Кровавая фиеста молодого американца

Мексика. 1913 год

В своей хижине проснулся Джек. Беатрисы не было. Он одним движением поднялся, как молодой, хорошо выспавшийся человек. Толкнул дверь на улицу. Утро было ослепительно синее с золотом. Пустыня переливалась всеми красками.

Женщины в черном, с красными глиняными кувшинами на головах, гуськом тянулись к маленькой речке, а ветер играл их шалями. Кричали петухи. Блеяли козы, ожидая доения. Сотня лошадей, стуча копытами, направлялась к водопою.

Неподалеку от дома горел небольшой костер. Перед ним сидела на корточках Беатриса и пекла кукурузные лепешки. Рядом с ней стоял Лонгинос Терека, с двумя своими кавалеристами и над чем-то громко смеялся.

Джек подошел к ним.

Беатриса не обратила на него никакого внимания. Гино протянул ему горячую лепешку, улыбаясь, спросил:

— Выспался?… Хочешь опохмелиться?

— Ну уж нет! — ответил Джек, замотав головой. Гино рассмеялся, сказал:

— Панчо начинает большое наступление.

Бесконечная песчаная пустыня, кое-где покрытая кустами мескита. Она усеяна конными солдатами Вильи.

У железной дороги стоит разбитая водокачка, разрушенная станция. Рядом со станцией небольшой запасной путь — вот и весь поселок.

Сухие ветры гонят по пустыне тучи желтой пыли.

На единственном пути, проложенном посреди пустыни, стоят десять огромных поездов, исчезая за горизонтом. Поезда эти — огненные столбы — ночью, и столбы черного дыма — днем.

По обе стороны пути, под открытым небом расположились лагерем девять тысяч человек; лошадь каждого солдата привязана к кусту мескита, рядом за этим же кустом, висят единственное серапе этого солдата и тонкие ломти сушащегося мяса.

…Из пятидесяти вагонов выгружали лошадей и мулов. Покрытый потом и пылью оборванный кавалерист проскальзывал в вагон с лошадьми, в гущу мелькающих копыт, вскакивал: на спину первой попавшейся лошади и с диким гиканьем вонзал ей шпоры в бока.

Слышался громовой топот испуганных животных. Вагон начинал извергать колышущуюся массу лошадей и мулов. Они падали, быстро вскакивали на ноги и в ужасе бежали прочь, храпя и раздувая ноздри, почуяв запах пустыни. И тогда широкое кольцо зрителей-кавалеристов превращав лось в вакеро. Мелькали огромные кольца лассо, й пойманные животные в панике мчались по кругу.

Офицеры, ординарцы, генералы со своими штабами, солдаты с уздечками, разыскивающие своих коней, бежали и неслись галопом в полной неразберихе.

Вдруг появился дикий кролик, и сразу десятки солдат открыли по нему стрельбу, а когда из зарослей мескита выскочил койот, то целый отряд кавалеристов бросился вдогонку за ним, крича, стреляя, тратя даром невообразимое количество патронов.

С крыш товарных вагонов и с платформ смотрели вниз сотни солдатских жен, окруженные выводками полуголых детишек. Женщины визгливо спрашивали, ни к кому особенно не обращаясь, — не видал ли кто их мужей, какого-нибудь Хуана Монероса или Хесуса Эрнандёса.

Какой-то солдат, волоча за собой винтовку, бродил вокруг и громко кричал женщинам: — Вы не видали мою жену? Мне теперь никто не печет лепешки, я уже два дня ничего не ел!

Женщины на крышах вагонов смеялись, сочувствовали. Кто-то кинул ему несколько засохших лепешек. Их пекли здесь же на маленьких кострах, разложенных прямо на крышах вагонов.

Возле двенадцати цистерн с водой царила невообразимая толчея. Люди и лошади пробивались к маленьким кранам, из которых непрерывной струей текла вода.

Надо всем этим стояло огромное облако пыли километров семь в длину и около километра в ширину.

Десятки, сотни гитар звенели у костров на крышах вагонов, где солдаты, положив головы на колени своих жен, распевали бесконечную „Кукарачу“.

Наблюдая за всем этим, вдоль шеренги поездов шел такой же грязный, запыленный, с фотоаппаратом на шее и с тяжелым кольтом на ремне веселый и с виду очень довольный Джон Рид. Он живо отвечал на приветствия знакомых солдат, подмигивал женщинам на крышах, угощал сигаретами старух, которые благодарили его за это именем Богоматери Гваделупской… Наконец Джек остановился у небольшого красного вагона с ситцевыми занавесками на окнах.

Красный вагон внутри был разделен на две половины — кухню и спальню. Последняя была также и штабом Вильи.

Эта комнатушка была сердцем армии конституционалистов, и пятнадцать генералов, принимавших участие в военных действиях, с трудом умещались здесь.

Стены вагона были выкрашены в грязную серую краску, и к ним во множестве были приколоты фотографии прекрасных дам в живописных позах. Среди них висел и большой портрет самого генерала Вильи.

К стене были приделаны две широкие откидные полки. На одной спали Вилья и генерал Анхелес, на другой — еще один генерал и личный врач Вильи.

Солдаты, толкавшиеся здесь без дела, лениво пропустили Рида.

— Что вам нужно, дружище? — спросил его генерал Франсиско Вилья. Он сидел на краю полки в одном белье.

— Мне нужна лошадь, мой генерал!

— Черт возьми, нашему другу потребовалась лошадь! — саркастически улыбнулся Вилья, и все присутствующие рассмеялись, — Сеньор корреспондент, известно ли вам, что около тысячи солдат моей армии не имеет коней? Вот вам поезд… Зачем вам еще лошадь?

— Затем, чтобы поехать с авангардом.

— Нет, — улыбнулся Вилья. — Слишком много пуль летит навстречу авангарду, А ты еще не все написал про нас, курносый.

Разговаривая, он быстро одевался в свою „генеральскую“ форму, которая ничем не отличалась от формы присутствующих здесь солдат, и время от времени потягивал кофе прямо из жестяного кофейника.

Он вышел из вагона. Все вышли за ним.

Он постоял минуту, задумчиво глядя на длинные ряды живописно одетых всадников, вооруженных самым различным образом, но непременно с перекрещивающимися патронными лентами на груди… Затем Вилья бросил что-то адъютанту и тот, отобрав у первого попавшегося кавалериста лошадь, подвел ее к Джеку.

Джек с благодарностью взглянул на Вилью, но генерал усмехнулся и подмигнул ему.

— Садись. Пока мы едем не на войну — тут неподалеку, у моего приятеля, свадьба. Ты никогда не увидишь столько красивых девушек разом.

Ввдья вскочил на своего жеребца, и они небольшим отрядом поскакали через пустыню.

Они двигались навстречу солдатам. Те узнавали своего любимого генерала, махали ему сомбреро, кричали: „Вива Панчо!“, „Вива Вилья!“.

Он отвечал им, потом наклонился к Джеку и сказал:

— У нас есть пара дней до наступления. Ух и попляшем же мы! Ты куришь и пьешь, курносый?

— Да, — гордо ответил Джек.

— А я вот за всю жизнь ни разу не пил и не курил. Я могу проплясать без перерыва ночь, день и еще одну ночь и потом сразу пойти в бой, а тебе это ни за что не сделать, хотя ты почти в два раза моложе меня и в два раза здоровее, — он довольно рассмеялся, как ребенок и, пришпорив коня, рванулся вперед.

„Вива, Вилья!“… неслось ему навстречу и вслед.

На небольшой городок уже опустился вечер, когда туда приехали Джек и Вилья. На круглой площади был садик-сквер. Там, в беседке, духовой оркестр наигрывал вальс „Над волнами“.

Вокруг садика двигалась бесконечная процессия экипажей с местными щеголями и щеголихами, которые показывали себя всем и друг другу.

Мальчишки-чистильщики сапог зазывали клиентов.

— Надо обязательно почистить сапоги, — сказал Вилья.

Они уселись на высокие стулья, украшенные лентами и бумажными цветами, а мальчишки старательно чистили, красили, надраивали их обувь, которая вообще уже потеряла всякий цвет.

Скоро сапоги Вильи и ботинки Джека блестели гораздо лучше, чем новые.

Вилья протянул пареньку-чистильщику деньги. Тот, сверкнув глазами, гордо сказал:

— Панчо, я работаю для революции бесплатно! Вилья рассмеялся.

— Но ведь за работу каждый должен получать деньги.

Паренек задорно посмотрел на него.

— Панчо, а ты много получаешь за революцию?

Вилья снова рассмеялся и даже слегка растроганно сказал Джеку:

— Слыхал, курносый?

Танцы, или, как их называют в Мексике, баиде, происходили на окраине городка, в доме сбежавшего помещика.

Все окна и двери залы были залеплены любопытными. Человек двести толпились внутри.

Вдоль стен стояли девушки и мужчины. Среди местных красоток уже находилась и Беатриса, которая иногда с усмешкой поглядывала на Джека.

Одни мужчины были обуты в сапоги, другие — босы, но при всех револьверы и патронные ленты, а у некоторых за плечами висели винтовки.

В центре внимания всех был, конечно, Франсиско Вилья. Он танцевал посреди залы все подряд, что играли музыканты: хоту, вальс, тустеп, мазурку… Он радостно смеялся, менял партнерш.

Вконец замотанный, потный, тяжело дышащий Джек старался спрятаться от него за спинами стоящих, но Вилья с громким злорадным смехом все время находил его, вытаскивал за руку, бросал ему на грудь очередную партнершу и кричал:

— Танцуй, курносый, я тебе приказываю! Танцуй!

— Пощадите, мой генерал, я больше не могу, пощадите! — молил Джек и, спотыкаясь, делал круг, думая только об одном не очень сильно наступать даме на ноги. А Вилья выхватил из толпы Беатрису и заставил Джека танцевать с ней. Джек сделал несколько па и вдруг покорно уселся на пол.

Все захохотали, и Вилья громче всех.

— Я говорил тебе, говорил! — торжествующе кричал он. — А всего-то танцуем вторую ночь!

А Беатриса, смертельно оскорбленная тем, что Джек ее бросил, топнула ногой и гневно закричала:

— Антонио! Доминго!.. Этот гринго оскорбил, опозорил меня! Застрелите его!

Двое молодцов, чуть покачиваясь, стали пробираться к Джеку. Все замолчали, с интересом ожидая, что же будет дальше.

Лонгиноса Гереки, друга Джека, здесь не было. Молодцы шли к Джеку, лениво вращая барабаны револьверов.

Вилья погрозил им пальцем — те нехотя остановились. Снаружи послышался шум.

Расталкивая толпу у двери, в комнату вбежал кавалерист и, наклонившись к Вилье, что-то быстро стал шептать ему на ухо.

Вилья посуровел, несколько раз кивнул головой, пошел быстро к дверям. Из толпы за ним сразу двинулись несколько кавалеристов из его окружения. Вилья остановил их жестом:

— Нет, я один.

Потом, уже на самом пороге, еще раз обернулся и позвал Джека.

На улице прежде, чем сесть на своего жеребца, Вилья сказал Джеку, подмигнув:

— Тебе лучше уйти отсюда, курносый. Парни выпили, а из-за девицы любой мексиканец даже в трезвом виде черт знает что может натворить.

Он вскочил на коня и ускакал в ночь. Постояв, Джек побрел по длинной запущенной улице в город.

Проехала конка, запряженная одним мулом и набитая подвыпившими солдатами.

Пронеслись открытые коляски, в которых сидели офицеры с женщинами на коленях.

Под пыльными, голыми деревьями аламо в каждом окне торчала сеньорита, внизу, закутавшись в плед, стоял ее кабальеро.

Фонарей не было. Ночь была полна неуловимой экзотики: во мраке бренчали гитары, слышался смех, обрывки песен и тихий разговор.

Изредка из тьмы появлялись группы пешеходов или отряды всадников в высоких сомбреро и серапе, наброшенных на плечи, и тут же снова растворялись в ночи.

Видимо, происходила смена караулов.

Когда Рид вышел на площадь, он увидел автомобиль, мчавшийся из города.

Джека догнал какой-то всадник. Фары машины осветили его и всадника — молодого офицера в широкополой шляпе.

Заскрипели тормоза, автомобиль остановился, и сидевший в нем закричал:

— Стой!

— Кто говорит? — спросил всадник, поднимая своего коня на дыбы.

— Я! — из автомобиля выскочил человек, оказавшийся на свету толстяком-мексиканцем со шпагой на боку.

— Как поживаете, капитан? — спросил офицер толстяка и мгновенно соскочил с коня.

Они обнялись.

— Прекрасно! А вы? Куда едете?

— К Марии.

Капитан расхохотался.

— Не советую, — сказал он. — Я сам еду к Марии. Если застану вас там, то застрелю на месте.

— Я все-таки поеду. Я стреляю не хуже вас, сеньор.

— Но согласитесь, — сказал капитан кротко, — что нам обоим там делать нечего.

— Несомненно.

— Эй! — крикнул капитан шоферу. — Поверни машину, чтобы свет падал прямо вдоль тротуара, а мы встанем спиной друг к другу и будем расходиться, пока ты не сосчитаешь до трех… Кто из нас первый прострелит другому шляпу, тот и поедет к Марии!

Они вынули револьверы и начали быстро вращать барабаны.

— Быстрей, быстрей, — сказал капитан. — Мешать любви всегда опасно.

— Готов! — закричал всадник.

— Раз! — крикнул шофер. — Два!..

При тусклом свете фар толстяк вдруг круто повернулся, и в ночной тишине прогрохотал выстрел. Широкополая соломенная шляпа всадника, еще не успевшего встать лицом к сопернику, смешно запрыгала в десяти шагах от него.

Всадник повернулся, как ужаленный, но капитан уже садился в автомобиль.

— Я победил! — весело закричал он. — До завтра, амиго!

Автомобиль рванулся и скрылся в темноте. Всадник медленно подошел к шляпе, поднял ее и начал осматривать. Потом неторопливо подошел к своему коню, с минуту о чем-то подумал, спокойно сел в седло и уехал.

Слегка потрясенный всем случившимся, Джек сидел за столом в маленькой гостинице-харчевне и быстро строчил корреспондентский отчет.

Вдруг в коридоре послышались чьи-то нетвердые шаги и дверь тихо распахнулась. На пороге появился офицер с огромным револьвером в руке. Секунду он постоял, злобно щуря глаза, потом шагнул вперед и захлопнул дверь. Это был один из тех, кого на танцах позвала красавица Беатриса.

— Я лейтенант Антонио Монтейя… к вашим услугам, — сказал он. — Я пришел застрелить гринго.

— Садитесь, — ответил Джек насколько можно приветливее.

Проникнутый пьяной решимостью, лейтенант снял шляпу, вежливо поклонился и пододвинул к себе стул. Затем из-под полы своего мундира он достал другой револьвер и положил оба револьвера на стол.

— Хотите папиросу? — спросил Джек, протягивая ему пачку.

Офицер взял папиросу, помахал ею в знак благодарности и прикурил от лампы. Потом взял оба револьвера и прицелился в Джека. Пальцы его нажали на собачки, затем вдруг расслабились.

— Вся беда в том, — сказал офицер, опуская оружие, — что я не могу решить, каким револьвером воспользоваться.

— Извините, — сказал Джек дрожащим голосом. — Но мне кажется, они оба устарели. Этот кольт, безусловно, модель 1895 года, а что касается „смит-и-весона“, то это не больше, чем игрушка.

— Правильно, — пробормотал офицер, печально глядя на револьверы. — Извините, сеньор, раз нет другого выхода; придется обойтись этими.

Джек приготовился было вскочить, увернуться, закричать, но в это время взгляд лейтенанта упал на стол, где лежали двухдолларовые ручные часы.

— Что это? — спросил он.

— Часы! — обрадовано воскликнул Джек и стал показывать, как они надеваются.

Лейтенант смотрел на часы горящими глазами, как ребенок на какую-нибудь интересную игрушку.

— Ах, — вздохнул он, — какие они красивые!

— Они ваши, — сказал Джек, снимая часы.

Лицо офицера просветлело. С трепетным благоговением он застегнул браслет на своей руке, затем встал, уронив револьверы на пол, и бросился Джеку на шею.

— Лейтенант Антонио Монтейя ваш амиго навсегда!

Когда он вышел, Джек, в который уже раз потрясенный всем, что с ним случилось в этой стране, улегся на кровать и устало прикрыл глаза.

Утром Джек проснулся в своей гостинице-харчевне от громкой пальбы, шума и крика. С минуту он сидел на кровати, не понимая, что происходит, казалось, что стреляли по его гостинице, казалось, что кто-то сейчас ворвется… Потом он быстро оделся, схватил фотоаппарат и побежал к выходу из гостиницы.

У дверей его остановила хозяйка.

— Не ходите, мистер!.. Остановитесь! Вас убьют! — кричала она в ужасе. — Там колорадос. Они убили всех в городе! Они не тронули меня, потому что я отдала им всю выпивку!.. Мистер, мистер! — она хватала его за одежду. — У нас в городке было четыре тысячи мирных людей, пацификос… Они убили всех! Осталось несколько человек… Это звери! И самый страшный из них „Красавчик“! Будь проклята мать, которая его родила.

Джек выбежал на улицу.

Около его гостиницы никого не было, только навстречу промчались три обезумевших лошади без седоков. Седло у одной, непонятно за что зацепившись, волочилось по земле.

Джек бросился туда, где слышались выстрелы. Пока он бежал, выстрелы становились все реже и реже. Еще несколько лошадей без седоков промчались мимо пего.

Пробежав еще немного, он увидел автомобиль с убитыми солдатами, воткнувшийся в витрину небольшой лавки.

Джек вышел на площадь, где был скверик-сад.

Какие-то люди стаскивали убитых в один ряд и клали их под стену, снимая с них сапоги, одежду и все, что представляло мало-мальскую ценность.

Кроме убитых мужчин на улице валялись убитые женщины, старики.

Небольшая толпа женщин — все, что осталось от жителей городка, стояла около скверика-сада. А рядом стояли музыканты духового оркестра и тоже как-то отрешенно, автоматически исполняли вальс „Над волнами“, извлекая не очень стройные звуки из своих инструментов. А в садике, упав головой на ящик, около которого валялись щетки, лежал убитый мальчишка, день назад чистивший сапоги Панчо Вилье… Все это потрясенный Джек отметил каким-то полубессознательным взглядом, и вдруг он увидел стоящую в толпе женщин Беатрису. Она была живой фигурой среди этих отрешенных людей. С гневом и презрением она смотрела на человека, который властвовал над всем, что было вокруг. Этим человеком был восседающий на копе капитан Аредондо, командир отряда колорадос, который на рассвете ворвался в этот город и уничтожил его.

„Красавчик“ был пьян, бледные щеки его подергивались.

Увидев Джека, он даже как будто обрадовался, улыбнувшись, сказал:

— А-а, мистер Рид!.. Вот мы и встретились.

— Вы чудовище, капитан! — сказал Джек.

Капитан Аредондо рассмеялся.

— Вы думали, что мы здесь играем, мистер Рид. Вы приехали искать правду. Так вот, знайте — мы уничтожим всех, кто даст приют бандитам!

— Вы убийца! Вы хуже убийцы — вы палач, — сказал Джек.

— Все ясно, — улыбнулся, дергая щекой, капитан Аредондо. — Вы все-таки связались с этим сбродом. Вы думаете, что я не могу вас расстрелять, потому что вы американец? Я с удовольствием вас расстреляю, мистер Рид, хотя мне очень бы не хотелось потерять такого партнера по игре в покер!

Из толпы женщин раздался крик Беатрисы.

— Эй, „Красавчик“, ты можешь меня расстрелять вместе с ним, потому что я с тобой все равно не лягу! Ни одна порядочная проститутка не ляжет с тобой в кровать, дерьмо!

Капитан Аредондо снова заулыбался.

— Я с удовольствием расстреляю вас обоих! Но сначала я займусь вот этим, — он указал на трупы, уложенные вдоль длинной стены. — Они неправильно убиты. Они должны быть официально расстреляны, и сейчас я займусь этим!

Он спрыгнул с коня, что-то сказал своему подчиненному, и тот, подбежав к одному из трупов, попытался поднять его и приставить к стене. Но трупы еще не остыли до такой степени, чтобы они могли стоять. Убитый все время выскальзывал из рук и падал, и один человек не мог справиться с ним. Тогда подбежал второй. Они подняли убитого, приставили к стене, а его руки положили себе на плечи, так, как будто он обнимал своих друзей.

Капитан Аредондо еще раз что-то сказал, и несколько колорадос бросились к другим трупам и таким же образом приставили их к стене.

В страшной тишине, глядя в окровавленное лицо, полузакрытые глаза первого по порядку убитого, капитан Аредондо сказал:

— Капитан Доминго Домингес, как изменник родины и бандит, вы приговариваетесь к расстрелу! — и, приставив дуло своего маузера ко лбу трупа, он выстрелил.

Двое поддерживающих труп отпрянули от убитого, он второй раз упал на землю.

„Красавчик“ подошел к следующему трупу и снова проговорил свою формулу, и снова выстрелил ему в лицо. И этот труп тоже во второй раз упал на землю. Потом он также расстрелял еще одного, потом еще И еще…

Джек вдруг, увидел, что следующие колорадос держали труп лейтенанта Антонио Монтейя, который вчера приходил в гостиницу убивать его и которому он подарил свои часы. Теперь их на руке убитого не было, впрочем, как и верхней одежды.

Едва капитан Аредондо произнес свою формулу, как случилось чудо — лейтенант Антонио Монтейя, видимо, был не убит, а тяжело ранен — он вдруг полураскрыл веки и взглянул на „Красавчика“. Лейтенант Монтейя не мог выговорить ни одного слова. Он хотел только плюнуть своему убийце в лицо. Он напрягся изо всех своих последних сил, плюнул, но плевок не получился, слюни потекли по его подбородку.

Капитан Аредондо не выстрелил. В мертвой тишине они долго смотрели друг на друга. И лейтенант Монтейя закрыл глаза, потому что он умер.

И в это время послышались шум, крики, выстрелы совсем неподалеку от площади.

Выскочивший дозорный в панике завопил:

— Вилья!.. Вилья! — и бросился вниз по улице, ведущей из городка.

Страшная паника охватила всех колорадос капитана Аредондо. Он сам еле пробился к своему коню, вскочил на него. Через несколько секунд площадь опустела.

Ворвался Панчо Вилья со своим отрядом.

Часть отряда бросилась преследовать колорадос. Сам же Вилья осадил коня. Спешился. Как-то виновато взглянул на Джека.

Часть всадников из его окружения тоже спешились.

Вилья подошел к трупам, снял сомбреро и долго стоял молча. Все стояли молча. Наконец Вилья тяжело вздохнул и тихо сказал, глядя на убитых — на тех, с кем вчера танцевал, с кем до этого ходил в бой.

— Простите, друзья… Я немного опоздал.

Он повернулся к своим кавалеристам и отдал приказ:

— Поднять землю!

Немногие женщины, которые стояли на улице и хранили до сих пор молчание, бросились к убитым, упали на колени, начали вопить, плакать, рвать на себе волосы, и Вилья сказал еще раз:

— Поднять землю! (по-мексикански это значит — похоронить убитых).

И тут Вилья увидел труп паренька, который чистил ему сапоги.

Он подошел к нему, бережно поднял его на руки, прижал к себе, словно сына. Прикрыв глаза, помолчал, а потом сказал Джеку:

— Если бы у меня были деньги, я сделал бы ему памятник из чистого золота.

Он отнес паренька к стене, у которой солдаты начали копать ров, и бережно опустил его на землю.

В городок ворвался еще один отряд кавалеристов. Впереди всех на огромном коне мчался Чава Гонсалес. Его нога были толсто замотаны бинтами. Осадив коня, он спросил:

— Где „Красавчик“?

— Ушел, — ответили ему.

Чава длинно выругался, а затем, подняв руки к небу, взмолился:

— Пресвятая Дева Гваделупская! Помоги мне поймать его!

Вилья, не обращая на него внимания, стоял не двигаясь и только смотрел на своих убитых солдат.

Словно поняв, что ему требуется разрядка, к нему подошел капитан Гино Терека и, улыбаясь во весь свой щербатый рот, негромко сказал:

— Панчо! Говорят, есть хороший бык!

Вилья круто повернулся к нему, долго смотрел в глаза:

— Действительно, хороший?

— Да. Сам Луис Леон спиливает ему рбга.

К майору Чаве Гонсалесу, постоянно сидящему на своей лошади, ибо он не мог ступать покалеченными ногами по земле, подъехал солдат во фраке.

— Чава, они там лежат.

— Сколько?

— Сто сорок шесть.

— Поехали.

В центре импровизированной арены, плотно окруженной зрителями, сидящими на конях, пригнув к земле голову, стоит огромный бык. Франсиско Вилья, матадор Луис Леон и все желающие берут красные плащи и вступают в круг.

К Вилье быстро подходит встревоженный Джек, Он горячо говорит:

— Мой генерал, там, на окраине, майор Гонсалес собирается расстреливать пленных. Это нехорошо, мой генерал!

Вилья с грустной усмешкой посмотрел па него.

— Я никогда не расстреливаю солдат регулярной, армии. Их заставляют служить насильно… А это — колорадос. Ты видел, что они здесь натворили?… Если бедный пеон добровольно идет убивать своего брата — пеона, разве можно такого жалеть? — он отвернулся и пошел к центру арены.

Пустырь на окраине городка. Здесь, у глубокого рва, лежат ничком полтораста голых солдат-колорадос.

Майор Чава Гонсалес смотрит на них, медленно проворачивая барабан револьвера.

Он должен сейчас осуществить кару во имя клятвы, данной им своему замученному отцу: но что-то мешает ему. Тогда Чава вдруг спрыгивает с коня, и чудовищная боль в еще незаживших ногах заставляет его мучительно сморщиться… Бинты, обматывающие его ступни, начинают постепенно пропитываться кровью, а Чава, ступая вдоль строя лежащих ничком колорадос, стреляет им в затылки, с ненавистью считая:

— Триста сорок один… триста сорок два… триста сорок три…

На арене матадор Луис Леон движется с профессиональной осторожностью, а Вилья, упрямо и неуклюже, как тот же бык, ходит медленно, зато его торс и руки очень подвижны. Вилья идет прямо на разъяренное животное и, сложив плащ, дерзко, хлопает его по морде. Начинается опасная забава.

Но вот бык упирается лбом в спину Вильи, бешено толкает его перед собой по арене.

Вилья изворачивается, хватает быка за голову и, весь обливаясь потом, борется с ним, и тут человек шесть компанерос хватают быка за хвост и оттаскивают его назад, а он ревет и роет копытами землю.

Вдоль шеренги лежащих пленных колорадос шаг за шагом ступает Чава Гонсалес. Бинты на его ногах красны от крови. Видно, с каким чудовищным напряжением дается ему каждый шаг. Но он все равно нажимает на спуск револьвера и считает:

— Четыреста тридцать четыре… четыреста тридцать пять… — и вдруг, больше не выдержав, он падает на землю и, швырнув револьвер, говорит:

— Текильи!

Ему подносят бутылку. Чава только успевает сделать глоток, как снова появляется солдат во фраке и говорит:

— Чава, „Красавчик“ скрывается на асиенде у своей матери!

Отшвырнув в сторону бутылку, Чава кричит:

— Коня!

Солдаты, бережно подняв его с земли, садят в седло.

На импровизированной арене продолжается коррида. В холку быка втыкаются шпаги и даже сабли. Он ярится и ревет, бросается на всех, и снова Вилья хлещет его по морде красным плащом, и снова борется с ним, пока обливающегося кровью быка снова не оттаскивают друзья генерала.

Джек и Гино, все позабыв, наблюдают за этой игрой. Наконец, быка убивают, и Вилья довольно и весело кричит всем присутствующим:

— Можете взять его себе на ужин!

Асиенда и помещичий дом Эллен Аредондо.

В большой зале, где недавно обедал Джек в день ангела хозяйки, теперь за столом сидит важный Чава Гонсалес. Забинтованные — ноги его покоятся на кресле рядом. Здесь же сидят и его младшие братья, также с замотанными тряпьем ногами. Здесь же сидят и его кавалеристы, и пеоны сеньоры Аредондо, и слуги ее. К стенам прислонены винтовки, седла. На полу валяется и прочая амуниция кавалеристов.

А за окном, на дереве, покрытом огромными букетами красных цветов, привязанный за ноги к суку, висит капитан Анастасио Аредондо по прозвищу „Красавчик“… На хорах оркестр играет вальс „Над волнами“.

В залу ввели донью Эллен Аредондо. Потрясенная случившимся, она все равно держалась с достоинством.

Чава Гонсалес при общем молчании долго смотрел на нее и потом сказал:

— Слушай, сеньора, эти люди тебе служили всю жизнь» Сейчас ты будешь ухаживать за ними и подавать им пищут.

Эллен Аредондо с презрением посмотрела на него..

— Нет, брат, ты этого не дождешься!

Чава усмехнулся и стал крутить барабан своего револьвера.

— Тогда я застрелю тебя рядом с твоим сыном.

— Я только этого и хочу, — ответила донья Эллен. — Грязный убийца! Скотина!

— Грязный убийца твой сын. Тебя прокляли всё женищны Мексики за то, что ты родила его…

Он поднял револьвер. Наступило гробовое молчание. Даже музыканты перестали играть. Эллен Аредондо, не дрогнув, с презрением смотрела на Чаву.

— Играть! — крикнул он музыкантам, и снова полились тихие звуки вальса.

Чава весь напрягся на секунду и вдруг бросил револьвер на стол.

— У меня палец устал нажимать на спуск, — сказал он. — И потом — мы не воюем с бабами, как твой сын.

— Мои соотечественники все равно отомстят тебе, бандит, — сказала миссис Аредондо.

Чава снова усмехнулся.

— Я отпускаю тебя. Уезжай… Граница недалеко. Я даже скажу тебе пароль: «Мадеро»! Этот пароль будет действовать до восьми вечера, и пеняй на себя, если ты задержишься!..

По равнине двигалась конная армия Вильи. Бок о бок ехали шагом Джек и Лонгинос Терека. Последний, улыбаясь, говорил:

— Теперь мы с тобой компадрес и всегда будем вместе. Я повезу тебя к своим, и мой отец назовет тебя моим братом. Я покажу тебе золотые прииски испанцев, самые богатые в мире. О них никто, кроме меня, не знает. Мы вместе начнем их разрабатывать, хорошо?… Мы с тобой разбогатеем, да?

Он улыбнулся своей обаятельной улыбкой щербатого, как у ребенка, рта, и Джек, растроганный, ответил.

— Спасибо, Гино!

— Хуанито, ты образованный человек, скажи, есть за океаном страны, такие же большие, как Мексика или Америка?

— Есть, Гино.

— Я слышал, что там есть страна, в которой всегда лежит снег, как у нас в горах.

— Да, это Россия.

— А теплые страны есть?

— Конечно. Испания, например.

— Про Испанию я знаю. Ты бывал там?

— Да, я прошел ее пешком. Хочешь, я тебе расскажу о том, что однажды случилось там со мной?

— Расскажи, компадре.

Джек начал рассказывать историю, которая однажды с ним случилась в Испании в Мадриде три года тому назад.

«…В баре низкого пошиба, полным каких-то однотипных личностей и однотипных проституток разных национальностей, за стойкой сидит хорошо подвыпивший Джек со стаканом спиртного в руке. Он снисходительно оглядывает зал и вдруг видит, как в дверях появляется совершенно не похожая на всех, удивительной красоты молоденькая девушка. Она скромна и изящна. Она смущенно пробирается к стойке. Смущенно присаживается на высокий табурет рядом с Джеком и очень смущенно заказывает себе порцию совершенно безалкогольного напитка. Джек поражен, растроган, удивлен. Он сдержанно пылко и элегантно начинает ухаживать за этим неземным созданием, предлагает ей хоть чуточку выпить. Она с великим смущением соглашается пригубить из бокала и объясняет ему, что она никогда в жизни не бывала в подобного рода заведениях, что она зашла сюда потому, что у нее сегодня большое горе: умерла ее любимая тетя, единственный близкий на этом свете человек. Джек готов вместе с ней разрыдаться от горя. Она с трудом соглашается провести с ним сегодняшний вечер, чтобы только не остаться одной в этом огромном, полным чужих для нее людей, мире. Прихватив бутылку спиртного, Джек провожает ее до дома, и только от великого горя она стыдливо разрешает ему зайти к ней на минутку. Она бедна, живет в мансарде, у нее в комнате только одна девичья кровать, маленький столик и окно с видом на бурлящий большой город. Она смущенно соглашается распить с Джеком бутылку вина и забыть сегодня все на свете.

Окончательно покоренный ее красотой, чистотой и скромностью, Джек спрашивает, верит ли она в любовь с первого взгляда. Да, она верит. Тогда он начинает говорить ей, что всю жизнь мечтал встретить такую девушку и что, если она согласна выйти за него сейчас же, немедленно, замуж, он будет самым счастливым человеком не свете. Он достаточно богат и знатен, чтобы ей также принести счастье. Для начала они поселятся где-нибудь в маленькой красивой деревушке. Он будет писать стихи, а она разводить коз, и весь мир; будет завидовать их счастью.

Заплакав, юная красавица говорит, что принцев она встречала только в сказках и никогда не думала, что она встретит принца в жизни. Она соглашается стать его женой. Смущенно раздевшись, они ложатся в ее девичью постель, в которой еще не спал никогда ни один мужчина, а когда Джек увидел ее стройные ножки, неземной красоты грудь, ощутил девическое дыхание ее рта и нежность сладостных поцелуев, он понял, что ему досталось единственное сокровище в мире. Утомленный ее ласками, он уснул под колыбельную песенку, которую она спела только для него.

Утром, проснувшись, не открывая глаз, он протянул руки к своему сокровищу и ощутил… пустоту. Его милой женушки в комнате не было. Он думал, что она, конечно, побежала за продуктами, чтобы приготовить завтрак своему принцу. Когда он начал одеваться, то обнаружил, что у него всего-навсего отсутствует бумажник со всеми его деньгами. Он разыскал хозяйку, и та сказала, что она ни сном ни духом не ведает, кто эта девица, как ее зовут, и что она сняла комнату у нее всего на одну ночь.

Джек ринулся в бар, чтобы навести справки, и там бармен, старый мудрый человек, посоветовал ему заткнуться и прекратить всякие поиски. Он должен быть доволен, что так счастливо отделался, потому что он мог остаться лежать в кровати с ножом в груди…»

Склонившись к гриве коня, заливался смехом молодой капитан армии Вильи Гино Терека.

— Ой, какая хорошая история, Хуанито!.. Нет, меня бы она никогда не провела. Я знаю, как с ними обращаться! Скажи, Хуанито, а какие там есть еще страны?

— Франция.

— Не слыхал.

— Италия.

— Скажи, как много, там стран! А я про них ничего не знаю.

— Италия — прекрасная страна, — сказал Джек и глядя вдаль, на кавалеристов, задумался…