Крестьянское восстание

7

Высоко над Брдовцем плыла луна, и неподвижные листья блестели в ее лучах, словно серебро; не слышно ни души; во всех окнах села уже темно, только из одного струился свет. Около него, облокотившись на забор и повернув к луне лицо, стояла Яна, а перед ней молодой Джюро Могаич. Темные глаза девушки сияли необычайным блеском, а лицо было озарено такой улыбкой, словно ей снился рай. Джюро прислонился к столбу, глядел на девушку и никак не мог наглядеться.

– Яна, – сказал он нежно, – довольна ты, что все так вышло?

– И ты еще спрашиваешь, Джюро! – ответила девушка улыбаясь. – Я знала и верила, что ты меня не обманешь, потому что ты честен, но мне и во сне не снилось, что я так скоро буду твоей. Я даже боюсь, не верю такому близкому счастью.

– Неужто ты меня боишься? – спросил парень.

– Смотри-ка! Воображает, что я его боюсь! Я-то? Да я ни одного мужчины не боюсь. И с какой стати? Но у меня прямо голова закружилась: сперва ты мне сказал, что тебя хотят забрать воевать с турками, а потом – что мы вскоре повенчаемся. Не знала, смеяться мне или плакать. Все у меня в голове перепуталось.

– Не бойся, Яна, и эта забота пройдет, а через несколько дней ты увидишь, что все это правда.

– Ах, – продолжала девушка полушутливо, – ты ведь меня обманул! Боже мой, вот беда!

– Какая беда? – спросил Джюро с удивлением.

– Эх, я была такой прилежной пряхой и, слава богу, достаточно напряла, но соткано мало, а сшито еще меньше. Прямо стыд!

– Об этом, Яна, не беспокойся. И после найдется время.

– Да, после; но что скажут твои родственники, как станут по пальцам считать белье и каждую ложечку и упрекать меня, что я ничего не принесла в дом. Но, ей-богу, это не моя вина. Я сама хотела сделать все как можно лучше, и сделала бы, да отец не давал: «Не порти глаза по ночам; ты не знаешь цепы этого божьего дара, а свадьбу, может быть, придется ждать до морковкина заговенья». И я думала так же и довольно наплакалась, как вдруг свадьба-то на носу, а пряжа еще за печкой висит! Грустно.

– Разве тебе грустно идти за меня?

– Поди ты, – рассердилась притворно девушка и ударила жениха по плечу, – что за глупые шутки! Бога ты не боишься, что всякое слово оборачиваешь в худую сторону. Знаешь ведь, если б я не хотела пойти за тебя, так не пошла бы. Но мне грустно, что я так вхожу в твой дом. Я хоть и бедная, но милостыни не прошу.

– Вишь, какой кипяток! – Джюро улыбнулся, схватил девушку за плечи и посмотрел ей весело в лицо. – Эх, Яна, родная, брось мотать пряжу. Главное, что ты моя, моя. О другом я не забочусь. И пусть только кто-нибудь посмеет тебе слово сказать, я ему все кости переломаю.

Девушка легонько выскользнула из его рук и отступила на шаг, а он продолжал:

– Боже мой, и наговорились же мы с утра… Смотри, где луна и где Стубица. Право, мне пора идти.

– Ну, прощай, родной мой! Счастливый путь, и береги себя, – сказала девушка нежно.

– Прощай, Яна, покойной ночи! – ответил парень, протянув руку, которую она быстро схватила, и, опустив голову, прошептала:

– Покойной ночи, Джюро!

Так они расстались. Девушка медленно вернулась в избу, а парень, освещенный ярким лунным светом, быстро пошел к селу Запрешич, от Запрешича к мосту через Крапину, и дальше за Крапину до Иванца, что под горой, чтоб оттуда идти к Бистре. На сердце у пего было радостно, ноги его несли быстро, ночь была светла, горячая кровь не чувствовала ночной прохлады. Все было тихо и мирно вокруг, птицы не чирикали, вода не журчала, лес, кусты и дома словно превратились в темные глыбы. За селом Иванец путь идет под горой, а лес спускается к самой дороге. Вся облитая лунным светом, без единого темного пятнышка, она убегала далеко вперед. Вдруг как будто что-то зашумело в кустах. Джюро остановился, нагнул голову, прислушался. Ничего, ни дуновенья. Пошел дальше. Но чу! Опять что-то, как будто человеческий голос бормочет. У парня сжалось сердце. Стиснув покрепче дубинку, он замедлил шаг, так что почти слышал биение своего сердца. Но вскоре покраснел от стыда. Кашлянув, зашагал быстрее и увереннее и стал вполголоса напевать песенку. Миновал большой куст, ветви которого свисали на дорогу, сделал шага два, как вдруг раздался свист. Не успел он опомниться, как у него потемнело в глазах, его толкнули, и он упал навзничь. Это ему на голову набросили мешок и повалили. В испуге он стал отбиваться руками и ногами. Напрасно. Вне себя от ярости, он мог только разобрать, что нападающих было несколько человек. Они связали его по рукам и по ногам, еще крепче замотали вокруг головы мешок, так что он не мог ни видеть, ни слышать, ни кричать; из-под мешка слышалось только его глухое мычание. Невидимые нападавшие взвалили связанного парня на коня и быстрой рысью понеслись то в гору, то под гору. Скоро дорога стала опять подниматься; Джюро услышал, как открылись большие ворота, туда ввели лошадей. Его сняли с коня и понесли куда-то дальше. Наконец он почувствовал, что его посадили на землю и развязали ноги. Потом неизвестная рука скинула мешок, и перед глазами у него засверкал пламень факела, который держал высоко перед собой смуглый чернобородый парень в железном шлеме. Джюро осмотрелся. Он лежал на голой земле, в каменном подземелье без окон. Возле него стояли двое мужчин, одетые по-военному, в синее; один худощавый и рыжий, с курчавой бородой, а другой – толстый, среднего роста, с длинными черными усами. Это, очевидно, и были те, что его схватили. Парень застонал:

– Пустите меня, разбойники, пустите! Что вам от меня надо? Что я вам сделал? Бога ради, освободите мне руки. Пустите меня, разбойники!

– Молчи, собака! – крикнул толстый солдат и так хватил парня веревкой по голове, что потекла кровь. Связанный Джюро пришел в бешеную ярость. Как безумный, вскочил он на ноги, но в то же мгновение рыжий толкнул его древком копья в грудь, п парень, заскрежетав зубами, свалился в угол. Отворилась маленькая дверь, и просунулась толстая голова с острым носом и торчащими усами; голова эта принадлежала Петару Бошняку.

– Что, попалась птичка? – спросил он.

– Как же, Петар, вот она, – засмеялся рыжий солдат, показывая пальцем на Джюро. – Этот молодой пескарь попался нам в сети возле Бистры и отбивался, как черт, когда его загоняют в святую воду.

– Не сопротивляйся, голубчик, – сказал Бошняк ехидно, – а радуйся. Эх, и хороший же всадник из тебя выйдет! Ну и будет же доволен достопочтенный господин Тахи, что ты зачислен в его войско.

Джюро тяжело дышал.

– Молчи, злодей! – крикнул он. – Я не пойду в войско Тахи, я свободный, я пожалуюсь на него королю.

– Жалуйся, жалуйся, голубчик, – продолжал Петар, – да вот, к сожалению, в твоей комнатке нет окна и король тебя не услышит. Знаю, что тебя грызет: парень надумал жениться.

– Яна, моя Яна! – застонал Джюро в отчаянии.

– Подожди, – сказал Бошняк, – ты еще молод. Через пять, шесть лет, когда вернешься, птичка оперится, – ну, тогда сможешь и жениться, если только турки не снесут тебе головы. Айда, ребята, пошли! А тебе, свободный человек, желаю покойной и приятной ночи.

Воины вышли вслед за Петаром, который запер дверь. И Джюро остался один, на голой земле, в мрачной тюрьме Тахи, в замке Сусед. В отчаянии, он тихо стонал и, чтобы не сойти с ума, прислонил горячую голову к холодному камню, моля бога сохранить ему здравый рассудок для мести.