Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным

Раздел 7. Холокост и отмщение

Беларусь была центром противостояния между нацистской Германией и Советским Союзом. После немецкого вторжения в июне 1941 года ее жители (те, кто выжил) наблюдали за эскалацией насилия как со стороны Германии, так и Советского Союза. Их родина была зоной немецкой оккупации и в то же время продолжала оставаться советской республикой. Ее города стали полями сражения наступающей и отступающей армий, ее местечковые еврейские поселения были уничтожены во время Холокоста. Ее поля стали немецкими лагерями для военнопленных, в которых десятки и сотни тысяч советских солдат умирали от голода. В ее лесах советские партизаны и немецкие полицейские, а также Ваффен-СС вели беспощадную партизанскую борьбу. Вся страна была местом символического соревнования между Гитлером и Сталиным, представленного не только солдатами на передовой, партизанами в лесу и полицейскими над ямами, но еще и пропагандистами в Берлине, Москве, а также в столице республики, Минске.

Минск был центральным элементом нацистской деструктивности. Германская авиация разбомбила город 24 июня 1941 года; чтобы войти в него, солдатам Вермахта пришлось ждать, пока утихнет огонь. К концу июля немцы расстреляли тысячи образованных людей и загнали евреев в северо-западную часть города. В Минске было гетто, концлагеря, лагеря военнопленных и места экзекуций. Наконец, Минск был превращен немцами в своего рода жуткий театр, в котором они обыгрывали эрзац-победу, уничтожая евреев[455].

В Минске осенью 1941 года немцы праздновали воображаемый триумф, хотя Москва не была взята. В день годовщины большевистской революции, 7 ноября, немцы организовали нечто более драматичное, нежели просто массовые расстрелы: в то утро они согнали тысячи евреев из гетто. Немцы заставили евреев надеть самую лучшую одежду, как для советского праздника. Затем немцы выстроили пленников в колонны, дали им советские флаги и приказали петь революционные песни. Людей заставляли улыбаться на видеокамеры, запечатлевавшие все это. Когда они вышли за Минск, этих 6624 евреев посадили на грузовики и отвезли на бывший склад НКВД в соседней деревне Тучинка. Мужчины-евреи, вернувшиеся в тот вечер домой после принудительных работ, застали свои дома совершенно пустыми. Один из них вспоминал: «Из восьми человек – моя жена, трое наших детей, моя старенькая мать и двое ее детей – ни души не осталось»[456].

Сам по себе террор не был новостью – людей из Минска НКВД забирал в Тучинку на черных «воронках» еще совсем недавно, в 1937-м и 1938 годах. Однако даже на гребне сталинского Большого террора тех лет НКВД всегда действовал скрытно, забирая людей посреди ночи по одному-два человека. Немцы же проводили массовую операцию среди бела дня, устраивали ее для публики, насыщенную смыслом, как материал для пропагандистского фильма. Инсценированный парад должен был доказать нацистское утверждение, что все коммунисты – евреи, а евреи – коммунисты. Из этого следовало, согласно логике нацистов, что устранить их – значило не только обезопасить тыл группы армий «Центр», но это и само по себе является победой. Но эта пустая экспрессия триумфа, казалось, была продемонстрирована для того, чтобы скрыть более явное поражение: к 7 ноября 1941 года группа армий «Центр» должна была взять Москву, но не взяла[457].

Сталин все еще находился в советской столице и занимался организацией празднования собственной победы. Он никогда не покидал город – ни во время начального наступления Операции «Барбаросса» в июне 1941 года, ни во время вторичного наступления Операции «Тайфун» в октябре. Забальзамированный труп Ленина вывезли из Кремля на сохранение, но Сталин оставался и правил. Ленинград был осажден, Минск и Киев взяты, но Москва защищалась под сталинским упорным командованием. 6 ноября Сталин обратился с речью к советскому народу. Сказав, что немцы называют свою кампанию «войной на уничтожение», он пообещал им то же самое. Один-единственный раз он назвал немцев убийцами евреев. Называя нацистский режим империей, готовой организовывать «погромы», он, однако, не сказал всей правды о происходившем массовом уничтожении. Минских евреев, которых забрали в Тучинку в советский праздник 7 ноября, расстреляли 9 ноября (в праздник национал-социалистов). Еще пять тысяч были расстреляны 20 ноября. Традиционные империи никогда ничего подобного с евреями не делали. За любой день второй половины 1941 года немцы расстреливали больше евреев, чем было убито во время погромов за всю историю Российской империи[458].

То, что немцы убивали евреев, никогда не должно было играть большой роли в советской версии войны. Со сталинской точки зрения, значение имело не уничтожение евреев, а возможности его политической интерпретации. То, что немцы идентифицировали евреев с коммунизмом, было не просто убеждением нацистов и предлогом для массового уничтожения, – это было пропагандистским оружием против Советского Союза. Если Советский Союз был всего лишь еврейской империей, то, конечно же, как говорили нацисты, у подавляющего большинства советских граждан не было причин ее защищать. Таким образом, в ноябре 1941 года Сталин готовил идеологическую и военную защиту Советского Союза. СССР не был государством евреев, как утверждали нацисты, – он был государством советских людей, первыми среди которых были русские. 7 ноября, когда евреи шли через Минск навстречу своей смерти, Сталин принимал военный парад в Москве. Чтобы поднять дух советских людей и показать немцам свою уверенность, он отозвал дивизии Красной армии с защитных позиций на западе от Москвы и заставил их маршировать по проспектам столицы. В своем обращении в тот день он призвал советских людей следовать примеру их «великих предков», упомянув шесть дореволюционных военных героев – все они были русскими. В час отчаяния советский лидер взывал к русскому национализму[459].

Сталин и себя, и свой народ связывал с бывшей Российской империей, которую только днем ранее упомянул в связи с погромами евреев. Взывая к героям дореволюционной российской истории, генеральному секретарю Коммунистической партии Советского Союза довелось совершить сделку с их духами. Поместив русских в центр истории, он имплицитно редуцировал роль остальных советских народов, в том числе тех, кто пострадал от немецкой оккупации больше русских. Если это была «Великая Отечественная война», как сказал близкий соратник Сталина, Вячеслав Молотов, в день вторжения Германии, то что же было отечеством? Россия или же Советский Союз? Если это была война по обороне России, то что делать с массовым уничтожением евреев немцами?

Гитлеровский публичный антисемитизм поставил Сталина (и остальных лидеров Альянса) перед глубокой дилеммой. Гитлер говорил, что члены Альянса сражаются за евреев, а следовательно, членам Альянса из страха, что их народы могут с этим согласиться, пришлось настаивать на том, что они борются за освобождение угнетенных народов (но не именно евреев). Сталинский ответ на гитлеровскую пропаганду сформировал историю Советского Союза на все время ее существования: все жертвы немецкой политики уничтожения были «советскими гражданами», но самой великой из советских наций были русские. Один из главных пропагандистов, Александр Щербаков, прояснил эту линию в январе 1942 года: «Русский народ – первый среди равных в семье советских народов – несет главный груз борьбы с немецкими оккупантами». К тому времени, как Щербаков произнес эти слова, немцы уничтожили миллион евреев на восток от линии Молотова-Риббентропа, в том числе сто девяносто тысяч в Беларуси[460].

Когда в минское гетто, где не было ни электричества, ни отопления, пришли холода, евреи назвали свой дом «мертвым городом». Зимой 1941–1942 года в Минске размещалось самое большое гетто на территории довоенного Советского Союза, где находилось приблизительно семьдесят тысяч евреев. Согласно последней советской переписи населения 1939 года, среди двухсот тридцати девяти тысяч жителей города насчитывалось около семидесяти одной тысячи евреев. Некоторые из евреев-минчан бежали до прихода немцев в город в июне 1941 года, а тысячи других были расстреляны летом и осенью; с другой стороны, еврейское население города поглотило евреев, которые ранее прибыли как беженцы из Польши. Эти польские евреи сбежали от немецкого вторжения в Польшу в 1939 году, но уже не стали убегать дальше после того, как их догнали немецкие войска в 1941 году. Дорога для возможности бежать на восток была теперь закрыта. Раз советская власть исчезла с этих земель, больше не могло быть советских депортаций, которые, несмотря на всю свою смертоносность, сохранили польских евреев от немецких пуль. Больше не могло быть операций по спасению, организованных японским шпионом Сугихарой в Литве в 1940 году[461].

Минск был провинциальной столицей Генерального комиссариата Белой Рутении (так немцы называли Беларусь). Генеральный комиссариат составлял около четверти Советской Беларуси: восточная часть советской республики оставалась под военной администрацией, южная часть была добавлена к Рейхскомиссариату Украины, а Белосток аннексирован Рейхом. Вместе с тремя оккупированными странами Балтии Генеральный комиссариат Белой Рутении составлял Рейхскомиссариат Остланда. Беларусские евреи, независимо от того, подчинялись ли они этой гражданской оккупационной власти либо находились в военной оккупационной зоне на востоке, были в тылу операции «Тайфун». Когда Вермахт продвигался вперед, их убивали; когда он останавливался, некоторым из них на какое-то время продлевали жизнь. Неспособность немцев взять Москву в конце 1941 года спасла остававшихся в Минске евреев, по крайней мере, на какое-то время. Когда дивизии Красной армии, подкрепленной с Дальнего Востока, защищали советскую столицу, батальоны немецкой полиции порядка были отправлены на фронт. Это были те самые полицейские, которым иначе поручили бы расстрел евреев. Когда немецкое наступление остановилось в конце ноября, армия поняла, что сапог и шинелей, снятых с мертвых или пленных советских солдат, недостаточно, чтобы пережить приближающуюся холодную зиму. Еврейские рабочие в Минске должны были изготавливать их для армии, а значит, им нужно было сохранить жизнь до конца зимы[462].

Поскольку Москва держалась, немцам пришлось отказаться от начальных планов на Минск: нельзя было заморить его голодом, его прилегающие территории нельзя было очистить от крестьян; некоторые евреи какое-то время должны пожить. Немцы укрепили свое доминирование в Минске, прогоняя колонны военнопленных через гетто и через город. В конце 1941 года, когда военнопленные должны были умереть от голода, некоторые из них спаслись бегством... в минское гетто. Гетто было более безопасным местом, чем лагеря военнопленных. За несколько последних месяцев 1941 года в близлежащих дулагах и шталагах умерло больше людей, чем в минском гетто. Огромный шталаг-352, наверное, самый смертоносный из лагерей для военнопленных, был комплексом загонов в Минске и вокруг него. В лагере на улице Широкой в центре города содержались и военнопленные, и евреи. Бывшее заведение НКВД в Тучинке теперь было немецкой тюрьмой и местом экзекуций[463].

Немецкая политика в оккупированном Минске воплощалась в дикий и непредсказуемый террор. Карнавализированный парад смерти 7 ноября 1941 года был только одним из серии убийственных инцидентов, внушавших евреям ужас и растерянность по поводу своей судьбы. Особым унижениям подвергались евреи, которые до войны были известными и уважаемыми людьми. Известного ученого заставляли стоять на коленях на Юбилейной площади в центре гетто, держа на спине футбольный мяч. Потом его застрелили. Немцы брали евреев как личных рабов для уборки в доме и стирки. Немецкий (австрийский) доктор Ирмфрид Эберль после командировки, во время которой травил газом инвалидов в Германии, написал своей жене, что ему не нужны были деньги в этом «раю». Когда Гиммлер посетил Минск, для него организовали показательную экзекуцию евреев, которую снимали на кинокамеру. Он, видимо, позже смотрел на экране на себя и на массовое уничтожение[464].

Особенно страдали еврейские женщины. Невзирая на законы против «расового загрязнения», некоторые немцы быстро пристрастились к изнасилованиям как прелюдии к убийству. По крайней мере, один из немцев проводил «конкурсы красоты» среди еврейских женщин, приводя их на кладбище, заставлял из раздеваться догола, а затем убивал. В гетто немецкие солдаты вынуждали еврейских девушек танцевать ночью голыми; утром оставались только их мертвые тела. Перла Агинская вспоминала о том, что увидела однажды осенним вечером 1941 года в темной квартире в минском гетто: «Маленькая комната, стол, кровать. Кровь текла по телу девушки из глубоких чернеющих ран на груди. Было ясно, что девушку изнасиловали и убили. Вокруг ее гениталий зияли пулевые ранения»[465].

Насилие – это еще не уверенность, а террор – не превосходство. За первые девять месяцев оккупации, с лета 1941 года до ранней весны 1942 года, всплески убийств и изнасилований не навязали Минску полного доминирования немцев.

Минск был необычным городом, местом, чья социальная структура не увязывалась с нацистским мышлением и немецким опытом в оккупированной Польше. Здесь, в советском метрополисе, история евреев приняла иной оборот, чем в Польше. Двадцать лет социальных перспектив и политического принуждения сыграли свою роль. Городские евреи не были организованы в традиционные общины, поскольку советская власть разрушила еврейские религиозные и общинные институты в 1920-х и 1930-х годах. Младшее поколение евреев было очень ассимилировано, до такой меры, что у многих в советских документах в графе национальность стояло «беларус/ка» или «русский/ая». Это, видимо, имело для них небольшое значение до войны, но теперь, при немецкой власти, могло спасти им жизнь. У некоторых минских евреев были беларусские или русские друзья и коллеги, которые не разбирались в проблемах вероисповедания или же были безразличны к вопросам религии и национальности. Ярким примером отсутствия знаний о еврейском происхождении был Исай Казинец, который организовал коммунистическое подполье по всему Минску. Ни его друзья, ни его враги не знали, что он был евреем[466].

Советская власть привнесла своего рода толерантность и ассимиляцию ценой привычки к субординации и выполнению команд из Москвы. Политическая инициатива в сталинском Советском Союзе не приветствовалась. Любой, кто слишком рьяно поддерживал определенную ситуацию или даже политическую линию, рисковал жизнью, когда эта ситуация или линия менялись. Таким образом, советская власть в целом и Большой террор 1937–1938 годов в частности научили граждан не принимать спонтанных решений. Людей, выделившихся в Минске в 1930-е годы, НКВД расстрелял в Куропатах. Даже когда в Москве уже стало ясно, что советские граждане в Минске имеют свои причины сопротивляться немцам, коммунисты понимали, что этого будет недостаточно для защиты себя от будущих преследований, когда советская власть вернется. Казинец и все местные коммунисты колебались насчет того, создавать ли какую-то новую организацию, зная, что сталинизм противится какой-либо спонтанной инициативе снизу. Предоставленные сами себе, они бы терпели Гитлера из страха перед Сталиным[467].

Чужак, польско-еврейский коммунист Герш Смоляр, помогал призывать минских коммунистов и евреев к действию. Любопытная комбинация его советского и польского опыта дала ему навыки (и, возможно, простодушие) продвижения вперед. Он провел начало 1920-х годов в Советском Союзе и говорил на русском, который был основным языком общения в Минске. После возвращения в Польшу, где Коммунистическая партия была нелегальной, он приспособился действовать в подполье и действовать против местных властей. Арестованный польской полицией и посаженный в тюрьму, он избежал сталинских массовых расстрелов, которые прокатились по Минску. Он сидел за решеткой во время Большого террора 1937–1938 годов, когда польских коммунистов пригласили в Советский Союз с целью их расстрелять. Выйдя из польской тюрьмы, когда Советский Союз напал на Польшу в сентябре 1939 года, Смоляр служил новому советскому режиму. Он убежал от немцев в июне 1941 года и пешком добрался до Минска.

После немецкой оккупации города он начал организацию гетто-подполья и убедил Казинца, что общее городское подполье тоже дозволено. Казинец хотел знать, кого Смоляр представляет; Смоляр же честно ответил, что старается не для кого-то, а только сам для себя. Такое отрицание, видимо, убедило Казинца в том, что Смоляр на самом деле работает под глубоким прикрытием по заданию Москвы. Оба нашли большое количество желающих присоединиться к конспираторам как внутри гетто, так и за его пределами; к ранней осени 1941 года и гетто, и город были пронизаны надежным коммунистическим подпольным движением[468].

Подполье разрушало органы немецкого контроля над еврейской жизнью – юденрат и еврейскую полицию. В оккупированном Советском Союзе, как и в оккупированной Польше, немецкая власть загоняла евреев в гетто, которыми руководил местный еврейский совет, обычно известный под немецким термином «юденрат». В городах оккупированной Польши юденрат, как правило, состоял из евреев, которые занимали определенное положение в довоенной общине, часто из тех же людей, которые возглавляли еврейские общественные структуры, легальные в независимой Польше. В Минске подобная непрерывность еврейского лидерства была невозможной, поскольку советская власть разрушила еврейскую общинную жизнь. Немцам было непросто найти людей, которые бы представляли еврейскую элиту и которым было бы привычно идти на компромисс с местными властями. Кажется, они выбрали изначальный минский юденрат более-менее произвольно и сделали это плохо: все члены юденрата сотрудничали с подпольем[469].

В конце 1941-го и в начале 1942 года евреи, желавшие сбежать из гетто, могли рассчитывать на помощь юденрата. Еврейские полицейские располагались вдали от мест планировавшихся побегов. Поскольку минское гетто было огорожено только колючей проволокой, короткое отсутствие внимания полицейских позволяло людям убегать в лес, находившийся вблизи города. Очень маленьких детей передавали через колючую проволоку неевреям, которые соглашались их воспитать или же отдать в приют. Дети постарше выучили маршруты дорог для беглецов и служили проводниками от города к ближайшему лесу. Сима Фитерсон, одна из таких проводников, носила с собой мяч, и если она начинала им играть – это был сигнал опасности для тех, кто шел позади нее. Дети быстро адаптировались, но все равно подвергались ужасной опасности. Чтобы отпраздновать первое Рождество под немецкой оккупацией, Эрих фон дем Бах-Зелевски, высший руководитель СС и полиции, отослал семьям СС в Германии тысячи пар детских варежек и носков[470].

В отличие от евреев в других оккупированных немцами городах, минским евреям было куда бежать. В ближайшем лесу они могли попытаться найти советских партизан. Они знали, что немцы взяли бессчетное число военнопленных и что некоторые убежали в лес. Эти мужчины оставались в лесу, потому что знали: немцы их убьют или заморят голодом. В июле 1941 года Сталин призвал преданных коммунистов организовать партизанские отряды во вражеском тылу в надежде установить определенный контроль над этим спонтанным движением, прежде чем оно наберет силы. Централизация еще не была возможна; солдаты прятались в лесу, а коммунисты (если они не сбежали) изо всех сил старались скрыть от немцев свое прошлое[471].

Однако активисты минского подполья пытались поддерживать своих вооруженных товарищей. По крайней мере в одном случае члены гетто-подполья освободили офицера Красной армии из лагеря на улице Широкой; он стал важным партизанским командиром в ближайших лесах и в свою очередь спасал евреев. Еврейские рабочие на немецких заводах крали зимнюю одежду и обувь, предназначенную для немецких солдат группы армий «Центр», и передавали партизанам. Поразительно, но рабочие на ружейных заводах делали то же самое. Юденрат, от которого требовалось собирать регулярный «взнос» денег от еврейского населения гетто, передавал некоторую часть этих денег партизанам. Немцы позже сделают вывод, что гетто спонсировало все советское партизанское движение целиком. Это было преувеличение, вызванное стереотипными идеями о еврейском богатстве, но финансовая помощь из минского гетто действительно имела место[472].

* * *

Партизанская война была кошмаром для немецкого военного планирования, и немецких военных офицеров учили занимать жесткую позицию: их учили видеть в советских солдатах слуг коммунистических политофицеров, которые учили их сражаться как партизан на нелегальный «азиатский» манер. Партизанская война была (и есть) нелегальной, поскольку подрывает конвенцию, исходя из которой солдаты армий в военной униформе направляют насилие друг против друга, а не против окружающего населения. Теоретически, партизаны защищают гражданское население от вражеского оккупанта; на практике же они, как и оккупант, должны существовать за счет отобранного у гражданского населения. Поскольку партизаны скрываются среди гражданских лиц, они настраивают (а часто намереваются настроить) оккупанта против местного населения. Тогда карательные акции служат пропагандой для призыва в партизаны или не оставляют отдельным выжившим другого выхода, кроме как уйти в лес. Поскольку немецких войск всегда было недостаточно и они всегда требовались на фронте, военные и гражданские власти еще больше боялись той дестабилизации, которую могли принести партизаны[473].

Беларусь, с ее лесами и болотами, была идеальной территорией для партизанской войны. Начальник штаба немецкой армии позже фантазировал об использовании атомного оружия для очистки заболоченной территории от населения. Эта технология, конечно же, не была доступной, но такая фантазия передает и беспощадность немецкого планирования, и страх, который вызывала трудная местность. Политика армии состояла в том, чтобы не допустить партизанской войны, нагнав «такого террора на население, чтобы оно утратило волю к сопротивлению». Бах-Залевски, высший руководитель СС и полиции, позже сказал, что конечным объяснением уничтожения гражданского населения в ходе антипартизанских операций было желание Гиммлера убить всех евреев и тридцать миллионов славян. Кажется, для немцев цена упреждающего террора была невысокой, поскольку все эти люди должны были все равно умереть (по «Плану голода» или «Генеральному плану “Ост”»). Гитлер, видевший в партизанской войне шанс разрушить потенциальную оппозицию, отреагировал энергично, когда в июле Сталин призвал местных коммунистов сопротивляться немцам. Даже до нападения на Советский Союз Гитлер уже освободил своих солдат от легальной ответственности за действия против гражданского населения. Теперь он хотел, чтобы солдаты и полицейские убивали любого, кто «даже смотрит на нас косо»[474].

Немцам не составляло труда контролировать партизанское движение в конце 1941 года, и они просто считали проводившееся массовое уничтожение евреев подходящим ответным ударом. В сентябре 1941 года под Могилевом состоялась тематическая конференция, посвященная антипартизанской войне; ее центральным элементом стал расстрел тридцати двух евреев, из которых девятнадцать были женщины. Основная линия была такой: «Там, где партизаны, – там евреи, а где евреи – там партизаны». Объяснить, почему это так, было трудно. Антисемитские идеи насчет еврейской слабости и лицемерия сложились в своего рода объяснение: военные командующие вряд ли верили, что евреи действительно возьмутся за оружие, но часто считали, что за партизанскими действиями стоит еврейское население. Генерал Бехтольшайн, ответственный за безопасность в Минске и вокруг города, полагал, что если «акт саботажа совершен в селе и все евреи в этом селе уничтожены, то можно быть уверенным, что ликвидированы виновные или, по крайней мере, те, кто за ними стоял»[475].

В этой атмосфере, где партизаны были слабыми, а немецкие ответные удары – антисемитскими, большинство евреев Минского гетто не торопились бежать в лес. В Минске, несмотря на все ужасы, они, во всяком случае, были дома. Невзирая на регулярные массовые убийства, не менее половины минских евреев все еще были живы в начале 1942 года.

В 1942 году советское партизанское движение набрало новой силы в тот самый момент, когда судьба беларусских евреев была решена, и преимущественно именно по этой причине. В декабре 1941 года Гитлер, столкнувшись с «мировой войной», выразил желание, чтобы все евреи Европы были уничтожены. Продвижение Красной армии было одной из главных причин ослабления немецких позиций в Беларуси и гитлеровского открытого желания уничтожить всех евреев. Продвигающиеся советские войска даже смогли пробить брешь в немецкой линии фронта в начале 1942 года. «Суражские ворота», как называли расстояние между группой армий «Север» и группой армий «Центр», оставались открытыми в течение полугода. До сентября 1942 года советские власти могли посылать проверенных людей и вооружение для контроля и снабжения партизан, действовавших в Беларуси. Вследствие этого советские власти установили более-менее надежные каналы коммуникаций. В мае 1942 года в Москве был основан Центральный штаб партизанского движения[476].

Гитлеровское четкое решение уничтожить всех евреев Европы подняло связь евреев с партизанами до некой абстракции: евреи поддерживают врагов Германии, а следовательно, должны быть превентивно уничтожены. Гиммлер и Гитлер отождествляли еврейскую угрозу с угрозой партизанской. Логика связи между евреями и партизанами была неопределенной и проблематичной, но ее значение для евреев Беларуси (которая находилась в самом сердце партизанской войны) была абсолютно ясной. В зоне военной оккупации, в тылу группы армий «Центр», уничтожение евреев началось в январе 1942 года. Айнзацкоманда рисовала звезду Давида на грузовиках как знак своей миссии по обнаружению и уничтожению евреев. Лидеры айнзацгруппы «В» решили ликвидировать всех евреев в зоне своей ответственности до 20 апреля 1942 года – ко дню рождения Гитлера[477].

Гражданские оккупационные власти в Минске также придерживались новой линии. Вильгельм Кубе, Генеральный комиссар Белой Рутении, встретился 19 января 1942 года с начальниками полиции. Все, казалось, приняли формулировку Кубе: хотя большое «колониально-политическое» задание Германии на Востоке требует уничтожения всех евреев, некоторых необходимо временно сохранить для принудительных работ. Операции по уничтожению в Минске начались в марте и были направлены против населения, которое оставалось в гетто в течение дня, когда рабочие бригады уходили из гетто на работу[478].

1 марта 1942 года немцы отдали распоряжение юденрату предоставить квоту в пять тысяч евреев к следующему дню. Гетто-подполье сказало юденрату не торговать еврейской кровью, что юденрат, видимо, и так не собирался делать. Некоторые из еврейских полицейских, вместо того, чтобы помогать немцам набрать квоту, предупреждали евреев, чтобы те прятались. Когда 2 марта квоту не предоставили, немцы расстреляли детей и зарезали всех воспитанников еврейского сиротского приюта. Они даже убили некоторых рабочих, возвращавшихся домой. Всего в тот день они уничтожили 3412 человек. Феликс Липский был одним из еврейских детей, которым удалось избежать резни. Его отца убили как польского шпиона во время сталинского Большого террора: он исчез, как тогда исчезали люди, – навсегда. Теперь мальчик видел лежащие в канавах трупы людей, которых он знал. Ему запомнились оттенки белого: кожа, белье, снег[479].

После провала операции в начале марта 1942 года немцы разбили минское подполье и ускорили темп массового уничтожения евреев. В конце марта и начале апреля 1942 года немцы арестовали и расстреляли 251 активиста подполья – как евреев, так и неевреев, в том числе начальника юденрата. (Казинец, организатор подполья, был казнен в июле). Примерно в это же время Рейнхард Гейдрих посетил Минск и, видимо, приказал строить фабрику смерти. СС приступили к работе над новым комплексом в Малом Трастянце за Минском. Начиная с мая 1942 года там будут уничтожены около сорока тысяч человек. Жены немецких офицеров вспоминали Малый Трастянец как хорошее место для конных прогулок, где к тому же можно было набрать меховых шуб (снятых перед расстрелом с еврейских женщин)[480].

Около десяти тысяч минских евреев были уничтожены за последние несколько дней июля 1942 года. В последний день месяца Юнита Вишнятская написала прощальное письмо своему отцу: «Прощаюсь с тобой перед смертью... Я так этой смерти боюсь, потому что малых детей бросают живыми в могилы. Прощайте навсегда. Целую тебя крепко, крепко»[481].

Это правда, что немцы иногда избегали расстреливать маленьких детей, вместо этого они сбрасывали их в ямы вместе с трупами, где те задыхались под землей. В их распоряжении было и другое средство убийства, позволяющее им не видеть конца юной жизни: газенвагены объезжали улицы Минска в поисках бездомных еврейских детей. Люди называли газенвагены так же, как и «воронки» НКВД во время Большого террора несколькими годами ранее, – душегубками[482].

Девочки и мальчики знали, что с ними произойдет, если их поймают. Они просили о капельке уважения к себе, когда поднимались по пандусу к своей смерти. «Дяденьки, – говорили они немцам, – не бейте. Мы сами влезем в машину»[483].

* * *

К весне 1942 года евреи Минска считали лес менее опасным, чем гетто. Герш Смоляр и сам был вынужден уйти из гетто в партизаны. Из приблизительно десяти тысяч минских евреев, которые добрались до советских партизанских соединений, возможно, половина пережила войну. Смоляр был в числе выживших. Однако партизаны совсем не обязательно тепло встречали евреев. Партизанские соединения предназначались для разгрома немецкой оккупации, а не для того, чтобы помочь гражданскому населению пережить ее. Евреев, у которых не было оружия, часто отправляли назад, так же как женщин и детей. Даже вооруженных еврейских мужчин иногда отвергали, а в некоторых случаях даже убивали ради их оружия. Партизанские командиры боялись, что евреи из гетто – немецкие шпионы; обвинение это не было таким уж абсурдным, как может показаться на первый взгляд: немцы хватали жен и детей, а затем приказывали еврейским мужьям, чтобы те, если хотят снова увидеть свои семьи, шли в лес и возвращались с информацией[484].

Положение евреев в лесах потихоньку улучшалось в течение 1942 года, когда они стали формировать свои собственные отряды, которые Центральный штаб партизанского движения в конце концов санкционировал. Израиль Лапидус сформировал отряд из полусотни мужчин. Отряд №106 Шолома Зорина насчитывал в десять раз больше бойцов и совершал набеги на Минское гетто, чтобы спасти евреев. В отдельных случаях советские партизанские соединения проводили отвлекающие маневры, позволяющие евреям сбежать из гетто. В одном случае партизаны атаковали немецкий отряд, направляющийся ликвидировать гетто. Освальд Руфейшен, еврей, работавший переводчиком для немецкой полиции в городке Мир, пронес в это гетто оружие и предупредил обитателей о том, на когда назначена ликвидация[485].

Тувия Бельский, тоже еврей, спас, наверное, больше евреев, чем любой другой партизанский командир. Его особым даром было понимание опасности партизанской войны между Сталиным и Гитлером. Бельский был родом из Западной Беларуси, то есть из той части северо-восточной Польши, которую сначала СССР аннексировал в 1939 году, а затем немцы отобрали в 1941 году. Он служил в Польской армии, а значит, имел некоторую военную подготовку. Он и его семья хорошо знали леса, наверное, потому, что занимались мелкой контрабандой. Однако его тактическое чутье не ограничивалось каким-то определенным опытом. С одной стороны, своей целью он считал спасение евреев, а не уничтожение немцев. Вместе со своими бойцами он старался избегать сражений. «Не спешите сражаться и умирать, – говорил он, – нас осталось так мало, мы должны беречь жизни. Сохранить еврея гораздо важнее, чем убивать немцев». С другой стороны, он умел работать с советскими партизанами, когда те появлялись, даже если их заданием было как раз уничтожение немцев. Хотя его передвижной лагерь в основном состоял из женщин и детей, он сумел добиться признания советскими властями своего статуса как партизанского командира. Освобождая (а не оказывая сопротивление), Бельский спас жизни более тысячи человек[486].

Бельский был аномалией внутри советского партизанского движения, которое разрасталось и все больше подчинялось Москве. В самом начале 1942 года в Беларуси (по советским подсчетам) было примерно двадцать три тысячи партизан; их число, наверное, удвоилось к тому времени, когда в мае был создан Центральный штаб, а потом еще раз удвоилось к концу года. Если партизаны в 1941 году еле могли прокормить себя, то в 1942 году они уже добивались определенных целей военного и политического значения. Они минировали и разрушали железнодорожные пути и поезда. Они должны были не давать продовольствия немцам и уничтожать немецкую администрацию. На практике же самым безопасным методом борьбы с немецкой оккупационной структурой было убийство безоружных членов гражданской администрации: глав небольших городков, учителей школ, землевладельцев и членов их семей. Это была не крайность, а официальная политика советского партизанского движения до ноября 1942 года. Партизаны пытались заполучить полный контроль над территориями, которые они называли «партизанскими республиками»[487].

Партизанские операции, насколько бы эффективными они иногда ни оказывались, принесли неизбежную деструкцию беларусскому гражданскому населению – как еврейскому, так и нееврейскому. Когда советские партизаны не позволяли крестьянам давать продовольствие немцам, они гарантировали этим, что немцы убьют крестьян. Крестьянину сначала угрожали советским оружием, а затем убивали из оружия немецкого. Когда немцы считали, что потеряли контроль над какой-то деревней, они попросту сжигали дома и поля. Если они не могли гарантированно забрать зерно, то делали так, чтобы урожай не достался и советским властям. Когда советские партизаны подрывали поезда, они фактически гарантированно обеспечивали смерть населения, живущего возле пункта диверсии. Когда советские партизаны закладывали мины, они знали, что на некоторых из них подорвутся советские граждане. Немцы разминировали поля, заставляя местное население, беларусов и евреев, идти по ним, взявшись за руки. В целом, такие потери человеческих жизней мало заботили советское руководство. Люди, которые гибли, находились под немецкой оккупацией, а значит, были под подозрением и представляли даже меньшую ценность, чем среднестатистические советские граждане. Немецкие карательные действия также обеспечивали пополнение партизанских рядов, так как у выживших часто не было крыши над головой, средств к существованию и не оставалось никого из родных[488].

Советское руководство не особенно волновала судьба евреев. После ноября 1941 года Сталин больше никогда не говорил о евреях как о жертвах Гитлера. Некоторые партизанские командиры пытались защищать евреев, но СССР (как, впрочем, и США, и Британия), кажется, не планировали всерьез прямой военной операции по спасению евреев. Логика советской системы всегда состояла в том, чтобы противиться независимым инициативам и очень дешево ценить человеческую жизнь. В качестве подневольной рабочей силы евреи из гетто пособничали немецким военным действиям, поэтому их смерть в расстрельных ямах мало кого заботила в Москве. Евреи, которые не пособничали, а мешали немцам, демонстрировали признаки опасной способности к инициативе и позже могли сопротивляться возвращению советской власти. Согласно сталинской логике, евреи были неблагонадежными в любом случае – оставались ли они в гетто и работали на немцев либо же бежали из гетто и демонстрировали способность к самостоятельности. Предыдущие колебания минских коммунистов оказались оправданными: Центральный штаб партизанского движения в Москве рассматривал их организацию сопротивления как фронт Гестапо. Люди, спасавшие минских евреев и помогавшие советским партизанам, получили ярлык пособников Гитлера[489].

Евреи-мужчины, которые ушли в партизаны, «уже чувствовали себя освобожденными», как вспоминал Лев Кравец. Еврейским женщинам обычно было труднее. В партизанских отрядах женщин и девушек называли «шлюхами», и женщинам обычно не оставалось ничего другого, как искать себе покровителя. Видимо, именно это имела в виду Роза Герасимова, которая выжила в партизанском отряде, вспоминая, что «жизнь вообще-то была невыносимой, но партизаны спасли меня». Некоторые партизанские командиры (как евреи, так и неевреи) старались защитить «семейный лагерь», состоявший из женщин, детей и стариков. Дети, которым повезло быть в семейном лагере, играли в своеобразные прятки: в этой игре немцы охотились за евреями, которых охраняли партизаны. Так оно и было, однако, хотя партизаны и спасли около тридцати тысяч евреев, сложно судить, провоцировали ли их действия уничтожение евреев либо же предотвращали его. Партизанская война во вражеском тылу отвлекала силы немецкой полиции и войск от фронта вглубь территории, где полицейским и солдатам почти всегда было легче убивать евреев, чем охотиться на партизан и сражаться с ними[490].

Во второй половине 1942 года немецкие антипартизанские операции нельзя было отличить от массового уничтожения евреев. Гитлер приказал 18 августа 1942 года, чтобы партизан в Беларуси «уничтожили» до конца года. Было понятно, что евреев надо убить к этой же дате. Эвфемизм «особое обращение», означавшее «расстрел», появляется в рапортах, касающихся как евреев, так и беларусских гражданских лиц. Логика обоих предприятий была круговой, но тем не менее убедительной: евреев сначала надо было убивать «как партизан» в 1941 году, когда еще не было по-настоящему грозных партизанских формирований; затем, в 1942 году, когда такие формирования уже существовали, крестьян, которые были с ними связаны, нужно было убивать, «как и евреев». Знак равенства между евреями и партизанами подчеркивался снова и снова, в направленном сверху вниз цикле риторики, которая могла завершиться только тогда, когда исчезли бы обе эти группы людей[491].

К середине 1942 года число евреев быстро уменьшалось, а число партизан – быстро увеличивалось. Это не изменило нацистский способ мышления, разве что методы обращения с беларусским гражданским населением стали еще более похожи на методы обращения с евреями. Раз с партизанами стало труднее справляться, поскольку они стали слишком сильны, а с евреями – поскольку их стало слишком мало, немцы подвергали нееврейское население Беларуси все более чрезвычайным волнам убийств. С точки зрения немецкой полиции, «окончательное решение» и антипартизанские кампании слились воедино.

Взять хотя бы такой пример: 22 и 23 сентября 1942 года батальон-310 Полиции порядка был отправлен уничтожить три деревни якобы за связь с партизанами. В первой деревне, Борки, полиция схватила все население, вывела мужчин, женщин и детей за село на семьсот метров, а затем раздала лопаты, чтобы люди копали собственные могилы. Полицейские расстреливали беларусских крестьян без перерыва с 9 утра до 6 вечера, убив двести трех мужчин, триста семьдесят две женщины и сто тридцать детей. Полиция порядка оставила в живых сто четыре человека, которых посчитала «надежными», хотя тяжело представить, как они могли оставаться таковыми после увиденного. Батальон дошел до следующей деревни, Заблойце, в 2 часа ночи и окружил ее в 5:30 утра. Полицейские согнали всех жителей в здание школы, а затем расстреляли двести восемьдесят четыре человека – мужчин, женщин и детей. В третьей деревне, Борисовке, батальон рапортовал о расстреле ста шестидесяти девяти мужчин, женщин и детей. Через четыре недели батальону было приказано ликвидировать евреев в рабочем лагере. Когда 21 октября они убили четыреста шестьдесят одного еврея, они использовали очень похожие методы, с одной только разницей – не было необходимости застать жертв врасплох, поскольку те уже находились в лагере под охраной[492].

Несмотря на новые наступления, «война» против евреев была единственной, которую немцы выиграли в 1942 году. Группа армий «Север» продолжала осаду Ленинграда. Группа армий «Центр» не продвинулась к Москве. Группа армий «Юг» должна была занять реку Волгу и захватить нефтяные запасы Кавказа; некоторые ее части дошли до Волги в августе 1942 года, но не смогли взять Сталинград. Немецкие войска прошлись по югу России на Кавказ, но не смогли к зиме взять контроль над этой стратегической местностью. Это было последнее крупномасштабное наступление немцев на Восточном фронте. К концу 1942 года немцы уничтожили по крайней мере 208 089 евреев Беларуси. Уничтожение еврейского населения, однако, не остановило Красную армию и даже не замедлило действия партизан[493].

Испытывая нехватку персонала в тылу и необходимость держать войска на фронте, немцы попытались осенью 1942 года сделать антипартизанскую войну более эффективной. Гиммлер назначил Баха, местного высшего руководителя СС и полиции, начальником антипартизанской войны на территориях под гражданскими властями. На практике же ответственность пала на его заместителя, Курта фон Готтберга, пьяницу, чью карьеру в СС спас Гиммлер. Готтберг не получил никаких боевых ранений, но потерял часть ноги (а также должность в СС), врезавшись на автомобиле в дерево. Гиммлер заплатил за протез ноги и восстановил Готтберга в его прежней должности. Назначение в Беларусь было шансом доказать свое мужество, и он за него ухватился. После всего одного месяца полицейской подготовки он сформировал собственную Боевую группу, которая активно действовала с ноября 1942-го по ноябрь 1943 года. За первые пять месяцев кампании люди из Боевой группы рапортовали об уничтожении 9432 «партизан», 12 946 «подозреваемых партизан» и около 11 000 евреев. Иными словами, Боевая группа в среднем расстреливала в день по двести человек, почти все из которых были гражданскими[494].

Соединением, совершившим злодеяний больше, чем все остальные, была Зондеркоманда СС «Дирлевангер», прибывшая в Беларусь в феврале 1942 года. В Беларуси и на всех театрах Второй мировой войны мало кто мог соперничать по жестокости с Оскаром Дирлевангером. Алкоголик и наркозависимый, он был склонен к жестокости. После Первой мировой войны он повоевал в немецком правом народном ополчении и провел начало 1920-х годов, подвергая коммунистов пыткам, а также был занят написанием докторской диссертации на тему плановой экономики. Он вступил в нацистскую партию в 1923 году, но поставил под угрозу свое политическое будущее автоавариями и связью с несовершеннолетней. В марте 1940 года Гиммлер назначил его ответственным за специальную «Браконьерскую бригаду» – соединение, состоящее из преступников, осужденных за охоту на территории чужой частной собственности. Некоторые нацистские лидеры романтизировали таких людей, считая их чистыми примитивными немецкими типажами, восстающими против тирании закона. Охотников сначала послали в Люблин, где соединение было подкреплено другими преступниками, в том числе убийцами и сумасшедшими. В Беларуси Дирлевангер и его охотники сражались с партизанами. Однако чаще они убивали гражданских, чьи деревни оказались на их пути. Любимый метод уничтожения Дирлевангера состоял в том, чтобы согнать местное население в хлев, поджечь его, а затем расстреливать из автоматов всех, кто пытался бежать. Спецкоманда СС Дирлевангера убила по крайней мере тридцать тысяч гражданских за время своей службы в Беларуси[495].

Соединение Дирлевангера было одним из нескольких формирований Ваффен-СС и Полиции порядка, направленных в Беларусь на подкрепление потрепанной регулярной армии. К концу 1942 года немецкие солдаты ужасно устали: они осознавали свое поражение, были освобождены от обычных легальных обязательств по отношению к гражданскому населению и получили приказ вести себя с партизанами предельно жестоко. Получив задание бороться с партизанским движением, солдаты столкнулись со страхом, вызванным тем, что им приходилось воевать с врагом, который мог появиться и исчезнуть в любое время и знал местность так, как они знать ее не могли. Войска Вермахта не сотрудничали с полицией и СС, чьим главным заданием уже продолжительное время было массовое уничтожение гражданского населения и прежде всего евреев. Все знали, что они должны уничтожить партизан. В этих условиях гражданское население было обречено на очень высокую смертность вне зависимости от особенностей немецкой тактики.

Главные немецкие операции, начиная с середины 1942 года, известные как «Большие операции», на самом деле имели своей целью убивать беларусское мирное население, а также беларусских евреев. Не в силах победить партизан как таковых, немцы убивали людей, которые могли помогать борьбе. Соединениям назначали ежедневную квоту, которую они обычно выполняли, окружая села и расстреливая большую часть населения или же все население целиком. Они расстреливали людей над ямами, или, как Дирлевангер и те, кто следовал его примеру, сжигали их в сараях, либо обрекали на смерть, заставляя прочесывать минные поля. Осенью 1942-го и в начале 1943 года немцы уничтожили гетто и целые села, сотрудничавшие с партизанами. Во время операции «Болотная лихорадка» в сентябре 1942 года бригада Дирлевангера убила 8350 евреев, которые все еще оставались в гетто в Барановичах, а затем 389 «бандитов» и 1274 «подозреваемых бандитов». Эти атаки возглавил Фридрих Еккельн, высший руководитель СС и начальник полиции Рейхскомиссариата Остланд, тот самый, который организовал массовые расстрелы евреев в Каменец-Подольском в Украине и ликвидацию рижского гетто в Латвии. Операция «Горнунг» в феврале 1943 года началась с ликвидации гетто в Слуцке, то есть с расстрела около 3300 евреев. К юго-западу от Слуцка немцы уничтожили еще около девяти тысяч человек[496].

К началу 1943 года жители Беларуси, особенно молодые мужчины, оказались в эпицентре смертельного соперничества между немецкими силами и советскими партизанами, что сводило к абсурду идеологию обеих сторон. Немцы, не имея достаточно людей, набирали местных мужчин в полицию (а во второй половине 1942 года – в «самооборону»). Многие из этих людей до войны были коммунистами. Партизаны, в свою очередь, начали в 1943 году набирать беларусских полицейских, находящихся на немецкой службе, поскольку эти мужчины, по крайней мере, имели какое-то оружие и подготовку[497].

То, где беларусы предпочитали сражаться, если у них был выбор, было обусловлено поражением Вермахта на полях сражений, а не местными политическими либо идеологическими обязательствами. Летнее наступление группы армий «Юг» провалилось, а вся Шестая армия была разгромлена в Сталинградской битве. Когда новость о поражении Вермахта достигла Беларуси в феврале 1943 года, целых двенадцать тысяч полицейских и ополченцев ушли с немецкой службы к советским партизанам. Согласно одному рапорту, только за один день 23 февраля так поступили восемьсот человек. Это означало, что некоторые беларусы, убивавшие евреев на службе у нацистов в 1941-м и 1942 годах, стали советскими партизанами в 1943 году. Более того, люди, набиравшие этих беларусских полицейских (комиссары из числа партизан), были иногда евреями, которые избежали смерти от рук беларусских полицаев, сбежав из гетто. Евреи, пытавшиеся пережить Холокост, принимали к себе тех, чьими руками он проводился[498].

Только у евреев (или, скорее, у тех немногих из них, кто оставался в Беларуси в 1943 году) была четкая причина держаться одной, а не другой стороны. Поскольку они были очевидными и провозглашенными врагами немцев в этой войне, а немецкая враждебность означала их уничтожение, то имели все основания присоединиться к коммунистам, несмотря на опасности партизанской жизни. Для беларусов (как и для русских, а также поляков) риск был более сбалансирован, но возможность невмешательства продолжала уменьшаться. Для беларусов, которые боролись и гибли на той или иной стороне, это часто был вопрос шанса, вопрос того, кто был в селе, когда советские партизаны или немецкие полицейские пришли набирать в свои ряды пополнение, что часто попросту состояло в насильственном принуждении молодых парней. Поскольку обе стороны знали, что их членство в этих структурах преимущественно является случайностью, они подвергали новичков гротескным проверкам на верность – таким, как убийство друзей или членов семьи, которые были взяты в плен, сражаясь за другую сторону. Поскольку все больше и больше беларусского населения оказывалось в партизанах либо в рядах полиции или военизированных соединений, спешно организованных немцами, то такие события просто проясняли сущность ситуации: беларусское общество было расколото сторонними силами[499].

В Беларуси, как и повсюду, местную немецкую политику обуславливали общие экономические соображения. В 1943 году немцев больше волновала нехватка рабочей силы и продовольствия, поэтому политика в Беларуси изменилась. По мере продолжения войны против Советского Союза и огромных потерь Вермахта месяц за месяцем приходилось забирать немецких мужчин с ферм и заводов и посылать на фронт. Этих людей потом нужно было заменить другими, чтобы немецкая экономика продолжала функционировать. Герман Геринг издал экстраординарную директиву в октябре 1942 года: беларусских мужчин в подозреваемых селах нужно было не расстреливать, а посылать на принудительные работы в Германию. Людей, которые были в состоянии работать, следовало «отбирать» для работы, вместо того чтобы убивать их, даже если они взяли в руки оружие против Германии. Теперь, видимо, рассуждал Геринг, их труд – это все, что они могут предложить Рейху, и он ценнее их смерти. Поскольку советские партизаны контролировали все больше беларусской территории, то в любом случае все меньше продовольствия доходило до Германии. Если беларусские крестьяне не могли работать на Германию в Беларуси, тогда лучше заставить их работать в Германии. Это была зловещая жатва. Гитлер четко дал понять в декабре 1942 года то, что подразумевал Геринг: женщины и дети, считавшиеся менее полезными работниками, должны быть расстреляны[500].

Это был особенно показательный пример немецкой кампании по сбору принудительной рабочей силы на Востоке, который начался с поляков Генерал-губернаторства и распространился по Украине, прежде чем достичь своего кровавого апогея в Беларуси. К концу войны в Рейхе работали около восьми миллионов иностранцев с Востока, и большинство из них были славяне. Это был довольно извращенный результат даже по стандартам нацистского расизма: немецкие мужчины поехали за границу и убивали миллионы и миллионы «недочеловеков» только затем, чтобы импортировать миллионы других «недочеловеков» в Германию для выполнения той работы, которую немецкие мужчины сами бы делали, если бы не были за границей заняты уничтожением «недочеловеков». Конечным результатом (если не учитывать массовые убийства за рубежом) было то, что Германия стала землей наиболее славянской за всю свою историю. (Извращенность достигнет своего апогея в первые месяцы 1945 года, когда выживших евреев посылали в трудовые лагеря в самой Германии. Уничтожив 5,4 миллиона евреев как расовых врагов, немцы затем привезли выживших евреев домой выполнять работу, которую убийцы сами бы выполняли, если бы не были заняты убийствами за границей).

Согласно новой политике, немецкие полицейские и солдаты должны были убивать беларусских женщин и детей, чтобы использовать их мужей, отцов и братьев как рабсилу. Антипартизанские операции весной и летом 1943 года были, таким образом, кампаниями порабощения, а не типичной войной. Однако поскольку охоте на рабов и связанному с ней массовому уничтожению иногда противостояли советские партизаны, то немцы несли потери. В мае и июне 1943 года в ходе выполнения операций «Вольный стрелок» и «Цыганский барон» (операции получили названия по одноименной опере и оперетте) немцы стремились обеспечить безопасность железной дороги в районе Минска, а также набрать работников для Германии. Они докладывали об уничтожении 3152 «партизан» и отправке 15 801 работника. Однако их собственные потери составили 294 человека – абсурдно малое соотношение 1:10, если допустить (ошибочно), что убитые партизаны были действительно партизанами, а не, как это обычно бывало, гражданским населением, – но все равно значительное число[501].

В мае 1943 года в ходе операции «Котбус» немцы намеревались зачистить всех партизан на территории около 140 км к северу от Минска. Их силы уничтожали село за селом, сгоняли население в сараи и сжигали дотла. На следующий день местных свиней и собак, у которых теперь не было хозяев, видели в селе со сгоревшими человеческими конечностями в зубах. По официальным данным, 6087 человек были мертвы, но одна только бригада Дирлевангера доложила об уничтожении в ходе операции четырнадцати тысяч человек. Большинство убитых составляли женщины и дети; около шести тысяч мужчин были отправлены в Германию как рабсила[502].

Операция «Герман» (в честь Германа Геринга) достигла апогея этой экономической логики летом 1943 года. С 13 июля по 11 августа немецкие боевые группы должны были выбрать территорию, уничтожить всех ее обитателей, кроме мужчин, которые будут хорошими работниками, забрать все движимое имущество, а все остальное – сжечь. После отбора работников среди местного беларусского и польского населения беларусских и польских женщин, детей и стариков расстреляли. Эта операция проводилась в Западной Беларуси – на земле, в которую вторгся Советский Союз и аннексировал ее у Польши еще в 1939 году, до немецкого вторжения 1941 года[503].

В этих лесах были и польские партизаны, которые полагали, что эти земли должны быть возвращены Польше. Таким образом, немецкие антипартизанские операции были направлены против как советских партизан (представлявших власть, правившую в 1939–1941 годах), так и польского подполья (боровшегося за независимость Польши и территориальную целостность в рамках границ 1918–1939 годов). Польские силы были частью Польской Армии Крайовой, которая подчинялась Польскому правительству в изгнании, находившемуся в Лондоне. Польша была одной из стран Альянса, а следовательно, в принципе, польские и советские силы совместно боролись против немцев. Однако поскольку и Советский Союз, и Польша претендовали на эти земли Советской Беларуси (с точки зрения СССР) или же северо-восточной Польши (с точки зрения Польши), то на практике дела обстояли не так просто. Польские бойцы оказались в ловушке между силами СССР и Германии. Польское гражданское население истреблялось советскими партизанами, если польские силы не подчинялись Москве. Например, в деревне Налибоки 8 мая 1943 года советские партизаны расстреляли сто двадцать семь поляков[504].

Офицеры Красной армии пригласили офицеров Армии Крайовой на переговоры летом 1943 года, а затем убили их по дороге на место встречи. Командир советского партизанского движения полагал, что с Армией Крайовой нужно было поступать только одним способом – выдавать ее членов немцам, которые тогда расстреливали поляков. Тем временем польские силы подвергались также атакам немцев. Польские командиры в определенные моменты держали связь и с коммунистами, и с немцами, но не были по-настоящему союзниками ни тех, ни других: в конце концов, целью поляков было восстановление независимой Польши в ее довоенных границах. Насколько это будет сложно сделать, когда власть Гитлера уступит место власти Сталина, становилось ясно в болотах Беларуси[505].

Немцы называли земли, очищенные от населения в ходе операции «Герман» и последовавших за ней операций 1943 года, «мертвой зоной». Люди, все еще остававшиеся в мертвой зоне, были «легкой мишенью». 45-й полк безопасности Вермахта уничтожал гражданское население в ходе операции «Пасхальный заяц» в апреле 1943 года. Остатки айнзацгруппы «D», отправленной в Беларусь весной 1943 года, помогали в этом деле. Они пришли из южной части России и южной Украины, куда отступали остатки группы армий «Юг» после поражения под Сталинградом. Заданием айнзацгруппы «D» там было прикрывать немецкое отступление, уничтожая гражданское население в тех местах, где возникало сопротивление. В Беларуси они сжигали дотла деревни, которые не оказывали вообще никакого сопротивления, предварительно забрав всю имевшуюся скотину. Айнзацгруппа «D» больше не прикрывала отход Вермахта, как она делала, находясь южнее, а сама готовилась отступать[506].

Переход к тактике «мертвых зон» предполагал признание того, что советская власть скоро вернется в Беларусь. Группа армий «Юг» (сильно уменьшенная и сражавшаяся под другими названиями) отступала. Группа армий «Север» все еще бесцельно осаждала Ленинград. Сама Беларусь все еще оставалась в тылу группы армий «Центр», но ненадолго.

В разные моменты немецкой оккупации Беларуси некоторых немецких военных и гражданских начальников осеняло, что массовый террор терпит поражение и что для победы над Красной армией беларусское население нужно склонять к поддержке немецкой власти не террором, а другими методами. Это было невозможно. Как и повсюду в оккупированном Советском Союзе, немцы преуспели, заставив большинство населения желать возвращения советской власти. Специалист по немецкой пропаганде, посланный в Беларусь, рапортовал, что ему совершенно нечего сказать населению[507].

Созданная немцами Русская Освободительная Народная армия (сокращенно РОНА) была самой драматической попыткой заручиться поддержкой местного населения. Ее возглавлял Бронислав Каминский, советский гражданин, по национальности русский польского и, возможно, немецкого происхождения, которого в 1930-е годы сослали в советское спецпоселение. Он представлялся противником коллективизации. Немцы разрешили ему провести эксперимент по местному самоуправлению в городке Локоть на северо-западе России. Там Каминский отвечал за антипартизанские операции, а местному населению действительно разрешалось иметь больше зерна, чем они производили. Когда война обернулась против немцев, Каминский и весь его аппарат были отправлены из России в Беларусь, где должны были играть похожую роль. Каминскому было приказано бороться с советскими партизанами в Беларуси, но он и его группа вряд ли могли защитить себя в собственной штаб-квартире. Ясно, что местные беларусы считали РОНА чужаками, которые забирают землю, рассуждая при этом о правах на собственность[508].

В 1942 и 1943 годах Вильгельм Кубе, генерал-комиссар Генерального округа Белорутении, пытался отменить некоторые базовые принципы немецкого колониализма в надежде настроить население против Красной армии. Он пытался идти на национальные уступки, занимаясь спонсорством беларусских школ и организуя различные беларусские консультативные советы и ополчение. В июне 1943 года он зашел так далеко, что отменил коллективизацию сельского хозяйства, постановив, что беларусские крестьяне могут владеть собственной землей. Эта политика была абсурдной вдвойне: большую часть земли в селах контролировали партизаны, убивавшие людей, протестующих против колхозов, тем временем как немецкая армия и полиция отказывали в праве на частную собственность в довольно категоричной форме – мародерствуя, сжигая крестьянские хозяйства, убивая семьи крестьян и отсылая их в Германию в качестве рабсилы. Поскольку немцы не уважали право беларусских крестьян на жизнь, крестьянам было трудно всерьез воспринимать новое обязательство, касающееся частной собственности[509].

Даже если Кубе добился бы каким-то образом успеха, его политика продемонстрировала невозможность немецкой колонизации Востока: предполагалось, что славяне должны были вымереть от голода и быть выселены; Кубе же хотел с их помощью управлять и воевать. Колхозы нужно было сохранить, чтобы изымать продовольствие, а Кубе предлагал их распустить и позволить беларусам по своему усмотрению работать на земле. Отменяя как советские, так и нацистские порядки, Кубе обнажал их базовую схожесть на селе. И советская самоколонизация, и германская расовая колонизация предполагали планомерную экономическую эксплуатацию. Однако поскольку немцы были более кровожадными и поскольку впечатления о немецких убийцах были в памяти местного населения более свежими, то советская власть казалась меньшим из зол или даже освобождением. Советские партизаны положили конец экспериментам Кубе: он был убит в сентябре 1943 года бомбой, которую ему под кровать подложила служанка[510].

* * *

В Беларуси нацистская и советская системы наложились друг на друга и взаимодействовали сильнее, чем где бы то ни было. Относительно небольшая территория страны была ареной интенсивных боевых действий, партизанских кампаний и массовых злодеяний. Это был тыл немецкой группы армий «Центр», которая делала все, чтобы взять Москву, и мишень для дивизий Красной армии Белорусского фронта, которые планировали вернуться. Ее не контролировали полностью ни немецкая администрация, ни партизаны, но все вместе они использовали террор за неимением надежных средств или моральных стимулов к преданности. Беларусь была родиной одной из самых многочисленных групп еврейского населения в Европе, обреченных на уничтожение, но также и необычайно способных к сопротивлению. Кажется, что больше евреев сопротивлялись Гитлеру в Минске и Беларуси, чем где-либо еще, хотя за редким исключением они не могли сопротивляться нацистам без помощи советской власти. Соединения Бельского и Зорина были самыми крупными еврейскими партизанскими формированиями в Европе[511].

Не было никакой серой области, никакой лиминальной зоны или маргинальной территории – к этой ситуации нельзя было приложить никаких успокаивающих клише из социологии массового уничтожения. Было черное на черном. Немцы уничтожали евреев как партизан, и многие евреи стали партизанами. Евреи, ставшие партизанами, служили советскому режиму и принимали участие в советской политике возмездия гражданскому населению. Партизанская война в Беларуси была извращенно-интерактивным усилием Гитлера и Сталина, каждый из которых игнорировал законы войны и нагнетал конфликт в тылу. Когда провалились и операция «Барбаросса», и «Тайфун», немецкая позиция в тылу была обречена. Начальная антипартизанская политика, как и все остальное в немецком планировании, зависела от быстрой и полной победы. Человеческих ресурсов было достаточно, чтобы уничтожать евреев, но не для сражений с партизанами. Не имея достаточного штата людей, немцы убивали и запугивали. Террор служил для приумножения сил, но в конечном итоге приумноженными оказались силы Сталина.

Существовало советское партизанское движение, а немцы пытались его подавить. Однако немецкая политика на практике была ничем иным, как массовым уничтожением. В одном рапорте Вермахта докладывалось, что уничтожен 10 431 партизан, но изъято только 90 ружей. Это означало, что почти все убитые были на самом деле гражданскими. Когда Специальная команда Дирлевангера уничтожила первые свои пятнадцать тысяч жертв, она потеряла только девяносто два человека – многих из них, несомненно, из-за стрельбы по своим же или в результате пьяных инцидентов. Подобное соотношение было возможным только в том случае, когда жертвы являлись невооруженным гражданским населением. Под прикрытием антипартизанских операций немцы убивали беларусских (или еврейских, польских, русских) мирных граждан в 5295 разных местах оккупированной Беларуси. Несколько сотен этих сел и городков были сожжены дотла. Всего же немцы убили около трехсот пятидесяти тысяч человек в ходе антипартизанских кампаний, и, по крайней мере, 90% убитых были безоружны. Немцы уничтожили полмиллиона евреев в Беларуси, в том числе тридцать тысяч человек в ходе антипартизанских операций. Не ясно, как эти тридцать тысяч человек должны были быть засчитаны – как евреи, уничтоженные в ходе выполнения «окончательного решения», или же как беларусское гражданское население, уничтоженное в ходе антипартизанских карательных операций. Сами немцы часто не могли провести такое разграничение по очень практическим причинам. Один немецкий командующий записал в своем дневнике: «Бандитов и евреев, сгоревших в домах и бункерах, не считали»[512].

Из девяти миллионов человек, находившихся на территории Советской Беларуси в 1941 году, около 1,6 миллиона человек были уничтожены немцами в ходе операций не на поле боя, включая около семисот тысяч военнопленных, пятисот тысяч евреев и триста двадцать тысяч людей, считавшихся партизанами (преобладающее их большинство были безоружными мирными гражданами). Эти три общие кампании стали тремя величайшими немецкими злодеяниями в Восточной Европе и вместе взятые ударили по Беларуси с величайшей силой и жестокостью. Еще несколько сотен тысяч советских беларусов погибли в бою как солдаты-красноармейцы[513].

Советские партизаны тоже приложились к общей сумме жертв: они докладывали, что по состоянию на 1 января 1944 года на территории Советской Беларуси было уничтожено как предателей 17 431 человека; эта цифра не включает гражданских лиц, которых они убили по другим причинам, или же гражданских, которых они убили в последующие месяцы. Всего десятки тысяч человек в Беларуси были убиты партизанами в ходе их карательных операций (или же в качестве классовых врагов в западных регионах, аннексированных у Польши). Еще несколько десятков тысяч жителей этого региона умерли после арестов во время советской оккупации в 1939–1941 годах и особенно во время советских депортаций 1940-го и 1941 годов по дороге в Казахстан или уже по прибытию туда[514].

Приблизительная цифра в два миллиона погибших на территории сегодняшней Республики Беларусь во время Второй мировой войны кажется обоснованной и умеренной. Более миллиона человек сбежали от немцев, а еще два миллиона были депортированы как рабсила или перемещены с места проживания по другой причине. Начиная с 1944 года, советский режим депортировал еще двести пятьдесят тысяч человек в Польшу и десятки тысяч – в ГУЛАГ. К концу войны половина населения Беларуси была либо уничтожена, либо перемещена. Ни о какой другой европейской стране этого нельзя сказать[515].

Планы немцев были кровожаднее их достижений. Смерть от голода военнопленных в шталаге-352 в Минске и других лагерях для военнопленных была только малой частью смертей, предусмотренных по «Плану голода». Уничтожение крестьян было менее масштабным, чем массивная депопуляция Беларуси, предусмотренная «Генеральным планом “Ост”». Около миллиона беларусов использовались как рабсила, хотя не всегда они работали на износ, как предусматривал «Генеральный план “Ост”». Могилев, где массовое уничтожение городских евреев началось и где прошла антипартизанская конференция, должен был стать крупной фабрикой смерти. Но он ею не стал; кажется, крематории, заказанные СС для Могилева, оказались в Аушвице. Минск тоже должен был стать местом массового уничтожения, со своими собственными крематориями. Когда работа по уничтожению была завершена, сам Минск предполагалось сравнять с землей. Вильгельм Кубе мечтал о том, что на месте города возникнет немецкое поселение под названием Асгард – по имени мифического дома древнескандинавских богов[516].

Изо всех нацистских утопий было реализовано только уничтожение евреев, хотя и не в точности так, как немцы планировали. В Беларуси, как и в других местах, «окончательное решение» было тем зверством, которое в ходе своей реализации приняло более радикальную форму, чем было задумано. Советские евреи должны были работать на износ, строя немецкую империю, либо должны были быть депортированы дальше на Восток. Это оказалось невозможным; большинство евреев на Востоке были убиты там, где и жили. В Минске было несколько исключений: евреи, которые сбежали и выжили, часто ценой своего участия в массовом насилии, а также евреи, которых держали в качестве рабочей силы и которые умерли несколько позже других, часто далеко от своего дома. В сентябре 1943 года некоторые из последних евреев Минска были депортированы на запад, в оккупированную Польшу в заведение под названием Собибор[517].

Там они столкнулись с фабрикой смерти, не известной еще даже в Беларуси, которая, казалось бы, повидала уже все земные ужасы.