Крылатые и бескрылые

Глава тринадцатая

Выйдя за город, Макаров обратил внимание, что ночью тут прошел небольшой дождик. Над влажной подсыхающей землей колыхалась едва заметная сизоватая дымка, медленно расстилалась по полю свежим теплым дыханием. Из молодого стройного березняка доносилось протяжно-глуховатое кукование кукушки. Высоко в чистом небе трепыхались неугомонные жаворонки.

Макаров шел не спеша, думая о нелепой размолвке с Наташей. И вдруг ему пришла в голову мысль, что она намекала на Катю… Да, да, ведь она однажды застала ее в его доме. Фу ты, как глупо!..На заводском дворе Макаров увидел Грищука и Веселова. Они стояли к нему спиной возле машины и разговаривали. Он решил пройти стороной, но только стал подходить к парадному конструкторского бюро, как его окликнул парторг.

— Здравствуй, Федор Иванович! Почему ты пешком?

Макаров хотел что-то ответить, но только пожал плечами и промолчал. Потом они обменялись несколькими незначительными фразами и вместе вошли в конструктор, скую.

— Ну, как дела, ведущий? — сдержанно спросил Веселов, как только они очутились в кабинете у Макарова. — Директор завода надеется на твой успех.

— Да? — только и сказал Макаров, рассеянно глянув в продолговатое с коротенькими усиками лицо Веселова. — Значит, надеется?

— Основательно! В этом я убедился, Федор Иванович. Он верит в тебя, — добавил Веселов, явно стремясь ободрить конструктора.

— Я догадывался об этом, Григорий Лукич. Предполагал, что он верит мне…

Веселову не понравился бесстрастный ответ конструктора, но он пропустил его слова мимо ушей и заговорил о Власове.

«К чему он клонит?»- подумал Макаров, чувствуя, как трудно ему в эту минуту говорить с парторгом. Особенно не хотелось говорить о Власове, и он всякий раз пытался браться за работу, как только Веселов умолкал.

Но парторг тихо делал несколько шагов по кабинету и опять останавливался против него.

— Да-а… Федор Иванович, а все же Василий Васильевич не чужой нам человек.

— Я никогда не говорил этого, — возразил Макаров. — Я всегда, как и вы, Григорий Лукич, был убежден, что у нас нет нужды торопиться с выводами в отношении Власова. Время — лучший доктор. Фактами постепенно докажу, в чем он неправ, и, уверен, он признает свою ошибку.

— Совершенно правильно! А главное, чтобы понял, что к нему никто не питает недоверия. Обидчивый он. Обиженным считает себя. Но, хотя и не время сейчас рассыпать церемонии, все же как-то помягче следует с ним…

В конструкторской стояла обычная рабочая тишина, и, занятые разговором, они не услышали, как в кабинет вошла тетя Поля с двумя стаканами чая на подносе.

Мельком глянув на уборщицу, Веселов улыбнулся в знак благодарности. Тетя Поля поставила на край стола поднос и так же неслышно вышла. Через несколько минут парторг тоже собрался уходить.

— Ну, не буду мешать. Желаю тебе, Федор Иванович, успехов. От всего сердца желаю!

— Спасибо, Григорий Лукич! Хотя бы все мне так желали.

— А что, есть и недоброжелатели? — заинтересовался Веселов. — Кого имеешь в виду?

Макаров уже пожалел, что вырвалось это. Он имел в виду главного инженера Грищука. Но жаловаться не хотелось.

— Что же ты молчишь?

В его мыслях уже готовы были слова о том, что конструктор, создатель современного самолета, не только ищет сам, но и руководит поисками всего коллектива инженеров самых различных специальностей. Он обобщает труд исследователей. Конструктор должен уметь разобраться в ошибках своих отдаленных и близких предшественников, но в первую очередь в своих собственных. Однако все эти слова вдруг показались ему сейчас неуместными. Он начал с конца.

— Григорий Лукич, современному конструктору приходится ставить перед собой и перед коллективом одну задачу: создать машину лучше той, какая есть… Идя в этом направлении, я стал перед фактом, что. новая машина потребует дополнительного оборудования. А значит, самолет будет утяжеляться. Но этого надо избежать во что бы то ни стало! Где же выход?

— В облегчении веса деталей при сохранении прочности.

— Именно с этим вопросом я и обратился к главному инженеру. Хотел поделиться с ним, как с опытным человеком. Разговор же получился грустный…

— Почему?

— Я про облегчение материалов, а он: «Что, в тупик зашли? Вас предупреждали…» Оказывается, главный инженер совершенно не понимает основной идеи конструктора…

Веселов нахмурился. Он отлично понимал, что в душе Макарова гораздо больше обиды, чем он сейчас высказал. Вернулся к столу, посмотрел внимательно в глаза.

— Не тяни, Федор Иванович. Выкладывай все начистоту.

…В это время Власов с тревогой подстерегал, когда парторг выйдет из кабинета ведущего конструктора. Хотелось узнать, решило ли что-нибудь партбюро по его заявлению. Как только дверь распахнулась, он тотчас двинулся навстречу Веселову, поздоровался, пригласил к своему столу.

— У тебя, Василий Васильевич, нет закурить? — неожиданно спросил парторг.

Взяв папиросу, он на мгновение задержал внимательный взгляд на Власове. Конструктор сильно изменился за последнее время, лицо словно обтаяло, осунулось, постарело.

— Значит, сидим и созерцаем? — раскурив папиросу, спросил парторг.

Власов сделал вид, что не донял намека. Впрочем, его и не смутил этот прозрачный вопрос. Его больше интересовал результат разговора, только что состоявшегося в кабинете Макарова, и судьба заявления.

— Что же ты молчишь, Василий Васильевич?

— Я рассчитывал услышать ваш ответ, Григорий Лукич.

— На незаданный вопрос?

— На мое заявление.

— Вот о чем! Оказывается, ты еще не забыл о своей «грамоте», — усмехнулся Веселов и потянулся рукой к нагрудному карману. — На, возьми обратно и подальше спрячь! Василий Васильевич, вранье, что дранье: того и гляди — руки занозишь. Это, брат, русская пословица.

— Что вы этим хотите сказать, Григорий Лукич?

— Хочу попросить: никогда никому не говори, что такое заявление когда-то было тобой написано. По дружески советую. А то люди узнают, подумают, как мог такой почтенный, убеленный сединой человек заниматься, мягко говоря, сочинительством? Я довольно внимательно и не один раз прочитал твою писульку. Она, брат, того — плохо написана, сказать по правде!

Власов словно онемел, как будто рот ему сковало холодом. Все мысли сразу выскочили из головы. Некоторое время он не знал, с чего возобновить разговор. Но и молчание становилось невыносимым. Наконец собрался с духом.

— Это ответ партбюро или ваш личный?

— Разве ты не согласен?

Но чей это ответ? — настаивал Власов, обретая уже и дар речи, и нужные интонации, которыми хотел подчеркнуть свое возмущение.

Веселов размял окурок в пепельнице и медленно поднялся.

— Я дал тебе добрый совет, Василий Васильевич, — сказал он укоризненно. — Напрасно ты клевещешь на Макарова. Он делает большое государственное дело. Радуйся же, что он твой ученик, и прекрати становиться в «оппозицию». Знаешь, кое у кого создается мнение, что твоими поступками двигает этакое скверное самолюбие. Ей-богу, не вру, сам слышал.

— Благодарю за наставление, — потупившись обронил конструктор.

А когда приподнял голову, увидел Веселова уже около двери. Стиснул зубы, чтобы не заскрежетать от возмущения.

Перед концом рабочего дня в конструкторскую вошел Петр Бобров. Широко ставя ноги, словно под ним покачивался пол, направился в кабинет Макарова.

— Вот, может быть, окажусь полезным, — сказал он и положил на стол альбом. — Расчленение фигур высшего пилотажа. Уясни ка свойства этих геометрических линий, Федя.

Макаров кивком головы предложил ему сесть и открыл первую страницу альбома. Увидев завитушки, кривые и прямые линии, аккуратно нарисованные простым карандашом на плотной бумаге, усмехнулся.

— Что это?

— Как что? — обиженно переспросил летчик. — Каждая фигура — маневр в воздушном бою. Учет летнего качества истребителя. Ты что, не понимаешь разве? — Он ткнул пальцем в первую фигуру и добавил с гордостью: — Вот эта сделана после первого воздушного боя. Тогда я удачно «пуганул» очередью «мессера». Классически получилось! Тот сразу перешел в штопор и врезался в землю. Листая страницу за страницей, летчик объяснял каждую зарисованную фигуру. Слушая его со вниманием, Макаров кивал головой, а когда тот умолк, вопросительно посмотрел другу в лицо.

— Видишь ли, Петя, полет в звуковой зоне качественно отличается от зафиксированных тобою моментов поведения истребителя, рассчитанного еще по законам старой аэродинамики.

— Мы сегодня спорили с Бунчиковым, — сказал летчик. — Он верит Власову. Говорит, что эту чертову зону звуковой скорости попросту прорвет усовершенствованный, мощный реактивный двигатель.

— Что же ты ему ответил? — с любопытством спросил конструктор. — В словах Бунчикова есть доля правды.

— Да-а… — вздохнул летчик, — есть доля правды, но мне нужна вся правда! Я хочу знать, а как же за этим «звуковым барьером» — сохранится ли устойчивость машины?.. Может получиться — перепрыгнешь «барьерчик» и плюхнешься на землю с высоты километров двенадцать… И черт бы с ней — я готов! Но останутся ли какие-нибудь следы, которые помогли бы конструкторам разгадать таинственный закон преграды?

Федор нахмурил брови и ничего не сказал в ответ. Поднялся, тихим шагом обошел вокруг стола, медленно повернулся к Боброву. В его лице было что-то по-детски миловидное, хотя оно и оставалось сердитым.

— Петя, в крайнем случае мы укрепим специальный прибор на пилотской ручке, чтобы он фиксировал твои действия при управлении машиной. Если ты «плюхнешься», я буду знать, что произошло в части вибрации и прочее. Но у меня нет самозаписывающего прибора, который бы мог объяснять глупость. Предупреждаю, если ты еще один раз скажеш: «я готов», то я просто не допущу тебя к машине!

— Да я лишь к слову, чего вдруг пузыришься… С закрытыми глазами не летаю. Шучу, а ты панихиду по мне!..

— Мне сейчас не до шуток, Петр! — серьезно сказал Макаров.