Кровь бедняка. Толкование общих мест. Душа Наполеона

Новая серия

Ясно, что лучшее общество — то, в котором веселишься. Как человек, любящий удовольствия, я не представляю его себе иначе. Сам я слесарь–сантехник, а жена у меня — портниха, и этим все сказано. Желая повеселиться, мы пригласили в воскресенье самых избранных друзей. Мы собирались отобедать за городом в прелестном уголке.

Сначала не все шло гладко. Нам пришлось задержаться, мы пропустили несколько поездов, и пошел дождь. Наконец очень поздно, промокшие и замызганные, мы добрались до «Золотой свиньи». Моя супруга — женщина мягкая — уже дала пощечину художнику Изидору и пожилому господину в орденах из учительского содружества, которые позволили себе фамильярности, вполне простительные в праздничный день.

Однако все обошлось, и нам подали обед в каком–то сарае, где к запаху гнили примешивался аромат соседней навозной кучи. Вышло совсем по–деревенски. Сотрапезников охватило воодушевление, и духовой оркестр департамента Сена–и–Уаза, проходивший мимо, наполнил нас возвышенными чувствами, когда подруге нашего приятеля садовника вздумалось завести речь о шляпках, и это задело мою жену. Затем последовал обмен сельскими эпитетами, среди которых я, кажется, различил названия некоторых домашних птиц или четвероногих, которых естественно встретить в деревне. Признаюсь, что здесь меня подводит память. За два часа мы успели выпить изрядное количество литров, так что не припомню точно, что произошло. Помню только, что видел, словно во сне, как бросались разными предметами и слышались невнятные вопли…

Когда сельский жандарм вытащил меня из–под стола (как раз пробило девятнадцать часов), я был один среди разгрома, и мне пришлось оплатить кругленький счет. Но я узнал с глубоким удовлетворением, что мою жену с трогательной заботливостью увел пожилой господин из содружества, проявив благородство, достойное всяческих похвал. Он вернул мне её на следующий день в превосходном состоянии, хотя и несколько встревоженную и искренне огорченную тем, что вместе со всеми ей пришлось меня покинуть, чтобы не опоздать на поезд. Я утешил её как умел, заметив, что даже самой дружной компании рано или поздно приходится расстаться, и у меня сохранились наилучшие воспоминания об этом прекрасном дне.

Что за роскошь! Никакого сердцебиения, никаких тревог, ни тебе глупой любви, ни тебе необдуманных порывов. Ты невозмутим, как бревно, и доволен, как свинья. Нет больше сердечных терзаний, сердце уже не обливается кровью — конец всем этим бредням. Сердце у вас не бронзовое, не каменное, тем более не львиное. Нет, это дивный сверкающий орган, конусообразный и полый, из чистого золота и совершенно бесчувственный. В этом неоценимое преимущество истинного Буржуа. Лучшая похвала, которую вы можете ему воздать, это сказать, что у него золотое сердце. У домовладельцев, судебных приставов, ростовщиков почти всегда золотое сердце, и это бросается в глаза. Напрасный труд — пытаться их смутить, взволновать, растрогать. От их золотого сердца голова и ноги у вас нальются свинцом и лицо станет серым, как свинец.

Не следует забывать, что золотое сердце — это дар природы. Его не купишь у ювелиров, которые обычно торгуют лишь накладным золотом, обманывая немало простодушных молодоженов и готовя им в будущем неприятные сюрпризы в ломбарде. Если природа–мачеха одарила вас самым обычным сердцем, у вас есть возможность жениться на девушке, у которой золотое сердце и немного деньжат за душой. На следующий же день вы поймете, какое счастье вам привалило. Мой вам совет!

Средневековый историк, говоря о Карле Смелом, выразился так: «Тот, кто получил в наследство его ложе, должно быть, одалживал его тем, кто хотел выспаться, раз столь беспокойный человек спал на нем крепким сном». Эту фразу стоит процитировать, но нам не дано знать, как именно было застелено ложе неистового герцога, и можно предположить, что он редко почивал на нем.

Это не имеет ничего общего с постелями наших Буржуа, где героизм и рыцарская непоседливость даже не ночевали. Этим славным людям более или менее прилежно стелят постель их горничные, и они постоянно и беззаботно в них почивают, когда дела идут хорошо. Те, кому они достаются после смерти владельцев, тщательно их дезинфицируют и спят в них столь же крепко. Все равно что красиво отделанный и уютный склеп, где одну падаль можно заменить другой без всяких последствий.

Но если мы действительно утверждаем, что Буржуа сам стелет свою постель, это следует понимать в переносном смысле. В этом смысле не будет слишком смелым утверждать, что большинство Буржуа спят в грязи, а довольно многие — в грязи, замешенной на крови бедных, в ожидании ложа из раскаленных углей, уготованного им в Вечности.

Хотите знать, что я об этом думаю? Мужа не обманешь. Приведите хоть один пример, когда женщина обманула своего мужа и сумела обвести его вокруг пальцев своих любовников. Муж сам обманывается — это обычный случай самовнушения.

Как известно, я пишу для юных барышень и, не желая оскорблять их слух, все же вынужден открыть неприглядную правду: всякий Буржуа лелеет честолюбивые помыслы стать рогоносцем. Помыслы тайные — я точно знаю. Иной раз он и сам о них не ведает, но это несомненно. Только тот, кто никогда не проникал в заросли буржуазной души, может не знать, что со времен Наполеона его снедает жажда быть Цезарем. Мессалина может подарить ему такую иллюзию. Следовательно, он станет искать себе Мессалину или Жозефину. Если же его жена не отличается темпераментом этих любвеобильных императриц и вместе с тем она не слишком привлекательна, что нередко бывает, он будет подстрекать её сам, убежденный, что рога — удел всех великих людей. Для затравки сойдет и интрижка с подручным мясника. Неожиданно подвернувшийся зубной врач тоже будет кстати. Тогда муж станет надеяться, что за ними последуют первый заместитель министра или заезжий эрцгерцог. В этом случае рога придали бы ему вес в обществе, ему повезет в картах, а в шашках он выйдет в дамки.

Те, кто сочтут его обманутым мужем, ничего в этом не смыслят. Он все знает и все видит. Пусть проделки жены не добавляют ему славы, они упрочат его положение и не повредят его делам. Прошу чистых сердцем закрыть глаза и заткнуть уши и осмелюсь сказать, что такой муж в некотором роде сам наставляет себе рога и что источник нечистых утех, известных ему одному, бьет в том самом саду любви, куда слетаются петь соловьи его супруги. Кто из нынешних свиней решится меня оспорить?

Поэтому Общее место об обманутом муже лишено смысла, и сама его жена, как бы глупа она ни была, отлично это знает. И гнусная эта парочка на самом деле — пара мертвецов, убивших собственные души, а мертвые не могут ни обманывать, ни быть обманутыми. Они друг для друга два темных зеркала на дне бездны.

Между тем в твоей глупости, о Буржуа, есть нечто вечное. При всем желании я не в силах представить себе меньшего срока и вообразить тот миг этой вечности, когда ты перестанешь быть болваном. Одного этого достаточно, чтобы внушить веру в божественную вечность.

Даже если предположить, что у тебя нет бессмертной души, что было бы исполнением всех твоих желаний, твоя глупость все же будет вечно витать над твоим жалким прахом, как Святой Дух пребудет на останках мучеников. Что касается твоего начала, мне также не удается его разглядеть. так что в моих глазах ты — чудо.

Ты столь глуп, бедняга, что заводишь в тупик и метафизику, и зоологию, когда они пытаются постичь твое происхождение. Твои затверженные и автоматические движения и исторгаемые тобой более или менее членораздельные звуки сближают тебя с животными, способными лишь к коллективному существованию и повторяющими все то же, что делали их предки тысячу лет назад, причем ни образование, ни культура не могли отучить их от этого инстинкта. Потому ты не поддаешься классификации. Возможно, ты всего лишь химера, тлетворное испарение, что от начала времен выдохнул один из падших ангелов, предвосхитивший золотую середину Луи–Филиппа [84], прежде чем отпасть?

Вот что, вероятно, означают эти слова. Когда ваше терпение лопнуло и вы уже готовы предаться далеко идущему гневу, проблеск здравого смысла заставляет вас вспомнить, что вы здесь не самый сильный, и вспышка вашей ярости опасна только для вас. И внезапно вы становитесь кротким, как агнец. Это самый простой случай, но возможны и другие толкования.

Скажем, вы, мадам, можете быть крайне хороши собой и крайне глупы. Надежнейший банкир может улизнуть с золотом своих клиентов в тот самый миг, когда ставшая притчей во языцех чистота его финансовых махинаций была вознаграждена Почетным крестом. Политик, одно имя которого вызывает в памяти гнуснейшие подлости, может превратиться в Аристида [85], стоит только ветрам добродетели раздуть паруса этого аргонавта в сторону золотого руна. Знаменитый писатель, страдающий врожденной умственной отсталостью, может со дня на день превратиться в гения, если у него хватило нюху стащить рукопись подыхающего с голоду мечтателя. Может также случиться, что академик первой величины, задыхающийся от собственного величия, к примеру Бурже, героически заставляет себя писать одни пошлости, лишь бы не унизить коллег и не испугать читателей.

Все буржуа скажут вам, что между двумя крайностями и волосок не пройдет. Вот почему они так их боятся, восхваляя посредственность, золотую и разумную середину, аккуратность и умеренность, полагая в мудрости своей, что кроты не нуждаются в окулистах, а жабы менее подвержены солнечным ударам, чем единороги и орлы.