Кругосветка

Глава двадцатая

Больше нам ничего не оставалось, как, покинув стан, идти, не теряя времени, в последний этап нашего пути против течения — идти на веслах. Лямку ночью тянуть трудно.

Предав всесожжению мусор последнего пира, мы уселись в лодку и отвалили.

Алексей Максимович разделил команду на две вахты, назначив в первую (ночную) себя (начальник вахты), меня, Козана и Абзаца, и предложил подвахтенной Маше (начальник второй вахты), Стеньке, Батьку и счастливому Васе спать.

— Сейчас же спать! Возможна команда: «Свистать всех наверх!» — аврал. Или, если нам будет так же великолепно везти, как везло до сей поры: «Всех наверх! На якорь становиться!» Спите спокойно, да хранят вас звезды!

Подвахтенные копошились укладываясь; парус и плащ служили им покровом. Стенька и Маша о чем-то перекорялись сердитым шепотом.

— Спать! — прикрикнул на них Пешков.

Вахта, назначенная нам, называется у моряков «собакой» — самая беспокойная вахта. В передней паре весел гребли Абзац и Козан, в ближней ко мне — Пешков. Выждав, пока подвахтенные угомонились, Алексей Максимович тихо заговорил:

— Дело-то обертывается не того…

— Просто — дело дрянь.

— Хорошо бы зачалиться.

— За какого дьявола зачалишься? Нас от Переволоки досюда ни один еще пароход не обошел… Кого мы видели за двое суток? Одного «Редедю»!

Нам попадались только встречные буксирные пароходы с караванами порожних барж: их сгоняли вниз для последнего рейса за пшеницей нового урожая.

— Сегодня у нас понедельник, — рассчитывал Пешков. — Завтра вторник…

— Во вторник на восходе Самару проходит срочным рейсом вверх по Волге пароход «Восточное общество товарных складов», — соображал Алексей Максимович.

— Правильно… Здесь он должен быть после полуночи… Только, Алексей, дело рисковое.

— А что нам еще остается делать? Зачалиться к последней в караване барже парохода, везущего тяжелый груз, нужно больше уменья, чем отваги. Иное дело — срочный, идущий с одной баржей почти со скоростью пассажирского парохода. Зачаливаются только ночью, днем не позволят. Есть два способа зачаливаться на ходу: вслед и навстречу. Второй — опаснее, зато вернее: вслед — легко промахнуться, подгребая к быстро идущей барже. Считая себя мастером этого дела, я всегда предпочитал способ навстречу: для этого от кормчего требуется столько же отваги, сколько и уменья.

Я повернул лодку на стрежень, примерился по тусклым огням перевальных столбов, чтобы узнать, где «ход», и повернул лодку вниз по течению.

— Зачаливаться хочешь? — спросил Абзац. — Да! А кто будет зачаливаться?

— Кому же, кроме тебя, — ответил начальник вахты. — Ты у нас на это дело мастер.

— Есть! — весело ответил Абзац, очень довольный, что ему доверили такое важное дело.

Мы шли вниз судовым ходом. Гребцы работали только затем, чтобы мне можно было править. Над пустынной Волгой стояла нерушимая тишь. В ясном черном небе во всем великолепии августовской ночи сверкали звезды.

Вот удивились бы ребята из второй вахты, если б, пробудясь, увидели, что мы плывем по течению.

«Куда?» — «В Самару, кругом света домой», — ответил бы Алексей Максимович.

Издали послышался журавлиный крик парохода.

— «Кама», — узнал пароход по голосу Пешков. — Командир беспокойный, буксира не намочит. Кто будет править, я или ты?

— Чудно! Сижу на корме я.

— Нет, давай поконаемся… В котором ухе звенит?.. В правом или в левом?

— В правом.

— Угадал. Твое счастье, правь ты. Только гляди, на пыж не налети…

— Будьте спокойны.

Во тьме проклюнулись сигнальные огни «Камы» — сначала красный, потом зеленый, а затем два белых, один над другим, и чуть левее и повыше — едва заметный огонек на барже. Теперь мне править было легко. Надо так держать, чтобы треугольник огней был равнобедренный: прямо в пыж парохода. И я уже видел два тусклых глаза над самой водой — иллюминаторы, для того чтобы наметчик видел метки на шесте.

— Завозня у него к барже с левого борта причалена, — сдержанно и серьезно сказал Абзац, — пристань-то в Самаре на левом берегу.

— К завозне хочешь, а не к рулю? Ладно! Ложись.

Я взял веслом так, что треугольник огней чуть перекосился — вершина ушла влево. Абзац лег грудью на носу лодки и свесил руки за борт, держа в левой руке чалку, привязанную к кольцу форштевня лодки. Всего этого я почти не видел, но знал, что Абзац поступает именно так.

Огни парохода стремительно надвигались. Уже слышен тоскливо-напевный голос наметчика:

— Девять… десять с половиной… двенадцать… под табак…

— Положь наметку! — послышалась команда.

— Есть! — в последний раз пропел наметчик. Пароход пыхнул из трубы дымом — в машину дана команда: «Полный!»

В это мгновение я почувствовал, что молниеносно засыпаю. Со мною это бывало, и вообще часто случается такое с переутомленными людьми. Мгновенный, блаженный, черный, бархатный сон — он иногда бывает причиной катастрофы. И, так же мгновенно пробудясь, я не испугался: меняться с Пешковым было поздно — мимо прошумело пароходное колесо, огни в иллюминаторах, гул топки, острый запах мазута, натянутый струной буксир, бурун из-под пыжа баржи, высокий борт ее…

— Шабаш! — скомандовал я и повернул круто из-под лодки, так, что у меня на борту хрустнуло — едва не сломалось весло.

Козан, бросив грести, навалился всем телом на Абзаца, чтобы его не выдернуло из лодки. Лодка черпнула правым бортом. Я снова на секунду заснул и от рывка очнулся. О борта лодки весело похлюпывала вода: Абзац ловко захлестнул чалку за скамью завозни…

— Дома! — тихо сказал Пешков.

— Козан мне чуть ноги напрочь не оторвал, — пожаловался Абзац.

— Цел остался, и ладно.

— Руку малость сбедил: кровища так и льет.

— Перевяжи… В воде не мочи, — приказал Пешков.

— Да знаю, чего там… Закручиваю.

— Сколько может быть сейчас времени? — вслух подумал Алексей Максимович, подняв глаза на ковш Медведицы.

— «Без четверти три», — тоненько, с улыбкой в голосе ответила из-под паруса Маша: она не спала.

— Пожалуй, что так… К свету будем в Самаре. Лучше бы до свету, — ответил я.

Сверху, с кормы баржи, мы слышали неясно в шорохе воды два голоса: мужской и детский — вероятно, кормщик с подручным мальчишкой. Пароход иногда подавал свистком сигнал, как править, и тогда на палубе брякали деревянные блоки рулевых талей, то правых, то левых, огромный руль поворачивался грузно и медленно, за ним шипела пенная струя, и наша лодка стучала бортом о борт завозни.

За Машей проснулся Стенька, и меж ними опять завязался какой-то разговор сердитым шепотком. Батёк и Вася безмятежно спали. Под еланью в лодке хлюпала вода: зачаливаясь, мы немного черпнули правым бортом.

Пароход внезапно уменьшил ход, и мы снова услыхали тоскливые возгласы наметчика:

— Шесть… шесть с половиной… семь…

«Кама» осторожно входила на перекат. Нет, до свету нам в Самару не попасть.

Над водой при ясном небе светает быстро… Когда рассвело, сквозь сладкую дрему я услыхал сверху, с борта:

— Эй вы, на лодке! Отдай чалку! Наш командир зачаливаться не велит. Слышишь, что ли!..

Кричал подручный кормщика — мальчишка лет двенадцати.

— Нет, не слышу! — ответил Стенька с той улицы.

— Отваливай! Кому говорят?

— Кому? А кто те знат кому.

Мальчишка поднял с палубы чурку и швырнул к нам. Чурка ударила Пешкова по сапогу — он воспрянул и огляделся.

— Получай обратно.

Стенька размахнулся и швырнул чуркой в мальчишку. Тот увернулся, схватил чурку и метнул ее снова. Мимо, в воду…

— Поплыла в Астрахань! — воскликнул Стенька.

— Говорю, отчаливай, а то хуже будет! — кричал подручный все строже.

— А что?

— Давайте двадцать копеек!

— У нас таких денег нету.

— А сколько есть?

— Семь копеек.

— Смеешься?! А то хозяину пожалюсь. Давай двадцать копеек!