Глава шестая

Возвращение

Лодка поравнялась с Батьком. Он снял котелок с головы, поставил его на песок и пустился вприсядку. На сухом песке это было трудно. Он разбежался, перекувырнулся, ударил оземь пятками, но не вышло!.. Батёк не устоял и шлепнулся задом на песок.

— Ах! — пожалела его Маша.

— Ха-ха-ха! — отозвались притворным смехом бурлаки и зашагали еще проворней.

— Братцы! — закричал Батёк со слезами в голосе. — Возьмите котелок… Ведь я только из-за котелка и прибег… Черти! Даром, что ли, я десять верст берегом за вами бежал! Я с вами не прошусь… На кой вы мне сдались! В чем уху варить будете?

Пешков, рассердясь на бурлаков, круто повернул лодку. Она уткнулась носом в песок. Бечева натянулась струной и сразу ослабла. Все четверо бурлаков со смехом повалились наземь. Трое кинулись к Батьку. Я отдал с утки конец бечевы, и Козан начал аккуратно сматывать ее в бухту кольцом.

Смотав бечеву, Козан зашел по колено в воду и тщательно прополоскал: бечева набрала порядочно песку. Абзац, Стенька и Вася тормошили Батька, издеваясь над ним:

— Эх ты, путешественник!

Козан швырнул бечеву в лодку и не спеша подошел к товарищам, пнул ногой котелок в сторону, чтобы не мешал, и молча сильно толкнул плечом Батька…

— Вот это дело! — с восторгом закричал Батёк и ответил Козану тем же.

Я выскочил из лодки и разнял драчунов.

— Ребята, в лодку! — крикнул Пешков. — Время уводите…

Первым в лодку ввалился, радостно гогоча, Батёк.


Большой огонь

Так окончилась суббота — «день обманутых надежд и неисполненных обещаний».

Нависала ночь. На Волге зажглись красные и бель» огни горных и луговых бакенов. Засветились по берегам огоньки перевальных столбов. Нас манил к себе рыбачий костер, очень большой и веселый, на ухвостье Зеленого острова. Казалось, что там кто-то размахивает большим красным плащом, призывая нас.

— Рыбаки уху хлебают… Эх, не подождали нас! — ворчал Алексей Максимович, глядя на манящий огонь костра. — Досадно, что не достанется ни ложки…

— Неужели вы видите? Какой у вас далекий глаз! — польстила Цыганочка, скрывая под лестью недоверие.

— Конечно, вижу… Вот староста постучал о край чашки ложкой — это знак, что можно «возить рыбу».

Мальчишки все уставились на далекий огонь — они, проголодались.

— А какая у него ложка? — продолжая сомневаться, допрашивала Маша.

— Ложка у него кленовая, некрашеная, а на конце черенка вырезано «двуперстие» — благословляющая рука. Староста — человек благочестивый; эту ложку он из Соловков привез.

— А может, вы видите даже, что на ложке написало? — иронически спросил Абзац.

— Скептикам, вроде Абзаца, скажу, — продолжал Пешков, — что если у них плохое зрение, то они, и не видя, могли бы догадаться… Рыбаки народ практичный — они не станут зря жечь дрова. Если рыбаки жгут большой огонь, значит ужинают.

— Чтобы мимо рта не пронести? — продолжал Абзац.

— Нет, чтобы в темноте кто-нибудь лишнего против товарищей не съел… В артели этого нельзя. Уха у них стерляжья, янтарем подернута. Ах, хороша уха!

— А может, еще успеем? Ребята, айда! — крикнул Стенька с той улицы.

— У нас своя уха будет, мы сами стерлядей набродим, — уверенно заметил Козан.


Сом и белуга

Мальчишки сели на весла по два и начали лихо грести.

Пламя далекого костра металось. Поднимался суховей — горячий юго-восточный ветер, он донес до нас запахи Самары: пыли, конского пота, нефти, елового лыка, выкатанных на берег плотов.

Не проблеснула ни одна звезда, высокие облака закрыли весь небосвод сплошным ковром. Необычный закат серебряного солнца с тусклой зарей лишь в самой маковке неба обещал не менее странную ночь.

Переваливая Волгу, мы держали на костер. Я правил. Батёк в кормовой паре весел очень старался, греб «с подергой», покрикивая на соседа Стеньку:

— Чего гребешь в ростягу! Вот как надо: ррааз… ррааз…

— Устал, Батёк? Не налегай очень, — пожалел я его.

— У меня ноги устали, а руки ничего. Это ведь все Ушан «Отрежь пирожка», а не я. Он меня не пускал, а я от него задал тюляля… Где ему меня догнать!

Костер, наш маяк, быстро угасал. Пламя его превратилось в сонно мигающий огонек, а мы были только еще на полпути к нему.

Я повернул вдоль Зеленого острова, когда огонь пропал за мысом, и приткнул лодку носом к берегу.

Ребята впятером, взяв бредень, отправились рыбачить. Песок на отмели с хрящом. Вода у берега быстрая. Тут наверняка ловилась стерлядь.

— При таком ветре мелкая рыба уходит от берега, — сказал Алексей Максимович.

— Мелькая в голомень ушла, зато крупная в такой ветер к берегу жмется, — спорил с ним Абзац.

— Верно — согласился Пешков. — В такой ветер в бредень и белугу пудов на девять поймать не штука. А то и сома! Только берегитесь: белуга бредень рвет, а сом за ногу может схватить да на дно утащить…

— Сом — он баловник! — подтвердил Абзац.

— А котелок, братцы, нам оставьте. Рыбу на кукан сажайте.

— Знаем… А вы тут дров побольше соберите.


Притча о блудном сыне

Мальчишки ушли, сговариваясь, кому идти в заброд, кому одежду носить, кому рыбу из бредня выбирать, кому на кукан сажать. Им предстояло сначала пройти берегом по крайней мере с полверсты вверх и начать оттуда, чтобы, сделав десяток забродов, кончить ловлю как раз у нашего стана. Маша пошла в тальники собирать плавун для костра. Я взял топор, чтобы вырубить сошки и палку для подвешивания чайника и котелка.

— Кассир, какова у нас свободная наличность? — спросил меня Пешков.

— Что-то вроде трех рублей с небольшим гаком. А что?

— Надо же ознаменовать возвращение блудного сына!

Маша принесла охапку сушника и, положив его на песок, прислушалась к нашему разговору.

— Второй раз слышу про Батька — «блудный» да «блудный». А почему «блудный»?

— Отче Сергие, это по твоей части.

— А это, Клоунада, слепцы такой стих поют, или притчу. Один отец, обрадованный возвращением блудного сына, решил устроить пир и велел заколоть самого упитанного тельца. Этим отец возбудил недоумение и ревность старшего сына. «Как же это так? — говорит старший брат. — Я дома оставался, отцу помогал, работал, пока мой братец шатался по белому свету, неведомо где, да еще, уходя из дому, взломал у отца шкатулку, десять рублей из дому забрал».

— Десять рублей? — смущенно кашлянув, перебил меня Алексей Максимович. — Почему, Преподобный, именно десять? Вернее, один рубль?

— Именно десять, — твердо повторил я. — «Ушел мой братец в сапогах, вернулся босой. По-моему, задать ему феферу, драть как Сидорову козу…» Это старший брат говорит. «Нет, — ответил отец. — Правда, ты был со мной… Но он ушел потому, что возлюбил свободу… Вот он вернулся, хотя и босой, но с котелком на голове, много претерпев, пострадав — десять верст бежал, догоняя нас, котелок принес. Как же мне не радоваться?» И устроил отец в честь блудного сына пир на весь мир. Не послушал старшего брата.


Серый кот

Маша Клоунада грустно покачала головой:

— У Батька нет отца! Он даже не знает, кто его отец.

— В данном случае отца будет изображать Алексей Максимович, а я, допустим, старшего сына.

— Да будет так! — скрепил Пешков мудрое решение старшего сына. — Давай сюда три рубля.

— Что ты хочешь делать? — спросил я, вручая Пешкову зеленую бумажку.

— Пойду куплю у станичников рыбешки… Мальчишки наверняка ничего не принесут.

— Что же, все равно нам придется возвращаться… Без денег дальше плыть нельзя.

— А это уж не мы с тобой будем решать. Тут, мой Друг, завязалась сложнейшая психологическая проблема. Дальше ехать или домой вернуться? Что было бы, кстати сказать, постыдно. Но решать будем не мы с тобой.

— А кто же? — спросила Маша.

— А вот поживем — увидим…

Алексей Максимович ушел на ватагу за рыбой, а мы

с Машей занялись приготовлением к пиру. Когда Пешков вернулся, у нас пылал веселый огонь, над ним закипел чайник. Пешков подошел к костру, напевая, словно уличный торговец в развоз: «Бабы, девки, за рыбой! За рыбой! Тпру!»

Позади Пешкова бежал — хвост трубой — серый кот, мяукая. На голове Пешков нес порядочных размеров деревянный столик на очень коротеньких ножках — обеденный стол рыбаков. А на столике большая крашеная артельная чашка…

Алексей Максимович снял столик с головы и поставил его на песок. В чашке мы с Машей увидали десятка два выпотрошенных стерлядок.

— Были живые, прямо из прорези вынули. Убейте меня, если вру… При мне потрошили. Они это делают скоро и ловко — Маше меньше возни.

Кот понюхал, что в чашке, замяукал и стал тереться о Машины ноги.

— Этому коту я неосторожно признался, — объяснил Пешков, — что у нас есть беловская колбаса из Москвы. Рыба ему надоела. Строго говоря, это не было приглашением, но… — Пешков развел руками.

— Кот подождет, — сказала Маша, — надо уху варить… А вы идите-ка за дровами. Рыболовы скоро вернутся.

— Милая Клоунада, вы знаете, как варить рыбацкую стерляжью ушицу?..

— Без вас хорошо знаю: вода, стерлядь и соль — больше ничего. Давайте дров.


Верхогляд

Мы с Алексеем Максимовичем послушно удалились, хотя он и ворчал:

— Говорят, женщина — хранительница домашнего огня. Это не так уж трудно, если мужчина заготовит ей дров. Смотри — Маша: от земли еще не видно, а она уж командует.

Когда уйдешь ночью от костра, ночь кажется — пока не привыкнут глаза — непроницаемо черной… За талами в осокоревой роще стояла непроглядная тьма.

— Сушник в лесу отыщет и слепой, — философствовал Пешков. — Ага… Вот убедительный пример — я наткнулся на дерево…

— Осторожней, Алексей.

— Не люблю леса. Я человек широких, открытых просторов и горных вершин… Но раз уж наткнулся на дерево, нетрудно решить: что этот сук сухой или сырой? Если он гнется и не трещит — сырой, а если… Послышался треск.

— Прекрасное начало, право так, — приговаривал Пешков. — Однако жилистый сук: сломался, а его не оторвешь. Ты где?

— Я здесь.

— Что делаешь?

— Смотрю вверх.

— Ты верхогляд!

— Ничуть. Я ищу сухую вершинку. На фоне неба сушину ясно видно.

— А потом?

— Потом срублю сухое дерево, и нам хватит его на всю ночь… По твоему методу собирать сучья — очень долго.

— Очень практично… Значит, ты захватил топор?.. Великолепно! В таком случае я покурю…


Богатая сервировка

Когда мы вернулись на стан, волоча за собой комлем вперед порядочную сушину, срубленную в роще, уха, и не только уха, но и все было готово для пира.

На вымытом с песком (а был засаленный) низеньком квадратном столике стояла чашка, принесенная Пешковым от рыбаков. Маша разложила, как полагается у волжских ватажников, ложки вокруг чашки — каждая ложка лежала черпаком на краю чашки, а черенком опиралась на стол. Около каждой ложки по два ломтя хлеба: один — белого, другой — черного. Кот, сидя у костра, умывался и посматривал в огонь. Маша успела нарезать молодых талов в листве и сделала из них вокруг стола подстилку так, что пирующие могли возлежать на манер древних греков или римлян. Отдельно был сервирован чайный стол, на разостланной по ровному месту газете. Центр чайного стола занимала банка с леденцами. Вокруг нее звездой располагались восемь французских булок; восемь разных кружек образовали на чайном столе правильную окружность…

Кружки служили гнетом, чтобы ветер не вздувал скатерть. В каждой кружке лежало по одной восьмой от апельсина, и его густой аромат очень хорошо сочетался с горьковатым запахом свеженаломанных таловых прутьев. На чайном столе едва хватило места для двух пакетов с сахаром и колбасой. В стороне, в резерве, лежали арбузы и висел на сучке десяток копченой воблы.

В золе костра пеклась картошка: она нашлась у кого-то из ребят в котомке.

— Как вам нравится? — обратилась к Пешкову хозяйка.

— Превосходно, богато, пышно, роскошно! Гм… не хватает только венков из роз… «Зал был ярко освещен…», пишется в газетах о великосветских балах. А посему нарубим дров, чтобы к приходу юбиляра запалить костер вовсю. Мальчишки скоро должны быть…


Вполне приличный улов

Издали послышались сердитые голоса ребят. У них шла ожесточенная перебранка: кому нести рыбу?

— Давай, Батёк, я с Абзацем бредень понесу, а ты тащи рыбу.

— Ишь ты, какой хитрый! Взялся рыбу нести неси…

— Я не могу больше, брошу.

— Ну и бросай! Не жалко.

— Значит, много поймали, — несколько опечаленная тем, что наш сюрприз потеряет силу, заметила Маша. — А вдруг они забродили аршинную стерлядь?!

— Вполне возможно, — согласился Алексей Максимович. — Более, впрочем, вероятно, что они поймали белугу или сома пудов на пять весом. Такие экземпляры попадаются в бредень довольно часто. Самое заурядное явление!

Мы подбросили в костер дров. Огонь весело запылал и осветил шествие. Ребята приближались медленно. Впереди Абзац и Батёк несли намотанный на клячи мокрый бредень: за ними появились на свету Вася Шихобалов и Стенька с той улицы.

— А Козан где же?

— Он рыбу тащит.

— Бедный парень! Ему и на сей раз достался тяжелый крест, — вздохнул Алексей Максимович.

Маша, добрая душа, кинулась помочь товарищу и со смехом захлопала в ладоши.

Козан приближался к огню, сгибаясь под тяжестью наших любопытных взоров. В руке Козана на кукане висел небольшой лещик и несколько ершей.

— Цыганка, чисти на уху! — сумрачно сказал Козан.

— Ха-ха-ха! На уху!.. Вашей рыбы и наш кот есть не захочет…

Кот презрительно отвернулся, когда ему дали понюхать ершей, и, подойдя к сервированному для чая столу, начал трогать лапкой сверток с колбасой.

— Не прав ли был Алексей Максимович? — воскликнул я льстиво. — Глубоко прав, говоря, что в такой ветер рыбу ловить бреднем безнадежное дело.

— Почему? Улов вполне приличный… Удочкой, конечно, было бы надежней… я предупреждал, — говорил Алексей Максимович.

— Пока вы бродили, они тут наловили в десять раз больше… и каких стерлядей! — похвасталась Маша.

— А на что ловили?

— На золотую рыбку!.. Уха готова.

— Надо прибавить нашу рыбу. От ершей уха вкуснее, — посоветовал Козан. — Даром, что ли, я рыбу тащил?

— Вот еще! Стерляжью уху ершами портить!

— Господа, пожалуйте к столу кушать! — пригласила Маша.

Загрузка...