Кронштадт - Таллин - Ленинград (Война на Балтике в июле 1941 - августе 1942 годов)

Оказывается, это наш старый знакомый 507-ой ("Отто Шмидт"). Мостик и труба разбиты снарядами и здорово обгорели, на палубе валяются какие-то доски, щепки, пожарные шланги. У левого борта на льду валяется разбитая шлюпка с веслами, во льду вокруг транспорта десятки больших черных лунок, чуть занесенных снегом, от разорвавшихся снарядов. На льду ближе к краю фарватера валяются какие-то чуть занесенные снегом личные вещи, какая-то одежда. И ни одного трупа.

Медленно пройдя вдоль транспорта, подготовив ему возможность выхода на фарватер, мы, увеличив ход, пошли в Кронштадт. В 22.30 передали в штаб флота через оперативного дежурного выявленную картину с транспортом, получили приказ стоять до особого указания на Малом рейде, а затем возвращаться в Ленинград и доставить туда 507-й.

13 ноября. Четверг.

Примерно в час ночи вышли в Ленинград. Напряжение спало. Обсуждаем увиденное. По нашему мнению, события развивались следующим образом: капитан транспорта, боясь, как бы не врезаться в темноте в корму впереди идущего транспорта, держал скорость ниже установленной и постепенно отставал от каравана. На траверзе Стрельны фарватер во льду, постепенно сужаясь, стиснул транспорт, и он встал. До утра оставалось совсем немного, и на транспорте надеялись, что мы вернемся и выручим его. Если бы у нас было в запасе часа 3-4 темноты, то, наверное, мы бы так и поступили. Но их у нас не было. А как только рассвело, немцы увидели хорошую неподвижную мишень у себя под носом. Конечно, они открыли по ней огонь. И когда снаряды стали рваться на мостике и на палубе и начался пожар, часть команды начала тушить пожар, а часть покидать судно. По привычке спустили, вернее, сбросили, шлюпку за борт, но воды у борта уже не было. Тем временем артиллерия фортов заставила замолчать немецкую батарею, и команда транспорта отправилась пешком то ли в Кронштадт, то ли в Ленинград. Снег занес их следы и направление их маршрута. Почему немцы не добили и не потопили этот транспорт? Наверное, форты не позволили.

Часа в 4 подошли к "Ермаку". 507-ой благополучно прибуксировал к заводу "Октябрь".

Мы все повалились спать до завтрака. Все командование ушло в штаб Отряда, и мы спокойно проспали до обеда. А вечером оказалось, что у нас рад перемен: вместо Ветрова пришел новый командир - капитан-лейтенант Мокасей-Шибинский Владимир Григорьевич. Высокий, наверное, метр 90 см, очень худой, какой-то нескладный, с большим красным носом, с неуклюжими движениями. На вид - за 30 лет, хотя училище окончил лет пять назад. Вестовой говорил, что аппетит у него страшенный.

По болезни ушел наш военком старший политрук Гашук, о котором остались самые хорошие теплые воспоминания.

Судьба свела меня с военкомом Гашуком еще раз в конце августа 1942 г. в Кронштадте, о чем я упомянул раньше..

Пришли новые командиры: командир БЧ-1, штурман Шабшаевич из запаса, командир БЧ-2 лейтенант Кузнецов. Вместо военкома Гашука, пришел на эту должность главный старшина Шкляр М. В. Капитан-лейтенант Линич остался в старой должности - коменданта судна, но каковы остались его обязанности для нас было непонятно. Мы полагаем, что он не назначен командиром из-за истории с транспортом 507. Но разве он в этом виноват?

В 18.30 вышли с караваном в Кронштадт. Метель метет вовсю, и, наверное, поэтому немцы нас не беспокоили.

14 ноября. Пятница.

В 1.50 повели в Ленинград одну подводную лодку и три транспорта. В 5 часов встали около "Ермака" и спокойно стояли до 19 часов.

В 19 часов двинулись в Кронштадт. Погода стоит - для бомбежек и обстрелов - ни облачка, луна немного меньше половинки, но светит.

Думаем, что сегодня немцы на нас отыграются. Только вышли из огражденной части Морского канала, как со Стрельнинского берега луч прожектора повис впереди нас, поперек нашего курса, затем медленно опустился до поверхности заснеженного льда и медленно заскользил нам навстречу. Вот ближний край луча коснулся носовой части, вот в слепящих его лучах мостик, все расчеты орудий, а вот и все судно залито белым слепящим светом. Невольно прячемся от слепящих лучей кто за орудие, кто за краны, кто за трубы или перебежапи на правый борт за надстройки.

Рассмотрев нас в течение 2-3-х минут, луч прожектора ушел за нашу корму и стал рассматривать каждый из следовавших за нами транспортов, но уделяя этой процедуре всего по 10-15 секунд. Дойдя до последнего седьмого транспорта, луч прожектора метнулся обратно в голову каравана, остановился на нас и замер. Вдруг на берегу вспыхнул второй прожектор и направился сразу к нам. В голове пронеслось: "Ну, сейчас начнется!" Тягостные две минуты тишины, только хруст льда у форштевня и стук сердца, ощущаемый даже через полушубок. Представляется, как немецким артиллеристам идут команды для стрельбы: "Дистанция ..., прицел..., целик..., снаряд..., батарея...Огонь!" В свете прожекторов вспышек орудийного залпа не было видно.

Свист снарядов и разрывы во льду обогнали звук выстрелов. Хороший недолет, метров 200-250 и впереди по курсу столько же. Так, началось! Сейчас внесут поправку в расчеты и... Второй залп уложил снаряды почти на траверзе, метрах в 100. Это уже лучше (это невольная оценка артиллериста артиллеристам). Немцы сейчас, как на полигоне, - цель медленно, с постоянной скоростью идет по прямой и не может ни изменить курс, ни изменить скорость. Скорость нашу они уже определили, теперь уточнить дистанцию и можно переходить на поражение беглым огнем. Мы для них главная цель: потопят нас или хотя бы повредят и лишат хода - фарватер будет перекрыт, а транспорты в ловушке, т.к. не смогут идти одни вперед и не смогут развернуться.

Новые фонтаны разрывов, метрах в 50 от левого борта. Осколки снарядов и льда бьют по корпусу и надстройкам. Расчеты орудий прячутся за трубами, благо они широченные и высокие. За следующий залп немцам только "тройку" перелет метров 200! А может, ночью гораздо труднее корректировать огонь. Пусть будет нам хуже. Но почему так долго молчат форты Кронштадта? С началом работы прожектора должна быть сыграна боевая тревога, и после первого залпа немцев команды должны идти на орудия. Расположение немецких батарей наверняка уже известно. Корректировщики с Морского собора должны были давно их определить.

Снова вой снарядов почти над головой. Снова перелет, но не более 40-50 метров. Следующий залп будет наш. Почувствовал, что все наши на палубе как-то съежились. Вдруг почти одновременно несколько вспышек впереди по курсу. Это, похоже, и на фортах и с самого Кронштадта ударило несколько батарей. Дружно все мы высунулись из своих укрытий и смотрим сквозь лучи прожектора в сторону берега, но ничего не видно. Вдруг свет прожекторов исчез, а со стороны берега послышался гул многочисленных разрывов. Чувствую, что время для нового залпа немецкой батареи истекло, а залпа нет. Неужели наши накрыли с первого залпа? Или накрыли прожекторы, и наше исчезновение во тьме озадачило немцев - что делать? Пока они решали эту задачу, новый залп нескольких наших батарей. Затем еще и еще! Мы ликуем. Появилась уверенность, что теперь-то мы дойдем! Дав пять залпов, наши замолчали, очевидно, прислушиваясь и приглядываясь, что будет делать немец? Но немец вел себя хорошо - он молчал. В 23.30 были в Кронштадте.

15 ноября. Суббота.

В 3 часа с караваном двинулись в Ленинград. В Ленинградском порту, как обычно, отходим вправо, останавливаемся и пропускаем мимо себя к Неве транспорты каравана. Никто не отстал. В 7 часов встали к "Ермаку". В 15.30 перешли к "Молотову" и стояли около него до 19 часов. За это время свободные от вахты, благо немцы не тревожат сегодня, помылись в бане и, кто хотел, постирали свое белье. Затем подошли к "Максиму Горькому", обкололи около него лед и стояли рядом до полуночи.

Ребята с "Молотова" сказали, что всему населению в городе уже четвертый раз снизили паек: рабочим хлеб на 100 г, т.е. до 300 г, остальным - до 150 г. Это вдвое меньше, чем нам.

16 ноября. Воскресенье.

В начале первого ночи вышли с караваном в Кронштадт. С вечера метель, и немцы молчали. Примерно в 1.30 вышли в открытый фарватер. Луны не видно, небольшой снежок. Берега не видно. Интересно: видят немцы наш выход в залив? Может ли пробить луч их прожектора пятикилометровую мглу? Смогут ли наши засечь немецкий прожектор и вспышки немецких орудий в такую погоду? Ведь от Кронштадта и фортов до Стрельны километров 18-20.

Пока эти вопросы мы обсуждали, слышим на мостике радостные голоса: "Прошли траверз Петергофа". Ну, кажется, проскочили. В 3.30 пришли на Малый рейд. Покололи лед на рейдах, дошли до Толбухина маяка и обратно на рейд.

В 5 утра вышли с караваном обратно и в 8 часов встали к "Ермаку". Метель укрыла нас и на обра гном пути. До обеда отдыхали, а после обеда интересный приказ: "Одеть выходную форму, шинели и построиться на верхней палубе". Выстроились на левом борту по боевым частям. Комсостав на правом фланге. Появились командир с замполитом и несколько человек из командования Отрядом. Юрковский зачитал приказ командующего флотом о том, что Военный Совет флота принял решение о возвращении нашему судну старого советского наименования "Волынец" и о включении его в состав КБФ. От души трижды прокричали: "Ура!" На кормовом флагштоке был спущен флаг Балтийского пароходства и поднят военно-морской флаг, на носовом флагштоке - гюйс.

Может быть, это важное в судьбе корабля событие подтянет наших "старичков"-краснофлотцев и старшин из запаса. Все же никак они еще не вживутся в форму и не привыкнут к дисциплине и соблюдению уставных отношений со старшими по званию, за что им нередко достается.

В 13.20 перешли на "исходную позицию" - к Железной стенке. В 17 часов с очередным караваном вышли в Кронштадт. Температура чуть ниже нуля.

Погода тихая, но снег падает крупными хлопьями, и это дает надежду, что проскочим без потерь. Только вышли в открытую часть канала, как немцы все же включили прожектор, но мы больше чувствовали, чем видели его свет. Он поползал по заливу, но, наверное, караван не смог определить, т.к. ни на одном судне не задержался. Но, немцы, наверное, все же чувствовали, что мы идем, поэтому залпов десять дали для очитки совести, но снаряды ложились далеко, то с большим недолетом, то с перелетом. И замолчали. Нашим фортам даже не пришлось открывать огонь. В 22 часа были на Малом рейде.

17 ноября. Понедельник.

В 2 часа вышли в Ленинград. Снег приутих, и, как только дошли до траверза Петергофа, по нам ударили сразу два прожектора. Быстро пересчитав состав каравана, оба луча остановились на нас, и немцы открыли довольно беглый огонь, торопясь до открытия огня фортами всадить нам хотя бы пару снарядов. До чего же неуютно себя чувствуешь в этих мертвенно бледных, холодных лучах прожекторов. Как будто голышом стоишь на площадке, а в тебя, разглядывая, целятся сотни глаз, выбирая место, куда бы ему всадить пулю?

Не успели немцы! Молодцы форты! Не дали немцам сделать даже пятый залп. Сразу же погасли оба прожектора, и заткнулась батарея.

Около 5 часов были подле "Молотова". После завтрака до обеда отдыхали. В 10 часов перешли к Железной стенке.

В 17 часов подошли к воротам в Морской канал, где нас уже ждали транспорт 539, п/х "Краснофлотский", "Пятилетка" и "Республика". Вот эта четверка ходила почти с каждым караваном.

К 21-му часу пришли в Кронштадт и встали на Малом рейде. Около полуночи пришел и встал недалеко от нас "Ермак". Сначала я не понял, что изменилось в облике "Ермака"? Но вскоре дошло - нет его длинных мачт. Они стали вдвое короче, не выше его труб. Наверное, он будет прокладывать фарватер во льду в залив и выводить корабли на чистую воду.

18 ноября. Вторник.

Не удалось поспать. Примерно в половине первого ночи - воздушная тревога. Над Кронштадтом висит осветительная ракета, где-то выше - гул самолета. Бьют береговые зенитки. Проторчали час у орудий. Холодно - не меньше минус 10, т.к. пощипывает уши.

Часа в 2 с караваном из пяти судов вышли в Ленинград. Через час показался узкий серп луны, вдали чернела полоса южного берега. Только дошли до траверза Петергофа, вспыхнул прожектор. Он быстро нашел нас, пересчитал, как цыплят, следовавшие за нами суда, снова вернулся к нам и загнал всех, кто был на палубе, в укрытие на левый борт. На этот раз немецкие артиллеристы действовали быстрее, и уже через пару минут последовал первый залп. Недолет - справа, метрах в 150-200 от нашего борта четыре фонтана воды со льдом. Снаряды второго залпа легли, метрах в 50-60, с недолетом. Третий залп ожидали с небольшим перелетом, а он громыхнул у самого правого борта, в 10-20 метрах. Ну уж следующий залп или ударит по трубам и надстройкам, или положит снаряды вблизи левого борта. Не успели немцы. Как зарницы, вспышки залпов далеко за кормой и гул многочисленных разрывов на берегу был для нас самой желанной музыкой! Следующего залпа с берега не последовало, прожектор моментально погас - наверное, сами выключили, не дожидаясь, когда его погасят снаряды с фортов. Еще два залпа с фортов, и все стихло. И на этот раз пронесло. Часов в 5 были в Неве и отшвартовались на месте "Ермака".

19 ноября. Среда.

Вечером приказ: отвести в Кронштадт два транспорта, стоящих у Железной стенки. Вышли очень рано: часов в 18. Немец по нам не бил, хотя метели не было. Может быть, у него прожектор не работал, но, может быть, был занят Кронштадтом, так как часов с 19-ти начал бить по Кронштадту, а Кронштадт активно отвечал И, похоже, из 12-14-ти дюймовых орудий. Так или иначе, а в 22.30 мы были в Кронштадте. А в начале двенадцатого ночи "Ермак" привел за нами следом "Республику" и "Краснофлотский". Не успели пойти с нами, что ли? Или кем-то так было задумано?

20 ноября. Четверг.

В 2 часа "Ермак" увел в Ленинград большой караван - судов десять. А мы часа два кололи лед на рейдах, а затем повели подводную лодку в залив. Прошли за Шепелевский маяк, а дальше повел "Октябрь", т.к. западнее лед был слабенький. Ветер юго-западный, температура примерно минус 5-6°. Часов в 7 утра "Марат" и южные форты минут 10-15 яростно били по южному берегу. Что там в такую рань наши корректировщики высмотрели? Вернулись к рассвету в Кронштадт на отдых до вечера на Большом рейде. Но, примерно в 17.30 снялись с якоря, вошли в Купеческую гавань, покололи там лед и встали посередине гавани передохнуть.

Часов в 19 с караваном из 5-6 судов вышли в Ленинград. Темнота, но на небе ни облачка. Снова заработал немецкий прожектор, и в его луче шли минут десять, призывая и про себя и вслух: "Форты! Форты! Прихлопните их!" Немцы, очевидно, тоже нервничали, спешили как можно больше успеть дать по нам залпов и поэтому стреляли на "тройку ". Ближе 50 метров не упал ни один снаряд.

Около 24-х были в Неве. Без потерь.

21 ноября. Пятница.

Объявили, что норма хлеба нам уменьшена еще на 100 г. Общее мнение распределить хлеб так: на обед - 200 г, в утренний и вечерний чай и на ужин - по 100 г. Населению нормы хлеба с 20-го тоже снижены: рабочим - до 250 г, остальным - до 125 г. Снижены до мизера и остальные продукты, но и те не всегда выдают. Наши командиры и старшины из запаса, у которых в городе семьи, очень беспокоятся за них и при первой возможности передают им, что можно сэкономить со своего пайка. Комсостав фактически весь свой доппаек передает домой.

22 и 23 ноября. Суббота-воскресенье.

Ничего нового и необычного. Каждую ночь водили караваны в Кронштадт и обратно. И каждую ночь возвращались в Ленинград в сопровождении прожектора и залпов орудийной батареи с берега. И всякий раз выручали форты: не давали немцам как следует пристреляться. Обе ночи, точнее, рано утром - между 4 и 5 часами "Марат" и южные форты усиленно били по Южному берегу.

24 ноября. Понедельник.

Примерно в час ночи, когда мы стояли в Кронштадте, подняли по тревоге. Над нами свист снарядов, а разрывы в порту и в городе. Минут через 5 открыли огонь южные форты, и вскоре немцы затихли.

Вчера весь день отдыхали в Кронштадте в ожидании каравана и погрузки к нам на борт бойцов, эвакуированных с Ханко. Под вечер из Купеческой гавани несколько раз подходили к нашему борту буксиры и тральщики и передали нам человек 500 красноармейцев и командиров с их оружием. Разместили их в жилой палубе и по кубрикам. Рассказывали, что при эвакуации с Ханко были большие потери при подрыве кораблей и судов на минах вблизи Ханко. При самой обороне Ханко за 5 месяцев было меньше потерь. Там надежно вгрызлись в землю, укрылись за бетоном.

Примерно в 18.20 вышли. За нами "Октябрь" буксирует "Ленинград", за ними минзаг "Урал" (в мае 1954 г. на "Урале" я месяц проходил морскую практику, будучи слушателем Военно-морской медицинской академии. Никого служивших на этом корабле в ноябре 1941 года не оказалось). Завершал колонну п/х "Пятилетка", имевшая уже большой опыт переходов по этому маршруту. Ночь темная, идет небольшой снег. Может быть, и сегодня пронесет? Выходим на траверз Петергофа. Все тихо. Ветра почти нет, и нет надобности прятаться за надстройки и трубы. Хотя температура не ниже минус 5°, мы пританцовываем около орудий или начинаем "петушиный бой" - скачем на одной ноге, толкая плечом другого "петуха", стараясь сбить его на палубу или, на худой конец, заставить встать на вторую ногу.

Вдруг страшный грохот взрыва справа в носовой части. Нос корабля подбросило, и несколько человек, не устояв на ногах, плюхнулись на палубу. Почти одновременно с взрывом что-то загрохотало по мостику, по надстройкам, по рубке, а затем на корабль обрушились сверху куски льда разной величины и даже многопудовые глыбы. В момент взрыва, чтобы удержаться на ногах, я невольно обхватил ствол орудия и не отпускал его, пока сверху на нас сыпались куски льда. Первой мыслью было: начался обстрел. Но не видно было ни вспышек на берегу, ни звуков выстрелов, ни разрывов других снарядов. Значит, мина, но как она тут оказалась? Значит, мы подорвались. Но спокойно гудят вентиляторы около труб, подавая воздух в машинные и котельные отделения, равномерен гул машин. Мы идем и, кажется, не сбавили скорости. Из кормовых тамбуров, что над трапами в жилую палубу, стали выскакивать наши заспанные "пассажиры".

Только мы пришли в себя и собрались обменяться мнениями о случившемся, новый сильный взрыв в левой носовой части. Так же подбросило носовую часть, такой же грохот по мостику, рубке, надстройкам, а затем град кусков и глыб льда сверху на палубу. Сильный удар по голове сбил меня с ног, и я потерял сознание. Очнулся в лазарете. Перед глазами появилась какая-то белая фигура, которая постепенно превратилась в нашего доктора с флаконом нашатыря у моего лица.

"Ну, оклемался?" "Кккажется, оккклемался", - ответил я, непривычно заикаясь, и сделал попытку встать с койки. Но голова закружилась и плюхнулась на подушку. "Не дергайся, полежи полчасика, а я Соболем займусь. Он выскочил на палубу без каски, и ему больше досталось". Соболь лежал напротив на койке и тихо постанывал.

Через полчаса доктор, спросив, как я себя чувствую, разрешил идти и лечь в кубрике. Голова еще кружилась и немного гудела, но меня потянуло наверх, посмотреть, что там делается?

Боцманская команда и наши ребята вручную или ногами сбрасывают за борт куски льда, щепки, обломки досок. В районе нашей батареи заметных разрушений не было. А вот когда я потихоньку вышел из-под мостика на полубак и взглянул наверх, картина предстала печальная: ограждения мостиков, стекла в боковых будочках на крыльях верхнего мостика, в рубке, с каютах командира и штурмана выбиты, планширь и леерные стойки на полубаке и баке разрушены, в тамбурах над трапами в носовую часть жилой палубы двери сорваны и разломаны. Около тамбуров стоят дежурные и никого из "пассажиров" на палубу не выпускают. Но мы идем. Только скорость немного упала. Наверное, не больше 5 узлов. И корабли спокойно идут за нами. Ну, и здоров же ты "минокол" "Волынец!". Похоже, что на мостике все живы, никто о погибших и раненых оттуда не говорил. Вот кому-то из "пассажиров", выскочивших на палубу, немного досталось.

Идем уже между дамбами Морского канала. В Ленинградском порту, как обычно, отходим в сторону, останавливаемся и пропускаем вперед корабли. Проходя мимо нас и видя наш развороченный нос и полуразрушенный мостик, они дают короткий гудок соболезнования, а может быть, и благодарности за благополучное для них завершение перехода. С "Октября", буксирующего "Ленинград", запросили, нуждаемся ли мы в помощи и дойдем ли мы до места. Ответили, что дойдем.

Около 23-х часов отшвартовались на своем месте у набережной Лейтенанта Шмидта. Наши "пассажиры" покинули корабль, построились на набережной, и несколько раз пересчитались, пока не получилось необходимое число бойцов. Очень хотелось посмотреть со стенки, что с нашим носом, но с корабля никого на набережную не пускали.

Ремонт в блокадную зиму

25 ноября. Вторник.

После завтрака занялись наведением порядка в кубриках и во всех помещениях жилой палубы, а также на верхней палубе. Сбросили за борт то, что не успели на переходе после подрыва. Что можно исправить хоть как-то, стали исправлять: выправлять леерные стойки, поручни трапов и фальшборт на мостиках, ремонтировать сорванные и побитые двери тамбуров и прочее. Оказались разбитыми оба компаса. Как это им досталось? К обеду подъехало начальство из штаба Отряда и из Базы. Осмотрели пробоины снаружи, для чего даже спускались на лед и смотрели со стороны Невы, с расстояния, метров 50 ближе лед был поколот. Затем все спустились в носовые отсеки, в носовую машину.

После осмотра все начальство собралось в кают-компании для обсуждения увиденного.

К концу дня из обрывков разговоров наших командиров, из рассказов вестовых и тех, кто оказывался невольным свидетелем разговоров наших командиров и штабного начальства, вырисовалась такая картина: пробоина на правой скуле между 147 и 153 шпангоутами, на левой скуле - между 133 и 149 шпангоутами. По форме правая пробоина - вытянутый снизу вверх овал неправильной формы начинается примерно на метр ниже ватерлинии и метра два с половиной выше ватерлинии. Максимальная ширина ее - примерно метра два с половиной. Левая пробоина вытянута горизонтально - ширина ее метров пять, а высота метра четыре с половиной. Большая часть - выше ватерлинии.

Через пробоины вода хлынула в форпик и машинную кладовую, в которые стал набиваться колотый лед. Аварийная команда и машинисты укрепили брусьями переднюю переборку носовой машины и заднюю переборку кладовки. Возникший вначале незначительный дифферент на нос был быстро ликвидирован перекачкой воды в кормовые дифференцирующие цистерны, что позволило приподнять носовую часть корабля и тем самым уменьшить давление воды и льда на разрушенные носовые помещения. Поскольку форштевень корабля и вся носовая часть не пострадали, корабль мог продолжать выполнять свои функции ледокола и довел караван до места.

Сегодня получил от мамы поздравительную открытку с праздником 7 ноября. Отправлена была 4 ноября. В довоенное время за три дня, наверное, бы дошла. А сейчас за три недели. А вот письмо от мамы от 11 ноября шло всего две недели. Написал ответ маме и письмо Андрею Айдарову в интернат.

26 ноября. Среда.

После завтрака продолжали приводить корабль в божеский вид, насколько это было возможно сделать своими силами. Чтобы очистить разрушенные помещения от набившегося льда, создали еще больший дифферент на корму так, что нижние края пробоин поднялись выше уровня воды. Выбросили из помещений лед, откачали воду, а после обеда пошли в ковш завода им. Марта. В ковше стоял "Максим Горький" и плавучий док, размером поменьше того, что мы привели в августе из Таллина. И док, и "Максима Горького" поочередно отбуксировали к 12-ой линии Васильевского острова, что немного ниже того места, где обычно мы швартовались.

27 ноября. Четверг.

Весь день простояли на своем месте. На корабль приходили снова работники штаба Отряда, из штаба Ленвоенморбазы, представители каких-то судоремонтных заводов. Снова осматривали повреждения и решали, что с нами делать. А мы пока нормально отсыпались.

28 ноября. Пятница.

В первой половине дня пошли снова в ковш завода Марти. Ковш узкий и длинный, метров 500, явлется фактически правым рукавом Фонтанки и делит завод Марти на две части: северную и южную, которая занимает Галерный остров. Встали мы к правой (от входа) стенке ковша около каких-то цехов завода. Когда на мостике остался один сигнальщик Антоненко, я поднялся на мостик и принялся в бинокль осматривать "окрестности". Слева сзади, по корме, виднелись пустые стапели, справа по борту из-за цехов ничего не было видно. Прямо по носу в конце ковша (или в начале, не знаю, где считается конец, а где начало) небольшой мост через рукав Фонтанки, который соединяет Лоцманскую улицу с восточной стороной Галерного острова. А за ним и за невысокими заводскими служебными постройками виднелись верхушки четырех башен Старого Калинкиного моста. Немного правее Калинкиного моста виднелись верхние два этажа краснокирпичного большого здания. Как оказалось - это 1-ый военно-морской госпиталь.

Не думал и не гадал я, что, во-первых, попаду в этот госпиталь всего через три месяца и проваляюсь там больше месяца. Во-вторых, через 5 лет в 1948 году месяц буду в нем на лечебной практике, оканчивая Военно-морское медицинское училище в г. Одессе. В-третьих, еще через 7 лет буду снова на госпитальной практике после 5-го курса Военно-морской медицинской академии.

Слева по носу и по борту - снова цеха завода, а слева по корме на стенке ковша стояли штук шесть торпедных катеров. Наверное, просто нашли место для зимовки.

После обеда общее построение на верхней палубе во главе с командирами боевых частей. Перед строем появились командир кап. л-т Мокасей-Шибинский, и.о. военкома Шкляр, старпом Жирнов, комендант кап. л-т Линии. Командир объявил, что командование Флотом приказало, учитывая крайнюю нужду флота и города в ледоколах, завершить ремонт нашего корабля к 20 декабря, т.е. меньше, чем за месяц. Для выполнения ремонта в назначенный срок в помощь рабочим завода выделяются 45 человек из числа личного состава нашего корабля, а также будут прикомандированы 40 человек с других кораблей. Работать будем круглосуточно в три смены.

Второе объявление совсем нерадостное: поскольку наш корабль встал на заводской ремонт, то он выведен из числа действующих кораблей. Поэтому мы будем получать меньший, тыловой паек.

Вечером написал письмо домой и послал с ним справку о службе и одну свою маленькую фотокарточку 3x4 см. Лицо худющее, какое-то вытянутое. На бравого краснофлотца никак не похож.

29 ноября. Суббота.

После завтрака старпом объявил списки смен на работу по ремонту корабля на следующую неделю, начиная с сегодняшнего дня. На следующую неделю смены меняются: первая станет второй, вторая - третьей, третья - первой. И так каждую последующую неделю. Считаем, что это разумно. В каждой смене распределили объекты работы: по 5 человек на пробоину, 3 человека на ремонт разрушенных переборок, двое ремонт разрушений на палубе. Руководить и обучать работе будут мастера и рабочие с завода Марти, потому что такими работами почти никто из нас не занимался.

Я попал на работу в правой пробоине. Наша первоочередная задача срубить, срезать и придать определенную форму пробоине, чтобы закрыть ее потом новыми листами обшивки. Наш мастер начертил мелом: какие куски разрушенной обшивки и шпангоутов необходимо удалить, где работать пневмозубилами, где автогеном или электросваркой.

Двое рабочих, также направленных на нашу пробоину, стали показывать и обучать, как работать с пневмозубилом и автогеном.

На месте пробоин толщина обшивки не меньше дюйма. В самой носовой части, наверное, еще больше. Это же ледокол, а не транспорт, которому хватит и десятимиллиметровой обшивки. Сколько же килограммов взрывчатки должны были притащить немцы на лед для нас? Обсуждения, на чем же все-таки мы подорвались, возникали каждый день. Большинство считало, что это морские мины. Но очень сомнительно, чтобы немцы специально привезли зимой из Таллина (ближе просто неоткуда) морские мины, которые вместе с тележкой-якорем весят больше тонны. А для установки этих мин нужны опытные специалисты-минеры. Для больших судов мины устанавливают так, чтобы она была на глубине 3-5 метров от поверхности воды. А в нашем случае бесспорно, что взрыв произошел на поверхности льда у борта корабля на уровне его ватерлинии. Поэтому пробоина ниже ватерлинии была много меньше, чем над ватерлинией. А получить такой силы взрывы можно было, по-моему, или установкой на льду двух глубинных бомб, или двух связок противотанковых мин, уложенных по краям фарватера и связанных веревкой, натянутой поперек фарватера.

Корабль форштевнем натягивает веревку и связки мин, или две глубинные бомбы подтягиваются к обоим бортам. К какому борту связка взрывчатки на веревке окажется ближе, у того борта она первой и взорвется. Или другой возможный вариант: связку взрывчатки укладывают на одном краю фарватера, а веревку от взрывчатки натягивают поперек фарватера и крепят на его другой стороне к вбитому в лед стальному штырю. Вторую связку взрывчатки укладывают метров через 50-100 на другой стороне фарватера и крепят от нее веревку также к штырю на противоположной стороне фарватера.

При таком расположении взрывчатки взрывы должны последовать через больший промежуток времени, зависящий от расстояния между связками взрывчатки. Мне тогда показалось, что второй взрыв произошел через 1-2 минуты. Если скорость корабля была 5 узлов, то за это время он мог пройти 150-300 м. Может быть, когда-нибудь от самих немцев удастся узнать, что они нам подложили.

Мои попытки научиться работать пневмозубилом ни к чему не привели. Тяжеленный отбивной молоток бешено дергался у меня в руках, зубило скользило по металлу обшивки, отбивая страшную дробь, и никак не хотело вгрызаться в металл. Пожилой рабочий, посмотрев на мою борьбу с этим непослушным орудием, сочувственно сказал: "Нет, сынок, эта работа еще не для тебя. Силенок еще мало. Вот годика через два-три." И тихо добавил: "Если жив останешься." Я не обиделся, а на последнее замечание вообще не обратил внимание. Важно, что никто в бригаде не упрекал и не подсмеивался надо мной, т.к. и им, каждый из которых был старше меня на 4-8 лет и значительно сильнее физически, работа с этим простым на вид орудием труда давалась не легко. К автогену меня даже не допустили. Так что же мне делать? Тот же рабочий успокоил, что работа и мне найдется. Резиновые шланги к этим пневмозубилам имеют привычку путаться, за что-то цепляться и отвлекать рабочих от их основной работы. Может прекратиться подача воздуха от компрессора. Надо будет бежать в цех и выяснять, в чем дело и надолго ли остановка? Чтобы рабочие могли, при необходимости, заняться другой работой. Ну и т.д.

Наша смена вторая - с 16 до 24-х. Грохоту от нас было много, а результаты в первый день весьма скромные. И то, что сделали, это была работа двух рабочих во время показа и обучения нашего брата.

30 ноября. Воскресенье.

До обеда нашей рабочей смене разрешили помыться и постираться. С 1 декабря помывка и стирка будут проводиться только два раза в месяц. Нужно экономить уголь. Когда мытье и стирка были в самом разгаре, услышали разрывы снарядов. Кто-то выскочил наверх, чтобы узнать, где ложатся снаряды. Сообщил, что где-то в устье ковша и Невы. Ну, это от нас далеко, не менее полукилометра. К обеду спокойно докончили стирку-мойку, а после обеда даже поспали часик.

На рабочем месте в первую очередь посмотрели, что сделали 1-ая и 3-я смены. С удовлетворением отметили, что не больше нашего. Для меня, в дополнение к уже известным мне обязанностям, нашли еще одну работу - по моим силам и нужную - тяжелым молотком заглаживать, сбивать на краях обшивки образовавшиеся после резки автогеном или зубилами различные заусеницы, острые зазубрины, чтобы они не мешали в дальнейшей да и в текущей работе, т.к. о них можно порвать ватники да и руки. Фактически эту работу я должен делать после той работы, которую выполнили и 1-ая, и 3-я смены.

Рабочие завода тоже работают в три смены. Сегодня с нами те же двое рабочих. По их внешнему виду видно, что они здорово недоедают.

Когда мы пошли на ужин, то пригласили и их пойти с нами. Договорились с коком, чтобы на пятерых рабочих оставил ужин. От сотни человек пятерых всегда можно накормить без заметного ущерба для команды. Пока мы плавали, кормешка хоть и не та, что была до сентября и даже октября, но не голодали.

Морозы пока были не очень крепкие - 10-15°, но на вахте у трапа все же чувствительно. Во время работы, когда машешь тяжелым молотком, сам холода не чувствуешь, но вот руки в брезентовых рукавицах мерзнут. Хорошо, что есть шерстяные перчатки, и тогда в рукавицах достаточно тепло. Сегодня днем внезапно резко потеплело: днем до нуля градусов. Все обрадовались этому теплу.

1 декабря. Понедельник.

Ночью немного подморозило, но все равно работать веселее. Днем перед обедом очередной артналет на наш район. Снаряда 3-4 попали куда-то в цеха южной части завода, и в первой смене часа два не было подачи сжатого воздуха. Сегодня пришли нам на помощь в ремонте корабля больше 30 человек. В первой смене вместе с нашими работало человек 12 с ледокола "Молотов", а в нашей смене будут работать человек 15 с "Ермака". Для работы в ночной смене должны прибыть человек 10 с "Октябрины". В нашу смену перебоев в электроэнергии и подаче сжатого воздуха не было.

2 декабря. Вторник.

Утром стоял вахту у трапа. Холодно. В нашей рабочей смене только один рабочий с завода. Второй, наверное, заболел. Но и этот сам работать, очевидно, не может. Кое-что подскажет, покажет и уходит греться поближе к камбузу. С "Ермака" вчера с нами работали только 8 человек. "Ермак" теперь вовсю работает и за нас: почти каждый день водит караваны, выводит корабли за ледовую кромку. Ребята рассказали, что после нашего подрыва, когда "Ермак" вел караван в Кронштадт, он получил аж 4 прямых попадания в левый борт. Хотя "Ермак" - мишень покрупнее, чем наш корабль, но все же за один переход получить 4 снаряда - это не мало. Может быть, форты затянули с подавлением батареи?

3 декабря. Среда.

Сегодня получил открытку от мамы, отправленную аж 1 октября! Где она гуляла?

После завтрака проворачивание механизмов, затем тренировка у орудий. Поначалу занятия проводил командир БЧ-2 лейтенант Кузнецов, а потом или старшина батареи Фомичев, или командир орудия Попов. С таблицей стрельбы по самолетам в руках они громко сыпят команды: "По самолетам! Правый борт, сорок пять! Дистанция - три пятьсот. Скорость - пятьсот пятьдесят! Прицел...! Целик...! Трассирующим! Батареяааа! Огонь!" Каждую команду дублируют командиры орудий своим расчетам, а те повторяют то, что их касается: наводчик: "Есть по самолетам. Есть правый борт сорок пять. Есть скорость пятьсот пятьдесят". Установщик прицела и целика: "Есть прицел.... Есть целик...". Заряжающий: "Есть трассирующим".

"Постреляв" по горизонтально летящему самолету, переходим к "стрельбе" по пикировщику.

Поначалу занимались с удовольствием. По через неделю эти занятия надоели. Днем немцы что-то не летают, бомбят только ночью, а ночью с нашими орудиями делать нечего.

На работе узнали, что отсутствовавший вчера рабочий умер от голода. Говорят, что в городе в ноябре умерло уже много от голода. Больше всего стариков и пожилых мужчин.

4 декабря. Четверг.

Днем ничего нового. Кроме предобеденного артналета, короткий налет по району завода был в нашу смену около 18-ти часов. Поскольку все равно скоро надо было идти на ужин, мы пошли в кубрик чуть пораньше. Вечером от вестовых узнали, что куда-то пропал наш военком, точнее и.о. военкома, главстаршина Шкляр. Ушел утром 3-го в политотдел и не вернулся ни вчера, и ни сегодня. Звонили в политотдел, но его там не было.

5 декабря. Пятница.

Сегодня во время надоевшей "стрельбы" по пикировщику, когда команды подавал Попов, я не выполнил несколько его команд - не стал наводить орудие по направлению, указанному Поповым и продублированному Пановым. Заметив это, Попов кричит: "Трифонов! Почему не выполняете команду? На нас летит пикировщик! Сейчас открываем огонь!" Отвечаю, что не вижу пикировщика, т.к. мешает мостик и труба. - "Все равно наводите!"

"И буду стрелять по мостику"? - спрашиваю. "А это не ваше дело!" Пошли команды по другим курсам, и я включился в эту игру, решив, что инцидент исчерпан. Правда, Попов пытался упрекнуть в недосмотре за мной Панова, но тот, хотя и друг ему, встал на мою защиту - зачем наводить туда, куда нельзя стрелять. Ведь так можно случайно и по мостику влепить.

6 декабря. Суббота.

Сегодня в нашу смену пришло еще пополнение: четверо с "Ермака". Конечно, нас интересует, как им работается вместо нас. Сообщили печальную весть: 1 декабря, находясь на Малом рейде Кронштадта, они были свидетелями, как на ледокольчик "Октябрь", который вел какие-то суда в районе Красногорского рейда, несколько раз пикировал Ю-88 и был виден ряд взрывов и пожар на "Октябре". И они считают, что он затонул. Жаль этого небольшого работягу. Сколько раз с июля мы с ним вместе были в разных переходах и переплетах. А в ночь на 2-ое, когда "Ермак" повел караван в Ленинград, немцы, пользуясь хорошей погодой и видимостью, взяли "Ермак" двумя прожекторами и в течение 5-ти минут сумели влепить в него 7 снарядов теперь уже в правый борт и в надстройки. Было несколько убитых и раненых. Вспомнили, что осенью немцы не трогали ледоколы, даже 21-23 сентября, во время самых страшных налетов на Кронштадт, на ледоколы, не было сброшено ни одной бомбы. Рассказываем и мы о том, как нам приходилось, но нам все же везло.

Часов в 17 артналет по нашему району, но мы никуда не уходили и продолжали работать.

7 декабря. Воскресенье.

С утра тягостная картина: в коридоре у стены, недалеко от камбуза, сидят на корточках человек 5-6 рабочих. Вторая смена (теперь уже наша) начинает работать после завтрака с 8-ми часов, а рабочие с семи часов уже сидят. В надежде, что что-нибудь перепадет им от нашего завтрака. Ведь основная, ощутимая их пища - 250 граммов хлеба. Да и в хлебе сейчас, говорят, и целлюлоза, и хлопковый жмых и какие-то еще добавки. Какой-то он плотный, сырой и непонятного вкуса. Крупы еще выдают, но не всегда, а жиров почти месяц никаких не было. Мы только две недели сидим на 300 г хлеба, но масло дают почти каждый день граммов по 40, есть и первое, и второе. Правда, порции уж больно маловаты, и через час после еды уже хочется есть, но во время работы приходится больше думать все же о деле.

Эту неделю вечер после ужина свободный, и можно не только спокойно вести записи в дневнике, но и что-то почитать. И вот сел я вечером после вечернего чая за стол с дневником. Конечно, все в кубрике знали и видели, что я пишу дневник, и, может быть, некоторые из них его читали, ведь он же в рундуке лежит. Кто уже спать собрался, кто просто на койке лежит, кто читает. За столом никого. Я пишу в тетрадь о сегодняшнем воскресенье. Заходит в кубрик Попов и садится за стол напротив меня. Смотрит, как я пишу. И вдруг говорит мне: "Выдерни этот лист!" - и показывает на страницу со вчерашней моей записью. "А это зачем?" - спрашиваю. "Выдерни, тебе говорят!" "Не выдерну". Попов хватает мою тетрадку и выскакивает из кубрика. А дело в том, что на предыдущей странице я написал о моих пререканиях с Поповым во время занятий "стрельбы" по пикировщику, наводить на который орудие мешали мостик и труба корабля. И, конечно, дал соответствующую характеристику действиям Попова. А он, по-видимому, все время читал мой дневник и, прочитав о себе весьма нелестные мои высказывания, решил изъять их моими же руками.

Минут через двадцать Попов с торжествующей физиономией вернулся в кубрик и сразу же выдвинул мой рундук. "Чего тебе там надо?" - возмутился я. "Старпом приказал принести к нему все твои дневники. Теперь тебе влепят!" радостно пообещал он мне. "Ну и гавнюк же, Панов, твой приятель", высказался Суворов с койки, обращаясь к Панову. Другие одобряюще загудели. "Какой же он склизский и лебезящий перед начальством", - высказался Манышин, наводчик с его орудия. Обсудив еще немного персону Попова, стали укладываться спать. А я не стал раздеваться и в ожидании вызова к старпому лежал одетый, пока уже около двенадцати не вернулся Попов и, видя, что я не сплю, сообщил, что со мною будут разбираться завтра.

8 декабря. Понедельник.

После завтрака Попов, побывав у старпома и командира батареи, передал приказание последнего: посадить меня под арест - поместить в отдельную каюту, выставить около двери часового до решения СМЕРШа (или Особого Отдела), в который будут переданы мои дневники.

Каюта, в которую меня поместили, оказалась соседней с нашим кубриком, в сторону носовой части, что оказалось очень удачным - при необходимости я мог постучать в переборку в кубрик и попросить передать мне нужную мне книгу или еще чего-нибудь.

Взяв с собой несколько книг художественной литературы, учебников, тетрадку для писем и карандаш, я перебрался на мое новое место жительства.

Ни раскаяния, ни тревоги о случившемся я не испытывал, т.к. не чувствовал за собой никакой вины. И слово "СМЕРШ" меня не пугало, ведь я уже побывал в Большом сером доме на Литейном, и ничего страшного там со мной не случилось. И теперь я чувствовал себя не только невиновным в чем-то, но напротив, безвинно арестованным по кляузному доносу Попова.

Но все же в первый день под арестом я что-то не мог ни на чем сосредоточиться. От учебников что-то нос воротило, художественная литература не читалась. Провалялся большую часть дня на койке, много спал, благо никто не мешал и никому до меня не было дела. Мою порцию обеда и ужина передавали ребята из кубрика, т.к. моя порция шла в бачок нашего кубрика.

От наших узнал, что наш военком Шкляр нашелся, точнее, нашли то, что от него осталось. Оказывается, 3-го числа по дороге в политотдел, на улице Римского-Корсакова, которая тянется фактически от проходной завода Марти и далее по правому берегу канала Грибоедова, его в клочья разнесла взорвавшаяся неожиданно бомба замедленного действия. Такие бомбы, с часовым механизмом и взрывателями замедленного действия, немцы начали сбрасывать с начала ноября. Некоторые из них специальные команды успевали обезвредить, вынув часовой механизм и взрывное устройство, а некоторые не успевали или не находили своевременно. По собранным останкам определить, кто погиб, не удалось, но помог его пистолет - по его номеру удалось узнать хозяина пистолета и сообщить на корабль только на пятые сутки.

11 декабря. Четверг.

За прошедшие еще два дня моего ареста ничего знаменательного не произошло. Во всяком случае, в памяти моей не сохранилось, а писать дневник в этих условиях я, конечно, не мог. Начальство еще не разобралось с отобранными дневниками. Зато написал письмо домой, конечно, не сообщив, что со мной случилось.

Позавчера к нам прибыл новый военком - старший политрук Громов, тоже из запаса. Позавчера же днем я увидел в иллюминатор, что около нашего правого борта какой-то буксир колет лед. А вскоре какой-то другой буксир подвел к нашему правому борту эсминец, который встал на расстоянии 3-4 метра от нашего борта, перекинув к нам носовые и кормовые швартовы и свою сходню перед нашим спардеком. Это, оказывается, был "Стойкий". Долго ли он будет нашим соседом - неизвестно. А сегодня мне сообщили, что меня поведут к следователю. Сопровождать будет тот, кто меня сегодня охраняет. А вот кто это был, не вспомнил.

После обеда надели шинели и пошли, как приказано: я впереди в шинели без ремня (признак арестанта), а конвоир сзади в трех шагах с винтовкой наперевес. И так всю дорогу. Сначала мне было жутко стыдно: что думают обо мне встречные? Ведь меня ведут под винтовкой, как арестанта, совершившего какой-то тяжкий проступок. Но вскоре я увидел, что редким встречным не до меня. С трудом передвигаясь, с какими-то сумками или ведерками, они медленно шли - кто за водой к проруби в канале, кто в магазин за пайком.

Наверное, с конца октября я не был в городе. Хотя тогда он уже был второй месяц в блокаде, однако это был живой город: озабоченные, но живые люди, живые улицы, т.к. по ним ходили трамваи, автобусы и троллейбусы, дымились трубы заводов и котельных. А сейчас город был не живой. Полуживой. Засыпанные снегом улицы практически не убираются. На проезжей части - колеи от колес редких автомашин, на тротуарах - тропинки, вытоптанные редкими пешеходами. Тоненькие, как ручейки в переулках, они расширяются, впадая в улицы, и становятся еще шире на больших проспектах.

Больших разрушений не попадалось на нашем пути. Изредка разрушенные бомбами от крыши до тротуара части больших домов, пробоины в стенах домов от снарядов, во многих домах окна забиты фанерой, а на сохранившихся стеклах сереют бумажные кресты по диагонали окон.

Куда меня ведут, я не знал. Моему конвоиру, видимо, приказано было не говорить, и он всю дорогу молчал. По давно нечищеной от снега улице Римского-Корсакова (на одном углу этой улицы я видел другое название: "Екатерингофский проспект". Наверное, недавно сменили это немецкое название) вышли к Крюкову каналу и, повернув налево, прошли Театральную площадь и через Поцелуев мост, мимо флотского полуэкипажа, на площадь Труда. Тут-то все места мне были знакомы. На Театральной площади и около полуэкипажа обогнали три "упряжки" - по две женщины, которые медленно везли небольшие санки, на которых было по одному привязанному к санкам покойнику. Судя по величине - взрослому. Лица были чем-то завязаны, и по ним не определить. А один труп везли на листе фанеры: двое тащили за веревку, а одна палкой упиралась сзади в фанеру, толкая ее.

От площади Труда свернул направо на улицу Якубовича. На ней тоже печальная картина: вдоль всей левой стороны улицы, занесенные снегом, с торчащими дугами стояли десятки мертвых троллейбусов. В некоторых стекла в салонах и лобовые выбиты, наверное, от близких разрывов снарядов или бомб. Два троллейбуса разворочены прямым попаданием снарядов.

Через сад Трудящихся вышли к Адмиралтейству и пошли вдоль него в сторону Дворцовой площади. Адмиралтейская игла и купол Исаакиевского собора не блестят своей позолотой - укрыты серым брезентом. Не доходя конца здания, зашли, по-моему, в последний на нашем пути подъезд. Конвоир сказал часовому у входа, к кому нам нужно, и мы поднялись на второй этаж.

Нужного нам следователя на месте не оказалось, и нас просили подождать в коридоре. Ждали больше часа. Замерзли. Особенно ноги в ботинках. Хотя на улице примерно минус 10, но в помещении тоже минусовая температура. Здание не отапливают и нет света. В коридоре полумрак. Свет проникает через стекла над некоторыми дверями в кабинеты. Хозяева этих кабинетов ходят в полушубках и шапках-ушанках. В каких они званиях - понять нельзя. Наконец нам сказали, что нашего следователя сегодня не будет, и велели приходить завтра к 14.00. Сюда мы шли около часа, значит завтра надо выходить с корабля в 13 часов. На корабле встречные ребята задавали один и тот же вопрос: "Ну, что?"

Что я мог ответить? Только, что прогулялись вхолостую. С удивлением для себя отметил, что вроде бы немного устал после этой прогулки. Хотя от нас до Адмиралтейства не более 4-х мм. После ужина завалился спать.

12 декабря. Пятница.

До обеда написал еще письмо домой и решил его опустить где-нибудь в почтовый ящик по дороге. Позанимался по какому-то учебнику, почитал. Даже стыдно перед товарищами: они вкалывают на работе на холоде, а я бездельничаю в теплой каюте.

После обеда с тем же конвоиром, в том же порядке пошли знакомым маршрутом. Недалеко от Крюкова канала - свист и разрыв где-то впереди за домами. За ним второй, третий и пошло. Такое впечатление, что батарея бьёт не залпом, а поорудийно, по очереди, с интервалом секунд десять. Зашли под арку какого-то дома. Постояли минутку, но мне это укрытие не понравилось: мы шли по левой стороне улицы, а снаряды летят с южной части через правую сторону улицы и вполне могут залететь под эту арку. Тогда нам крышка.

Предложил перебежать на другую сторону улицы - там впереди тоже была арка под домом. Перебежали. Стоим, ждем. Снаряды рвутся недалеко, то ли где-то во дворах домов, то ли дырявят где-то их стены, но на самой улице не разорвался еще ни один. Стоим уже минут десять. Наших орудий что-то не слышно. По распорядку эта батарея должна закончить свой налет и смываться на запасную позицию, пока не накрыли наши батареи или корабли. Вдруг сильный взрыв и звон выбитых стекол метрах в пятидесяти, чуть сзади от нас, на противоположной стороне улицы. Вгляделись: перед той аркой, где мы укрылись в первый раз, темнеет небольшая воронка и расплывается дымок от взрыва. Аж мороз по коже прошел, как подумал, что бы от нас осталось, не перейди мы на новое место. Еще несколько невидимых нами разрывов, и все стихло. Впереди из-за крыш домов в 4-5-ти местах показался дым. Наверное, в разрушенных квартирах начались пожары. Вдруг загремели зенитные орудия. Десятка полтора "юнкерсов" пикируют поочередно на район Балтийского завода.

Двинулись дальше. К Адмиралтейству подошли точно к 14-ти часам. На этот раз следователь был на месте и сразу же пригласил нас в кабинет. Пытаюсь вспомнить сейчас обстановку этого кабинета, и ничего в памяти не всплывает. Наверное, в нем не было ничего, что бросилось бы в глаза. Через верхнюю незамерзшую часть окна просматривались верхушки деревьев то ли сада Трудящихся, то ли в сквере рядом с Зимним Дворцом. Мне было предложено сесть на стул около стола напротив следователя, а моему конвоиру пришлось стоять около двери в кабинете. Следователю на вид не более 30 лет, худощавое приятное лицо без какой-либо растительности, русые волосы короткой военной стрижки, но в каком он звании - узнать не удалось, под белым полушубком не видно. Ноги в валенках, иначе тут не усидишь. На столе только одна стопка мои тетради и блокноты, перевязанные бечевкой.

"Ну, что же, - начал он, - я ознакомился с вашими дневниками. Вести дневники очень интересное и полезное дело. Многие великие люди вели дневники: и Толстой, и Чехов, и Гоголь и многие другие. Но сейчас война. И случается так, что дневники попадают в руки врага. Дневники немецких офицеров и солдат попадают к нам, а наших бойцов к немцам. И, конечно, и мы, и немцы ищем в дневниках то, что может быть полезным в борьбе с противником. На ваше счастье, в ваших дневниках я не нашел сведений, составляющих военную тайну. Мой вам совет: сейчас, во время войны ведя дневник, помните главное: если ваш дневник попадет в руки врага, чтобы он не нашел в нем ничего для себя полезного и не использовал против нашего народа. Пишите, как вы проводите время, как гуляете с девушками (у меня сразу мелькнул вопрос: ну где сейчас гулять с девушками?), что пишут вам товарищи и родные из дома. Забирайте ваши дневники и можете быть свободны", - и он протянул мне небольшую связку с моими дневниками. "А плохо отзываться или ругать в дневнике своего командира, тем более зная, что он читает их, я бы не стал. А то видите, что получилось", - добавил он.

Я спокойно встал. "Благодарю вас.... ", но он не подсказал своего звания. "Разрешите быть свободным?" "Да, до свидания". Я надел шапку, козырнул, повернулся налево и вышел из кабинета. Конвоир за мной. На улице засунул связку за пазуху шинели, глубоко вздохнул, и мы пошагали домой. Теперь уже шли на равных - рядышком, и винтовка у конвоира была на ремне за спиной.

На корабле подошли к каюте старпома, и конвоир доложил о нашем прибытии. Старпом вышел из каюты и с ехидцей спрашивает у меня: "Ну, будешь еще писать дневники?" "Так точно буду! Следователь сказал, что я могу продолжать писать в том же духе". "Что сказал следователь?" - обратился старпом к конвоиру. "Сказал, что он может писать, и отдал ему его дневники", - ответил конвоир. Короткая немая пауза. "Ладно, идите в кубрик", - бросил он мне, уходя в свою каюту.

Захожу в кубрик. Ребята только после рабочей смены отдыхают до ужина на койках, кроме Попова и Панова, которые за столом играют в шашки. Командиры орудий на ремонте не работают и в волю бездельничают, когда остальные на работе. Все глаза с любопытством обращены ко мне. Я молча расстегиваю шинель, достаю связку своих дневников и кладу ее на стол. Снимаю шинель и шапку, вешаю их в шкаф, не спеша развязываю связку дневников и убираю их в рундук. Все молча следят за моими движениями. Первым не выдержал Жентычко: "Ну, что там было? Что сказал следователь?" "Сказал, что прочитал все мои дневники и что я могу продолжать их писать в том же духе. Об этом я уже доложил старпому". "А он что?" "А ничего, сказал, чтобы я шел в кубрик". Под одобрительный галдеж Попов выскочил из кубрика. "Побежал к старпому", констатировал Манышин. "Пусть побегает, я не вру. Свидетелем разговора следователя со мной был мой конвоир, который тоже находился в кабинете", подкрепил я свое заявление.

Около 17 часов начался сильный обстрел района завода. Несколько снарядов, по звуку их разрывов, легли метрах в 30-50 от нас. Обстрел длился почти полчаса.

Вскоре после ужина, только расположились отдохнуть, снова обстрел, который затянулся более, чем на час - до 21 часа. Давно такого яростного обстрела не было. Такое впечатление, что немцы били только по нам и "Стойкому". Вернее - по "Стойкому" и по нам, потому, что в "Стойкий" все же один снаряд в кормовую часть с правого борта попал и разорвался под верхней палубой. Загорелись пороховые заряды в кранцах, но пожар был быстро потушен. Убит один старшина, и трое краснофлотцев ранены. К счастью "Стойкого", да и к нашему счастью, снаряд не попал в глубинные бомбы, что стоят на корме эсминца. И зачем они нужны на корабле, который стоит зимой у завода?

Ребята со "Стойкого" рассказывали, что в конце ноября - начале декабря они участвовали в эвакуации гарнизона с Ханко в очень тяжелых условиях. Погибли несколько кораблей с экипажами и эвакуированными. Конечно, не сравнить с Таллинским переходом, но все равно потери были большие.

13 декабря. Суббота.

Ребята рассказали новость о "Ермаке". 8-го, ведя из Кронштадта на буксире "Стойкий", на траверзе Петергофа у них справа у носа рванула какая-то мина. Завалило носовую часть льдом, повыбивало ограждение и стекла на мостике, одного из команды убило, больше двадцати ранило. Считают, что это была донная магнитная мина. Но корпус корабля не пострадал, и он по-прежнему работает.

Позже ребята с "Ермака" рассказали, что в декабре их выходы из Ленинграда в Кронштадт и обратно стали более разумными: из Кронштадта выход позже 3-х часов ночи был запрещен. Расстояние между кораблями в караване должно быть не более четверти кабельтова, чтобы с каждого корабля могли видеть и впереди и сзади идущих, и была бы возможна голосовая связь между ними. В случае аварии или повреждения корабль должен стараться встать на бровку фарватера (но как это он может сделать во льду?).

И еще, что я считаю важным, это - одинаковая ответственность за караван и командира ледокола, и командира каравана. А то у нас, после "потери" "Отто Шмидта", отыгрались только на нашем коменданте Линиче.

За день было два обстрела города минут по 20-30 каждый - в 11.30 и в 9 вечера.

14 декабря. Воскресенье.

Немцы вспомнили о нас - больше часа днем бил по району нашего и Балтийского заводов.

15 декабря. Понедельник.

Сразу после ужина почти полчаса немец был по нашим морзаводам. Утром мороз не менее 20°.

16 декабря. Вторник.

Примерно с 17 до 17.30 обстрел нашего и Балтийского заводов.

17 декабря. Среда.

Днем два буксира старательно ломали лед в ковше за "Стойким".

18 декабря. Четверг.

Утром эти же буксиры привели в ковш к противоположной стенке большую подводную лодку.

19 декабря. Пятница.

Сразу после обеда сильный артобстрел нашего завода. Несколько снарядов разорвалось в ковше метрах в 30-40 за кормой.

20 декабря. Суббога.

Примерно с 19 до 20 обстрел района Балтийского завода. Нам - перекур.

21 декабря. Воскресенье.

С 13 до 14 обстрел района нашего завода, но снаряды летят через нас севернее. Значит, там тоже стоят корабли. Кончился обстрел - воздушная тревога в городе, но стрельбы не слышно. Потеплело аж до 0°!

22 декабря. Понедельник.

С 16 часов минут 20 сильный обстрел района нашего завода. В корабли не попало.

24 декабря. Среда.

В 10 часов в городе короткая воздушная тревога. Ни стрельбы, ни самолетов.

26 декабря. Пятница.

Мороз снова до 20°. Небо ясное. С 19 до 19.30 город бомбят одиночные самолеты. Немецкие артиллеристы отдыхают.

29 декабря. Понедельник.

Днем артобстрел города в течение 15-20 минут. Снаряды воют над нами и уходят в сторону полуэкипажа и площади Труда.

30 декабря. Вторник.

Днем "Ермак" полчаса колол лед в ковше, и вскоре в ковш вошла большая п.л., наверное, типа "К". Мороз около 20°.

До конца декабря и за первую декаду января подробных дневников не сохранилось, т.к. в середине декабря по приказанию старпома мои дневники опять отобрали и отправили в Особый отдел базы. Почти месяц подробные записи вести не мог. Поэтому многие детали повседневной жизни тех дней в памяти уже не восстановишь. В маленьком блокнотике-календарике, купленном в Таллине в начале июля, графы на 7 дней недели умещались на формате 9 на 6 см., т.е. на каждый день можно было сделать короткие (6 см) четыре строчки бисерным почерком. Много ли тут напишешь? Интересно, что я скрупулезно в этом блокнотике записывал, когда кому написал письмо или открытку, когда получил ответ и на какое письмо. Когда были получены мои письма.

Сейчас, в 1998 г. письма из Москвы в С-Петербург и обратно идут примерно столько же времени, сколько они шли в 1941-42 гг. из блокадного Ленинграда в Москву и из Москвы в Ленинград.

Очень короткие заметки об участии в угольных погрузках, вахтах, дежурствах, времени и продолжительности артобстрелов ближайших районов и города, воздушные налеты и тревоги, пополнились скупыми цифрами полученных за день основных продуктов питания: сколько хлеба, масла, сахара. Очевидно, голод давал о себе знать все больше, и мысли об еде все больше занимали внимание. Сохранился небольшой блокнотик с названием, написанным, наверное, позже: "Блокадный паек с 16.01 по 24.03.42 года". В нем скрупулезно, ежедневно в отдельных графах записано: сколько хлеба всего получено, что и сколько выдано на чай, что и сколько получено на обед, на ужин, на вечерний чай, сколько всего за сутки выпито стаканов воды, точнее - жидкости. Не знаю, кто надоумил меня вести учет количества выпитой воды, но это помогало мне стараться ограничить ее употребление.

Уже в декабре у многих, в том числе и у меня, начались голодные отеки лица, рук, ног и всего туловища. У меня на лице и на шее стали появляться фурункулы, стали кровоточить десны, шататься зубы. От фурункулов наш доктор давал какую-то мазь, и я бинтовал на ночь шею и лицо. Чувство голода мы старались утолить большим количеством выпитой воды и съеденной соли, выдача которой не нормировалась. Результат - отеки. Забегая вперед, скажу, что, согласно моей "бухгалтерии", в середине января я выпивал ежедневно 15-16 стаканов жидкости, а в середине марта, когда питание намного улучшилось, 7-8 стаканов.

Продолжались работы по ремонту корабля. Все чаще бывали вынужденные простои из-за отключения света и подачи сжатого воздуха, а то и из-за сильных артобстрелов завода и ковша. Конечно, никто не вспоминал о первоначально запланированном сроке окончания ремонта. Но к концу декабря пробоины были вырезаны для наложения заплат, и в начале января пробоины стали заделывать: заготовленные в цехе завода листы обшивки дюймовой толщины и нужной конфигурации, с просверленными по периметру отверстиями под заклепки, перетаскивали к кораблю, где кранами, где лебедками, где на катках под "Дубинушку". Сверление отверстий в листах под отверстия в шпангоутах и саму клепку мне не доверяли. Но вот поддерживать заклепки со стороны их шляпок, когда расклепывают их концы, это мне досталось. Плечом надавливаешь тяжелую кувалду-упор в шляпку заклепки, а с другой, внутренней, стороны конец ее расклепывают пневматическим молотком. И дробь ударов по заклепке бьет тебе в плечо так, что даже зубы начинают стучать.

Поскольку в начале ноября, перед походом на Гогланд, нам не успели поставить 76-мм орудия, эту работу продолжили теперь. Рабочие завода стали устанавливать перед мостиком банкеты для 76-мм орудий, на корме и на штурманской рубке - для дальномеров. Под банкетами цилиндрические подпорки упирались в жилую палубу. Но эти работы тоже шли очень медленно. Рабочих очень мало, часто подолгу вырубался свет и воздух с берега.

В свободное от работы время обязательные занятия у орудий, дежурства и вахты, выгрузка шлака, погрузка угля, разгрузка продуктов, заготовка воды и пр. Эсминец "Стойкий", который с начала декабря стоял у нашего правого борта, пришлось обеспечивать теплом и светом. Примерно с середины декабря прибавился новый вид работ: раза 3-4 в неделю пешней обкалывать лед вокруг корабля до воды и выбрасывать сколотый лед совковыми лопатами или самодельным большим сачком, чтобы вокруг корпуса была чистая вода. По правде говоря, мне непонятна была необходимость этой работы для нас. Мы же не в Баренцевом море, затертые льдами, где подвижка льдов может раздавить судно. В нашем ковше лед неподвижен, а обшивка у нас дюймовая. Вот "Стойкому" может быть это и необходимо. Но .... начальству виднее.

Питание становилось все хуже и скуднее, а морозы все крепчали. На вахте у трапа, у трюма с боезапасом и вообще на улице сменялись каждый час или максимум через два часа. На такую вахту натягивали на себя весь вещевой аттестат: две тельняшки, фланелевую и суконку, бушлат, на него шинель, а на шинель - тулуп. Ниже, кроме двух кальсон и брюк, ватные брюки и, конечно, валенки. Под шапку-ушанку натягиваешь шерстяной подшлемник. Руки в шерстяных перчатках в больших теплых рукавицах едва держат винтовку, чтобы не упала. О том, чтобы из нее при необходимости прицелиться и выстрелить, не могло быть и речи. Запомнился случай, когда во время очередного артобстрела откуда-то издалека присвистел осколок и впился мне в валенок чуть выше стопы. Но не пробил его, т.к. был совсем на излете. Вытащил я его, показал потом ребятам и положил в рундук. Во время очередного "шмона" кто-то из проверяющих выбросил его в иллюминатор.

В моей маленькой записной книжке в графе 31 декабря короткая запись: "В 23.00 заступил на вахту". Так что Новый 1942 год встретил на боевом посту! В 00 часов вышел дежурный по кораблю (не помню кто), поздравил с наступившим Новым годом и пожелал самое главное - скорейшей победы над немецким фашизмом и чтобы нам дожить до этой победы. Немцы на Новый год молчали. Мороз за 20°. В 1.00 меня сменили, и я до 5 часов мог поспать.

В конце декабря произошли некоторые изменения среди командования в нашей БЧ-2: на должность командира батареи 76,2-мм орудий (которые так еще и не установлены) прибыл старший лейтенант Шаталов, который, говорят, командовал артиллерийской батареей на Ханко, командиром БЧ был назначен капитан-лейтенант Линич (наконец-то его освободили от давно уже непонятной старой должности "военный комендант судна"), а лейтенант Кузнецов стал командиром нашей 45-мм батареи. Для Кузнецова это, конечно, понижение в должности, но со старой должностью Линича надо было что-то решать.

Произошло радостное событие в первую очередь для Жентычко, а так же и для меня - из госпиталя вернулся Миша Кошель. Еще более тихий, спокойный, немногословный. Ранен он был осколками мины или снаряда в руку и ногу в начале ноября в первые же дни высадки под Невской Дубровкой на левый берег Невы. На наши расспросы - как там было, махал рукой и отвечал очень кратко: "Гарно страшно!"

О Толике Ломко сообщил очень немного: ранены они были в один день, но Толя очень тяжело - ему осколком снаряда оторвало левую руку. На правый берег Невы их эвакуировали на разных шлюпках, и о дальнейшей судьбе Толи он ничего не знает. Наверное, его сразу же отправили через Ладогу в тыл.

Кошель часто приходил к нам в кубрик к Жентычко, садился к нему на койку, и начинались воспоминания: "А помнишь, Алеха, как приходим вечером с гулянки домой, матка отрежет ломоть теплого черного хлеба и на него шмат холодного сала с ладонь! Жуешь, аж за ушами хруст". Сначала в кубрике тихо, и все слушают аппетитные воспоминания. Потом кто-нибудь не выдерживает: "Да, заткнитесь вы, хохлы! Хватит душу травить! Уже кишки сводит!"

В январе продолжался ремонт корабля, учебные занятия по материальной части и различные хозяйственные работы. Запомнились поиски для растопки котлов каких-нибудь досок, бревен и прочих деревянных предметов на территории завода. В цехах ничего не нашли. Все, что можно было сжечь, было сожжено в ноябре-декабре рабочими завода в самодельных печурках, а то и на кострах. Поиски в районе стапелей оказались успешными: там валялись здоровые тяжелые брусья из какого-то крепкого дерева, может, даже из дуба. Очевидно, они использовались при постройке кораблей, и рабочие не решились их взять, а может быть, просто не в силах были притащить и расколоть. Два таких бруса мы вчетвером за трос приволокли к кораблю. А уж в котельное отделение их затаскивали котельные машинисты. Как эти брусья они там разделывали неизвестно.

В самом начале января на корабль из ЛФЭ прибыли человек 8 краснофлотцев и один мл. сержант Бондаренко Петр, который как-то скоро обратил на себя внимание не только армейской формой, но и поведением. Четверо краснофлотцев, в том числе Агафонов Сергей, Вересов и Гордеев были комендорами, хотя у нас на наших орудиях комендоров хватало, а старшина 1 статьи Румянцев - командир отделения пулеметчиков. В конце первой недели до нашего сведения довели приказ командира корабля о понижении в должности командира отделения машинистов Скорнякова в рядовые машинисты, за неоднократные жалобы на плохое питание и обвинение в этом нашего отдела снабжения и руководства корабля.

Числа 10-го приказом по кораблю наконец-то снят старший кок Яковлев "Жора" и посажен на 10 суток строгого ареста за хищение продуктов с камбуза для обмена на часы у рабочего завода, а затем переведен в БЧ-5. Был также отстранен от дежурств на камбузе Климкин. Старшим коком назначен Дроганчук, только прибывший на корабль, а коком - пожилой краснофлотец из запасников Николаев, из БЧ-5, который у нас с 25 августа.

11 января 1942 г. Воскресенье.

Утром после чая все свободные собрались в кают-компании, где с 8.30 до 9.00 выступал старший политрук из штаба Отряда о партизанском движении. Сразу после его выступления кинофильм "Заключенные". Шел хорошо, быстро. Я смотрел эту картину первый раз. Да! Вот с кого надо брать пример! Из таких бандитов, как Костя-капитан, вредителей, закоренелых воров сделать людей не так просто. Сколько надо иметь наблюдательности, настойчивости, хладнокровия, чтобы "обработать" их. Вот это чекисты!

Во время перерыва командир нашей батареи лейтенант Кузнецов сказал мне, чтобы к 11.00 я был готов идти в политотдел ЛВМБ. Вчера сказал, что пойдем в 2 часа, а сегодня в - 11.

Наконец Кузнецов узнал, что туда нужно успеть к 14 часам, а пойдем тотчас после обеда. Быстро связал часть книг, которые поменьше, сунул в противогазную сумку и пошел узнать, нельзя ли забежать после политотдела домой к тетке?

Оказывается, нам с Манышиным дана одна командировочная до 18 часов. Дело дрянь. А, хотя, не очень. Если мы рано освободимся, то я могу отдать командировочную Манышину, а сам газану к тетке. Ну а в воротах завода как-нибудь проберусь. Это, думаю, не очень трудно. Кузнецов все бегает, торопит, чтобы скорее обедали и одевались, а то опоздаем. Но обеда все равно еще не дают, а одеться-то я всегда успею.

Сегодня воскресенье и сходить к тете было бы очень удобно. Может быть, даже дядю застану. Интересно, как они теперь живут? Я уже две недели собираюсь сходить к ним, да все откладываю. Отпустит кап.-лейт. Линич или нет - не знаю. Что-то сомнительно. Хорошо бы уйти тогда, когда дежурный по низам будет кто-нибудь из наших. Но как далеко идти! Ведь это в противоположном конце города. Трамвай туда шел 50 минут, а пешком и при теперешних силах за сколько времени я туда доберусь? Часа два с половиной. Да, не особенно легко. А ждать, когда начнут ходить трамваи - это ждать у моря погоды. Когда восстановят линии, связь, а главное - когда будет ток? А деньги домой отсылать нужно. Ходили бы трамваи я бы часа за 3-4 успел бы съездить, а теперь и за 6 часов не успеешь.

В половине двенадцатого получили бачок. Сегодня обед лучше: на первое суп с самодельными ржаными галушками. Я насчитал их 35 штук! Столько мне первый раз попалось. Галушки, конечно, мелкие, как яйца трясогусок, которые мы находили на болоте дома. Но четыре столовые ложки их вышло. Говорят, что суп с мясом, но у нас никому не попалось ни кусочка. Но на поверхности супа кружки жира плавали. На второе - самодельная мучная кашица, довольно густая, пахнет рыбой, но ее тоже не видно. Кашицы полных четыре столовых ложки. Если бы таких порции три - было бы хорошо. На обед у меня остается граммов 100-150 хлеба, который я крошу в суп и потом съедаю с гущей и со вторым. Вообще, если бы давали по две порции первого и второго - мы были бы сыты.

Только успели пообедать, прибегает Кузнецов: "Одевайся скорее, тебя ждем. Где Манышин?" Я спросил, можно ли вынести книги? Ответил, что надо выписывать пропуск, а сейчас некогда этим делом заниматься. Ну, черт с ним! Отнес книги в кубрик и снял противогаз. Пошли. Время 12 часов. Кузнецов почти бежит, боится опоздать, я едва за ним поспеваю. Говорит, что придем не раньше, чем 40 минут второго, а я говорю, что минут десять второго.

Идем по проспекту Декабристов. Он мне, почему-то, в своем начале напомнил Таллин: неширокий, высокие красные дома, тишина.

Тишина. Народу хотя сегодня и много, но на улицах необычайно тихо. Не видно ни одного автобуса, троллейбуса, трамвая. Все трамвайные пути занесены снегом, провода местами порваны, покрыты инеем. Вдоль сада Трудящихся, как и в декабре, замерли и замерзли десятки троллейбусов. Часть из них покорежена снарядами. Мороз не менее 20°.

Политотдел помещается в уже знакомом мне месте. Вход с четвертого подъезда. Пришли ровно в 13.15. Прошли по знакомым мне коридорам, нашли нужную комнату, заняли очередь и уселись в уголке. Перед нами проходят вступающие в ряды ВКП(б).

Вскоре вызвали нас с Кузнецовым. Вошли. Большая комната, по стенам шкафы, в левом углу три койки, посредине стол для приема. В заднем углу высокое бюро. За средним столом, на котором я первым делом заметил "Морской сборник" за сентябрь 1941 года, сидит батальонный комиссар - председатель партийной комиссии.

Посмотрел он мои дела, какие-то бумажки и спрашивает у Кузнецова: "Вы все-таки решили его исключить из комсомола?" "Да, комсомольское собрание и бюро постановили: исключить".

(Ну, никаких следов не осталось а памяти ни об этом собрании, ни о бюро. Начисто вылетели из головы. Но дневник - "вещдок", значит, было такое "мероприятие").

"А вы знаете, за что вас исключают из комсомола?" - спрашивает он меня. "Нет, говорю, только догадываюсь". "Ну, так вот, возьмите все это, посмотрите и вот здесь напишите, что вы считаете неверным, а я пока другими займусь".

Взял я все бумаги и начал их рассматривать. Посмотрел выписку из протокола, в чем меня обвиняют и за что исключают. Там 5 пунктов:

1. За утерю винтовки. (Где и как я мог на корабле, а не в лесу, потерять винтовку - ума не приложу и вспомнить не могу).

2. За халатное отношение к своему заведованию.

3. За пререкания и критику командиров.

4. За получение 6-ти нарядов и трех суток ареста.

5. За отрицание своих проступков - исключить из рядов ВЛКСМ.

Я написал, что пункты 2, 3 и 4 отрицаю полностью. Просмотрел остальные бумаги - это мои характеристики от Попова (старшина батареи), Емельянова (секретарь комс. организации) и Быкова (был ком. батареи). Попов и Емельянов перечислили все 5 пунктов, которые были в протоколе, но ни одного фактического примера. Быков тоже подтверждает, что дал мне трое суток за ведение "нежелательного" дневника. Обрадовало, что нет характеристики моего командира орудия - Панова. Хотя он друг Попова, но, очевидно, отрицательную характеристику писать отказался.

Ну, мне больше писать нечего. Сижу и жду, когда освободится комиссар. А он объясняет одному младшему лейтенанту, подавшему заявление о приеме его кандидатом в члены ВКП(б), что его характеристика неправильна.

В характеристике полно таких слов, как "дисциплинированный", "исполнительный", "храбрый", "смелый", "мужественный", но нет ни одного фактического примера в подтверждение этих слов. "Пройдет некоторое время, говорит комиссар, - и для людей эти слова будут пустым звуком, а если бы были примеры - совсем другое дело". Я с ним полностью согласен.

Закончив рассмотрение дела мл. лейтенанта, комиссар сказал, что пойдет пообедать, а мне велел подождать. Через полчаса он вернулся, велел мне позвать Кузнецова, взял у меня бумаги и занялся мной. Я рассказал, в какое время и в какой обстановке у меня произошел случай с винтовкой, объяснил, почему отрицаю остальные свои "проступки".

"Вы знаете хотя бы один случай, когда Трифонов небрежно относился к своему заведованию, пререкался или критиковал командиров?" - спросил комиссар у Кузнецова. "Нет, - говорит, - я не знаю, но тут есть характеристики от его командиров". "В том-то и дело, что там у них ни одного факта, примера, а все пустые выражения, а этого недостаточно. С первым пунктом - утерей винтовки, я согласен. За это мы тов. Трифонова взгреем по заслугам, но валить на него все грехи нельзя, так что Трифонов вправе отрицать их, если их и не было".

"А за что вы получили 6 нарядов и 3-е суток ареста?" - спрашивает у меня комиссар. "Наряды за ту же винтовку, а арест за ведение дневника. Пока дневники передавали в Особый отдел, я сидел трое суток". "Почему так? Вести дневник и смотреть за собой не вредно. Каждый грамотный человек может вести дневник. А сейчас вы ведете его?" "Нет, - говорю, - мне не разрешили и старые отобрали". "Почему отобрали? Разве они не ваши? Или они вам не нужны? А кто их у вас отобрал? Где они сейчас?" Я ответил, что дневники отобраны по распоряжению старпома и что они здесь, в Особом отделе.

Комиссар попросил у меня комсомольский билет, велел минутку подождать и вышел. Вскоре он возвратился с моими дневниками. "Ваши?" "мои". Он бегло просмотрел их и спросил: "Так почему вы не ведете сейчас дневник? Ведь это полезная вещь".

"Не хочу снова под арестом сидеть из-за него. Тогда я сидел в каюте 4-го механика, а теперь посадят в холодную ванную". "Нет, вы продолжайте вести дневник, но не на таких огрызках, а то у вас тут вот оборвана фраза, есть ошибки, здесь мысль не закончена. Вы ведите дневник грамотно, не торопясь, описывайте свою жизнь, где встретились с девушкой, как она вас поцеловала, когда назначила вам свидание. Помните, что о всем, что вы видите и знаете, писать нельзя. Помните, что если ваш дневник попадет к врагу, он может извлечь для себя кое-что полезное. Чтобы этого у вас не было! Ясно?" закончил он твердо. "Ясно." "Ну вот и забирайте ваши дневники. Просмотрите их, переделайте. Возьмите комсомольский билет и крепко держитесь за него! Мы следующий раз вызовем вас сюда на парткомиссию. За винтовку мы вас взгреем как следует, а сейчас можете идти."

Время 16 часов. К тетке ехать нечего и думать.

Кузнецов пошел домой, а мы с Манышиным на свою "коробку". Хотел я найти хоть один магазин "Галантерея" или "Культтовары", но нет ни одного. К 17 часам мы были у себя.

На ужин один суп с самодельной лапшой, которой набралось ложки три. Пахло мясом, но его никто из нас не видел. На второе 1 стакан компота, в котором нашел 3 или 4 ягоды.

После ужина снова засел за дневник, воодушевленный словами комиссара. Начал писать карандашом в небольшом, но линованном блокнотике 14x9 см с сегодняшнего дня. Так давно не писал, что сегодня подробно описал весь день. Дорвался!

12 января. Понедельник.

С 9 часов 7 человек на угольную погрузку. Оделись потеплее и во главе с главстаршиной из БЧ-5 Кузьминым отправились в военный порт за машиной. Наши уже 5 дней ловили машину, но не доставалось. Нам повезло. Машину получили и поехали к углеперегружателю "Нева". Кран на ней не работает. Будет готов после обеда. Пришлось нагружать 5 тонн вручную. Не особенно приятно: мороз градусов 25, руки мерзнут, ноги мерзнут.

Нагрузили одну машину и пошли греться на "Неву". Спустились в отсек команды: чисто, светло, тепло и уютно. Небольшая столовая на 12 человек, три каюты. Чувствуется уют, которого нет у нас на "Волынце". Прислали им обед на 11 человек ведро супа. Каждому по две тарелки. Суп с макаронами и кильками. Получше, чем у нас. На второе макароны жирненькие, порция побольше раза в два, чем у нас. Пришла машина. Ее нагрузили краном и поехали обедать. Все здорово замерзли.

Вчера получил письмо от мамы, написанное 1 января. Чувствую, что им не особенно сладко, нужна была бы моя помощь. Но чем я могу помочь им? Я не знаю, можно ли у них купить что-нибудь за деньги? А много ли я смогу им послать? Мой тарифный разряд комендора-зенитного - 3-й имеет штатный оклад 80 рублей. По приказу № 340 плюс 30% - 24 рубля. Морских 15%, это еще 12 руб. Итого 116. Сейчас у меня две сотни есть. В такое время ловкие люди запасаются мебелью, ценными вещами, костюмами. За два килограмма хлеба сейчас можно обменять часы, пальто. Папиросы продаются по 10-15 рублей пачка. Я бы мог загнать свои папиросы, но где? И неудобно. Меняю их на тетради и блокноты у своих ребят.

Дома я мог бы заготовить дрова, съездить куда-нибудь подальше за продуктами, но меня нет дома. Весной надо всех отправить в деревню Кипрево к деду. Они меня ждут к весне. Сумею ли я попасть домой? Сейчас я ничего не могу сделать. Будем живы до весны, тогда, смотря по обстановке, буду действовать. Что у нас дома живут красноармейцы-хозяйственники - это хорошо. Они смогут дрова достать, а может, и еще что-нибудь. Только что они за люди? После виденного я о них не особенно лестного мнения. На счет посылки не пишут ничего. Справку мою о службе в действующем флоте получили. Это хорошо.

Обед сегодня слабый: галушек только 15 штук, да две столовых ложки липши с макаронами. Мясом только чуть пахнет. На второе 4 ложки лапши и попался один кусочек мяса. Таких порций 6 съесть, тогда почувствовал бы что-нибудь.

После обеда опять на машину и к "Неве". Нам надо было привести всего 4 машины угля - 20 тонн. У моста Лейтенанта Шмидта Кузьмин и Путилин куда-то пошли, а мы - дальше. Кран грузит сейчас на "Ермак" уже остатки угля. Нам давать не хотят, едва упросили, обещая остатки угля собрать вручную в кучу. Нагрузили и эту машину. Вышел капитан и сказал, что это последняя машина, т.к. нам велено отпустить только 15 тонн. Я пошел подписывать накладную. В командирском отсеке у них еще лучше: отдельные каюты, столовая, умывальник, душ - чистота и уют.

На обратном пути завернули к "Комсомольцу", где Кузьмин собрал доски на дрова для дома и поехали к нему на Невский. Пока разгружали доски, я все искал почтовый ящик и "Галантерею", которую наконец нашел. Иголок нет, ниток нет, штопок нет. Есть только нитки и штопки шелковые. Пришлось купить красную и черную штопку за 3 рубля 60 коп. Письма так и не опустил.

Домой приехали в 16 часов. Набрал кипятку и съел весь хлеб, не дожидаясь ужина. В 17 часов - аврал. Таскать в бункер уголь, который мы свалили на стенку. Мы отказались. С 9 до 16 мы грузили, час, как разгрузили, и до сих пор никого не нашли. А теперь вспомнили только о нас. Привезли 180 кг хлеба. Мы, четверо, как всегда, вышли таскать его на корабль. Буханки маленькие - по 1 килограмму. У меня у одного ящика вывалилось дно и весь хлеб рассыпался. Я испугался, что ребята растаскают, но все обошлось благополучно. Сумел надломить кусочек граммов в 200. За работу Ширяев дал на четверых по 180 г своего хлеба. Это хорошо, а то ужинать не с чем.

На ужин опять суп с 20-ю ржаными галушками и стакан компоту. В 19 часов узнал, что в наряд я не иду. Удивительно, третьи сутки отдыхаю. Да, отдыхаю! В 22 часа ехать за водой. Поехали впятером. Взяли бочку, бидон и ведро. С нами едет бывший кок Яковлев, которого наконец сняли за воровство. Задержали рабочего с крупой и тестом, которые он получил от Яковлева. Поблизости воды не нашли и поехали в пожарную охрану. Теперь только там можно достать воду. Туда идут со всех ближайших кораблей и столовых. Пришлось долго ждать в очереди. Кран только один, и вода то пойдет, то остановится. Здорово мерзнут ноги. В 12 ночи вернулись домой, лег спать в половине первого.

13 января. Вторник.

Утром, как всегда, чай, на который я выделяю граммов 75 хлеба и 10-15 г сахара. В 9 часов нас, четверых, опять выделили за водой. Привезли воду к 11 часам. Сегодня потеплее - градусов 20. В другое бы время такой мороз легко переносился, но когда два месяца попросту ежедневно полуголодные - холод чувствителен. Суп сегодня погуще: 5 полных столовых ложек ржаной лапши с макаронами. Суп был с мясом, и мне попалось четыре кусочка. Второго нет. Вместо него - компот. Удалось, как "водовозу", получить половинку порции "добавки" - водички без лапши.

Теперь, для экономии топлива, будут останавливать динамо-машину с 12.30 до 14 и с 21 часа до 7 утра. В это время освещение будет только керосиновыми лампами. Для сохранения тепла приказано утеплить тамбуры на палубе обрешетить и засыпать шлаком.

В 14 часов опять за водой. Вернулись только в 16.30. Женщины, стоявшие за водой, трепятся, что моряки каждый день едят булки с колбасой. Может, и есть такие, из подводников, но мы тоже моряки, а питаемся хуже рабочих. В рабочей столовой ежедневно или биточки, или котлеты, или колбаса, или рыба, а мы жиров давно не видим, масла нет, сахару получаем на месяц грамм 400-500, а остальные 400-500 - сиропом, а рабочий - 1800 г конфет.

На ужин одно первое - суп с тремя столовыми ложками самодельной ржаной лапши и отдельно кусочек мяса граммов 40. Так-то лучше, а то кому попадало три, а двоим ни одного. Командиру носят по три порции супа и три мяса. Мне опять удалось получить стакана два жижицы. После ужина получили по 80 г сгущенного молока. Кажется, вместо масла. Хорошая вещь, но мало. Вечером, когда я получал на кубрик чай, на камбуз вбежал нач. снабжения Сидорчук: "Ширяев, сейчас же выдать всем по 200 г хлеба! Иди, вешай!". Все ясно. Сразу поднялось у всех настроение. На крейсерах по 500 г получают с 5-го, на "Стойком" с 10-го, а нам отказали. Говорят, что комиссар сам ходил в штаб Отряда.

Вечером рубанул 100 г хлеба и миску чая со сгущенным молоком. Оставшееся молоко решил оставить на завтра на утро и вечер. Сегодня иду на вахту к арт. погребу во вторую смену. Стоять по часу, т.к. температура минус 23. Я и Понтус согласны стоять по два часа, чтобы можно было поспать 4 часа, но Путилин не согласен.

14 января. Среда.

Ночь, все-таки, стояли по 2 часа. Под шапку надевал подшлемник, но ноги мерзли. Сегодня получили по 500 граммов хлеба! Взял вчерашние 100 г да граммов 70 от сегодняшней порции и рубанул все с остатками молока. Хорошо! Сахара у меня осталось граммов 40. Завтра должны дать, очевидно, сироп, т.к. недавно привезли 30 литров.

На эсминце на обед и на ужин первое и второе, а иногда и третье. И первого и второго больше, чем у нас. Ребята со "Стойкого" говорят, что у них хлеб даже остается. У нас сегодня на обед тоже ничего, но мало: суп с 30-ю галушками и четырьмя ложками лапши с макаронами и кусочком мяса граммов 30. На второе ржаная кисловатая лапша - 3 столовых ложки. Хлеба взял только 150 г. Только нам прибавили хлеба, как некоторые ловкачи сумели его скопить и меняются с рабочими и между собой на часы и др. вещи. Кошель сменил на 4 пайки хлеба и 50 рублей кировские часы. Я все-таки завидую такой способности. Витамин "С", который я получаю, все же здорово помог: на деснах опухоль сошла и зубы перестали шататься. Сегодня наши достали в порту 45 кг гречки и 15 кг пшена. На два дня хватит. Это точно. Никто из нас не верит, чтобы мы их съели за два дня. Это же по 30 кг в день. В обед и в ужин первое и второе. Все были бы сыты по горло. Только наши постараются растянуть эту крупу дней на 10. Это в их духе.

Так и есть. В ужин опять суп, но с гречневой крупой... 2,5 ложки. Очевидно, килограмма 4 дали на всех. На расход досталась полукаша-полусуп, ну а нам водица. Конечно, опять компот. На компот каждый раз дают 1730 г сиропу, но не чувствуется его ничуть. Больше половины растаскивают коки, дежурные и рабочие по камбузу.

Вечером "радостное" известие: с завтрашнего дня норма хлеба опять по 300 г. Это касается, будто бы, всех ледоколов. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Вечером раздали на 6 дней по 235 г сиропу ... разбавленного. Это ясно всем. Он капает, как вода. Когда капля этого сиропа попала мне на бушлат, она пробежала по всему бушлату и упала на палубу. А капля прежнего сиропа сейчас же бы прилипла. Я не знаю, из 235 г есть ли 150 г чистого сиропа? Этот сироп можно пить, не разбавляя, как переслащенную водичку, а прежний сироп едва ли много выпил бы. Вечером свет гасят в 21.30, так что только-только после справки успеваешь устроиться на ночь. Ночью на всю жилую палубу две "летучие мыши". Темновато.

15 января. Четверг.

Утром снова дали 300 г хлеба, 100 г съел с разбавленным сиропом. Сироп все же решил тянуть, сколько смогу, чуть сладко и ладно, а то если совсем без ничего, то буду много соли употреблять. Остальные ребята, кроме Жентычко, допили весь сироп. Они делают все время так: утром съедают большую часть хлеба, а сахар, который выдан на 5-6 дней, съедают за два дня, а потом сидят на соли. Неудивительно, что руки, ноги и лица у них стали опухшими. Я их порядок не разделяю. Считаю, что пусть будет помалу, но все время, а не день густо, три пусто.

Попов и Панов, которые через 7 дней ходят дежурить на камбуз и, следовательно, два раза в неделю бывают сыты, могут заначить сахар, сироп, масло и пр. Одним словом, поддерживают себя. То, что дежурный по камбузу может наесться досыта лучшего и вписать в расход, или так дать своему товарищу, который делает то же самое, это никто не сможет отрицать. В другие же дни они могут получать добавки по знакомству от кока или дежурного. Все, что они добывают на камбузе, делят между собой все четверо: Попов, Панов, Суворов и Фахрутдинов. Нам с Жентычко не перепадает. И после этого они хотят, чтобы я отдавал им папиросы. Я их меняю у них на тетради. Конечно, для них это большая выгода - 8 пачек за одну тетрадь, когда в городе одна пачка стоит 10-15 рублей. Лишь раз сделал выгодный обмен: дал 10 пачек за новый флотский ремень. Этот пригодится.

С 9.30, после противогазовой тренировки, все чистили винтовки - уход за материальной частью.

Никак не могу закончить читать "Новь" Тургенева. Все некогда. Сегодня на камбузе Панов и Суворов в расходе. Значит можно получить 5 порций на четверых. Я сумел получить первым. Т.к. в кубрике был один Фахрутдинов, то я принялся разливать сам. Конечно, мне можно было бы не теряться и подлить себе побольше, но как-то неудобно. Вообще-то всегда разливает Попов, то он вечно меня обделяет, не забывая себя. Надо следующий раз не теряться. Нечего с ним честничать. Сегодня суп опять с галушками, но они очень мелкие. Я насчитал 60 штук. Ну, по-нормальному в порции их 50, а по сравнению с первоначальными (40), суп густой. На второе котлетка и четыре ложки жидкой гречневой каши. Гречки дали на камбуз всего 5 кг на всех. Это по 40 г крупы на каждого, из которых каши порции четыре.

Командиру так и носят по 3-4 порции. Если бы он ел столько, сколько мы, тогда, пожалуй, побольше бы о нас заботился. Если он во всех отношениях ест за троих, а это точно, то зачем ему бегать по штабам. Старпом, этот все время вертится у камбуза: "Снесите мне мисочку в каюту". Или закроется в камбузе и там рубает.

Теперь бачки разливают до обеда по порядку. Наш № 11, а всего 13. На гуще это сказывается. Кают-компания регулярно и поголовно получает добавки.

До половины второго отдохнули, а в два сказали, что будет тревога. Оделись, приготовились, выбежали. Жентычко за установщика прицела и целика, но совсем не знает, что делать с прицелом. Результат ни разу не был правильным. После - разбор учений. В 17 часов общекорабельная учебная тревога. Целый час мерзли на палубе.

Ужин получил первым - 6 порций на пятерых. Суп гороховый - одна серо-зеленая вода с плавающими на поверхности беловатыми шкурками от горошин. Все 4 кг гороха разварились. На второе, как уже обычно, компот. Компоту навезли теперь больше, чем на месяц. Значит, второго на ужин ждать нечего. Наши в порту опять ничего не достали. Посылают на ночь в порт таких людей, у которых семья в городе. Куда им выгоднее идти?

Вечером буду стараться меньше пить воды, а то за ночь по три раза в гальюн бегаешь и не спишь. Теперь, если не на вахте, можно поспать часов 9, но что-то плохо спиться. Сегодня у нас в кубрике тепло, иллюминатор оттаял.

Получил 5 открыток из дома: 3 от мамы и 2 от Алика. За 7-е, 9-е и 12-е декабря от мамы и за 12-е и 16-е от брата. Написали на "Волынец", но указали ящик № 50. Как они меня подвели! Шли больше месяца. Хлеба получают в среднем по 430 г на человека. Пока есть картошка и свекла. Им нужен был литер в деревню. Может, моя справка им поможет. Нужно писать в деревню, идти к комиссару. Женя опять на Скатертном. Я думаю, что спешка дома с переездом в деревню была главным образом из-за германского наступления на Москву. Прошел уже месяц, даже больше, теперь они мою справку получили, может, она им поможет. Пока живут в доме бойцы, будет тепло. С деньгами у них дело плохо. Я не знаю, хватит ли им их. Хлеба только-только, но и мы живем на 300 г, и приварок ни к черту не годится, а овощей, картошки - совсем нет. Одна опасность, что дедушка продаст корову и распустит свое хозяйство. Если бы он потерпел до весны, было бы все в порядке. Мама могла бы работать даже в школе и по хозяйству, Алик теперь не маленький, 14 лет, кое-что может делать и папа. Мне денег не надо. Может, кое-что и я буду получать, а если во флоте не буду, то лето могу поработать в колхозе. Маме еще года два, кажется, надо работать, и она будет обеспечена пенсией. Только вот, как у нее дела с институтом? Ну да главное сейчас, чтобы дедушка корову не продавал и оставил кур. А там проживем. Завтра же напишу домой и в деревню. Может, еще не поздно.

Из нашей БЧ-2 вчера забрали комендора Матюшенко Семена. Он прибыл на корабль перед самым выходом на Гогланд. Кажется, призыва 1940 г. Говорят, что арестован НКВД. За что? Может быть, какое-нибудь недоразумение, как со мною было. А мой тезка из БЧ-5 Веселаго, который на корабле с начала ноября, отправляется учиться в Военно-морское мед. училище, которое сейчас находится где-то в Сибири. Как это он сумел туда оформиться?

16 января. Пятница.

Сегодня я уборщик гальюна. Встал еще до 7 часов. К 8-ми часам закончил уборку и сел дописывать сей дневник. Вчера получил получку - 70 рублей 90 коп. На 1 рубль 60 коп меньше, чем в прошлый месяц. Наводчик считается комендором, имеет 3-й разряд и оклад по штату 80 рублей, а я получил как строевой. Значит, понизили в должности втихую, без приказа, но исполнять обязанности наводчика оставили. Что за черт? Наверняка это - работа Попова за мои дневники. У меня всего 322 рубля 60 коп. 8 пачек "Звездочки" и две коробки отдал, как обещал, Емельянову. Он дал мне чистый счетоводческий журнал (промокает) и такой же блокнотик (всего за 3.55). Две пачки папирос и коробок спичек оставил у себя.

Явился Иванов из котельных машинистов: "Кто не курит?" "Я" "Продай папиросы." "Поздно пришел, я их уже отдал". "Ну и дурак! За них 10 рублей дают". "Это в городе". "Зачем, я даю". Я отдал ему обе пачки папирос и спички и получил 20 рублей. Он обещал зайти в следующий раз, но они, я думаю, тогда подешевеют. Да, приди Иванов на полчаса раньше, и 100 рублей у меня в кармане, а мне сейчас очень и очень деньги нужны. Жаль, что я поторопился. Такие случаи дважды не повторяются.

В 10 часов все пошли драить орудия. Смазали тело орудия и ствол салом, чуть не отморозил пальцы. Завернули тело орудия бумагой, и теперь можно быть за него спокойным.

От камбуза что-то попахивает кислыми щами. Обед получили первыми. На первое суп с четырьмя ложками кислых ржаных макарон, от них и пахло щами. На второе - четыре ложки пшенной каши, пахнет хорошо рыбой, но ее нет. В супе тоже были рыбные консервы. Я думаю на всех банок шесть. Удалось получить у Николаева стакана три жижицы - добавки, которую он специально оставил. Попов по знакомству оставил на себя расход. Ясно, что сыт, если три стакана жижицы и я почувствовал. До половины второго полежал - отдых. С двух часов занятия - орудийный замок. С 3 до 5 - люлька, откатные приспособления.

На ужин жидкий суп с гречкой - 4 столовых ложки, чуть-чуть килек и в заключение стакан компоту, немного погуще - 5 ягод.

После ужина до 20 часов пришлось убирать гальюн и баню. С баней промучился целый час. Грязи хватало. Поговорил с "маратовцем" с катера. Они теперь питаются с "Марата", там хлеба 500 г, ну и приварок лучше. На "Стойком", говорят, была житуха - хлеба, хотя по норме 300 г, давали больше, на обед и на ужин первое и второе до сыта.

После чая, вечером дали по 100 г хлеба. Налил себе чая, накрошил в миску хлеб и оставил на вентиляторе. В час с вахты сменюсь и поем. Здорово хочу сейчас есть. Попов и в ужин получил по блату вторую порцию. Сыт, я думаю. Сегодня из порта привезли консервы мясные, сухарей мешочек и сухой свеклы. Это хорошо. Я иду в наряд к трапу в третью смену.

С 16-го января я завел в маленьком эстонском блокнотике (8x13 см) отдельную "бухгалтерию". На блокнотике заголовок: "Блокадный паек. 16.01-24.03.42 г.". Разграфил на 8 граф: 1 - число. 2 - сколько хлеба в сутки. 3 - сколько сахара или сиропа. 4 - Что на чай и сколько. 5 - Что на обед и сколько. 6 - Что на ужин и сколько. 7 - Вечерний чай. 8 - Сколько выпито воды.

Жаль, конечно, что не осталось записей о нашем питании в декабре и шпале января. Это были самые голодные дни.

Привожу запись из этого блокнотика за 17 января 1942 г:

1. 17.01.

2. 200 г утром, 100 г в обед, + дали сверх нормы 100 г.

3. Сироп кончился.

4. Миска чая и 50 г хлеба.

5. На первое - суп с грибами (впервые), попались 4 шт., и свеклой (2 ст. ложки). На второе - гречневая каша густая (4 ст. ложки). 100 г хлеба (своего).

6. Суп с ржаными кислыми макаронами (3 ст. ложки), компот (3 ягоды), 150 г хлеба.

7. 5 стаканов чая с сиропом и сахаром, 100 г хлеба.

8. Утро - 3 стакана, обед - 3 стакана, ужин - 3 стакана, вечер, чай - 5 стаканов, компот - 1 стакан. Всего - 15 стаканов.

17 января. Суббота.

Должен был утром заступить к трапу в 5 часов, а пришлось заступить в 4 часа, т.к. Кравцова старший лейтенант снял за обман. Теперь все расписание запутали. Самому стоять не холодно, т.к. мороз примерно 15-17°, только немного мерзнет нос и под конец вахты ноги.

С 6 часов до половины восьмого удалось поспать. Едва-едва успел встать и попить чаю, как сигнал: "Большая приборка!" Койки вынесли наверх. Прибрался в рундуке. Мне на приборке положено убирать на верхней палубе. И вот чертовщина: два часа на уборке мерзни на палубе, а с 10 до 12 часов мерзни на вахте у трапа. Маленькой щеточкой подмел половину палубы и спустился на жилую палубу отогреть ноги. Увидел меня кап. лейтенант: "Идите убирайте палубу, вы уже 20 минут отдыхаете".

С 10 до 12 на вахте у трапа. Обед мне оставили что пожиже, это и говорить нечего. И тарелка со вторым не моя. Ясно, в моей было больше, и Суворов предпочел взять мою. Сегодня обед хороший: суп со свеклой и грибами, на второе гречневая каша погуще, чем раньше. Говорят, что на камбуз дали 2 кг свеклы и полкило грибов. Овощи теперь есть. Таких обеда два и был бы сыт. После обеда два часа удалось поспать, а потом до 4-х часов почитал.

В блокнотике "Блокадный паек", наряду с записями перечня частей поворотных и подъемных механизмов орудия, обнаружен небольшой перечень книг, прочитанных мною, наверное, в январе-марте: Львов П. "Завод", повесть, 1931, 128 стр. Гарнич Н. "Семнадцатый", 295 стр., 1 р. 75 к., Дюбин В. "Навстречу смерти", повесть. Жабров А. "В облаках", рассказы, 128 стр. Казаков М. "Девять точек", 432 стр. Новиков-Прибой "Соленая купель", роман. 818 стр. Пермитин Е. "Капкан", 272 стр. Шухов И. "Горькая линия ", роман, 218 стр. Толлер Э. "Юность в Германии ".

В последующей жизни ни один из этих авторов, кроме Новикова-Прибоя, мне на книжных полках не встретился. И эти, прочитанные тогда мною книги, совершенно не остались в памяти. Наверное, память дырявая.

В половине пятого вечера привезли хлеб. Мы, как заведено, стали таскать. Суворов на вахте, и вместо него пошел Панов. Хлеб хороший - белый! Свежий, круглый. Очень удобно было обламывать корочки, но не стали. Сами смотрели, чтобы кто-нибудь не спер буханку. Фахрутдинов вперся в кладовку помогать укладывать хлеб. Я надеялся, что около половины буханочки нам дадут, но получили по 100 г старого хлеба. Сразу же срубал его с солью.

С 17 до 19 на вахте у трапа.

Сержанта Бондаренко голод довел: начал рыться в помойке с рабочими, выбирая кости и другие пищевые отходы со "Стойкого".

На ужин я в расходе. Осталось сегодня 150 г хлеба. На вечерний чай выдали по 100 г нового белого хлеба. Съел его с 5-ю стаканами чая. Ну, сегодня ночью в гальюн побегаю.

18 января. Воскресенье.

Проснулся в седьмом часу. Сегодня побудка в 8. Значит, и свет дадут в 8. Волей-неволей пришлось час валяться на койке. Все в кубрике тоже давно проснулись, и видны огоньки папирос. Разговариваем о "последних известиях". Вчера вечером из порта привезли 10 кг сливочного масла, ядрицу, пшено, горох и сухие грибы. Значит, сегодня утром будут давать сливочное масло. Наверное, больше месяца его не было. Александров, который из водолазов "переквалифицировался" в снабженцы, опять в ночь ушел в порт. Говорят, что вчера туда пришло 400 машин с продуктами через Ладогу. Что где-то "на правом берегу Невы" завезено много продовольствия, и оно только ждет, когда его переправят в город. Но, где это - никто из нас не знает.

Переключились на нашего кап.-лейтенанта Линича. Чувствуется, что отношение его с командиром, тоже кап.-лейтенантом, Мокасей-Шибинским, довольно натянутые. Хотя Линич уже прослужил на флоте до войны 20 лет, но командовать каким-либо кораблем ему не пришлось. В середине 20-х он, как я мог уяснить из его рассказов на мостике капитану "Суур-Тылла", служил вахтенным начальником на "Парижской Коммуне", на "Марате" и еще на каких-то кораблях, но больше всего на различных артиллерийских должностях. Наверное, поэтому его не назначали командиром ни "Суур-Тылла", ни "Волынца". Должность военного коменданта, после списания эстонской команды, была не нужна, и, хотя с ноября он стал командиром БЧ-2, но вряд ли это было приятно Линичу. Вся БЧ - четыре сорокопятки, а он еще в 1921 г. командовал всей плутонговой артиллерией "Парижской Коммуны", участвовал в переходе ее с Балтики на Черное море. Ну и командиру корабля присутствие на борту старшего по возрасту, по военной службе и равного по званию было не очень приятно.

И вот вчера (на корабле такие секреты трудно сохранить) Линичу был объявлен выговор с какой-то странной формулировкой: якобы за бездействие после случайного обнаружения в румпельном отделении еще в октябре (!), очевидно, после ухода эстонцев, десяти ящиков сала. Интересно, что никто из нас пятерых, кто был с ним на судне с начала июля, тогда об этом сале не слышал. И где это сало было почти 3 месяца? И куда делось? И вряд ли о нем знал только Линич. А Мокасей-Шибинский стал командиром с начала ноября и не мог не знать о таком запасе в голодные месяцы. Решили, что что дело темное.

За чаем не удержался: выпил 2 кружки чая и съел 100 г хлеба с 20 г масла с солью. Масло мы получали последний раз 2 и 3 декабря.

С 9 до 10 - занятия в кают-компании по "Корабельному Уставу". С 10 до 10.30 общекорабельное учение. Наши места у орудий. До 11.30 почитал, а потом стоял в очереди за обедом. Сегодня каши должны дать больше, т.к. гречки дали 8 кг на второе. Пронесли обед командиру: "шлюпку" гущи и вазу каши. Ребята только головами качают: "Такой порции двоим хватило бы досыта".

Суп сегодня что-то хуже - грибов нет. Очевидно, дежурный заначил, и мяса не кладут. Гущи вышло 3 старший ложки, а каши 7 ложек! К каше прибавили половину чайной ложки растопленного масла (5 г). Сначала я оставил на ужин кусочек хлеба с маслицем, но потом съел с солью и его. Не мог удержаться. Добавки так и не пришлось достать. Старпом и дежурный командир не выходят с камбуза, а не видят, что дежурный по камбузу Кузнецов, налив на своп кубрик 6 порций, раздает, якобы по расходу, еще по порции своим машинистам. Получили и Овсянников, и Ратман, и Савин, и другие. Не теряется Кузнецов, молодец.

После отдыха до 16 часов убирал мусор из артпогреба. Попозже пришел в кубрик кап.-лейтенант и приказал выделить четверых человек на завтра и на каждый последующий день таскать шлак и уголь. Так. На вахте стоят всего 17 человек, из них 6 каждый день в наряде, один в наряде по гальюну, два - на воде, итого 9. Отдыхают только 8 человек, а тут еще четверых надо. В БЧ-5 56 человек и не хватает, а у нас только 22, и куда только нас не суют. Попов взял журнал нарядов и пошел к Линичу - пускай сам выбирает, кого хочет, а мы не знаем, кого назначить. 9 человек заступают в наряд и 9 сменяются.

Решили так: вахту от погреба снять, а его запереть. Наконец-то! Месяц не могли додуматься и морозили у него людей. Те, кто сегодня назначен к погребу, пойдут на уголь. Значит, и я иду, черт возьми, завтра работать с 8.30 до 11.30. Ребята со "Стойкого" сказали, что сегодня днем у них на корабле часа 4 был командующий эскадры контр-адмирал Дрозд. Больше часа осматривал весь корабль. В декабре он был на корабле раза два. Весь личный состав его очень уважает.

С завтрашнего дня побудка в 6 часов, а отбой в 23.00. Приказ Трибуца. Я слышал, как командир по телефону просил нам отсрочку, т.к. у нас нет угля и мы выключаем динамо в 21.30. Результата не знаю.

На ужин суп из гороховых консервов с мясом. Дали на камбуз 20 банок по килограмму и 2 кг крупы. Такая же жижа, но вкус куда лучше. К этому супу 500 г хлеба, и было бы хорошо. Если разобраться, то выходит одинаково: в банке 250 г гороху, 250 г мяса, остальное - вода. Всего и выходит 5 кг мяса и 5 кг гороху. На третье компот с одной ягодой.

После ужина взяли патефон, штук 40 пластинок у Гагарина и в кают-компании предались мечтам.

Радостное известие: во-первых, к вечернему чаю дадут по 100 г хлеба и 10 г масла; во-вторых, из порта привезли 2 ящика сухой свеклы - 46 кг, мешок пшена 60 кг и 15 кг масла. Живем! Молодец Александров!

Точно, к чаю дали по 100 г хорошего хлеба и по 10 г масла. Две кружки выпил - хорошо! После чая пришлось ехать за водой. Вернулись к 23-м часам.

19 января. Понедельник.

Встали в 6 часов. В 7 на завтрак. Дали по 300 г хорошего хлеба и 50 г масла. Терпеть с 7 до 12 очень трудно. Если бы рубануть все 300 г хлеба и граммов 30 масла, то было бы ничего, но нужно оставить хлеб на обед, а то и на ужин. До 9 часов провернул все эстонские пластинки. Хорошие. Так напоминают те дни, когда мы были с эстонцами. Такая хорошая музыка, такая чистая запись!

В 9 часов команда: приготовиться тем, кто едет за углем. До 10.30 сидел в шинели и читал, думая, что сегодня уже не поедем. Вдруг в 11 часов: "Всем, кто за углем, получить расход и быстро пообедать!" Суп со свеклой и грибами, довольно густой - 4 столовых ложки и два кусочка гриба. На второе жидкая пшенная каша - 4 столовых ложки. Съел 100 г хлеба и положил в суп и кашу 20 г масла.

В половине двенадцатого во главе с Кузьминым пошли на "Ермак". Нас 9 человек: 6 из БЧ-2, Туликов, Афанков и Лыткин. Забрались опять в помещение личного состава крана. Ждем машины. В половине второго пришел Кузьмин и пошли в порт. Опять в тот же топливный отдел, Кузьмин послал меня с запиской на "Неву" к старпому, чтобы мне дали первую разгрузившуюся машину для поездки за углем на авторемонтный завод № 1.

Я застал последнюю машину, ту же и с тем же шофером, что и в прошлый раз. Поехали в порт. По дороге шофер завернул домой - отвез ведро кислой капусты. Где он ее достал - не знаю. На кране ребята говорили, что с 20-го ждут прибавки хлеба, что будто бы вчера к ним приезжал какой-то с двумя с половиной средними и говорил им это. Они питаются тоже по 4-й категории, но у них лучше, потому что, если они что-то не получили раньше, то получают потом полностью. Хлеб, масло, сахар или сироп получают сразу вперед за 5 дней, компот получают тоже сухой на руки. Мы тоже не прочь получать компот на руки, т.к. он будет весь твой, а то в стакане попадается всего по одной-две ягодки.

За углем едем на Московское шоссе. Я ехал в кабине. Ехали полчаса. Весь Международный проспект перегорожен баррикадами, везде заставы и патрули. Тут город уже кончается, вдоль шоссе возвышаются только коробки недостроенных корпусов. Ведь в эти годы Ленинград расстраивался в этом направлении. На авторемонтном заводе десятки машин. Ждут ремонта. Пошли греться к шоферам. "Скулила" Бондаренко начал просить старика, чтобы он уступил ему место у печки. Мы на него сразу все накинулись. Немного отогрелись и пошли грузить машины.

Надо нагрузить три машины. Это по три человека на машину. Двое накидывают в кузов, а один перекидывает уголь сзади в переднюю часть кузова. Ему одному надо успеть перекинуть весь уголь, который накидали двое. Эту обязанность выполнял я. Устали все здорово. Я почувствовал, что на левой ноге пальцы как-то занемели. Снял ботинок, носок - большой палец и два соседних побелели и ничего не чувствуют - отморозил. Кто советует растирать снегом, кто рукавицей, кто бежать к печке. Приковылял в будку, где горела печка, и около нее растер пальцы рукавицей. Сразу заныли, но зато покраснели. Все же в ботиночках на морозе в 20° работать не дело. А больше не в чем.

Только накидали три машины, подошла еще одна. Кузьмин говорит, что, если мы ее будем грузить, он сейчас пошлет Гуликова с первой машиной с запиской к старпому, чтобы он дал команду на камбуз оставить нам хороший ужин, хлеба и консервов. Мы, конечно, согласились. Восемь-то человек одну машину нагрузим. Мне не хватило лопаты, и пришлось "сачковать". Кузьмин поручил мне сказать ему, когда кончат грузить машину. Полную не нагружать. К семи часам нагрузили и поехали домой. Совсем стемнело. Затемненные фары совсем не освещают дорогу, а встречные машины идут с полными фарами и ослепляют шоферу глаза. Бондаренко с самого начала залез в кабину и не желал вылезать, но пришел инженер, выгнал его, а рядом с шофером сел Кузьмин и посадил меня к себе на колени. Хотя не особенно удобно, но все же не дует и тепло, но ногам так же холодно.

Уже часа два слышна артиллерийская канонада. Кто куда бьет - не знаем. Шофер говорит, что два месяца назад здесь слышны были крики: "Ура!", отдельные команды, стрельба, а немцы все время били из орудий и минометов по окраинам. Но сейчас уже не бьет, стрельбы из стрелкового оружия не слышно, но артиллерийская пальба ведется постоянно.

Без четверти восемь приехали домой. Получили свой ужин: остывший пшенный суп с мясом. Мяса мне что-то много попалось - 5 кусочков, а пшена 3 ложки. В компоте одна ягодка нецелая. Ребята собрались в средней столовой и ждут что-то, суп не едят. Ждут, может, что еще дадут? Спросили у Гуликова, добился он чего-нибудь или нет. Говорит, что был у дежурного командира, но он сказал, что это - не его дело; был у командира, но тот сказал, чтобы не лез с пустяками; был у старпома - "некогда"; дежурный по камбузу ничего не знает и т.д. Этого и следовало было ожидать. Пошли к Кузьмину, тот к Ширяеву. Ширяев дал буханку на всех. Получилось около 150 г на брата. Пошли делить. Гуликов кое-как разделил. Взял себе две горбушки. Только собрался пить чай, Манышин зовет. Кто-то сказал, что я взял две порции. Я показал свой хлеб. Не верят, говорят, что съел уже. Ну, черт с вами. Сами разделили по-дурацкому, сами разбирайтесь. Хотел половинку хлеба оставить на утро, но потом рубанул все с двумя кружками чая и солью. Жутко хочется спать. В 9 часов лег и сразу же уснул.

20 января. Вторник.

Очень не хотелось вставать. Хотелось часа два еще поспать. Чувствую себя каким-то разбитым, усталым, ничего не могу делать, все валится из рук.

С 7.20 до 8.20 занятия по материальной части - полуавтоматика орудия. Я ее теперь знаю довольно хорошо.

С 8.30 аврал - угольная погрузка. Чувствую, что не могу работать, а что я могу сказать? Хотел пойти постирать, но тоже что-то не хочется. Взял нитки и пошел в ванную зашивать носки и пробыл там до 12. Слышал, как меня искали Панов и Суворов. Пошел к комиссару Громову поговорить на счет моей семьи. Рассказал ему об их трудностях. Военком написал письмо и велел мне отнести его перепечатать писарю, а потом отдать ему.

Только появился в кубрике, все не меня набросились с вопросами: "Где прятался? Где был с 9 часов? Почему не работал?" Чтобы отвязались сказал, что был у военкома. "Все время?" "Да, говорю, все время". Попов сразу же побежал к военкому проверить. Вернулся и объявил, что, конечно, я наврал, и сел тот час же писать на меня рапорт.

Самое неудобное для меня - это идти снова к комиссару. Как я покажусь ему на глаза? Обед, ясно, мне неполный. Суп опять из сухой свеклы - 3 столовых ложки, но зато попались 5 кусочков мяса. Это редко бывает. На второе жидкая пшенная каша и всего 3 ложки. Сначала я решил оставить на ужин кусок хлеба с маслом, но потом не удержался и съел все. Все 200 г хлеба и 30 г масла. Каша и так жидкая, да еще с маслом, так легко проскочила через горло, что я и не заметил. Я теперь решил делать так: на ужин хлеб не оставлять. Утром съедать грамм 15-20 масла и 75-100 г хлеба, в обед - 15-20 г масла и весь хлеб, а если дадут хлеб вечером, то оставлять его на утро. Масло и сахар хочу прикапливать.

Сел писать домой письмо, но не успел закончить, явился лейтенант: "Чем занимаетесь? Сейчас же на орудие!". Пошел с щеткой к пушке сметать с нее снег. Вышел на палубу Фахрутдинов: "Тебя зовет лейтенант". Спустился в каюту к лейтенанту. "Почему не были на работе?" "Не хотел работать". "Где были все это время?" "В бане". "Почему не были на малой приборке?" "Сидел в бане". Отругал меня, посрамил, предупредил, дал 5 нарядов и отпустил. Конечно, не особенно приятно. Больше всего я боюсь не нарядов, а взысканий по комсомольской линии. Ведь и так чуть не вышибли. Пошел снова сметать снег.

Часов с 16-ти больше получаса немцы били по Васильевскому острову. Снаряды выли высоко над нами. Через полчаса снова обстрел, но уже поближе к нам - по району Балтийского завода и севернее завода Марти. Минут через 20 немцев заткнули наши батареи.

Сегодня я заступаю к трапу в первую смену. Надо хорошенько поужинать. На ужин суп с гречкой - 4 столовых ложки и с грибами - 4 куска гриба, что тоже редко бывает. В компоте 3 почти целых ягоды - тоже редкость. На вахте стоять холодновато даже лицу - ветер холодный и не поймешь, с какой стороны дует.

Получил письмо от Алика, написанное 1 января. Почему-то оно шло 20 дней, а мамино 10, хотя отправлены одновременно.

Вечером дали по 100 г хлеба и 90 г сахара на 3 дня, т.е. по 23-е включительно. Весь хлеб и граммов 25 сахару съел сразу, а остальной убрал. Открыл рундук и увидел, что исчезла одна пачка "Ракеты" и тот сахар, что я прикопил. Кто же это мог украсть? Вот сволочь!

Сегодня Александров привез 3 мешка пшена - 170 кг, килограммов 7-8 сухой свеклы, 25 кг масла, мешок сухарей. Живем! На 4 дня еще обеспечены маслом и дня на 3 борщом. Когда открыли ящик с маслом, то оказалось, что угол у масла срезан. Не хватает 900 г. Александров говорит, что он увидел это еще в порту и хотел составить акт, или чтобы исправили в накладной, но ему сказали, что у них все ящики такие. Может, это он сам и сделал, не знаю. Но простоять с 2-х часов ночи до ужина и получить по расходу половину миски супа и ложку каши не особенно приятно. Думаю, что всякий на его месте сделал бы то же самое. Кому охота мерзнуть всю ночь и за это получить 150 г хлеба. Если он ездит, значит, есть ему выгода. Вон Ширяев - старший 1 статьи, по боевому расписанию - командир арт. погреба, а в повседневной жизни кладовщик продсклада. Но он добывать продукты не ходит, т.к. сыт и на корабле. Зачем ему мерзнуть ночами в порту? Ну, а из нас каждый рад бы пойти в порт.