Круги фей [сказки и легенды германских народов о великанах, гномах, феях, водяных и домовых]

ПОСЛЕДНИЙ ДОМ ГИГАНТОВ

Долины и горы красиво сменяли друг друга под голубым небом Норвегии тысячи лет назад точно так же, как и сегодня, и Гольфстрим тек тогда так же, как и сейчас, мимо ее изрезанных берегов; но это была совсем другая земля. В густых лесах еще не было слышно топора, рубящего крепкие стволы, которые норвежские реки понесут к морю, чтобы потом плыть, став благородными кораблями, по груди океана; в хорошо защищенных от непогоды бухтах еще не было домиков, приютившихся среди ухоженных садов и полей; ни одна лодка еще не плавала по морю с сетями и рыболовными снастями. Человек еще не обрел в качестве дома эту прекрасную Северную Землю.

Там обитала раса гигантов, высоких и могучих. Их жизнь измерялась веками, в то время как наша — годами. Они ломали камни своими руками, освобождая русло великим потокам. Они носили огромные глыбы на плечах к берегу и строили из них замки, башни которых скрывались в облаках. Их голос заглушал рев океана и спугивал орлов с их гнезд. Но этот могучий народ, под ногами которого дрожала земля, была миролюбив и безобиден. Ни ссоры не разделяли их, ни зависть не озлобляла их сердца. Они жили вместе, словно дети одной большой семьи.

Их вождем был Хрунгнир. Его товарищи добровольно подчинились его власти, ибо он превосходил их всех годами, мудростью и силой, как отец — своих детей.

Хрунгнир жил в великолепном замке на берегу моря. Норвежским горам пришлось отдать свои самые драгоценные металлы, чтобы украсить стены его гигантского жилища внутри и снаружи. Многочисленные стада вождя бродили по пастбищам, занимавшим целые мили, медведи в густых лесах убивались сотнями, чтобы их шкуры могли покрыть подушки для его гостей, а столы и рога для питья сверкали драгоценными камнями. Но самым дорогим достоянием Хрунгнира была Гуру, его единственная дочь. Ее волосы сияли золотом, как звезды северной ночи, глаза были голубыми, как небо ее родной страны, а кожа — ослепительно белой.

Самые могучие исполины со всей страны были претендентами на руку Гуру, и Хрунгнир обещал свою дочь тому, кто превзойдет его в быстроте бега или чья рука окажется сильнее, метая огромные валуны. Тогда могучие гиганты спустились из своих замков в горах, где снежная буря кружит вокруг седых вершин, и пришли из крепостей на берегу моря, так что крыша дворца Хрунгнира едва могла дать приют сонму женихов. Столы дымились от бесчисленных блюд, рога наполнялись медом снова и снова, а из окон разносились песни гигантов, — так громко, что волны в ужасе бежали в сторону моря.

После пиршества великаны вышли на берег, разбили огромные каменные глыбы и швырнули их в море, как дети бросают камешки. Далеко в океан полетели груды камней, но ни один из них не улетел так далеко, как те, что были брошены рукой Андфинда, доблестного юноши, чей замок стоял среди скал постоянно сотрясаемого бурями Дуврфьельда, чье богатство почти равнялось богатству Хрунгнира, чья красота не шла ни в какое сравнение с красотой самой Гуру. Затем, когда женихи расположились на берегу для состязания в беге, и галька зазвенела под золотом их сандалий, Андфинд оставил всех своих соперников далеко позади, и его длинные светлые локоны развевались, подобно золотым нитям, на скале, которая была конечной целью, в то время как его соперники все еще продолжали бежать.

Андфинд вышел победителем, и сердце Гуру пело от радости, ибо она давно втайне любила его, хотя и была готова подчиниться желанию отца, даже если бы он выбрал себе в зятья кого-нибудь другого.

Отнюдь не испытывая зависти, гиганты громко аплодировали победителю, и отнесли его на своих плечах в замок Хрунгнира, где вождь приветствовал его и позвал свою дочь встретить избранного жениха.

Прекрасная Гуру явилась в небесно-голубом одеянии с расшитым серебром подолом, которое она и ее служанки соткали и вышили в уединении женской комнаты. На ее белой шее и округлых руках сверкали драгоценные камни, а локоны были перевязаны золотой лентой. Так она вышла встречать гостей. Хрунгнир взял дочь за руку, вложил ее в правую руку Андфинда, и затем, как жрец дома, вождь соединил их неразрывными узами брака.

На замок Хрунгнира опустилась ночь. Вождь и его гости спали глубоким сном, готовясь к новому дню. Но гибель приближалась к ним, пока они спали, крадучись, ибо один хитрый владыка, о происхождении которого никто ничего не мог сказать, спустился со своими верными воинами с гор. Они слышали о красоте Норвегии, хотели завоевать ее и сделать своим собственным домом. Они слышали, что самые храбрые в стране пируют в замке Хрунгнира, и ждали до тех пор, пока не наступит час сна, чтобы застать врасплох врагов, с которыми они не смогли бы справиться на равных.

Лунный свет проскальзывал в открытые окна и падал на незащищенные тела спящих; глубокое мерное дыхание воинов и шум волн были единственными звуками, которые могло различить ухо. Но в залитом лунным светом зале сгустились темные тени, высокие фигуры влезли в окна и бесшумно, осторожно, держа оружие так, чтобы оно не зазвенело, прокрались в комнату. Наметив цель, они погружали свои мечи в сердца спящих, так что с последним стоном дух воина покидал тело. Пол был залит кровью, но отряд Одина переходил из зала в зал, и ни разу не поскользнулся на своем кровавом пути.

Предсмертный стон, хотя и короткий, достиг слуха Гуру. Она встала и прислушалась. Нет, это был не сон; звук повторялся с ужасающей отчетливостью. Она накинула на себя одежду и бросилась к окну, а когда отдернула занавеску, то увидела во дворе странные фигуры, с трудом несущие тяжелую ношу. Она присмотрелась внимательнее и в ясном лунном свете узнала окровавленный труп своего благородного отца. Она подкралась к ложу Андфинда и прошептала: «Проснись, проснись, мой муж, и давай убежим, ибо предательство и смерть вошли в наш дом!»

Кровавая работа в других комнатах, казалось, была закончена, и теперь ужасные шаги приближались.

Гуру подняла камень с пола и открыла потайную лестницу. Она велела Андфинду спуститься, быстро последовала за ним и осторожно закрыла за собой дверь.

По узкому проходу, который вел под замок и скалы к берегу, они незаметно добрались до моря. Там покачивалась лодка, которую Гуру и ее служанки часто использовали для плавания под парусами. Они вошли в нее. Андфинд расправил парус, взялся за руль, и лодка полетела в открытое море.

Один победил. Самые благородные из жителей этой земли были убиты в бесславной победе той ночи, жалкие остатки народа гигантов были вынуждены покинуть свой старый дом и искать убежища в неизвестных землях. Несмотря на это неблагородное начало, царствование Одина было мудрым, могущественным и благотворным.

О Гуру и ее муже больше ничего не было слышно. Исчезла ли лодка в голодных морских глубинах, или волны понесли ее к более счастливым берегам, никто никогда не принес никаких вестей об этом в их старый дом. Но зимними вечерами, когда девушки сидели вокруг пылающих сосновых бревен и разговаривали за прялкой о днях норвежских великанов, какая-нибудь пожилая женщина рассказывала своим трепещущим слушательницам о той ночи смерти и о таинственной судьбе Гуру и ее благородного жениха.

Царствование Одина давно закончилось. Его мудрость и его преступления были почти забыты. Много лет тому назад Олаф принес знание о христианской религии и воздвиг церкви на месте старых алтарей; и к древней честности и силе народа прибавился мягкий дух религии Креста.

На том месте, где когда-то стоял замок Хрунгнира, теперь возвышалась крепость столь же величественная и почти столь же мощная, как крепость вождя великанов; стада, пасущиеся вокруг нее, были столь же велики, как и его; и нынешний владелец, Зигмунд, как и он, считал своим самым дорогим сокровищем свою единственную дочь.

Казалось, что дни Гуру вернулись снова, потому что золотистые волосы и белоснежная кожа Аслог, ее голубые глаза и грациозная фигура привлекали самых богатых и могущественных аристократов страны, чтобы ухаживать за ней.

Когда все благородные поклонники были отвергнуты, сердце отца переполнилось гордостью и надеждой. «Она достойна только лучшего и величайшего», — подумал он. Но когда пришел самый могущественный принц в стране и уста красавицы сказали ему «нет», Зигмунд больше не хвалил благоразумие своей дочери. Он с горечью упрекнул ее в глупости и велел выбрать до Рождества кого-нибудь, кому он мог бы вручить ее руку.

Дни шли за днями, щеки Аслог становились все бледнее, а глаза отца все мрачнее, ибо сердце ее было отдано Орму, бедному, но прекрасному юноше, которого отец дал ей в пажи. Сильная рука Орма прекрасными летними вечерами выводила лодку в залитое золотом море; рука Орма вела ее по бескрайним снежным полям, когда, в снегоступах, с остриями тонкими и гибкими, подобно листьям бука, они быстро скользили в бодрящем воздухе; и долгими зимними вечерами, когда гости пили и пели в залах ее отца, Орм обычно сидел и рассказывал ей прекрасные истории у веселого камина.

Зигмунд любил этого храброго юношу, но если бы кто-нибудь сказал о нем как об избраннике его дочери, он вызвал бы сказавшего на поединок.

Влюбленные знали это и с трепетом ожидали решающего дня.

— Если она не сделает выбор до назначенного мною срока, — сказал Зигмунд Орму, — я сам выберу ей жениха, а тебе будет дарована честь нести шлейф ее свадебного платья.

Орм ничего не ответил, но дрожащей рукой продолжал накрывать стол для гостей и плотно сжал губы, чтобы сдержать страстные слова, которые подсказывала ему любовь.

Наступила ночь накануне Рождества — звездная и холодная. В склоне горы открылась потайная дверь, и оттуда выскользнули две закутанные фигуры. Это были Орм и Аслог. Они не взяли с собой ничего, кроме узелка с необходимой одеждой, теплого кожаного одеяла и лука со стрелами, который Орм повесил на плечо.

Они мчались по ледяной равнине быстро и испуганно, точно пара голубей. Они достигли края широкой равнины. Их снегоступы больше не годились, потому что дорога вела теперь к ущельям и скалистым вершинам гор. Было очень холодно, ветер свистел в расщелинах горы, и его ледяное дыхание заставляло дрожать хрупкую Аслог. Тропа долго петляла среди покрытых снегом гор; наконец они добрались до густого елового леса, посреди которого стояла маленькая хижина отшельника.

— Это я, отец Иероним, — сказал Орм старику, вышедшему им навстречу.

— Добро пожаловать, сын мой! — ответил старик, когда юноша наклонился, чтобы запечатлеть благоговейный поцелуй на его иссохшей руке. — И ты, дочь моя, так же желанна в бедной келье отшельника.

Усталая девушка охотно приняла предложенный отдых и угощение. Отшельник с жалостью смотрел на ее искаженное горем лицо, и когда Орм попросил его соединить их браком, старик после недолгого раздумья удовлетворил их просьбу.

Как отличался этот час от снов Аслог! Не то, чтобы она много думала о той пышности, какой должна была быть окружена ее свадьба, но она с горечью ощущала, как не хватает ей благословения отца.

Церемония закончилась, больше медлить было нельзя. Странники продолжили свой утомительный путь, пока Аслог совершенно не изнемогла и упала бы, если бы не поддерживающая ее рука Орма. Через густые еловые леса, по неровным горным тропам они спешили вперед, пока на востоке не забрезжила полоска рассвета. Орм указал на группу темных камней, лежащих перед ними.

— Там, — весело сказал он, — там, моя Аслог, нас ожидают покой и безопасность.

Это прибавило девушке сил; с удвоенной энергией она стала пробираться по тропе, пока они не достигли высокой зазубренной скалы и не вошли в расщелину. Они оказались в пещере, которая, хотя и была узкой у входа, становилась все выше и шире, пока не стала совсем просторной. Из этого мрачного места забота Орма сделала дом для его любимой, который не был полностью лишен комфорта, и здесь они жили в безопасном уединении до тех пор, пока зима не перекрыла горные дороги. Но когда пришла весна и дороги стали доступны, соглядатаи Зигмунда стали исследовать горы более тщательно, и Орм больше не мог свободно передвигаться. Когда провизия кончилась, он был вынужден высвободиться из объятий плачущей Аслог и отправиться на охоту с луком и стрелами. Наконец, — в течение нескольких недель теплой погоды поблизости от их убежища не было видно ни одной живой души, — страхи их улеглись, и Орм, отбросив всякую осторожность, стал удаляться от пещеры. Возможно, отец Аслог устал от бесплодных поисков, а может быть, он даже лелеял мысли о прощении. Сердце девушки быстро поверило тому, чего она так страстно желала, и Орм также начал верить в это. Однажды ночью, когда его жена спала, он отправился по тропинке в долину, где среди леса стояла келья отшельника. Он надеялся, что старик сможет сообщить ему какую-нибудь добрую весть, чтобы он мог вернуться к своей любимой Аслог, которая, хотя и безропотно переносила лишения, с каждым днем становилась все бледнее и слабее. Он подошел к выступающей скале, за которой начиналась тропинка, ведущая к хижине отшельника. В радостном возбуждении он совсем забыл о страхе. Его лук висел у него за спиной, а рука сжимала посох. Вдруг он услышал шорох в густом кустарнике рядом с собой, и две тяжелые руки легли ему на плечи. С большим усилием он высвободился, отступил на несколько шагов и угрожающе взмахнул посохом.

— Это тот, кого мы ищем! — воскликнули его противники. — Помните о награде.

И тут Орму показалось, что все кусты и даже бурая скала позади него ожили, так громко зашуршало со всех сторон. Быстро, как мысль, он обрушил свой посох на головы тех двоих, которые напали на него первыми, и прежде чем остальные успели покинуть свои укрытия, повернулся и скрылся.

Сначала позади слышались дикие крики и топот, но он ни разу не остановился и не оглянулся, и вскоре скрылся из виду своих преследователей. Путь был долог и труден, но Орм был силен и проворен, а впереди его ждали дом и Аслог. Наконец он добрался до пещеры.

Не таким бы хотелось видеть ему свое возвращение! Аслог сладко спала со счастливой улыбкой на губах, словно ей снились любовь и прощение, но Орм должен был поскорее разбудить ее и сказать, что она снова должна стать бездомной странницей.

— Проснись, проснись, любимая, — прошептал он, схватив ее за руку, — и давай уйдем отсюда, потому что слуги твоего отца идут по нашему следу, и нам нужно быть далеко отсюда до завтрашнего рассвета.

Аслог открыла глаза и в безмолвном изумлении уставилась на мужа, но, когда у нее уже не осталось сомнений, быстро вскочила и аккуратно сложила свою одежду и мягкие шкуры, покрывавшие ее. Они без промедления выбрались из пещеры через узкий вход и отправились не в замок Зигмунда, как надеялись, а в темное и неизвестное будущее. На западе, где находился дом Аслог, им угрожали опасность и предательство, поэтому они повернули на север, и пошли по неизведанным горным тропам. Воздух был мягким, луна ярко освещала их путь, а мягкий мох не сохранял следов, которые могли бы выдать их преследователям. Так они шли на север в течение нескольких часов. Пещера в скале осталась далеко позади, и они были далеко от того места, где люди его тестя видели Орма. Наконец, он отважился повернуть на запад, к морю. Их путь лежал вниз, в долину. Зимний туман все еще висел над равниной. Зоркий глаз Орма едва мог проникнуть сквозь его серую вуаль, а Аслог вздрогнула, почувствовав ее холодные объятия. Они уже не могли сказать, в каком направлении идут, но шли все дальше и дальше, надеясь вскоре выйти к дружелюбному океану. Наконец, бледное лицо Аслог вспыхнуло от радости, когда она услышала его отдаленный шепот. Все ближе и ближе звучала знакомая музыка, и вскоре путники вышли в узкую долину, на дальнем краю которой возвышалась группа темных скал.

— Это берег! — радостно воскликнула Аслог.

В маленькой бухточке у подножия скал стояла рыбацкая лодка. Орм нес жену на руках по песку, потому что на этой открытой полосе нужно было спешить изо всех сил, чтобы их не заметил чей-нибудь враждебный глаз. Он осторожно посадил Аслог в лодку, прыгнул вслед за ней и дрожащими руками расправил парус.

Ветер, казалось, желал беглецам удачи. Он спустился с гор и наполнил белый парус, так что маленькая лодка выпорхнула в море, словно лебедь с распростертыми крыльями. Солнце поднималось все выше и выше, утесы их родного берега казались теперь лишь линией невысоких холмов; гордые корабли скользили недалеко от них, а на самом дальнем горизонте вскоре показалась группа островов, мерцающих в золотистом тумане. Когда солнце медленно скрылось за горизонтом, большие корабли прошли мимо, не заметив странников, а маленькие острова все еще были далеко. Лицо Аслог, прежде светившееся надеждой, побледнело и осунулось.

— Что случилось, милая? — с тревогой спросил Орм.

— Я голодна, — еле слышно ответила Аслог.

Орм глубоко вздохнул. Они бежали, не прихватив провизии, и вот уже двадцать четыре часа ничего не ели, а острова лежали далеко-далеко. Солнце погрузилось в море.

— Спи, моя Аслог, спи! Ты не будешь чувствовать голода, пока спишь, а когда проснешься, может быть, мы уже доберемся до одного из маленьких островов, лежащих перед нами.

Аслог покорно улыбнулась и, сняв шкуры с узелка, улеглась на дно лодки и накрылась ими. Волны мягко покачивали маленькое суденышко, весло издавало размеренный и монотонный плеск; наконец, глаза Аслог закрылись, и она уснула.

Орм нес вахту в одиночестве, посреди океанского простора. Наступила ночь, но теплое дыхание весны все еще витало над морем. Луна медленно всходила над далекими горами Норвегии и заливала океан своим серебристым светом. Волны плясали вокруг лодки, паруса и мачты ярко сияли, а волосы его спящей красавицы-жены блестели, подобно золотым волнам.

Взгляд Орма, в котором читались любовь и печаль, остановился на бледном лице Аслог. Позволяя себе лишь короткий отдых, да и то с большими перерывами, он греб всю ночь, а когда рассвело, перед его глазами лежал большой остров с цветущими деревьями, залитый пурпурным светом. Его радостный крик разбудил Аслог, которая проснулась и взглянула на это прекрасное убежище для бездомных бродяг. Словно страж их будущей безопасности, на берегу возвышалась высокая серая скала, по форме напоминавшая гигантскую человеческую фигуру.

Орм старался держаться между маленькими островками, окружавшими это заманчивое место, но волны, до сих пор так ласково игравшие у берегов, теперь вспенились и с ревом обрушились на лодку, погнав ее обратно в открытое море. И хотя Орм умело управлялся с рулем и веслами, его снова и снова неудержимо отбрасывало назад.

Наступил полдень, бесплодная борьба все еще продолжалась, но теперь солнце клонилось к западу. Сила и упорство Орма в конце концов начали ослабевать. Руки его кровоточили и дрожали, голод и изнеможение почти одолели его, а Аслог, расставшись с самой страстной надеждой и впав в глубочайшее уныние, почти без сознания цеплялся за мачту. Орм подумал, что она умирает. Отчаяние придало ему новые силы. «Боже всемогущий, сжалься над нами!» — громко воззвал он к небесам. И волны тотчас же подчинились святому имени; теперь они мягко скользили под лодкой; судно стрелой пронеслось между островами и приблизилось к гавани, где гигантская скала с темным ликом смотрела вниз на маленькую лодку, скользившую мимо нее к берегу. Орм выскочил из нее, поднял измученную Аслог на руки и перенес на сухой мягкий песок. Он огляделся в поисках чего-нибудь съестного. Фруктовые деревья трепетали цветущими кронами на небольшом расстоянии, но время плодов еще не пришло. Орм с еще большим беспокойством оглядел берег. Потом он увидел прямо у своих ног мидию, потом еще одну и еще. Он поднял их и подал своей жене; когда она съела их, то почувствовала, что сможет подняться на ноги и идти, опираясь на руку Орма, и они направились вглубь острова, в поисках какого-нибудь укрытия.

Цветущие фруктовые деревья свидетельствовали о наличии чьей-то заботливой руки, но ни одна тропинка, ни один след не говорили о близости людей. Они шли все дальше по зеленому острову, на который солнце бросало последние золотые лучи. Наконец, они увидели среди листвы чистое пространство и с бьющимися от страха и надежды сердцами приблизились к нему. Вскоре они стояли перед очень древним домом. Его стены глубоко уходили в землю и возвышались так высоко, что ели едва могли протянуть свои темные ветви над покрытой шкурами крышей. Окна были маленькие, в них была вставлена рыбья кожа. Дверь была сделана из крепких досок и окована железом. Дом выглядел так, словно бросал вызов бурям, и делал это на протяжении веков.

Но куда же исчезли его строители? Неужели они спят в глубинах океана? Колыхалась ли высокая трава маленьких островов над их последним пристанищем, или они все еще томились, заколдованные, за окованной железом дверью и серыми стенами мрачного жилища? Сдерживая легкую дрожь, сотрясавшую его тело от этих мыслей, Орм постучал в дверь таинственного дома. Ни один звук не показал ему, что его услышали внутри. Он постучал еще раз, потом в третий, но по-прежнему не услышал никакого движения. Затем он положил руку на тяжелую задвижку; дверь открылась, и они вошли в вымощенный камнем холл. Здесь не было никого, кто мог бы приветствовать их или отказать им в гостеприимстве. С одной стороны коридора была еще одна дверь. Орм постучал, и когда снова не последовало ответа, он открыл ее и вошел вместе с Аслог в просторную комнату. В ней никого не было, но, очевидно, дом был обитаем. В очаге горел яркий огонь, а над ним висел котел с рыбой, запах которой приятно манил голодных беглецов.

— Прости нас, благородный хозяин этого дома! — сказал Орм громко, но почтительно. — Необходимость, а не дерзость делает нас незваными гостями.

Они прислушались, затаив дыхание, но ответа по-прежнему не было. Затем Орм вылил немного содержимого котла на две тарелки и поставил их на стол. Сначала с трепетом, но потом все больше успокаиваясь, странники наслаждались столь необходимой пищей.

Когда голод был утолен и дух их оживился, они огляделись. В дальнем конце комнаты стояли две кровати гигантских размеров и древней, давно забытой формы. Огонь в котле угасал, вечерний свет перестал проникать в окна, и темноту нарушало лишь слабое мерцание угасающих углей.

Природа наконец-то заявила свои права. Глаза странников почти закрылись, и, отбросив всякий страх, они заняли ложа, на которых, несомненно, когда-то покоились гигантские фигуры.

Когда они проснулись, снаружи ярко светило солнце, но его лучи лишь смутно пробивались сквозь грубые окна. Двери были крепко заперты, и не было видно никаких признаков присутствия человека, но в очаге снова горел огонь, от кипящего котла исходил соблазнительный аромат, и стол был накрыт, как для трапезы.

— Видишь, дорогой Орм, — радостно воскликнула Аслог, указывая на огонь и стол, — этот язык легко понять, хотя он и безмолвен. Невидимые хозяева этого жилища знают о нашей нужде и приглашают нас под свою гостеприимную крышу.

Утолив голод, Орм и Аслог вышли в холл и обнаружили лестницу, которая вела в комнату, расположенную прямо под покрытой шкурами крышей. Эта комната, и комната, в которой они провели ночь, были единственными в доме, но в них было все, что нужно для уединенной жизни. Нигде не было видно ни одного жителя, но казалось, что здесь недавно побывал кто-то, чья рука с любовью все устроила для бедных бездомных путников. Они поняли безмолвный язык, и остались здесь, наслаждаясь сладостным чувством, что, наконец, обрели дом.

Орм никогда не забрасывал свою сеть в море, чтобы не вытащить оттуда богатый улов вкусной рыбы; силки, которые он ставил утром на птиц, никогда не оставались пустыми вечером. Деревья в изобилии снабжали их плодами, и Аслог пришлось потрудиться, собирая и сохраняя богатый урожай.

Лето миновало, короткая осень также близилась к концу, когда на свет появился прелестный мальчик, доставив радость Орму и Аслог. Ребенка назвали Зигмунд, и он казался родителям залогом будущего примирения.

Однажды Орм держал на руках своего маленького сына и с восторгом наблюдал, как тот улыбается, а Аслог стояла у камина, готовя обед, когда высокая тень мелькнула за окном, тяжелая дверь дома распахнулась, и раздался громкий стук в дверь комнаты. Аслог в ужасе уронила ложку, и даже храбрый Орм крепче прижал мальчика к сердцу, когда гостья вошла.

Это была гигантская женщина. Она была выше ростом, чем любой человек, какого Орм и Аслог когда-либо видели среди их собственного могущественного народа. На ней было небесно-голубое платье с расшитым серебром подолом; длинные белоснежные волосы были перевязаны золотой лентой, и на ее некогда прекрасном лице, казалось, запечатлелись следы столетий радости и горя.

— Не бойтесь, — мягко произнесла гостья, — это мой остров и мой дом, но я охотно уступила их вам, когда узнала о вашем несчастье. Я прошу только об одном. Приближается сочельник. В этот единственный вечер позвольте мне занять комнату на несколько часов, пока мы будем праздновать наш ежегодный праздник. Но вы должны пообещать мне две вещи: не говорить ни слова, пока длится наш пир, и не пытаться увидеть, что происходит в комнате внизу. Если вы удовлетворите мою просьбу, то можете спокойно жить здесь и пользоваться моей защитой до тех пор, пока не пожелаете покинуть остров.

С облегченными сердцами, Орм и Аслог дали обещание, после чего женщина-гигант склонила свою серебристую голову в любезном прощании и вышла за дверь.

Наступил канун Рождества; Аслог убирала и украшала комнату с еще большей тщательностью, чем обычно. Пол был натерт до блеска, Орм усыпал его мелко нарезанными еловыми веточками. В очаге ярко горел огонь, а над ним висел сверкающий котел. Аслог завернула ребенка в самую мягкую шкуру, которая служила ей постелью, и пошла с Ормом в верхнюю комнату, где они сели у трубы камина, шедшей с нижнего этажа.

Долгое время все было тихо. Внезапно послышался нежный, мягкий звук; за ним последовали другие, и вскоре музыка разлилась волнами мелодии в ночном воздухе. Аслог зачарованно слушала, а Орм подошел к фронтону крыши и, поскольку это не было запрещено, открыл ставень, днем пропускавший воздух и свет.

Весь остров пришел в движение. Маленькие сморщенные фигурки с серьезными старческими лицами суетились вокруг с горящими факелами в руках. Обутые в сапоги, они побежали по волнам, направляясь к скале, охранявшей вход в бухту. Дойдя до нее, они окружили ее кругом и с почтительным смирением опустились на землю. Затем из центра острова появилась высокая фигура. Гномы расступились, чтобы впустить ее, и Орм узнал в мерцающем свете ту благородную даму, которая несколько дней назад нанесла им столь неожиданный визит. Ее небесно-голубое платье и золото в волосах сияли еще ярче, чем прежде. Она подошла к скале, обхватила руками холодный камень и на мгновение замерла в молчаливом объятии. Внезапно камень обрел жизнь и движение. Гигантские конечности перестали быть камнем, волосы рассыпались по плечам, глаза загорелись жизнью. Словно пробудившись от сна смерти, великан встал, схватил за руку даму, чье любящее объятие вернуло его к жизни, и они оба повернулись к дому, куда гномы сопровождали их с пылающими факелами и чарующей мелодией. Земля, казалось, дрожала под поступью великанов. Вскоре они подошли к двери дома. Затем Орм закрыл ставень и ощупью вернулся к своей жене, сидевшей у камина.

Снизу доносился звон посуды и топот множества ног; молодая пара слышала каждый звук через широкую трубу. Сильный голос каменного гиганта звучал для человеческих ушей как гром, а голос леди, который Орм и Аслог уже слышали однажды, был подобен мощным нотам какого-то музыкального инструмента. Столы и стулья были сдвинуты, рога для питья сдвинулись разом; пир начался, и теперь снова слышалась та же музыка, которая прежде переполнила Аслог восторгом. Затем ее охватило непреодолимое желание увидеть чудесное общество, о котором рассказывал ей Орм. Она встала и ощупью нашла щель в полу, через которую можно было заглянуть в комнату внизу. Орм молча протянул руку, чтобы остановить ее, но это движение разбудило спящего младенца, который, испугавшись непривычных звуков внизу, издал крик, пронзивший сердце матери. Забыв обо всем, кроме своего ребенка, она стала, по обыкновению, успокаивать его ласковыми словами. Вдруг внизу раздался ужасный крик и поднялся дикий шум, музыка смолкла, и в дверь выскочили гномы, в диком смятении. Их факелы погасли, шум их бегства звучал лишь несколько мгновений, затем ночь и тишина воцарились над местом, которое минуту назад было наполнено праздничным весельем.

В смертельном ужасе Аслог откинулась на спинку стула, с трепетом ожидая судьбы, которую ее опрометчивость навлекла на ее близких. Это были тревожные часы, которые они проводили теперь в темной верхней комнате, — более тревожные, чем часы их бегства и тяжелой борьбы с волнами. Наконец наступило утро. Ясный солнечный луч пробился сквозь дыру в ставне и разбудил мальчика, который заплакал от холода и голода. Тогда любовь к ребенку пересилила страх, и Аслог уговорила мужа спуститься вместе с ней. Они спустились по лестнице, вздрагивая на каждом шагу. В дверях комнаты они остановились и прислушались. Не было слышно ни звука — все было тихо. Наконец, они подняли щеколду; Аслог прижала ребенка к сердцу и вошла в комнату. Громкий крик сорвался с ее губ. В дальнем конце комнаты, на почетном месте за столом, сидел могучий великан, чье пробуждение Орм видел своими глазами; но жизнь снова покинула его, он сидел там холодной серой каменной глыбой. Аслог казалось, что каменная рука, все еще сжимавшая рог с вином, может быть поднята, чтобы обрушить гибель на нее и ее близких. Она в безмолвном ужасе смотрела на каменного гиганта, медленно переводя взгляд с неподвижной головы на массивные складки каменного одеяния. Затем она заметила еще одну фигуру, неподвижно лежащую на полу. Лицо было прижато к холодному камню, но синяя мантия с вышитым серебром подолом и развевающиеся белые волосы подсказали испуганной Аслог, кто это.

— Андфинд, мой Андфинд! Никогда больше не будешь ты улыбаться своей верной Гуру и радоваться вместе с ней своей короткой жизни и свободе, — простонала великанша, наконец подняв голову. — Никогда больше не будешь ты улыбаться своей верной Гуру.

Аслог вскрикнула, но не от страха за свою судьбу, как раньше, а от боли и раскаяния. Ее горькие рыдания заставили даже убитую горем великаншу поднять голову.

— Не плачь так, — сказала она мягко, — и не бойся; я действительно легко могла бы убить тебя и сломать этот дом, который дала тебе как твой, — сломать, словно детскую игрушку. Правда, твоя забывчивость причинила мне невыразимую боль, но месть сильных мира сего должна быть — прощение! А потому не плачь, ибо тебе нечего бояться.

— О, это еще не все! — всхлипнула Аслог. — Имена, которые вы назвали, благородная леди, ранили меня в самое сердце. Они напоминают мне легенду, которую я часто слышала ребенком: о Гуру, прекрасной великанше, которая была вынуждена бежать от жестокого Одина со своим возлюбленным Андфиндом. Рассказ об их судьбе всегда глубоко трогал меня, и когда я услышала эти имена, то подумала, что вы, возможно, и есть та самая Гуру, и эта мысль добавила горечи к моему раскаянию.

Великанша, казалось, погрузилась в мечтательное раздумье.

— Нас еще помнят в нашем старом отечестве? Остались ли еще залы в замке Хрунгнира?

— Нет, благородная госпожа, — ответила Аслог, — все они давно рассыпались в прах, с тех пор над Норвегией пролетело много веков. Правда, гордый замок все еще смотрит вниз на пенящиеся волны, но он принадлежит Зигмунду, чьим единственным ребенком я являюсь.

— Наша судьба, о дочь моего прежнего дома, удивительно похожа, — сказала Гуру, — но твоя жизнь закончится более радостно, чем моя. Мы жили здесь в безмятежном счастье много веков, ибо именно на этот остров доставила нас наша лодка после той ночи смерти. Этот дом, который сильная рука моего мужа построила для нас, мал и беден по сравнению с дворцом моего отца, но мы не сожалели об утраченном великолепии. Дни проходили в тихом счастье, и мы не чувствовали никакой тоски по земле, которая изгнала нас и наших друзей. Гномы же, которые, подобно нам, бежали из негостеприимной страны, поселились вокруг на маленьких островках и жили там в мире и довольстве. Каждый сочельник мы собирались в этой комнате и устраивали праздник, как это делали наши предки еще до того, как ваша религия распространилась на эти северные земли. Прошли века, и однажды вечером я стояла с Андфиндом на берегу нашего острова, глядя на море. На северном горизонте показался величественный корабль, и Андфинд, чей глаз был острее орлиного и обладал способностью заглядывать в будущее, узнал в человеке на носу могучего врага свободы Норвегии и нашей власти. Это был Олаф, которого вы называете святым, который одолел норвежских князей за одну ночь и уничтожил последние остатки старых обычаев. Все это предвидела предусмотрительность моего мужа, и он могучим усилием вздохнул так, что волны пришли в ярость, — они грозили разбить корабль Олафа вдребезги. Но захватчик произнес какую-то молитву, подобную той, что произнесла ты, когда приблизился к нашим берегам, и бушующее море успокоилось. Тогда Андфинд протянул руку, чтобы оттолкнуть судно, когда оно приблизилось к берегу, но Олаф, подняв руки к небу, сказал суровым тоном: «Стой теперь камнем!» Тотчас же глаза моего мужа закрылись; рука, с любовью сжимавшая мою, стала холодной и твердой; тело, столь полное жизни и красоты, превратилось в бесчувственный камень, и мой возлюбленный муж застыл серым безжизненным камнем на берегу. Захватчики уплыли к берегам Норвегии, а я осталась в унылом одиночестве на теперь уже одиноком острове. Только раз в год, в канун Рождества, окаменевшим гигантам дают несколько часов жизни, если кто-то из их собственного народа обнимает их, таким образом жертвуя столетиями своей собственной жизни. Я слишком сильно любила своего мужа, чтобы не принести эту жертву добровольно, чтобы он и я могли наслаждаться ежегодно несколькими часами общения. Я никогда не считала, сколько раз он просыпался в моих объятиях, сколько веков своей жизни я отдавала ради него; я не желал знать того дня, когда я, обнимая его, тоже превращусь в камень и буду стоять на берегу рядом с моим Андфиндом. Теперь все кончено, — заключила Гуру. — Я никогда больше не смогу пробудить своего возлюбленного, ибо человеческий глаз, человеческий голос нарушили священный праздник нашего народа. Мой муж и я должны обратиться в камень до того дня, когда все скалы и горы старой Норвегии погибнут вместе с этим миром.

Она снова обхватила руками холодный камень, подняла с пола свою золотую арфу и повернулась к Орму и Аслог, которые слушали ее с молчаливой скорбью.

— Прощайте! Я оставляю вам свою защиту и свое благословение. Отныне наши дорогие сосуды будут украшать ваш праздничный стол; они мне больше не нужны. Живите в мире и счастье в этом доме, пока не вернетесь, чтобы получить прощение Зигмунда, живите счастливой жизнью в моем старом доме.

Она вышла, ее опечаленные гости последовали за ней к двери. Ни разу не оглянувшись, она скользнула прочь сквозь голые деревья; ее голубое одеяние мерцало далеко над заснеженной равниной. Орм и Аслог смотрели, как она удаляется по волнам к маленьким островам, пока она не исчезла из виду.

Неужели она спустилась под музыку своей золотой арфы в холодные волны? Или отправилась править как королева в царство гномов? Орм и Аслог никогда не узнали ее судьбы, но ее пророчества исполнились в полной мере.

Болезни и несчастья обходили их остров стороной. Они были счастливы в своей взаимной любви, сильны телом, бодры духом, довольны даже в своем одиночестве. Их мальчик рос с каждым днем красивым, сильным и послушным; деревья приносили плоды, море не скупилось на свои дары, птичьи силки никогда не оставались пустыми. Солнечный свет и аромат цветов наполняли воздух, они пили жизнь и счастье при каждом вдохе. А когда наступила зима, вокруг дома бушевала буря, и густые снежинки кружились в трескучих еловых ветвях за окном, маленькая семья уютно устроилась в своем доме; сухие дрова ярко пылали в очаге, возле него сидела Аслог, плетя сети, Орм вырезал новое весло, а ребенок жадно слушал сказки старой Норвегии.

Год за годом уходили прочь, не оставляя следов заботы на лицах одиноких изгнанников; разве что иногда, когда Аслог вспоминала об отце, тень пробегала по ее лицу, и в ней просыпалась старая тоска по его любви и прощению.

Это случилось в самом начале весны. Фруктовые деревья были покрыты цветами, солнечные лучи играли в темных еловых ветвях над крышей одинокого дома. Дверь открылась, и Орм, сопровождаемый Аслог и мальчиком, вышел, неся один из драгоценных сосудов, которые Гуру оставила в качестве прощального подарка своим гостям. Посуда за долгие годы износилась, и Орм собирался отправиться на норвежское побережье, чтобы продать золотой кубок и купить другую посуду. Он долго откладывал этот шаг, потому что все еще боялся острого глаза соглядатаев и мести; но нужда была велика, и медлить больше было нельзя.

Расставание было горьким. Аслог обнимала его снова и снова, и даже пророческие слова Гуру утратили свою силу утешения. Но Орм, хотя на душе у него было неспокойно, обещал ей скорое возвращение; затем он высвободился, прыгнул в лодку и оттолкнулся от берега.

Лодка летела по волнам, подобно морской птице, миновала круг маленьких островков и вышла в открытое море. Ветер, столь же свежий, как и тот, что благоприятствовал их побегу, теперь дул с севера, раздувая белый парус. Орм взялся за руль и стал смотреть, как его лодка несется по сверкающим волнам. Он направил ее на юго-восток. Ближе к полудню у горизонта показались берега его родной земли, и задолго до захода солнца лодка оказалась в водах узкого Тронхеймского фьорда и пристала к причалу старого королевского города. Орм торопливо прошел по улицам и с драгоценным сосудом под мышкой вошел в мастерскую ювелира.

Ювелир, казалось, был поражен качеством металла и редкой, тонкой работой, заплатил без возражений требуемую цену, и Орм с радостью поспешил в посудную лавку. Там собралась большая толпа покупателей, и, опасаясь, как бы среди них не оказался кто-нибудь из старых знакомых, он отвернулся и молча осматривал товар.

— Добро пожаловать, дружище! Какие новости в ваших горах? — спросил торговец только что вошедшего земляка.

— Спасибо, ничего хорошего, — ответил вновь прибывший.

— Что случилось? — спросил торговец. — Твой хозяин, богатый Зигмунд, нездоров? Неужели он еще не покорился своей судьбе?

Орм жадно прислушивался.

— Скоро все это кончится, — отвечал крестьянин, — горе его о пропавшей дочери разрывает ему сердце. Он болен, одинок и печален. Он велел объявить по всей стране, что простит беглецам все, если только они вернутся; он обещал великую награду тому, кто принесет ему хоть малейшую весть о них. Но они, кажется, исчезли с лица земли, и, скорее всего, старик умрет без того, чтобы кто-нибудь из его родственников закрыл ему глаза в его последнем сне.

Орм больше не думал о своих покупках, он думал только об Аслог и ее умирающем отце. Никем не замеченный в толпе, он вышел из лавки. Едва он успел завернуть за первый же угол, как со всех ног бросился к причалу, спрыгнул вниз по ступенькам, спустил лодку и в последних лучах заходящего солнца направился вдоль узкого фьорда среди больших кораблей к океану. Его сердце билось от нетерпеливого желания и восторга. Разве примирение с отцом его любимой Аслог, не было самым заветным желанием его сердца, как и ее, хотя он и молчал об этом ради Аслог?

Была уже ночь, когда его лодка выскользнула из фьорда и поплыла в открытом море. Ветер, весь день дувший в сторону суши, повернул вспять и теперь спускался с норвежских гор, подгоняя лодку Орма с быстротой стрелы. Полная луна поднялась над его родиной, волны разбивались в серебряные брызги о нос лодки. Орм не мог не думать о той ночи, когда Аслог, голодная и измученная, лежала у его ног; позади них были ужас и предательство, впереди — неизвестное будущее. Ясное сияние луны и сверкающие волны были тогда такими же, как и сейчас, но во всем остальном — как благословенна была случившаяся перемена!

Так прошла ночь; когда восток засиял алым, его лодка скользнула между маленькими островками; а когда первый солнечный луч упал на верхушки елей, он причалил к берегу своего острова.

Наскоро привязав лодку, он поспешил под цветущие фруктовые деревья — правда, с пустыми руками, но с более богатым подарком, чем осмелилась бы надеяться Аслог.

И вот теперь он стоял рядом с ее кроватью.

— Проснись, проснись, любимая! Я принес тебе весть о твоем отце, — прошептал он, склонившись над ней, — самую лучшую весть, какую только может пожелать твое сердце, — любовь и прощение!

Аслог проснулась, и ее сияющие глаза, тихие слезы, падавшие на ее сжатые ладони, говорили о еще более глубокой радости, чем представлял себе Орм, спеша домой.

Вскоре в тихой комнате царила суматоха. Аслог снова зажгла огонь, забурлил котел, пока она украшала себя и своего мальчика праздничными нарядами, а Орм относил дары Гуру — золото и драгоценные камни — вниз к лодке. Они снова сидели вместе за столом, наслаждаясь едой из гостеприимного дома исполинов. Они смотрели на высокие стены, служившие им убежищем, и с грустью — на каменную фигуру Андфинда, бывшего в течение многих лет молчаливым жителем маленького дома. Затем Орм схватил жену за руку; они вышли из дома, осторожно прикрыв за собой дверь, и последовали за мальчиком, который уже бежал впереди, в своем нетерпении, к берегу.

— Прощай, милый остров! — воскликнул Орм, отвязывая лодку. — И если когда-нибудь снова преследуемые беглецы высадятся на твоем берегу, будь для них таким же милым домом, каким ты был для нас.

Ребенок уже сидел в лодке, играя с прекрасными сосудами из золота, украшенными драгоценными камнями; Аслог села рядом с ним, чтобы рассказать о новом доме и дорогом дедушке, а Орм опустил весла, и лодка покинула берег «последнего дома исполинов».

Солнце вот-вот должно было погрузиться в море; его лучи бросали прощальный взгляд на окна одинокого замка, на скалу, которая когда-то гремела весельем. Но теперь великолепные залы были совершенно пусты. Слуги, служившие не из любви, а из страха, в угрюмом молчании повиновались приказаниям своего мрачного господина. Дочь, единственная, кого когда-либо любило его холодное сердце, была потеряна для него. Его старость была одинокой и безрадостной. Но тут его гордость уступила.

— Она опозорила мой дом, выбрав слугу вместо принца? Но она — мое дитя, мое единственное дитя, и она всегда была мне дорога и любима! О, верните мою дочь, мою Аслог, чтобы я мог взглянуть на ее лицо, прежде чем умру!

Богатое вознаграждение предлагал скорбящий отец за малейшее известие о своем ребенке, но напрасно ждал он дни, недели, месяцы, годы. Она, казалось, была потеряна для него навсегда.

— Выведите меня отсюда, чтобы я мог увидеть солнце, пока у меня есть зрение! — сказал он своим слугам, когда вечерние лучи заглянули в окна замка.

Слуги поддерживали его нетвердые шаги на краю скалы. Затем он сделал им знак уйти и оставить его наедине с его горем.

Солнце огненным шаром опустилось в океан, море катилось пурпурными волнами от самого дальнего горизонта, разбивая их на золотые брызги у подножия замковой скалы.

— Если бы моя старость была такой же спокойной и ясной, как этот тихий вечер, если бы моя жизнь была такой же яркой, как солнце в море!

Вдруг он услышал вдалеке плеск весел, и его зоркий, как в былые времена, глаз жадно устремился к горизонту. С северо-запада плыла лодка, мягко подгоняемая ветром. Она подходила все ближе и ближе и, казалось, направлялась прямо к скале, где сидел старик. У руля сидела мужественная фигура, а на носу стояла изящная женщина с мальчиком, которого крепко прижимала к себе. Ее волосы блестели золотом, как когда-то у его дочери, она подняла руку и взмахнула белым платком, как бы приветствуя его. Сердце Зигмунда забилось от радостного предчувствия, он больше не чувствовал своей слабости, но без посторонней помощи поднялся с камня и устремил взгляд на приближающуюся лодку. Теперь маленький корабль подошел к самому подножию скалы, он услышал, как звякнула цепь вокруг столба, и в вечернем воздухе до него донеслись знакомые голоса. Это был не сон. Рядом с ним послышались легкие шаги, и когда он обернулся, Аслог, его потерянная Аслог, опустилась перед ним на колени, ее глаза были полны смиренного раскаяния, а рядом с ней стоял на коленях светловолосый мальчик, который протянул руки к старику и повторил слова матери милым детским голосом: «О, дедушка, прости и люби нас!»

Старик раскрыл объятия, прижал к сердцу долгожданных просителей и, целуя своего прелестного внука, сказал голосом более мягким и нежным, чем обычно: «Слава Богу, я все-таки не умру в одиночестве!»

С каждым днем он все больше и больше чувствовал свою прежнюю силу, а когда он увидел, как нежно Аслог любила своего мужа, каким верным мужем и отцом был Орм, и каким послушным сыном он был для него, он забыл все свои обманутые надежды — даже королевскую диадему, которую Аслог отвергла. Любовь его детей и внуков сделала его последние дни самыми светлыми; желание того весеннего вечера исполнилось, — его старость была спокойной и ясной, а жизнь закончилась подобно тому, как закатное солнце тихо погружается в море.