Кронштадт - Таллин - Ленинград (Война на Балтике в июле 1941 - августе 1942 годов)

В 20.30 пришли наши ребята, которые уходили куда-то на ермаковском катере. Рассказали, что сначала пошли, как им сказали, за пироксилиновыми шашками. Это оказались большие глубинные бомбы по 145 кг каждая. Взяли их на катер 4 штуки и пошли в Угольную гавань мимо "Петропавловска", к какому-то недостроенному кораблю. Говорят, что это недостроенный ледокольный крейсер "Пурга". Фактически одна железная коробка с надстройками, недавно спущенная со стапеля. Подошли к нему благополучно. Немец бил по "Петропавловску", не обращая на "Пургу" внимание. "Петропавловск" весь искорежен. На нем теперь только охрана, которая прячется от снарядов за надстройками.

Погрузили ребята на палубу "Пурги" бомбы и хотели идти обратно, но немцы почему-то усилили артогонь по Угольной гавани. Поэтому решили: катеру с командой остаться около "Пурги", под защитой ее высокого борта, а нашим ребятам короткими перебежками выбираться из Угольной и возвращаться пешком вокруг всего порта.

21 час воздушная тревога. Торчали с Жентычко вдвоем на мостике целый час. Гул самолетов ясно слышен, но их не видно. Зенитки били довольно яростно, падающие осколки барабанили по крыше соседнего склада и по нашей палубе, чавкали в воде. Где-то в городе слышны разрывы фугасных бомб. Пожаров не видно. Мне надоело стоять без дела, пошел спать и спал до 8 утра.

20 сентября. Суббота.

До 12 стоял на вахте. В 14 часов опять пришел старший лейтенант с "Ермака" и попросил уже 8 человек для работы на "Пурге", которую, оказывается, ночью перетащили из Угольной в нашу гавань, и теперь она пришвартована на нашей стенке метрах в пятистах по корме у нас.

Размер ее корпуса не больше, чем у "Кирова", носовая часть корпуса на ледокольную не похожа. Так что, если это и будет ледокольный крейсер, то, на мой взгляд, легкий и не для прохода в тяжелых льдах. На нем сейчас ни одной деревянной детали, все железное: переборки, подволоки, двери. Конечно, никаких орудий еще не установлено.

Решили начать спуск бомб с кормовой части в какой-то узкий колодец, идущий до самого днища. Спускаешься по скобяному трапу в вертикальной стене и трешься спиной по противоположной ржавой стене. Все перемазались. Вначале спустились вниз я, Баулин и старший лейтенант. Затем стали спускать бомбу. Она в деревянной решетке для удобства транспортировки. Спускали ее, спускали, дошла она до середины и застряла. Полез я снизу подправить или подтолкнуть ее снизу, но не тут-то было. Одним краем она зацепилась за скобу, другим уперлась в противоположную стену колодца. И ни туда и ни сюда, т.е. ни вниз, ни на верх. Похоже, что мы закупорены. Найдем ли мы в полнейшей темноте другой выход на палубу? Ну, да мы же не одни, выручат. Сверху кричат, чтобы мы спустились в самый низ и отошли от шахты, чтобы бомба не придавила, если сорвется. Ее решили вытаскивать на палубу, чтобы перевязать канаты по-другому. Пока бомбу вытаскивали, старший лейтенант пошел искать внизу другом выход. Наконец бомбу вытащили, а мы с Баулиным сидим внизу. Ничего не слышно, ничего не видно. Сидение в глухом колодце нам надоело, и мы вылезли на палубу. Никого нет. Все, оказывается, ушли в центральную часть корабля и стали спускать в другом месте. Наконец спустили одну. Ну и тяжеленная штука.

Вдруг разрыв. Опять где-то около "Ермака". Потом другой. А мы занимаемся второй бомбой. Спустили и ее. Стали спускать третью. Оглушительный взрыв, грохот и звон металла где-то совсем рядом. По железу забарабанили осколки. Наконец спустили последнюю бомбу. Спустились на стенку. Смотрим: носовая часть обшивки, как решето. Снаряд, видимо, попал в носовую часть и разорвался внутри. Я вбежал по сходне снова на корабль. Смотрю: на палубе на баке дыра дюймов в 6-8. Спустился на палубу ниже. Там перегородки в дырах. Видимо, снаряд разорвался под полубаком. Ну, черт с ним. Пошел на свое судно.

В 21 час лег спать, но через полчаса разбудил старшина - получать обмундирование. Выдали 18 предметов - полный комплект: шинель, бушлат, суконку, брюки черные, ботинки хромовые, теплое нижнее белье, зимнюю шапку, перчатки, "гюйс", воротничок, брюки ватные, всю "робу", два носовых платка, ленточку на бескозырку с надписью: "Краснознаменный Балтийский флот", ремень кожаный, одеяло. Все что, кроме теплого белья, второй категории, т.е. ношеные вещи. Шинель и бушлат велики, суконка как раз, хромовые ботинки едва-едва влезли, черные брюки чуть ниже колен, зимняя шапка мала, перчатки велики. Остальное не мерил. Теперь под свою шинель на вахту можно одевать бушлат. Свою старую суконку убрал, т.к. она великовата, а одел новую. Если буду жив, то года через 1,5-2 подрасту, и старая будет как раз. Пришил на рукав шинели красную матерчатую звездочку. На бушлате была старая.

Старшина сказал мне, что я должен пойти на пост к бомбам менять Баулина, который стоит с 19 до 23-х. "Ермак" куда-то ушел, и нам пришлось охранять эти бомбы, да еще "Пургу". Хорошо, что мы оставили три винтовки, а не одну, как было приказано, а то стояли бы с пустыми руками.

Сегодня к нам прибыло "пополнение" - радист Емельянов Николай, молодой краснофлотец. Правда, я не понимаю, зачем нам радист? Кожину делать нечего с 5 июля в радиорубку не заходил. Если будет, как и мы, вахту стоять и на разных постах дежурить - тогда другое дело.

Время 20.15. Решил пойти поискать пост Баулина, чтобы знать его место заранее. Прошел до места, где стоят "Ермак", свистел, кричал, звал Баулина молчание. Дошел до стенки, где когда-то мы стояли - нет Баулина. Только девушки-милиционеры прохаживаются по причалам. Вернулся на судно, доложил старшине, что не нашел Баулина. Ответил, что не там искал и велел радисту Емельянову, который уже дежурил там, проводить меня.

Пост оказался почти в середине стенки на половине пути от нас до места стоянки "Ермака". Между двумя низкими платформами - деревянная площадка метров 100 в длину и 20-25 в ширину. По концам площадки груды соли. И в одном конце площадки стоят большие глубинные бомбы под брезентом. Баулин сказал, что их штук 40-50. Эта площадка со всех сторон загорожена сплошным деревянным забором в человеческий рост, но с трех сторон есть по одному проходу. Метрах в 15 от бомб около бывшего фонарного столба самодельный шалаш из обломков толстых досок и ржавых листов железа. Баулин сказал, что это укрытие от осколков, ну и от дождя. Уходя, Баулин посоветовал мне замаскироваться и зря не показываться. Сказал, что милиционерам дано указание: в случае немецкого десанта сматываться.

Осмотрел я шалаш, и не понравился мне его вход - очень большой. Если снаряд разорвется метрах в 30 против входа, то мне несдобровать. Нашел щит из четырех толстых досок, приволок его и поставил у входа. Забрался в шалаш, уселся на ящик, прислонясь спиной к столбу, а винтовку положил у ног, чтобы в случае чего удобнее с ней выскакивать. По пути на пост захватил охапку хлопка, которую разложил на землю рядом. В случае обстрела удобнее лежать на чистом хлопке, чем на грязной земле. Просидел в шалаше до 3.30. Слышал, как ушел в Неву "Ленинград", как какой-то корабль бросил якорь в районе бывшего морского вокзала.

В 3.30 пришла смена - Ломко. Смотрим - "Ермак" стоит на бочке против своего старого места. Может быть, днем отшвартуется и заберет от нас этот пост.

21 сентября. Воскресенье.

С 8 до 12 немец бил из орудий по порту и боевым кораблям, которые, похоже, как и в Таллине, бьют по целям, указываемым корректировщиками на берегу, а может быть, и сами выбирают цели дальномером. Ведь даже в бинокль с мостика видны бои на Пулковских высотах. Правда, разобрать где кто довольно сложно. Не знаем, жив ли Баулин? Он дежурит с 8 до 12. А в районе его поста снаряды тоже рвались - те, что предназначались "Максиму Горькому".

С мостика в бинокль хорошо было видно, как большие группы самолетов с юга шли на Кронштадт и пикировали на него. Конечно, на какие цели определить было нельзя. Но гул разрывов бомб ясно слышался и отчетливо видны расползающиеся над островом столбы дыма.

На пост с 12 до 16-ти пошел Ломко. Баулин пришел. Жив и здоров. Лежал все время в шалаше, и где точно рвались снаряды, не знает, но где-то недалеко, т.к. осколки свистели где-то рядом, а пара врезалась в доски шалаша. С 16-ти часов моя вахта. Сижу в шалаше. Пока все тихо. В 17 часов открыл огонь "Ленинград". Его огневая позиция между концом нашего причала и Угольном стенкой. Обычно встает на якорь и открывает огонь. Как только немцы пристреляются, снимается с якоря и уходит по Морканалу в устье Невы. Там за городскими зданиями, заводскими цехами и эллингами его немцам не видно. Вскоре подошел на свое место "Киров" и тоже открыл огонь. Затем объявили воздушную тревогу. Только ее для полного счастья не хватает. Прибежал радист Емельянов. По воздушной тревоге он меняет меня на постах, а я бегу к орудию. Но самолетов еще не видно, и я не спешу уходить. Смотрю: "Ленинград" снялся с якоря и пошел к Морканал, все еще ведя огонь. А немцы перенесли огонь на "Киров". Поскольку наш пост как раз на пути немецких снарядов, то их недолеты нам нежелательны. Эти снаряды лягут около нас. Пока недолеты большие - снаряды рвутся в воде метрах в 50-100 перед началом нашей стенки. Емельянов, увидев эту картину, быстренько смылся. Подошел и встал в Морканале "Максим Горький" и тоже открыл огонь. Немецкие снаряды ложатся уже на стенку и все ближе к кораблям, а ко мне тем более. Забрался в шалаш и устроился в углу. Прогрохочет разрыв снаряда, провоют осколки, я выгляну наружу - поблизости никого - и снова в шалаш. Сижу с открытым ртом, на случай близкого разрыва, чтобы не контузило.

Оглушительный взрыв совсем рядом, визг осколков, что-то забарабанило по доскам и железу шалаша, полетели соль, бревна, земля, доски. Два здоровых бревна рухнули у входа в шалаш, меня осыпало солью и щепками. Я не выдержал, схватил винтовку и тиканул к судну. Пробежав метров 200, решил идти шагом вдоль стен складов, в которых уже давно не осталось ни одного целого окна. Снова несколько разрывов сзади, и я опять "газанул". Новые разрывы слева от меня, но ближе к "Максиму".

Наконец прибежал на судно. Говорю старшине, что там сидеть опасно. Один снаряд рванул метрах в пяти-шести. В случае ранения помочь некому.

Снаряды теперь рвутся рядом с "Максимом", в складах, что метрах в 50-100 от нас. Они горят вовсю. Тяжелый густой дым ветер несет в нашу сторону. Боимся, что огонь перекинется на соседний с нами склад, а потом на нас. Дым уже ест глаза. Капитан-лейтенант в городе, дома у своих. Говорим старшине, что надо отойти на другое место или хотя бы перетянуться вдоль причала. Старшина не хочет. Надо бы хоть стенку облить водой и хлопок, но все сидят под спардеком и ничего не делают.

Вдруг старшина мне говорит: "Вернись на свой пост". Я объясняю, что там делать нечего: если загорятся брезент на бомбах или сами бомбы, то тушить нечем. Только если солью. А горящую бомбу одному не оттащить. Мы такие на "Пурге" вчетвером едва волокли. А если взорвется хоть одна, рванут остальные, и всю эту стенку разнесет вместе с нашим судном.

"Ничего, - говорит, - идите вдвоем с Баулиным". Пошли. Вдвоем все же веселее. Если одного стукнет, второй сумеет оттащить. Одели мы каски и бегом к посту. В правой руке винтовка, левая поддерживает противогаз, а поддерживать каску нечем, и она хлопает на голове, лезет на глаза. Свист и разрыв совсем рядом. Плюхаюсь на землю, а Баулин только приседает. Бежим дальше, прибежали к посту. Черт возьми! Вся площадка засыпана солью, щепками, обломками досок, бревен. У шалаша валяются бревна, стена его обвалилась, на крыше бревно, рядом увесистая железяка, осколки. Снаряд, оказывается, попал в деревянную эстакаду-платформу метрах в пяти от нашего шалаша, пробил ее и разорвался под ней, вырыв большую воронку. Метра четыре эстакады во всю ее ширину разнесло в щепки. Деревянную ограду у площадки снесло взрывом.

Начали мы ремонтировать наше убежище: подтащили доски, бревна, железо. Новый снаряд разорвался метрах в 25-ти, так что крупные осколки пошли выше нас. А вот другой попал в эстакаду поближе к нам, и его осколки разнесли ее доски, столбы. Только щепки полетели во все стороны. Решили пойти поближе к концу стенки. Снаряды там уже не рвутся, перелетают к нашему посту. Смотрим: по причалам стенки, как ни в чем не бывало, неторопливо ходит, как прогуливается, девушка-милиционер. Подошли к ней. Совсем молодая, только окончила десятилетку. Ходим мы втроем по стенке. Снаряды свищут над нами на излете и рвутся около "Максима". Пошли по стенке вдоль Морканала поближе к "Максиму", смотрим, а он уже отдал швартовы и отходит задним ходом, но стрельбу продолжает. Немецкая батарея четырехорудийная. Интересно, что один из снарядов ложится все время совсем рядом с кораблем, а три остальные ложатся или в воду канала, или по стенке. Когда воющие снаряды, казалось, разорвутся около нас, я невольно приседал, Баулин и девушка даже не "кланялись".

Подошли пожарные буксиры и катера, стали сбивать огонь на складах, но они продолжали гореть. Со стороны Невы показался какой-то буксирчик, который спешил куда-то в порт. Он уже миновал нас, вдруг за нашей спиной взрыв. Оглядываемся - нет буксирчика. Только небольшие волны расходятся кругами от места разрыва снаряда. Совершенно случайное, но точное попадание. Наконец "Максим" прекратил стрельбу. Немец дал еще залп и тоже успокоился.

Пошли к южным причалам стенки посмотреть, как там наш "Суур-Тылл", так как там еще горят склады и из-за дыма ничего не видно. Идем по крайним железнодорожным путям. Впереди небольшое зданьеце, которое почему-то называли морской конторкой. Смотрим: за конторкой кто-то лежит лицом вниз, правая рука вытянута, левая под животом. Подошли ближе - старик из конторки. На спине большая рваная кровавая рана. Рядом его лопата. Наверное, бежал к складам тушить пожар. Снаряд разорвался метрах в десяти позади него, разворотил рельсы и шпалы, продырявил осколками конторку.

Наш "Суур-Тылл" цел. Его все же перетащили вперед метров на сто, т.к. загорелись рядом кипы хлопка и пришлось его тушить все командой. Вернулись с Баулиным к посту. Площадку еще больше завалило обломками бревен и досок, но в бомбы попаданий не было. Забрались в наш шалаш-укрытие, Баулин закурил. Ни с того, ни с сего он заговорил о себе, сообщив, что родом из татар. Его фамилия, Баулин, от татарского слова "баул", т.е. мешок. Плавал на разных судах больше десяти лет и все котельным машинистом. Побывал во многих иностранных портах. Самые красивые девушки, по его мнению, румынки. Я, конечно, возразить не мог. В 20 часов нас сменили.

Склады сгорели дотла. Остальные пожары потушены. Вечером была еще одна тревога, но я не вышел и лег спать, т.к. в 4 утра снова на пост.

22 сентября. Понедельник.

С 4-х часов на посту у бомб опять мы с Баулиным. Я улегся досыпать в шалаше, а Баулин пошел трепаться с милиционером. Спал часа два с половиной. Правда, каждые полчаса будил выстрел - какой-то эсминец бьет из орудия, как будто склянки отбивает. То ли просто немцам спать не дает, или ведет пристрелку по наводке корректировщика. Разбудил меня Баулин, который теперь забрался спать, а я прохаживаюсь по заваленной площадке.

В 8 часов сменил нас Ломко. В 9 часов пришел из города капитан-лейтенант. Рассказали ему о событиях прошедшего дня. Смеется.

Со стороны Кронштадта снова доносится гул разрывов. В бинокль с мостика видны группы самолетов, подходящих с юга к острову и пикирующих на него. Но вчера самолетов было значительно больше.

Моя вахта опять с 16 до 20. Дежурство спокойное. Все 4 часа стоял с милиционером. Она обратила внимание на мою винтовку - вид у нее действительно жуткий, вся ржавая. Мы-то меняемся, а ведь она без смены на посту, обсыпалась солью, лежит ночью на соленой земле и протереть нечем.

Пока стоял на вахте, на корабль, оказывается, погрузили большие глубинные бомбы и подрывные патроны. По одной бомбе в каждое машинное и котельное отделение и в трюмы. Говорят, что в случае необходимости можно было бы взорвать корабль. Неужели немцы могут захватить порт?

23 сентября. Вторник.

Сегодня стою с 8 до 12. "Ермак" опять на старом месте, 507-ой ("Отто Шмидт") тоже. Один эсминец встал напротив мастерской, другой, "Свирепый" - в механизированной гавани. Сегодня порт оживлен: десятков шесть рабочих разбирают остатки складов. В 11.15 снова начала бить артиллерия немцев. Сначала снаряды рвутся в Лесной и Угольной гаванях, около "Петропавловска", затем подбираются к "Ермаку". Замечаю, что несколько снарядов не разорвалось.

Я сначала стоял на северном углу стенки, потом прошел мимо "Ермака" в подземное убежище, вырытое рядом с причалом, перекрытое одним накатом бревен и засыпанное землей. Осколки в нем не заденут, а при прямом попадании готова могила. Рабочие из убежища уже убежали. Осталась только один милиционер - вчерашняя девушка.

Посидели мы с ней немного в убежище и решили, что наверху как-то спокойнее, по крайней мере, все видно. Смотрю: идет наш Емельянов. Встретились с ним около "Ермака". Сказал, что сейчас мы отходим, а вместо нас будут охранять бомбы опять ермаковцы. Подходим к своему судну, а оно уже отдало швартовы и пошло в глубину гавани, за "Пургу" и за 522-ой транспорт на место, где стоял "Жданов". Встали там, где стояли до 7 сентября.

В 6-ой раз сегодня объявляется воздушная тревога.

В районе Кировского завода наши подняли аэростат наблюдения. По нему бьют шрапнелью. Я решил разобрать замок орудия. Только вынул рукоять тревога. Аэростат сейчас же спускают. Но немецкие самолеты идут далеко на западе, опять на Кронштадт. Уже 4-й день они бомбят Кронштадт. Самолетов каждый раз было не менее сотни, а сегодня, кажется, значительно больше. С мостика видно, как они с разных сторон пикируют на город и порт. Слышен отдаленный гул сплошных взрывов. За ним над островом поднимается дым. Говорят, что три бомбы попали в "Октябрину". В начале сентября она стояла в конце огражденного Морского канала. Там он расширяется, образуя как бы маленькую бухточку, где можно стоять, не мешая проходу кораблей по каналу. Несколько дней она била куда-то по берегу, но потом на нее набросились штук 15 "юнкерсов", и она, отстреливаясь, ушла в Кронштадт.

Аэростат опять стали поднимать. Я уже вынул из замка цапфы. Смотрю: около аэростата два истребителя. Они подлетели к аэростату не небольшой высоте. Короткая очередь, взрыв, аэростат вспыхивает и падает. Над ним белеют два парашюта. Я бешено собираю замок, но поздно, истребители смылись. И ни одного выстрела по ним. Вот лопухи! Стоило нам поднять аэростат, и его уже сшибли, а у них висит уже больше месяца и хоть бы хны.

Ну, это будет для наших уроком.

Пришло приказание перейти нам в Механизированную гавань, где уже стоит "Свирепый", а другой эсминец стоит у мастерской. На наше место встанет "Комсомолец". Как ни хотелось, пришлось переходить. Часов в 17 встали на то место, где когда-то стояли. Вчера написал одно письмо домой, одно брату Жене, отдал их Ломко, а он забыл их опустить на почте.

24 сентября. Среда.

Часов в 12 немцы первыми открыли огонь по эсминцу, стоявшему около мастерской. Разрывы снарядов с каждым залпом приближались к нему. Примерно после 15-го залпа, когда, казалось бы, что следующие залпы пойдут на поражение, эсминец быстро пошел в Морканал и ушел в устье Невы. А этим временем наш сосед "Свирепый" отошел от причала, что у нас по корме, встал посередине гавани метрах в пятидесяти по нашему левому борту и открыл огонь. Немец, конечно, перенес свой огонь на него. И бил довольно точно, потому что в нас не попал. Но чувствовали мы себя очень неуютно: вся палуба была залита водой от близких разрывов снарядов, в борту и надстройках пробоины, на палубе осколки снарядов, куски бетона от разрывов снарядов на стенке, все стекла на мостике выбило, хотя они раза в три толще обычных. В столовой и в конторке, что недалеко от нас на берегу, наклеенные крестами бумажные полосы, не уберегли стекла - все выбиты. Нам везет - еще ни одного из команды даже не ранило.

В начале обстрела немцами "Свирепого" подошли к нам два катера МО-506 и 507 с дымовыми шашками. Почему-то они пришвартовались к нам. Немецкие снаряды падали в нескольких метрах от нас, а значит, и от них. У них в рубках не осталось ни одного стекла, рулевые ранены. Пришлось им срочно уходить. Дымозавесу не ставили, хотя она в таких ситуациях могла бы защитить боевые корабли. Наконец ушел и "Свирепый". Немцы дали еще пару залпов и замолчали.

Мы уже давно заметили, что немцы бьют на выбор - только по боевым кораблям. Особенно, когда они открывают огонь по береговым целям. В порту стоят десятка два транспортов, вспомогательных судов, но им попадает редко, во время стрельбы по боевым кораблям; поэтому, когда поблизости от нас встает какой-нибудь эсминец, не только гражданская команда, но и наши ребята начинают ворчать. Похоже, немцы рассчитывают поживиться остатками нашего торгового флота...

Разогнав эсминцы, немцы обнаружили "Комсомолец", который встал на наше место у грузовой стенки. Хотя он стоял тихо-скромно, но, наверное, немцы разглядели на нем военно-морской флаг. Немецкая батарея стала нащупывать "Комсомолец". Постепенно разрывы снарядов приближались к нему, разрываясь то в воде, то на стенке. Один снаряд угодил в какой-то небольшой склад, и тот быстренько сгорел. Затем снаряды стали рваться вблизи корабля. Вот три снаряда, один за другим, разорвались на корабле, и на нем вспыхнули пожары. Дав еще 3-4 залпа, немец замолчал - "хорошего" помаленьку.

Во время обстрела "Комсомольца" нам пришло приказание: подойти к нему и взять на буксир. После долгих объяснений, что подставлять под снаряды такое большое судно неразумно, от нас отстали. После окончания стрельбы к "Комсомольцу" подошли два небольших буксира и увели его в Морской канал. И зачем его приводили сюда, куда немцы бьют прицельно каждый день?

Около нас стоит баржа, на которую молодые красноармейцы, лет 19-20-ти, грузят какие-то моторы. Вид их страшен: лица худющие, скулы торчат, под глазами синие круги, пилотки натянуты на уши, кисти рук до конца втянуты в рукава шинелей. Сегодня капитан-лейтенант получил письмо от моего отца. Дал мне его.

Я едва разобрал его почерк, который после болезни стал очень неразборчивый. Пишет, что три недели от меня нет писем, и дома беспокоятся. Просит узнать у меня, что я думаю об окончании школы? Я то думаю, что ничего из этого сейчас не выйдет. Надо ждать окончания войны.

В 21.15 отдаем швартовы и куда-то уходим. И я иду спать.

25 сентября. Четверг.

В 2.30 меня разбудил Ломко. Команда: "Все наверх!" Вышел, темнота, тишина. С правого борта возвышаются какие-то две высокие вышки. Где мы находимся - никак не пойму. Зачем вызвали всех наверх - не знаю. Пошел снова спать. В 4 часа опять разбудили - на вахту. Стоим с Емельяновым: я на баке, он на юте. Обо всем увиденном докладываем капитан-лейтенанту на мостик.

Теперь я разобрался в обстановке: около нас стоит здоровый плавучий док. Мы стоим ютом к буму. Это на том месте, где мы стояли в первый раз. Оказывается, мы ждали всю ночь буксир "Октябрь", чтобы вместе буксировать док, но "Октябрь" прошел куда-то мимо. В 4.30 отдаем швартовы и идем на старое место. Встречаем "Комсомолец", который буксируют вверх по каналу. "Ермака" на месте уже нет, куда-то ушел. Часов в 6, еще до рассвета, встали на прежнее место.

В 8 часов сменился, но поспать так и не удалось. Воздушная тревога! Недалеко в облаках летают три "юнкерса": то появятся, то скроются. Снова тишина. Решил разобрать замок. Вынул, разобрал, убрал лишнюю смазку, а то при стрельбе брызгает и в лицо, и на форму. Только успел собрать, увидел те три "юнкерса", которые теперь шли на нас. Дал два выстрела. Один снаряд лег хорошо. Самолеты отвернули и ушли. Вчера привезли аккумуляторы для прицела к орудию. Приладил их на место. Теперь можно стрелять и ночью. А сейчас капитан-лейтенант ругается - прочему я стрелял без разрешения. А его в это время на палубе не было.

В 11 часов старшина с Афанковым и Кошелем пошли в военпорт. Пришлось мне с 16-ти снова заступать на вахту. В 17.30 капитан-лейтенанта к телефону на стенку. А он в бане. Хорошо, что пришел старшина и пошел вместо него.

Опять пойдем ночью кого-то буксировать. Около 23-х меня подменили, и я лег спать.

26 сентября. Пятница.

Разбудили в 4 часа на вахту. Стоим с Жентычко.

Пока я спал, вот что произошло: в 23 часа снялись со швартовых и снова пошли к Морскому каналу. Сюда буксиры притащили "Полтаву", вернее то, что от нее осталось. Из истории Балтийского флота помню, что этот корабль был один из четверки самых мощных в мире линейных кораблей в период 1-ой мировой войны: "Полтава", "Севастополь", Гангут" и "Петропавловск".

Последние три и сейчас служат и воюют, сменив имена. Я думал, что "Полтаву" давно разобрали на лом. Оказывается, не успели, коробка-корпус еще остался, и вид ее очень солидный. А лишившись всех рубок, труб, артиллерийских башен и всех надстроек, корпус его стал выше метра на 3-4, чем у "живых" его собратьев - "Марата" и "Октябрины".

Так вот, корпус "Полтавы" мы с "Октябрем" должны отбуксировать в Кронштадт. Зачем он там нужен? Наверное, на металлолом. На нем всего несколько человек: охрана, для принятия и отдачи буксирных тросов. Подошли осторожно кормой к его носовой части, подали буксирный трос. "Октябрь" подал буксир на корму, и двинулись самым малым. Впереди нас шел буксир "Зюйд" с лоцманом. Около 3.30 наши заметили, что корму "Полтавы" заносит к северному берегу канала. Стали кричать в мегафон, чтобы на "Октябре" удерживали корму, но ответа не дождались. Вахтенный с "Полтавы" сообщил, что "Октября" сзади нет. Когда он ушел, никто в темноте не видел. Дальше случилось то, что и должно было случиться: корма "Полтавы" под острым углом села на грунт у северного берега, а нос, несмотря на то что мы его тянули посередине канала, уткнулся в южный берег.

Вот после того, как "Полтава" перегородила канал, я и вышел на вахту. Нам тоже грозит опасность сесть кормой на грунт у южного берега. Попросили "Зюйд" помочь нам снять с мели носовую часть "Полтавы". Тужились, тужились ни с места. Масса такой громадины даже на малом ходу здорово врезалась в берег. Теперь канал перегорожен надежно - не только нам, но и "Зюйду" в Ленинград не вернуться. Время уже 5 часов, скоро будет светать, немцы днем никому не дают проходить по каналу. На "Полтаве" больше получаса отдавали буксирные концы. Наш капитан-лейтенант даже охрип, ругаясь. "Зюйд" снял команду с "Полтавы", и мы двинулись в Кронштадт. На востоке небо начинает светлеть. В конце огражденного канала, где стояла в бухточке "Октябрина", полузатопленный буксир. Наверное, он затаскивал, устанавливал "Октябрину" в эту бухточку - артиллерийскую позицию линкора и погиб при последней бомбежке линкора на этом месте.

На еще темном южном берегу пожары в районе Петергофа. Они продолжаются уже несколько дней. На траверзе Петергофа старпом, как и раньше, дал команду запустить донку - насос для закачки в цистерну питьевой воды, здесь она самая чистая и пресная. Совсем рассвело, Кронштадт уже недалеко. Теперь мы почти в безопасности. Со стороны южного берега появился "юнкерс". Чего в такую рань? Откуда-то по нему вяло, как бы спросонья, дали четыре выстрела. Дал четыре выстрела и я, и "юнкерс" ушел на юго-запад.

Примерно в километре от Кронштадта стоят отдельно три транспорта. У одного корма сильно погружена. По-видимому, сидит на грунте. У другого вся осадка слишком большая. Неужели и этот весь сидит на грунте? Здесь глубины небольшие, а фарватер в Ленинград или в Петергоф ночью можно и не заметить. Почти от самого Ленинграда до Кронштадта, в заливе, севернее Морского канала, стоят морские охотники, дымозавесчики и какие-то еще катера.

У северного берега залива, в районе Лисьего носа, чернеют неясные силуэты каких-то судов. К нам подходит катер. Велят стопорить машины. Через несколько минут передают приказ из штаба: "Немедленно вернуться к "Полтаве!" Капитан-лейтенант объясняет командиру катера, что одни мы не могли оттащить его от берега. Катер уходит в порт. Мы на самом малом маневрируем то на Восточном, то на Малом рейдах. Я в бинокль рассматриваю, что делается в порту после сильнейших бомбежек в последние дни.

За молом в гавани видны только труба и рубка "Минска". Он затоплен у стенки, у него, похоже, оторвана корма. От "Марата", который стоит в Средней гавани, упершись кормой в стенку Петровского канала, осталось чуть больше половины - носовая часть вместе с первой трубой представляет груду металла. Но полубак цел! И немного носовой частью возвышается над водой. Даже гюйс на флагштоке висит. Правда, половина его полощется в воде. В этой груде металла можно разобрать только два ствола главного калибра. Бомба, очевидно, попала между первой башней главного калибра и боевой рубкой. В результате детонировал боезапас в погребах первой башни. Результат налицо. С него сгружают на стенку боезапас.

"Октябрина" в Лесной гавани. У нее сильно покорежен бак. Но полубак цел. На стенках и пристанях горы ящиков со снарядами, пустых и с гильзами. На берегу много краснофлотцев.

Немецкая "колбаса" отсюда видна лучше, чем из Ленпорта. Она висит немного левее колокольни Петергофской церкви, которая заметно возвышается над темной линией леса Петергофского парка.

Вдруг пальба. Бьют зенитки. За облаками над нами гул самолетов. Со стенок все побежали в Петровский парк, с кораблей тоже бегут на берег. Вскоре из-за облака вывалился самолет, штопором пошел вниз и врезался в воду на Малом рейде недалеко от фортов, что за Кроншлотом. Рядом на "Водолее" даже взвыли от восторга, захлопали в ладоши, но быстро утихли. Самолет-то наш - "чайка".

Вскоре по "Марату" стало бить одно немецкое орудие. Судя по разрывам, дюймов шести. Очевидно, пристрелка. Поскольку мы в это время находились немного восточнее Кроншлота и метрах в 400-500 от наружного мола Средней гавани, то снаряды на излете пролетали почти над нами. Несколько разорвалось между нами и молом, другие рвутся в гавани и на стенке недалеко от "Марата". Один здоровый осколок врезался нам в правый борт, один просвистел над палубой. Пристрелявшись по "Марату", немецкое орудие перенесло огонь по "Октябрине". Подожгло один транспорт, стоявший в Средней гавани.

С 12-ти часов до вечера катера постоянно ставят дымозавесы между Кронштадтом и Петергофом, но это мало помогает, т.к. с немецкой "колбасы" корректировщики видят и рейды, и порт, и тем более город. Дьмозавеса плотная только внизу и на небольшой высоте. Какой-то буксир потащил баржу в "Рамбов". По нему сразу же открыли огонь. Немцы просто обнаглели и издеваются над нами, а мы глаза закрываем и делаем вид, что ничего не случилось. Наверное, наши очухаются, когда "колбаса" будет висеть в Ораниенбауме, а немецкие летчики будут бить из пистолетов по окнам штаба флота или летать над площадями и улицами и бить из пистолетов по прохожим по выбору.

В 18 часов капитан-лейтенант и капитан на подошедшем катере ушли в штаб. Были у какого-то адмирала, объяснили ему, почему не можем в узком канале стаскивать с мели такую громадину. Во-первых, "Полтава" встала не поперек канала, а по диагонали, примерно под углом градусов 30, носовой и кормовой частью. Значит, стаскивать ее с грунта надо под прямым углом от носовой части, т.е. под углом 60 градусов от берега канала, а не вдоль капала. А в таком ракурсе наше судно не умещается. А, главное, для этого маневра нам надо развернуться в канале, что при наших габаритах невозможно ширина канала в огражденной части метров 85-90. Буксировать в море, это мы можем, а заниматься буксировкой в узкостях, наверное, дело буксиров. Адмирал согласился. Ему, оказывается, передали из Ленинграда, что мы - буксир.

Машины снова в двухчасовой готовности. Темнеет. Старый Петергоф горит уже вторую неделю. Вдоль берега все время взлетают осветительные ракеты. Кто их пускает - не знаю.

27 сентября. Суббота.

Моя вахта с 0 до 4-х. Стоим с Афанковым. Холодный северный ветер. Я надел ватные брюки, бушлат, ватник и зимнюю шапку. Так терпимо. В 2.30 нас окликают с берега. Это какой-то старший лейтенант из штаба. Просит вызвать коменданта. Вызвали. Приказ командующего флотом: идти к "Полтаве".

Я слышал весь разговор: наш комендант начал объяснять, что мы не можем, что мы не буксир, а ледокол, что не можем даже развернуться в канале, чтобы тащить "Полтаву" в Кронштадт и т.д. Не помогло. Приказ командующего: через 2 часа идти в Ленинград. В 4 часа пришло повторное приказание в Ленинград. Наша вахта закончилась, и мы пошли спать.

В 6.30 нас с Жентычко дважды будит Кошель - вызывает комендант. Вышли. Комендант приказывает приготовить орудие к стрельбе и зарядить. Считаю, что это ни к чему, т.к., не зная, по какой цели будем стрелять, на какой высоте пойдет самолет, заряжать снаряд с постоянной трубкой нельзя. Ну да бог с тобой. Увижу самолет, разряжу орудие и установлю нужную трубку.

Наверное, из Кронштадта вышли всего час назад. Дотянули. Еще не вошли в огражденную часть канала, а уже совсем рассвело. На берегу, кажется, километрах в 2-3-х, по правому борту висит "колбаса". Чья - не знаю. Комендант приказал, когда она будет на траверзе с правого борта, долбануть по ней. Около нее уже водны разрывы снарядов. Вот более сильный взрыв, вспышка огня, дым. Попадание! Аэростат сгорает, а что-то черное медленно опускается на землю. Наверное, корзина корректировщиков. Но людей не видно. Может быть, это "утка"? Но чья "колбаса?" Вошли в канал и увидели вдали "Полтаву". Ее оттащили к северному берегу, но она все еще сидит на грунте. С "Моряка-2" нам написали: "Идти к Железной стенке и стать у причала № 1". Это уже за Морским каналом, вернее уже в устье Невы, у таможенной набережной.

Здесь стоят несколько эсминцев: "Свирепый", "Сметливый", "Стойкий", а также "Ленинград". Много транспортов. Кто стоит у стенки, некоторые на якорях. Среди них наш старый знакомый - "Казахстан".

Мостик, мачты, труба обгорелые. Пролетит самолет вдоль стенки, посыпит бомбами - ни одна не пропадет даром, так густо стоят транспорты и боевые корабли. В 8 часов отшвартовались у причала № 1 и спустили на стенку сходню.

Пришел младший политрук из штаба отряда (Отряд особого назначения, в который входят ледоколы "Ермак", "Молотов", "Суур-Тылл", "Октябрь") и незнакомый мне капитан второго ранга и начали отчитывать капитана и коменданта - почему и зачем ушли вчера в Кронштадт? Оказывается, им командующий флотом дал нагоняй. Капитан второго ранга сказал, что нам нужно будет стащить "Полтаву" с грунта, а буксировать ее в Кронштадт будут буксиры. А мл. политрук агитирует коменданта "мобилизовать все силы" и буксировать "Полтаву" самим. Ну и другие красивые словечки. (Вскоре этого младшего политрука назначили к нам замполитом. Фамилия его Зуев).

Сегодня написал и отправил письмо Андрею Айдарову.

Коменданта опять вызывали в штаб. В 16.00 должны уходить, но я сменился с вахты в 20.00, а мы еще стояли.

Часов в 17 на Кронштадт опять был сильный налет. Даже с палубы было видно, как они пикируют.

Сегодня перед ужином выдали по 100 грамм. После ужина сильно разболелась голова и сразу же лег спать.

28 сентября. Воскресенье.

Так никуда за ночь и не ушли. Значит, обошлись и без нас. В 11 часов со старшиной пошли в город за машинным маслом. С нами напросились машинисты Ратман и Фалков. На трамвае № 18 доехали до площади Труда, откуда Ратман и Фалков пошли домой - они ленинградцы. Теперь понятно, почему они напросились идти с нами. А мы со старшиной подошли к пивному ларьку. Около ларька полно народу. Немало и военных. Пошел в парикмахерскую, но и там много народу. Книжных магазинов поблизости не видно, а отходить далеко боюсь - везде патрули. Они отгоняют военных и от пивных ларьков.

Наконец пришли наши ленинградцы. Пошли в порт - Новую Голландию. Старшина пошел искать машину, а мы ждем у ворот. Минут через 20 подошла грузовая машина со старшиной. Забрались в кузов и поехали на "Смоленку" в район Смоленского кладбища на Васильевском острове. С моста Лейтенанта Шмидта увидел наших старых знакомых: "Киров", "Марти", в стороне Балтийского завода - "Ермак", "Молотов". Много буксиров, тральщиков, разных катеров. Вернулись на судно в 15 часов.

Сегодня удивительно хорошая погода - ни облачка. Только холодновато. Удивительно, что еще нет налетов.

Получил сегодня два письма от брата Жени от 19 и 20-го сентября. Пишет уже из Средней Азии, куда эвакуировали их специальную художественную школу. Удивительно, что письма шли всего 7 дней. Или по военному адресу они идут быстрее, или сообщение улучшилось. У меня дома дела неважные. Написал домой ответ.

С 20 до 24-х стоим на вахте с Ломко. Я в носовой части, он на юте. Сходню на ночь затаскиваем на палубу. В 21 час воздушная тревога. Судя по звуку, не более двух самолетов ходят на большой высоте и периодически сбрасывают бомбы. В трех местах возникли пожары. Работают всего три прожектора. Зенитки бьют, похоже, только береговые. Корабли молчат. Что толку бить в темное небо? Комендант говорит мне: "Давай, стрельнем". Отговариваю его: "Какой толк бить трассирующими, когда неизвестно - куда бить". "Ну, давай фугасным, посмотрим, где будет разрыв". Тьфу, черт! Уже расстреляли 14 фугасных, но разрывов не видели ни одного. Политрук говорит: "Не стреляй", а комендант: "Стреляй". Выстрелил с таким расчетом, чтобы снаряд упал в залив. Даже в темноте пламени от выстрела почти не было. И звук от выстрела значительно слабее, чем от осколочно-фугасного с трассой. Оба командира успокоились. В остальном вахта прошла спокойно.

29 сентября. Понедельник.

День прошел без особых происшествий. Поздно вечером воздушная тревога. Я лег спать, а Жентычко попросил пойти к орудию. Говорю ему: "Выпусти все шесть фугасных снарядов, чтобы успокоился наш комендант, только бей в сторону залива". Не успел уснуть, приходит в кубрик Жентычко и говорит, что меня вызывает на палубу комендант. Прошу Жентычко передать коменданту, что я уже сплю и что мне в 4 утра на вахту.

Минут через пять слышу два выстрела. Они довольно слабые. Значит, бьют фугасными. Первый раз слышу "голос" своего орудия со стороны. Теперь за мной приходит старшина. Поднялся на палубу и спрашиваю у Жентычко: куда бил и кто приказал? Говорит, что никто не приказывал, сам решил выстрелить в сторону залива. "А комендант что?" Сказал, чтобы больше без его разрешения не стрелял, а если самолет будет пикировать (это ночью-то!), то докладывать ему и только потом стрелять. Гениально!!!

Сейчас ни коменданта, ни политрука на палубе нет. Ну, тогда и мы пошли спать.

30 сентября. Вторник.

День прошел без заметных событий.

1 октября. Среда.

Политрук "взялся" за нас. Уже два раза был он с комендантом у нас в кубрике. Нашли, что грязно, шкафы завалены одеждой, шинели и ватники висят у коек и т.д. Сделали сегодня генеральную уборку, вышил на белье "Суур Т. В.", чтобы сдавать в стирку на берег. До сих пор все стирали сами.

В 12.45 пришел комиссар отряда. Зачитал приказ Сталина о комсоставе "Казахстана". Капитана Калитаева, старший помощника, коменданта и помполита за трусость, бегство с судна во время бомбежки и т.д. расстрелять! Добро! Так этому трусу Калитаеву и надо!

Примерно в 1971 году я возвращался в Минздрав СССР от метро Кировская по Бульварному кольцу - по Сретенскому и Рождественскому бульварам. У Сретенских ворот, на углу Сретенки и Рождественского бульвара в старинном соборе Успения Богоматери в Печатниках размещался музей торгового флота. Решил заглянуть. Макеты различных торговых судов: транспорты, лесовозы, танкеры, пассажирские лайнеры и др. На стенах - фотоснимки различных судов. И среди них вижу старого знакомого - "Казахстан". Под ним краткое описание его судьбы в Таллинском прорыве, а рядом фотокарточки его капитана Калитаева и старпома с хвалебными подписями. Вот те раз! Спрашиваю у сотрудника музея, как эти товарищи сюда попали? Ведь они расстреляны за трусость. Сотрудник ничего не знает. С работы звоню в редакцию газеты "Красная Звезда", прошу телефон писателя Михайловского Н. Г., который в этой газете публиковал статьи о войне на Балтике и, в частности, о Таллинском переходе, участником которого был сам. Звоню домой Николаю Григорьевичу. Представляюсь - бывший сигнальщик и комендор с "Суур-Тылла".

Рассказываю ему об увиденном сегодня в музее торгового флота. Спрашиваю: как попали туда Калчтаев и Загоруйко? Отвечает, что хорошо знает эту историю и смерть комсостава "Казахстана". Но в 1956 году группа старых балтийских капитанов обратилась в Верховный Совет СССР с ходатайством о реабилитации Калитаева и его товарищей, которые были безвинно расстреляны. Взрывом бомбы их сбросило с мостика за борт, контузило. Их подобрал какой-то катер и передал на другое судно, считая, что "Казахстан" погибает. И ни Калитаев, и никто не знали о судьбе "Казахстана" несколько дней, уже находясь в Ленинграде. А им приписали трусость и бегство с судна. Ну, что же, на войне такое бывало и не редко.

Пошел я мыться в нашу баню. Глянул в иллюминатор - смотрю, к нашему борту пристает "Свирепый". Я заметил, что-то на нем все взволнованы, бегают по палубе. Смотрю, что-то тащат на носилках под мостик. Хотя я ничего не разглядел, но в сердце кольнуло. Похоже, что это убитые. Выскочил в одном тельнике на палубу, но комендант прогнал вниз. Я опять к иллюминатору. Точно, из-под брезента на носилках видны две пары сапог.

Когда я оделся и поднялся на палубу, "Свирепый" уже пришвартовался к нашему левому борту. С него сносят на стенку какие-то изуродованные приборы, металлические детали, арматуру и какой-то хлам. Краснофлотцы со "Свирепого" рассказали, что утром они вошли в Морской канал и встали у фанерного склада. Все было тихо. Получив координаты цели и просьбу с берега "Дать огоньку", открыли огонь. Немцы, как обычно, тоже открыли огонь, быстро пристрелялись один снаряд разорвался близко по корме, другой справа по носу попал в какое-то здание. Эсминец отдал швартовы и дал малый ход, чтобы идти к Невским воротам. В это время к нему пришвартовалась нефтеналивная баржа, но эсминец успел немного отойти от стенки.

Следующий снаряд накрыл эсминец - пробил палубу по левому борту рядом с 76-мм орудиями и разорвался в центральной радиорубке. Рубка вся разрушена, палубу под орудиями выперло горбом и заклинило орудия. Шестеро убитых: два торпедиста, три радиста и один котельный машинист. Раненых четверо, из них трое очень тяжело. Среди убитых двое старшин. Главного старшину-радиста разорвало на куски. Подобрали только голову и одну ногу. Считают, что попал восьмидюймовый бронебойный снаряд. (Сомневаюсь, что у немцев на сухопутье были такие, а такие разрушения эсминцу и обычный фугасный нанесет). Считают, что, на их счастье, снаряд не задел торпедный аппарат, в котором были три торпеды (для кого, в нашей ситуации, эсминцы на борту имеют торпеды, да еще в торпедных аппаратах?), а пробил палубу в трех метрах от них. Если бы они рванули, "Свирепый" превратился бы в "Страшный".

Вскоре на стенке выросла гора мусора: вся изуродованная радиоаппаратура, разбитые переборки, остатки личных вещей, одежды и пр.

Думаю, что если покопаться, то можно найти что-нибудь хорошее, Но неудобно, к тому же стоят их часовые у нашего трапа.

Затем из артпогребов стали поднимать снаряды - 76-мм и 130-мм, у которых снаряд отдельно, а пороховой заряд в неналах. 45-мм штук 500 вынесли на стенку, сложили около нас. Оказывается, поврежден и корпус, вода попала в артпогреба, и снаряды надо просушить.

Часов в 17 воздушная тревога. Я на вахте. Комендант приказал меня подменить, а мне подготовить орудие. На эсминце даже тревоги не объявляли, а наш комендант уже готов к бою.

"Какой у вас прицел?", - спрашивает. "Пятьдесят". "Поставьте 80", а сам подходит и ставит 20. Что-то в этом прицеле наш комендант плохо разбирается. "А сколько у вас целик?" "Ноль". "Поставьте 10". "Да я же не знаю, с какой стороны полетит самолет". "Ну.... ладно, когда полетит, поставьте 10". Опять чушь! Я бью все время с целиком от 80 до 120. Это по черепахам, которые ползут в 10 кабельтовых, надо бить с целиком 10. "Зарядите орудие, наденьте каски!" - следуют команды. Краснофлотцы с эсминца ухмыляются, слушая команды нашего коменданта. Хотя бы их постеснялся. Нашел, перед кем показывать свою власть. Они несколько часов назад вышли из боя.

Сказав коменданту, что надо сбегать вниз, спустился в кубрик, одел ватник, что запрещает политрук, а за ним и комендант (нарушение формы одежды), посидел в кубрике минут 15 и, выйдя на палубу, пошел не к орудию, а на свой пост у трапа. Кошель, который подменял меня, все же одел свою каску. Почему-то в ней он выглядит очень смешным - кто-то сравнил с лопухом. Комендант и политрук на мостике. Видимо, политрук уговорил коменданта, чтобы он не смешил людей своими командами. Меня оставили в покое, и Кошель пошел отдыхать.

В 20 часов опять воздушная тревога. Стрельба в темное небо была сильная. Мы и наш сосед молчали. Немец все чаще и сильнее бьет по городу и по Кировскому заводу из орудий. Ночью была слышна сильная артиллерийская стрельба и пулеметные очереди за Кировским заводом, в районе Лигово и Пулковских высот. Опять немец, наверное, где-то прорвался. Видимо, бьют танки.

3 октября. Пятница.

Немец с утра бьет из орудий по городу и по порту, но от нас снаряды рвутся далеко, не ближе метров 500. В 3 часа ночи "Свирепый" отошел от нас и ушел к заводу Марти. Поздно вечером и, наверное, всю ночь над городом летали одиночные самолеты и изредка сбрасывали бомбы. Этим они держат в напряжении и изматывают и население, и военных. Мы не стреляли и в 23 пошли спать.

5 октября. Воскресенье.

Получил сегодня письмо от брата Алика и от мамы. Не жалуются, но по описанию их дел - им тяжело. Немец весь день, с перерывом на обед и ужин, бьет из орудий. Четыре снаряда разорвались метрах в ста у нас по корме. К ночным тревогам привыкли все, в том числе и политрук, и комендант. В 23 часа все идут спать, кроме вахты, конечно.

6 октября. Понедельник.

В 4 часа утра Жентычко разбудил Ломко, Афанкова, Кузьмина и Кожина, и все куда-то ушли. Остались мы с Кошелем. Я стою с 8 до 12. К обеду является Ломко, потом Жентычко и старшина. Рассказали, что они грузили боезапас в четыре шлюпки, которые катер поведет ночью на буксире к Стрельне, куда высадился наш десант. Нам предстоит сначала управлять шлюпками, пока их катер поведет на буксире, а затем грести их к самому берегу. (Кстати, из нас, шестерых, гребут прилично только двое). Хотя идти до Стрельны недалеко, но дойти почти невозможно. Несколько шлюпок уже пытались дойти, но были все потоплены. Не знаю, как удалось высадить десант (скорее всего, немцы не ожидали такой наглости), но теперь по любому замеченному катеру или шлюпке бьют из орудий и минометов. Наши ребята боятся, что нас отправят днем, но комендант успокоил: в 21.00 четверым (Ломко, Жентычко, Емельянову и мне) без оружия отправится туда, где наши утром грузили в шлюпки боезапас, и ждать прихода катера со шлюпками для сопровождения их до берега. До какого - он сам не знает.

Часов в 17 опять сильный огонь немецкой артиллерии по порту. Вскоре из канала выходит "Стойкий" и встает у бокового заграждения, что перегораживает устье Невы. К нему подходит буксир. Смотрю, с эсминца пишут: "Суур-Тылл". Я подбегаю к углу стенки и даю отмахом отзыв. На эсминце его не видят. Бегу к политруку, докладываю и в это же время даю тревогу. Отдаю винтовку Кошелю и бегом на мостик. Буксир уже тащит "Стойкий" к нам. Принять семафор не могу, т.к. на фоне рубки эсминца ничего не видно. Эсминец приближается. Пишу: "Ясно вижу". Понимаю, что он просит принять швартовы и приготовить насосы для откачки воды. Я все отмахал, что понял. Думаю, подойдете к борту и доскажите. Доложил о семафоре политруку и старпому, которые были на мостике.

Эсминец подошел, приняли его швартовы. Смотрю, на нем срочно готовят помпу и в четыре шланга откачивают воду. Оказывается, недавно снаряд попал в левый борт ниже ватерлинии под мостиком и вышел с правого борта. Кажется, имеются двое раненых. Вижу, что у "Стойкого" стоят дополнительно два 37-мм автомата. Вскоре подвели пластырь и откачали воду.

К 21 часу оделись потеплее, попрощались с остающимися и отправились в конец причала. Расположились за какими-то ящиками, укрываясь от ветра, периодически выглядывая, не подходит ли катер за нами.

К 12 часам ночи мы уже здорово замерзли. И прыгали, и толкали друг друга, и выполняли бег на месте. До какого времени ждать, нам никто не сказал. В 4 утра стало ясно, что сегодня за нами никто не придет, и мы рысцой побежали на судно.

7 октября. Вторник.

Заступил на вахту в 8 часов. "Стойкого" уже нет. Теперь у нас здесь нет ни одного неповрежденного эсминца. Комендант объявил нам, что наш поход на шлюпках отменяется. Мы полагаем, что наш десант под Стрельну, если нас туда хотели направить, погиб, и боезапас туда уже не нужен.

Прочитал в газете о потерях германского флота. Вот они: 1 крейсер, 13 эсминцев, 14 подводных лодок, 85 транспортов. Наши потери значительно меньше". Только, по-моему, не меньше, а больше. Посмотрим, на самом деле как дела: это потери Германии на всех морях. Выкинем из них потери Черноморского и Северного флотов, и тогда, приблизительно, на долю Балтийского моря останется 1 крейсер, 11 эсминцев, 6 п.л. и 70 транспортов. А у нас только на Балтике потери 1 л.к., 1 лидер, 13 (?) эсминцев, штук 60-70 транспортов, и я знаю о 7 п.л. И нет ни одного большого корабля без повреждений.

Недавно у нас был батальонный комиссар из штаба Отряда. Долго беседовал с нами "по душам" в кубрике. Мы ничего от него не скрывали. Все рассказали: и про плохое питание, и про политрука и про коменданта. Здорово все разносили политрука и хвалили Кочетова с "Ермака". Ох, уж этот наш политрук! На вахту уже в ватнике не выйдешь. Почему не приветствуешь его, почему винтовка на плече, почему шинели висят в кубрике и десятки других "почему?" Привязался к нашему машинисту из запаса Ратману за его фамилию: "Вы немец?" Пристал к радисту Миллеру: "Вы тоже немец?" Но тот его срезал: "Вы не знаете немецкого языка. У немцев есть фамилия Мюллер, а Миллер - английская фамилия". "А не все равно!" Не замполит, а "особист" у нас.

8 октября. Среда.

Подошло к нашему борту гидрографическое судно "Компас". Где-то намотало на винт трос и теперь пытается от него избавиться.

Сегодня всю ночь били форты Кронштадта. В надстройках звенели стекла, и даже корпус содрогался от некоторых залпов.

Уже несколько вечеров и ночей над городом кружат самолеты и здорово бомбят. Погода тихая, для них летная. Вчера немного поморосил дождичек, а так небо все время чистое, но ветер с норд-веста дает о себе знать. Он дует уже вторую неделю. Лужи на стенке замерзли и не оттаивают днем. Толщина льда на лужах больше сантиметра. На вахте стою в шинели поверх ватника и в зимней шапке. Руки, хотя и в перчатках, но мерзнут. Водолазы освободили винт "Компаса" от троса, и он ночью куда-то ушел.

9 октября. Четверг.

Сегодня днем было комсомольское собрание. Коменданта на борту не было, и собрались в его каюте. Были: Ломко, я, Емельянов, Кошель, Афанков, мл. политрук, батальонный комиссар. Повестка собрания: "О моральном состоянии команды". Батальонный комиссар говорил долго. Основной смысл его доклада не у всех нас моральное состояние на высоте. Его надо поднимать, т.к. от него зависит боеспособность коллектива и всего судна. Похоже, что наши откровенные рассказы и жалобы на вчерашней беседе были им оценены, как низкое моральное состояние. Спросил: будут ли вопросы или кто хочет выступить. Вопросов не оказалось, а высказаться решил один - Емельянов. Во всем поддакивал батальонному: надо усиливать, надо укреплять, надо совершенствовать.

10 октября. Пятница.

Днем при ясной погоде появился разведчик на большой высоте и прошел над городом с запада на восток и обратно. Били по нему кому не лень. По приказу коменданта и я выпустил 7 снарядов. Интересно же наблюдать за полетом снаряда по следу трассы, попадет или не попадет? Хотя первогодку ясно, что не только не попадет, но и не долетит. Потолок наших снарядов 4 км, а самолет как минимум на 6 км.

После разведчика ожидай "адресных" налетов на заснятые объекты.

Стоял на вахте с 20 до 24-х. Во время вахты налет за налетом, почти непрерывная бомбежка. Сижу под спардеком в каске. Хоть и не часто, но осколки от зенитных снарядов все же врезаются в палубу и чавкают в воду около борта. Только пальба кончится, снимаю каску и выхожу пройтись по палубе. Снова пальба. И так несколько раз. Решил больше не снимать каску, может, прекратится пальба надолго. Нет, не прекращается. Так под ее аккомпанемент и ушел спать.

11 октября. Суббота.

Несколько раз принимался идти снег. Почти весь День облака. Уже дней пять немец не бьет из орудий. С чего бы это? Обсуждаем, будет сегодня налет или нет? Если будут такие же облака, как днем, то не должно быть налета.

С 20 до 24-х стоим вахту с Жентычко. Разговорились с ним о возможности полетов человека на Луну, Марс и др. планеты. Я рассказал ему кое-что из того, что читал в научно-популярных журналах, что слышал в спецшколе на лекциях. Незаметно прошли часа полтора. Следующий час прошел в разговорах об этой войне, о наших походах, о запомнившихся случаях и пр. Время уже 22.30. Облака расходятся, на восточном горизонте виднеется чистое небо. Хреново. Минут через 15-20 облака сошли совсем. Тревога! На Васильевском острове завыли сирены - значит, с той стороны идет самолет или самолеты. Кажется, слишком долго воют сирены, того и гляди разбудят коменданта, а идти будить его не хочется. Высказался об этом Жентычко. Решили не будить, пока не будет стрельбы. Может налет небольшой.

Слышим гул мотора, какой-то слишком громкий. Жентычко удивляется: "Что это за штука летит?" Вдруг гул перешел в резкий и противный свистяще-шипящий вой. Секунду прислушиваемся... "Ложись!" - кричу я Жентычко, и мы плюхаемся, уткнув носы в деревянный палубный настил. Секунды три ожидания, и какой-то удар по палубе, и что-то посыпалось на спину. Мы вскакиваем. Огонь на палубе метрах в 10 от нас. Бросаю винтовку, хватаю лопату, набираю в ящике песку и бегом к огню. Первый раз вижу "живую" зажигательную бомбу. Что с ними делать, нам рассказывали - тушить не водой, а засыпать песком. Для этого на палубе перед спардеком 4 ящика с песком и четыре совковые лопаты. Так вот она какая! Горит кусок металла, и от него во все стороны летят раскаленные огненные кусочки металла, которые, падая на деревянный настил палубы, продолжают гореть, прожигая и зажигая постепенно настил. Мелькает в голове мысль, что она может взорваться, но быстро исчезает. Действительно, не успел подбежать к горящей бомбе - небольшой взрыв, и пламя с осколками летит в стороны. Засыпаю бомбу песком. Лопат шесть, и все кончено. Разлетевшиеся горящие кусочки прихлопываю лопатой. Жентычко в это время расправился со второй бомбой, которая упала на палубу у края левого борта, сбросил ее лопатой за борт. Смотрю, на юте еще одна горит у самого борта. Кинул на нее лопату песку, сбил огонь и сбросил за борт.

Огляделись: на палубе огня больше нет, но на стенке рядом с нами горят еще две бомбы и разгорелись довольно сильно. Вокруг одной горит уже деревянный настил, от второй загорелась шина колеса на грузовой автомашине. Милиционер на стенке кричит: "Давай ведра!" Я ему в ответ: "На кой черт тебе ведра! Песок надо!" Приходится бегать с лопатой за песком на судно. Только отбежишь от бомбы, сразу темнота. Того и гляди, мимо сходни ступишь. Еще одну засыпали. А с последней дела хуже - с одной стороны машина, с другой приемники, ящики чертовски тяжелые. Смотрю - Жентычко, кряхтя, тащит ящик с песком. Я принялся отворачивать приемники в сторону, а потом засыпать горящую бомбу песком. Вроде бы всю засыпал, а из-под песка огонь все равно выбивается. Похлопал по нему лопатой - сбил. Все в порядке!

Смотрю, начали выбегать наверх, разбуженные нашей беготней по палубе, матросы команды и наши. Выбежали политрук, старпом, комендант и другое корабельное начальство. Политрук спрашивает: "Где разорвались бомбы?" "На палубе". "Не врите, не сейте панику!" Говорю ему, что три бомбы упали на палубу, и, горели и если бы Вы не спали, то сами увидели бы.

Старшина: "Далеко разорвались?" "На палубе". "Пошел к черту, где?" А я уже одну засыпанную песком бомбу откопал. Горячая, чертовка, но в перчатках терпимо. "А это что, не бомба?" - говорю и сую бомбу ему в руки. Взял ее и..." Ах черт! Не сказал, что она горячая, все руки обжег". "Теперь поверил?"

Подошел политрук и спросил, где упали бомбы. Объяснил ему, что три на палубу, и показал следы их горения, и две на стенку. "А кто на вахте стоял?" "Я и Жентычко." "Молодцы!" Через полчаса вышел комендант. "Почему не скидывали бомбы за борт, а гасили? Почему мне не доложили?" и т.д. Наверное, стыдно стало, что без него расправились с "зажигалками". Неужели он всерьез считает, что мы должны были бежать вниз, будить его и докладывать, что палуба горит, что прикажите делать? А не самим немедленно тушить бомбы? Но мы молчим. За нас заступился политрук: "Ну и хорошо сделали, что не доложили". Отвел коменданта в сторону и стал его успокаивать.

Около часа пошел спать и только сквозь сон слышал сильную стрельбу зениток и гул взрывов бомб. Утром Кошель, стоявший на вахте до 4-х утра, сказал, что часа в 2 ночи была еще тревога. Сильно бомбили Васильевский остров.

12 октября. Воскресенье.

Утром пошел щипать ворс для подушки. Набил подушку, подхожу к кораблю. Смотрю, у трапа стоят комендант, знакомый старший лейтенант и еще какой-то командир в кожаном пальто. Высокий, здоровый. Козырнул я старшему лейтенанту и пошел в кубрик. За столом сидит какой-то старший политрук и беседует с Емельяновым. Только я принялся зашивать наволочку, входят комендант, старший лейтенант, тот, что в кожаном пальто, и наш политрук.

Все, кто был в кубрике, встали по стойке "смирно". Старший политрук попросил у командира в кожаном разрешения сесть. "Нет! И здесь у вас спят до 12 часов! Я же вам приказывал, чтобы люди не спали! Соберите всю вашу комендантскую команду", - обратился он к коменданту. "Краснофлотец Трифонов, - обратился комендант ко мне, - срочно всю нашу команду в ваш кубрик!" "Есть!" - и я выскочил в коридор. Через пару минут все, кто был свободен от вахт, человек 10, собрались в кубрике. Стоим у коек. "Какого года рождения?" - спрашивает в кожанке у Баулина. "С 1903". "Где служили?" "В подплаве." Спрашивает у коменданта: "Сколько у вас человек?" "18." "А почему здесь только 10? Сколько у вас на вахте?" Комендант растерялся, путается: "Один у трапа, два в машине, один в кочегарке". "А где еще четыре?" "Один у трапа, один в машине, два в кочегарке", - снова считает комендант и запнулся. Я хотел было подсказать ему, что один отпущен в город, один у трапа, три в машине и три в кочегарке. Очевидно, он забыл, что у нас три машины и три кочегарки.

Этот в кожанке оказался командиром нашего ООН (Отряда особого назначения) капитаном 2-го ранга Юрковским.

"Вы какой год служите?" - обратился к старшине Кожину. "Шестой". "А вы какой?" обратился он ко мне. "Доброволец", - отвечаю.

Какого года рождения, откуда?" "С двадцать пятого, из Кронштадта". Обращаясь к коменданту: "Нужно вам держать его, иначе он насмотрится на остальных и сам такой же будет". "А ну-ка, откройте рундук", - обращается к Баулину. У Баулина все в порядке. "А теперь вы". У меня не особенно в порядке. Я оправдываюсь, что брал наволочку и все разворошил. Смотрит другие рундуки. Не во всех порядок. Заглядывает в шкафы. "А тут что у вас такое? Свалка, что ли? Щетки, шинели, плащи, мешки, чемоданы, грязная роба, винтовки, ботинки. Вы, товарищ Линич, говорили им о необходимости наведения порядка в шкафах?" "Да, я вчера говорил". "Нет, вы говорильней занимались, а не делом. Говорю это при всей команде. Я через сутки навещу вас еще. Чтобы все было в порядке!"

Спросил, во сколько мы обедаем, как с едой. Ответили, что питание ничего, а режим питания стал объяснять комендант и опять спутался, так что кавторанг ничего не понял и сказал, что надо повесить режим питания, как на боевых кораблях, так как наше судно боевое (я для себя отметил, что не особенно). Спросил еще, на что мы жалуемся, какие к нему вопросы. Таковых не последовало. Собираясь выходить из кубрика, заметил рваные тапочки на ногах Иванова. Покрыл его. "У меня тоже одни сапоги. Я в них и в бой хожу, и на парад, и на прием к командующему". Наконец начальство ушло.

Старшина спрашивает у старшего политрука: "Где это он (имея в виду кавторанга) воевал?" Политрук ответил, что теперь весь штаб бывает на фронте. И он сам тоже несколько раз был в десантах. Начали мы прибираться к завтрашнему смотру. К 12-ти я пошел на вахту. Смотрю: тащат наши "сундуки", мешки из кубрика в трюм. Спустился в трюм и взял из своего вещмешка все необходимое в ближайшее время: белье, мои дневники, тетради. Завернул их так, чтобы в случае чего можно было спасти. Приказали теперь стоять вахту у трапа не на палубе, а только на стенке. А на стенке чертовски холодный ветер.

13 октября. Понедельник.

Сегодня ночью стояли "собаку" с Афанковым. Спал мало. Утром пришло начальство из штаба Отряда: старший лейтенант, старший политрук и другие. Проверили койки, рундуки, шкафы и пр. Нашли, что все в порядке. Ехидно спросили: "А надолго ли у вас будет этот порядок? Мы вас теперь чаще навещать будем".

Я все нахожусь под впечатлением вчерашней ночной бомбежки. Сегодня комендант тоже хвалил нас. Наверное, вчера доложил об этом командиру отряда, и тот одобрил наши действия. Утром комендант вызвал меня к себе в каюту. Спросил, кто стоял на вахте во время бомбежки. Я ответил. "А разве Кошеля с вами не было?" "Нет". "А кто первый увидел зажигательные бомбы?" "Вместе увидели и вместе гасили". "Ну, идите". Я понял, что он составляет благодарность нам и не знает, кого выделить.

В 10 часов собрались на политинформацию, но из-за травмы Баулина отложили до 21 часа. А я с 20 ч на вахте. Стоим опять с Афанковым. В половине десятого вечера вышел на палубу Кузьмин и сказал, что после политинформации прочитали объявление благодарности мне и Жентычко. Это первая благодарность мне за первые 3,5 месяца службы и войны. Конечно, приятно, жаль, что лично ее не слышал.

Сегодня днем произошел такой случай: Кошель, стоя на вахте, заметил между бортом судна и стенкой здорового судака, еще живого, но, очевидно, оглушенного. На палубе был Герман Яковлевич - капитан судна. Я сказал ему о судаке. Он быстро сам сходил за багром и вытащил судака и, конечно, взял его к себе на камбуз. Около 19-ти часов входит в наш кубрик буфетчица кают-компании Ева с тарелкой рыбы и прямо ко мне. Я ничего не понимаю и говорю, что я не больной. Больной у нас Баулин, но его нет. Ребята спросили Еву: кому эта рыба? Она с трудом проговорила: "Трифонову". Только тогда я вспомнил утреннюю историю с поимкой судака. Рыбу съели с Жентычко, хотя увидел ее Кошель. Но и ему кусочек достался. Хорошая рыба!

Написал вечером письмо домой. Мне что-то давно нет писем. Дела на фронте поганые. Немец опять бьет по порту, а ночью опять бомбежка, большинство бомб, похоже, зажигательные, т.к. много пожаров.

14 октября. Вторник.

После завтрака в кубрик пришел комендант. Кто-то скомандовал "Смирно!" Вытянулись около своих коек. Гадаем: что сегодня смотреть у нас будут? Оказывается - винтовки. Дошла очередь и до них. Взял чью-то винтовку, посмотрел в ствол, потолкал патроны пальцем в магазин, закрыл затвор, нажал на спусковой крючек и... выстрел! Не очень громкий, и я подумал, что капсуль от разряженного патрона. Но почему комендант побледнел и почему в подволоке дырка? И хорошо, что в подволоке. Комендант немного поругался за то, что оставляем винтовки заряженными. Я вспомнил, что сегодня ночью, сменившись с вахты, не разрядил свою винтовку. Но оказалось, что и вторая винтовка (не моя) тоже оказалась заряженной. Через 4 или 8 часов мы ходим на вахту, меняем друг друга на постах самостоятельно и никто до сих пор не требовал от нас разряжать винтовки, сменяясь с поста. Ну и комендант, наверное, давно не держал в руках винтовку.

Моя вахта с 8 до 12. Оказывается, с 10 до 11 будет учебная химическая тревога. Пришлось час стоять в противогазе. Не очень приятно, но терпимо. Вот бегать в нем тяжеловато.

Из носового кубрика от машинистов кто-то притащил в наш кубрик патефон Кузьмина. Он может играть, если все время подкручивать ручку. Наверное, пружина очень слабая или короткая. Пластинки большей частью дрянь. Но штук восемь приличных, и их приятно послушать - веселые и лирические песни. Настроение и так часто бывает поганое из-за нерадостных вестей с фронта, и такие пластинки хорошо успокаивают. Из-за патефона я даже оставил в покое гармонь Баулина, которую насилую уже недели две. Ратман принес из штаба отряда библиотеку. Посмотрел я - черт возьми! Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин. Больше ничего! Ну что же, придется это читать на сон грядущий.

Днем пришел Ломко с газетами. Вести с фронтов нерадостные. Но для Толи радость - он получил два письма от своей Таисии. И под впечатлением писем сел писать ответ. Я занялся патефоном, подбирая пластинки под хорошее настроение. В кубрике тихо, спокойно, уютно. Все время бы так продолжалось!

В 20 часов Ломко и Жентычко пошли на вахту, Кошель - к бабам на стенку. Мы с Емельяновым и Афанковым легли спать. Нам с Афанковым на вахту с 0 до 4. Около 22-х часов сквозь сон слышу голос старшины: "Ломко, Кошель и Баулин собирайте монатки и к 22-м быть готовыми". Мелькнула мысль: "Списывают!"

Я еще нахожусь под впечатлением прерванного сна. В голову лезет мысль, что надо сказать Ломко, чтобы писал мне. То же надо сказать Кошелю. Но все мысли, как в тумане. Наконец я очухался. Черт возьми! Наших списывают! Я прислушался к разговору в кубрике. Наших направляют в штаб Отряда, а куда дальше - никто не знает. Баулин говорит, что он давно это ожидал, но не думал, что это случится так скоро. Он утверждает, что их направят на фронт. Я спорю, что направят на какую-нибудь "коробку", и привожу какие-то ясные для меня доводы. Но, может, и ошибаюсь. Ломко пытается шутить. Говорит, что хорошо сделал, что не отправил письмо Таисии. Кошель совсем расстроился. Я чувствую, что так мне жаль расставаться! Особенно мне жалко Ломко. Как-никак 3 месяца жили в одном кубрике, изучили друг друга до мелочей. Кто думал, что нам придется так расставаться? Мы думали, что если пойдем на фронт, то все вместе, а тут на вот! Из носового кубрика взяли Иванова, Басаргина, Майорова и Силантьева.

В 22.15 наши пошли. Ломко попрощался со мной с какой-то виноватой улыбкой, будто в чем-то был виновен. Обещал писать. Я решил, что буду вместо него ходить на почту, и если получу письмо от Таисии, напишу ей, что ее Анатолия взяли на фронт. Не знаю, как она относится к нему, но он ее любит и без ума от нее. Она так же, как и он, без родителей, которые, наверное, под немцами. Ох, уж эта война и наша жизнь военная! Действительно: "Нынче здесь, а завтра там". Черт возьми, сегодня их взяли, а завтра нас заберут. Невольно лезут в голову строчки: "Не хочется думать о смерти, поверь мне, в 16 мальчишеских лет".

Расстались и два друга - Жентычко и Кошель. Почти земляки. Все три года служили вместе с первого дня. Жентычко рассказывал, что их был целый взвод, который держался вместе 3 года, но потом постепенно стал разбиваться и весь распался. Кто погиб на фронте, кто утонул, уходя из Таллина.

Я с трудом уснул. В 24.00 сменил Жентычко. Старшина, который сопровождал наших ребят в Отряд, сказал, что там собрали человек 40 с ледоколов и направили в экипаж, ну а оттуда известно куда. Неужели у нас нет людей на фронте, если с кораблей забирают последних. Это же стакан воды, вылитый в океан. Неужели нельзя было не брать с нашего отряда? В наш отряд входят "Ермак", мы, "Молотов", "Октябрь" и несколько транспортов. Не знаю, какие команды у них, но у настолько 18 военнослужащих (без командиров), из них 11 машинистов и котельных машинистов, два радиста, четыре строевых и один сигнальщик. Теперь вахту придется стоять по одному.

Всю вахту думал о случившемся для нас несчастье.

Всю ночь немец бил по порту из разных орудий, а потом перенес огонь по заводу им. Кирова. В направлении Стрельны слышны разрывы мин и пулеметные очереди. Налетов не было, так как небо заволокло тучами и стоял туман. А кругом все бело, и снег все еще идет.

15 октября. Среда.

Ох, паршивое настроение. А тут еще опять химическая тревога с 9 до 11. Я отвинтил шланг противогаза от коробки и большую часть тревоги сидел за столом в кубрике и писал дневник. Жентычко крутил патефон. Я хотел вместо Ломко ходить за газетами, но пришлось уступить Фалкову, т.к. у него в городе родные. Чувствую, что сегодня ни к какому чтению, ни к каким занятиям я не способен. Не знаю, долго ли будет продолжаться эта моя депрессия. Решил чаще писать домой. Чувствую, что не могу обойтись без друга, с которым мог бы поделиться мыслями. Подходят для этого только Емельянов и Жентычко, но и то не совсем. Теперь и ночью, очевидно, будем стоять вахту по одному.

После обеда в кубрик зашел комендант. "Почему не занимаетесь?" Велел мне заниматься по винтовке (будь она проклята) со "стариками". На вахте три раза ко мне придрался. Пугает экипажем. Ночь прошла спокойно.

16 октября. Четверг.

Все письма для Кошеля отдал Жентычко, а карточки - Афанкову. Сегодня спросил у одного краснофлотца в пехотинской форме из экипажа: не видел ли он вчера человек сорок, списанных с судов. Говорит, что видел человек 35 с судов. Куда их отправят, он не знает. Говорит, что сейчас там таких переобмундировывают, оставляют в сапогах, ватных брюках, ватниках, дают полушубок, шапку, револьверы, ножи, ножницы, еще кое-что и на самолет, в тыл немцам. Человек по 10-20 в партизаны. Говорят, что жизнь у них там хорошая. По крайней мере, сыты и вооружены. Остальное оружие добывают у немцев. "Экипажники" - даже завидую им. Только зимой там будет похуже: снег, следы видны.

Немец опять бьет вовсю из орудий по порту. Бомбит с 19 часов и до утра (с перерывами). В городе большие пожары. Говорят, что Народный дом и Американские горы все разрушены.

Моя вахта теперь с 4 до 8 и с 16 до 20. Написал письмо домой и Жене.

17 октября. Пятница.

Утром немец открыл сильный огонь. Снаряды рвутся впереди нас на Неве и в порту как раз там, где стоит "Максим Горький". В корабли попаданий не было. Некоторые снаряды почему-то не рвались. Машины у нас стоят в суточной готовности. Производим текущий ремонт своими силами и средствами, значит, будем питаться 3 раза в сутки.

Часов в 17 снова сильный обстрел. Теперь снаряды рвутся у нас по корме. Часов в 18 приказали сняться и уходить - куда не знаем. В 17.30 подошли два буксира и потащили нас вниз по каналу. Мы надеялись, что к заводу, но встали в канале у 23-го причала, недалеко от места прежней стоянки. Тут, как я помню, все время ложатся снаряды. В складах на стенке нет ни одного целого стекла, а у одного в стене здоровая брешь. Емельянов принес для Ломко письмо от Таисии. Я решил написать ей и отправить завтра.

18 октября. Суббота.

Узнал печальную весть: деньги послать домой нельзя. Посылку тоже ждать нечего. Только, может быть, ребята брешут? Письмо Таисии написал.

Вчера "старики" и я принимали торжественную присягу. Вот теперь я полноправный краснофлотец.

Сегодня утром на вахте здорово мерз нос и было холодно. Ветер с правого борта, спрятаться некуда.

21 октября. Вторник.

Предыдущие два дня прошли спокойно. Погода дрянная, немцы не летают. Сегодня вечером на судне появился какой-то новый человек. На рукавах формы никаких нашивок нет. Затем к нам пришло все начальство Отряда, какой-то инженер, старший лейтенант и даже командир Отряда. Очевидно, по поводу дальнейшего нашего вооружения. Эти посещения начались еще в сентябре, и мы к ним привыкли. Но чувствую, что скоро должны встать к заводу.

Приходил краснофлотец с 507-го ("Отто Шмидт"), доложил коменданту, что по приказанию штаба Отряда с 507-го списаны к нам три комендора с двумя пушками и снарядами. Сегодня же принимаем и то, и другое, и третье.

Трое новых краснофлотцев-комендоров это: Попов Саша, Панов Николай и Суворов Василий. Первые двое служат по второму году, Суворов - с июня 41-го. Попов - невысокого роста, худенький, разговаривает быстро-быстро, чуть картавя. Панов - роста чуть выше среднего, поплотнее, доброе лицо и улыбка, неторопливые движения, на голове русый ежик. От него веет спокойствием и уверенностью. Суворов - широкий в кости, среднего роста, больше молчаливый, спокойный и неторопливый, но узковатые глаза с хитринкой.

Стоим всё на 23-ем причале. 20-го ездил со старшиной за водкой, валенками и полушубками в порт. Потом на Смоленку за спиртом, но не достали. Уехали в 8.30, а вернулись в 16, поэтому поспать не удалось и здорово проголодался. Водки дали на 2 дня, хотя выписывали на пять. И то ладно.

22 октября. Среда.

В пушках разочаровался. Много хуже нашей: без полуавтоматики и чертовски большой мертвый ход. Они, оказывается, были где-то в учебном отряде. Одна 1934-го, другая 1935 года выпуска. Погрузили снаряды в трюм. Всего 53 ящика, в том числе 20 с фугасными и 33 с осколочно-трассирующими. Трасса только белая. В одном ящике только 5 снарядов. Все снаряды в железных коробках. Через мои руки прошли все 53 коробки. Вышел из трюма и чувствую адскую боль в пояснице, которая меня не слушается. Хожу, как пьяный, водит из стороны в сторону и совладать с собой не могу. Одну пушку установили на правом борту симметрично моей. Зато ствол внутри у этих пушек, как зеркало. Я спросил у прибывших комендоров: кто у них управлял огнем и по каким приборам? Сказали, что лейтенант по таблице, а дистанцию определяли на глаз и трубку никогда не устанавливали. Одним словом, не лучше, чем у нас. В таблице я ни черта не понимаю. Новые комендоры разместились в нашем кубрике на освободившихся койках Ломко, Кошеля и Баулина.

Сегодня получил письмо и книги из дома. Пишет мама. Бабушка (ее мать) умерла 25-го сентября. Ей было 82 года. Похоронили на Ваганьковском кладбище. Она жила в нашей семье примерно с 1924 по 1935 год и фактически нянчила нас с Алексеем. Мать просит прислать справку, что я служу в действующем флоте, т.к. печка развалилась, крыша как решето и нужна помощь сельсовета. Женя Зверев ушел из своей специализированной художественной школы, которую эвакуировали куда-то в Среднюю Азию, добровольцем в армию и сейчас где-то учится на командира минометно-пулеметного взвода. К сожалению, своим ничем не могу помочь. Перед ночной вахтой хватанул свои 150 грамм, закусил и вроде бы ничего, на посту показалось теплее. И язык развязался, не особенно, но и достаточно. Долго трепался с девушкой-милиционером, и вахта прошла незаметно.

Оказывается, у нас новый политрук. Он из мобилизованных, 1900 года рождения. В торговом флоте с 1934 года. Вообще биография заслуживает уважения, не то, что у Зуева. В общем "парень" ничего! Ни Комсомольске-партийном собрании сообщил нам по секрету, что ни сегодня-завтра вся эстонская команда увольняется, списывается с судна. Вместо нее завтра же будут подбирать военную команду из военнообязанных. Наша задача - следить, чтобы ничего лишнего не было унесено, чтобы не было никаких подлостей и провокаций. Все это мы должны держать в строгом секрете и быть готовыми ко всему.

Написан вчера письмо домой и сегодня еще домой и Жене. Отослал Таисии ее письмо Анатолию. Политрук обещал, если это возможно, забрать наших ребят из экипажа.

23 октября. Четверг.

До обеда установили второе орудие. Тоже на правом борту за краном, на таком же расстоянии от него, как и первое орудие. Новые комендоры почистили свои пушки, я - свою, сколько успел до 16-ти, т.к. с 16-ти на вахту. К сожалению, милиционеры сюда не доходят. Рядом на стенке гора железного лома. Большинство - гильзы от 45- и 76-мм орудий, несколько десятков стаканов от зарядов 130 мм. Наверное, брак.

24 октября. Пятница.

С 8 до 11.30 бункеровались - загружали свои угольные ямы углем с баржи. Работали и мы, и эстонская команда вперемежку, как и прежде. После обеда снова угольная погрузка. В 15.30 баржу разгрузили полностью. Наверное, тонн 400 приняли. С 16.00 снова моя вахта.

25 октября. Суббота.

В двенадцатом часу всех нас вызвали к коменданту в каюту. Там уже были начальник штаба Отряда, комиссар, политруки и еще какие-то лица в командирской форме. Комендант представил двоих: командир судна Филимонов и командир БЧ-5 Мусти. Оба - командиры запаса. Они у нас с 23-го. Затем комендант объявил, что сегодня, вернее, сейчас вся эстонская команда уйдет с корабля. Нам необходимо следить, чтобы они ничего не подкинули и ничего не взяли неположенного. Распределили всех на посты внутри корабля. Мой пост в носовом отсеке. Жентычко в коридоре по правому борту, Емельянов - по левому. Остальные - кто на палубе, кто еще где. Пришел на свой пост. Смотрю, эстонцы все возбуждены, все бегают почему-то в баню, хотя никаких стирок еще не было.

У меня ничего не случилось, у остальных, кажется, тоже все прошло спокойно. Всю команду посадили на буксир, и он ушел к Неве, но куда - не знаю. Не смогли отправить троих - отсутствовали с утра радист Миллер, Влекте и еще один матрос. Один из них в больнице, один в штабе.

На судне уже 6-7 новых лиц в штатском: матросы, механики, капитан. С оставшимися нашими всего человек 12. Стали мы осматривать освободившиеся кубрики. Грязи хватает. Валяются брошеные ненужные вещи, старая одежда, белье, книжки, старые газеты на эстонском. Я взял себе хорошую наволочку, пару новых эстонских хромовых ботинок, которые оказались немного велики, географические карты, линейку, колоду игральных карт и еще какую-то мелочь.

Мы уже облюбовали себе кубрик ближе к носу, за угольной ямой. Кубрик больше нашего, но всего на 6 коек. Но комендант не разрешил нам переезжать в него. Кочегары уже перебрались в кубрик около кладовой. Хороший уютный кубрик. До сих пор мне да и остальным нашим ребятам не приходилось бывать в кубриках у эстонской команды. Сейчас, даже в растерзанном виде, они были более приличные, чем наши, и большей площади на то же число мест, и уютнее.

Вечером прибыли трое отсутствовавших днем эстонцев, и Емельянову было поручено проводить их в экипаж. Говорит, что видел там остальных наших моряков. Всех их уже переодели в нашу флотскую форму. Со мной на вахте стоит матрос с "Молотова". Сказал мне, что прибывший к нам новый военком был старшим политруком на "Ермаке". Он из запаса, очень хороший мужик. Фамилия его Гашук.

26 октября. Воскресенье.

Вчера прибыли человек 15: кочегаров, машинистов, электриков. Почти все старшины, в мичманках. Среди них наш Силантьев. Я спросил у него, где остальные наши ребята? Он сказал, что Кошель, Ломко, Иванов, Басаргин 24-го отправлены на фронт, Баулин - в экипаж, Майоров в госпитале.

Прибыли также два помощника командира корабля (старпом Жирнов и помощник Кручинин) и трое командиров в БЧ-5. Все из запаса, работали на судах Балтийского пароходства.

Пока я стоял на вахте, наши начали перебираться в соседний кубрик по правому борту тоже на 6 коек, такой же маленький, но более уютный. Как раз под новой пушкой, что за краном. Мне досталась верхняя койка у двери, параллельная борту у коридорной переборки. Не очень удобное место. Если я открываю свой рундук, дверь в кубрик нельзя открыть. Зато шкафчик достался просторный. Сегодня ночью пришел 515. Нос у него здорово разбит. Оказалось, на него у Ораниенбаума наскочил 560-ый.

27 октября. Понедельник.

Ох, и едят же новые ребята! Сегодня обеда не хватило четверым. Народ какой-то ворчливый. Все указывают на беспорядки на судне.

Сегодня ночью немец выпустил примерно 15 снарядов по городу, свист которых был ясно слышен. Наш бронепоезд частенько бьет с порта, часто меняя позиции, благо железнодорожных путей и веток в порту предостаточно.

28 октября. Вторник.

На судне все же оставались две девушки-эстонки, которым предложили остаться работать по специальности вольнонаемными - буфетчицами в кают-компании. Вначале они согласились, но потом отказались, и уже вчера к нам зачислили двух женщин буфетчиц для кают-компании - Артамонову и Бек-Булатову, старшего кока с интересной фамилией Идесс и старшую машинистку Борисенко. И вот сегодня в 13.30 меня, Жентычко и еще двоих выделили помочь нашим эстонкам нести их вещи. Ну и барахла у них! Едва дотащили вшестером до трамвайной остановки. На трамвае доехали до Невского, а там опять пешком до Мойки. Я едва допер свой узел. Хлястик у шинели оторвал. Их поместили в какую-то школу, где уже много народу.

Девчата суют в руки десятки, благодарят. Все же повезло нам - 30 рублей. Зашли в парикмахерскую, постриглись и пошли по магазинам.

Я купил "Астрономию". Увольнительная у нас до 18.00. Ждем на Садовой, рядом с Невским, 14-го трамвая в сторону порта. А его долго нет. Читаем газету, что на стене дома. Сбоку незамеченным подходит мл. лейтенант с войск ВОСО. "Почему не приветствуете?" "Не видели, т.к. читали газету". Подзывает проходящий патруль и говорит, что за нарушение приказа № 175 отвести нас в комендатуру. Спрашивает у Жентычко: "Вы приказ № 175 знаете?" "Знаем, а как же. Нам по нему пару гарного биля выдали". "Нет, говорит, приказ № 175 о приветствиях".

Короче, направились мы с патрулем в комендатуру. Это не так далеко. Кроем вовсю салагу-лейтенантика. Старший патруля - лейтенант говорил ему, что не надо ничего делать, ограничился замечанием и достаточно. Но тот уперся: "В комендантскую!" Комендантская в какой-то школе. Там человек 6 курсантов. Тоже за нарушение приказа № 175. Поругались, отметили нам в увольнительной задержание и отпустили. Идем опять к остановке. Навстречу старший лейтенант: "Почему не приветствуете?" А мы злые, специально не приветствуем, но видим, что этот совсем другой человек. "Опять в комендантскую?" спрашиваем. "А вы, что, от туда?" "Ну, да", - и показываем печать на увольнительной. "Ну, валяйте!"

Подъезжаем к порту уже в темноте. Решили ехать до кольца, от тех ворот к нам ближе. Трамвай ползет со скоростью километра 3 в час, не больше. Я наконец соскочил и пошел пешком. Получилось в два раза быстрее. Ребята сделали то же самое. Подошли к воротам, но милиционерша не пускает. Оказывается, военных вообще в эти ворота не пускают. Просили по-хорошему, ругались - не пускают. Обругали, как следует, мильтона и снова на трамвай к главным воротам, а от них бегом на судно. Прибежали в 18.20. Панов все стоит на посту, бедняга.

Вчера выпал сухой снег и сегодня не тает. Через полчаса тревога, налет. Погода для налетов благоприятная - луна, но бомбили почему-то мало.

29 октября. Среда.

Вчера прибыли 8 машинистов, 4 котельных машиниста и строевой Ипполитов. Теперь, пожалуй, вся эстонская команда замещена.

В 14 часов нас, четверых, выделили помочь одному мичману отвести в город его вещи, которые мы загрузили в трюм еще в Таллине при его эвакуации: шкаф, пианино, стол и прочее. Кто он такой, что погрузили его личные вещи, а служебные автомашины топили в порту - не знаю. Когда мы проезжали по городу, начался обстрел центральной части города. Немец выпустил снарядов 15. Свист их был слышен довольно четко. Один из снарядов разорвался около экипажа, когда мы его уже проехали.

В 16 часов мы освободились. Увольнительная у нас у каждого отдельная. Решили быть на корабле в 18.30 и разошлись кто куда. Я сначала хотел поехать на Кондратьевский проспект к дяде, но передумал. Поехал на Невский. Встретился книжный магазин. Купил учебники немецкого языка, алгебры, физики, "Красное и черное". Чтобы посмотреть на военный город, поехал на Васильевский остров, потом обратно и в порт. Прибыл ровно в 18.30. Только спустился по трапу в жилую палубу - воздушная тревога! Выскочил наверх. На небе почти сплошные облака, прожектора не работают.

Стоял на вахте до 22-х часов, т.к. следующая вахта с 4-х.

Кажется, сегодня не бомбили.

На Гогланд за ханковцами

30 октября. Четверг.

В 1.30 нас разбудили - отдаем швартовы и идем к Масляному буяну. В 4 часа снова разбудили - швартоваться. Встали почти у самого завода, недалеко от Геологического Института.

С 6.30 я дежурю рабочим по камбузу. Ну и изголодавшийся народ - хлеб едят в неимоверных количествах. Весь день вертелся как белка в колесе. Нам скоростным методом готовят на баке крепления для двух 76-мм орудий.

31 октября. Пятница.

Разобрали динамо. Командование Отряда требует за 5 дней исправить машины и установить 76-мм орудия. Работаем весь день. На корабль наведывается много начальства. Прибыли еще 6 человек: машинисты, рулевой, штурманский электрик, командир арт. погреба (!) и хим. инструктор (!).

1 ноября. Суббота.

В 13 часов поехали со штурманом в Гидроотдел порта. Похоже, что мы куда-то собираемся идти, т.к. все нам нужное распорядились выдать. Ушли из порта в 18.30. Пошли на корабль пешком. Тревога. Пока были в порту, был обстрел, но куда-то по центру города. А сейчас по Адмиралтейству. Снаряды рвутся рядом со зданием. На нашем судне полным ходом идет бункеровка. В помощь нашим с "Ермака" дали 30 человек. Работали всю ночь...

Сегодня прибыло человек 20: машинисты, котельные машинисты, рулевые, палубные, сигнальщик и др. и временно переданы с "Ермака" 7 комендоров. Теперь у нас всего около сотни или немного больше человек. Еды, наверное, нехватка, т.к. в кают-компании питаются человек 35, большая часть "береговиков".

Слух, что завтра в 19 часов куда-то уходим. Я думаю, что кого-нибудь куда-нибудь буксировать. Льда еще нет, поэтому как ледоколу нам еще нечего делать.

Сегодня, пока были в городе, купил "Жизнь" Мопассана.

2 ноября. Воскресенье.

С утра суматоха: спешат закончить бункеровку, надо установить две 76-мм и одну 45-мм пушки. Привезли теплое белье, продовольствие на 10 дней и 120 л водки (очевидно, из расчета по 100 г на 120 человек на 10 дней), несколько тонн машинного масла, плотики спасательные из бочек и прочее. Глубинные бомбы и подрывные патроны, установленные на судне в сентябре, вытащены из машинных и котельных отделений, из трюмов и увезены. На корме установлены дымовые шашки. Часть боезапаса поднята к орудиям.

Теперь у нас 3 орудия "четвертушки" и одно (мое) - "полуавтоматика" составляют батарею. Все комендоры расписаны по орудиям. Я остался наводчиком на "своем" орудии. Мой боевой номер 2-22-3, что означает: 2-ая боевая часть, вторая смена, второй номер, третий боевой пост. Командиром орудия Николай Панов.

Два раза бегал на "Ермак" за пишущей машинкой. А то машинистка есть, а машинки с нашим шрифтом нет.

Два дня не мог закончить письма домой и Димке Рождественскому. Сегодня закончил и отослал.

В 19.00 сходни убрали, якорь выбрали, но буксир никак не может сдвинуть наш нос - загрузились так, что сели крепко на грунт. Наконец с помощью нашей носовой машины раскачались и поползли к середине Невы.

Мне в 01.00 заступать рассыльным в кают-компанию, Суворову - в штурманскую рубку. Опять покоя не будет. В 21 час вышли своим ходом в открытый Морской канал. Ход был 7-8 узлов. Пошел поспать часика три.

3 ноября. Понедельник.

В 0.30 разбудил Попов. Мы уже стоим в Кронштадте на Малом рейде. Поблизости стоят лидер "Ленинград" и эсм. "Сметливый". У каждого орудия на них по два человека. Значит, и у нас должно быть также.

В 1.50 снимаемся с якоря и идем к Гогланду. Впереди нас идет какой-то эсминец, сзади тоже вроде бы эсминец. По сторонам пока вижу только два катера. Ход 9,5 узла. Спустился на свой сегодняшний пост - в кают-компанию. Пока все тихо. Клонит ко сну. Чтобы не уснуть сидя, встаю и прохаживаюсь то по правому, то по левому коридорам перед кают-компанией. Но вот в некоторых командирских и старшинских каютах послышались голоса, которые все усиливались, зазвучал смех и явно не трезвый! Э, да там пьянствуют! Прислушался - точно, пьют. Вот уже начали "кучковаться" - перемещаться из каюты в каюту. Вот трое настойчиво стали стучать в дверь каюты, где живут трое наших вольнонаемных женщин.

С мостика спустился военком в мокрой кожанке. Увидев у меня на рукаве "рцы", спросил: "Как дежурство?" "Все пьют, товарищ военком". "Чтооо?" "А вы послушайте". В одной из кают в это время затянули пьяными голосами какую-то песню.

Военком быстро направился к этой каюте, а я деликатно перешел в коридор на другой борт.

В 3.00 вышел на палубу. Впереди эсминца уже нет. Сзади идет "Суровый", по бокам 4 торпедных катера. Погода благоприятная: то дождь, то снег. Когда подходили к Лавенсаари, начало потихоньку расцветать. В 5 часов моя смена благополучно закончилась, и до 7 часов я поспал. С 7 часов стоим в готовности № 1 у орудий, которые заряжены и поставлены на "поход". Очевидно, недавно был шторм, т.к. мертвая зыбь еще немного покачивает. С эсминца попросили прибавить ход. Ответили, что стараемся, но под парами только 4 котла и те пар плохо держат.

В 14 часов встали на рейде с восточной стороны Гогланда. Переход прошел благополучно. На рейде 4 эсминца, минзаг "Марти", 7 БТЩ, "охотники", торпедные катера, у причала стоит какой-то транспорт.

У южной оконечности острова видны два транспорта, выбросившихся на берег. Я их видел утром 29 августа с главного фарватера.

После обеда в 15 часов лег спать. Примерно в 16.30 какие-то разговоры в кубрике. Смотрю: за столом сидят четверо красноармейцев. Я сначала со сна ничего не соображаю, не обратил на них внимания и снова уснул. Но вскоре сон прошел, я сполз с койки и шутя представился. Оказалось, что они с Ханко. Сейчас их к нам пересадили с БТЩ. Через некоторое время к борту подошел еще тральщик с красноармейцами. Всего приняли человек 550 в полном боевом снаряжении. У большинства автоматы и полуавтоматические винтовки, "максимы".

К обеду нам сегодня дали по 100 г водки. Это, похоже, те, что остались от 120 литров. Оказывается, всему командованию и старшинскому составу выдали каждому всю десятидневную порцию водки, т.е. по литру. А нам, чтобы не спились, планировали ежедневно выдавать по 100 г. Вскоре два эсминца снялись с якорей и ушли в Кронштадт. В 17.30 двинулись и мы. Никакой охраны нет. Все расчеты стоят у пушек в немедленной готовности. Взошла луна. Похоже, сегодня полнолуние. На небе ни облачка. Это дрянь. Ход узлов 9-11. Северо-восточный ветер довольно холодный и развел хорошую волну. Иногда волна заливает полубак, сползает на бак и даже заливает по ствол наши орудия. Прячемся за кранами и на решетках за первой трубой. Стволы наших двух орудий на левом борту развернуты перпендикулярно борту под углом 45 °, т.е. в сторону Финского берега. Внезапно, когда у нашего орудия никого не было, т.к. все были за трубой, наше орудие рявкнуло и белая трасса снаряда пошла высоко к финскому берегу.

С мостика вопрос: "Кто приказал стрелять?" "Никто, оно само выстрелило", - отвечает Панов. "Как это само? Командир орудия на мостик!" Панов вернулся красный, но что он мог сказать в свое и наше оправдание? Никто из нас не видел, чтобы кто-то подходил к орудию. Осмотрели рукояти спуска: нет ли шнура, за который можно было дернуть спуск из какого-нибудь укрытия. Никаких даже остатков шнура не обнаружили.

4 ноября. Вторник.

Перед Красногорским рейдом около 5 утра нас нагнал минзаг "Марти" и, сбавив ход, пошел впереди нас до Кронштадта. На Малом рейде немного постояли, выясняя, что делать с нашими "пассажирами" и, получив указание, двинулись в Ленинград. Время уже седьмой час, начинает светать. Залив за Кронштадтом встретил молодым льдом, толщиной, наверное, не больше сантиметра. Впереди идет "Марти", но звон колющегося его форштевнем ледка слышен и у нас. Вид залива по сторонам фарватера - огромное чистое зеркало. Справа по борту четко чернеют высокие берега Петергофа. Видимость отличная. Удастся ли благополучно проскочить? Немцам грешно не воспользоваться такими мишенями. И точно. Вспышки орудийных выстрелов на берегу, и через 3-4 секунды столбы взрывов уродуют зеркальную поверхность льда. Звон осколков на льду - полное ощущение звона разбитого стекла.

Бьет одна четырехорудийная шестидюймовая батарея. И бьет пока по "Марти". Два залпа недолета. Вдруг с "Марти" тоже залп из четырех стотридцаток по берегу. "Марти" дает полный ход, уходит от накрывающего залпа и через несколько минут влетает в закрытую часть Морского канала. Теперь немцы переносят огонь на нас. Большой перелет, перелет ближе. Мысль: "Почему молчат форты Кронштадта? Разве там не видят, что нас расстреливают?" Еще залп. Сильный взрыв под спардеком по левому борту. Крики раненых. Наш расчет за первой трубой с левой стороны и до места взрыва снаряда сравнительно далеко - метров 30. Дымовые шашки, что у нас на юте, помочь нам не могли, т.к. ветер отнес бы дым за корму к южному берегу. Вот если бы дымозавесу поставили с "Марти", то она бы нас скрыла, но "Марти" уже входит в Ленпорт. Наконец доносится гул орудийных залпов за кормой. "Заговорили" форты Кронштадта. Наконец-то. Немцы успели дать по нам еще два залпа и замолчали.

Я поднялся на спардек посмотреть, куда попал снаряд? Он попал в левый задний угол палубы спардека, под которым находилась продовольственная кладовка для хранения хлеба. И разорвался среди буханок хлеба, превратив их в крошево. Этот хлеб значительно снизил урон от взрыва. Были ранены только двое: наш электрик старшина 2-й статьи Колк, легко, и тяжело красноармеец, - находившиеся поблизости. Осколками повреждена шлюпка на спардеке и кормовой мостик. Наиболее шустрые успели по одной-две буханки прихватить в кубрик. А наша служба снабжения на законных основаниях списала большую часть хлеба, как уничтоженную фашистским снарядом. Хлеборез же еще несколько дней ругался, натыкаясь при резке уцелевших буханок на осколки снаряда.

В 8.30 вышли из морского канала и ушли в Неву. Хотели встать у набережной около моста Лейтенанта Шмидта, рядом с "Ермаком", но снова сели на мель, на которой сидели второго числа перед выходом на Гогланд. Около часа, работая на разных режимах всеми машинами, сами сползли с мели и встали рядом с "Марти". Распрощались с нашими пассажирами. Комендоры, которые были переданы нам с "Ермака" на этот переход, вернулись к себе.

В 14 часов перешли на новое место на этой же набережной, где уже стоят "Адмирал Бутаков" и "Молотов".

До ужина занимались приборкой. Все-таки более полутысячи человек находились на судне около суток.

Сегодня боцман, осматривая спасательные шлюпки, обнаружил в одной килограмм 9 сливочного масла. То ли это входило в НЗ, то ли кто-то запрятал. Доложил об этом старпому. Тот дал распоряжение - передать в кают-компанию. Но когда об этом узнал военком Гашук, приказал передать на камбуз для всей команды. Конечно, все мы соответственно оценили это его распоряжение. Вечером объявлена благодарность машинной команде и службе снабжения за обеспечение перехода на Гогланд.

Ледовые рейсы "Минокола"

5 ноября. Среда.

Утром необычная для меня картина: во всю ширину Невы с Ладоги идет "сало" - смесь мелкого битого льда со снегом. Очевидно, вчера и позавчера вся или часть Ладоги замерзла, но тонкий ледок был разбит буксирами, таскающими через Ладогу баржи, и этот битый ледок, припорошенный снегом, втянуло у Шлиссельбурга в Неву. Хотя и война и голод, но сотни людей стоят на набережных и на мостах и смотрят на это явление.

После завтрака объявлено, что будет генеральная покраска судна. Ведь зимой на фоне белого льда и снега мы будем выглядеть отличной мишенью и для немецких артиллеристов и для летчиков - черный корпус и трубы, и желтые надстройки. Теперь и корпус, и надстройки, и трубы будут белые.

Боцманская команда, в основном, руководит и организует покраску, а самой покраской занимаются БЧ-2 и БЧ-5. Для покраски бортов спущены за борт по три "люльки" с каждого борта - доски длиной метра 1,5 и шириной сантиметров 20, привязанные за края двумя веревками, которые крепятся к планширю. "Маляр" сидит на доске, привязанный для страховки за пояс фалом, который тоже привязан за планширь. Рядом на доске стоит банка с краской, которая за ручку для страховки тоже привязана шкертом к планширю. По мере завершения покраски части борта, который можно достать, стоя или сидя на доске, по просьбе красящего желательно двое на палубе стравливают сначала поясной фал, затем одновременно две веревки от доски и затем до уровня доски шкерт от банки с краской.

Мне досталась покраска правого борта от форштевня до трети длины корпуса. Поскольку мы стояли носом вверх по течению, правый борт смотрел на Неву, но любоваться ею было некогда - работа предстояла большая. Для начала наш боцман Ильин, пришедший на судно перед походом на Гогланд, наглядно на желтой стене надстройки белой краской показал, как надо красить: сначала кистью делают ряд сплошных вертикальных мазков в квадрате примерно 30 на 30 см, а затем по этому закрашенному квадрату наносят горизонтальные мазки, стараясь, чтобы весь квадрат был закрашен краской ровно, без затеков и чтобы, конечно, старая краска не проглядывала.

Я попросил спустить меня от границы моего участка, чтобы, двигаясь к носу, точно знать: сколько еще осталось. Пока готовились к покраске, прошло часа два, так что за борт нас спустили только часов в 10. Первый участок покрашенного борта был примерно 1,5 на 1,5 метра. Сидя, можно красить борт выше своих коленок, иначе коленки будут в краске, а на борту отпечатки колен. Спустили еще примерно на 1,8 м. Думал до обеда успеть покрасить одну вертикальную полосу. Вдруг сливающийся гул разрывов нескольких снарядов и водяные столбы разрывов в Неве на уровне Масляного буяна - Горного института. От нас далековато, около километра. Снаряды второго залпа легли опять все в воду, примерно там же.

Кого же немцы в Неве заприметили? Смотрю: от завода на левом берегу Невы к Масляному буяну, т.е. к правому берегу, небольшой буксир тащит солидный плавучий кран. Приспичило же ему перетаскивать во время арт. налета! От нас такое впечатление, что буксир тащит кран в зону разрывов снарядов. Теперь гул залпов мы четко слышим, но только спустя 5-6 секунд после разрывов снарядов. Поэтому их разрывы всегда неожиданны, но место разрывов ожидаемо - опять в Неве. Вдруг сильный взрыв на платформе крана. Облако черного дыма, в воздух летят какие-то щепки, осколки. Стрела крана стремительно наклоняется к воде вниз по течению, платформа крана, показав нам свое черное днище, быстро, вслед за стрелой, уходит под воду.

Буксирчик растерянно покрутился немного на месте гибели крана, но, по-видимому, никого из воды не выловил и, как проштрафившийся школьник, поплелся в одиночестве к Масляному буяну.

Создалось впечатление, что немцы охотились именно за этим несчастным краном, т.к., утопив его, перенесли огонь выше по Неве, и теперь снаряды стали рваться около моста Лейтенанта Шмидта и от нас метрах в 50-100. Их осколки посвистывают где-то совсем рядом, несколько стукнуло в борт. За бортом на этой "люльке" мне стало совсем неуютно. Почему-то беспокоила мысль не о возможности быть раненным, а о попадании осколков в веревки, удерживающие мою "люльку", и возможности оказаться в ледяной воде. На всякий случай я крепко ухватился за свой фал и попробовал на нем повиснуть. Фал выдержал, но взобраться по нему на палубу, будучи в ватнике и ватных брюках - не получилось.

Посмотрел на "маляров", что красили правый борт, ни одного нет. Их "люльки" были опущены только метра на полтора, и они смогли сами подняться на борт. Вот паразиты, забыли про меня. Или от осколков спрятались на левом борту, а может, и обедать спустились. Кричу, дергаю за фал. Никого. А снаряды все рвутся, но, слава богу, к нашему берегу не приближаются. Два или три снаряда разорвались на мосту. Вдруг с палубы голос боцмана Ильина: "А ты чего не поднимаешься?" "А как? Кричу, кричу, никто не подходит". "А кто тебя спускал? Сейчас я им врежу!" Через несколько минут, сопровождаемые боцманским матом, прибежали мои помощнички, и подняли меня с "люлькой". Конечно, они, увидев других двух "маляров", решили, что и я сам поднялся, и пошли обедать в свой кубрик.

Пока обедали, обстрел прекратился, и мы продолжили покраску. К концу дня стало ясно, что три человека смогут покрасить один борт не раньше, чем дня через два, а срок - завтра. Пришлось готовить еще шесть "люлек" и спускать за борт еще шестерых "маляров".

6 ноября. Четверг.

Весь день покраска. Спасибо немцам - не мешали нам окончить покраску. Теперь со стороны мы, наверное, будем выглядеть, как белый призрак. Заболел и ушел с судна наш капитан Филимонов, который был всего две недели.

7 ноября. Пятница.

24-ая годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции. Вместо Филимонова временно в командование судном вступил помощник командира "Ермака" капитан-лейтенант Ветров А. И. Непонятно, как они будут делить функции с Линичем? Вроде бы, как коменданту, Линичу теперь и делать нечего. А почему не его назначили командиром - не знаю. Может быть, из-за длительного отсутствия опыта и практики командования кораблем. Торжественное построение на верхней палубе Всего личного состава. Командир корабля и военком поздравили всех с Праздником и пожелали каждому приложить все силы для скорейшей Победы над немецким фашизмом.

С 10 до 12 часов - коллективный просмотр кинофильма на "Молотове", посвященный юбилею, но название фильма не припомню.

В 19 часов отдали швартовы, развернулись и не спеша пошли в Кронштадт. К 20.30 дошли до Угольной гавани, почему-то развернулись и пошли обратно. Дошли до Балтийского завода и стали разгонять лед Против него. Оказывается, куда-то выводят эсминцы. Мороз ощутимый, небо ясное, луна пошла на убыль, но еще хорошо светит. Пользуясь хорошей погодой, немцы "поздравляют" нас с праздником - налет за налетом, небо в прожекторах и в разрывах, в разных районах города сильные разрывы бомб и пожары. В 23 часа подошли к борту "Ермака" и пришвартовались к нему. С 23-х до часа моя вахта у трапа между нами и "Ермаком". Ночью усилился северный ветер и мороз около 15 градусов.

8 ноября. Суббота.

Только собрался передать вахту, команда: "Убрать трап, отдать носовой, отдать кормовой!" Опять идем в Кронштадт. На сей раз дошли без единого выстрела со стороны немцев. Наверное, в честь нашего праздника. Простояли у пушек всю ночь. Ночью все небо затянуло тучами, но снега не было. Лед на заливе еще тонкий, человека не выдержит, и звук при его раздавливании форштевнем тихий, так что немцы не могли его слышать. Может быть, после покраски и нас они не видели. Но дым из труб - его не замаскируешь.

В 5 часов встали на Малом рейде и стояли весь день на якоре. Выспались. В 15.30 вышли к Толбухину маяку, но не дошли, т.к. лед кончился раньше. Развернулись и, расширяя фарватер во льду, вернулись в Кронштадт к 17 часам. В 17.30 с караваном транспортов вышли в Ленинград. Это первый наш караван. Говорят, что теперь из запасов Кронштадта доставляют в Ленинград топливо и продовольствие. В 22 часа пришли благополучно в Ленинград к Железной стенке и через полчаса вышли обратно в Кронштадт, приведя транспорт 507 и буксиры с баржами.

9 ноября. Воскресенье.

В 2.30. перешли на Большой рейд и встали на якорь, в ожидании сбора всего каравана. Теперь, похоже, нам работать придется круглые сутки: днем колоть лед в Неве, на выходе в залив, а ночью проводить караваны судов - из Кронштадта нагруженные, обратно - порожние. И оба конца надо успеть сделать за одну ночь.

Оптимальный вариант: выйти из Ленинграда часов в 22-23.00, привести караван в Кронштадт в час-два ночи. К этому времени суда за день и вечер грузятся в Кронштадте и к двум-трем часам выводятся на Большой рейд и в установленном порядке снимаются с якорей и следуют за нами в Ленинград. За утро и весь день они разгружаются и к 21 часу собираются внизу Невы для следования в Кронштадт. Конечно, кому-то для погрузки и разгрузки потребуется двое или трое суток, но время выхода караванов должно быть оптимальным для безопасного перехода.

Сегодня караван собирался что-то долго, и с мостика нередко сыпались крепкие выражения и запросы оперативному дежурному о разрешении выходить. Но ответ категоричный: "Не разрешаю. Ждать команды". И непонятно для чего мы всю ночь торчали у орудий. Вышли из Кронштадта только в 6.30. Как и следовало ожидать, уже через полчаса, на траверзе Петергофа немцы нас обнаружили и открыли огонь. Наверное, они еще не очень пристрелялись по фарватеру в ночное время, т.к. разброс снарядов был значительный. А может, это из-за того, что так рано их основной корректировщик - "колбаса" еще не поднималась. Минут через 20 открыли огонь наши форты, и немцы замолкли. В огражденную часть канала входили, когда уже совсем рассвело. Довели караван до Невы, откуда его растащат по соответствующим причалам, а сами в 9.00 встали к борту "Ермака". Позавтракали и спать.

В 13 часов вышли обкалывать "И. Сталина", вмерзшего в лед выше Зимнего дворца, и перетаскивать его пониже в Неву. В 17 часов встали снова к "Ермаку", но буквально через 15 минут команда: "Обколоть лед вокруг эсминцев и тральщиков, что стоят на Неве". Обкололи и встали на якорь теперь уже посредине Невы, готовые к выполнению новых заданий.

Оказывается, со вчерашнего дня продовольственная норма нам немного снижена: хлеб с 800 до 600 г, мяса на 25 г меньше, ну и примерно по столько же снизили количество круп, масла, сахара. После ужина дежурный по кораблю с нач. снабжения обходили кубрики и интересовались: стоит ли выдавать каждому причитающуюся ему норму хлеба, масла, сахара или оставить, как было? Большинство за то, чтобы оставить, как было - на каждый кубрик (бачок) выдавалось в одном весе масло, сахар, хлеб по числу едоков. А в кубрике брали каждый приблизительно поровну: масло на два ломтика хлеба, сахар - по две-три чайные ложки на кружку чая. И до сих пор в нашем кубрике никаких конфликтов по этому поводу не было. Надеялись, что небольшое снижение норм питания будет не очень заметно для нас.

К концу дня к входу в Морской канал подтянулись суда, буксир и баржи, и в 24.00 мы повели их в Кронштадт.

10 ноября. Понедельник.

Нам повезло: вчера, часов с 11 вечера, завьюжило, и снег шел всю ночь. Немцы, похоже, нас не видели и не слышали. По идее, они должны были стараться установить расписание движения наших караванов, но пока время прохода нами районов Стрельны - Петергофа каждый раз различное, им это не сделать. Примерно в 3 ночи пришли в Кронштадт, а в 5 уже вышли с тремя транспортами обратно. На этот раз прошли благополучно и в 8 утра встали около "Ермака". До обеда вся ночная вахта отдыхала.

Морозы стоят уже градусов под двадцать, и лед на заливе быстро набирает толщину. На вид не менее 10 см. Поговаривают, что немцы могут попытаться пересечь залив из района Лигово на Сестрорецк и ударить в тыл нашим, стоящим против финнов. Не исключают и попытки немцев атаковать по льду и захватить суда каравана. Поэтому мы получили сухопутный на колесах "максим" с несколькими коробками снаряженных лент и штук 20 винтовок с патронами. Теперь на время переходов в Кронштадт и обратно "максим" будут выкатывать на полубак, а все из БЧ-2, кто на переходе должен быть на палубе, должны быть с винтовками.

К 19 часам перешли к 23-му причалу и до глубокой ночи ждали, когда соберется караван. Говорят, что ночью 8-го, когда мы с караваном ушли в Кронштадт, немцы сбрасывали на парашютах морские магнитные мины с часовым механизмом, которые при взрывах вызывают большие разрушения.

Нашим командирам тоже достается - на время перехода обязательно кто-нибудь из штаба Отряда на мостике, и наши Линич и Гашук с него ни шагу.

11 ноября. Вторник.

Всю ночь снова метет. Хорошо. Караван собирался очень медленно. На мостике все изнервничались, а нам мерзнуть на верхней палубе совершенно без толку осточертело. Неужели на мостике хотя бы с точностью до часу не знают, когда возможен выход? Только в 2 часа ночи двинулись в Кронштадт. Под покровом темной ночи и метели благополучно дошли к 5 часам до Малого рейда, где уже ждали корабли и суда обратного каравана, так что мы, обойдя вокруг рейда и разбив лед, в 5.30 вышли в Ленинград.

Обычно, мы, дойдя по Морскому каналу до Ленинградского порта, отходили вправо и пропускали суда каравана по оставшейся части канала в устье Невы, пересчитывая их, как утят: не отстал ли кто, не затерло ли кого льдами. А потом за последним судном заходили в Неву и шли на свое, определенное для нас место.

В 8 утра мы уже встали около "Ермака" и стояли спокойно до 16.30, а затем перешли к 23-му причалу, где и ожидали, когда соберется караван.

12 ноября. Среда.

Опять караван собрался только к двум часам. Поведем транспорты №№ 548, 529, 553, 539 и 502. Как только вышли из огражденной части канала, немецкая батарея открыла по нам огонь. Поскольку шел снежок, то корректировать огонь немцам было сложно, и снаряды ложились с большим разбросом. В 4 часа благополучно пришли в Кронштадт. Стоя на Большом рейде, пропустили все суда на Малый рейд, и сами пошли за ними. Никто не отстал. Но в обратный рейс вышли в начале шестого. Поздновато. В караване одни транспорты. Может, проскочим. Снег валит вовсю.

Хотя суда должны держать интервал в пределе визуальной видимости, но в сильный снегопад это не всегда получается, и капитаны, боясь наскочить на впереди идущее судно, держат дистанцию большую и не всегда видят впереди идущее или сзади идущее судно, стараясь только выдерживать заданную скорость. Идущий за нами транспорт держит дистанцию строго: метров 150, и лишь изредка сильные снежные заряды скрывают его от нас. Но следующего за ним транспорта совсем не видно. Часов около 8-ми, когда начало светать, мы остановились в порту и стали пропускать и считать шедшие за нами суда. Одного транспорта нет. Подождали полчаса, пока совсем рассвело, и ушли в Неву. Что с ним случилось? Скорее всего, замедлил ход, отстал и затерло льдами. Но выручать его днем на виду у немцев никак нельзя - расстреляют и утопят. И канал будет закрыт, и Ленинград - закупорен. Надо ждать ночи.

Днем поразбивали и поразгоняли льды ниже моста Лейтенанта Шмидта. Уже дня три и три ночи немцы не бомбят город - метель, но артиллерия бьет ежедневно по несколько раз. Больше по центру и по заводам. Часов в 6 вечера вошли в Морской канал и пошли на поиски потерявшегося транспорта. За нами ледокольчик "Октябрь".

Расчеты "сорокапяток" у орудий, заряженных фугасными снарядами, за спинами винтовки, расчет "максима" в полной готовности на полубаке. Метель прекратилась еще днем, но снежок идет, ухудшая видимость. Вышли из огражденного дамбами канала, десятки глаз смотрят вперед сквозь мглу и снегопад. Проложенный нами вчера ночью фарватер замерз и сужен сомкнувшимися ледяными полями. Они девственно белые от свежевыпавшего снега. Идем малым ходом, чтобы было как можно меньше дыма и шума от ломающегося льда.

Минут через 15-20 в серой мгле возник силуэт судна. Уцелел! Команда: "Расчетам орудий левого борта приготовиться к открытию огня по транспорту! Расчетам орудий правого борта и пулеметчикам приготовиться поражать живую силу на палубе и в надстройках транспорта!" Ход самый малый. Силуэт транспорта медленно нарастает и проясняется. Я навел орудие на левый борт под полубаком, откуда из иллюминаторов носовых кают могут ударить из пулеметов и автоматов по нашему мостику и по всем, кто на верхней палубе. До транспорта 100 метров, 75, 50, 25... Нервы напряжены. В любую секунду с транспорта может обрушиться на нас шквал пулеметно-автоматного огня. Успеем ли мы дать эффективный ответный огонь? Расчеты у орудий стоят во весь рост, и скосить их из 3-4-х автоматов дело 2-3-х секунд. Медленно поворачиваю ствол своего орудия влево, выбрав целью первый носовой иллюминатор, хотя он, как и остальные, закрыты. Приближаемся к левому борту транспорта своим левым бортом с тем, чтобы максимально обколоть лед у его борта. Вот наш полубак около его полубака и медленно продвигается на расстоянии метра 2-3 вдоль его борта к корме. Стволы орудий обнюхивают надстройки и мостик транспорта. На транспорте - тишина. С "Октября" на бак забрались человек 6-7 с винтовками, быстро обежали помещения и доложили: "Никого на судне нет". Теперь и мы смогли осмотреть транспорт, и то, что делалось вокруг него.