Крылатые и бескрылые

Глава шестнадцатая

Люду Давыдович удивляло безразличие Власова ко всему, что делалось в конструкторском бюро. Ее коробили постоянные его насмешки над Труниным. Между этими одинаково пожилыми конструкторами уже давно установились какие-то непонятные, почти враждебные отношения. Было такое впечатление, что Власов издевается над товарищем по работе. «Почему он мне не скажет какую-нибудь колкость с ужимочками и усмешечками?»- выходила из себя девушка, издали прислушиваясь к голосам споривших Власова и Трунина.

— Кто видит неудачи и злится на них — тот обязательно победит их, — отвечал Трунин на едкое замечание Власова. — Можете говорить, что вам угодно, Василий Васильевич, а я убежден, что теперешняя форма фюзеляжа раздвинет воздушную массу и «барьер» отступит за хвост истребителя!

— От того, что все конструкторы толпой будут выкрикивать красивые слова, вряд ли дело подвинется хоть на шаг, — небрежно махнул рукой Власов.

Прислушиваясь к разговору, Люда все время сдерживалась, закусив губу. Но вот она медленно подняла голову, кинула взгляд на Власова и спросила сердито:

— Вы считаете себя окруженным толпой, Василий Васильевич?

— Люда! — воскликнул Трунин, смущенный прямолинейностью девушки.

Но Люда точно не слышала этого восклицания.

— Наша среда вам не нравится?

Приподняв брови, Власов некоторое время не мог произнести ни слова: никто здесь никогда не говорил с ним таким тоном.

— Вот как!.. — наконец, вымолвил он. — Редкое удовольствие доставила мне ваша откровенность, Люда. Можно прийти в восторг от темпов вашего роста, Людмила Михайловна! Когда вы так выросли?

— Когда вам было заметить это?.. — раздраженно упрекнула Люда. — Вас ведь сейчас беспокоит только собственная персона, Василий Васильевич.

— Зачем вы так, Людмила Михайловна? — пожал плечами Трунин, как только Власов отошел от него.

— Платон Тимофеевич, — быстро проговорила она, — но он же сам!.. Он нас олухами считает! Вы этого разве не замечаете?

— И замечать не хочу. Опомнится! Я уверен.

— Чем скорее, тем для него же лучше, — отвернувшись, ответила девушка.

После разговора с Труниным и Людой Власов пошел к главному инженеру. Хотел посоветоваться с ним — писать жалобу министру или не следует.

— А-а, Василий Васильевич! — удивленно встретил его Грищук. — Что у вас нового? Вы не заболели?

Власов объяснил, что он всю ночь не спал, думал о письме министру. Едва дослушав до конца, главный инженер вскочил и забегал по кабинету.

— Нет, Василий Васильевич, — возмутился он, — вы делаете одну глупость за другой!

Слова Грищука огорошили Власова. Вместо одобрения, которое он рассчитывал услышать, вдруг такое обвинение.

— Я ничего не понимаю, Павел Иванович, — собравшись с силами, проговорил Власов. — Что-нибудь случилось? Я никогда не видел вас таким раздраженным. В чем дело?

— Дорогой мой друг, — все так же резко продолжал Грищук, — теперь у нас с вами совершенно иная задача. Дело идет о нашей личной чести. Судьба имеет свойство поворачиваться то лицом, то спиной, да будет вам это известно. Одним словом, мы обязаны изменить наши с вами точки зрения, если- не хотим оказаться смешными. Вот так!

— Даже если для всего этого мне пришлось бы встать на колени перед Макаровым? — с чувством тревоги спросил Власов.

— Слушайте, Василий Васильевич!.. Я не думаю, чтобы вы не поняли меня.

— Но я хочу получить ваш ответ прямо.

— Ну что ж, я не заставлю упрашивать себя — Макаров выходит на большую дорогу, он становится большой величиной!

Власов почувствовал, что силы покидают его; с минуту он стоял недвижимо. Потом приоткрыл было рот, но Грищук предупредил его желание заговорить:

— Сегодня, кажется, выдают зарплату, идите ка получайте…

— Пока еще платят, хотите сказать? — еле сдерживаясь, проговорил Власов.

— Разумеется. Впрочем, не «пока». Вас ценят за заслуги в прошлом. Получайте!

— Получать зарплату, не спрашивая за что? — переспросил Власов. — Господи, до чего я дошел!..

На некоторое время воцарилась неприятное молчание. Грищуку хотелось как можно скорее выпроводить Власова.

— Вот так, дорогой мой. Идите, Василий Васильевич, развейтесь немного и подумайте…

— О чем?.. Кажется, я больше не в состоянии ни думать, ни принять какое-либо решение. Возня с Макаровым вымотала все мои нервы, а ваш совет выбил из меня последние силы. Совсем недавно вы уговаривали меня сопротивляться, а теперь…

Грищук приподнял руку, желая остановить его.

— Это вы преувеличиваете. Я вас не уговоривал. Прошу не путать разных вещей. Я советовал спорить, доказывать. Это верно! В споре рождается истина. И действительно, вы много спорили, но, к сожалению, доказать ничего не смогли. А раз не смогли, нечего хватать Макарова за горло!

Власов отлично видел, что на Грищука больше не оставалось никакой надежды. Главный инженер демонстративно отмежевывался от него, в этом не было сомнения.

— Так что, советуете идти получать зарплату? Ну, что же, получу, если уплатят и на этот раз, — вымолвил Власов таким подавленным голосом, каким о чем-нибудь говорят последний раз в жизни, и тотчас почувствовал, что Грищук ведет его к дверям, видимо желая поскорей выпроводить из кабинета. Отстранив руку главного инженера, не сказав больше ни слова, Власов вышел за двери.…В тот день Люда избегала встречаться взглядом с Труниным. Молча выполнила все его поручения, ничего при этом не говоря ему, ни о чем не спрашивая. Вечером, когда они, как обычно, вместе шли домой, Трунин заговорил первый:

— Людмила Михайловна, как я вижу, вы сердитесь на меня? Почему?

— Потому что вы позволяете Власову говорить всякую грубость, — заявила она. — А он торжестует.

— Пусть… если это доставляет ему удовольствие. Я не обидчив.

— А я на вашем месте ни за что не позволила бы!.. — и вдруг попросила: — Давайте попьем холодной водички.

Трунин согласился. Они пошли к киоску, что прижался под тополем неподалеку от проходной. Вдруг Люда увидела, как из заводских ворот вышел Власов. Он не пошел по тротуару к трамвайной остановке, а двинулся через дорогу прямо к киоску. Трунин и Люда заблаговременно посторонились, уступая ему место у окна.

— Обслужите, дорогая Марфа Филипповна, — тоном приказа молвил Власов и положил на прилавок деньги.

Продавщица, взглянув на две пятирублевые бумажки, удивленно спросила:

Вам чего же налить? Стакан московской. Не много ли?

— Я плачу деньги! — резко возразил Власов. Выпив полстакана, он передохнул.

— Василий Васильевич, — несмело сказала Люда, — не надо больше…

Власов криво усмехнулся:

— Людмила Михайловна, позвольте хоть этот вопрос решить самостоятельно. Сделайте божескую милость! Уважьте… — Ваше здоровье, Платон Тимофеевич! Живите и процветайте!..

Трунин ничего не ответил, только нервно поморщился, услышав, как дробно застучали зубы по стакану; переступив с ноги на ногу, он взглянул на Люду, как бы умоляя ее уйти отсюда.

— Покатился Василий Васильевич… — отойдя от киоска, уныло проговорила Люда.

Трунин вздохнул.

— Больно видеть это, Людмила Михайловна…

— Проснулось в нем что-то, чего мы раньше не замечали,

— Да, пожалуй… Проснулось то, чего мы не подозревали. В общем, чертовщина какая-то в его душе, — со вздохом закончил Трунин и умолк.

Неожиданно рядом с ними остановилась машина. Макаров открыл дверцу.

— Подвезу!..

— Вот кстати, Федор Иванович! — рассмеялся Трунин. — Я ведь сегодня в театр иду. — Он помог сесть Люде и сам залез в машину. Через минуту будто пожаловался Макарову: — А Власов у пивного киоска… Вы не заметили?

— К сожалению, видел… — хмуро ответил Макаров. На окраине города он вдруг остановил машину

и оглянулся.

— Тут вам уже недалеко, друзья… Я возвращусь за Власовым.

…Поднявшись к себе наверх, Люда открыла дверь в прихожую и сразу услышала ворчливый голос матери:

— Ни в какой театр я сегодня не пойду. Ты должен был предупредить заранее. Мне одно платье надо два часа гладить…

— Как ты мне всегда действуешь на нервы, мамочка!.. — возмущался Давыдович.

Проходя к себе в комнату, Люда на ходу иронически спросила:

— Опять философствуете?

Взглянув на дочь, Давыдович объяснил:

— Я купил в театр три билета. Так сказать, рассчитывал на всю семью. Но у мамы нет желания. Ты бы воспользовалась, дочка… Пригласи Петра Алексеевича. Если хочешь, один предложи Федору Ивановичу. Эх, какая вы теперь несуразная молодежь!.. Жизни культурной не видите. Идите втроем, а мы с мамочкой побудем дома, нам уже все равно…

Люда подумала. А ведь это, пожалуй, хорошая идея, чтобы Федора Ивановича затянуть в театр. Измучился он в последнее время…

— Значит, воспользуешься случаем? — спросил отец.

— Что ж, могу выручить.

После обеда Давыдович вручил билеты. Причем сделал это с такой комичной торжественностью, что Люда от души рассмеялась и вместо словесной благодарности звонко чмокнула отца в щеку. Потом, взглянув на часы, вдруг потребовала:

— Тихо! Раз, два, три…

И действительно, тотчас кто-то трижды постучался в дверь. Петр Бобров был точен, как хронометр. Люда побежала, чтобы впустить его. После того как летчик поздоровался с родителями, она потянула его в гостиную и там, усадив на стул, потребовала:

— Только слушай меня внимательно, не перебивай. Сегодня московский театр дает у нас первое представление. Папе удалось достать три билета. Но на твое счастье, — слышишь? — мама захандрила и отказалась… Ты понял? Все три билета в моем распоряжении…

— Постой, Людочка, — вскочил Бобров. — Значит, идем в театр? Красота! Но, мне думается, нам и двух билетов достаточно…

— Это ты так молчишь? — нахмурилась Люда.

— Виноват, виноват!

— Немедленно ступай к Федору Ивановичу и уломай его во что бы то ни стало!

— Люда!.. Очень трудно мне будет осуществить это, — взмолился Бобров. — Он сейчас злой, как черт! Мы только что нянчились с Власовым, отвозили его домой пьяного, грубого. Федор сказал, что у него еще никогда так не болело сердце…

— Боже, я сама видела, как Власов пил!.. Все равно, иди к Федору Ивановичу и уговори. Пусть он развеется с нами…

Через несколько минут Бобров уже был в квартире Макарова.

— Федя, пойми ты, какой театр! А какие билеты — партер!..

— Я все понимаю, — отбивался от него Макаров, — решительно все! Но пойми же и ты, голова садовая! Ровно два часа тому назад, еще на заводе, ко мне приходил парторг Веселов и предлагал то же самое. Он взял билеты для себя, жены и для нас с Наташей. Но меня черт дернул отказаться. Я полагал сейчас сесть и поработать вечер. Как же мне теперь идти? Хотя, честно говоря, потом стало жаль — опять обидится Наташка. Сколько дней не виделись…

— Конечно, обидится! — тотчас согласился летчик. — Еще как! Собирайся быстрее… Вот обрадуется она!..

Макаров колебался несколько минут, потом вздохнул и поднялся.

— Ну, — будь что будь!..

Когда Люда, Бобров и Макаров вышли из парадного подъезда на улицу, они почти лицом к лицу столкнулись с женщиной в коричневом макинтоше. Люда тихо сказала Боброву:

— Эта наливала Власову водку…

— Да, продавщица киоска, — брезгливо подтвердил Бобров. — Власов эту дрянь уже по имени отчеству величает — Марфой Филипповной. Ну, я ему завтра скажу пару теплых слов!..

— Друзья, давайте о чем-нибудь другом, — попросил Макаров. — Обратите внимание, как чудесно расцвела акация!..

И они, заговорив о весне, о цветах, пошли в сторону центра города. Если бы кто-нибудь из них оглянулся, то мог бы заметить, что женщина в коричневом макинтоше через минуту после встречи с ними вдруг резко повернула за угол и быстро, насколько позволял ей солидный возраст, пошла по узкому переулку в сторону городского парка.

Рядом с многоэтажным новым зданием мелиоративного техникума, видно, еще из старых времен остался небольшой домик, обшитый досками и покрашенный зеленой краской. На парадной двери была прибита небольшая новенькая табличка. Женщина поднялась на крылечко, машинально прочла: «Д-р М. И. Свидерский. Лечение и удаление зубов», — и нажала кнопку звонка. В дом ее впустили сразу. Видно, у зубного врача был порядок и он не заставлял своих пациентов звонить дважды.

Оказавшись в тесной комнате, где обычно посетители дожидались приема, женщина смиренно присела на стул и приложила ладонь к щеке, как это делают люди с больными зубами. Через минуту сюда выглянул из соседней комнаты пожилой мужчина в белом халате с такой же белой шапочкой на голове.

— Прошу вас!

Женщина сняла макинтош и привычно села в кресло перед стеклянным столиком с зубоврачебными инструментами.

— Что у вас болит, Марфа Филипповна? — спросил доктор и, отодвинув немного в сторону бормашину, ступил ближе к больной.

— Мне нужны деньги, Модест Иванович, — ответила женщина.

— Старая песня!.. — нахмурился тот.

— И не тяните долго. Я сейчас же должна уйти!

Но Модест Иванович был не из робких. Сдернув с носа очки, спросил властно:

— Как работает «девочка»? Долго вы будете морочить мне голову? Дармоеды!..

Его гневный голос немного успокоил Марфу Филипповну. Таким тоном мог говорить только человек, у которого дело поставлено прочно. А это для нее было самое главное.

— Пока нечем похвастаться особенным, — ласковее заговорила она. — Но продвижение вперед есть, Модест Иванович. Сегодня Катя должна выполнить еще одно маленькое задание…

— Маленькое, маленькое!.. Когда же будут большие дела?

— Не сразу, дорогой мой. Торопиться нечего… — И вдруг сверкнула глазами: — Успеем на виселицу! Если бы я была одна….

— Хозяин не для того покупает собаку, чтобы самому лаять! — зло бросил Модест Иванович, направляясь в смежную комнату, похоже, служившую ему спальней.

Через несколько минут он вернулся оттуда с тугим свертком. Марфа Филипповна спрятала сверток в прорезиненную авоську, из которой торчали перья зеленого лука и корявый корень хрена. После этого молча поставила начальную букву своей фамилии против крупного числа в старом учебнике арифметики и так же молча попрощалась с Модестом Ивановичем. На дворе сгущались весенние сумерки. Перейдя улицу, Марфа Филипповна быстро пошла вдоль невысокой ограды городского сада. Затаив дыхание, она подошла к подъезду своего дома. Вокруг было тихо, и эта тишина почему-то всегда пугала, ей казалось, что в полутемном парадном, на любой лестничной клетке могли скомандовать. «Стой!" Неторопливо, ступенька за ступенькой, поднялась на четвертый этаж и своим ключом открыла дверь в коридор общей квартиры. Здесь шумели примусы, пахло чем-то жареным. Это совсем успокоило Марфу Филипповну. Войдя в свою комнатушку, она вздохнула, спрятала сверток под легко отделившуюся от пола паркетину, после этого зажгла свет и начала раздеваться. Прислушавшись к женским голосам в коридоре, открыла дверь.

— Раиса Михайловна, получите должок… На пороге остановилась худенькая старушка.

— Я брала у вас лук и картошку… — объяснила Марфа Филипповна, подавая авоську с овощами. — Возьмите, пожалуйста! Благодарю вас очень! А племянница ваша, Катенька, дома?

— Дома, — входя в комнату, вздохнула старушка. — Скучает девочка. Отсидит на своем телеграфе… смену и все…

— Что ж еще? — удивилась Марфа Егоровна.

— Замуж ей надо, — призналась старушка. — Годы то ведь проходят… Красивая такая… А красота, что вода — сплывет, не заметишь.

— Пусть зайдет ко мне, я веселенький ситчик приглядела в магазине, хочу посоветоваться.

Забрав авоську, старушка ушла. Через минуту сюда явилась Катя.

— Здравствуйте, тетя Марфа! — поздоровалась она громко и весело, будто очень обрадовалась.

Когда дверь была плотно прикрыта, Марфа Филипповна тихо приказала:

— Немедленно собирайся в театр! Вот сто рублей, билет купишь у спекулянтов. Он будет сидеть в партере, десятый ряд… Да не суетись! Из дому выйди спокойно. Вот еще сто рублей, на всякий случай…