Крутое время

Глава пятая

«Куда я попал?»— этот назойливый вопрос лишил Нурума покоя. Взгляд его блуждал вдоль стены узкой, длинной казармы, по деревянным, поставленным в ряд, койкам, по серым шинелям, по лицам смуглых степных джигитов, по серым суконным одеялам. Одни сидят на койках, другие стоят, и каждый чем-то занят: кто-то пришивает пуговицу к бязевой рубахе, кто-то натирает голенища тяжелых солдатских сапог, кто-то внимательно изучает диковинного орла на медной пуговице, кто-то задумчиво крутит кожаный ремень; есть и такие, кто поглаживает тонкие, черные, как крылья ласточки, холеные усики; кое-кто старательно вытирает пыль с деревянных коек, еще пахнущих свежими стружками, складывает полотенце и аккуратно кладет его под подушку. Одни прибивают еще гвоздики к вешалке, чтобы рядом с Шинелью повесить гимнастерку, брюки, другие прячут поглубже в карманы медяки, бумажки…

«Куда я попал?»

В первый день, оказавшись в непривычной обстановке, джигиты то и дело обращались к Нуруму:

— Нур-ага, давай, будь начальником, выручай своих, а то мы такой бани и во сне не видали.

— Нуреке, что сказал командир?

— Нурым, что это за бумажка? Написано, начерчено, а что к чему — не пойму.

Нурум как мог отвечал. Но уже на другой день растерялся и сам: началось ознакомление с винтовкой, как ее держать, как заряжать и целиться. Надо было уметь разбирать и собирать винтовку, выучить названия множества ее частей, учиться шагать в строю… Все это для безмятежного Нурума, Нурума-певца, Нурума-весельчака, было не легче, чем пройти по узкому шаткому мосту, по которому на том свете должны пройти все грешники через кипящую речку.

«Почему я с детства не хотел учиться? Чем я хуже Хакима или Ораза? А ведь они знают, видели и слышали столько, что мне и во сне не приснится. Овладели русским языком, набрались городской культуры, знакомы с хорошими людьми, слушают их мудрые советы и теперь сами борются за справедливость. Они нашли свое место в жизни. Оба справятся с любым делом, надо будет руководить народом — сумеют. Надо будет детей учить — смогут…

А я кто? Я обыкновенный дурень, один из многих невежд, ни к чему не приспособленный, — безжалостно осуждал он себя. — Вот мое место: деревянная койка в длинной казарме. А вчера моим делом было косить сено, пахать землю, петь песни, пасти скот. А путь моих братьев и вчера был иным, и сегодня цель их ясна…

Что это, зависть?.. Нет, не должен я завидовать. Ораз и Хаким — пример для нас, они наша гордость. У них свое место в жизни, у меня должно быть свое. Никто меня не неволил, сам пришел, сам записался в дружину. Конечно этому способствовали и Мамбет, и Фазыл. И всеобщая суматоха. Нет-нет… я останусь с тем шальным, как ветер, Мамбетом. Никто меня _;не свяжет по рукам. Я тоже свободен, я тоже должен что-то делать вместе с Хакимом и Оразом. Я тоже…

Рука Нурума потянулась к домбре, висевшей у изголовья. Эту домбру подарил ему вчера Фазыл со словами:

— Эта домбра твоего нагаши. Привез ее из аула, но тренькаю на ней редко. Теперь она нашла своего хозяина…

Услышав, как настраивают домбру, в казарме приутихли и все, кто пришивал пуговицы, крутил ремень, или поглаживал усики, повернулись к Нуруму. Те, кто прибивал гвозди, отложили молотки, кто лежал — подняли головы.

— Э-э, чем хмуриться целыми днями, давно бы взял домбру, — сказал Жолмукан. — А ну запой: я, Нурум, джигит чернявый, из чернявых — самый храбрый, и не страшен мне любой, смело я бросаюсь в бой! А ну?!

Неожиданный стишок Жолмукана напомнил Нуруму Карт-Кожака.

Со всей казармы обступили джигиты Нурума, окружив его, точно перекати-поле в овраге.

— Дальше, дальше, агатай!

— О, среди нас, значит, и жырау есть!

— А ты разве домбру не видел?

— Кто бы мог подумать, что наш Нуреке — акын? Ведь домбра может быть и у простого парня, — загалдели вокруг.

— Ну-у, заблеяли, как овцы! — Жолмукан могучими руками оттиснул напиравших на койку Нурума. — Что столпились, будто ягнята у вымени? Это песня о Карт-Кожаке. Дальше, Нурум.

Нурум высоким голосом прокричал зачин, ударил по струнам.

Струны домбры, будто лопнув, издали глухой звук, рука Нурума застыла в воздухе, стремительная песня вдруг оборвалась. Взяв высокую, долгую ноту зачина, певец поднял голову, уставился глазами вдаль и заметил стоявшую в дверях Мукараму. Девушка, не отрываясь, глядела на него, застыв в изумлении, будто пугливая лань. Удивленные джигиты повернулись туда, куда смотрел Нурум, и тоже увидели девушку. На мгновение в казарме воцарилась растерянная тишина.

А девушка была поражена: она никогда не слышала певцов и не видела завороженной пением толпы. Самым удивительным было то, что такие неотесанные, такие разные парни, в большинстве невежды, сейчас, слушая певца, забыли обо всем на свете, всецело оказались во власти пески и простенькой домбры, точно убаюканное дитя в колыбели…

И все это — солдат Жунусов! Долговязый, черный, грубоватый аульный джигит, похожий на турка! Окружили его, будто пчелы, прильнувшие к меду. Значит, он такой искусный акын и домбрист. Неужели эти робкие и дикие степные парни чтут музыку и способны увлечься пением больше городских?

Восхищение схлынуло с лица Мукарамы под взглядом многочисленных черных глаз, уставившихся на нее. Девушка растерянно глянула в пустой угол казармы, делая вид, будто что-то увидела там. Неловкую тишину нарушил сообразительный Жолмукан:

— Если я не ошибся, эта красавица, что появилась среди нас, как праздник после долгой, изнурительной уразы… наш знакомый доктор! Она, наверное, пришла к нам, чтобы озарить блеском своей невинной красоты наши грубые души. Она словно долгожданный светлый дождик для иссохшей от зноя рыжей степи! Облегчи, милая, нашу дневную боль тела и вечернюю боль души! Добро пожаловать, наш почетный угол — вот здесь! — закончил он, указывая на место, где сидел Нурум.

Девушка узнала того самого джигита, который мигнул ей, выходя из кабинета доктора Ихласа. Она задержала на нем взгляд, но промолчала. Жолмукан снова заговорил:

— Утешение души — стихи и песня. А если к ним еще прибавить несравненную красавицу — значит, создатель осчастливил нас!

— Спасибо, — ответила девушка и подошла к Нуруму. — Я вас искала, Жунусов-мирза. Мне надо с вами поговорить. Если можно, проводите меня, пожалуйста.

— О-го-о! — воскликнул Жолмукан. — Создатель заметил только одного Нурума. Под счастливой звездой ты, парень, родился. Смотри, не робей…

Нурум исподлобья холодно глянул на Жолмукана, протянул ему домбру и направился из казармы вслед за Мукарамой.

Нурум редко терялся, он легко находил язык и с пожилыми, и с молодыми. А в аулах среди девушек и молодых женщин он был бессменным заводилой и затейником. Острое словцо, едкая насмешка так и сыпались из него, веселя людей и вызывая новые шутки. Без него не проходил ни один той, первым акыном, первым певцом непременно был Нурум. Общительный, задиристый острослов, душа тоев и веселых игрищ, Нурум перед Мукарамой стал вдруг неузнаваем, растерялся и смущенно крутил медные пуговицы несуразно сшитой шинели. Он даже не решался прямо взглянуть на красивую татарку. В суконной шинели с грубым солдатским ремнем, в тяжелых сапогах, в нелепо высоком шлеме, с обветренным до черноты лицом и мозолистыми длинными руками, он сам себе казался черным рабом, что сопровождают райских гурий в сказаньях. Отвечать басом на нежный голосок девушки казалось ему кощунством. Его широкий шаг, тяжелая, вразвалку, поступь никак не вязались с легкой походкой девушки.

«Зачем она пришла? О чем будет говорить? Что я ей отвечу? Моя грубая речь отпугнет ее сразу, как крик коршуна— гусят на озере. Она может подумать: если родной брат Хакима такой неотесанный, невежда, то что говорить о его родителях и родных? Ах, досада, лучше б она не знала меня пока. «Я вас искала, господин Жунусов». Значит, узнала, кто я».

Первой заговорила Мукарама.

— Вы не ждали моего прихода, Жунусов-мирза? И думаете, наверное: что это за бесстыжая девица такая, явилась к тысяче джигитов, да? — засмеялась она.

Голос ее, как и думал Нурум, струился будто серебристый ручеек.

— Нет, нет… что вы, я не думал… извините, локтр. Я… я совсем о другом думал…

— О, неприлично думать о постороннем, когда рядом с вами идет локтр, — снова тихо рассмеялась девушка.

— Вы не называйте меня «локтр», я не доктор. Я лишь выполняю поручения доктора.

Нурум промолчал. Он немного оправился, поняв, что девушка не думает насмехаться.

— Вы откуда родом? — спросила Мукарама.

Нурум назвал свой аул.

— Вы старший брат Хакима?

— А как вы об этом догадались?

Он знал как, но все же спросил — очень приятно было услышать, необыкновенная радость за брата охватила его. Красивая девушка, очень милая… «Хаким нашел себе дивную подругу, только бы не сглазить. Такой несравненной красоты я никогда не видел. Она воспитана и на словах не теряется. Татары вообще открытый, общительный народ. Наши девушки никогда бы не осмелились вот так прийти к нужному человеку и открыто заговорить с ним».

— Я догадалась по вашей фамилии… Там, в больнице, в разговоре с доктором Ихласом. Хаким как-то говорил, что они с Ихласом из одного аула, А кроме того, вы похожи на Хакима.

— Нет, я не похож на Хакима. Он моложе меня, — сказал, улыбнувшись, Нурум.

— Да, простите, это Хаким похож на вас, — сказала Мукарама, тоже улыбнувшись.

Вечер был лунный. Нурум видел лицо девушки ясно, как днем. Мукарама подняла голову, взгляд ее остановился на шлеме Нурума. Она вдруг неожиданно нахмурилась. Длинные ресницы чуть трепетали, нос, казалось, заострился, побледнел, шея была удивительно белой.

— Где сейчас… Хаким?

— Не знаю, — рассеянно ответил Нурум.

— Вы же родные братья, вы должны знать, где он, не скрывайте.

— Именем аллаха, не знаю, — поклялся Нурум.

— Нет, вы скрываете… А мне нужно… Я хотела написать письмо…

— Аллах судья, поверьте мне! Не знаю, где он сейчас.

Тонкие высокие брови Мукарамы изломом сошлись к переносице.

— Родные братья… — девушка запнулась и продолжала недовольным голосом — Вы зачем сюда приехали?

— Вступить в дружину, все парни записываются.

— По-вашему, родные братья должны зачисляться в разные армии?

— Хаким не в армии.

— Вы говорили, что не знаете, где он… Откуда же вам знать, в армии он или не в армии?

Нурум смешался. Не решаясь говорить о своих предположениях, он что-то невнятно пробурчал.

— Я хотел сказать, что… он не вступит в армию.

— Уже вступил. Да еще в какую! — капризно, точно ребенок, воскликнула Мукарама. — Я и без вас знаю! Напрасно скрываете. Я разыскала вас, пришла к вам в казарму, а вы…

Нурум понял, что девушка обиделась.

— Вы, Мукарама, не должны на меня обижаться…

— Я же не спрашиваю, что делает ваш брат? Это я и сама знаю. Мне нужен лишь его адрес, чтобы письмо написать.

— Не знаю, локтр… давно уже от него нет вестей. Оллахи, правда, — снова поклялся он, боясь, что Мукарама еще больше обидится. — Разве я скрыл бы от вас, если б знал? Вы спрашиваете: могут ли братья находиться в разных армиях? Я, честное слово, об этом не думал. Я даже ни с кем не советовался. Вот приехал — и сразу в дружину.

— Хакима тоже никто не заставлял! — сухо сказала девушка. — Каждый поступает самостоятельно. Я тоже по собственной воле приехала сюда…

Последние слова вырвались у нее случайно, Мукарама смутилась, опустила голову. «Ведь Минхайдар-аби послала меня… Вместе с доктором Ихласом. А я вот налгала. Зачем? Ведь не по собственной воле приехала. А этот Жунусов действительно приехал по своей воле и сказал об этом доктору Шугулову».

Нурум, конечно, не догадывался о причине смущения Мукарамы и обрадовался, видя, что гнев ее проходит.

— Я, локтр, могу разузнать о Хакиме у одного человека. Я завтра же постараюсь увидеть этого человека. Возможно, он знает, — как бы извиняясь, сказал Нурум.

— А кто этот человек? — встрепенулась девушка.

— Вы не знаете. Он служит здесь в отделе снабжения…

Нурум не хотел называть имя Ораза.

— Хорошо, — согласилась Мукарама, — но главное, узнайте точный адрес Хакима.

Слово «адрес» Нурум понял смутно, но все же ответил:

— Он должен знать, где Хаким, он сам недавно со стороны Яика.

— Завтра же мне сообщите, ладно?

— Хорошо, хорошо.

— Потом… — Мукарама задумалась. — Не называйте меня, пожалуйста, локтр. Я — сестра милосердия. И сестрой не зовите, а просто — Мукарама. — Она протянула руку.

Нурум опешил: он никогда не прощался с девушкой за руку.

— Давайте же руку, — строго сказала девушка.

Нурум, опомнившись, торопливо подал руку. Тонкими, длинными пальцами девушка взяла большую руку Нурума, слегка тряхнула ее и, повернувшись, пошла. Нурум растерянно застыл на месте.

Нурум не знал, что делать: то ли вернуться в казарму, то ли сейчас же найти Ораза и спросить о Хакиме. А если он не знает? «Завтра же мне сообщите», — сказала она. Апырмай, а если Ораз на самом деле не знает? Нет, они все друг о друге знают… Надо у Фазыла узнать квартиру Ораза.

Нурум направился в сторону бойни, но тут же остановился. В сумерках все еще видна была удаляющаяся Мукарама, и было слышно, как по мостовой стучали ее каблучки. «Еще подумает, что я за ней рвусь… Неловко, — решил Нурум, никогда прежде не смущавшийся. — Сначала надо предупредить джигитов в казарме».

— Я пойду на квартиру к родичу, где остановился, — сказал Нурум Жолмукану. — Слышишь, батыр? Надеюсь, никто меня искать не станет, слышишь?

— Слышу, слышу! Ступаешь как верблюд, да дышишь так, что, боюсь, казарма рухнет. Можешь не волноваться. Если спросят, скажем: Нурум ушел баюкать песней Ак-Жунус — первую красавицу города. На днях он выкрадет ее из дворца хана Жанши, и тогда даже Карт-Кожак не угонится за ним. Завтра, что ли, вернешься?

— Оставь свои шутки, Жолмукан. Девушка пришла ко мне по важному делу. После расскажу…

— Можешь не рассказывать, знаем мы эти дела. Порядочные девушки без дела спят у стенки за спиной родителей, а не шляются на ночь глядя в казарму за джигитом…

Не дослушав Жолмукана, Нурум вышел из казармы.

Узнав у Фазыла квартиру Ораза, Нурум уже. поздно вечером пришел к дому портного Жарке. Как и землянка Фазыла, дом Жарке оказался скособоченной лачугой, разделенной на комнатушку и кухонку; возле котла стоял кебеже, а на нем — сундук. Нурум вошел, низко пригибаясь, и сразу не разобрал, где тут кухня, а где комнатка для гостей. Он так и застыл у двери.

— Добрый вечер!

Хозяин низко склонился над каким-то шитьем при тусклом свете пятилинейки, повернул голову и медленно осмотрел Нурума, начиная с огромных солдатских сапог до остроконечного шлема. В глазах портного застыло выражение: «Ну и наградил тебя аллах ростом!» Нос Жарке оседлали очки, вместо одной дужки была черная нитка; в светлых глазах, смотревших поверх очков, сквозила смешинка, Нурум чуть замешкался, не зная, с чего начать. В правом углу возле котла женщина катала тесто, она даже не взглянула на позднего гостя, лишь быстрее задвигала скалкой.

— Если я не ошибся, это, кажется, дом портного Жарке? — спросил Нурум негромко.

— Разве не видно? — улыбнулся Жарке, указывая на старую машинку «Зингер» перед собой. — Ну, что скажешь, длинный незнакомец?

Поняв, что портной склонен к шуткам, Нурум ответил в тон:

— Оттого, что длинный, я и не заметил, что там внизу на полу. Вот сейчас вижу и вашу машинку, и бешмет, который вы шьете для такого же долговязого, как я.

— Верно, бешмет целых два аршина длиной. Но он не мужской, я его шью для прекрасного пола, — хмыкнул Жарке, но, подумав, что гость может обидеться, принял серьезный вид. — Говорят, рослый человек всегда честен и справедлив. Недаром Омар Справедливый был на голову выше всех в окружении пророка Мухаммеда. Не обессудь.

Нурум тоже посерьезнел..

— Извините, что я беспокою вас в поздний час. Я приехал со стороны Челкара, чтоб закупить тут чаю-сахару и всякой всячины. Есть и другие делишки. И к сестре заеду, и стригунка объезжу, говорят. Так и я. Узнал, что у вас живет один мой родственник, решил и его попроведать. Оразом его зовут…

— А-а, — протянул Жарке. — Есть такой. Проходи.

«Куда пройти-то?»— подумал Нурум, растерянно оглядываясь. Но долго думать ему не пришлось: из другой комнаты, услышав свое имя, вышел Ораз. Нурум просиял от радости.

— Еле нашел тебя, дорогой Оразжан!

Ничего не говоря, Ораз оглядел Нурума широко раскрытыми глазами.

— Ну, чему ты удивляешься, Оразжан? — спросил Нурум, заметив растерянность Ораза.

— У кого остановился? — спросил Ораз встревоженно.

— У Фазыла.

— Хорошо. Сейчас я выйду. Поговорим…

— У меня срочное дело…

— Там и поговорим, — шепнул Ораз.

Нурум внимательно посмотрел на него, покачал головой.

— Жиен, ты, я вижу, изменился в городе. В ауле ты был не таким. Боишься, что ли, меня? Или недоволен, что я стал дружинником?

— Да что ты! Нет, нет. Это очень хорошо, что ты стал дружинником. После обо всем и поговорим.

— Да у меня всего два слова. Срочное дело… — И Нурум, не обращая внимания на растерянность друга, выпалил:

— Мне надо узнать, где Хаким. Срочное письмо ему надо написать…

Ораз не на шутку испугался. Недобрые мысли пришли ему в голову: «Уж не попался ли этот простодушный певец на удочку полковника Гаруна? Зачем ему понадобился адрес Хакима? Разве можно ему писать? Что это все значит? Почему он пришел именно ко мне?..»

— Сейчас, Нурум, сейчас. Выйдем и на улице поговорим. Здесь неудобно.

Ораз снова кинулся в другую комнату. Стало слышно, как он там с кем-то пошептался.

«Что за тайна? Еще вчера был такой простой, разговорчивый джигит, а сегодня — сплошные секреты. Может быть, он моей шинели испугался?»— недоумевал Нурум.

Вскоре Ораз вышел, но по-прежнему в одной рубахе и даже расстегнул верхнюю пуговицу, как бы готовясь к разговору здесь.

— Жаке, вы бы посидели в другой комнате с Губеке. Этот джигит — мой нагаши, у него срочное дело, вы сами слышали… — несмело обратился он к портному. Тот живо согласился:

— Конечно, милый, конечно. Усаживай своего жиена вот здесь и спокойно говори с ним. Эй, жена, тебе бы тоже надо выйти.

На лице женщины появилось выражение недовольства.

— Куда мне на ночь глядя тащиться? Мне надо поскорее сготовить ужин, чтобы дорогой гость поел и отдохнул… — пробурчала она, еще яростней раскатывая тесто скалкой.

— Дженгей, вы можете остаться. Делайте свое дело, — сказал Ораз, поняв, что женщину не выпроводишь.

«Видать, у них важный гость. Я пришел некстати. Кто этот Губа-еке? «Дорогой гость», — говорит хозяйка».

Нурум обернулся к Оразу. Веселый, находчивый, умеющий поговорить и с пожилыми, и с молодыми, Ораз сейчас был молчалив и серьезен. Он чуть прикрутил фитиль пятилинейной лампы, но и в сумеречной комнате Нурум хорошо видел лицо Ораза, его широковатый книзу нос, высокий лоб, смолистые густые брови, похожие на крылья птицы, живые, умные глаза, волевой подбородок и упрямый рот. Нурум с восхищением разглядывал друга: «Наш старик говаривал: «Ум тянется к красоте, умные речи льются из прекрасных уст». Видать, прав был старик». Нурум решил не только узнать адрес Хакима, но и поговорить обстоятельно о многом. Он подошел к машинке Жарке, присел на скамеечку.

— Ты как-то говорил, что в Кзыл-уй поедешь, устроиться на работу. В каком учреждении работаешь, жиен? — спросил он.

— Я, нагаши, работаю в том учреждении, которое снабжает вас одеждой и едой, — коротко ответил Ораз. — А тебя можно поздравить со званием дружинника?

— Поздравления ведь не выпрашивают, дорогой жиен! — засмеялся Нурум, но, задетый за живое, сразу нахмурился. — Чтоб устроиться на работу, надо иметь знания. А у меня их нет, потому я и вступил в дружину. Хоть ружье потягаю, если ни на что не способен.

Ораз быстро взглянул на него, думая, что смелого джигита тяготит необразованность, он мечтает об ученье.

— Судьба одарила тебя немалыми способностями, Нурум. По-мусульмански ты грамотнее всех нас, только вот не учился в русской школе. А быть полезным народу может любой, это зависит прежде всего от тебя самого.

— Одного желания мало. Чтобы быть полезным, надо иметь ум, знания.

— Ум у тебя есть…

Нурум покачал головой.

Встреча с Мукарамой вызвала у него невеселые мысли.

«Другие джигиты в моих летах уже сотней командуют, а я так себе… пришей-пристегни. «Ум у тебя есть», — говорит Ораз. Насмехается?.. Нет, это он искренне сказал. Ораз не станет насмехаться. В ауле он меня похвалил: «Молодец! Пой песни Махамбета!» Нет, он хорошо знает, на что я способен». Ораз чуть помедлил.

— Можно тебя называть Нурумом?

Нурум усмехнулся.

— А как же еще? Называть «Нуреке» еще рановато.

Ораз покосился на женщину, которая, кончив катать, теперь резала тесто на длинные полосы, и заговорил тише:

— Почтительное «нагаши» более подходит к хаджи Жуке. А мы с тобой почти ровесники. Два-три года — разница небольшая… — он кашлянул, как бы прочищая горло, и наклонился к Нуруму. — Это я не просто так говорю. Жуке — очень умный человек.

«Куда он клонит?» — мелькнуло в голове Нурума.

— Очень умный человек Жуке. Этот человек однажды сказал, а я запомнил. Мудрые слова не забываются. «Наши предки предпочитали поднимать ханов не на дорогих белых кошмах, а на кончике копья», — говорил хаджи на одном меджлисе. Мы должны не только помнить эти слова, но и… Ты говорил о моем решении отправиться в Кзыл-уй, чтобы устроиться на работу. Следуя мудрым словам Жуке, я приехал сюда, в город, в самую гущу казахов, чтобы хоть пером, хоть словом исполнить завет Жуке. К этому сейчас стремятся все истинные сыны народа. Твой младший брат, мой ровесник и друг Хаким…

— Где он сейчас? — прервал Нурум.

— Где? После… после… — прошептал в ответ Ораз.

Нурум задумался. «Что это значит — исполнить завет Жуке? Или он мне не доверяет?»

— Никто меня не заставлял надеть вот этот чекмень, — Нурум дернул свою гимнастерку — Ты же сам, жиен, сказал мне: «Служи своим уменьем, пой свои песни». Вот я и приехал в ставку хана и мечтаю пойти по следам пламенного Махамбета. Думаю, что, «не разводя костра на снегу, чтобы зажарить наскоро дичь», мы ничего не добьемся.

— Как хорошо ты сказал! — Ораз с жаром обнял товарища.

Торопясь и сбиваясь, Нурум рассказал о встрече с Мам-бетом, о том, как стянул с коня Нурыша, как на комиссии струсил перед Ихласом, как встретился сегодня с Мука рамой и обещал ей разузнать адрес Хакима.

— Завтра же попытаюсь помочь тебе, — обещал Ораз и стиснул плечи Нурума. — Только смотри: никому ни слова. Врагов у тебя сейчас не меньше, чем друзей. Остерегайся.

Порешив на этом, Ораз проводил Нурума.