Кровное дело шевалье

XXXI ФРАНСУА ДЕ МОНМОРАНСИ

Мужчина, визита которого с таким нетерпением ожидали в доме адмирала, выглядел лет на сорок. Высокий, широкоплечий, сильный и ловкий, он производил впечатление человека, давно привыкшего к трудной солдатской жизни.

Его волосы были белы, как снег. Седые пряди удивительным образом контрастировали с совсем молодым лицом без единой морщины, на котором сияли светлые и холодные, будто льдинки, глаза, подернутые туманной пеленой.

Пролетело много лет… Невыносимая мука уже не терзала душу Франсуа де Монморанси. Но неизбывная тоска тяжким бременем легла ему на сердце… Потому, наверное, люди и считали, что герцог давно утратил интерес ко всему окружающему.

Казалось, жизнь его кончилась в тот роковой день, когда он вернулся из плена. Радостный и счастливый примчался Франсуа домой, и там на него обрушилось страшное горе, под тяжестью которого он согнулся… С тех пор Франсуа так и не смог распрямиться — воспоминания о потерянной любви каждый день, каждый час терзали герцога де Монморанси.

Он чувствовал себя как путник, возвратившийся из долгого путешествия и обнаруживший, что его жилье сожжено, семья погибла и ничего, кроме скорби и нищеты, в будущем его не ждет. Такой человек словно каменеет, потрясенный неожиданной жестокостью несправедливой к нему судьбы.

Франсуа был из тех людей, которые влюбляются один раз — до конца своих дней. Огромное, чистое чувство к Жанне де Пьенн захватило его когда-то полностью и без остатка.

Он часто мечтал встретиться с Жанной, но всегда подавлял это безумное желание и бросался то в грохот боя, то в водоворот политических страстей, погружался во все свои предприятия с головой, но убежать от призраков прошлого ему не удавалось.

О брате Анри он почти забыл. А вот простил ли? Пожалуй, нет… Он сумел вытравить образ этого человека из своей памяти, но вот о Жанне думал постоянно…

Естественно, зная себя и свои истинные чувства, Франсуа де Монморанси даже не старался найти утешение, создать другую семью, снова наладить свою жизнь.

Впрочем, он женился на Диане де Франс, но сделал это лишь потому, что так приказал ему тиран-отец, старик коннетабль. Перед свадьбой Франсуа заключил с невестой своеобразное соглашение. Как они и договорились, их супружество оставалось только формальным и так и не превратилось в настоящий брак. Встречались они нечасто: за восемь лет Франсуа лишь три-четыре раза видел принцессу, которая, надо сказать, ничем не запятнала его имени. Это означает, что, имея множество любовников (как утверждают авторы хроник), Диана, глубоко чтившая своего мужа, всегда заботилась о соблюдении приличий.

Но Франсуа отчаянно тянуло в родовое гнездо Монморанси. Как-то он даже отправился туда, чтобы разузнать наконец все детали ужасных событий, перевернувших его жизнь. Герцог почти добрался до своих владений. Однако, оказавшись на опушке леса и увидев перед собой великолепный замок, а дальше — дом в Маржанси, Франсуа утратил смелость… Стараясь не показать окружающим, сколь сильное впечатление произвели на него эти места, он повернул коня и отдал свите приказ возвращаться в Париж…

Нередко какой-нибудь ничтожный эпизод определяет всю дальнейшую судьбу человека. Если бы Франсуа решился тогда посетить Маржанси и поговорить с тамошними жителями, ему, возможно, давно было бы известно, кто виноват во всех его горестях и бедах.

Не использовал Франсуа и другой шанс убедиться в невиновности любимой…

В 1567 году гугеноты разбили католиков при Сен-Дени и подошли почти к самому Парижу. После этого старый коннетабль Анн де Монморанси, встав во главе католической армии, нанес протестантам сокрушительное поражение и отбросил их от столицы. Но в кровавой сече коннетабль получил смертельную рану. Старика доставили в резиденцию его младшего сына Анри, герцога де Данвиля. Сам Данвиль в то время доблестно воевал в Гиени, силой оружия внушая гугенотам почтение к мессе. Франсуа был в Париже. Он не видел отца целых три года. Узнав, что дни коннетабля сочтены, старший сын кинулся к нему, тем более что младший отсутствовал.

Старый Монморанси завершал свой земной путь; он уж продиктовал писцу свое завещание. При виде Франсуа умирающий слабо улыбнулся.

Здесь же, в спальне, рыдали, стоя на коленях, верные слуги дома Монморанси. Явился посланник короля и Екатерины Медичи и сообщил, что их величества скорбят о потере преданного друга. Придворный пытался найти слова, чтобы утешить старика, стоящего на краю могилы, но коннетабль спокойно сказал ему:

— Я прожил восемьдесят лет. Так потерплю же последние десять минут…

Когда Франсуа вошел к отцу, тот с забинтованной головой лежал в постели. Он уже причастился, и всем было ясно, что раненый доживает последние минуты: он с трудом дышал и едва ворочал языком. Слабым взмахом руки коннетабль отослал всех из комнаты и поманил к себе старшего сына. Франсуа наклонился над кроватью, пытаясь расслышать тихий шепот умирающего.

— Сын мой, — проговорил старик. — На пороге смерти я оглядываюсь назад и понимаю, как много ошибок совершил… Я совсем не заботился о вашем счастье… Признайтесь, Франсуа, вы можете назвать себя счастливым?

— Не терзайтесь, отец. На мою долю выпало столько счастья, сколько отмерил мне Всевышний.

— Но ваш брат…

Франсуа содрогнулся, однако совладал с собой.

— Вы не хотите примирения?..

— Это невозможно! — отрезал сын.

— Но послушайте, возможно, Анри не так уж виноват перед вами…

Франсуа грустно покачал головой.

— А та женщина, что с ней случилось? — вдруг встрепенулся коннетабль.

— Какая женщина, отец?

— Та… дочь господина де Пьенна… О Боже, темнеет в глазах… Это конец…

— Не волнуйтесь, батюшка. Я давно забыл о ней.

— Разыщи ее… разыщи… У нее твоя…

Голос коннетабля прервался, старик погрузился в забытье, пробормотал несколько бессвязных слов и умер…

Так Франсуа и не узнал тогда правды о своей первой жене. Он не заинтересовался тем, почему отец столь настойчиво просил его найти Жанну, решив, что это был лишь бред умирающего.

Старого коннетабля похоронили по-королевски. Однако скончался он как нельзя более кстати: могущественного сеньора очень боялись; его опасались Гизы; он тревожил даже Екатерину Медичи.

Один лишь Франсуа искренне оплакивал этого человека, со смертью которого уходила в прошлое великая эпоха.

После боя при Сен-Дени Франсуа де Монморанси покинул армию. Екатерина Медичи предложила ему однажды повести войска на еретиков, однако герцог не согласился, объяснив, что сражался раньше плечом к плечу с гугенотами против общего врага и потому не видит в них противников.

Королева-мать сочла слова Монморанси крайне подозрительными и тут же возненавидела Франсуа. Она приказала Алисе де Люс обольстить маршала, но фрейлина так и не сумела этого сделать.

Франсуа никогда не принимал участия ни в каких заговорах, но всегда хотел, чтобы во Франции воцарился благословенный покой. Люди, мечтавшие о том же и не понимавшие, почему из-за религиозных разногласий нужно проливать реки крови, составили небольшую группу, получившую название Партии политиков; эту партию, сам того не желая, возглавил Франсуа.

Граф де Марийяк, оказавшись в Париже, нанес Франсуа де Монморанси визит и предложил ему переговорить с королем Наварры.

Генрих Беарнский пробрался в столицу инкогнито; его сопровождали принц Конде и адмирал Колиньи. В назначенное время маршал Монморанси прибыл во дворец адмирала. Мы помним, какое впечатление произвела на шевалье де Пардальяна весть о появлении Франсуа де Монморанси.

Но оставим пока Жана в обществе его друга графа Марийяка и поспешим в гостиную вслед за маршалом.

Генрих Беарнский приветствовал Франсуа де Монморанси без своих обычных шуточек, с большим уважением. Франсуа же почтительно поклонился юному королю.

— Ваше величество, — промолвил маршал. — Для меня огромная честь обсудить с вами положение в стране и разные взгляды на религиозные распри. Я надеюсь, что вы посвятите меня в свои планы, я же, ничего не утаивая, расскажу вам о наших намерениях.

Решительность и прямота маршала понравилась хитрецу Беарнцу. Он указал Франсуа на кресло.

— Негоже знаменитому полководцу стоять, когда я сижу. Ведь я худший солдат, чем любой новобранец.

Похоже, король старался выиграть время, чтобы сосредоточиться.

Монморанси опустился в предложенное кресло. Генрих окинул цепким взглядом суровое и смелое лицо герцога и, чуть помедлив, произнес:

— Господин маршал, не стану распространяться о том, с каким доверием я отношусь к вам. Мы представители разных партий, однако я всегда восхищался вами. И лучшим подтверждением моего безмерного уважения к вам является то, что лишь одному вам во всем Париже известно о моем прибытии и моем убежище.

— Сир, вы оказали мне честь, но, уверяю вас, ваше величество, что ни один настоящий дворянин не выдал бы вашей тайны.

— Вы так думаете? — со скептической улыбкой заметил Генрих Наваррский. — Я с вами не согласен и повторяю еще раз: вы единственный человек, которого я пригласил сюда. Вы пришли — и я уверен, что мне ничто не угрожает.

Маршал молча поклонился, а король Генрих продолжал:

— Не хочу от вас скрывать и цели моего визита в столицу. Господин маршал, мы решили похитить Карла IX, короля Франции. Что вы об этом думаете?

Колиньи побелел, а Конде в волнении затеребил пряжки своего камзола.

Маршал же, не изменившись в лице, холодно осведомился:

— Сир, вас интересует, насколько реальны ваши замыслы, или вы хотите знать мое мнение о последствиях этой авантюры — как в случае успеха, так и в случае неудачи?

— Это мы обговорим потом. А пока я хочу услышать, не считаете ли вы нашу затею бесчестной. В том, что она целесообразна, я не сомневаюсь. Так как же? Вы за или против?

— Мой ответ зависит от того, для чего вам понадобилось захватить французского монарха. Карл не сделал мне ничего дурного, но и восхищаться им особо не за что. Однако он мой повелитель. Я должен хранить ему верность. Итак, ваше величество, собираетесь ли вы свергнуть короля и посадить на трон кого-то другого? Если так — я ваш противник. Или вы стремитесь таким способом вынудить государя закрепить во Франции веротерпимость? Тогда я сохраняю нейтралитет. Но вашим союзником я не стану ни при каких обстоятельствах.

— Коротко и ясно! Беседовать с вами — одно удовольствие, господин маршал. Что ж, расскажу, почему нам пришло в голову похитить моего кузена Карла. Мне, как и вам, известно, что королева-мать хочет устроить новую бойню. У нас же сейчас слишком мало сил: не хватает ни золота, ни солдат. А нам угрожает смертельная опасность! И то, что мы задумали, является всего лишь заурядной военной операцией. Ведь если бы Карл выступил против нас во главе армии, мы бы, естественно, постарались пленить его. Разве я не прав?

— Безусловно, правы, ваше величество. Не скрою: если бы моим государем были вы, а не французский король, и если бы его отряды напали на ваших людей, я приложил бы все силы для того, чтобы взять Карла в плен.

— Прекрасно! Теперь слушайте, что ожидает короля Франции, если он попадет нам в руки…

— Да, ваше величество, это очень интересная тема.

— Господин маршал, по линии моего отца, Антуана Бурбона, род которого восходит непосредственно к Роберту, одному из шести сыновей Людовика Святого, я первый среди принцев крови королевского дома Франции. Я имею полное право заниматься делами государства, и мысль о том, что когда-нибудь я смогу взойти на престол, многим вовсе не кажется абсурдной. Но пока богоизбранные короли этой страны — Валуа. И я покоряюсь воле Господа. Он может возвести на трон Франции Бурбонов.

Я не стремлюсь отнять у Карла корону. Пусть мой дражайший братец и дальше правит в своих землях — если, конечно, ему позволит его милая маменька Екатерина Медичи. Но, черт побери, мы не мешаем Карлу жить, так почему же он мешает жить нам? Заключен Сен-Жерменский мир, однако гугенотов преследуют по-прежнему! Больше так продолжаться не может! Мы сейчас слишком слабы, чтобы воевать. Стало быть, я должен пустить в ход силу убеждения, если уж не могу применить оружие. Разве я не вправе мирно побеседовать со своим кузеном — так, как мы разговариваем сейчас с вами? Что в этом плохого?

Генриху удалось столь ловко повернуть дело, что теперь обсуждалось уже не похищение монарха, а просто встреча двух важных персон, каждая из которых могла выдвинуть на переговорах свои условия.

— В такой ситуации поддержите ли вы нас? — осведомился король Наваррский.

— Вы предлагаете мне участвовать в пленении государя, ваше Величество? Что ж, откровенность за откровенность. Я забуду о том, что услышал здесь. Честно предупреждаю вас: я сделаю все, что от меня зависит, чтобы Карл не попал в беду, однако сообщать ему о ваших намерениях не стану.

— Мой кузен счастливец: он имеет таких друзей, как вы! — вздохнул Генрих. — А я бы мечтал, чтобы все мои противники были похожи на вас.

— Вы допустили две ошибки, сир. Во-первых, я не являюсь другом короля, я всего лишь думаю о благе Франции. Во-вторых, вы совершенно напрасно считаете меня своим противником. Клянусь, я искренне хочу, чтобы гонения на гугенотов прекратились!

— Благодарю вас, герцог, — расстроенно проговорил Беарнец. — Выходит, ни от вас, ни от ваших единомышленников помощи ждать не стоит.

— Не стоит, ваше величество! — вежливо, но решительно подтвердил Франсуа. — Однако заверяю вас: если когда-нибудь между вами и французским королем пройдут переговоры — мне безразлично, кто и как их устроит, — и если мой повелитель Карл IX обратится ко мне за советом, я употреблю все свое влияние, чтобы довести до сведения государя и всех вокруг: маршал де Монморанси, верный сын святой католической церкви, возмущен отношением католиков к протестантам…

— Неужели вы это сделаете, маршал? — недоверчиво взглянул на собеседника Генрих.

— Клянусь вам, ваше величество! — промолвил Франсуа.

— Я не забуду вашего обещания! Думаю, очень скоро эти переговоры состоятся.

— Разрешите же, сир, засвидетельствовать вам мое глубочайшее почтение. Однако я все-таки подумаю, как обеспечить безопасность французского монарха…

Сказав это, герцог поклонился всем присутствующим, и Колиньи, исполняя обязанности хозяина, проводил гостя до крыльца.

Через минуту адмирал, маршал и следовавшие за ними двое слуг спустились во двор. Уже наступила ночь, и дом Колиньи с темными окнами казался необитаемым. Но вдруг к герцогу де Монморанси приблизились два человека — граф де Марийяк и шевалье де Пардальян.

— Господин маршал, — обратился к Франсуа граф, — позвольте представить вам моего лучшего друга. Мы просим прощения, что заговорили с вами столь бесцеремонно.

— Ваши друзья — мои друзья, граф де Марийяк, — улыбнулся маршал, узнав Деодата.

— Моему другу, шевалье де Пардальяну, необходимо срочно побеседовать с вами.

— Сударь, — промолвил Франсуа, поворачиваясь к Пардальяну, — завтра вы застанете меня дома, и я с удовольствием в любое время приму вас.

— Господин маршал, — в волнении воскликнул Жан, — этот разговор не терпит отлагательств, и я умоляю вас выслушать меня не завтра, а сегодня!

Горячность и пылкое нетерпение юноши тронули сердце Франсуа де Монморанси.

— Что ж, если вы считаете ваше сообщение таким важным, следуйте за мной.

Пардальян быстро распрощался с Марийяком, герцог пожал руку адмиралу, и оба посетителя вышли на улицу. Они были совершенно одни: чтобы не выдать убежища Генриха Наваррского, маршал явился во дворец Колиньи пешком и без свиты.

В молчании они вскоре добрались до особняка Монморанси. Маршал провел юношу в кабинет, располагавшийся рядом с главным залом, и попросил:

— Подождите меня несколько минут, я только сниму кольчугу.

Пардальян с трудом перевел дух и вытер потный лоб. Вот он — тот момент, которого Жан так ждал и так боялся! Сейчас Франсуа де Монморанси узнает, что у него есть дочь! И поймет, что по вине человека, которого зовут Пардальян, он шестнадцать лет не подозревал о своем отцовстве, потерял любимую жену Жанну де Пьенн, терзался и страдал. И поведать обо всем этот маршалу должен он, шевалье де Пардальян…

Вот он — момент, когда Жан вынужден будет рассказать о преступлении родного отца — и навсегда потеряет Лоизу.

Неожиданно шевалье заметил портрет, висевший в самом дальнем и темном уголке комнаты. Внимательно взглянув на картину, Жан остолбенел.

— Но ведь это Лоиза! — пробормотал он. — Как попал к герцогу ее портрет? Ему же неизвестно, что она его дитя!

Пардальян приблизился к полотну и тут увидел, что ошибся, хотя прелестная девушка на портрете была поразительно похожа на Лоизу.

— Да это ее мать! Молодая Дама в трауре!

В кабинет вошел Франсуа де Монморанси и застал Пардальяна перед портретом Жанны де Пьенн. Приблизившись к шевалье, герцог ласково дотронулся до его плеча.

— Она прекрасна, не правда ли?

— О да! Бог дал этой женщине такую внешность, что ею невозможно налюбоваться!

— Как вы еще юны и наивны! Грезите, наверное, о любви дамы, похожей на это дивное создание…

— Вы правы, герцог, — грустно прошептал шевалье. — Я действительно мечтаю о такой возлюбленной. Я бы боготворил ее, лишь ради нее я бы жил, дышал, сражался… У дамы на портрете такая светлая улыбка, такие ясные, добрые глаза, что я не сомневаюсь: она — идеал кротости и чистоты!

А если мне не довелось увидеть эту даму в те годы, когда она была молода, как бы я хотел познакомиться, например, с ее сестрой или дочерью… да, с дочерью, во всем похожей на мать… Но, конечно, такая встреча принесла бы только страдание. Ведь дама из такого знатного рода и внимания не обратила бы на бедного дворянина, даже если бы он полюбил ее, полюбил навсегда, полюбил больше жизни!..

— Колиньи очень хорошо отзывается о вас, молодой человек, — сказал Франсуа де Монморанси. — А адмирал обычно скуп на похвалы. Да я и сам заметил, что вы человек прямой и великодушный, решительный и смелый. Поверьте, я испытываю к вам искреннюю симпатию.

— Вы льстите мне, маршал, — ответил шевалье с волнением, удивившим герцога. — Не смею думать, что ваши слова — это нечто большее, чем просто изысканная вежливость… Я не позволю себе питать напрасных надежд…

Маршал не понял, о каких напрасных надеждах говорит его гость, и решил, что юноша собирается о чем-то попросить его. А шевалье все не мог оторвать взгляд от портрета.

Франсуа печально улыбнулся:

— Вы славный человек, шевалье… Вы так нравитесь мне, что хочется рассказать вам одну историю… Эта особа — супруга моего приятеля. Когда они встретились, она была почти нищей, их родители ненавидели друг друга, но он влюбился до безумия и обвенчался с ней, приведя в ярость своего всесильного отца, однако не побоявшись даже проклятия грозного старца… Сразу после свадьбы мой друг вынужден был отправиться в армию. И знаете, что выяснилось, когда он вернулся из похода?

Пардальян безмолвствовал.

— Эта прелестная дама с нежным взором, — резко отчеканил Франсуа, — оказалась обыкновенной распутницей. Еще до брака она уже обманывала своего жениха… Да, да… Так что не верьте женщинам, юноша!

Шевалье пришло в голову, что те же наставления давал ему когда-то Пардальян-старший.

— Эта дама была для моего друга всем. В ней в одной видел он любовь, надежду и счастье своей жизни… И что же он обрел вместо этого? Горечь и скорбь, страдания и муки. А кто виноват в его беде? Видимо, та самая коварная и развратная особа, — вздохнул герцог.

— Ваш друг заблуждается, — решительно сказал Пардальян.

Изумленный Франсуа посмотрел на шевалье: маршал никак не ждал подобных слов.

— Вернее, заблуждаетесь вы, монсеньор, — добавил Жан.

Герцог подумал, что его гость, молодой человек с чистой душой, полной юношеских иллюзий, просто решил заступиться за слабый пол, который столь часто бранят мужчины. Маршал любезно улыбнулся и, забыв о замечании Пардальяна, вежливо поинтересовался:

— Итак, шевалье, о чем вы хотели со мной поговорить?

— Позвольте мне объяснить вам все с самого начала, монсеньор. Я живу на постоялом дворе «У ворожеи», что на улице Сен-Дени. На другой ее стороне есть довольно убогое здание — из тех, в каких обычно снимают комнаты бедняки, зарабатывающие на пропитание нелегким трудом. Там и обитают две скромные женщины, о которых пойдет речь.

— Две женщины? — тихо переспросил Монморанси.

— Да, монсеньор. Мать и дочь…

— Мать и дочь? И как их имена?

— Это неважно, монсеньор. Вернее, пока неважно. Но мне очень хочется пробудить в вашей душе сострадание к этим несчастным, но благородным и гордым дамам, и я с удовольствием расскажу вам о них побольше.

Все соседи их очень любят; особенным уважением пользуется мать. Вот уже четырнадцать лет занимает она крошечную мансарду, и никто никогда не подумал о ней ничего дурного, не посмел ни сплетничать, ни злословить. Люди знают о ней совсем мало: все свое время она проводит за вышивкой, однако дочери дала воспитание, достойное благородной барышни. Поверите ли вы, монсеньор: дитя скромной белошвейки обучено чтению, письму, рукоделию и искусству украшения святых книг. Эта юная девушка добра и прекрасна как ангел!

— Шевалье, — перебил Пардальяна герцог, — вы так тепло отзываетесь об этих достойных женщинах, что я готов оказать им любую помощь. Что от меня требуется? Лишь скажите…

— Прошу меня простить, но я еще не закончил, монсеньор. Мать, настоящее имя которой хранится в тайне, прозвали Дамой в трауре, потому что она всегда с головы до ног одета в черное. Жизнь этой милой женщины омрачила ужасная трагедия… и я готов ценой собственной крови искупить причиненное ей зло. Ведь среди тех, кто заставил жестоко страдать это благородное создание, оказался и близкий мне человек…

— Близкий вам человек, шевалье?

— Да, мой родной отец.

— Но каким образом?..

— Монсеньор, эту женщину постигло страшное горе. Когда-то у нее был муж. И однажды ему пришлось надолго покинуть ее… Видите, как схож мой рассказ с историей вашего друга. Через несколько месяцев после отъезда любимого молодая женщина родила девочку… Нежданно-негаданно супруг возвратился домой. И именно в тот день мой отец совершил преступление…

— Преступление?

— Да, монсеньор, преступление.

Пардальян продолжал, несмотря на слезы, выступившие у него на глазах: ведь он лишал сейчас своего отца чести, а себя — надежды на счастье.

— Батюшка украл малютку. И мать, мать, боготворившая свое дитя и готовая отдать жизнь за одну улыбку этого ангелочка, была поставлена перед чудовищным выбором: либо она признается, что изменила мужу, либо ее дочь погибнет!

Франсуа де Монморанси побелел как мел и хрипло проговорил:

— Как их зовут? Не терзайте меня! Как их зовут?

— А почему вас интересуют их имена, монсеньор?

— Как вы все это узнали?

— Сейчас объясню. Этих дам похитили… Но они оставили для меня пакет, который я должен передать одному знатному дворянину. Вот это послание, монсеньор!

Потрясенный герцог отшатнулся и, не решаясь дотронуться до письма, в изумлении воззрился на пакет.

Неужели это правда?! Это не бред! Юноша действительно поведал ему горькую историю Жанны де Пьенн… Пардальян не упоминал никаких имен, но и без них все было совершенно ясно.

Значит, Жанна жива! И все это время она трудилась с утра до ночи — и воспитывала дитя, его дитя!

— Возьмите же, монсеньор, — говорил меж тем шевалье, — возьмите это письмо! Когда вы прочитаете его, я постараюсь ответить на все ваши вопросы. Я не видел, как совершалось это злодеяние, но я сын человека, замешанного в нем… Мой отец мне рассказывал… Я тогда не все понял, но забыть его исповедь не смог…

Франсуа де Монморанси схватил пакет — и тут же узнал почерк Жанны де Пьенн.

Герцог жадно пробежал глазами письмо, затем несколько раз внимательно перечитал его…

Наконец он оторвал взгляд от исписанных листков и перевел его на портрет. Беззвучные рыдания сотрясали тело Франсуа; упав на колени, он в отчаянии простер руки к изображению любимой и тихо прошептал:

— О, прости меня! Прости! Прости!

И без чувств упал на пол.

Шевалье кинулся к маршалу и, стараясь помочь ему, поспешно расстегнул его камзол, смочил виски водой…

Вскоре Франсуа пришел в себя; его веки дрогнули. Через несколько секунд он неуверенно поднялся на ноги. Пардальян попытался заговорить, но маршал не дал ему раскрыть рта. Глаза герцога Монморанси загорелись удивительным огнем.

— Ни слова! Молчите, юноша… Я отлучусь, но ненадолго, подождите меня тут… Не исчезайте… Поклянитесь!

— Не волнуйтесь, монсеньор. Клянусь.

Маршал, не выпуская из рук послания Жанны, выскочил из комнаты. Он побежал на конюшню, самолично оседлал лучшего скакуна, велел распахнуть ворота, и до слуха Пардальяна донесся удаляющийся стук копыт.

Пробило час ночи. Франсуа птицей пролетел через весь Париж и осадил коня у Монмартрских ворот, которые, как и все другие выезды из города, давно были на запоре.

— Именем короля! — вскричал герцог.

Появился перепуганный начальник охраны и, узнав маршала, кинулся открывать ворота и опускать подъемный мост.

Франсуа миновал городскую заставу и помчался по дороге, по обе стороны которой простирались тихие темные поля. Он нещадно погонял почти обезумевшую лошадь и непрестанно бормотал в такт ударам копыт:

— Жива!.. Жена!.. Дитя! Живы!..

В деревню Маржанси герцог въехал, уже вполне владея собой. Недолго думая, он поспешил к той бедной хижине, в которой много лет назад, возвратившись с войны, нашел Жанну.

— Только бы кормилица не умерла! — молился Франсуа.

О счастье! Старушка была жива! Одряхлевшая, совсем седая и почти неузнаваемая, она, заслышав стук в дверь, выглянула на крыльцо.

Кормилица тут же поняла, что на ее пороге стоит хозяин замка Монморанси.

— Пожалуйте, монсеньор, я вас ждала… ждала долго, но всегда верила, что вы обязательно придете. Ведь перед смертью мне нужно непременно рассказать вам…

Франсуа шагнул в комнату и в изнеможении упал на лавку. Он смотрел на верную нянюшку, спину которой согнули прожитые годы и нелегкий крестьянский труд.

— Вы ведь приехали, чтобы услышать правду? — осведомилась бедная поселянка у всесильного маршала.

— Да, — тихо прошептал тот.

— Вам уже объяснили?..

— Да!..

— Значит, все-таки есть на свете справедливость! — радостно воскликнула седая женщина.

И поманила гостя рукой:

— Вот, взгляните, сын мой.

Франсуа вошел вслед за ней в крошечную чистенькую каморку, в бедном убранстве которой чувствовался тем не менее тонкий вкус. На стене герцог увидел образ Божьей матери и распятие, а над кроватью — маленький портрет; с холста смотрело лицо молодого Франсуа.

— Вот тут она и жила, монсеньор, — вздохнула старушка. — Она перебралась ко мне на другой день после вашего отъезда. В этой самой постели она четыре месяца пролежала, едва не отдав Богу душу: думала, что вы бросили ее. Здесь она горевала, молилась, здесь металась в горячке, непрестанно твердя ваше имя. А когда встала на ноги, облачилась в черное… навеки…

— Дама в трауре, — простонал маршал.

— И ваша дочурка появилась на свет на этой кровати, — рассказывала крестьянка. — Это дитя воскресило Жанну! Девочка росла, а Жанна потихоньку успокаивалась. Любуясь на малютку, она снова научилась улыбаться… Хотите ли вы узнать, что было дальше, монсеньор?

— Да… Да, расскажи все, что тебе известно…

— Хорошо. Идите за мной!

Они покинули домик и через сад пошли к живой изгороди, образованной сплетшимися кустами ореха и боярышника. Тут женщина остановилась и указала на свою хижину:

— Взгляните, даже сейчас, при лунном свете, можно рассмотреть вон то окно, а днем его видно еще лучше. Так что с этого самого места очень легко следить за тем, что происходит в комнате.

— Но тогда… много лет назад, когда я вбежал в этот дом, мой брат как раз стоял у окна! — И Франсуа отчетливо увидел ту ужасную картину.

— Но это еще не все, монсеньор. Мой старик заметил, как по сельской улице, прячась от людей, крался какой-то мужчина. Он прижимал к груди странный сверток, закрывая его полой плаща; муж подумал, что человек этот несет маленького ребенка, но не мог даже вообразить, какое горе нас ждет.

— Меня-то самой не было дома, когда вы появились у нас, — напомнила кормилица, — так что о многом я только догадываюсь. А позже к барышне пришел один мужчина и вернул ей дитя. Жанна была так счастлива… Кинулась к вам… Мы не сумели ее догнать… И больше никогда не видели нашу голубку… Раньше, когда я была помоложе, я пару раз ездила в Париж, пыталась ее найти… Потом оплакала. Сейчас у меня уж и слезы кончились, но я все надеюсь… и, умирая, буду надеяться, что кто-нибудь вдруг принесет мне радостную весть и я узнаю: Жанна не погибла! Все ее беды в прошлом! Теперь она почитаема и любима! О, монсеньор, прошу вас, не скрывайте: что вам известно о ней?

Герцог Монморанси упал перед простой крестьянкой на колени и голосом, прерывающимся от рыданий, произнес:

— Благословите меня! Я говорю вам: Жанна жива и ее ждет счастье, которое вознаградит безвинную страдалицу за все горести и муки!

И скромная старушка дрожащей рукой благословила всесильного маршала.

Франсуа вернулся в домик и целый час оставался в бедной комнате, где провела тяжелые дни Жанна, где родилась Лоиза. Он не стал зажигать огня. Кормилица слышала, как он ходит по комнате, плачет, разговаривает с кем-то. Голос его звучал то заботливо и нежно, то гневно и грозно.

Наконец Франсуа немного успокоился, распрощался со старой крестьянкой, вскочил на коня и умчался.

Из Маржанси он поехал в замок Монморанси. Визит сеньора вызвал жуткий переполох, но герцог лишь быстро переговорил с управляющим. Франсуа сообщил, что скоро обоснуется в своем поместье навсегда, приказал все подготовить и отремонтировать одно из крыльев здания; там, заявил маршал, будут жить две знатные дамы.

После этого герцог отправился к дому бальи Монморанси. Перепуганный бальи, увидев владельца замка, хотел тотчас же послать кого-нибудь ударить в колокола, но Франсуа запретил ему устраивать торжественную встречу. Маршал потребовал перо и пергамент и собственной рукой начертал несколько строк. На следующий день старая кормилица получила дарственную: сеньор передавал ей и ее потомкам дом и прилегающий к нему участок, а также двадцать пять тысяч серебром.

В Париж герцог возвратился только утром, когда распахнулись городские ворота.

Мысли Франсуа путались, он никак не мог осознать, что же произошло. Голова у него раскалывалась; ему казалось, что человек не может выдержать подобного потрясения.

Жанна жива! Жанна никогда не изменяла ему! Жанна де Пьенн была и есть его единственная законная супруга! Но тут же он со страхом вспомнил, что Жанна в опасности… Надо ее найти, спасти, сторицей воздать ей за перенесенные страдания…

Неужели он еще будет счастлив? Что надо сделать? Развестись с Дианой де Франс? Нет, сначала нужно разыскать Жанну, остальное потом…

Пардальян ожидал его в кабинете. Всю ночь юноша в страшной тревоге пробегал из угла в угол.

Почему маршал уехал? Куда он отправился? Может, просто решил проветриться и успокоить нервы? Пардальян мучительно размышлял над этим, пока не сообразил, что беспокоиться надо совершенно по другому поводу. Ведь главное сейчас — что сделает могущественный вельможа с Пардальяном-старшим, по вине которого жена герцога мучилась шестнадцать долгих лет!

Разумеется, отец Жана вернул похищенного младенца матери. Шевалье отлично помнил, как старый вояка рассказывал об этом… И потом — он подарил Жанне алмаз!

Впрочем, от этого не легче: ведь именно с кражи малышки начались те события, в результате которых маршал бросил любимую жену.

Пардальян попытался поспать в кресле, но не только не сумел сомкнуть глаз, но даже не смог дольше минуты сидеть на месте. Он ходил взад-вперед по кабинету и с нарастающей тревогой ожидал возвращения маршала.

Под утро двери кабинета неожиданно распахнулись, и на пороге появился тот самый привратник, с которым шевалье познакомился накануне. Увидев гостя, страж ворот застыл в полнейшем изумлении.

Надо сказать, что маршал никому во дворе не сообщил о визите Пардальяна. Франсуа умчался в таком состоянии, что, пожалуй, и сам позабыл о существовании посетителя. Кроме того, почтенный привратник не видел, как шевалье входил во дворец. Естественно, верный слуга Монморанси просто остолбенел.

— Вы! — воскликнул он, не в силах более произнести ни слова.

— Я самый, друг мой, — спокойно ответил Пардальян. — Как мы себя чувствуем?

— Но как вы вошли?

— Через дверь, конечно!

Привратник так же, как и накануне, впал в бешенство. Однако он хорошо помнил, чем закончилось его столкновение с молодым человеком, и постарался сдержаться.

— Через дверь? Да не может быть!.. Кто вам открыл?

— Вы, мой друг!

— Объясните мне наконец, как вы проникли в дом!

— Я уже десять минут твержу: через дверь, и вы сами мне открыли!

— Может, это я вас и в кабинет привел?

— Нет, не вы!

Привратник с нескрываемой иронией заметил:

— Конечно! В кабинет вас пригласил господин маршал!

— Надо же, угадали! Никогда не думал, мой друг, что вы столь проницательны!

Этого привратник уже не вынес и взорвался:

— Вон отсюда! Хотя нет, постойте, я вас изловил! Вы пытались ограбить дворец! Я вас поймал с поличным. Сейчас доставлю вора к прево, и хорошая веревка будет тебе достойной наградой!..

Привратник не успел закончить свою пламенную речь: кто-то схватил его за руку. Он обернулся и увидел маршала.

— Убирайся! — рявкнул Франсуа. — И последи, чтобы сюда никто не входил.

Перепуганный гигант почтительно согнулся, рассыпался в извинениях и, пятясь, исчез за дверью.

— Шевалье, — сказал Франсуа, — извините меня, я так внезапно оставил вас… Но я был в полном смятении… Юноша, вы воскресили меня!

Пардальян понял, что творилось в душе маршала.

— Монсеньор, — сказал с искренней прямотой молодой человек, — я много слышал о вас, и все говорили, что вы — человек чести. И еще я много слышал о фамильной гордости Монморанси. Мне известно, как высоко ценят представители этой семьи добрую славу своего рода. Сегодня, когда вы, зарыдав, склонились перед портретом, я убедился в истинном благородстве и достоинстве наследника славной династии.

— Вы правы, — воскликнул Монморанси, — я действительно разрыдался, но, поверьте, очень рад, что смог облегчить душу перед своим другом. Шевалье, позвольте мне называть вас так… Ведь вы принесли мне такую счастливую весть…

— Господин маршал, — собрав все свое мужество, промолвил Жан, — вы забыли, кто мой отец.

Шевалье замолчал, а маршал задумчиво смотрел на своего гостя и восхищался им. Но Франсуа не мог избавиться от сомнений. Он как-то совсем забыл о той роли, которую сыграл в этой истории Пардальян-старший. Но в любом случае маршалу нужно было решить: мир или война… Пардальян-старший, безусловно, совершил преступление — и преступление тяжкое. Ведь он стал сообщником Анри де Монморанси и немало потрудился для того, чтобы сломать жизнь маршалу и Жанне де Пьенн; его старания привели к тому, что едва не случилось непоправимое… А теперь Франсуа де Монморанси должен был простить столь страшное злодеяние…

Но человек такой прямоты и такой твердости не мог долго колебаться. Он принял решение со свойственным ему великодушием. Франсуа де Монморанси протянул руку шевалье де Пардальяну:

— Нет-нет, я помню об этом и клянусь, что полюбил вас за то счастье, которое вы вернули мне… Но меня приводит в восторг и ваша самоотверженность. Я не сомневаюсь, что вы очень привязаны к отцу.

— Да, это так, монсеньор. Впрочем, иначе и быть не могло. Матери своей я не знаю. Все мои детские впечатления связаны лишь с отцом. Он сделал все, что было в его силах, чтобы я вырос настоящим мужчиной; мы объездили всю Францию — и всегда были неразлучны. Как часто он отдавал мне последний кусок, а сам оставался голодным, укутывал меня своим плащом, а сам дрожал от стужи! Я обязан отцу всем… и я глубоко почитаю его, ведь кроме него у меня никого и нет!..

— Шевалье, — вскричал восхищенный герцог де Монморанси, — вы так благородны! Вы обожаете отца, но без колебаний вручили мне письмо, в котором господин де Пардальян обвиняется в страшном преступлении…

Шевалье надменно вскинул голову.

— Вы не дали мне договорить, господин маршал! Да, желая восстановить справедливость, я был вынужден принести вам это послание, однако я также имею право защищать своего батюшку! Причем любыми доступными средствами. И прежде чем мы продолжим наш разговор, я хочу, чтобы вы честно сказали мне: что вы собираетесь сделать с моим отцом? Если вы считаете его своим врагом — я немедленно превращусь в вашего недруга! Если вы пылаете жаждой мести — я, обнажив шпагу, поспешу отцу на помощь.

— Шевалье, — улыбнулся Франсуа де Монморанси, — мне известен лишь один господин де Пардальян — тот, благодаря которому я вновь обрел жену и дочь, тот, что вывел меня из мрака отчаяния к свету надежды… Это вы, юноша… Если же мне доведется когда-нибудь познакомиться с вашим отцом, то я смогу только поблагодарить его за такого сына!

Шевалье с волнением пожал руку маршала.

— Ах, сударь, признаюсь, если бы вы возненавидели моего отца, я бы покинул этот дом несчастнейшим из людей!

Франсуа с удивлением взглянул на юношу. Шевалье испугался, что нечаянно выдал тайну собственного сердца, и торопливо произнес:

— Я очень рад, монсеньор, что вы не возненавидели господина Пардальяна. Он ведь не закоренелый злодей; он искренне старался загладить свою вину…

— Каким образом? — изумился маршал.

— Видите ли, монсеньор, мой отец украл младенца, однако вскоре принес малютку матери, ослушавшись своего господина. Батюшка сам говорил мне об этом. Правда, он не называл никаких имен и не вдавался в детали. Ведь господину де Пардальяну даже в голову не могло прийти, что когда-нибудь мне выпадет честь беседовать с вами.

— Да, я прекрасно представляю, как все это было… Разумеется, настоящий преступник — мой брат Анри. Именно он велел похитить ребенка, а ваш батюшка, сначала подчинившись негодяю, совершил потом доброе дело! Итак, шевалье, я начинаю искать бедную мученицу и ее дочь… Прошу вас, расскажите мне как можно более подробно обо всем, что случилось на улице Сен-Дени.

Пардальян поведал о своем аресте и освобождении из Бастилии, объяснил, как попало к нему в руки послание Жанны де Пьенн. Юноша умолчал лишь о причинах, заставивших Жанну и Лоизу обратиться именно к нему. Шевалье предпочел не распространяться на эту тему…

— По-моему, — добавил Жаан в заключение, — поиск нужно вести в двух направлениях. Я уже говорил, что к дому, где жили бедняжки, проявлял странный интерес герцог Анжуйский: он околачивался там со своими фаворитами. Так что, возможно, в похищении замешан брат короля.

— Нет, это маловероятно. Я хорошо знаю Генриха Анжуйского: он боится скандалов и предпочитает обделывать свои делишки втайне.

— В таком случае, монсеньор, справедливо то, о чем я подумал сразу же: скорее всего маршал де Данвиль случайно увидел на улице герцогиню де Монморанси. Если так, нам стоит заинтересоваться дворцом Мем.

— Похоже, вы правы, — голос Франсуа дрогнул от сдерживаемой ярости, — я тотчас нанесу визит брату. Но ответьте мне, юноша: если бы вы не нашли меня в Париже, вы бы все равно бросились на помощь бедным пленницам? Что заставляет вас поступать так, шевалье?

— Монсеньор, — промолвил Пардальян, пытаясь скрыть свои истинные чувства. — Я мечтаю хотя бы отчасти искупить грех, совершенный моим батюшкой…

— Да, верно… Вы удивительно благородный человек, шевалье. Извините меня за мой вопрос.

Пардальян поспешил перевести разговор на другую тему:

— Мне кажется, монсеньор, вам не нужно появляться в доме вашего брата. Это небезопасно. Нельзя так рисковать…

— Небезопасно? Рисковать? — вскричал Франсуа. — Дайте мне только сойтись с ним лицом к лицу — и мы увидим, кто должен трястись от страха!

— Я беспокоюсь не за вас, монсеньор, — улыбнулся Жан. — Я боюсь за беззащитных узниц. Вдруг маршал де Данвиль решится пойти на крайние меры? Если он держит дам в своем дворце, а вы прибудете туда и обвините брата в страшных преступлениях, одному Богу известно, что прикажет этот человек своей челяди…

— О Господи! Жанна! Мое дитя! — пробормотал Франсуа, побелев как мел.

— Монсеньор, умоляю, проявите выдержку. Потерпите всего лишь сутки. Я постараюсь сегодня же разведать, что творится во дворце Мем. Если пленницы действительно там, нам, видимо, придется пойти на хитрость.

— Да-да! Все правильно! Ах, юноша, чем дольше я говорю с вами, тем больше восхищаюсь вашим умом и отвагой! Какое счастье, что я познакомился с таким человеком!..

— Ну что ж, господин маршал, я берусь за дело. Пока я не попал во дворец, трудно строить какие-то планы на будущее… Однако не сомневаюсь: нынче вечером мы уже во всем разберемся.

— Тогда вперед, мой мальчик! И да поможет вам Бог!

Шевалье низко поклонился герцогу, но тот привлек его к себе и прижал к груди как сына.

Через несколько минут Пардальян покинул резиденцию маршала Монморанси и быстро зашагал к дворцу маршала Данвиля.