Кронштадт - Таллин - Ленинград (Война на Балтике в июле 1941 - августе 1942 годов)

Вскоре меня обогнала колонна из 8-10 военных грузовых машин. Видел, что водители-бойцы с любопытством оглядывались на меня.

Во второй половине дня у какого-то села справа увидел небольшое озерко, заросшее по берегам. Жара, захотелось искупаться, но, когда подошел к берегу и разделся, желание купаться почему-то пропало. То ли потому, что берег был заросший, вязкий и затоптан копытами животных, то ли возникло опасение за сохранность своих вещей во время купания. В общем, зайдя в воду только чуть выше колен, поплескался и вылез из воды.

Желудок подсказывал, что пора что-нибудь перекусить. В начале села рядом с шоссе увидел небольшой магазин. Купил булку и бутылку какой-то воды. Недалеко от магазина, в стороне от шоссе, уселся перекусить на небольшом валуне. Подошел какой-то местный мужчина, присел рядом и поинтересовался: откуда и куда я путь держу. Сказал, что в Псков, к тетке. Был на Валааме в лагере со школой. Школа поехала в Москву, а я решил любимую тетку навестить, а то когда еще удастся. Мужчина отошел к магазину, около которого стояли несколько мужчин и женщин.

Минут через 10-15 со стороны Луги показалась колонна военных автомашин-бензовозов. Когда колонна въехала в село, мужчина, подходивший ко мне, вышел на шоссе и остановил головную машину. Встала и вся колонна. Вышедшему из машины старшему лейтенанту, очевидно, старшему колонны, этот мужчина стал что-то объяснять, показывая взглядом в мою сторону. Затем оба подошли ко мне. Я только что закончил свою трапезу. Снова вопросы и мой рассказ о тете в Пскове. Старший лейтенант, посмотрев мои документы (паспорт, комсомольский билет и справку из спецшколы), предложил ехать с ними, вызвал водителя, солдата со следующей машины, и велел мне забираться в кабину. А водителю, по-видимому, отдельно дал указание не спускать с меня глаз и на остановках не разрешать никуда отлучаться, что водитель четко выполнял всю дорогу.

Откуда и куда шла колонна я, конечно, не узнал, т.к. вопросов таких (хватило ума) не задавал, и содержание наших бесед во время двухчасового пути до Пскова не помню. Мое наблюдение об отсутствии указателей с названием населенных пунктов по дороге водитель подтвердил, заметив, что у старшего колонны есть карта. А указатели сняли, чтобы вражеские агенты и диверсанты не знали, где они находятся.

Под вечер въехали в Псков, переехали по мосту большую реку - Великую и всей колонной начали плутать по городу, следуя за головной машиной, которая часто останавливалась, и старший лейтенант спрашивал у встречных военных куда-то дорогу.

Наконец остановились около 2-х или 3-этажного небольшого дома, рядом с которым толпились десятка 2-3 военных армейцев и несколько краснофлотцев. У входа часовой с винтовкой. Нашего старший лейтенанта он пропустил. Через несколько минут старший л-т вышел, подошел к нашей машине и позвал меня за собой в это здание. Внутри, в небольшой полутемной комнате, т.к. свет еще не зажигали, находилось человек 12-15 армейских командиров разных званий и 2 или 3 морских. Около другой двери за столом сидел старший лейтенант с повязкой дежурного на левой руке. Наш старший лейтенант подошел со мной к нему и сказал: "Вот он". Попросил разрешения быть свободным и вышел.

Дежурный взял со стола мои документы, очевидно, второй раз просмотрел их, вернул мне и спросил:

- Где живет Ваша тетя?

- Не знаю.

- А как собираетесь ее найти?

- В справочном бюро. Я же знаю ее фамилию, имя, отчество, год рождения.

Псков Вам не Москва, а время не то - война. Вряд ли Вам кто-нибудь даст теперь такую справку. Мой Вам совет - постарайтесь поездом вернуться в Ленинград, а оттуда домой в Москву.

Вдруг к столу дежурного подошел кто-то в штатском и взглянув на мою бескозырку спрашивает: "А Вы как сюда попали? Я сегодня с Валаама. Ваша школа в Москву поехала". "Да, долгая история", - ответил я, пробираясь к выходу. Теперь я уже понял, куда меня привезли в военную комендатуру Пскова. Все находившиеся в комнате ждали очереди к военному коменданту для получения какой-то бумажки для посадки в поезда. Я понял, что мне такой бумажки для поездки в Либаву не дадут - 16-летнему спецшкольнику из Москвы нечего там сейчас делать. Присоединился к группе старшин и краснофлотцев, что толпились у входа в комендатуру, прислушался: у кого какие проблемы, кому из них надо ехать в Либаву? Таких оказалось человек 5 - возвращались из разных областей из прерванных отпусков на корабли и в части, стоявшие в Либаве. В Пскове у них была пересадка, а на вокзале без разрешения коменданта города не дают посадочный талон. А к коменданту дежурный пускает только командный состав.

Совсем стемнело. Решили всей группой идти на вокзал, там переспать, а утром узнать, когда будет поезд на Либаву. До вокзала добрались в темноте. На улицах - ни зги. Маскировка всех огней. Несколько раз останавливали военные патрули и, проверив документы, отпускали.

В небольшом темном зале ожидания с трудом, сбившись в кучу улеглись кто на что мог. Я предложил одному краснофлотцу укрыться моей шинелью, а его бушлат постелить на пол. Спиной друг к другу спать было теплее, чем одному.

25 июня. Среда, г. Псков.

Встали часов в 7, и пошли гурьбой завтракать в вокзальный буфет, но он открывается только в 8 часов. Пытались узнать, когда будет поезд на Ригу, но ни в кассе, ни дежурный по вокзалу не знали - расписание не соблюдается. Ленинградский должен прибыть во второй половине дня, но нужен литер из комендатуры. Краснофлотец, с которым мы спали вместе под моей шинелью, представился кратко "Санин". Сказал, что он с 10 ИАД под Либавой и рвется к своим ребятам. Ростом с меня, но, конечно, покрепче. Я высказал ему предложение на основе своего опыта: "Что, если попробовать добраться до Риги машинами с какой-нибудь военной колонной, которые проходят через Псков. И литера не надо, только согласие старшего колонны. Но надо, чтобы таких просителей, как мы, было немного".

Сначала все же пошли к комендатуре. Народу там больше, чем было вчера. Потолкались, послушали разговоры - никаких дельных предложений. Отошли в сторону, и Санин решил: "Пошли искать, где проходят колонны машин через Псков"? К сожалению, я не запомнил, каким путем мы въезжали в город и добирались до комендатуры. Наконец выбрались на улицу, по которой машины идут к мосту через реку Великую и на Ригу. Не доходя до моста, выбрали место рядом с каким-то сквером, где на улице был продовольственный магазин и водопроводная колонка на углу. Решили, что тут колонна может остановиться на короткий отдых. Но когда она подъедет? Расположились в скверике так, чтобы издалека увидеть подходящие машины.

До обеда в сторону Риги ни одной машины. А с той стороны реки Великой пришло штук 20 с какими-то пожилыми людьми, женщинами, детьми и с каким-то домашним скарбом и даже мебелью. "Откуда-то бегут", - заключил Санин.

Наконец показалась колонна из 8-10 машин. Санин вышел на середину улицы и поднял обе руки. Головная машина притормозила. Старший машины сказал, что едут в Эстонию, в сторону Таллина. Нам не по пути. С расстройства Санин пошел в магазин и вскоре вернулся с двумя булками и бутылками лимонада. Сидим, перекусываем. Прошло еще часа два. Снова колонна машин. Снова Санин с решительным видом выходит внезапно на середину улицы. Водитель резко тормозит. Высовывается старший колонны. Короткий разговор Санина с ним. И вот он машет мне рукой - подходи. Старший вылезает, подходит к водителям двух следующих машин и велит взять по одному из нас до Риги. Санин садится во вторую машину, я - в третью.

Поехали. Дорога, пожалуй, хуже, чем была до Пскова. Скорость 35-40 км/час. Все чаще попадаются встречные машины с людьми и каким-то скарбом. Через час-полтора останавливаемся у начала какого-то леса вблизи ручья. Команда: отдых 20 минут.

Санин пошел к старшему колонны узнать о расчетном времени прибытия в Ригу. Потом поделился со мной. Колонна пройдет через Ригу и дальше к югу. До Риги километров 250, но мы проедем еще часа два и остановимся на ночлег, т.к. дорога мало знакома, на машинах не установлены синие фары с козырьками, а ночью с фарами ехать запрещено.

Часов в 9 вечера нашли удобный выезд с дороги за зеленую полосу на сухой луг. Поставили машины покучнее. Старший лейтенант назначил в охрану по одному бойцу в голове и в хвосте колонны со сменой каждые два часа. У каждого водителя винтовка висит за спиной в кабине. Пока было еще светло, водители набрали в ручье воды, развели два костра, сварили из концентрата кашу-пшенку и заправили ее тушенкой. У нас с Саниным потекли слюнки. Дали поесть и нам. Потом чай. Я оказался более подготовленным к такой ситуации: у меня была своя эмалированная кружка, столовая и чайная ложки. А у Санина не было, но ему дал кто-то из заступивших на дежурство. Вскоре водители стали укладываться спать в кабинах своих машин, а я предложил Санину устроить из веток постель и укрыться шинелью. Увидев наши приготовления, старший лейтенант посоветовал укладываться на место, где горел костер. "Надо только тщательно затоптать все угли, положить на место костра ветки, попросить у водителей небольшой брезент, положить его поверх веток и тогда можно укладываться. А укрываться шинелью. Если хватит брезента, то и им можно накрыться поверх шинели". Сказал, что так во время Финской войны, на Карельском перешейке зимой 39-40 годов ночевали на улице.

У нас получилось отлично. Вначале даже жарко было спать.

Этот метод я и мои товарищи по службе в морской пехоте применяли неоднократно до конца войны, когда обстоятельства заставляли ночевать на улице и поздней осенью, и даже зимой. Разводили специально костер на площади примерно 1,5 х 1,0 м, прогревали землю, затаптывали тщательно угли и золу, застилали еловым лапником, ветками, соломой - что попадется. Поверх плащ-палатку. По двое на одно место, не снимая шипели, а поверх укрывались второй плащ-палаткой. Благодать! Главное - не лениться тщательно затоптать угли и золу. Был у нас случай, когда сено под спящими вспыхнуло...

Ночью, просыпаясь, каждый раз слышал гул проезжающих по дороге автомашин, и все в сторону Пскова. И шли с включенными фарами.

26 июня. Четверг. В 200 км от г. Риги.

В 6 часов подъем. Снова костры, какая-то каша, чай и "По машинам!". Встречные машины с беженцами попадались все чаще. И это как-то угнетало и вызывало вопросы: "Почему бегут? И откуда?" На первый вопрос напрашивается ответ: "Бегут от немцев, которые наступают. Но где"?

Не доезжая километров 50 до Риги, сделали большой привал с обедом. Старший лейтенант считает, что к концу дня они будут на месте. Где, мы не спрашиваем. Часов в 15 въехали в Ригу. Архитектура большинства домов явно европейского стиля: высокие крыши под красной черепицей, высокие шпили церквей. Где-то в центре колонна остановилась, старший лейтенант подошел ко второй машине и, показывая рукой влево, говорит, что до вокзала отсюда минут 15-20 пешком.

Благодарим старлея и направляемся в указанную сторону. На улицах пешеходов немного. Некоторые с любопытством смотрят на нас, некоторые проходят не глядя, а то и отворачиваясь, особенно молодые мужчины и парни. А у меня ко всем им самое доброжелательное отношение. Наконец вышли на какую-то площадь, за ней - железнодорожный вокзал, на котором тьма народу. Много военных, большинство армейцев. Гражданские почти все с узлами, чемоданами, с ребятишками.

Вскоре ситуация для нас прояснилась: все гражданские и многие армейские ждут поезда на Псков и дальше, а флотским - главным образом надо в Либаву. Но если на Таллин, на Псков и дальше поезда еще будут, то на Либаву не было уже двое суток, и неизвестно будут ли. Кто-то пустил слух, что Либава то ли уже взята немцами, то ли только окружена. К коменданту вокзала не пробиться - пропускают только комсостав. А среди нас, флотских, только краснофлотцы да несколько старшин.

Обсуждаем разные предложения - как добраться до Либавы. Одни предлагают ждать поезда или официального сообщения - что с Либавой, другие - идти к мосту на левый берег реки Даугавы и ловить машины, идущие в сторону Либавы или Виндавы, может оттуда какие-нибудь корабли в Либаву ходят, да и поездом оттуда ближе, чем от Риги.

В общем, у всех стремление одно - любыми путями в Либаву. Там их корабли, части, друзья и товарищи, которые наверняка уже воюют с немцами, а мы топчемся, ничего не зная, в двухстах километрах.

Пришел почти пустой поезд из Таллина и почти полный часа через два ушел обратно. Многие уезжающие решили, что из Таллина будет проще уехать в Ленинград, чем через Псков. С таллинским поездом приехали два флотских командира - старший лейтенант и лейтенант. Обоим надо в Либаву. Обступили их, ввели в курс дела - уже двое суток в Либаву поезда не ходят, и не знаем - что делать. Просим их сходить к коменданту.

Через полчаса оба вышли от коменданта и, отозвав нас (а "нас" было человек 10) в сторону от толпы, объявили: первое - об услышанном никому ни слова; второе - Либава или окружена или уже захвачена немцами, т.к. связи с вокзалом нет. Совет коменданта морякам - ехать в Таллин и обращаться в штаб флота, но сегодня поезда в Таллин уже не будет. Вечереет. Мы порядком устали и начали искать уголок для сна, решив, что утро вечера мудренее. Приткнуться в самом вокзале было совершенно невозможно. В одном конце перрона нашли небольшую свободную площадку и кое-как разместились плотной группой.

27 июня. Пятница, г. Рига.

Утром обсуждаем - что делать? Пятеро решили ехать в Таллин поездом, который днем должен прийти из Таллина и уйти обратно, как вчера. Санин говорит, что его вышестоящее командование находится в Ораниенбауме, поэтому ему надо ехать в Ленинград более коротким путем - через Псков. Мне хочется в Таллин, но я не знал никого из тех, кто гуда решил ехать. А к Санину я уже привык, и он, похоже, считает меня за своего, и, я чувствую, роль моего "опекуна" ему нравится.

Санин предложил, не дожидаясь поезда на Псков, попытаться вернуться снова автотранспортом. Должны же военные автоколонны возвращаться за грузом в сторону Ленинграда. Решили ловить эти автоколонны у моста через реку.

С левого берега довольно часто шли автомашины с какими-то гражданскими лицами и домашней утварью. Мы решили этими машинами не пользоваться. Мы же не беженцы. В середине дня на мосту показались несколько грузовых машин, которые казались пустыми. Переехав мост и заметив нас, машины остановились. Мы подошли к головной. В ней, рядом с водителем, сидел старший лейтенант в армейской форме со знаками медслужбы в петлицах. Водители тоже все армейцы. Спросил: как проехать в госпиталь. Оказывается, все семь машин везут раненых армейцев и флотских из Либавы, откуда они с войсками вырвались вчера. В каждой машине примерно по 10 тяжелораненых. Приказано сдать их в госпиталь и возвращаться на фронт в сторону Либавы. Санин предложил наши услуги спрашивать на ходу дорогу в госпиталь, помогать переносить раненых, а затем ехать пустыми машинами на фронт.

Санин встал на ступеньку машины рядом с водителем, я забрался в кузов рядом с кабиной у правого борта и потихоньку поехали. В нашей машине было 9 раненых. Почти все лежат на спине, некоторые - полулежа, опираясь спинами в борта кузова. Лица бледные, у некоторых в грязи, с засохшими подтеками крови. У многих повязки на голове, лице, на груди, на ногах. Некоторые без гимнастерок и без сапог. Очевидно, после перевязки некогда или нельзя было одеть. Лежат кто на чем - на полу кузова какие-то одеяла, мешки, брезент, шинели, сырое еще сено. Человек у четырех рядом лежат винтовки. На меня почти никто не обратил внимания. Только двое попросили воды. Передал их просьбу старшему лейтенанту. Тот сказал, что как только я увижу водоразборную колонку, дал бы ему знать, затем собрать фляги и набрать воду. А вообще, сказал он, скоро будем в госпитале.

Но до госпиталя, плутая, добирались почти час. Заехали во двор, где уже стояли несколько машин с ранеными. Старший лейтенант пошел докладывать дежурному по госпиталю, а мы с Саниным собрали фляги в нашей, затем еще в четырех машинах, набрали в каком-то помещении воды и разнесли их по машинам.

Вышел наш старший лейтенант злой, лицо красное. Собрал водителей, троих мл. командиров, раненных в плечо и руки, которые ехали в кабинах с водителями, и одного санинструктора, который сопровождал колонну. Объявил, что раненых не принимают - все забито. Советуют ехать или в Псков, где большой госпиталь, или в Таллин, но в Таллине госпиталь флотский, небольшой. Решили ехать в Псков. Вышли двое в халатах. Наверное, врач и санитар. Бегло осмотрели раненых в каждой машине, у некоторых сменили повязки или добавили поверх старых, дали какие-то советы нашему старшему лейтенанту и пожелали счастливого пути.

А раненые просят пить и в туалет. С питьем то проще, а вот с туалетом сложнее. Выяснили, где поближе туалеты, открыли борта машин и стали помогать тем, кто мог сам ходить, спуститься с машины, довели до туалета и обратно. А для тех, кто не мог ходить, санитары принесли стеклянные посудины "утки" и помогли раненым с ними управиться. Нас с Саниным назначили на разные машины присматривать в дороге за ранеными, давать воды, смотреть за воздухом, т.к. возможны налеты немецких самолетов. Сегодня они уже несколько раз появлялись над городом, но их отгоняли наши "ястребки". Один из раненых флотских оказался из той же части, где служил Санин, и Санин попросился в ту машину.

Двое наших водителей со старшим л-том принесли по 2 буханки черного хлеба, по 2 батона и по 4 банки тушенки на машину. Кое-что перепало и нам с Саниным. Мы тоже с утра ничего не ели. Затем притащили бачок с горячим чаем, десятка два кружек и по очереди напоили наших раненых.

Наконец команда: "По машинам!" Медленно пробираемся по узким улицам города. Нашему старшему лейтенанту в госпитале начертили приблизительную схему выезда из города на шоссе к Пскову, но все равно приходится останавливаться и уточнять направление. В одном месте вдруг откуда-то сверху сзади один за другим раздались два выстрела, и пули просвистели совсем рядом. Одна, как оказалось потом, пробила изнутри передний борт кузова слева от кабины, а вторая заднюю стенку кабины и вышла через левую дверь, не задев водителя. Повезло. Стрелял явно не снайпер и, по-видимому, очень спешил, чтобы не засекли патрули.

Наконец пристроившись за двумя машинами с каким-то домашним имуществом, явно выбиравшимися из города, выехали на нужную нам дорогу. Из разговоров раненых между собой, а также водителей и старший лейтенанта узнал, что большинство бойцов было ранено 25 июня, а некоторые 26-го во время прорыва из окруженной Либавы. Часть войск и моряков прикрывала прорыв и, наверное, сами не успели уйти за основными группами, которые прорывались на север и северо-восток от города по разным дорогам. Прорвавшиеся отряды остались с частями, которые сдерживали немцев, наступающих на север и на Ригу. Машин с ранеными было значительно больше, но после прорыва поехали разными дорогами. В нашей колонне на двух машинах было пятеро раненых моряков с каких-то кораблей. Многие говорили, что у немцев очень много минометов, и от мин могут спасти только глубокие окопы, но рыть их некому и некогда, поэтому и матросы, и солдаты используют, в основном, какие-нибудь естественные укрытия: пни, ямы, бугры и пр., которые от осколков мин не защищают. И у всех немцев легкие автоматы, из которых они в атаке бьют на ходу, фактически не целясь, "от живота", но голову поднять страшно.

Проехали часа три, но т.к. скорость наша была не более 40 км/час, то ясно, что не проехали и трети пути до Пскова. За это время нас обогнали колонна военных бензовозов и несколько грузовых машин с гражданским населением. Свернули к опушке леса. Водители постарались заехать под деревья, чтобы машин не было видно не только с воздуха, но и с дороги. Костры решили не разводить и поужинать с водой из фляг.

Снова процедура помощи раненым с туалетными делами, кормление тяжелораненых и организация им ночлега. Чтобы ночью они не мерзли, наломали охапки мелких веток, уложили их на пол кузова машин, а шинели, одеяла и брезент - всё, на чем они лежали, теперь пошло вместо одеял.

Мы с Саниным устроили себе место для ночлега в кустах по такому же принципу.

На охрану старший лейтенант назначил по два человека со сменой через 2,5 часа. Я попросился тоже дежурить, старший лейтенант сказал, что и без меня хватает, а Санина включил в первую смену.

28 июня. Суббота. Между Ригой и Псковом.

Подъем в 6 часов. На одной из машин ночью умер раненный в голову. Одни предлагали похоронить его здесь же на опушке леса, а один из раненых попросил довести до Пскова, т.к. он его земляк и тогда сможет рассказать родным погибшего о месте его захоронения. Так и порешили. Подвинули умершего в угол кузова и накрыли брезентом.

Невдалеке оказался ручей, набрали воды в котелки и фляги, на кострах вскипятили воду, накормили и напоили раненых, доели все сами, в надежде, что к середине дня доедем до Пскова. Как ни спешили, но выехали только часов в 9, когда по шоссе уже во всю шли машины на восток, на Псков. Раза два видели одиночные немецкие самолеты, но они пролетали высоко и на нас не обращали внимания. Мы, похоже, едем медленнее всех, т.к. десятка три машин нас уже обогнали, а мы обгоняем только одиночные повозки.

Примерно в час сделали привал и отдых для водителей и раненых. Больше до Пскова решили не останавливаться. Часа в 3, когда дорога пошла через лес и впереди нас шло так же медленно машин пять с какими-то людьми, внезапно низко, впереди нас, справа налево пронеслись и скрылись над лесом два истребителя. Похоже, что немецкие. Может, не заметили. Но вдруг впереди послышался быстро нарастающий гул, какой-то треск, быстро переходящий в рев двигателей, пулеметный грохот, как шквал, пронесшийся над нами в доли секунды. Помню, что я инстинктивно присел на корточки, вцепившись руками в борт кузова. Испугаться, похоже, даже не успел. Значит, немцы нас заметили, развернулись и ударили по машинам вдоль дороги.

Провожая взглядом промчавшиеся самолеты, я увидел, что одна из наших машин съехала с шоссе в кювет, завалилась на правый борт, и из нее на землю попадали раненые. Стучу по крыше кабины и говорю об этом старшему л-ту. Тот приказывает водителю остановиться и постараться подъехать поближе к лесу. Вижу, что впереди горит одна из чужих машин. Бежим со старший л-том к опрокинувшейся машине. На бегу он говорит водителям машин сворачивать к лесу и бежать за нами на помощь нашим. Подбежали. Раненые, кто может, выползают из образовавшейся кучи тел и ползут к лесу. Кто-то стонет, кто-то кроет матом, кто-то просто воет о боли. Водитель привалился к правой дверце кабины. Хотели помочь ему выбраться через левую, но он мертв. Голова, лицо, грудь - все в крови. Переднее стекло машины - вдребезги. Из 10 раненых, находившихся в кузове, двое убиты, двое повторно ранены - один в плечо, другой в ногу выше колена. Подбежавший наш санинструктор наложил им повязки прямо поверх одежды.

Подбежали водители остальных наших машин. В их машины попаданий не было. Решили перенести убитых в ту машину, в которой лежал умерший ночью, а остальных раненых разместить по остальным машинам. До Пскова, считают, всего два часа езды. Машину пришлось бросить, т.к. вести ее больше некому. Выбрались на дорогу. Решили, что поскольку в течение первых десяти минут после налета самолеты больше не вернулись, значит ушли дальше - на дороге и других машин много. А может быть, кончился боезапас.

С загоревшей впереди машины уже стащили какие-то узлы, тюки и перетаскивают их на другую машину. Недалеко от горящей машины на обочине дороги лежат двое убитых.

К вечеру без новых приключений добрались до Пскова. Снова поиски госпиталя в незнакомом городе. В госпитале сказали, что всех раненых возьмут и просили помочь выгрузить их из машин.

Мы с Саниным поблагодарили старший лейтенанта и пошли снова в знакомую комендатуру.

Санин представился дежурному по гарнизону как выполнивший задание командования - сопровождал раненых из Либавы и доставил их в госпиталь. Спросил о возможности выехать в Ленинград сегодня. Оказалось, что сегодня возможности нет. Санин спросил, где можно переночевать. Дежурный сказал, что переночевать можно в казармах, выписал какое-то направление или разрешение, рассказал, как добраться до казарм, и посоветовал прийти завтра.

Казармы были где-то на окраине города. Запомнилась картинка: перед воротами во двор казармы стоит легкий танк и его командир кричит дежурному по проходной: "Открывай ворота или я их разнесу вдребезги"! А тот спокойно: "Попробуй, попробуй! Давно на губе не сидел? Тебе сказано - без разрешения дежурного по гарнизону не пущу". Санин посоветовал танкисту скатать до комендатуры и рассказал, как ее найти. Танкист, матюгаясь, дал команду механику-водителю, и танк рванул в сторону комендатуры.

Дежурный на проходной, изучив нашу бумагу из комендатуры, приказал одному из дежурных рядовых проводить нас в одну из казарм на второй этаж. В большом помещении было штук тридцать голых железных коек, на которых уже спали человек 15 - кто прямо в шинели, кто одетый, постелив шинель на койку. Мы с Саниным решили спать одетыми - он в бушлате, я - в шинели, положив под голову рюкзак, выделив и Санину что-то под голову.

29 июня. Воскресенье, г. Псков.

Проснулся я рано, часов в 5. Вспомнил - ровно неделю назад началась война. Сегодня воскресенье, 29 июня. Побродил по двору, в кузове одной из машин нашел несколько винтовочных патрон и сунул их в карман. Разбудил Санина, и решили идти сначала на вокзал. Туда, оказывается, можно доехать на трамвае.

Лет тридцать спустя был я и командировке в Псковской воздушно-десантной дивизии. В свободное время пытался найти в Пскове бывшую комендатуру, но не смог. И никто из военных не мог подсказать. Еще лет через 10, будучи на экскурсии по Псковскому краю, облачил всю центральную часть города, но бывшей комендатуры не нашел.

На вокзале встретили несколько краснофлотцев, возвращающихся из отпусков в свои части. Узнали, что поезд на Ленинград будет в 22.45 и что надо пропуск от коменданта. Пошли снова в комендатуру. Дежурный по гарнизону нас узнал и сказал, что надо идти к коменданту. В приемную к коменданту большая очередь. Большинство командиров. Нас, конечно, часовой не пустил. Санин сбегал к дежурному по гарнизону, и тот провел нас в приемную. Там тоже полно народу, а к коменданту пускают по одному. Подождали мы с полчаса, народу не убывает, даже, похоже, становится еще больше, хотя часовому было приказано: "Младше полковника не впускать!"

Потом мы заметили, что какой-то морской старший политрук разговаривает с секретарем об отправке восьми краснофлотцев в Ленинград. Санин поговорил с ним, и он прибавил в список нас двоих. Секретарь выписал литер. Все в порядке. Договорились с политруком встретиться у вокзала в 17 часов. Во дворе комендатуры встретили несколько краснофлотцев с фронта. Кто в чем, но у каждого винтовка, патронташ, гранаты, противогаз. А у нас вид отпускников. Не солидно.

Санин решил достать винтовку, патроны, гранаты и прочее снаряжение. Дежурный по гарнизону ему сказал, что, если он достанет винтовку, то патроны он ему выдаст Санин попросил у одного из вооруженных краснофлотцев винтовку, сходил к дежурному, получил у него два подсумка с патронами, а винтовку отдал хозяину.

Теперь пошли искать винтовку. Спрашивали на всех машинах, но лишней ни у кого не было, а может быть (и это, пожалуй, вернее), просто не хотели давать. Санин мог бы сходить в госпиталь и там у своих ребят попросить, но до госпиталя далеко идти.

Решили сходить на вокзал. По дороге - воздушная тревога! На углу милиционер велел остановиться. Там уже стояло человек 20. Санин заявил милиционеру, что собираться большими группами нельзя и пошел на другую сторону улицы. Я - за ним. Постояли минуты две и потихоньку улизнули. Немного прошли, и опять милиционер велел войти во двор. Осмотрели мы двор, нашли способ выбраться из него на соседнюю улицу и пошли дальше.

Над городом ясно слышен гул моторов и видны разрывы зенитных снарядов. "Юнкерс", резко меняя курс, уходит от города. Где-то за крышами домов взревели моторы наших ястребков. Вот две машины выскочили из-за крыш и ринулись за "юнкерсом". Вскоре они скрылись из виду.

Я здорово хочу есть, Санин не меньше. У меня еще есть 15 рублей. Санин предложил зайти в ресторан. Заказали лапшу с котлетой Санину, а мне почему-то курицу с картошкой. Пока ждали заказа, прошло больше часа. Санин даже несколько раз кричал: "На камбузе, полундра!" В кусочке курицы нашелся маленький кусочек мяса. Санин взял кружку пива, а я отказался. Купили Санину две пачки папирос и на выход. Проели все 15 рублей! А толку - чуть-чуть. Все равно есть хочется. В любой бакалее мы могли бы на 10 рублей насытиться. Чем мы тогда думали - не знаю.

Вышли из ресторана, смотрим - стоит легковая машина, пустая, а рядом другая, но с шофером. Разговорились с шофером. Спросили: не боится ли он нападения. Отвечает, что есть гранаты и винтовка. А потом спросил нас, как обращаться с гранатой, но, когда Санин попросил, чтобы он достал ее, сказал, что далеко лежит. Чувствовал, что дай нам в руки гранату, он ее лишится. Еще немного поговорили и пошли к вокзалу. По дороге Санин сетовал, что не будь шофера во второй машине, можно было бы на одной машине махнуть в Таллин или в Ораниенбаум. Я хотел спросить его: почему же тогда бросили вчера грузовик, в котором был убит шофер, - но промолчал.

До отхода поезда еще 8 часов. Как медленно тянется время. У вокзала полно народу. Много латышей, которые все с винтовками. Отходит какой-то эшелон, загруженный машинами, людьми. В ларьке купили с Саниным 400 г галет, 500 г конфет и пошли кипяток пить. Это оказалось куда сытнее, чем в ресторане, и истратили всего 5 рублей.

В 5 часов опять тревога. Самолетов штук 5. Один быстро сбили зенитным огнем, второй, пытавшийся подойти к вокзалу на небольшой высоте, сбил из винтовки какой-то краснофлотец. Было видно, как трассирующая пуля попала в правый мотор. Взрыв и конец. Два других самолета посадили истребители. Один сел в полукилометре от вокзала. Его оцепили военные и милиционеры, но мы все же увидели: на крыльях самолета красные звезды. 5 летчиков сдались. Второй самолет все старался подойти к железнодорожной линии. Только он направится к ней, ястребок по нему очередь. Он отойдет и снова подбирается к дороге. Ястребок снова отгоняет его. Наконец заставили сесть.

На вокзале встретили несколько краснофлотцев из Либавы. Все вооружены. Как они похожи на революционных матросов 17-20-х годов: запыленные распахнутые бушлаты, из карманов которых торчат ручки гранат, перетянуты патронташами и пулеметными лентами, заломленные на затылок бескозырки, пыльные ботинки и брюки. Только на бляхе ремня не орел, а якорь со звездой, на бескозырке не орел, а звездочка, винтовки нового образца, кое у кого и полуавтоматические. Подошли три машины с краснофлотцами. Хотели ехать с ними, но они едут в Таллин.

В 6 часов я встал в очередь у кассы. В 8 часов политрук передал мне литер. Передо мной человек 6, сзади - человек 15. Какой-то полный штатский, прочитав, что написано у меня на ленте бескозырки, спросил с удивлением: "А как сюда спецшкола попала?" - "Длинная история", ответил я. В 10 часов открыли кассу. Пришел Санин. Он ходил в госпиталь за винтовкой и гранатами. Я отдал ему литер, и он полез без очереди. И хорошо сделал, т.к. подошли откуда-то несколько майоров и тоже полезли без очереди. Ганин здорово разругался с каким-то старшим лейтенантом, который тоже лез без очереди. У Санина был грозный вид: бескозырка на затылке, бушлат перетянут патронташами и подсумками, из карманов торчат гранаты, прикладом винтовки стучит по полу...

Билеты достал. Вскоре пришел эшелон. Он полон мобилизованными. Начальник эшелона говорит, что эшелон идет не в Ленинград, а другие - в Ленинград. Мы все же решили сесть и кое-как влезли. Первым делом поругались из-за мест Наши говорят, что трое суток не спали, а мобилизованные, что двенадцать. Потом помирились.

Проехали с полчаса и встали. Из окон видно, как два наших "ястребка" гонятся за "юнкерсом". Тот, по-видимому, хочет разрушить перед нами путь или долбануть наш состав. Очевидно, он очень спешит и, не долетая до нас, бросает две бомбы, которые упали у полотна железной дороги. Зазвенели порванные провода. Затем "юнкерс" резко разворачивается вправо, быстро снижается и уходит в сторону. Несколько раз мы видим его, когда он появляется на фоне неба над лесом. Наконец он исчез. Так как уже начало смеркаться, то "ястребки", на фоне темного леса, его не видели.

Проехала вперед дрезина исправлять связь. Наш паровоз почему-то отцепили, и он ушел вперед. Был отдан приказ: "При приближении самолета открывать огонь!" Стоим уже час. Я прохаживаюсь по шпалам вдоль вагона. Вдруг впереди выстрел. Кто-то крикнул: "Все вооруженные вперед!" Это возвращалась дрезина.

Я влез в вагон. Мобилизованным выдавали по 4 селедки и по полбуханки хлеба. Получили и мы немного. С селедкой, да еще в темноте и тесноте, я не привык возиться. Так что, поглодав ее и больше измазавшись, выкинул в окно. Половину хлеба съел, другую сунул в карман. Одно место оказалось свободным, и я поспешил его занять. Проспал часа три. Не знаю, то ли не нашелся хозяин этого места, то ли он смиловался надо мной, но проспал я спокойно.

30 июня. Понедельник. В эшелоне Псков - Ленинград.

Часов в 5 утра, недалеко от Луги, "немец" снова атаковал наш состав, но лишь разбил позади нас железнодорожный путь. В Луге все мобилизованные высадились, вагоны освободились, но спать уже не хотелось. Ребята начали приводить себя в порядок: покидали, у кого были, ранцы и подсумки для гранат, проверили гранаты и распихали их по карманам бушлатов, занялись чисткой винтовок и револьверов.

Я попросил у Санина его винтовку и сел отдельно у окна почистить ее. Только успел разобрать затвор, проходит мимо старшина из одной с Саниным части и увидел у меня в руках винтовку: "Ты где ее взял?" "Санин дал почистить", отвечаю. Забрал у меня винтовку и что-то начал объяснять ребятам. Все же они чуждаются меня и, похоже, не очень-то доверяют мне. Встретились только вчера вечером и даже не познакомились. Это с Саниным мы уже несколько суток вместе и несколько ночей под моей шинелью спали.

У самого Ленинграда милиция стала проверять в вагонах пропуска и документы. Все наши документы - литер - у политрука, а он в соседнем вагоне. А поскольку нас, флотских, в вагоне было человек десять, держались все кучно, на вопросы милиционеров отвечали дружно хором и все были солидно вооружены, то милиционеры с нами не связывались.

В 10 утра прибыли в Ленинград. Платформа с левой стороны, а ребята почему-то все спустились на правую сторону, на пути. Когда же мы перелезли через вагон на платформу, то никак не могли найти политрука. Пришлось идти в отделение милиции и там объясняться, что потерялись. Вызвали начальника отделения, но, как только он увидел нашу вооруженную до зубов ораву, сейчас же заявил, что у нас есть свое начальство и пусть оно с нами и разбирается. Дежурный по отделению посоветовал подождать у них в красном уголке, пока о нас сообщат какому-нибудь нашему начальству. В красном уголке шло кино "Богдан Хмельницкий". Некоторые остались смотреть кино, другие взяли читать газеты, некоторые играть в бильярд, кто-то вышел на улицу. Но первым делом, как вошли в вокзал, купили все по бутылке лимонаду, пряников, печенье. Больше ничего подходящего для наших желудков и карманов не оказалось в этом буфете.

Когда кончилось кино, а я успел сыграть три партии в бильярд, все вышли на улицу и расположились под окнами отделения в скверике справа около вокзала. Некоторые начали чистить свое оружие, кто-то улегся спать. Я последовал примеру последних, ибо только это мне и оставалось. Положив под голову свой рюкзак и накрывшись шинелью, спокойно проспал часа два.

Подошел какой-то краснофлотец. На ленточке бескозырки "Уч. отряд Сев. флота". Сказал, что он направлен собирать таких, как мы в экипаж. Выпив еще по бутылке лимонаду и собрав свои монатки, мы гурьбой двинулись за ним к трамвайной остановке. Время уже 16 часов. На какой-то остановке вылезли из трамвая, построились по двое и двинулись дальше. Нас набралось человек 20, в том числе трое красноармейцев. Когда они пристали к нам, я и не заметил.

Пришли в полуэкипаж, сложили все свои вещи у входа в казарму и сейчас же в "Особый отдел". Зашли, расположились кто где мог: на стульях, на подоконниках. Сотрудник отдела - политрук угостил всех "звездочкой" и попросил рассказать все с самого начала, от Либавы. Начали хором, но потом определились ведущие рассказчики. Рассказывали все, что видели и слышали: про измену местных работников, отдельных командиров, про свои стычки с немцами, про скитания. Политрук слушал, не перебивая, потом объяснил нам международную обстановку, которая сложилась в это время, про наши первые неудачи и предупредил, чтобы мы ни в коем случае не говорили никому ни слова о том, что видели. "Слухи - самое большое зло", - сказал он.

Разобрав свои вещи, мы пошли в выделенное для нас помещение - изолятор, а затем - ужинать. В супе было столько мяса и жира, что я не съел и половины, но гречневую кашу с маслом успешно осилил. Все наелись до отвала.

Немного передохнули, разобрали кровати и в баню. С наслаждением подставляли друг другу свои спины. Во время такой процедуры один из ребят вскрикнул. Оказалось напарник, натерая ему спину и пониже, задел за осколок, торчащий в ягодице, о котором его владелец успел забыть. Вытащили, промыли ранку горячей водой и залили йодом. До свадьбы заживет. Помылись на славу! Получили новые тельняшки, кальсоны, носки. Я свою тельняшку и носки оставил в бане. После бани - спать!

1 июля. Вторник. Ленинградский флотский полуэкипаж.

Утром нам приказано было сдать все оружие. Сдали почти все и почти все. Именно "почти", т.к. некоторые не захотели расставаться с пистолетами. За весь день ничего особенного не произошло. Отдыхали, ели до отвала.

В супе столько жирного мяса, что я стараюсь выбирать мясо без жира. Во дворе продают яблоки, конфеты и другие сладости. За всем этим большие очереди, но у меня карманы почти пустые. В изоляторе нашел какой-то потрепанный морской журнал, в котором встретил упоминания о нескольких новых для себя наших кораблях.

2 июля. Среда. ЛФЭ.

Сегодня написал первое письмо домой, которое передал через форточку проходившей девушке, с просьбой бросить в почтовый ящик. "Не бросить, а опустить", - поправила она, улыбаясь.

До 18 часов опять бездельничали, но потом - горячка. Сообщили, что мы отправляемся дальше. Старшина, тот же, из 10 ИАБ, который отобрал у меня в поезде винтовку Санина, не хочет вносить меня в список отъезжающих. Санин тоже советует остаться в полуэкипаже, отмечая, что здесь кормят до отвала, спи в волю и никаких забот. Но не для этого я неделю назад уезжал из Ленинграда на фронт, чтобы снова вернуться в Ленинград и бездельничать в уютном экипаже. А потом здесь у меня никого знакомых нет. Уговорил Санина, и он пошел со мной к начальнику строевого отдела. Поговорили с секретарем, тот с начальником. Начальник задал несколько вопросов: с какого я года, какая часть, где она находилась, какая у меня специальность.

Сказал, что с 23-го, из В-МСШ, сигнальщик. Школа находилась на Ладоге. В доказательство показал ленту с надписью "Воен. мор. спецшкола", которую я снял с бескозырки и заменил на "Краснознам. Балт. флот". Санин был рядом и поддакивал.

Меня внесли в список едущих в Ораниенбаум (в "Рамбов", как его называют здесь моряки), указав, что я сообщил о себе в строевом отделе: возраст, специальность, часть. Быстро собрался. Наших в помещении уже никого нет. Побежал во двор искать машину, которая идет в "Рамбов". Едва нашел.

Поедем автобусом, который уже побывал в каком-то переплете - весь изрешечен и побит. Через некоторое время команда: "Всем выйти и построиться!"

Увидел наших. Они тоже едут в "Рамбов". Теперь и старшина внес меня в свой список. В 21 час погрузились в три полуторки и выехали из полуэкипажа. Ехали с песнями... минут 15. Объехали вокруг полуэкипажа и встали у Ленвоенпорта. Стояли довольно долго, я хотел что-нибудь купить поесть, но боялся отойти от машины. Наконец решился и помчался к гастроному напротив, но он закрыт. Досадно. Вдоль канала, окружающего Ленвоенпорт, ограждение с толстым деревянным брусом наверху. Вырезал на нем свои инициалы в память о столь надоевшем стоянии.

Простояв часа два, наконец поехали... в полуэкипаж. Оказывается, наша машина неисправна.

В полуэкипаже наш шофер разругался с лейтенантом, который сопровождает нашу колонну. Мы на стороне шофера. Когда стояли у Ленвоенпорта и была возможность заменить неисправную деталь, шоферу не дали это сделать, а теперь эту деталь хотят взять с другой машины. Конечно, шофер этой машины внятно выражает свое неудовольствие. Нам велели пересесть в другую полуторку, где уже спали два краснофлотца и красноармеец. Когда их начали будить, началась ругань. Мы, злые, что 6 часов околачиваемся без толку, а они - что не дали поспать. Начали обзывать друг друга "партизанами", "фронтовиками", "вояками" и т.д. Наконец поехали.

3 июля. Четверг. Ораниенбаум, военный городок.

Впереди две легковые машины, за ними две грузовые и сзади еще одна легковая. На улицах и на шоссе за городом никого. Газуем на полном. Раза два останавливались, поджидая отставшую легковушку. Кругом тишина. В небе смутно видны аэростаты воздушного заграждения. Петергоф. Тихая, уютная улица, красивые здания с садами. Церковь с высокой колокольней. (Сколько она нам бед принесла с октября 41 до февраля 44 года, будучи и наблюдательным, и корректировочным, и дальномерным постом для немецких артиллеристов). Но это все потом, а пока любуемся местами, которые проезжаем. Спать уже не хочется. Третий час ночи 3-го июля. Подъезжаем к "Рамбову". Санину эти места знакомы, и он дает краткие пояснения.

Дорога плавно снижается и круто поворачивает влево. Тут особенно прохладно. Старые развесистые ивы обступают со всех сторон, совсем закрывая небо. Проскакиваем несколько мостиков и упираемся в какие-то ворота и изгородь с колючей проволокой. Некоторое время стоим, затем задним ходом выезжаем снова на дорогу и едем обратно. Подъехали к железнодорожному вокзалу и на площади около него "спешились". Часть пошла на вокзал попить чайку и устроиться там на ночлег, а часть осталась в машине. Мне не до чая. Страшно захотелось спать. Улегся у борта машины, положив, как обычно, под голову рюкзак и укрывшись шинелью.

Часов в 6 разбудили. Поехали дальше, вернее обратно. Снова подъехали к воротам и забору с колючей проволокой. Ворота на сей раз открыли и машины проехали внутрь ограды. Выбрались из машин, а их поставили под развесистые деревья. Провели нас в здание казарменного вида на второй этаж располагайтесь! Расположились на голых железных койках и уснули. Часов в 8 внизу в столовой позавтракали, и "Выходи строиться во двор!". Стали снова переписывать всех, разбили по взводам. Мы с Саниным оказались в разных взводах. Предупредили, что перед обедом снова будет построение и проверка. Кто будет отсутствовать, будет считаться дезертиром.

До обеда снова валялись на голых койках. После обеда вызвали охотников ехать за матрацами. Я, конечно, среди них. Поехали человек 7 на полуторке. Сначала мимо вокзала к пристани. Лейтенант пошел куда-то договариваться, ребята "затралили" девушек, а я пошел поближе к пристани поглядеть на Кронштадт. Правее Кронштадта разглядел несколько подводных лодок. Снова поехали немного обратно, затем по шоссе за город в какой-то склад. Наконец нашли и склад и его завхоза, но матрацев нет. Есть только наволочки. Вернулись ни с чем в свою казарму.

В этом военном городке бойцы живут, очевидно, постоянно. Зимой в зданиях казарм, где теперь мы, а летом в палатках, как сейчас. Вся поляна и казарма окружены липами, кленами, березами. Под ними стоят сейчас не меньше сотни тракторов. Около них возятся трактористы. Обедать их тоже водят строем.

К вечеру прибыло несколько машин из Пскова и Ленинграда с фронтовиками. Те, кто прибыл с нами, уже ругаются с вновь прибывшими. У них с собой в машинах сахар, шпик, хлеб, а у наших ничего, а кормят здесь значительно хуже, чем в полуэкипаже. Вновь прибывшие с нами не делятся. Говорят, что бежать не нужно было. Называют нас трусами и пр.

4 июля. Пятница. Ораниенбаум - Кронштадт.

Утром за завтраком получилась буза: кружек нет, сахара нет, хлеб только черный. Масло дали, кусочек сахара дал Санин. Прибыло еще несколько машин с людьми. В нашем кубрике один краснофлотец здорово играет на баяне. Пошли просить баян у политрука, но он боится, что или упрем, или испортим. Незнакомым людям кто даст такую вещь?

Перед обедом воздушная тревога. На большой высоте на запад идет "юнкерс". По нему бьют зенитки. Мы все рассыпались под деревья и у стен казармы. Перед ужином снова выстроили всех с вещами, провели перекличку по спискам. Двух человек нет. Построили в колонну по четыре и пошли. Спустились под гору на дорогу и через город на пристань. Ждем буксира на Кронштадт. В 19 часов пришел буксир, погрузились и пошли. Я забрался на самый нос. Немного покачивает. Через час подошли к Ленинградской пристани, выгрузились, построились и пошагали. Справа высокий забор стадиона, из-за него виден ствол "максима", торчавший вверх. Идем по красивой липовой (пли вязовой) аллее, почти упирающейся в крепостную стену у Ленинградских ворот (без ворот).

В августе 42 года, справа перед этими воротами, в бывшей школе (двухэтажное, в плане Г-образное здание) формировался отдельный минометный батальон 260-й Отдельной бригады морской пехоты КБФ, в который я был назначен наводчиком вначале ротного, а затем батальонного миномета.

В середине сентября в этом здании бывшей школы меня приняли кандидатом в члены ВКП(б) по рекомендации командира роты и старшины 2-й статьи с подлодки, нашего парторга. Комиссаром батальона оказался майор Гашук, который был на нашем корабле военкомом, во время перехода на Гогланд в ноябре 41-го, который меня узнал и поддержал мое вступление в партию. Помню, как начальник политотдела Бригады подполковник Демидов, вручая мне кандидатскую карточку, сказал: "Сколько лет работаю в политотделах, первый раз вручаю кандидатскую карточку такому молодому краснофлотцу". Мне тогда было 17,5 лет.

В октябре мы прорыли вдоль крепостной стены траншеи полного профиля и перекрыли их местами. Ругались, что был не обычный земляной грунт, а сплошная свалка, на которую не одну сотню лет вывозили весь мусор и отходы из города. А в конце аллеи, перед воротами, врыли в землю две танковые башни с огнеметами, которые своим пламенем перекрывали подступы к Ленинградским воротам.

В декабре 42-го а этом здании стал формироваться Отдельный Истребительный противотанковый Дивизион этой же Бригады, в котором последовательно до конца войны я был командиром отделения крупнокалиберных пулеметов, ком. отделения и помкомвзвода противотанковых ружей и командиром противотанкового орудия.

Из этого здания в зиму 42-43 годов мы выходили на ледовую оборону Кронштадта. Для этой обороны на морзаводе строили деревянные будки на полозьях-бревнах. Стенки и крыша снаружи и изнутри были из сырых досок, простенки засыпались сырыми опилками, которые при перевозки будок утрамбовывались на одну треть, и в верхней части будки всегда дуло из щелей. В будках были двухъярусные нары на 4-х человек и разборная чугунная печка под уголь. Днем мы, по 8-10 человек ухватившись за два каната, прикрепленные к полозьям, подтаскивали эти будки к зданию дивизиона, а ночами эти будки, 45-мм орудия и пулеметы ДШК на металлических санях вытаскивали на лед около Ленинградской пристани. Справа от современного входа на пристань, где сейчас стоит памятный камень изобретателю радио Попову, была установлена стационарная 4-х орудийная 45-мм батарея. Здесь был пологий спуск на лед, и бойцы охранения, разведя рогатки с колючей проволокой, выпускали нас на лед.

Основная сложность была в пересечении фарватера, если по нему успевал до нашего подхода пройти ледокольный буксир из Кронштадта в Ленинград. На этот случай мы везли с собой десяток длинных досок, из которых мостили переход и для людей и для своего груза. Насколько помню, мы не утопили ни одного орудия и ни одной будки. Правда, некоторым пришлось искупаться между льдин. Год назад, в ноябре 41-го, по этому фарватеру, тоже ночами наш корабль проводил из Кронштадта в Ленинград и обратно караваны кораблей, а в ноябре 42-го он стал нам преградой.

Южный участок ледовой обороны Кронштадта проходил вдоль южного берега от Ораниенбаума до Лигова в 1-1,5 км от берега. Оборона состояла из 3-х полос: ближе к берегу саперы устанавливали противопехотные мины, укладывая их в лунки, вырубленные во льду или в снегу; вторая полоса метров через 100 - глубинные бомбы и фугасы, соединенные электрокабелем, который выходил на берег Кронштадта; и третья линия - орудийно-пулеметные точки, расположенные на расстоянии 500-800 метров друг от друга. Моя точка оказалась на траверзе Петергофа.

Поначалу пробовали оставаться в будках на день. Но стоило затопить печку или кому-то выбраться из будки по нужде, немцы открывали орудийный и минометный огонь. Чтобы не быть накрытыми всем в будке, выскакивали из нее, разбегались в разные стороны и плюхались на лед. На выручку приходили наши батареи на фортах, начиналась контрбатарейная пальба, и мы опять забивались в будки. Позже оставляли на точках только по одному - два дежурных., а остальные расчеты на день уходили на берег. С темнотой все расчеты занимали свои позиции: по одному у пулемета, по два - у орудия, остальные отдыхают в будках. Каждые четыре часа смена дежурных.

Однажды произошел любопытный случай: резко потеплело, на поверхность льда вышла вода. Ветер с залива стал нагонять воду в устье Невы, и лед под нами стал потрескивать, прогибаться под орудиями и будками. Чтобы спасти орудие, я решил оттащить его к борту эсминца, кажется. "Стерегущего", который, кажется, осенью 42-го при переходе в Ленинград был атакован на фарватере, поврежден и выбросился на северный край фарватера, завалившись на левый борт. Так он и вмерз в лед. Мы сняли ствол орудия и затащили его на палубу эсминца, сани со станиной привязали к его борту. Выставил на палубе пост. Через день-два разыгралась ночью метель. Повел я двоих ребят на смену. От будки до эсминца метров 800-1000), т.е. минут 15 ходу в метель. Прошли 20, 25, 30 минут. Эсминца нет. Еще через 25-30 мин. вышли к какой-то позиции. Окрик часовых: "Стой! Пароль"! (Пароль выдавался новый на каждую ночь). Оказалось, что это наша позиция, которая от будки была метрах в 50 ближе к берегу. И вышли мы к позиции почему-то со стороны берега. Снова пошли к эсминцу. Наши следы уже замело.

Минут через 40 метель чуть приутихла, и вдруг впереди нас взвились осветительные ракеты. Плюхнулись в снег. Оказывается, нас занесло под самый берег Петергофа. Значит, мы прошли линию противопехотных мин. Надо срочно по своим следам возвращаться назад и стараться не напороться на своих патрулей, которые проходят вдоль минных полос. И постараться, чтобы немцы не заметили, а то откроют пулеметный и минометный огонь.

Новые заряды метели скрыли нас от берега и патрулей, и вскоре мы опять оказались у своей позиции. Что за чертовщина! Решил так: я иду первым, второй за мной на пределе четкой видимости - метрах в 40-50, третий на таком же расстоянии за вторым. Все на одной линии. И если последний увидит, что первый, т.е. я отклоняюсь в сторону (мы, как я понял, делали круг, поворачивая все время влево), то должен был кричать мне: "Правей!". И эти замечания шли ко мне через каждые 40-50 шагов. Через полчаса мы вышли к корме эсминца, т.е. все же немного уйдя влево.

В дивизионе днем я рассказал об этом случае командиру роты старшему лейтенанту Дорошенко. "Значит, у тебя левая нога короче правой ", - сказал он. И на мой недоуменный взгляд разъяснил, что у всех людей одна нога чуть короче другой, но в обычной жизни мы этого не замечаем. Но на ровном месте в поле, в степи ночью тебя обязательно будет заносить в сторону короткой ноги и ты оставишь след в виде дуги, а если место позволит, то и круга. Что у нас и получилось. Позже я неоднократно проверял и себя, и показывал товарищам, какая у них нога короче. Даже в поле на лыжах, идя с закрытыми глазами, лыжный след показывает дугу. Зимняя оборона Кронштадта на нашем участке, не считая ежедневных обстрелов города и иногда позиций на льду, прошла спокойно. Но на северном участке обороны, вдоль берега Карельского перешейка, занятого финнами, были случаи нападения финнов на посты. Один пост ночью был вырезан ими полностью. Часовые в метель или проспали, или поздно обнаружили противника.

Дважды приходилось мне сопровождать выход наших разведчиков в тыл немцам, проникая через парк Александрия, обходя Петергоф слева. С этого направления они меньше всего ожидали наших активных действий. Наша с товарищем задача была несложная: подстраховать, прикрыть, в случае необходимости, разведчиков при проходе их через заграждения и выходе на берег, затем, следом за разведчиками, углубиться метров на 200-300 и на перекрестке аллей на границе Александрии и нижнего парка следить, чтобы немцы, в случае обнаружения разведки, не отрезали бы им отход на лед через проход, проделанный нами для выхода разведки. Если в течение часа было все спокойно, мы потихоньку выбирались на лед и к себе. Второй раз, сидя в подобной засаде, я вырезал ножом (на мор. заводе делали хорошие ножи с ножнами, которые особенно нравились разведчикам) свои инициалы "Т. В." в коре дуба, за которым мы укрывались. В 50-х годах, когда я побывал в Петергофе, по схеме парков я нашел это место - на границе восточного парка с Александрией, на перекрестке аллеи, спускавшейся к заливу вдоль западной стороны каменного забора и аллеи, идущей от центра парка и упирающейся в стену. Дуб был цел и вырезанные мои инициалы были еще заметны.

Через Ленинградские ворота вступили в город Кронштадт - столицу русских моряков. В какой-то довоенной книжке о Кронштадте мне запомнилась такая образная фраза, подтверждающая, чья столица Кронштадт: "Бросишь палкой в собаку, попадешь в моряка". Но, наверное, такое можно было наблюдать в выходной день в мирное время. Сейчас мы шли по почти безлюдным улицам. Короткая узкая Ленинградская улица, мощенная булыжником. Я шел в колонне в левом ряду и с удивлением заметил, что тротуар покрыт серыми плитами с какими-то надписями. Оказалось, что это могильные плиты с какого-то кладбища. Может быть, оно было рядом с собором, остатки которого возвышались справа от Ленинградских ворот. Невзрачные жилые дома в 3 этажа кирпичные и двухэтажные деревянные, которые зимой 42-го мы будем разбирать на дрова, чтобы отапливать казармы.

Два поворота и вышли на длинную Советскую улицу. Дома только справа двух - и трехэтажные, но выглядят приличнее - покрашены в светлые цвета, некоторые с колоннами. А вдоль левой стороны улицы от ее начала и до конца тянется сквер с взрослыми деревьями, отделенный от улицы невысокой чугунной оградой, а другая сторона сквера отгорожена высокой оградой от канала, который мы увидели, только пройдя половину улицы. В этом месте слева открылась большая площадь с громадным красивым собором. Ребята, которые бывали в Кронштадте, объяснили, что это Морской собор на Якорной площади.

Осенью 41-го на соборе был оборудован наблюдательный и дальномерный пост для корректировки артиллерийского огня батареями Кронштадта и его фортов. Немцы, конечно, знали это и неоднократно били по собору. Несколько снарядов в собор попали, но они для такой громады были, что слону дробинка. Этот собор долгие годы использовался как кинотеатр, в котором я бывал неоднократно в 43-44 годах, т.к. в это время наш дивизион размещался недалеко, в 3-й северной казарме. А осенью 42-го года мы вырыли и оборудовали позиции для своих батальонных минометов рядом с маленьким кладбищем - захоронением революционных матросов на Якорной площади, погибших во время революций 1905 и 1917 годов и во время штурма Кронштадта в 1920 г. (В 1994 году при посещении Кронштадта я не нашел уже этого маленького захоронения с небольшими братскими и несколькими персональными могилами. Чуть в стороне от этого места на земле лежала большая черная мраморная звезда с вечным огнем, не вызывая никакого чувства почтения, которое ощущаешь при посещении мест захоронении погибших за нашу Родину.) Такие же позиции для минометов мы вырыли на склоне Петровского бассейна, что за собором. С этих позиций мы пристреляли различные места побережья острова на случай его штурма зимой немцами...

В конце Советской улицы справа красивое здание - Гостиный двор, миниатюра ленинградского Гостиного двора. Пересекли улицу Ленина - главную улицу города, идущую с юга на север, уперлись в улицу Зосимова и повернули по ней налево. Это последняя, западная улица города. На ней, говорят, три длинные, "западные" казармы и крепостная стена между ними и от казарм до северного и южного берега. Вскоре справа за высоким деревянным забором показалась длинная двухэтажная казарма из красного кирпича в плане тупого угла, раскрытого за город - Балтийский флотский экипаж. Прошли вдоль забора до конца экипажа, повернули направо. Здесь проходная и ворота во двор экипажа. А у торца экипажа проезд за город - южные ворота в крепостной стене. Сами ворота, конечно, не сохранились. Войдя через ворота во двор экипажа мы попали как бы совсем в другой мир - длинный земляной двор чисто подметен. Ни травинки, ни кустика. Лишь несколько чахлых деревцев стоят у забора. Несколько деревянных скамеек у врытых в землю металлических бочек с водой - мест для курения. Двор полон краснофлотцев в самой разнообразной форме.

Нашу колонну останавливают, перестраивают в две шеренги. Какой-то мичман снова велит сдать имеющееся оружие и боезапас. Оружие никто не сдает. Патроны кое у кого есть, есть и запалы к гранатам. У меня осталась пара патрон, и я втаптываю их в землю. Жаль, что не удалось мне увести из "Рамбова" мелкокалиберку, но затвор от нее у меня в рюкзаке. Может, подойдет к моей мелкокалиберке, что осталась дома без затвора. Отвели нас на второй этаж. Пол бетонный, блестит, койки с матрацами, но без одеял. Ну и го ладно. Ужинать пошли на первый этаж. Столовая с низкими сводчатыми потолками, но уютная и удобная. Порубали и спать".

5 июля. Суббота. Кронштадт, Балтийский флотский экипаж.

День 5 июля - первый день моей службы на ледоколе "Суур-Тылл" был подробно описан в моей дневниковой записи 1941 года в начале этой повести. Сохранилась довольно подробная запись и следующего дня. Но напомню - она была сделана не 6 июля, а в начале сентября, спустя 2 месяца, когда появилась возможность вечерами писать и я решил восполнить пробел в дневниковых записях. В июле и августе на корабле я мог вести дневниковые записи регулярно и подробно. А о событиях конца июня и начала июля в те дни писать было просто некогда и негде. Но, к сожалению, подробные, ежедневные записи событий с 7 июля по 28 августа не сохранились, и временную точность всех событий тех дней не гарантирую. Все-таки прошло 57 лет. Но записи в маленьких блокнотиках и записных книжках, в которых фиксировались только важнейшие события, виденные мною, позволили мне воскресить многие события тех дней.

Кронштадт - Таллин - Ленинград

6 июля. Воскресенье. Борт ледокола "Суур-Тылл".

Ночь прошла спокойно. Идем 10- узловым ходом на двух машинах. У нас 2 кормовые машины и одна носовая. Такое расположение я никогда раньше нигде не встречал и не верил, пока не увидел чертежи судна.

Теперь опишу, что мне удалось узнать о судьбе судна от команды и о некоторых членах команды.

"Суур-Тылл" - ледокол, построен в Германии в 1914 г. Говорят, что однотипный ледокол "Ленин" работает у нас на Севере. Вначале наш назывался "Царь Михаил Федорович", затем в 1917 году был переименован в "Волынец". Он работал всю империалистическую войну в районе Таллин-Хельсинки. Вместе с "Ермаком" участвовал в Ледовом переходе - выводил корабли Красного Балтфлота из Гельсингфорса в Кронштадт. В 1918 году, направляясь из Таллина в Хельсинки и имея на борту мнимых рабочих, направляющихся на маяк, он был захвачен ими и попал в руки белофиннов, где получил новое название, которое я не запомнил. После войны корабль был передан Эстонии и назван "Суур-Тыллом". Дальше Балтики он не выходил и лишь проводил зимой корабли в Таллин, а летом ремонтировался.

Длина его около 75 м, ширина - примерно 17,5 м, а осадка - 7,5 м. Полное водоизмещение около 4000 т.

Конечно, эта информация о корабле не очень точная и далеко не полная, но тогда и в таком виде вызывала у меня большой интерес.

Наименование "Суур-Тылл", по рассказам старых матросов, корабль получил в честь легендарного эстонского героя-великана Суур-Тылла (Большого Тылла). Этот великан мог бросать камни с эстонского берега на финский, а однажды даже перешел через Финский залив.

На "Суур-Тылле" есть матросы, которые плавают на нем с 16-го года, но о событиях 1918 года говорили с неохотой. Например, председатель судового комитета. Сам он машинист, а его сын у нас же мотористом.

Нашему капитану за 45 лет. Высокого роста, широкий в кости, плотный, но нетолстый, лицо добродушное, походка неторопливая, спокойная, уверенная. На этом корабле он второй год. До него был другой капитан, которого команда не любила. Тот плавал на нем с 20-го года. Нашего же команда любит. Он спокойный, справедливый. Ругается, лишь когда кочегары слишком начнут шуровать и из труб валит или "дымозавеса", или огонь. Или же когда матросы долго копаются с выборкой якоря. Нам только смешно, когда он начинает сердиться и ругать своих по-своему. По-русски он говорит свободно. Вообще все пожилые им хорошо владеют. Но некоторые из молодых матросов знали только несколько слов.

Старший механик тоже высокий, толстый, добродушный пожилой человек, вечно курит тоже толстую самокрутку, или сигару, или папиросу. По-русски говорит слабо, но любит поболтать и пошутить с нами. Старпом - резкая противоположность им: маленький, сухонький быстрый старичок, уже седой и не очень говорливый. Больше молчит, слушает да ухмыляется. Вечно снует по кораблю с большой трубкой в зубах. Он успевает повсюду: и на мостике, и на корме; помогает выбирать трос, и якорь поможет выбирать боцману. Однажды якорь-цепью его сильно ударило и поцарапало, за что ему здорово от капитана влетело.

Боцман - старик лет 55-ти, молчаливый, но знающий свое дело. Он был с нами только один рейс и, заболев, остался в Таллине. Вместо него назначили боцманом здорового красивого матроса. Помню только его имя - Владимир. Он тоже был молчалив и усерден, но плохо говорил и понимал по-русски.

Еще из экипажа выделялись кок - девушка Мери, 1922 года рождения, официантка Иоханна, моя ровесница, с 1925 года, буфетчица в кают-компании Ева, полная светловолосая женщина лет 35-ти, плавающая на этом корабле уже лет 10, юнга, а затем помощник кока Николай, на два года старше меня, и еще один юнга, работавший на камбузе. Этот парень плохо понимал по-русски и вообще был слабенький физически, и мы часто над ним шутили за его "русскую" речь. Николай же хорошо говорил по-русски. Был еще один машинист, тоже Николай, хорошо говоривший по-русски, и мы с ним дружили.

Весь день шли нормально, волна балла 3, погода солнечная. С правого борта видны берега Финляндии, похожие на тучи над горизонтом, а с левого низкие берега Эстонии. Примерно в 12 часов прошли Гогланд, оставив его по правому борту далеко севернее. Капитан и наш комендант по очереди спускались отдохнуть часа на 3-4. Вместо капитана на мостике появлялся старпом, а вместо коменданта - старшина Кожин, как самый старший из нас по службе и по званию. Поскольку я часа три поспал под утро на мостике, спать не хотелось, и я до конца перехода не сходил с него. Ведь это теперь мое рабочее место.

На горизонте ни корабля, ни самолета. Ребята рассказывают, что, когда они 30-го июня шли в Кронштадт, над ними, почти над мачтами, пролетел Ю-88, но не сделал ни одного выстрела. Очевидно, пилот видел большой белый крест по диагонали на баке, означающий, что корабль не вооружен.

Мы решили перебраться из нашего слишком жаркого кубрика на правый борт под спардек, где было отгорожено небольшое помещение наподобие сарайчика. Там уже спали несколько матросов из команды. Мы тоже расположились на свежих тесовых досках - так приятнее.

7 июля. Понедельник. Таллин, Купеческая гавань.

В 1 час ночи вошли в Купеческую гавань Таллина и отшвартовались у северной стенки почти напротив длинных портовых складов, вдоль которых проходят железнодорожные рельсы. Стало быть, переход длился 26,5 часов. Что-то медленно мы шли.

Сразу после швартовки по распоряжению капитан-лейтенанта на борту у сходни встал на вахту с винтовкой Кошель. Его обязанности: никого без разрешения капитана, старпома и стармеха на стенку не пускать, а на борт без разрешения нашего коменданта - капитан-лейтенанта Линича. От команды тоже назначался дежурный матрос, который периодически обходил и верхнюю и жилую палубы судна. Он же сообщал нашему вахтенному, когда подходит время будить смену. Тогда вахтенный, попросив дежурного матроса постоять у сходни, бежал с винтовкой в кубрик, будил свою смену и возвращался на пост.

Утром, после завтрака, командование судна ушло каждый по своим делам, и мы были свободны. Я поднялся на мостик и весь день рассматривал все, что нас окружало в порту, и что было видно за пределами порта.

Купеческая гавань находится в южной части обширной Таллинской бухты. Протяженность гавани с северо-востока на юго-запад метров 700-800, а наибольшая ширина метров 400. Выход в бухту из восточной части гавани через северные и южные ворота, между которыми бетонно-каменный мол, который плавной дугой с севера на юг ограждает гавань от Таллинской бухты с восточной стороны. Широкая бетонная стенка с железнодорожными путями разделяет восточную часть гавани на большую северную и меньшую южную части. У южных ворот угадывается еще одна часть гавани, но ее почти не видно за складскими зданиями и кранами.

С севера гавань от бухты отделена широкой каменно-бегонной стенкой, длинной метров 300-350, на которой почти во всю длину стоят склады. С обеих сторон вдоль складов - железнодорожные пути для подвоза или вывоза со складов товаров, грузов. К началу этой стенки мы и пришвартовались. Впереди нас у что и стенки стоят еще два транспорта, на которые что-то грузят из складов. Дальше гавань от бухты ограждает пологой дугой узкий, метров 10-15, мол из валунов, бетонных блоков и песка, длиной метров 350-400. Стенка соединена с молом узкой бетонной перемычкой, по которой на мол могут заезжать автомашины. Восточный конец мола является северной границей северных ворот в гавань, и на нем стоит небольшой огонь.

Рассматривая в бинокль город, особый интерес у меня вызвали высокие стрелы шпилей соборов, нескольких мощных башен крепости. Конечно, я ничего о них не знал, а мои товарищи смогли назвать лишь некоторые из соборов, чьи шпили возвышаются над городом. На южном берегу бухты виден большой массив зелени. Это, сказали, знаменитый парк Кадриорг. А вдали, на берегу бухты, километрах в 4-х к северо-востоку от нас, в бинокль видны развалины какого-то большого строения с двумя остроконечными торцевыми стенами без крыши. Пока узнал, что это развалины какого-то монастыря в устье реки Пирита.

В 1968 г., будучи на экскурсии в Таллине, я узнал много интересного об этом монастыре, облазил его сверху до низу, все сохранившиеся стены и подземные помещения рядом, осмотрел и сфотографировал все, что мог.

А к северу, километрах в 5-ти от нас, в начале Таллинской бухты, виднелся мой старый знакомый по военно-морскому параду на Неве в 1939 году, флагман Краснознаменного Балтийского флота крейсер "Киров". Невдалеке от него три эсминца, названия которых я не мог определить. Оказывается, с началом войны названия кораблей с бортов и с кормы были сняты. Узнать наименование корабля можно было только по маркировке на дымовых трубах: по количеству, цвету и комбинации широких и узких кольцевых полос. Один из дивизионов имел полосы красного цвета, другой - синего, третий - желтого. Количество кольцевых полос на трубах - от одной до трех в разных комбинациях. На БТЩ, по моему, были только номера на борту носовой части. Наличие маркировки на трубах у них не припомню.

После ужина позвал на стенку Кошеля и Жентычко и больше часу занимался с ними изучением семафора, учил "писать" и "читать", а главное - сам вспоминал семафорную азбуку и тренировался в передаче и чтении. Для них я специалист, и слушаются беспрекословно. Правда, мне от общения с ними в этом плане пользы пока немного, но я сам себе сказал: "Если хочешь, чтобы тебя с корабля не выгнали, учись и тренируйся".

Поздно вечером вернулись и капитан, и комендант. Оказывается у них семьи в этом городе.

8 июля. Вторник. Таллин, Купеческая гавань.

Сразу после завтрака я написал второе письмо домой (первое отправил в Ленинграде из экипажа, передав его в форточку проходящей под окном девушке). С учетом необходимости соблюдения требований военной цензуры, сообщил, где я есть и, главное, что я при деле. Ну и, конечно, свой адрес. Теперь скрывать его было незачем. Спросив разрешения старшины сойти на берег, чтобы только отправить письмо, пошел искать почтовый ящик, который, как сказали матросы, должен быть на здании управления портом.

Вскоре к левому борту буксир подтащил баржу с углем. Весь уголь с нее надо перегрузить в наши угольные ямы. Вместимость наших ям - 800 тонн. На барже, говорят, 400 тонн. Загрузка углем (бункеровка) элементарно проста: в средней части судна, на палубе, по бортам два грузовых подъемных крана (или стрелы?), грузоподъемностью, наверное, в 1 тонну. У крана на тросе гак, к которому крепится душка большой бадьи, в которую помещается 0,5 тонны угля. В баржу спускаются 4 матроса, с совковыми лопатами, и они с четырех сторон накидывают в бадью уголь. Кран поднимает бадью, разворачивается к горловине угольной ямы, матрос у горловины отворачивает скобу, которая стопорит дугу бадьи, бадья переворачивается, и уголь ссыпается в бункерную яму. Стоящий у борта матрос-учетчик ставит в блокноте одну палочку. Через час первая четверка потная, с черными лицами и руками поднимается на палубу, ее сменяет вторая четверка и т.д. В бункеровке участвовали и мы, краснофлотцы, кроме старшины Кожина. Радистам такая работа вредна. Вдруг надо что-то передавать ключом, а у него руки еще трясутся. Правда, насколько я помню, нашему радисту до осени нечего было делать в радиорубке, т.к. шифров для радиопереговоров на военное время у нас не было.

После обеда немного передохнули и снова в баржу. Часов в 16 ослабили швартовы, оттолкнули судно от стенки и в образовавшийся проем затащили баржу. Теперь надо грузить уголь в правую угольную яму. Закончили бункеровку поздно вечером. На бункеровке работали 4 группы по 4 человека. Значит, каждому из нас пришлось перекидать примерно по 25 тонн. С непривычки у меня после этой работы мышцы рук, ног и поясница болели дня три.

Сразу после ужина свалился на койку.

9 июля. Среда. Таллин - Кронштадт.

Рано утром, наверное, в начале пятого, всех нас в кубрике разбудил наш вахтенный у трапа. Объяснил, что матросы команды таскают на борт какие-то ящики со стенки. Надо и нам присоединиться к ним. Быстро оделись и на палубу. Человек 6-7 матросов-эстонцев бегом таскали большие ящики из штабелей, которые находились от нас метрах в 50, прямо на палубу, а двое с палубы таскали вниз. Транспорт, который грузился вчера впереди нас, ушел. Оставшиеся штабели ящиков, очевидно, не вошли в его трюмы, а обратно в склады их или не успели убрать, или оставили для погрузки на другой транспорт. Кто разрешил или дал команду таскать их на наше судно неизвестно. Никого из командования судном на палубе не было. Что в ящиках мы не знали. Все ящики подписаны на эстонском языке, разбираться и выбирать нам было некогда. Мы тоже стали таскать ящики на палубу, а вахтенный, отставив винтовку, спускал наши ящики в кубрик. Только успели мы перетащить по два ящика, вдруг со стороны Управления портом бежит какой-то человек и на эстонском что-то кричит. Увидев нас в военной форме, перешел на русский: "Это государственное имущество! Почему вы таскаете! Я сейчас вызову охрану порта!" Мы все быстро на судно и шмыгнули на жилую палубу. На мостике быстро появились капитан и рулевой, команда: "Отдать носовой! Отдать кормовой! Право руля! Малый назад!" Судно медленно развернулось, вышло из гавани и встало на якорь примерно в километре севернее. Смылись. Начало шестого. Стали разбираться в своих "трофеях". У нас оказалось два ящика с печеньем и ящиков семь конфет, в основном с фруктовой начинкой. Один ящик запомнился но рисунку на конфетной обертке - человеческая мордашка, а на голове волосы дыбом. В нем оказались мятные конфеты, от вкуса которых действительно волосы на голове могли принять такое положение.

По-братски разделили эти "трофеи". Каждому досталось почти по ящику конфет, набранных из разных ящиков, и по четверть ящика печенья. Комендант от предложенной доли отказался. Конечно, от подчиненных брать такой подарок ему было неудобно. Эстонская команда своими "трофеями" с нами не делилась. Потом мы узнали, что они выбирали ящики не подряд, а с учетом маркировки на ящиках - конфеты только шоколадные, печенье - высшие сорта. В некоторых ящиках была какая-то мануфактура, обувь. Последнее содержимое нас вряд ли интересовало.

В бухте северный ветер развел волну балла в 3-4. Покачивает. Я еще ни разу не испытывал морскую качку и не знал, как ее буду переносить. Пока нормально. После обеда комендант приказал доставить его на шлюпке на северную стенку Купеческой гавани, от которой мы удрали утром, и вернуться за ним в 18.00. Со спардека спустили небольшую шлюпку - четверку, четверо из нас сели на весла, старшина на руль и, подгоняемые попутным ветром, пошли. Вот тут я показал себя! Ломко, хотя и был торпедным электриком, но ни в учебном отряде в Кронштадте, ни на эсминце, на котором служил, на шлюпке, очевидно, не ходил. Кошель и Жентычко на кораблях не служили и все три года службы, в основном, прошли в экипажах на берегу, поэтому их весла команды не слушали, часто зарывались в воду ("ловили щук", как говорили наши инструкторы-осводовцы на реке Уче). Мое же весло по команде: "Раз!", с форсом скользя лопастью по воде, повернутой горизонтально, забрасывалось для гребка, а по протяжной команде: "Два-а-а!" четко входило на 2/3-3/4 в воду, рывком заканчивая гребок. Даже комендант поинтересовался: где это я так научился хорошо грести. Ответил, что до службы два сезона дежурил на спасательных шлюпках на реке.

Высадили коменданта на мол и обратно. Навстречу ветру и волне это оказалось, потруднее. Добирались не менее получаса, порядком устали и с непривычки мозоли на ладонях натерли.

В 17.30 снова сели на шлюпку в том же составе. У троих, в том числе и у меня, ладони были забинтованы. До мола дошли минут за 20. Коменданта еще не было. Старшина велел мне выбраться на мол и, как только увижу коменданта, просигналить ему семафором руками, что шлюпка здесь. Стеллажи ящиков на стенке еще стояли, только их накрыли брезентом. Минут через 15 заметил идущего по стенка коменданта и стал ему писать: "Шлюпка здесь".

Повторил раза три, пока он не заметил и не дал рукой отмашку, что понял. В шлюпке он сказал, что скоро к нам подведут плавучий док и два плавучих крана, которые мы должны отбуксировать в Кронштадт. Охраны, кроме ведущего БТЩ, никакой.

За прошедшие 5 часов ветер усилился, стал северо-западным, и нас постоянно сносило к середине бухты. На полпути правые гребцы, которым приходилась здорово налегать на весла, выбились из сил и последовательно поменялись с нами местами. Теперь пришлось выкладываться нам. Минут через 20 я почувствовал: силы на исходе. Комендант заметил мое состояние и попросил старшину подменить меня, а сам взял руль. Минут через 15 мы добрались до судна, зашли с подветренной стороны, приняли конец, шторм-трап и поднялись на палубу. Шлюпку оставили на конце за бортом. На палубе человек 20 команды наблюдали за нашей борьбой с ветром и волной. Кто-то пошутил, что капитан уже хотел сняться с якоря и выручать нас.

Поздно вечером два буксира подтащили к нам большой плавучий док. К одному концу дока были вплотную пришвартованы два больших плавучих крана. Я представлял, что это такое, но вблизи не видел. И был поражен размерами дока - длина не меньше нашего "Суур-Тылла", шире раза в 1,5, высота боковых стенок на уровне нашего мостика. Размеры кранов тоже впечатляли и метров на 10-15 возвышались над боковыми стенками дока. Подали на док два буксирных троса на боковые кнехты и вытравили их на всю возможную длину, чтобы уменьшить давление воды от наших винтов на его широкую, так сказать, носовую часть корпуса. Нашему капитану еще не приходилось буксировать такие объекты и было видно, что его такой переход беспокоит. Он считает, что больше 5 узлов с таким грузом мы дать не сможем. Старшина спросил у коменданта, будет ли какая-нибудь противолодочная защита. Ведь док - хорошая цель для подводной лодки. Ответ: "В штабе сказали, что и так дойдем".

Часов в 17 двинулись в Кронштадт.

Не знаю, откуда такая уверенность была у штабных работников, но мы почти за двое суток дошли без каких-либо приключений. Ничего не могу вспомнить об этом переходе, кроме того, что все здорово устали. Капитан и комендант почти не спали. Кроме меня, на мостике на другом крыле постоянно находился по очереди кто-нибудь из наших. Я днем поспал немного на деревянном диванчике на правом крыле мостика.

11 июля. Пятница. Кронштадт - Ленинград, "Большой серый дом."

Часов в 12 встали на Восточном Рейде Кронштадта. Вскоре два буксира забрали у нас док и краны и потащили их в гавань, а нам часов в 8 вечера дали команду следовать в Ленинградский порт и ждать указаний.

В Ленинградской порт пришли почти в 21 час и встали к причалу юго-восточной лесной стенки, т.е. почти в самой глубине порта. Не знаю, нам ли отвели это место или его выбрал комендант, т.к. от этого места ближе всего было добраться через южную проходную порта к остановке трамвая № 8. Его концевая остановка была на углу улицы Калинина и Поварухина. Главные северные ворота в порт были значительно дальше. Комендант с капитаном ушли по каким-то делам в город до утра. Старшим остался старшина Кожин. После вечернего чая, т.е. после 21 часа, я поднялся на мостик, чтобы "обозреть окрестности". Вечер был тихий, теплый. С той стороны стенки, где отшвартовались мы, не было больше ни одного судна. А на всей стенке, во всю ее почти километровую длину, были уложены в большие штабеля бревна из отборного хвойного леса. Между штабелями интервалы для проезда товарных платформ и подъезда погрузчиков. Этот лес, очевидно, предназначался для экспорта, может быть даже и для Германии. С мостика корабля было видно, что над громадами штабелей леса по другую сторону лесной стенки возвышаются надстройки, трубы и мачты какого-то корабля. Судя по окраске надстроек военного. Но какого - я не мог понять.

На стенке ни души. Решил сойти на берег и просто побродить по стенке, около штабелей. Бескозырка осталась в кубрике. Сейчас можно и без нее обойтись. Прошел немного вглубь стенки. Штабели, штабели, и больше ничего интересного. Вдруг недалеко от меня на один из штабелей села большая стая воробьев, весело чирикая. Не пришло умнее мысли, как желание запустить в них чем-нибудь. Поискал глазами на земле вокруг и увидел небольшой булыжник, чуть побольше куриного яйца. Но стоило мне поднять камень - вся стая сорвалась и отлетела метров на 50. Я, не спеша, двинулся к ней. И вдруг меня кто-то окликнул с акцентом: "Товарищ"! Смотрю, молодой матрос из нашей команды, но не эстонец, а латыш, который почти не понимал и не разговаривал на корабле по-русски. Подошел ко мне и, показывая рукой в направлении корабля, что стоит на противоположной стороне лесной стенки, говорит только два слова по-русски: "Корабль. Товарищ". Я понял его однозначно: на том корабле у него товарищ. И он предлагает пойти к этому кораблю. До корабля метров 200-250. Почему не дойти? Пошли. Лавируя между штабелями бревен, вышли на открытую причальную часть стенки вблизи от кормы корабля. Его борта, окрашенные в шаровый цвет, каким красят борта боевых кораблей, высоко возвышались над причальной стенкой. Три высокие элегантные трубы свидетельствовали о солидном возрасте корабля.

С верхней палубы корабля на стенку был подан трап, около которого на стенке стоял краснофлотец с винтовкой, а на палубе у трапа - вахтенный краснофлотец со "рцами" на левом рукаве фланелевой и, наверное, дежурный по кораблю старший лейтенант тоже со "рцами". Все трое с любопытством наблюдали за нами, пока мы шли вдоль борта, приближаясь к трапу. Вид у нас был не то, чтобы уж очень живописный, но в данном месте и в данное время немного необычный: молодой парень в какой-то рабочей куртке зарубежного фасона и мальчишка в краснофлотской форме без бескозырки, а носок левого ботинка перевязан бечевкой, чтобы подметка не болталась, идут, нахально рассматривая военный корабль. Это в военное-то время. Пусть в торговом, но в порту, где посторонних не должно быть. Да еще в комендантский час! Когда по городу после 22 часов без специальных пропусков появляться было запрещено. Но мы-то не знали ни о комендантском часе, ни о том, что уже 22.30. Часов нет, а ночи-то в Ленинграде летом белые.

Как только мы поравнялись с трапом, с верху с палубы громкая команда: "Стой! Стоять на месте!" Это нам, а затем часовому у трапа: "Часовой, не разрешать задержанным отходить от трапа!". Часовой взял винтовку наперевес. Стоим, ждем. Дежурный по кораблю куда-то ушел. А я, наконец, вспомнил, что это за корабль. "Комсомолец"! Учебный корабль Балтийского флота, на котором проходят морскую практику курсанты военно-морских училищ. Наверное, они сейчас готовятся отходить ко сну.

Минут через 10 на палубе появился старший лейтенант уже без "рцов", но с пистолетом, болтающимся сзади под синим кителем. С ним краснофлотец с винтовкой. Оба спустились на стенку. "Вы арестованы!" - объявил он нам. "Кто вы и откуда, как сюда попали?" Отвечаю, что я краснофлотец-сигнальщик с "Суур-Тылла", который стоит по другую сторону стенки. Вон его мачты и трубы за штабелями торчат. А этот парень - матрос команды. Он по-русски почти не говорит, но, показывая в вашу сторону, все повторял: "корабль, товарищ". Я и подумал, что у него на этом корабле товарищ. Теперь я в этом сомневаюсь. И предложил старшему лейтенанту довести нас до нашего судна и убедиться, что мы с него. Но старлей сказал, что мы пойдем с ним. "Куда?" "Куда надо". Спросил: "Оружие есть?" Есть, отвечаю, винтовка на корабле. Похлопал по нашим карманам и скомандовал: "За мной, на расстоянии 5 шагов, не отставать. Часовой в 5 метрах сзади задержанных".

Зашагали к основанию лесной стенки в сторону города. В начале стенки перешли на железнодорожное полотно и зашагали по шпалам. А у меня в правой руке булыжник, который я так и не успел швырнуть в воробьев. Если старлей увидит его у меня, то можно догадаться, что он подумает о назначении этого камня. Надо как-то от него избавиться. Останавливаюсь, наклоняюсь и начинаю подтягивать бечевку на ботинке с оторванной подметкой и осторожно кладу камень рядом с ботинком. Охранник-краснофлотец сочувственно смотрит на мою обувку.

Минут 10 ходьбы по шпалам, и мы у закрытых ворот и проходной в порт. Старлей заходит в проходную, мы остаемся ждать. Латыш явно обеспокоен случившимся. Спрашивает у меня: "Товарищ, куда?" Я скрещиваю перед лицом четыре пальца, изображая тюремную решетку, затем руками изображаю, как целятся из винтовки, правым указательным пальцем нажимаю невидимый курок и правой ладонью делаю отмашку и уточняю: "Капут!". На лице латыша кислая улыбка. Наш охранник смеется. А латышу, чувствую, не до шуток. Его можно понять. Минут через 5 появляется старший лейтенант и машет нам - проходите!

По другую сторону проходной стоит черная "эмка". Оперативно, подумал я, залезая в машину. В легковушках я еще не ездил. Старлей сел рядом с водителем, а остальные на заднее сиденье. Поехали.

Улицы пустынны. Изредка мелькают армейские патрули, но нас никто не останавливает. Минут 10-15 едем по совсем незнакомым улицам, но, когда по набережной какого-то канала проскочили мимо знакомого мне Варшавского вокзала, в скверике которого всего 10 дней назад я отсыпался после приезда из Луги, понял, что едем по набережной Обводного. Вскоре свернули налево через мост, затем направо. Дальше пошли уже знакомые места: Витебский вокзал, пересекли Невский и прямо по Литейному. Вот теперь-то я точно знал, куда нас везут - в большой Серый Дом на Литейном.

Если бы я знал тогда хотя бы сотую долю того, что происходило в этом Доме последние 6-7 лет, то, наверное, почувствовал бы себя не очень уютно, приближаясь к этому Дому в НКВДешной машине. Но я знал только то, что слышал по радио, читал в газетах: НКВД - это страж-, нашей страны от шпионов, диверсантов и врагов народа. Я таковым не являлся, поэтому никакого страха не испытывал. Одно мальчишечье любопытство - интересно, что будет с нами дальше? Чем интересны мы для такого солидного учреждения?

Перед самым Домом машина свернула направо и остановилась у первого от угла здания подъезда. А, может, он был единственный с этой стороны здания, не помню. Заходим в подъезд. Впереди старлей, за ним я, за мной латыш, и замыкает наш охранник с винтовкой. Обычной ширины лестница, но на площадке первого пролета стол, за которым сидит какой-то дежурный командир. Что меня удивило, это его первые слова, когда мы еще поднимались к нему по лестнице: "Это вы с Трифоновым?" "Так точно", - ответил старлей. "На следующей площадке лифтом на (дежурный назвал номер этажа. Кажется 8-й), кабинет ..." (номер которого я, конечно, не запомнил). На площадке еще какой-то дежурный спросил номер этажа и нажал одну из кнопок на стене. На нужном нам этаже еще один дежурный проводил нас к нужному кабинету. "Заходите, садитесь, ждите". Очень корректно, почти любезно.

Кабинет небольшой - метров 20, немного продолговатый, примерно 5 на 4 метра. Большое окно непонятно в какую сторону выходит, т.к. с середины комнаты видно только серое ночное небо с десятками аэростатов заграждения. Думаю, что или через Литейный, на запад, или на юг, через улочку, в которой нас высадили из машины. Слева от входа - небольшой письменный стол со стулом, справа у стены - широкий кожаный черный диван, рядом 2-3 стула. Старший лейтенант пригласил нас с латышом сесть на диван, сам сел на стул рядом, а краснофлотец встал, как и положено часовому, у двери.

Сидим, ждем, молчим. Мне, как арестованному, первому задавать вопросы не положено. Это я знаю из кинофильмов. Старлею все же любопытно - кого он арестовал? Начинает расспрашивать. Могу отвечать только я. Латыш внимательно слушает, но что понимает из моих ответов не знаю. Кратко рассказал по той легенде, которую уже отработал на ряде слушателей, немного приврав о своем участии в обороне Либавы, украсив рассказ из услышанного от ребят, которые действительно прорывались из Либавы. Рассказал и о "Суур-Тылле", что успел узнать о нем и что сам увидел. Чувствую, что мое повествование и бечевка на носке ботинка вызвали уважение в обращении к обладателю этого ботинка человек уже побывал на фронте, а он сидит только на учебном корабле.

12 июля. Суббота.

Спросил у старлея, сколько сейчас время. Ноль пятнадцать. Значит уже 12-е июля. Потянуло ко сну. Открылась дверь, вошел в морской форме командир с четырьмя средними (то ли капитан 2-го ранга, то ли подполковник), лет под сорок. Надо думать - следователь. Мы вскочили и встали по стойке смирно. Поздоровался. Предложил старшему лейтенанту пройти с латышом в какой-то другой кабинет, краснофлотцу -часовому встать у двери в коридоре. Я стою перед диваном. "Подойдите к столу. Выложите на стол все, что есть в карманах и выверните их". Выложил: перочинный ножик с лезвием сантиметров 9-10, носовой платок не первой свежести и несколько оберток от съеденных на переходе "трофейных" конфет.

Следователь вышел из-за стола, подошел ко мне, проверил мои вывернутые карманы, провел ладонями от подмышек до пояса, по спине, по ногам от пояса до ладыжек и сел на свое место. И тут я, каюсь перед этим, может быть очень порядочным следователем, созорничал: "А почему вы обувь не осматриваете?" "А вы откуда знаете, что ее надо осматривать?" "В кино видел, в книжках читал". "Снимайте ботинок!" И я, не спеша, расшнуровываю и снимаю ботинок. Конечно левый, с перевязанной бечевкой оторванной подметкой и кладу его, многострадальный, на чистый стол. И какое невыразимое удовольствие - еще раз прошу извинить меня за нахальство, хулиганство, неуважительный поступок по отношению к старшим по званию и по возрасту - испытывал я, наблюдая, как командир, с четырьмя средними на рукавах кителя, копается в грязном рваном ботинке 16-летнего мальчишки-спецшкольника. Ведь я же стал самозванцем краснофлотцем-сигнальщиком. Никакой воинской присяги я не принимал. Но следователь этого не узнал от меня до конца допроса. Окончив досмотр ботинка, протянул его мне и спросил, почему рваный. И я опять-таки с удовольствием доложил, что несколько раз докладывал об этом коменданту, да и он сам постоянно видит на мостике, в каком ботинке я хожу, и один раз, зацепившись на трапе оторванной подметкой, полетел на палубу. Ну что он мог мне ответить и тем более помочь? Велел взять стул и сесть у стола напротив его.

Из содержимого моих карманов, после их изучения, его внимание привлекли, в первую очередь, обертки от конфет. Не их художественным оформлением, а тем, что было на обороте обертки. А там была явно шпионская информация: нарисованы какие-то трубы с поперечными полосами и указанием их цвета. А внизу написаны наименования эсминцев, которые гордо несли эти трубы. "Что это такое?" Пришлось объяснять, что я сигнальщик, единственный на корабле, и всего буквально без году неделю. По одной маркировке на трубах определить имя корабля не могу, а комендант требует доклада. Вот и изобразил таким образом корабли, с которыми встречались в Таллине пли в Кронштадте. "А почему у вас такой большой перочинный ножик в кармане?" Объясняю, что он еще из дома. Им очень удобно и хлеб резать, и консервы вскрывать. А на корабле им, в основном, точу карандаш, которым на мостике приходится иногда что-то записывать. А почему не в тетрадке или в блокноте, так их надо купить в городе, а нас в Таллине еще в город не отпускали. Вот и приходится на обертках конфет писать.

Начался собственно допрос. Следователь попросил рассказать о себе все с самого рождения, о моих родителях, месте жительства, работе и пр. И как попал в этот Дом. Поскольку никаких документов у меня с собой не было, а все, что я ему здесь расскажу, проверить вряд ли будет возможно, да и вряд ли будет ему нужно, то я уже в который раз повторил свою историю, в которой вымыслом было только мое участие в обороне Либавы. Конечно, я постарался подробно рассказать о том бардаке, который был под Либавой, о чем я слышал от тех, кто там был, о нашем сопровождении раненых и о расстреле их "мессерами", что видел сам. О захвате "трофеев" в Таллине, конечно, скромно умолчал. Задав мне еще несколько вопросов, в том числе о фамилиях руководства Московской военно-морской спецшколы, капитана судна, коменданта, товарищей по службе, следователь дал мне прочитать протокол допроса и попросил его подписать, что все изложено с моих слов и правильно. Забрал протокол допроса, сказал, что я могу сесть на диван и отдыхать, часовому встать у дверей в кабинете, и ушел. Больше я его не видел. Мне было искренне жаль его потерянного ночного времени на возню со мной. Уверен, что он быстро понял, что мы - результат чрезмерной бдительности товарищей с "Комсомольца".

Рассказав часовому, любопытствующему - что же здесь со мной делали, я незаметно для себя уснул, сидя на диване.

Разбудил меня старший лейтенант. Рядом с ним был латыш с улыбающейся физиономией. Значит, все страхи его прошли. За окном совсем светло. Аэростатов не видно. Спустились вниз. У подъезда стоит та же "эмка". Поехали. Спрашиваю старлея: "Куда теперь?" "Обратно". Сначала тем же путем, потом каким-то другим подъехали к главным воротам порта, к которым я в первый день войны, точнее, в первую ночь, подъезжал на 14-м трамвае. Старший лейтенант зашел в проходную, ворота окрылись, и мы въехали в порт. Старший лейтенант дорогу знал, и минут через 10 мы подкатили к борту нашего "Суур-Тылла". Физиономия стоявшего у трапа Кошеля вытянулась от удивления, когда он увидел меня, вылезающего из "эмки". Старлей спросил у него, кто старший на судне. "Старшина Кожин". "Вызовите его!"

Кошель побежал будить старшину. Минут через 5 сонный, но одетый по форме и в мичманке Кожин вышел и представился старлею. "А где командир?" "В городе". "Ваши люди"? - спросил, показывая на нас. "Наши". "Заберите и пусть больше не болтаются в комендантский час по порту, да еще не по форме одетыми". "Есть!", - буркнул Кожин и нам в сердцах: "Марш на корабль!" Старлей сел в машину и уехал, а мы чинно пошли по своим кубрикам досыпать, т.к. было только 5 утра.

После завтрака позвал на стенку Кошеля и Жентычко тренироваться в передаче и чтении флажным семафором. Алексей Жентычко - коренастый, немного ниже меня ростом, полная круглая физиономия его часто улыбается, а глаза прищуриваются и хитро смеются. Коротко постриженные густые черные волосы зачесаны назад. Его земляк и товарищ Макар Кошель, которого все мы для благозвучия зовем Михаилом, внешне - противоположность Алексею: худощав, на полголовы выше, лицо узковатое, вытянутое, короткие русые волосы спускаются на лоб. На одном из передних зубов стальная коронка. Движения и разговор медлительны. Нос у него или часто бывает заложен, или им трудно дышать по какой-то другой причине, но Мишка часто стоит и ходит с приоткрытым ртом.

У Жентычко обучение идет легче, чем у Кошеля, и первый иногда начинает над вторым подшучивать. Пишет: "Кошель лопух". Тот дает отмашку, что принял. Жентычко голосом спрашивает: "Ты понял?" "Понял". "Тогда отвечай". "Сейчас, я подумаю". Но чувствуется, что он не прочитал семафора. "Повтори еще раз, а то я забыл, что ты написал". Советую Алексею писать медленно и чтобы Кошель повторял каждую прочитанную букву. Когда Кошель начинает читать по буквам и слогам и доходит до буквы "у" в слове "лопух", бросает обиженно: "Сам лопух!" и уходит в кубрик. Но они друзья, земляки и скоро мирятся. Мне необходимо научиться быстро читать семафор, и я стараюсь научить Жентычко быстрее писать, поэтому стараюсь тренироваться с ним почаще.

После обеда пошел по нашей стенке к ее окончанию, до которого метров 700. Справа штабеля бревен. Замечаю, что на многих фанерные бирки с указанием длины и диаметра бревен. Куда теперь они пойдут? Почти в конце стенки на воде небольшая шлюпка с веслами, привязанная к бревну стенки. Чья она - неизвестно. Решил походить на ней немного вдоль стенки. Отошел метров на 50 и пошел в сторону нашего судна. Вдруг по корме метрах в 300 откуда-то вышла шлюпка с двумя штатскими - один на веслах, другой на руле - и что-то кричат мне. Наверное, я взял их шлюпку. Не желая вступать с ними в объяснения, а затем объясняться со старшиной, я повернул к стенке и налег на весла. Привязал ее и бегом к судну. Вахтенного у трапа попросил, если спросят, сказать, что какой-то краснофлотец пробежал на ту сторону стенки, а сам бегом в кубрик.

Через несколько минут двое мужчин подошли к судну и действительно спросили у вахтенного: не ваш человек угнал шлюпку. На что тот ответил, что у нас своих шлюпок хватает, а какой-то парень пробегал вон туда, и указал в направлении "Комсомольца". Мужикам ничего не оставалось, как повернуть обратно. Иллюминаторы нашего кубрика находились как раз около сходни, и я четко слышал их разговор. Но, оказывается, этот разговор слышал и старшина, но не стал вмешиваться. Когда мужики ушли, он спросил у вахтенного, о чем сыр - бор. Тот вынужден был рассказать. Старшина чертыхнулся и в сердцах, но беззлобно бросил: "Ну, хоть не пускай этого салажонка на стенку. А то опять в какую-нибудь историю влипнет".

И что мне за последние сутки так не везет? А, впрочем, не везет ли?

Не знаю, доложил ли старшина о моих похождениях коменданту, когда тот вернулся на судно, или нет, но никаких вопросов или разгонов от него мне не последовало.

После ужина вернулись на судно капитан с комендантом. Команда: приготовиться к отходу. Двое матросов с боцманской команды забросили швартовы на палубу, затащили сходню, и капитан дал команды: "Малый вперед. Лево руля". Последняя по-эстонски звучала примерно так: "Ваза куля порти". А "Право руля" звучало, примерно, как "Паля маля порти". Наверно, у эстонцев это написание вызовет улыбку. Но ведь прошло 57 лет с тех пор, когда я слышал эти команды. Часа через два стали на якорь на Восточном рейде Кронштадта. И спать.

13 июля. Воскресенье. Кронштадт - Таллии.

Весь день я на мостике. Слежу за постом СНИС на наружной стенке гавани. Рассматриваю, угадываю, какие корабли стоят на рейдах и в гавани. Рубки и трубы "Марата" возвышаются в западной части Купеческой гавани. Наверное, стоит у стенки Петровского канала. "Октябрина" видна восточнее - в Лесной гавани. На фоне морзавода видны рубки и трубы какого-то крупного корабля. Позже узнал, что это "Максим Горький" стоял в сухом доке, где ему приваривали новую носовую часть, вместо оторванной при подрыве на мине где-то в Рижском заливе. Никаких команд или вызовов не было. Из Ленинграда пришел и встал на якорь недалеко от нас какой-то большой транспорт. Судя по высоко расположенной ватерлинии, - не нагружен.

После ужина комендант на катере ушел к оперативному дежурному. Часа через полтора вернулся и сказал капитану, что в 22.00 выходим в Таллин. Поведет нас опять только один БТЩ, но теперь перед нами пойдет транспорт "Казахстан", который пришел недавно из Питера, а за нами пойдет небольшой ледокольный буксир "Октябрь". Так что идти будет веселее, пошутил комендант. Правда, заметил он, капитан "Казахстана" ругался и отказывался идти, узнав, что кроме БТЩ никакой охраны у нас не будет. Тем более 13-го да еще в ночь на понедельник! Но ему сказали, что это приказ и никаких обсуждений и тем более возражений быть не должно.

В 21.30 командование судна и команда были на своих местах. Поскольку мы должны были следовать за "Казахстаном", капитан-лейтенант приказал мне следить за его действиями и докладывать ему. Вскоре заметил движение на баке "Казахстана", донесся гул работающего шпиля или брашпиля, поползла в клюз якорь-цепь. Я обо всем этом докладываю, а капитан-лейтенант передает капитану: "Герман Яковлевич, давайте выбирать якорь". Смотрю, сигнальщик "Казахстана" с мостика семафором вызывает: "Суур-Тыыл", "Суур-Тылл". А я увлекся наблюдением в бинокль за баком, а что на мостике делается - и не видел. Быстро вылез на крышу пристройки мостика и дал отмашку, что вижу. "Капитану "Суур-Тылла". Следуйте за мной в кильватер. Калитаев". Мне показалось, что капитан "Казахстана" намеренно игнорировал коменданта нашего судна. Может, у них комендант какой-нибудь молодой старший лейтенант, а у нас солидный моряк. Или они с нашим у оперативного дежурного что-то не поладили. В общем, я перевел принятый семафорный текст немного по-другому: "Коменданту и капитану "Суур-Тылла"...."

Малым ходом идем за "Казахстаном" на Большой рейд. Вижу впереди БТЩ, который поднял сигнал: "Следовать за мной" и пошел на запад. Не заметил, когда и откуда за нами пристроился "Октябрь". Солнце склонялось к горизонту и, хотя было правее нашего курса, мешало следить за впереди идущими кораблями, особенно за БТЩ, который еще заслонял "Казахстан".

Примерно через полчаса темно-красное, крупнее раза в полтора дневного, солнце коснулось на горизонте воды и через несколько минут погрузилось в воды залива. Постепенно наступала темнота, БТЩ почти не просматривался, но громада "Казахстана" четко проецировалась на еще светлом западном небе.

14 июля. Понедельник. Ушли от 4-х торпед.

Около часа ночи прямо по курсу заметили отдаленные вспышки, похожие на орудийные, затем докатился гул действительно орудийных выстрелов. Минут через 20-30 слева встречным курсом показались идущие в кильватер два силуэта каких-то кораблей. Заморгал на головном прожектор. Что-то ответили с БТЩ. Когда корабли подошли к нашему левому траверзу, я их разглядел довольно ясно, но не понял, что это за корабли. Подсказал капитан-лейтенант: канонерские лодки, перестроенные из землечерпалок, называемые небрежно "грязнухи", но имеющие сильное артиллерийское вооружение: по 5 орудий 130 мм. Похоже, что это они стреляли. Но в кого?

Поскольку наибольшую опасность представлял финский берег, я находился на правом крыле мостика и периодически осматривал в бинокль темный горизонт с нашего правого борта в зоне по 45° к носу и к корме. Пока море было чистое. Но вот в темноте на самом горизонте появились какие-то точки, которые постепенно увеличивались. Какие-то катера. Доложил капитан-лейтенанту. Их оказалось 6 штук. Стало ясно, что они следуют в кильватер друг другу параллельно нашему курсу на расстоянии от нас примерно 10 каб и с такой же скоростью.

На БТЩ их также заметили, что-то запросили прожектором, с одного из катеров что-то ответили. Я ничего не понял, решил, что это шифр, а катера наши, прикрывают нас со стороны финского берега.

БТЩ продолжал спокойно идти, и нам никаких указаний не было. Наш комендант капитан-лейтенант Линич высказался после этого, что вот и охранение, о котором очень волновался капитан "Казахстана" Калитаев у оперативного дежурного в Кронштадте и даже отказывался идти с одним БТЩ.

Я попросил у коменданта разрешения вздремнуть на деревянном диванчике на правом крыле мостика. Тот разрешил. Наверное, через полчаса комендант будит меня: "Сигнальщик, смотрите!" и показывает в сторону катеров. Уже почти рассвело, но солнце еще не показалось. Был полный штиль. Море как стекло, ни единой морщинки. Только от форштевней кораблей отходили усы волн, но сглаживались где-то за кормой. А справа по борту четко видны 6 катеров, строем фронта на полном ходу идущие на наш маленький караван. Расстояние между катерами метров 100, до нас - не более 10 каб. Белые буруны медленно приближаются к нам. С БТЩ снова заморгал прожектор, но никакого ответа. Ясно, что катера чужие и идут в атаку. На БТЩ подняли сигнал: "Следовать прежним курсом", сам он повернул вправо, застопорил ход и открыл огонь из носовой "сотки".

Капитан-лейтенант велел капитану срочно вызвать всю свободную команду наверх и разобрать индивидуальные спасательные средства, а мне - дать корабельный гудок для оповещения других кораблей и вызвать на мостик всю комендантскую команду(4 человека без меня) с винтовками. Я быстро скатился с мостика, поднял краснофлотцев (Кошель, Жентычко, Ломко Анатолий и радист старшина 2 статьи Кожин Иван), схватил свою винтовку и бегом на мостик.

Катера были уже кабельтовых в 5-6. Снаряды с БТЩ рвались то с недолетом, то с перелетом. Вдруг катера сделали поворот "все вдруг" вправо и снова кильватерным строем пошли параллельно нашему курсу, снизив скорость. И тут, наверное, все находившиеся на палубе увидели, а с мостика это особенно четко было видно, что от места поворота катеров тянутся в нашу сторону 6 светлых узких, но постепенно расширяющихся и расходящихся узким веером полос. Ясно, что это следы торпед! Снова по команде капитан-лейтенанта даю ревун и чувствую противную дрожь в коленках, хотя страха еще нет. Мои товарищи уже ведут огонь из винтовок по катерам. Капитан, перекинувшись о чем-то с комендантом, ставит ручки телеграфа правой машине "полный вперед", левой - "полный назад".

Корабль начал медленно разворачиваться влево, стараясь встать между какой-нибудь парой торпед. Стоящие на полубаке с тревогой смотрят то на приближающиеся "дорожки" от торпед, то на мостик. Патроны у нас уже кончились. Снова скатываюсь с мостика в кубрик, где хранится цинковая коробка с патронами. Выскочил на палубу, и вдруг справа сзади по корме взрыв с громадным столбом воды. Влетаю на мостик и вижу, что дорожки от торпед совсем близко, но корабль уже развернулся почти на 90 градусов, и торпеды подходят с кормы - с левого борта, похоже, пройдет метрах в 10-15, а с правого совсем близко - в полутора-двух метрах. Вот ее пузырящийся след быстро приближается к мостику, вода прозрачная, и всю торпеду видно, наверное, она идет на глубине метров 2-3-х. Кто-то из ребят, Кошель или Жентычко, перегнувшись через ограждение мостика, стреляет из винтовки в проходящую торпеду. Капитан-лейтенант хватает его за плечо с возгласом: "Куда!? Взорвется!" Действия обоих потом вызывали смех, но тогда было не до шуток.

Пронесло. Торпеды ушли к эстонскому берегу.

Капитан скомандовал лечь на прежний курс. Грешен, но я совершение! не помню, какие маневры выполняли остальные суда. Помню, что с "Октября" по катерам били из какого-то пулемета. С "Казахстана" могли бить только из винтовок такие же, как и мы, - комендантская команда.

А что катера? Увидев, что их торпеды не достигли целей, произвели красивый поворот "все вдруг" налево и снова тесным строем фронта бросились на нас. На дистанции в 3-4 каб. еще красивый поворот "все вдруг" направо, снова от места их поворота потянулись к нам светлые дорожки. Снова команда в машины на резкий поворот влево и опять томительное ожидание - успеем ли встать между приближающихся смертоносных дорожек.

Снова палим из винтовок и с тревогой смотрим на эти уже знакомые дорожки. Успели! Ближайшие к нам торпеды прошли метрах в 15-20. Снова команда капитана - лечь на прежний курс.

В памяти осталась и такая картинка: полная молодая буфетчица, надев на себя спасательный пояс и спасательный круг, держала левой рукой у груди маленькую болонку, а правой быстро крестилась, смотря с тревогой и надеждой на мостик.

Катера, убедившись, что и этот залп впустую, развернулись вправо и, поставив дымовую завесу, вскоре скрылись на севере. БТЩ, прекратив огонь, снова встал во главе каравана и довел нас до Таллина без приключений.

Через три дня в газете "Советская Эстония" появилась статья Л. Соболева "Ушли от 8 торпед", в которой сообщалось, что во время перехода в Таллин транспорт "К" был атакован 6-ю торпедными катерами противника, но, благодаря умелым действиям капитана Калитаева и четкости выполняемых его команд рулевым, машинистами и др. членами экипажа, корабль 4 раза умело уходил от 10 выпущенных в него торпед, которые проходили в нескольких сантиметрах от бортов. Об остальных кораблях - участниках этого перехода - ни слова.

В Купеческой гавани мы стояли у стенки рядом с "Казахстаном", и наш товарищ Анатолий Ломко при встрече с моряками "Казахстана" говорил им: "Эй, герои, поделитесь с нами частицей вашей славы". Оказывается, как только мы пришли в порт, капитан Калитаев пошел в политотдел флота и поведал писателю, корреспонденту ряда флотских газет Леониду Соболеву о нашем переходе, рассказав только о "Казахстане".

Еще раз каюсь - был занят только наблюдением за торпедами, предназначенными нашему кораблю, и не видел: сколько торпед шло в "Казахстан", сколько в "Октябрь" и как они маневрировали. Конечно, "Казахстану" было труднее всех, т.к. хотя он и был почти раза в два меньше нас по водоизмещению, но выглядел крупнее нашего "Суур-Тылла" и был менее маневренным, но сумел увернуться от торпед. Но почему 10 торпед? Ведь 6 катеров атаковали дважды. Это точно. Первый залп был точно из 6 торпед. Они шли с большого расстояния, и было время их сосчитать. А вот число торпед во втором залпе, еще раз каюсь, не помню. Основное внимание было на тех двух, которые предназначались нашему судну и от которых надо было увернуться. Но возможно, что два катера без торпед вышли в атаку "за компанию", чтобы у комендоров БТЩ "глаза разбегались" - по кому наводить орудие. Возможно, также, что два катера безуспешно атаковали ночью две наши канонерские лодки: "Москву" и еще какую-то, которые встретились нам и что-то передали на БТЩ. Но ночного маневра "Казахстана" - ухода от двух торпед, не мог не видеть, т.к. он был постоянно перед глазами. Ни от кого он не увертывался ночью.

После завтрака отпросился у коменданта сходить в город, чтобы купить тетради, блокноты, конверты и посмотреть что-нибудь из книжек про Таллин. Разрешил на 2 часа, предупредив, чтобы запоминал дорогу и далеко не уходил. Бланков командировочных удостоверений и увольнительных на судне не было. Старшина сочинил справку, в которой значилось, что я такой-то с такого-то судна командирован в город для закупки канцелярских принадлежностей. Комендант подписал. Подпись заверили судовой печатью. Не знаю, как бы отнеслись патрули к этой справке, но они, слава богу, не обращали на меня внимания, хотя раза четыре сталкивался с ними нос к носу. Может быть, потому, что патрули были флотские, а я был по полной форме (по указанию старпома, мой ботинок починил судовой сапожник).

Пройдя вдоль железнодорожных путей к главным (западным) воротам порта, я вышел по небольшой улице Садама к большому скверу, тянувшемуся вдоль старинной крепостной стены на запад и на юг. А в глубине сквера, прямо передо мной выросла мощная широкая приземистая башня с воротами. Кошель и Жентычко говорили мне о ней - Толстая Маргарита. Через ее ворота по улице Пикк можно выйти на Ратушную площадь, а еще дальше - на площадь Вальяк, рядом с которой есть книжные магазины и магазины канцелярских товаров.

Хотел посмотреть, что сейчас в Толстой Маргарите, но маленькая на такой громаде дверь была заперта.

В 60-х годах, во время одной из командировок в Таллин, я узнал, что в Толстой Маргарите Морской музей, и зашел в него. На втором этаже в большом зале я буквально остолбенел - в центре зала стоял во всей своей красе наш "Суур-Тылл"! Модель в масштабе не менее 1:50, т.к. длина ее более метра. Я медленно несколько раз обошел вокруг нее, с нежностью рассматривая все, что было на палубах. Все, как было в первые дни моего прибытия на судно. С особым чувством рассматривал ходовой мостик - мое рабочее место во всех переходах, место, где было установлено первое орудие, из которого я выпустил ни одну сотню снарядов. Видя мою особенную заинтересованность этой моделью, подошла дежурная по залу и поинтересовалась, что мне в модели понравилось. И, когда узнала, что я служил на этом судне в 41-42 годах, что стоял сутками вот на этом мостике рядом с капитаном Тыниссоо, она только протянула уважительно-удивленное "Ооо!" Модель, оказывается, изготовил в 20-х годах сам Тыниссоо. Его в Таллине очень чтят. Здесь в зале его капитанская фуражка и орден Трудового Красного знамени. После войны он долго был командиром Таллинского порта.

Я медленно шел по Ратушной площади, с интересом рассматривая узкие островерхие дома, необычной для меня архитектуры, на узкой улице с булыжной мостовой. Справа открылась громадная кирха, высоченный шпиль которой мы видели с моря, входя в Таллинскую бухту.

Ратуша - массивное высокое здание в форме прямоугольника, похожее на старинный замок. По улице Харью вышел еще на какую-то большую площадь, где в небольшом сквере стояла еще одна большая кирха. В городе тихо, спокойно. Почти ничего не говорит о скорых боях за город. Удивило, что в сквериках, прямо под ногами у проходящих или сидящих на скамейках людей, большими стаями преспокойно бродят дикие голуби. Ни в Москве, ни в Питере я такого не видел. Нашел нужные мне магазины, купил тетради и блокноты, в которых вел потом дневниковые записи, открытки с видами Таллина и его окрестностей, которые сохранились до сих пор, конверты себе и ребятам. Но литературы на русском языке о достопримечательностях Таллина не нашел. Наверное, еще не успели издать.