Кровное дело шевалье

XIX МАРШАЛ ДЕ ДАНВИЛЬ

Пардальян едва смог заснуть и чуть свет снова был на ногах. Внезапно получив такой подарок судьбы, трудно сохранить ясную голову…

Жан считал, что королева вот-вот озолотит его, и с волнением думал о том, как изменится вся его жизнь. Полночи проворочавшись в постели, Жан, как человек методичный, сумел, наконец, успокоиться и составил план действий на будущее.

План этот был таков:

Во-первых, принять предложение королевы и явиться в Лувр.

Во-вторых, сходить во дворец Колиньи и рассказать Деодату о нависшей над ним угрозе. Юноше нужно немедленно бежать из Парижа.

В-третьих, спровоцировать дуэль с Генрихом де Гизом и оказать таким образом огромную услугу Екатерине Медичи.

В-четвертых, обретя прочное положение в обществе, отправиться в ближайшее же время к Даме в трауре, признаться в любви к ее дочери и попросить руки Лоизы. Предложение придворного, а уж тем более приближенного королевы, разумеется, будет принято.

В-пятых, найти отца и обеспечить ему на старости лет спокойную, сытую жизнь.

Мысленно устроив таким образом свою судьбу, шевалье ненадолго задремал, но с первыми лучами солнца вскочил с постели.

Он попытался принарядиться. Ведь придворные модники должны будут сразу осознать, что такой человек, как Пардальян, всегда и везде чувствует себя спокойно и уверенно. Жан поспешно оделся, осталось только пристегнуть шпагу — и тут до шевалье наконец дошло, что отправляться в Лувр еще слишком рано: следовало подождать хотя бы часа два.

Тогда он решил немного посидеть у окна, не рассчитывая, впрочем, увидеть свою возлюбленную. Преданный Пипо внезапно насторожился и зарычал, но Пардальян, не обратив внимания на поведение собаки, устроился на подоконнике. И в ту же секунду резко распахнулось окно мансарды; из него высунулась перепуганная Лоиза. Ее золотые волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Девушка будто искала кого-то и, заметив Пардальяна, закричала:

— Сюда! Ради Бога, скорее сюда!

— Господи! — разволновался Жан. — Там творится что-то неладное.

Первый раз Лоиза решилась обратиться к нему, и, похоже, она звала на помощь. Судя по всему, ей грозила страшная опасность: в крике красавицы звучало подлинное отчаяние.

— Бегу! — заорал Пардальян и кинулся к выходу. Но тут Пипо громко залаял, а дверь под сокрушительными ударами мгновенно превратилась в щепки. В комнату ввалилась толпа вооруженных гвардейцев.

— Именем короля! — гаркнул человек, возглавлявший отряд.

Пардальян хотел схватить висевшую на стене шпагу, но не сумел этого сделать: его обступили со всех сторон, заломили ему руки, сбили с ног.

— На помощь, на помощь! — донесся с улицы отчаянный призыв Лоизы.

Эта мольба удесятерила силы Пардальяна. Он рванулся, но даже сверхчеловеческое напряжение стальных мышц оказалось бесполезным: Жан обнаружил, что крепко связан по рукам и ногам. Тогда шевалье зажмурился, и слезы горького бессилия заструились из-под опущенных век по пылающим щекам.

Во время схватки Пипо яростно бросался на людей, нападавших на его хозяина, кусал их, злобно рычал, лаял. Когда гвардейцы королевы сумели наконец одолеть Пардальяна, Нансе увидел, что потерял двоих людей убитыми, еще пятеро были ранены. Что касается погибших, то одного из них ударом кулака в висок прикончил Пардальян, другого загрыз Пипо.

— Уходим, — распорядился капитан. Гвардейцы подхватили связанного Пардальяна и потащили его вниз. Пока они спускались по лестнице, Пипо жутко выл, будто оплакивая своего хозяина.

На улице Жан открыл глаза и заметил три экипажа: один ожидал у ворот постоялого двора; он, несомненно, предназначался для пленника; две другие кареты стояли у дома напротив. Первая была пуста, а во второй сидел мужчина. Пардальян узнал Анри де Монморанси, маршала де Данвиля.

Больше шевалье ничего не удалось увидеть: его швырнули в экипаж с опущенными шторами, и эта передвижная тюремная камера тут же покатила по улицам Парижа.

Бессильное отчаяние словно лишило Жана рассудка; впрочем, он быстро взял себя в руки и, вновь обретя хладнокровие, стал следить за поворотами экипажа. Шевалье отлично ориентировался в Париже и вскоре понял: его везли в Бастилию.

Бастилия! Зловещая крепость, в которой люди пропадают навсегда…

Бастилия!.. Эта мрачная твердыня была в то время государственной тюрьмой, она оставалась главным королевским застенком и при Людовике XIV, и при Людовике XV. Лишь Генрих IV и Людовик XIII предпочитали отправлять заключенных в иные места.

Бастилия — это не просто тюрьма, как Тампль, Шатле и многие другие крепости.

Это — склеп, это — медленная, но неотвратимая гибель…

Пардальяну стало ясно: он может считать себя покойником. И судьба нанесла ему этот страшный удар как раз в ту минуту, когда его возлюбленная нуждалась в защите!

Экипаж миновал подъемный мост, ворота и наконец остановился. Шевалье выволокли наружу, и он увидел, что находится в тюремном дворе окруженный стражей. Пленника подхватили несколько здоровых тюремщиков и потащили, поскольку сам он двигаться не мог. За ними со скрежетом закрылась окованная железом дверь, и они зашагали по длинному коридору с низкими сводами; стены коридора, источенные влагой и покрытые плесенью, испускали отвратительные испарения. Затем Пардальяна поволокли вверх по каменной винтовой лестнице: еще две железные решетки и снова длинный коридор; наконец Жана впихнули в большую камеру на четвертом этаже западной башни Бастилии; сняв с него путы, тюремщики ушли — и дверь с грохотом захлопнулась за ними.

И тогда Пардальян с отчаянными воплями стал биться об эту железную дверь. Он колотил, не жалея своих кулаков, пинал ногами, с разбега врезался плечом. Но все было бесполезно. Когда шевалье это осознал, в глазах у него потемнело, и он как подкошенный рухнул на холодные плиты каменного пола.

Но что же случилось в мансарде на улице Сен-Дени? Почему Лоиза, никогда не обращавшаяся к Пардальяну, вдруг позвала его на помощь? Об этом мы сейчас и сообщим нашим читателям.

Как мы помним, маршал де Данвиль узнал Жанну де Пьенн и убедился таким образом в том, что предчувствия его не обманули. Уже рассвело, и хозяева соседних лавочек с интересом глазели на застывшего в центре улицы маршала.

Придя в себя, Анри де Монморанси помчался во дворец Мем, где всегда останавливался, приезжая в Париж. Что-то зловещее чувствовалось в этом дворце — то ли потому, что он соседствовал с тюрьмой Тампль, то ли потому, что его хозяин отличался мрачным характером. Все слуги в этом жилище были безмолвными и исполнительными, а обилие солдат делало дворец Мем похожим на крепость.

Анри провел весь день у себя в кабинете, вздрагивая при малейшем шуме и прислушиваясь к каждому звуку.

Данвиль, который не боялся никого на свете, Данвиль, который даже в ту жестокую эпоху славился своей свирепостью, Данвиль трепетал от ужаса при одной мысли о Жанне. А мысль эта беспрестанно терзала его мозг: «Вдруг те же причины, что привели в Париж меня, приведут сюда и Франсуа? Я оказался на улице Сен-Дени случайно, но ведь и мой брат может так же, волею случая, забрести туда… И он увидит ее… заговорит с ней… Она все ему расскажет…»

Данвиль покрывался холодным потом и бледнел.

«Боже! — твердил он про себя. — Сколько лет прошло! Как старался я позабыть о прошлом! Но тщетно… Оно всегда со мной, даже в сражениях, где льются реки гугенотской крови, даже на пирах, где я пытаюсь одурманить себя вином… Не могу, не могу забыть! Я снова вижу ее перед собой… там, в Маржанси, в жалкой крестьянской лачуге… Опять и опять я слышу те слова, что она шепотом сказала Франсуа: «Добей, добей же меня!.. Смотри, я умираю!» Как она ненавидела меня! Как презирала! Но я отомстил! Я поломал им жизни, всем троим в один день: и отцу, и матери, и дочери! Горе тем, кто невзлюбит меня! Ибо я не знаю прощения!»

Данвиля пьянило ощущение собственного величия и могущества.

Потом он вновь вспоминал о старшем брате, которому причинил столько горя: он не испытывал угрызений совести, но боялся мести Франсуа.

Страшные призраки прошлого, восстав из могилы, окружили Анри де Монморанси. Он опять видел себя в каштановом леске, неподалеку от родового замка, вновь чувствовал, как вонзается в его тело шпага Франсуа… Он вспомнил, как брат склонился над ним, поверженным и бессильным, как тяжелый взгляд Франсуа вселил ужас в его душу…

Неужели Франсуа скоро узнает правду? Что тогда будет с Анри?

Данвиль без сил рухнул в кресло и прижал ладони к вискам.

Бежать!.. Но куда? Франсуа разыщет его и на краю света!

Он едва не потерял голову от невыносимого страха, но внезапно заскрежетал зубами от бешеной ненависти. Теперь Анри возжаждал крови!

Из его груди вырвался хрип; он вытащил кинжал и с размаху глубоко всадил оружие в стол, словно пронзая тело старшего брата. Тонкий клинок затрепетал, со свистом рассекая воздух.

— Я готов, готов убивать и совершать самые чудовищные злодеяния! — вскричал Анри, и неукротимая ярость исказила его лицо. — Свой страх я залью кровью! И тогда новые впечатления, омерзительные и жуткие, вытравят из моей памяти картины былого! Пусть только Франсуа попробует явиться! Я разделаюсь с ним! Я пущу в ход этот кинжал! Пусть погибнут и она… и ее дочь!

Произнося последние слова, Анри почувствовал, что его охватывает дрожь. Да, он хотел убить эту женщину… но он любил ее! Любил по-прежнему! Ни на миг не переставал Анри де Монморанси любить Жанну де Пьенн!..

Страх и ненависть, любовь и жажда мести раздирали его душу. Наконец Данвиль принял какое-то решение; он позвал одного из своих офицеров и отдал ему приказ, а потом, даже не раздевшись, упал на кровать и проспал до позднего вечера.

Незадолго до полуночи (ровно сутки спустя после того, как он столкнулся с герцогом Анжуйским и его людьми) маршал де Данвиль встал с постели, вооружился и поспешил на улицу Сен-Дени. Он снова спрятался там же, где и накануне, и опять простоял в своем укрытии всю ночь, наблюдая за домом Жанны.

Рано утром подъехали два экипажа; их сопровождал отряд солдат. Анри занял место в одном из экипажей, стараясь остаться незамеченным, и приказал офицеру начинать…

Офицер и полдюжины солдат вошли в дом. Завидев их, старая хозяйка, святоша и ханжа, затряслась от страха.

— Мадам, — грозно заявил ей офицер, — вы укрываете в своем доме двух гугеноток. Их подозревают в связях с недругами короля…

— Господи Иисусе! С какими недругами?

— С гугенотскими заговорщиками!

— Святая Мария! Ведь эдак я попаду прямо в ад!

— Все может быть… Но если вы посодействуете мне… Я должен арестовать и увезти их спокойно, без скандала… Вас же вполне можно принять за их сообщницу.

— Меня? — в ужасе перекрестилась старуха.

— Если вы хотите доказать свою невиновность, помогите нам схватить их, не поднимая шума.

— Как прикажете, господин офицер… Еретички в моем доме… О, Боже! Какой кошмар!

Не переставая причитать, креститься и громко стучать всеми своими четырьмя зубами, хозяйка заковыляла вверх по лестнице; офицер и солдаты шли следом.

Старуха постучала в дверь мансарды и, услышав, что изнутри отодвигают засов, юркнула за спины солдат.

Жанна де Пьенн распахнула дверь и увидела стоящего на пороге офицера.

— Что вам угодно, месье?

Посланник маршала вспыхнул до корней волос. Он с самого начала был не в восторге от поручения Анри де Монморанси. Конечно, он не имел права арестовывать эту женщину — ему просто приказали завлечь ее в ловушку. Сейчас, любуясь Жанной, офицер осознал, что поступает подло и низко. Но он представил себе взбешенного маршала де Данвиля и решил не отступать.

— Мадам, — прошептал он, — я лишь выполняю приказ… Не надо противиться. Клянусь вам, так будет лучше.

Сколько же преступлений в истории человечества сопровождалось словами: «У меня приказ… Я только подчиняюсь… Не я отвечаю за это…»! Как будто приказы могут быть сильнее голоса собственной совести! Ведь многие убийцы имеют право заявить: «Мне велели это сделать… Я лишь выполнил приказ…»

— Что за приказ? — спросила изумленная Жанна, тревожно косясь на закрытую дверь другой комнаты, в которой спала ее дочь.

— Я обязан арестовать вас. Против вас выдвинуто обвинение в том, что вы приверженка протестантской веры, запрещенной последним королевским эдиктом.

В эту минуту из своей комнаты выглянула Лоиза и сразу все поняла.

— Месье, это какое-то недоразумение, — запротестовала Жанна.

— Если это недоразумение, то власти быстро разберутся, мадам. Прошу вас, следуйте за мной и, умоляю, не шумите.

— Но мое дитя! Я не могу оставить свою дочь! — в отчаянии воскликнула Жанна, не сумевшая скрыть охватившей ее тревоги.

И тут Лоиза закричала. Обезумев от ужаса, девушка кинулась к окну, распахнула створки и увидела шевалье де Пардальяна. Она даже не была знакома с ним, но все же в эту страшную минуту обратилась именно к нему:

— Сюда! Ради Бога, скорее сюда!

Офицер понял, что шума избежать не удастся, и ринулся в мансарду.

— Мадам, — торопливо проговорил он. — Уверяю, вас никто не собирается разлучать с дочерью! Она тоже пойдет с нами. Обещаю, что вас поместят вместе… Пожалуйста, не сопротивляйтесь и не кричите… или я буду вынужден применить силу, о чем буду потом с горечью вспоминать до конца своих дней.

Жанна поняла, что это не пустые угрозы. Ситуация была критической, и сопротивление явно не могло привести ни к чему хорошему.

К тому же она легко могла опровергнуть обвинения в гугенотской ереси и в нарушении последнего вердикта.

Кроме того, женщина убедилась, что Лоизу оставят с ней.

— Что ж, месье, — вздохнула Жанна, к которой возвращалась обычная рассудительность. — Вы хотя бы позволите нам собрать необходимые вещи?

— Разумеется, мадам, — поклонился офицер, радуясь, что ему удалось предотвратить скандал.

Он вышел из комнаты, а Жанна знаком подозвала к себе хозяйку.

Старая карга заколебалась, но, убедившись, что офицер не возражает, приблизилась к Жанне.

Та, обняв Лоизу за плечи, отвела девушку от окна.

— Кому ты кричала, малышка? — ласково поинтересовалась мать.

— Единственному человеку, от которого мы могли ждать помощи.

— Ты говоришь о том юноше, что часами не сводит глаз с наших окон?

— Да, матушка! — Лоиза задыхалась от волнения и потому даже не заметила, что слова ее звучали как пылкое признание.

Жанна нежно прижала к себе дочь и спросила:

— Ну что же… и ты полагаешь, ему можно доверять? Подумай, дитя мое, можем ли мы рассчитывать на преданность и великодушие этого человека? Ты любишь его?

Лоиза побелела, потом зарделась, и на глазах у нее выступили слезы.

— А он тебя? — шепнула Жанна.

— Думаю, и он тоже… Мне кажется… Нет, я точно знаю! — выдохнула Лоиза.

— В таком случае мы сможем рассчитывать на его поддержку.

— О, матушка, — горячо заговорила девушка. — Уверяю вас, что он отважен, добр и благороден.

— И как же его имя?

— Ах!.. — с прелестным простодушием воскликнула Лоиза. — Но этого я еще не успела узнать.

— Боже, какое ты еще дитя! — смахивая слезы, улыбнулась Жанна.

Она вспомнила, как сама влюбилась когда-то в молодого человека, толком не представляя себе, кто он такой.

— Ну что ж! Делать нечего — выбирать нам не приходится, — твердо проговорила Жанна. — Будем надеяться, что ты не ошибаешься в этом юноше.

Она подбежала к шкатулке, вынула из нее письмо, которое, похоже, давно ждало своего часа, и, схватив чистый лист бумаги, поспешно написала:

Она запечатала оба письма и повернулась к старухе:

— Добрейшая мадам Магелонна, не могли бы вы оказать мне одну услугу?

— Да я с удовольствием, дочь моя, но кто бы мог вообразить, что такая милая и благонравная женщина, как вы, вдруг окажется гугеноткой?!

— Мадам Магелонна, неужели я бы посмела солгать вам? Клянусь, я жертва чудовищного недоразумения… А может, кто-то нарочно оклеветал меня?!

— Ну, если так, — решительно заявила хозяйка, — говорите, что нужно сделать. Я исполню вашу просьбу, что бы ни случилось. И никого я не боюсь, разве что Бога Отца, Бога Сына, Пресвятую Деву да святого Маглуара!

— Это нисколько не обременит вас, достойнейшая мадам Магелонна. Нужно лишь вручить эти письма юному дворянину, который снимает комнату на постоялом дворе напротив нашего дома.

Старуха спрятала письма.

— Я буду у него через десять минут, дорогая моя. Дай Бог, чтобы власти поскорее убедились в вашей невиновности. Ведь к вам тут все очень хорошо относятся и никогда не поверят, что вы и правда гугенотки.

Жанна сердечно простилась с хозяйкой и распахнула дверь.

— Мы готовы, месье, — промолвила она.

Офицер поклонился и заспешил вниз по лестнице. Разумеется, он вполне мог бы спросить, что за бумаги отдала его пленница старухе. Но он был так недоволен той малоприятной ролью, которую его заставили играть, что решил лишь доставить Даму в трауре и ее дочь туда, куда ему было велено, не проявляя при этом излишнего усердия.

Затаившись в карете, Анри де Монморанси видел, как офицер вывел из дома Жанну и Лоизу, и сердце маршала заколотилось от злобной радости. Он даже не обратил внимания на то, что напротив, на постоялом дворе «У ворожеи» кого-то взяли под стражу, хотя там уже толпилось множество любопытных.

Мать и дочь сели в экипаж, ожидавший неподалеку; мадам Магелонна сопровождала их до самого порога. В последний миг Жанна кинула на старуху умоляющий взгляд, хозяйка подбежала к карете и, прежде чем со стуком закрылись дверцы, успела проговорить:

— Не беспокойтесь, моя милая, я немедленно передам ваше письмо шевалье де Пардальяну.

Вопль ужаса и отчаяния вырвался у Жанны, как только она услышала это имя. Несчастная женщина попыталась выпрыгнуть из экипажа, но шторки на окнах упали, и карета помчалась по улицам Парижа…

В полуобморочном состоянии Жанна рухнула на подушки, прошептав:

— Шевалье де Пардальян! Как жестока ко мне судьба!