил, оказались в рабстве или в изгнании. Ибо Бог поругаем не бывает. А ведь попытайся они вдуматься в то, чему учил их Христос, и попробовать понять, то их город уцелел бы, и сами они бы спаслись. Вот почему я считаю, что надо смеяться над глупостью вроде той, что показал брат Енох. Что смешно, то не страшно.

— В твоих словах есть истина, рыцарь, — с серьёзным видом кивнул Бернард. — Глупость и впрямь достойна осмеяния. Но всё же будь с этим осторожен. Дураков на свете много, в том числе облечённых властью, и они никогда не верят в свою дурость.

Мне осталось только склонить голову, в знак согласия с мудрыми словами аббата Клерво.

Во время пребывания Бернара в «Зелёном Рыцаре» заходили у нас разговоры и на другие темы.

Как-то слушал я разговор монахов, в котором упоминались индульгенции. Оказывается, они есть и в этом времени, хотя торговля отпущениями грехов и близко ещё не достигла того уровня, что будет во времена Лютера.

— Вижу, тебе это не нравится, сын мой, — заметил после ухода монахов Бернард, внимательно глядя на меня.

Вот ведь, не сдержался и выдал свои эмоции!

— Не буду скрывать, Ваше Преподобие, совсем не нравится, — не стал отрицать я. — Как может нравиться попытка дать взятку Господу и святым?

— Разве ты отрицаешь способность святых, стяжавших благодать Всевышнего, поделиться ею с теми, кто совершает добрые дела, а также возможность для Церкви испросить прощение для грешников, желающих раскаяться? — поинтересовался аббат.

Так-так, тут надо быть осторожным, этак недолго и до ереси договориться, а с этим сейчас строго. Но отвечать надо, промолчать ещё хуже.

— Не отрицаю, но разве добрые дела и уплата суммы денег — одно и то же? И разве уплаченные деньги доказывают раскаяние? Человек, желающий загладить прежние грехи и делать добрые дела, должен и доказать это делом, а не золотом и серебром. Хотя можно и ими: выкупая христиан из сарацинского плена. Или потратив их на строительство приютов для сирот и калек, чтобы им не нужно было просить хлеба на паперти, госпиталей, где будут лечить тех, у кого нет денег на хорошего лекаря, школ для детей из бедных семей. Или на строительство красивого храма, который будет не только возвышать души людей своей красотой, но и даст работу и еду множеству строителей и их семьям на годы и десятилетия. Вот такие вещи непременно зачтутся, а деньги… Они интересны только людям. Для Бога и святых они не существуют. В Царстве Небесном на них ничего не купить. В аду, впрочем, тоже. А что до индульгенций, то чем дальше, тем больше попытка всучить взятку Богу, будет выглядеть смешной и нелепой, а потом насмешка перейдёт в отторжение и отношение к такой торговле как к мошенничеству. Века через три с половиной, это вызовет раскол, так что половина Европы отпадёт от Римской Церкви в ересь, и справиться с ней не выйдет.

После долгого молчания Бернард, глядя мне в глаза, задумчиво произнёс:

— Слышать подобные рассуждения от юноши… Хм, такие слова скорее мог бы речь какой-нибудь философствующий старец. Или это тоже святой Януарий?

— Ну не сам же я это выдумал, Ваше Преподобие, — устало ответил я, и мы снова надолго замолчали.

В другой раз речь зашла о целибате. Вообще-то, безбрачие среди католического духовенства только начали насаждать, и далеко не везде это пока принято. В Восточной Европе, в тех же Польше и Венгрии, ксендзы сейчас сплошь женатые. В Скандинавии аналогично. На Британских островах это тоже не редкость. Даже в Германии, Франции, Испании ещё встречаются женатые священники, хотя в последнее время всё реже.

— Не понимаю! — воскликнул Бернард в ответ на мой негативный отзыв об идее целибата. — Что плохого в безбрачии духовенства? Монахи и монахини не вступают в брак, но это не мешает им жить и служить Богу.

Эх, сказал бы я о гомосятине, что будет расцветать в монастырях, но не хочется портить отношения с аббатом. Зайдём, пожалуй, с другой стороны.

— Монах — это одно, а священник — совсем другое. Монахи уходят от мира, да и то полностью это сделать у них не получается, кроме отшельников. Священники живут в миру и не могут его игнорировать, а мир влияет на них. Ведь если верно, что каков поп, таков и приход, то справедливо и обратное. Жизнь монаха далеко не каждому по силам, даже не все монахи выдерживают, а о приходском духовенстве и говорить нечего. Если бы все священники или хоть большинство могли быть монахами, зачем были бы нужны монастыри?

Я сделал паузу. Наблюдая за бесстрастным выражением лица собеседника, и продолжил:

— Природой или, если выразиться по-другому, Всевышним так устроено, что мужчина не может обходиться без женщины. Недаром Господь, сотворив Адама, создал ему жену. И священники не исключение, как ни запрещай. Не будет у них жён — появятся экономки, служанки и прочие любовницы под благовидными названиями. Или начнётся соблазнение прихожанок на исповеди. Или вообще извращения, вроде мужеложства и совращения малолеток.

Бернарда при этих моих словах передёрнуло от омерзения.

— В твоих словах много истины, Симон де Лонэ, — ответил аббат. — Но и у Церкви есть свои резоны. Мирские властители не всегда считаются с правами Дома Божьего.

— Знаю! — я махнул рукой. — Как сказал папа Григорий: «Церковь не освободится от подчинения мирянам, пока клирики не освободятся от своих жён». Вот только не поможет. Священники, освободившись от жён, получат разврат марающий репутацию Церкви, как во времена Папства Блудниц[8]. А мирские властители никуда не денутся, и со временем станут только сильнее. Они ни с кем не будут делить власть в своих государствах, и Церковь не станет исключением.

А дальше я нанёс добивающий удар, зная, как болезненно Бернард относится к судьбе своего детища:

— Через полтора века в Риме будет Папа Бонифаций, который захочет подчинить короля Франции, как больше полувека назад в Каноссе, Папа Григорий подчинил императора Генриха. Но сам будет свергнут и умрёт в плену. После него Папы семь десятков лет будут жить не в Риме, а во Франции, во власти её королей. И первым таким станет папа Климент, который по желанию короля уничтожит Орден Тамплиеров.

Лицо аббата потемнело, и он подался вперёд.

— Откуда тебе это известно?!

— Так это… Святой Януарий нынче ночью откровенничал со мной, это всего лишь его пророчество, — пожал я плечами, мол, я тут вообще не при делах, моя хата с краю.

— Я обдумаю твои слова, рыцарь, — глухо сказал глава Ордена цистерцианцев, отворачиваясь к окну.

Хотя такие разговоры со мной вряд ли были особо приятны для Бернарда, но чувствовалось, что они интересуют его. Что ж, может, и правда из всего этого что-то выйдет. Во всяком случае, уехал аббат Клерво со своей свитой сразу после завтрака, сильно задумавшись, а я после его отъезда в сопровождении Роланда, заявившего, что одного меня не отпустит, отправился наконец в город — искать нужные мне вещи, и мастеров что могли бы их изготовить.

[1] Министериалы — в Раннее и Высокое Средневековье доверенные слуги феодала, обычно наследственные, выполнявшие его важные поручения, служившие управленцами и т. д. Высшая ступень слуг в феодальном владении, за свою службу часто получали от господина дворянство.

[2] Шеффены — судебные заседатели в средневековой Германии, близкий аналог — английские присяжные, однако в отличие от них, шеффены не только решали вопрос о виновности, но и участвовали в вынесении приговора. Шеффенов назначал судья, для каждого сословия своих — дворян судили только дворяне, крестьян крестьяне, и так далее. Если ответчик и истец были из разных сословий, шеффенов призывали поровну от каждого. При разделившихся голосах председательствовавший в суде феодал или чиновник имел решающий голос.

[3] Шульц — сокращение от schultheiss — сельский староста в средневековой Германии.

[4] Wagner — сокращение от wagenbauer — каретник, или скорее тележник.

[5] Интердикт — запрет совершать в определённой местности, или даже целой стране, богослужения и церковные обряды: причащение, отпущение грехов, отпевания, венчания, крещения и т. д.

[6] «Железная дева» — пыточный инструмент в виде человеческой фигуры из железа, полой внутри, с металлическими шипами, входящими вовнутрь через отверстия, раскрывалась на шарнире. Помещаемого внутрь человека медленно протыкали шипами в разных местах, подобранных так, чтобы не нанести смертельных ран.

[7] Прежде должность в Священной Римской Империи. Пфальцграфы управляли императорскими резиденциями и двором монарха. К XII веку один из высших немецких титулов, выше маркграфа, но ниже герцога и князя.

[8] «Папством Блудниц» назвали время в IX–X веках, когда знатная римлянка Теодора и её дочери Марозия и Теодора-младшая распоряжались Папским престолом, сажая на него своих любовников и незаконных детей.