Крупская

ЮНОСТЬ

Мать и дочь остались почти без средств к существованию. Пришлось думать о заработке. Сняли большую квартиру и стали сдавать комнаты телефонисткам, студенткам, швеям, фельдшерицам.

Первый урок у богатых господ Надя, лучшая ученица в классе, получила через гимназию. Трудно приходилось учительнице, еще совсем молоденькой, хотя и обладала она блестящими педагогическими способностями. Она любила и понимала детей, умела к ним подойти. Особенно удавались ей уроки математики. Но родители учеников не доверяли ее молодости, ее знаниям, вмешивались в ход занятий. Однако выбирать не приходилось, так как гимназистке найти урок было очень сложно — хватало с избытком репетиторов-студентов.

Однажды, когда, вернувшись из гимназии, Надя села за уроки, в квартиру позвонили. Открыв дверь, она увидела незнакомого пожилого господина. «Я хотел бы видеть Константина Игнатьевича Крупского». Надя побледнела. «Папа умер». — «Простите меня, разрешите войти, я хорошо знал вашего батюшку и хотел бы поговорить с вами и с Елизаветой Васильевной». Войдя в комнату, незнакомец огляделся и стал расспрашивать Надю об отце, о том, на какие средства они живут. Она с трудом поддерживала беседу. «Мама вам лучше все расскажет, зайдите, пожалуйста, когда она вернется», — но незнакомец не уходил. Он предложил ей хороший урок. «Это займет у вас немного времени, а плату получите хорошую». Надя с радостью согласилась. И урок оказался действительно прекрасным — в милой интеллигентной семье, где к учительнице относились со вниманием и уважением. Урок поддержал их с матерью материально и помог Наде поверить в свои силы. Позднее Крупская узнала, что приходил к ним Николай Исаакович Утин, один из руководителей русской секции I Интернационала.

Выпускные экзамены Надя сдала блестяще. В решении педагогического совета о Надежде Крупской говорилось: «…на окончательных испытаниях показала во всех предметах успехи отличные. В среднем выводе имеет 5. Из необязательных предметов занималась французским языком с успехами отличными. Получает аттестат об окончании полного гимназического курса и вторую золотую медаль».

Но Надежда Константиновна проучилась в гимназии еще один год и в 1887 году окончила 8-й педагогический класс. Здесь она специализировалась по русскому языку и математике. По окончании педагогического класса она получила диплом домашней наставницы. Первые два года после окончания гимназии Надежда Константиновна по рекомендации педагогического совета смогла получить два хороших места. Днем она преподавала в профессиональном женском училище Поспеловой, где обучали девочек шитью, а по вечерам занималась с ученицами, жившими в пансионе при гимназии, которую она только что закончила. Надя очень волновалась за своих подопечных. Но экзамены прошли благополучно. Ученицы получили аттестаты зрелости, а их юной учительнице 20 мая 1889 года было выдано удостоверение, в котором говорилось: «…домашняя наставница Н.К. Крупская в течение двух лет занималась по вечерам с десятью ученицами гимназии кн. Оболенской, живущими в состоящем при сей гимназии пансионе М.Г. Герстфельд. Успехи ее учениц свидетельствуют о выдающихся педагогических способностях ее, основательности ее познаний и крайне добросовестном отношении к делу».

Последние годы обучения в гимназии и первые годы самостоятельной работы Надя упорно ищет свой путь в жизни, ищет ответа на вопросы, возникавшие перед ней ежедневно, — о богатстве одних и нищете других, о произволе чиновничества и царских властей, об отсутствии элементарных демократических свобод. В эти годы она очень много читает, читает без всякой системы самую различную литературу, от «Нидерландской революции» Мотлея до истории воздухоплавания. И все это время не прерывается ее связь с друзьями отца, она посещает вечеринки, где собираются старые народовольцы. Но, не вступая в споры, с благоговением слушая их, она отмечает про себя звучащую в их речах усталость и безысходность, отказ от активной большой борьбы. Однажды она решилась спросить одного из старых первомартовцев, много лет просидевшего в царских казематах, что же делать, каким путем идти, И услышала мало утешительного: он стал развивать перед ней теорию «малых дел». «Тоской веяло от его советов и от всех этих бывших людей; люди они были хорошие, но с вынутой душой. Я была подростком, но отлично видела это».

Уже в те годы Надежда поняла и другое: путь первомартовцев обречен, индивидуальный террор не может ничего изменить, лишь вырывает из среды борцов лучших людей. Где же выход?

В это время ей попал на глаза том произведений Льва Толстого, где он подвергал жесточайшей критике существующий строй. В ее душе нашел отклик призыв Толстого к самоусовершенствованию, к отказу от роскоши, к помощи в просвещении народа. Гимназистки читали и перечитывали ответ Толстого «Тифлисским барышням», перепечатанный в петербургской газете «Новое время» 21 марта 1887 года. Отвечая на вопрос, как применить полученные знания, Лев Николаевич писал: «…у приобретших знания есть еще дело: поделиться этими знаниями, вернуть их назад тому народу, который воспитал нас. — И вот такое дело есть у меня…» Толстой предлагает молодежи включиться в работу по исправлению и улучшению книг, издаваемых для народа, и, если они найдут это подходящим для себя делом, обещал им выслать книги.

Через несколько дней после опубликования обращения Л.Н. Толстого в петербургской газете Надежда Константиновна отправила ему письмо:

Вскоре Надежда Константиновна получила ответ Татьяны Львовны Толстой и посылку — объемистый том «Графа Моите-Кристо» А. Дюма.

С энтузиазмом она взялась за работу, скрупулезно сверила сытинское издание с оригиналом (французским языком она владела прекрасно), восстановила общую связь, которой в книге не было, опустила встречавшиеся там бессмыслицы. И немедленно отправила свой труд Толстому в Ясную Поляну.

Но уже в процессе работы над книгой Надежда Константиновна поняла, что это та же теория народовольцев — теория «малых дел». Тогда же она несколько раз бывала в кружках, где толстовцы дискутировали с радикалами. Уходила разочарованная, ее деятельной натуре было чуждо «толстовство» в целом, с его непротивлением злу, с его религиозным миропониманием.

В 1889 году в Петербурге открылись Бестужевские высшие женские курсы. Осенью Надежда Константиновна поступает на математическое отделение, и одновременно она слушает лекции на филологическом факультете. Здесь она знакомится со многими девушками, приехавшими из разных городов, и видит, что их мучают те же вопросы. Здесь она встретила старую знакомую, Ольгу Витмер, сестру Саши Григорьевой. Она привела Крупскую в кружок студентов-технологов, которым руководил Михаил Иванович Бруснев.

Михаил Иванович не был похож на студента. Родом из донских казаков, он, со своим простым видом, мог легко затеряться в рабочей толпе. Рабочие принимали его как своего, не чувствовали в нем интеллигентского превосходства. Бруснев был образованнейшим марксистом того времени. Его группа уже имела под своим влиянием 20 рабочих кружков Петербурга.

Надежда Константиновна трудно сходилась с людьми — мешала природная застенчивость, — но в маленькой комнатке, которую Бруснев снимал вместе с еще одним товарищем-технологом, она почувствовала себя как дома. Михаил Иванович очень скоро убедился, что перед ним не наивная курсисточка, желающая облагодетельствовать народ, а человек убежденный, готовый принести любые жертвы, если их потребует борьба. Для начала он предложил ей вступить в кружок Коробки, занимавшийся изучением этических проблем. Разбирали «Исторические письма» Миртова (Лаврова). «Письма» произвели на Надежду Константиновну громадное впечатление.

Занятия в кружке увлекли Крупскую, и она оставила Бестужевские высшие курсы, решив, что кружок ей даст больше необходимых знаний.

В кружке Надежда Константиновна впервые услышала об Интернационале, услышала имена Карла Маркса, Фридриха Энгельса, узнала, что есть целый ряд наук, разбирающих вопросы общественной жизни, познакомилась с политической экономией и увлеклась ею.

Произведения Маркса невозможно было достать, их не выдавали ни в одной публичной библиотеке. А те, что тайком привозились из-за границы, зачитывались в кружках буквально до дыр. На помощь опять пришла семья Григорьевых. Надежда Константиновна вспомнила, что несколько раз встречалась у них с Южаковым. Набравшись храбрости, пошла к известному общественному деятелю. Тот вспомнил ее, вспомнил, что во время вечеринок она всегда молчала. И вот эта милая скромная барышня с невозмутимым видом просит дать ей первый том «Капитала» Маркса. «А вы, мадемуазель, уверены, что вам действительно нужен именно Маркс?» Надя вспыхнула и, стараясь подавить смущение, ответила почти с вызовом: «И не только Маркс, но и все, что может быть полезно для понимания общественного развития». — «Ну что же, прошу».

Домой летела Надя как на крыльях. Ведь Южаков дал не только «Капитал», но и «Очерки первобытной культуры» Зибера, «Судьбы капитализма в России» В. В. (Воронцова) и «Крестьянское землевладение па Крайнем Севере» Ефименко.

Ранней весной 1890 года Елизавета Васильевна и Надежда Константиновна сняли обыкновенную деревенскую избу в Псковской губернии и все лето прожили в деревне, У хозяев не хватало рабочих рук, и Надя помогала им в поле, возилась с ребятишками. И хотя ужасно уставала с непривычки, в свободные часы все-таки читала книги, взятые у Южакова, читала взахлеб.

Начала с «Капитала», но первые две главы показались очень трудными, третья уже читалась легче: «Я точно живую воду пила. Не в терроре одиночек, не в толстовском самоусовершенствовании надо искать путь. Могучее рабочее движение — вот где выход.

Начинает вечереть, сижу с книгой на ступеньках крыльца, читаю: „Бьет смертный час капитализма: экспроприаторов экспроприируют“. Сердце колотится так, что слышно…

Марксизм дал мне величайшее счастье, какого только может желать человек: знание, куда надо идти, спокойную уверенность в конечном исходе дела, с которым связала свою жизнь. Путь не всегда был легок, но сомнения в том, что он правилен, никогда не было. Бывали, может быть, ошибочные шаги, иначе и быть не могло, но ошибки поправлялись, а движение шло широкой волной к цели…»

Осенью опять начались занятия в студенческих и марксистских кружках, и Надежда Константиновна включилась в эту работу. В те годы центром распространения марксизма был Петербургский технологический институт.

В марксистском кружке, где занималась Крупская, изучали «Капитал», другой литературы достать было почти невозможно. Как-то ей в руки попалась рукописная тетрадь «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса. Читать было мучительно, рукопись истрепалась, многие слова стерлись, не хватало целых страниц. А чтобы прочесть «Анти-Дюринг», Надежда Константиновна досконально изучила немецкий язык и не пожалела о потраченном на это времени.

Она стремилась полученные знания нести в массу рабочих, рвалась к активной работе и поэтому попросила Бруснева дать ей рабочий кружок, хотелось попробовать силы на пропагандистском поприще. Бруснев в ответ грустно покачал головой — только еще закладывались связи с рабочими, кружков было мало. Подумав, он улыбнулся: «Сведу я вас с хорошим человеком, только он народоволец. Вы попросите у него кружок, у партии „Народная воля“ много сторонников в рабочем классе, а ведь мы только начинаем. Только не дразните его своим марксизмом».

Статный, с окладистой бородой, Михаил Степанович Александров (Ольминский) насторожил Крупскую своим профессорским видом. Высказала она свою просьбу о кружке. «А к какой партии вы, собственно, принадлежите?» — спросила его жена, принимавшая участие в беседе. «Я не состою ни в какой партии, — ответила Надежда Константиновна. — Пока занимаюсь своим политическим образованием». — «А почему бы вам не вступить в партию „Народная воля“ — тогда к вашим услугам любой рабочий кружок, находящийся под нашим контролем». — «Зачем же мне вступать в партию, которая изжила себя? — забыв про советы Бруснева, прямо сказала Крупская. — Ведь социал-демократический путь куда более правилен!» — «Тогда нам с вами разговаривать не о чем», — ответила Александрова.

Когда Надежда Константиновна в кружке рассказала товарищам о своей беседе с Александровыми, больше всех смеялся Бруснев, едва выговаривая сквозь смех: «Я же вас предупреждал!» При разговоре этом присутствовал и народоволец Мещеряков, имевший связи с плехановской группой «Освобождение труда». Он нередко заглядывал к технологам «на огонек». «А почему бы вам не попробовать преподавать в воскресно-вечерней школе за Невской заставой?» Глаза Надежды Константиновны загорелись. «А как это можно осуществить практически?» Мещеряков пообещал достать рекомендательное письмо к Варгунину — на его средства существовала школа. Николай Александрович был братом Константина Александровича Варгунина, на фабрике которого отец Надежды Константиновны в Угличе вел дела. Это подавало надежду на успех.

Николай Александрович Варгунин, известный просветитель, образованный, умный человек, далекий, однако от революции, много сделал для просвещения рабочих за Невской заставой. Варгуыин постоянно интересовался школой, благодаря ему там подобрался круг прекрасных бескорыстных педагогов. Он не мог не видеть постепенного революционизирования школы, но ни разу не выразил протеста, не помешал политическому воспитанию рабочих. Как писала позднее Крупская, «он все видел и покрывал своим молчанием».

Варгунин принял ее приветливо, вспомнил, что брат с похвалой отзывался о деятельности Константина Игнатьевича в Угличе, дал ей записку к Ольге Петровне Поморской, исполнявшей обязанности заведующей школой.

Здесь, за Невской заставой, Надежда Константиновна познакомилась с замечательными людьми. Свои знания, здоровье, все свои силы и время они отдавали рабочим. За преподавание в школе они не получали ни гроша и были вынуждены днем мыкаться по частным урокам. Счастье, если некоторым удавалось получить постоянное место. И первое, что пришлось сделать самой Надежде Константиновне, — отказаться от урока при гимназии, единственного, дававшего ей постоянный заработок, так как его время совпадало с временем занятий в рабочей школе. В 1894 году ей удалось устроиться в Главное управление железных дорог.

Первой, с кем познакомил Надежду Константиновну Мещеряков, была Анна Ивановна Чечурина, впоследствии ставшая его женой. Они были ровесницами. Анна Ивановна помогла Крупской войти в студенческую группу Караваевой. В школе собралось много народовольцев — П.Ф. Куделли, Н.Л. Мещеряков, Л.М. Книпович. Они пытались и Надежду Константиновну привлечь на свою сторону. Ездить в школу ей часто приходилось вместе с Мещеряковым. Вот как он рассказывал об этом впоследствии:

«Она уже в то время была марксисткой. Познакомившись с нею, я немедленно начал упорные атаки, чтобы совратить ее в народничество и привлечь к работе в нашей группе. Она, со своей стороны, старалась склонить меня к марксизму. Нам часто приходилось ездить вместе в далеко расположенную от центра школу, и это долгое путешествие заполнялось всегда горячими спорами. Но с Надеждой Константиновной я ничего не мог сделать. Эта молодая, до последней степени скромная на вид девушка обнаружила хорошее (насколько это было возможно в то время) знание марксизма и народничества. Она умело и ловко отражала все мои атаки и немедленно переходила в наступление. Целый год воевали мы с нею таким образом. Ее упорство, ее вдумчивость уже тогда поразили меня».

Сначала Крупская присматривалась к учителям и учащимся. Здание школы напоминало фабричный корпус. Классы освещались керосиновыми лампами, обстановка классов была самая простая — скамейки, столы. Три раза в неделю, по вечерам, в школу приходили рабочие, причем только одни мужчины. Держались группами. Рядом с пожилыми бородатыми мужиками совсем молодые, недавно приехавшие из деревни парни. В то время за Невской заставой было три школы — две в селе Смоленском, мужская и женская, и одна в селе Александровском. Их посещало около тысячи человек с окрестных предприятий: Паля, мануфактуры Максвелля, суконной фабрики Торнтона, с Александровского и Семяшниковского заводов, с табачной фабрики, со склада Громова и других.

Наконец Надежда Константиновна получила небольшую группу совсем неграмотных рабочих. На первых порах не обошлось без курьезов. Она никогда не обучала взрослых людей, многие из которых годились ей в отцы, Она не понимала их манеры мыслить, смущалась, объясняла все слишком схематично. Тогда многие учителя переносили приемы детских школ на школу взрослых, мучили учеников диктовками, сочинениями.

Как-то Крупская получила диктанты. Дома стала их проверять. Раскрыла тетрадь рабочего с табачной фабрики Васильева и ахнула — одни гласные буквы, все согласные пропущены. «Ну и обучила!» Всю ночь не спала Надежда Константиновна, стараясь понять, в чем была ее ошибка.

Первый год был очень трудным. Постепенно Надежда Константиновна освоилась, ее полюбили ученики. Она была очень прямой и искренней, ее увлеченность передавалась ученикам. Скоро ее перестало удовлетворять преподавание элементарных основ грамоты. Хотелось расширить границы программы. Однажды в перерыве между занятиями в кабинете Поморской возник спор, что можно и нужно давать ученикам. Очень талантливая преподавательница, Екатерина Николаевна Щепкина, утверждала, что можно давать что угодно, лишь бы это было изложено интересно и доходчиво. «Хотите, — горячо сказала она, — следующий урок я посвящу нумизматике, и никто не уйдет!»

Действительно, два часа она так живо говорила о тонкостях науки, о которой рабочие не имели никакого представления, что те слушали не шелохнувшись. После урока кто поздравлял Щепкину, кто удивлялся, и вдруг взорвалась всегда спокойная и уравновешенная Крупская: «Как вам не стыдно играть в эту игру! Они 14 часов работали, пришли за крохами знаний, а вы самовлюбленно позируете и зря отнимаете у них время». Все изумились, от Надежды Константиновны никто этого не ожидал. «Может быть, вы предложите что-либо новое?» — спросили ее. И она действительно предложила. По четвергам в школе собирались все группы и проводили чтение с «волшебным фонарем» (так называли в те времена проекционный фонарь). Обычно читали какие-либо художественные произведения, чаще всего Толстого. Надежда Константиновна предложила вместо чтения рассказывать рабочим о разных странах. Поморская возражать не стала.

Первый доклад делала сама Крупская. Много пришлось порыться в библиотеках, заниматься ночами. Наконец наступил этот четверг. В комнату входили рабочие, удивлялись — вместо привычного «волшебного фонаря» они увидели большую географическую карту. Надежда Константиновна от волнения первые фразы произнесла почти шепотом. Но, заметив, как внимательно смотрят на нее рабочие, она постепенно успокоилась.

Первая «географическая» лекция была посвящена Швеции. Надежда Константиновна говорила не только о природе, о городах этой страны, но и о государственном строе, на примерах из жизни шведских рабочих рассказывала о классовой борьбе. Иногда она взглядывала в ту сторону, где сидели Поморская и несколько учительниц. Милая Зинуша Невзорова подмигивала ей одобрительно. Ласково кивала Аполлинария Якубова. Лицо ее противницы Щепкиной было замкнуто и непроницаемо. Вот и окончена лекция. Взглянула на часы, удивилась: на лекцию давали полтора часа, а она говорила всего 45 минут. Ольга Петровна подошла к ней, ласково обняла за плечи: «Как это вы могли так спокойно говорить?» Надежда Константиновна улыбнулась, пожала протянутые руки и быстро выбежала в соседний класс. Там, в темной комнате, она бурно разрыдалась от пережитого волнения. Но теперь она поняла — у нее есть силы, а умение и спокойствие придут.

С тех пор «география» стала еженедельным предметом. На эти занятия собиралось по 200 человек, для отвода глаз открывали учебники географии, а затем шли рассказы о жизни и борьбе рабочих в европейских странах, об английском парламенте, о роли машин и пр.

На другой год Надежда Константиновна попросила дать ей более сильную группу. Здесь были и молодые грамотные ребята, хотевшие получить побольше знаний, и пожилые рабочие, малограмотные, желавшие больше узнать о жизни. Между ними были и такие рабочие, которых уже высылали из Петербурга.

На занятия люди приходили прямо от станка, не успев даже переодеться и отдохнуть. И если лектор читал скучно и однообразно, учащиеся часто засыпали…

Редко все ученики дотягивали до конца учебного года, уже после рождества даже у лучших учительниц группы таяли.

Среди учеников Надежды Константиновны было много текстильщиков. Почти все они были с притуплённым слухом, сплошь безграмотные, и заниматься с ними было особенно трудно. Надежда Константиновна решила познакомиться с обстановкой, в которой работают ее ученики. С одной из учительниц отправилась она однажды на фабрику. Ходили долго из одного цеха в другой, рабочие тут же, не отходя от машины, объясняли им производственный процесс. Шум в цехах не давал возможности хорошенько разобраться, кругом стояла густая пыль, было душно, свет еле пробивался через грязные окна. Надежда Константиновна и ее спутница едва протискивались через узкие проходы между станками, рабочие с недоумением рассматривали двух молоденьких женщин, которые всем интересовались.

Крупской казалось, что у нее не хватит сил пройти через этот ад. А ведь в таких условиях надо работать 10–12 часов! И как-то совсем по-другому стала смотреть Крупская на своих учеников, когда они, склонившись над тетрадкой, старательно выводили заскорузлыми пальцами буквы.

Однажды возвращались домой втроем: Крупская, Чечурина и Мещеряков. Разговор велся вокруг школьных дел. «А ты попробуй, Надюша, возить им книги из читальни, — сказала Чечурина. — А то читают всякую чушь вроде „Хождения богородицы по мукам“. Можно в городской библиотеке абонемент взять, 75 копеек на пять книг». Надежда Константиновна загорелась. На следующем уроке собрали деньги, рабочие давали свои трудовые копейки спокойно — на книги не жалко, меньше пропьешь. Школа пыталась бороться и с этим бичом городских окраин.

Долго выбирала Крупская первые книги по абонементу. Принесла свои самые любимые: Толстого, Тургенева, Жюля Верна. С нетерпением ждала отзывов. Через несколько уроков подошел к ее столу пожилой рабочий, взявший «Войну и мир», положил книгу и с какой-то даже обидой сказал: «Чепуха какая-то, это на диване развалясь читать. Нам это не подходит». Надежда Константиновна растерялась — Толстой не подходит. Но как она ни убеждала ученика, все было напрасно, — «длинно, непонятно, чуждо». Зато на «Спартака» Джованьоли, Жюля Верна и «Двенадцатый год» Мордовцева организовалась целая очередь. 18-летний паренек Николай Стремнев, получив книгу Жюля Верна «80 тысяч километров под водой», обхватил ее и так с блаженной улыбкой просидел все уроки. Появился в классе он только через две недели. «Ты что, болел?» — «Да нет, — смущенно ответил он, — времени мало, а я два раза книжку прочитал».

Очень нравилась рабочим «История одного крестьянина» Эркмана-Шатриана. С книгой этой вышла серьезная неприятность. Инженер застал рабочего Сергеева за чтением, просмотрел книгу, а там, на полях, против места, где говорилось о казни Людовика XVI, кто-то написал: «Вот и с нашим надо бы так расправиться». Инженер пошел к Варгунину, и тому с большим трудом, используя все связи, удалось замять дело.

Среди учеников Надежды Константиновны встречались люди большого таланта, ищущие справедливости, стремящиеся «докопаться до корня». Как-то, проверяя с Поморской сочинения, на одной из работ она увидела эпиграф: «Крестьянина… деревни Терпигорева, Неелова, Горелова, Неурожайки тож». В классе на возглас Поморской: «Ого, вы Некрасова читали!» — Фунтиков, высокий и стройный рабочий, заявил, что каждый должен читать Некрасова, и не читают только потому, что мешают капиталисты. Тема «капиталисты и рабочие» была излюбленной темой Фунтикова, он ухитрялся вклеить ее, даже пересказывая пушкинскую «Сказку о рыбаке и рыбке». Иногда эта тема подводила его. Так, когда праздновали десятилетний юбилей общественной деятельности Варгунина, Фунтиков прочел свои стихи, где были такие строки: «Ты эксплуатируй-то эксплуатируй, но помни свои задачи по отношению к рабочим». Получился конфуз. Попечители негодовали, а юбиляр смеялся до слез.

Вечерне-воскресная школа воспитывала в рабочих атеистов. Группу преподавателей, которая вела антирелигиозную пропаганду, возглавляла Л.М. Книпович, к ней примыкали П.Ф. Куделли, Н.К. Крупская, А.Л. Катанская, А.А. Якубова, 3.П. Невзорова. Вести пропаганду нужно было очень тактично и умело, так как многие рабочие, верившие в бога, были совсем малограмотны.

Особенно удачно проходили уроки географии, где легче было объяснять рабочим философские проблемы, пользуясь конкретными примерами из естествознания и астрономии. Знакомство с естественными науками влияло революционизирующе на сознание учеников.

Все ученики обязаны были посещать уроки закона божия. Но из группы Крупской никто не ходил. Священник устраивал скандалы, жаловался начальству. Могли официально закрыть группу. И Надежда Константиновна уговорила учеников ходить на закон божий по очереди. Стали ходить по два человека, на занятиях спорили с попом. А потом, смеясь, говорили друг другу: «Невтерпеж ведь. Спорить нельзя, а чего он несет! С Дарвином спорил. Брось, говорит, курицу в воду, разве у нее вырастут перепонки?» Учение Дарвина стало очень популярно в школе после прекрасных лекций по естествознанию, которые читал Б.А. Витмер.

В апреле 1891 года Надежда Константиновна впервые участвовала в большой демонстрации, это были похороны публициста и общественного деятеля Николая Шелгунова, человека, пользовавшегося у молодежи высоким авторитетом. К его голосу прислушивались с особенным вниманием, как к голосу человека, много испытавшего и сохранившего неизменную верность убеждениям своей молодости. В этих похоронах принимали участие сестры Ленина — Анна Ильинична и Ольга Ильинична.

В молчании двигалась бесконечная процессия по улицам столицы. Рядом со студенческой молодежью, с интеллигенцией здесь можно было видеть многочисленные группы рабочих. Незадолго до смерти писатель получил адрес от петербургских рабочих, где говорилось: «Мы поняли, что нам, русским рабочим, подобно рабочим Западной Европы, нечего рассчитывать на какую-нибудь внешнюю помощь, помимо самих себя, чтобы улучшить свое положение и достигнуть свободы».

Вслед за гробом рабочие несли венок, на красной ленте которого переливались слова надписи, составленной самими рабочими: «Н. В. Шелгунову, указателю пути к свободе и братству».

Идя в толпе с другими товарищами по кружку, Надежда Константиновна всем своим существом чувствовала, какую силу представляют люди, захваченные общей идеей, единым порывом. Чувствовала себя частицей огромного и сильного целого.