Крутое время

Глава пятнадцатая

Тяжелые времена настали для Калена.

Обезумевшие от страха домашние рассказали ему о Хакиме, попавшем в лапы казаков-дезертиров.

Кален направился к дому хаджи Жунуса, чтобы узнать, как забрали казаки Хакима, и, если возможно, послать за ним погоню. Едва показался учитель в двери, как старуха Балым заголосила:

— Забрали моего Хакима!.. Нурума тоже нет! Одна осталась с двумя ребятишками…

Мальчики испуганно прижались к зарыдавшей матери. Маленький Адильбек, расторопный, бойкий на язык, удивленно уставился на учителя черными глазенками.

— Учитель-ага, я русских не испугался ни чуточки. Как увидел, что из дома Акмадии едут к нам трое русских, я взял все бумаги и алтыатар[13] Хакима-ага и спрятал в подпол. Много бумажек!

— Очень хорошо сделал, Адильбек, ты настоящий джигит. Как это сказать по-русски?

— По-русски? По-русски… — начал Адильбек и запнулся.

— По-русски в таких случаях говорят: «Молодец!». Молодец, Адильбек!

Разговаривая с учеником, учитель старался скрыть от него свои слезы.

— Ты, Адильбек, уже настоящим джигитом стал. Когда нет твоих старших братьев, ты во всем можешь помочь матери. Очень хорошо, что ты спрятал бумаги брата. А алтыатар никому не показывай.

— Нет, нет, не покажу. Чтобы не заржавел, я его положил в старую войлочную шляпу, — сказал мальчик.

Учитель одобрительно погладил его по спине и обратился к старухе:

— Успокойтесь, дженгей, бояться, я думаю, нечего. Казаки отстали от своего полка и попросили Хакима показать дорогу.

— Ай, не знаю, о чем думать — не знаю… Разбрелись мои сыночки-верблюжата…

Всхлипывая, старуха принялась разжигать для учителя самовар.

— Я сейчас пойду к Асану, дженгей, и отправлю его за Хакимом. Если казаки проедут мимо Саги, значит, они остановятся в Дуане. Асан опередит их и на остановке встретится с Хакимом. Я еще и Сулеймена с ним пошлю.

Пока Кален утешал старуху, Адильбек юркнул в подпол и вытащил кипу листовок.

— Вот, учитель-ага, желтые бумажки Хакима-ага.

Кален взял листок желтой грубой бумаги, которой обертывают махорку, пробежал по первым строчкам воззвания совдепа и взглянул на подписи. «Опять Бахытжан. Первым подписался. Жив, значит, старик. Сидит в тюрьме, а голос по всей степи расходится».

Учитель пошел к Асану и попросил его с порога:

— Асан, постарайся догнать ХакимаI Если надо будет, не оставляй его, поезжай вместе.

Проводив Асана, учитель заторопился домой: надо было прочесть воззвание рыбакам и отправить листовки дальше, к учителям школы Уйректы-Куль.

По дороге домой ему опять повстречался Адильбек. Кален встревожился.

— Случилось что-нибудь, мой мальчик?

— Да нет, ничего не случилось, учитель-ага. Я Жумаю кучелябу принес. Мы на лисиц охотимся, — точно опытный охотник, ответил Адильбек. — Вчера я ездил на песчаный холм и видел там двух лисиц. Земля промерзла, в долинах сплошной лед. Мышей стало мало, и лисицы пойдут на приманку. Как только выпадет снег, они к самому аулу подойдут и будут скулить, как голодные щенки.

Кален покачал головой: его всегда поражало, что самый маленький его ученик рассуждал, как взрослый.

— Ну, а при чем тут кучеляба, Адильбек-ау? Разве капкан хуже?

Мальчик понял, что учитель не смыслит в охотничьем деле, и снисходительно объяснил:

— Лисица хитрая и осторожная, в капкан не попадет. Поэтому мы ее травим кучелябой, в мясо кладем. Меня Су-леймен научил. В прошлом году они с Нур-ага хотели отравить собаку. Положили кучелябу в бараньи легкие и зарыли в золу. Через три дня легкие стали черными от яда. Я тоже нашел у матери в торбе под изголовьем кучелябу, отрезал кусочек, завернул в мясо. Завтра с утра отправим-с я к Красным Пескам. До самой Кос-Обы дойдем, там много лисьих нор.

Толковый мальчик отвлек учителя от тягостных раздумий.

… В сумерках прискакал Аманкул. Он даже не поздоровался: новости, казалось, распирали табунщика.

— Кален-ага, я привел Хакима. Он зашел домой. С ним один русский. Остальные испугались меня и умчались в сторону устья Ащи. Решили, что я самый главный красный большабай. Даже не оглянулись, как зайцы. Приехал с добычей: русский подарил мне винтовку!

— Ты серьезно или шутишь? — спокойно спросил учитель.

— Оллахи, правда, Кален-ага, — побожился Аманкул. — Я с другими могу шутить, но только не с вами. Сын хаджи вернулся. Если не верите, могу позвать. Всего было пятнадцать русских. А испугались они, как телята, поскакали, задрав хвосты. Четырнадцать удрапали, а один приехал с Хакимом.

Кален покачал головой, не зная, верить или не верить. «Какие же это казаки испугались Аманкула? Тут что-то не то». А Аманкул все рассказывал взахлеб, убежденный, что казаки приняли его за красного.

— Если враг бежит, то его и баба напугает. Казакам со страха показалось, что я большабай. А тут еще Хаким закричал: «Красные идут!»— продолжал Аманкул.

Учителю хотелось поскорее увидеть Хакима. В знак уважения к памяти покойного хаджи он решил сам зайти к его сыну. А Хаким от радости потерял голову. Он крепко обнял мать, расцеловал двух братишек и побежал к Калену.

Учитель одевался. Всегда спокойный, сдержанный, сейчас он заметно волновался. Он горячо обнял Хакима и поцеловал в лоб. Глаза Калена заблестели от слез.

— Слава богу, живым-здоровым вернулся. А у нас кругом несчастья. Хаджи проводили навсегда. — Учитель помолчал, немного успокоился. — С первого дня после рождения челозек идет навстречу последнему часу. Это неотвратимо, но об этом не думают. Страшно умирать, не сделав при жизни ничего доброго. Хаджи может спать спокойно. Он прожил хорошую жизнь. Вас воспитал, обучил, растил без нужды и лишений. Вы ему благодарны, он был доволен вами.

Он подробно расспросил, как схватили Хакима казаки, как он спасся. И остался очень доволен находчивостью Хакима.

— Значит, Аманкул прав: казаки, действительно, перепугались, — улыбнулся Кален. — Скоро они побегут отовсюду вместе с правителями из Кзыл-уя. Там восстал полк дружинников, прогнали офицеров велаята и всех чиновников. Сейчас полк отправился в Уил, чтобы прихватить по пути молодых юнкеров кадетской школы и присоединиться к красным. Говорят, что сегодня-завтра освободят от атаманов и город Теке.

— Значит, и в этом Аманкул был прав, — рассмеялся Хаким. — О событиях в Джамбейты я от него узнал. Это радостная весть. Объединятся все разбросанные отряды… Об этом давно уже все мечтают.

Последние слова особенно заинтересовали Калена.

Хаким стал рассказывать обо всем, что знал,

— Абдрахман Айтиев вместе с братом и несколькими джигитами отправился в А. кбулак, а оттуда — в Темир. Там он поднял джигитов из рода Тама, Табын, Алим, собрал тысячи добровольцев. Летом захватили целый обоз с оружием, винтовок и патронов хватит на целый полк. Поднять дружинников и связаться с Букеевской Ордой было поручено Капи Мирзагалиеву, что он и сделал. Теперь Капи приведет сюда полки из Орды Жанакала.

— Тогда и мы не будем сидеть сложа руки, — сказал Кален. — Пусть, начиная с рыбаков, все способные джигиты оседлают коней. Лучшие станут солдатами отряда Абе-ке, остальные будут поварами, снабженцами. Ты когда едешь?

— Завтра с утра.

— Счастливого пути! Возьми с собой Аманкула. Он будет хорошим спутником. Лучшего связного не найдете. Передай привет Абеке. Скажи, что найдем все: и джигитов, и коней, и подводу, и продовольствие.

На другой день, еще до зари, Хаким отправился в далекий путь вместе с Г речко и Аманкулом — в отряд Айтиева.

Хаким спешил в отряд Абдрахмана Айтиева.

Помимо поручения, полученного им в Богдановне, он собрал немало ценных сведений. Он не только доставил воззвании, подписанные лично Бахытжаном, и объявления подпольного штаба учителям, сочувствующим большевикам, но и узнал о восстании джамбейтииских дружинников и о том, что свыше трехсот вооруженных джигитов отправились навстречу отряду Айтиева. Об этом говорили и Аманкул, и учитель Кален, и многие другие, побывавшие в последние дни в Джамбейты. «Надо выслать навстречу гонца, чтобы указал дорогу в отряд. Нужно хорошо встретить храбрых дружинников. Если увижу Нурума и, может быть, Мукараму, я стану самым счастливым человеком! Что бы там ни было, я пойду со всеми в Уральск. Город непременно освободят, эта радость не за горами. Увидеть бы Дусю и ее отца! Послушать бы пламенную речь Дмитриева! Скорее бы!»— мечтал Хаким, проезжая мимо Есен-Анхаты в сторону Кабанбая.

Хаким уже забыл о том, что только вчера еле вырвался из когтей смерти. Лицо его сияло, в глазах играла радость. То и дело он шевелил губами: в душе складывались красивые, светлые слова. Он улыбался мягкой, нежной, как шелк, улыбкой,

«Гречко, друг Гречко. Он спас не только Мендигерея, он и мне помог избавиться от верной смерти. Не будь его — кто знает, как бы все обернулось! Если бы он не предупредил меня, я бы поехал с этими головорезами до самого Бударина. А там… Хороший Г речко, с добрым сердцем. Таких сострадательных людей не всегда найдешь. Кстати, он говорил, что видел разгром Бородинского полка, даже был участником этого сражения, на своем горьком опыте узнал стремительный натиск Красной Гвардии. Надо его поскорее привести к Айтиеву, пусть расскажет о Красной Армии. Это всколыхнет добровольцев! Надо спешить, спешить!»— Хаким пришпорил серого скакуна, подаренного ему Аманкулом из чужого табуна.

Хаким опередил с Гречко Аманкула и крупной рысью вырвался вперед. Словоохотливый Аманкул все выжидал удобного случая, чтобы заговорить с Гречко. Его очень забавляла казахская речь тихого с виду русского мужика. Он тщательно выговаривал слова и украшал свою речь казахскими поговорками.

— Почтенный урус, вы очень вкусно говорите. У нас есть Акмадия, когда он говорит, всегда причмокивает губами, не сразу его поймешь. А вы, ей-богу не вру, похожи на муэдзина Айкожу. У него такая же острая бороденка, как у вас, но только не рыжая, а черная. И посадка такая же, словно не в седле сидит, а на иголках. И даже поводья держите одинаково: руки вперед вытягиваете. Неужели руки не устают?! У меня бы давно отвалились. Айкожа тоже худой. Но по летам он, наверное, чуточку старше вас. Ему уже пятьдесят. А вам сколько? — неожиданно спросил Аманкул.

Выяснилось, что Гречко хорошо знает казахское летоисчисление. Аманкул же был убежден, что и русские определяют свой возраст по животному циклу.

— Нынешний год — год змеи. Я родился в год змеи и еще встречал его дважды, значит, мне тридцать девять, — степенно начал объяснять Гречко. — Ты говоришь: на Ай-кожу я похож. Ты тоже похож на других табунщиков, но поехал с нами, цель у тебя другая.

Аманкул не знал, что сказать. Он заглядывал в лицо Гречко, стараясь как бы показать, что ему не все понятно.

— Ты любишь свободу, а свободу дадут только красные. Я вот тоже еду к красным. Значит, желания наши с тобой одинаковы — мы с тобой похожи.

Аманкул восхищенно цокнул.

— Почтенный урус, ты умный человек, умнее нашего хазрета Хамидоллы. Даже самого Шугула умнее. По уму, пожалуй, ты сравняешься с Каленом-ага. Дети у тебя есть?

— Есть. Чтобы они были свободны, я удрал от разбой-ников-казаков. Я русский кедей, ты казахский кедей.

— Ты тоже пастух?

— Нет, я не пастух, бедный крестьянин. У меня есть конь, корова, клочок земли. Хорошую землю казаки не дают, хорошую траву косить не позволяют. Если им конь нужен — твоего берут; арба у них сломается — твою запрягают. А если человек нужен — атаман тебя погонит, куда захочет, да еще и оскорбит. «Хохол не ровня казаку. Что хохол, что киргиз — одинаково скоты», — говорит. А на войну насильно отправляют. Я их должен поить, кормить, пасти и седлать их коней, обед варить, дрова носить, ну прямо малай, да и только!

Аманкул покачал головой. Жизнь тихого русского показалась ему чересчур жалкой.

— Кокол — это карашекпен? — поинтересовался он.

— Хохлами называют украинцев, а карашекпен — это оседлый шаруа, который землю пашет и сеет. Богатый казак считает себя выше и тех и других — выше всех.

Ехали они подальше от аулов, по степи, по пастбищам, по ковыльной холмистой степи, по долинам, где косяками паслись табуны. Здесь было интереснее, чем на однообразной унылой дороге. Останавливались у табунщиков, приютившихся в затишье кургана, делились скудным содержимым торсуков и корджунов, а ночевали в одиноком зимовье. Случайно встретившись с волостным, они назвались нарочными, едущими с донесением велаята в Актюбинск. Волостной принял их с большим радушием. А беднякам они рассказывали, что служат в отряде Айтиева, скоро сюда вернутся и принесут свободу. Времена баев и тюре прошли.

На третий день до них дошел слух, что возле Чингирлау стоит большой отряд дружинников. Путники заспешили туда, Хаким и Гречко еще издали увидели необычное оживление возле родника.

— Между крайним большим домом со скирдой и двумя зимовьями б долине без конца носятся верховые. Это неспроста, — сказал Хаким. Гречко посмотрел, сощурясь, и решил:

— Там, должно быть, штаб. А те двое, что поскакали в степь, видать, разведчики.

Хаким направил коня прямо к большому дому.

Навстречу вышел солдат в шинели, в старой изношенной шапке, в тяжелых казахских сапогах с войлочными чулками внутри и потребовал документы.

— Веди нас в штаб. У меня есть секретное донесение, — сказал ему Хаким.

Ни о чем не спрашивая, солдат в огромных сапогах повел их к дому.

— Наверное, важная птица, этот русский? — полюбопытствовал солдат, кивая на Гречко.

— Это я его поймал, — объяснил Аманкул. — Налетел на них с горы, а они давай драпать. У кого были хорошие кони — убежали, а этот на кляче отстал и попался. Но он не казак, а кокол. Тихий, смирный.

Солдат оглядел щупленькую фигуру Аманкула и усмехнулся:

— Что ж, нам и пустобрехи пригодятся…

— Э, джигит, ты еще не встречал настоящего пустобреха. Вот Ракимгали наш — тот пустобрех. «Закроет глаза и врет вовсю», — говорят казахи о брехунах. А наш Ракимгали врет и даже глазом не моргнет. Недавно в Теке Ракимгали попал в дом атамана Мартынова и рассказывал потом, что у атамана дочь-красавица. Танцевал с ней, вино пил, и атаман сказал Ракимгали: «Ты, Ракмашка, молодец. Дочь моя как раз жениха подыскивает. Ты ей понравился. Почаще приезжай». Потом Ракимгали мне и говорит: «В следующий раз, Аманкул, поедешь со мной. Будешь моим сватом. Возможно, тебе удастся окрутить дочку самого жанарала Акутина. Она тоже хочет выйти за казаха, за такого красавца-джигита, как мы с тобой!» Вот это пустобрех так пустобрех! А ты не веришь, что я одного русского мужичка словил.

Солдат покачал головой и подумал: «Этого, видать, словом не смутишь».

Оставив Гречко и Аманкула среди джигитов, Хаким вошел в штаб и обомлел от радости. Молодой Андреев, которого, он видел летом, стоял над картой и что-то чертил на ней. На самодельных скамейках вокруг стола сидели бойцы, а перед ними стоял Абдрахман и крутил цигарку из клочка желтой бумаги.

— Ау, Жунусов, вернулся, наконец-то! — радостно сказал Абдрахман, протягивая руку смущенному Хакиму.

Хаким поочередно пожал руки всем и начал, не торопясь, рассказывать.

Сахипкерей и Абдрахман, Галиаскар и чернолицый крупный незнакомец внимательно слушали юношу.

— Хорошо, по-геройски поступил. Теперь отдохни, поешь и выспись хорошенько, — сказал ему Сахипкерей.

Абдрахман подошел к Хакиму и опустил руку на его плечо.

— Ты, Жунусов, оказал нашему отряду неоценимую услугу: объехал три волости, распространил воззвание совдепа, узнал и сообщил о джамбейтинских событиях, призвал надежных джигитов в отряд. Все это говорит о о том, что ты — достойный солдат революции. И место твое — в наших рядах. Четвертая армия Красной Гвардии уже освободила Оренбург и с трех сторон окружила Уральск. На этой неделе Уральск будет освобожден от белых. В освобождении мы тоже примем участие. С севера и запада на город наступают двадцать вторая и двадцать пятая дивизии. Им будет помогать и наш отряд. Вот этот чернолицый человек… — Абрахман показал на Мамбета, — привел сюда джамбейтинских дружинников. Они сейчас в сорока верстах отсюда дожидаются офицеров из Уила. Чтобы они не ждали понапрасну, мы решили послать за ними твоего товарища Ораза. Он хорошо знает дружинников. А ты, как сказал сейчас Сахипкерей-ага, отдохни и выспись. Вечером двинемся все в сторону Уральска, — закончил Абдрахман.

Хаким порывисто обнял его.

— Абдрахман-ага, я не устал. Вчера мы ночевали в теплой землянке и хорошо выспались. Я вас очень прошу: разрешите вместе с Оразом поехать к дружинникам.

Хаким с мольбой смотрел на Абдрахмана, с нетерпением ожидая ответа этого мужественного человека, о котором в степи рассказывали легенды… Абдрахман взглянул на Мамбета.

— Коль ты так просишь — быть по-твоему, — сказал Абдрахман, снова положив рук у на плечо Хакима. — На твоем месте я бы на заре вместе с полком пошел в наступление на Уральск. Ты помнишь, Жунусов, как весной озверевшие банды казаков разгромили совдеп и бросили в тюрьму его руководителей? Какое счастье теперь увидеть освобождение славных сынов народа!

В эту минуту Абдрахман показался Хакиму необыкновенным: литые смолистые усы и брови, большие, черные, как смородина, глаза на чистом лице, точеный нос, широкие прямые плечи, статная собранная фигура — такая внешность, казалось ему, может быть только у всенародных вожаков. Айтиев говорил о большой важности предстоящего похода, о великой ответственности, говорил для того, чтобы подготовить Хакима. Юноша радовался, как мальчишка.

— Абдрахман-ага, среди дружинников есть мои друзья, которых я не видел целое лето, — сказал он. — А полк я непременно догоню вместе с ними.

— Хорошо, — ответил Абдрахман. — Но трудно догонять тех, кто рвется вперед…

Хаким и Ораз немедленно отправились к дружинникам в Ащисай, чтобы по следам полка привести их в Теректы, а Айтиев и Парамонов, получившие срочный приказ от командования Четвертой армии, выступили со своими частями громить казачьи сотни из дивизии Акутина.

Рано утром из аула под Чингирлау явился Мамбет с двумя лохматыми чучелами под мышкой.

— А ну, кто из вас участвовал в хорошей байге? — громко спросил Мамбет обступивших джигитов.

Стало тихо. Джигиты недоуменно переглянулись. Кто из казахских юношей не участвовал в праздничных скачках? Кто из них не мчался диким наметом по бескрайней степи? Но сейчас все насторожились: что еще мог выдумать неугомонный Мамбет? Лучше помолчать, посмотреть.

Но Аманкул не смутился, выступил вперед.

— Батыр-ага, во всех табунах Дуаны и Анхаты, Кашарсойгана и Ащисая, я думаю, нет такого скакуна, которого бы я не оседлал. Как вам известно, в табунах Шугула — сплошь отборные тонкогривые, длиннохвостые тулпары. А их — от сосунков до шестилетних красавцев — растил и лелеял я, ваш ничтожный братишка. На знаменитом тое потомков Турлана я пришел первым на карем жеребце с белой отметиной! — тараторил Аманкул.

— Откуда ты появился такой шустрый? — перебил его Мамбет.

Аманкул испуганно отступил назад и понизил голос:

— Батыр-ага, я еще вдобавок легок на коне. Легче шапки становлюсь я на скачках. К тому же ведь уметь надо, скакать-то. Надо низко пригнуться к гриве, ноги вытянуть назад, точно пловец в воде, а сам весь тянешься вперед, будто хочешь нырнуть, вместе с конем молнией рассекаешь воздух. Да что говорить, я никогда не отставал в байге. Вот Хаким пусть скажет, если не так. И не только Хаким, все аулы вдоль Анхаты подтвердят.

Мамбет посмотрел на Хакима, и тот, полагая, что Мамбету понадобился хороший наездник, кинулся Аманкулу на помощь:

— Он сказал всю правду. Это Аманкул, табунщик хаджи Шугула, он вырос на коне. Может скакать с утра до вечера без устали.

— Не трус? — коротко спросил Мамбет.

Хаким замешкался, но ловко нашел ответ:

— Разве джигит может быть трусом? Трусит лишь тот, кто не уверен в себе, не видит своей цели. Наш Аманкул лишен этих недостатков.

— А ты умеешь блеять по-козлиному? — продолжал Мамбет, чуть улыбаясь.

И Аманкул и все остальные джигиты облегченно вздохнули, заметив, как смягчился голос чернолицего великана.

— По-козлиному не пробовал, а как баран — могу.

— Кто блеет по-бараньи, сумеет и по-козлиному. А волком выть сможешь?

— О, тут уж я непревзойден, батыр-ага! Только скажи, какой тебе нужен вой? Тоскливый предвечерний вой голодного волка или победный предутренний вой сытого, когда он зовет к себе свою драгоценную подругу?

— Все сгодится. Вечером поедешь со мной, — отрезал Мамбет. — Приготовь коня. Ты, я вижу, немного болтлив?

Мамбет отправился в штаб, держа под мышкой две телячьи шкуры.

Едва Мамбет отошел, как Аманкул начал строить догадки: для чего чучела из телячьей шкуры понадобились ему?

— Я думал, что шкуры издохших телят хранят только в доме нашего хаджи, оказывается, их и в этих краях собирают, — начал он издалека, — Если бы я знал, что они нужны для байги, я бы приволок сюда целый воз. Чулан хаджи забит такими шкурами.

— Ох, и горазд же ты врать, Аманкул! Думаешь, он для игры притащил чучела? — пробурчал один из джигитов.

— Да нет же, — протянул Аманкул. — Для дела принес бы целехонькие. А то, что это? Шкура пегого теленка. Да и распялили-то тяп-ляп. Вот увидишь, даже корова мычать не станет.

— Вот глупец-то, а! — возмутился джигит. — Мы же не собираемся с чучелом доить коров. Они нужны для того, чтобы напугать вражьих коней!

— Вот сказанул! — плутовато ухмыльнулся Аманкул. — Если чучелом из шкуры сдохших телят можно напугать врага, тогда воевать не стоит. Я бы тогда выставил против русских все из чулана хаджи!

Незнакомый джигит гневно отвернулся.

— Если Мамбет-ага выбрал тебя в попутчики, ты постарайся оправдать его доверие. Дело, видать, серьезное и требует смелости.

Но Аманкул не унимался:

— Ведь и с чучелом надо уметь обращаться! Ну, вот, например, с какой стороны подскочить с ним к русским? Со стороны ветра или с затишья?

— Тьфу! — злобно плюнул джигит.

Никто из джигитов не знал, что задумал Мамбет. Предположение, что чучела нужны для того, чтобы напугать вражьих коней, было неубедительным.

Мамбет вернулся вместе с Абдрахманом Айтиевым.

— Джигиты! — уверенно и громко заговорил Ай-тиев, — Конный белоказачий полк стоит на этом берегу Яика. Одна сотня уральских казаков двинулась вдоль Чингирлау в Аккалу. Против нее должны выступить мы и обратить врага в бегство. На вторую сотню белых, направляющихся в Тас-Кудык, сбоку налетит отряд Белана. Мы должны опрокинуть врага, потому что мы сильнее. К тому же мы воюем на родной земле, среди своего народа. Бейтесь с врагом смело и уверенно! Будьте готовы к бою, друзья!

— Готовы! — крикнули джигиты. — Веди нас, Абеке!

— Веди! — всколыхнулись все.

— Мамбет, собирайся, — сказал Абдрахман, и поспешно пошел в штаб.

— По коням! — приказал Мамбет и сам направился к коню.

Через несколько минут Мамбет с десятью джигитами и «непревзойденным наездником» Аманкулом отправился в путь.

Когда выехали за Акбулак, Мамбет приказал двум джигитам спрятать винтовки, привязав их к седлам, и выехать вперед. Затем подозвал к себе Аманкула.

— Значит, ты табунщик, говоришь? Тогда скажи мне: что делать, если впереди вдруг появился косяк лошадей и надо его угнать. Причем быстро угнать, так, чтобы пастухи и пикнуть не успели. Как это сделать?

Аманкул понимающе улыбнулся.

— Лучше всего это делают волки. Один притаится где-нибудь и ждет, а другой подкрадывается осторожно, вспугнет табун, а сам бежит сбоку и направляет косяк к волку, который притаился. Тот выскакивает из засады и хватает коня за ляжки…

— Я тебя не спрашиваю, как волки заманивают коней. Скажи, как бы ты сам угнал косяк?

— Очень просто. Натянул бы на себя шубу наизнанку. Потом к кончику курука привязал бы тряпье— пугало — и на бешеном скаку со свистом погнал бы косяк, куда надо. А если разгорячить косяк, его уже не остановишь — только знай размахивай полами шубы и пугалом и мчись следом.

— Тогда выверни наизнанку тулуп и надень его. А вот к этому чучелу привяжи веревку и мчись вон к тому пригорку. Посмотрю, сможешь ли ты угнать табун.. — сказал Мамбет.

Аманкул возражать не стал, вывернул наизнанку тулуп, надел его, потом вывернул шапку. Ехавший рядом джигит сиял с седла пегое чучело, крепко привязал к нему веревку и подал один конец Аманкулу.

Конь табунщика полностью соответствовал замыслу джигитов. Едва Аманкул, гикнув, припал к гриве, конь прижал уши и рванулся в карьер, будто в шею ему вцепился барс. А пегое чучело из ссохшейся телячьей шкуры, привязанное длинной веревкой, закрутилось, заскакало, завертелось бесом по кочкам позади коня. Казалось, это гонится, поднимаясь и припадая, какое-то страшное волосатое чудовище. Аманкул оглушительно свистел, конь, распластавшись и вытянув шею, несся, словно сатана, по степи — не только животное, люди ужаснутся, увидев такое…

Тренировочный выезд табунщика понравился Мамбету.

— Неплохо, — похвалил он, подозвав к себе Аманкула. — Только учти: у казаков-табунщиков может быть оружие. Если сробеешь — угробишь себя и других. Смелый джигит или погибнет, или оправдает надежду товарищей.

Одиннадцать человек ехало по берегу Чингирлау в сторону Аккалы, что стоит в тридцати пяти верстах от Акбулака. Между двумя селениями тянулся глубокий овраг — Тикисай. По сведениям разведчиков, казаки дошли до Тикисая и повернули назад, будто чем-то напуганные. Мамбет решил проехать по оврагу засветло. Отряд шел легкой рысцой, растянувшись цепочкой по тропинке. Часто переходили на шаг.

Осенний день короток, вечера долги. Мамбет решил перед самым заходом солнца проехать Тикисай и успеть до ночи добраться до Аккалы. Остальные силы отряда между тем пройдут по оврагу и остановятся на подступах к городку. Коли враг не помешает, они сделают все необходимое еще до рассвета. С рассветом отряд должен ворваться в Ак-калу.

У начала оврага путников встретил коренастый, рыжеватый джигйт на карем коне.

— Путь свободен, батыр. Можно остановиться у нас, перекусить, дать коням передохнуть.

— Боюсь, что нам некогда будет ужинать, Ергали. Готовы ли твои пастухи? — спросил Мамбет.

— Пятнадцать-шестнадцать верст — дорога недолгая. Мигом доедете.

— Доехать-то доедем… — Мамбет задумался. — Если не успеем до вечернего водопоя, худо будет. Ждать на свирепом холоде до утра — опасно.

— Поэтому нужно согреться, Маке.

— Ты лучше о пастухах мне скажи.

— Пастухи вас встретят.

— Тогда, Ергали, приготовь всем по чашке разведенного курта. Только побыстрее.

Ергали поскакал назад.

Когда путники подъехали к домику у оврага, на дастархане уже стояли наготове чашки крепкого пахучего курта и холодная баранина. Привязав коней, джигиты, не раздеваясь, по-двое заходили в домик, мигом опрокидывали чашку курта, поспешно закусывали двумя-тремя ломтями мяса от опаленной бараньей головы. Последним зашел Мамбет, поздоровался с хозяйкой, поджав одно колено, опустился на край дастархана, оторвал кусочек мяса и отправил в рот. Потом взял из рук хозяйки большую чашку разбавленного курта. Несколькими большими глотками выпил его, сказал: «Спасибо, дженге» и поднялся.

Светлая, средних лет женщина вышла вслед за ним. Мамбет взял коня под уздцы и подвел к ней. Женщина погладила лошадиную морду правой рукой.

— Батыр! Когда храбрый джигит отправляется в поход, его провожает возлюбленная. К невесте джигита провожает дженге. Тебя, я думаю, уже провожали и те и другие. Я тебя провожу как добрая старшая сестра. Удачного пути, батыр!

И женщина нежно провела ладонью по лбу коня.

Ехавшие в хвосте отряда Жапалак и Аманкул вдруг остановились и показали рукой на запад, в сторону города. Вдали маячили вооруженные конники.

Давно известно, что на войне побеждает та армия, которая лучше обучена и вооружена и которой командует наиболее способный, опытный полководец. Но иногда, несмотря па лучшее вооружение, на блестящее военное руководство, армия терпит неудачу за неудачей. Вот такой невезучей оказалась и отборная конная дивизия под командованием генерала Акутина. Все лето ее нещадно колотили «босяки» Чапаева, и Акутин не смог удержать фронт западнее Уральска. А позднее, когда на помощь Двадцать пятой дивизии пришли бригады Двадцать второй и красные в начале декабря подошли к Уральску с двух сторон, знаменитый казачий корпус генерала Акутина затрещал по всем швам, точно бязевые лохмотья. Под Каменкой целый полк из его дивизии перешел на сторону красных. Большевистские агитаторы умело попадали в цель. Их лозунги: «Землю — крестьянам!», «Заводы — рабочим!», «Русские рабочие — братья!», «Советская власть воюет не с трудящимися, а с угнетателями и с их прихвостнями — белыми генералами!»— проникали в окопы, в белоказачьи сотни и будоражили простых солдат. И не только будоражили/но и способствовали тому, что многие повернули оружие против атаманов…

В низовьях и верховьях Яика, в селах и станицах, даже в далеких аулах, поднялся с оружием в руках оскорбленный и униженный люд. Вместо необузданной удали у казаков появился страх, вместо неудержимых налетов — трусливая оглядка. Презренные «карашекпены», «вонючие русские мужики» и «дикие киргизы» беспрестанно налетали на «славные» казачьи отряды, совершенно лишая их покоя. Но генерал Акутин сопротивлялся отчаянно. Против партизан с бухарской стороны держал в станицах Меновой двор и Теректы полк конных казаков. Чтобы остановить натиск красных со стороны Самары и Саратова, надо было во что бы то ни стало добиться порядка в тылу. Теперь же Акутину пришлось перебросить этот полк на север против красных, рвавшихся в город. А на место казачьих сотен Уральское Войсковое правительство решило отправить джамбейтинских дружинников. За одну ночь на защиту Уральска был переброшен отряд в пятьсот сабель, а две сотни остались до прибытия дружинников Жанши. Однако оставите-ся не бездействовали: чтобы показать партизанам свою силу, казаки решились на отчаянный, рискованный маневр — из Теректы отправились в Кабанбай-Кокпекты а оттуда еще дальше — до Чингирлау, с целью очистить эти места от партизанских отрядов.

Узнав о маневре белых, добровольческие отряды вышли им навстречу: с этого берега — Белан, с другого — Айтиев. Комиссар Андреев, приехавший накануне из Ташлы, привез точные сведения о численности казаков. Остановить судорожную атаку отчаявшихся казаков было не единственной целью Андреева. Комиссар решил не пускать полки Войскового правительства на левую, густо населенную сторону Яика, а гнать их по безлюдной степи, где нет ни пищи, ни корма, ни пристанища.

Дерзкие сыны степей, издревле умевшие бурей налетать на врага, сейчас бешеными, неожиданными атаками изматывали казачьи отряды. Для того, чтобы дедовским испытанным приемом угнать вражеских коней, Абдрахман отобрал самых надежных и смелых джигитов во главе с Мамбетом.

— Делай что хочешь, но постарайся угнать коней казачьей сотни в Аккале. А я потом обрушу своих джигитов на пеших вояк, — говорил он вчера.

К полудню группа смельчаков остановилась недалеко от Аккалы, издали наблюдая за казаками. Ергали, брата жены Айтиева, Мамбет отправил в город на разведку. Остальные спустились к обрыву, и, хоронясь, точно волки рядом с отарой овец, незаметно подкрались к броду Жаман-Откел, о котором еще днем говорил Ергали.

Вскоре вернулся Ергали и повел джигитов к городку.

Сейчас пастух должен подать сигнал, — сказал он. глядя на землянку, покрытую дерном.

Землянка стояла на отшибе у самой реки. Даже издали было видно, что она необитаема, рядом не было сена, вместо окон мрачно зияли дыры.

— Как только казаки погонят коней на водопой, из землянки мигнет «чертова свеча», и мы сразу кинемся вперед, — сказал Ергали.

— А почему бы не сразу побежать? Там бы и залегли… — сказал было Жапалак, но Ергали оборвал его:

— Казаки не дураки. Они к вечеру могут обшарить окрестности города. А если мигнет «чертова свеча»— значит, опасности нет, коней погнали к водопою.

Услышав о водопое, Аманкул не смог смолчать, ему непременно захотелось высказать свою осведомленность.

— А где здесь, интересно, водопой? — спросил он. — Пока мы ждем в одном месте, казаки погонят своих кляч в другое. Ты подумал об этом, аксакал?

— Возле этой землянки самый близкий к городу водопой. Остальные очень далеко. А казаки не дураки гонять коней понапрасну.

— Не дураки, не дураки… А мне, аксакал, нужно, чтоб они были дураками. Чего ты без конца похваливаешь их, будто собираешься с ними свататься?

— Пустомеля, любишь языком трепать. Лучше бы подумал, как твое чучело плясать будет.

— Это не болтовня, аксакал. Я мечтаю, чтобы казак был не умный, а глупый.

Мамбет слез с коня, подтянул подпругу и низко нахлобучил шапку. Посмотрев в сторону городка, он прислушался и сказал:

— Казак, конечно, не дурак, что и говорить… Но нам надо прежде всего думать о том, что трус дело не сделает, труса мигом раскусит враг. Слушай, табунщик! Вместе с Жапалаком ты будешь пугать коней, остальные погонят их к броду. А мы с Ергали займемся отправкой строптивых казаков на тот свет. Готовьтесь! — приказал Мамбет.

Джигиты подобрали полы чекменей и шинелей, натянули поводья. Аманкул вывернул тулуп и надел его, намотал на шапку длинную белую чалму и привязал к чучелу аркан. Потом вывернул второй тулуп, напялил его на Жапалака и начал пробовать голос. Сильно втянув живот, Аманкул завыл глухим, стонущим воем, каким обычно сытый волк зовет на заре волчицу.

А «чертова свеча» все еще не мигала. Джигиты Мамбета все чаще поглядывали на зияющие окна. Время шло, но возле землянки никого не было видно, не мигал и долгожданный свет.

— Как бы не случилось что-нибудь… — прошептал, волнуясь, Ергали.

Наконец Мамбет подскочил к краю обрыва, вгляделся и негромко приказал:

— За мной, джигиты! — и поскакал по склону в сторону городка, все быстрей и решительней, безбоязно, словно ехал к себе домой.

За ним бросились остальные. Мамбет вылетел на самый обрыв и застыл, натянув поводья. Потом быстро огляделся вокруг и указал рукой куда-то в сторону.

— Жми, табунщик!

Аманкул и Жапалак взобрались на крутояр и увидели косяк коней, спускающийся к обрыву. Впереди косяка ехали трое верховых, позади маячили двое. Жапалак оглушительно свистнул и помчался галопом в сторону пустыря, куда указал Мамбет; за ним поскакал Аманкул. Он почти вплотную приблизился к косяку и громко и противно заблеял по-козлиному. Потом вихрем подлетел к косяку и резко затарабанил по трескучему даулпазу[14]. Над сумеречной степью будто пронеслись джины. Безмятежных казаков, отъехавших от города на версту, обуял страх. Оглушительный свист, мерзкое блеяние, сухой треск даулпаза, дикий топот лошадиных копыт — все было так неожиданно, что казаки растерялись, а кони, панически заржав, метнулись в сторону. Аманкул между тем мчался прямо на остолбеневших казаков.

— Спаси, Христос! — невольно вскричал один из казаков, когда, бесовски прыгая, промчалось мимо него мохнатое чудовище.

Конь под казаком шарахнулся в сторону, снова в темноте промелькнул белый всадник, и тут же рядом что-то затрещало, захлопало, взвизгнуло.

В одно мгновение смешались кони и сплошной стеной помчались в сторону. Вдруг рядом с белой сатаной откуда-то вынырнул еще и черный дьявол. Он заревел по-бычьи, вздыбился и поскакал рядом. В белом тулупе и белой чалме — Аманкул, во всем черном, мохнатом — Жапалак.

Невозможно было остановить напуганных коней. В гущу косяка нырнули теперь Мамбет и Ергали. Мамбет быстро догнал одного казака и ловким ударом вышиб его из седла; на шею другого джигиты накинули петлю. Один казак успел удрать, ускользнул незаметно. Когда шестьдесят казачьих коней были возле самого брода Жаман-Откел, со стороны города раздались беспорядочные выстрелы.

Рано утром в Аккалу ворвались джигиты Айтиева, но в городке, где только вчера стояла казачья сотня, не было ни единого верхового.

— Казаков не выдашь — спалю хату! — грозно закричал Мамбет на остробородого худого мужика, хозяина одной из хат на окраине города.

— Вси утекли. Нима никого, — еле пролепетал мужик. И, склонив голову, перекрестился.

Действительно, город был пуст. Ночью белые спешно покинули город. Многие бежали пешком. Отряд Айтиева слился с батальоном Белана и направился в погоню за белоказаками.

Оки спешили на помощь Красной Армии, которая с севера, запада и востока окружила и обстреливала из пушек Уральск, оплот и надежду казачьих атаманов.