Крылатые и бескрылые

Глава двадцать вторая

После минутной встречи с Марфой Филипповной в продуктовом магазине Михаил Казимирович Давыдович почти выбежал на улицу и быстро пошел в сторону городского парка. Это был кратчайший путь домой."Бежать, бежать!.. — думал он. — Бежать, пока не поздно, пока не схватили… Взять все деньги и бежать куда глаза глядят… На край света!..» Предчувствие, что в любое мгновение он может услышать за своей спиной властный голос: «Стой!», не покидало его всю дорогу. Он присматривался к встречным, несколько раз оглядывался назад и по сторонам. Но все люди были как люди, никто не обращал на него внимания.

Взбежав на второй этаж, Давыдович остановился, прижал ладонь к груди, точно хотел успокоить колотившееся сердце. «А что если в квартире ждут меня?.. Что если открою дверь, а мне скомандуют: «Руки вверх!" Но что делать?.. А может быть, еще никто не знает?..

Давыдович поднялся этажом выше. Все спокойно. У него был ключ от квартиры. Но лучше постучать. Он дважды стукнул косточками пальцев. Тихо. Это придало бодрости. Жена куда-то ушла, а дочь еще не вернулась с завода… Он быстро повернул ключ в замке, скользнул в полутемную прихожую и запер за собой дверь. В квартире была обычная тишина, пахло жареными котлетами и еще чем-то вкусным.

Давыдович быстро прошел в спальню дочери. В углу за письменным столом опустился на колени и легким усилием сдвинул метровый кусок плинтуса. Вот в его руках одна пачка сторублевых бумажек, другая, третья… Он сует их за пазуху, в карманы. Шестая, седьмая… Вдруг вскочил, будто ужаленный.

В дверях стояла Люда.

— Это ты, дочка?.. — вырвалось у него невольно. Люда увидела его обезумевшие от страха глаза.

— Да, это я. Что ты здесь делаешь?

— Ничего, ничего… Ты выйди!

— Откуда эти деньги, папа? — будто чужим голосом спросила Люда.

И тотчас подступила к отцу.

— Не смей!.. — вдруг закричал Давыдович. — Уйди!.. Добром прошу!..

Он схватил ее за руку, пытаясь отбросить от двери и выбежать. Но у Люды тоже появилась сила. Она вырвалась, расставила руки.

— Не пущу!.. Не пущу!..

— Ах, так!..

Над головой Люды мелькнуло тяжелое малахитовое пресс-папье. Девушка покачнулась, медленно опустилась и упала навзничь, залитая кровью. Давыдович взглянул на дочь и окаменел. Ему послышались шаги в передней. Не отдавая себе отчета, он бросился в гостиную, потом в прихожую и здесь услышал то слово, которое всегда преследовало его: «Стой!» Оно будто громом сразило. Наконец шевельнулись веки. Люда медленно открыла глаза и увидела над собой пожилую женщину в белом халате. На ее добром лице поблескивали стекла оправленного в золото пенсне.

— Где я?..

— Дома.

Обволакивавший ее туман постепенно рассеялся. Утих гул в ушах. Люда почувствовала, что жизнь возвращается к ней. Делая над собой усилие, чтобы вспомнить что-то, она молчала минуту. Затем сказала слабым голосом:

— Меня ударили… помню…

— Но теперь это уже не страшно, — ласковым голосом объяснил врач. — Сейчас мы вас отправим в больницу.

— Нет, нет!.. — вдруг услышала Люда протестующий голос Боброва.

— Петя!.. — вымолвила тихо. — Подойди ко мне… Бобров тотчас поднял ее на руки и легко, будто невесомую, перенес на диван.

В эту минуту сюда вбежала Полина Варфоломеевна и, заголосив, упала перед дочерью на колени. Вслед за ней вошла Анастасия Семеновна и первым долгом начала расстегивать кофточку на груди потерявшей сознание Люды. Макаров подошел к Боброву, положил руку на плечо.

— Пойдем, Петя.

— Не могу!..

— Да у меня посидишь. Это же рядом…

Макаров взял летчика под руку и повел к себе в квартиру.

— Вот такие-то дела, Петр Алексеевич, — сказал он, усадив летчика рядом с собой возле открытого окна. — Жили и не замечали, какая мерзость завелась рядом!..

— Но раздавили! — подняв глаза, ответил Бобров. — Как гадину! Все четверо взяты…

— Кто еще? — изумился Макаров.

— Нескучаева, продавщица ларька и какой-то зубной врач.

— Сволочи! — скрипнул зубами Макаров. — Мразь!

— Ну, ты отдыхай, Федя, а я пойду к Люде. Не могу я тут сидеть, если она… Может быть, надо помочь… Неужели ты не понимаешь?

Наступила тихая ночь. От реки тянуло свежестью. Заречные луга покрылись легким туманом. На фоне темно-синего безлунного неба вырисовывались ломаные очертания черных крыш. Откуда-то в комнату наплывали задумчивые звуки рояля. Федор слушал эту приятную музыку, но мыслями был далеко — там, на заводе. Он видел перед собой только что построенный новенький самолет необычных форм. Вот его подняли в лаборатории прочности под потолок, опутали паутиной стальных тросов. Лебедки все сильнее и сильнее натягивают блестящие нити. Он смотрит на диски силомеров. Стрелки движутся все медленнее и медленнее, уже почти стоят на месте… Но «прочнисты» неумолимы. Еще, еще!.. Вот уже дана такая нагрузка, с какой машина в действительности никогда не встретится. А самолет целехонек — ни прогиба, ни разрыва… «Все равно разломаем…», безжалостно говорят «прочнисты». Тяжелая «баба» с грохотом бьет по шасси. Сила та же, как если бы самолет приземлился…Вдруг кто-то постучался в наружную дверь. Кто бы? У матери ведь есть ключ… В такой поздний час…Макаров открыл дверь, не спрашивая. Перед ним стоял Власов.

— Не прогоните, Федор Иванович?

— Нет. Заходите, Василий Васильевич.

Они прошли в гостиную, сели за круглый стол друг против друга. Одетый в длинный светлый макинтош с поднятым воротником, Власов целую минуту недвижимо смотрел в угол. Его редкие, ставшие почти белыми, волосы были беспорядочно разбросаны во все стороны.

— А я только что с допроса… — наконец сказал он. — Но распространяться об этом не велено.

Власов тяжело вздохнул, затем поднял голову и устремил взгляд на Макарова. Сказал, пересиливая себя:

— Я, Федор Иванович, о работе хотел поговорить…

— Слушаю вас. Курите…

Макаров взял папиросу и подвину коробку гостю. Только чиркнув спичку и поднеся её к лицу Власова, он увидел, что оно бледное, без кровинки.

— Говорите, Василий Васильевич.

И еще минута молчания. Власов глубоко затягивался густым дымом, пока не сгорела вся папироса. Потом вдруг поднялся.

— Нет, Федор Иванович, я еще должен подумать, прежде чем просить вас… То, что вы не выставили меня сейчас, не захлопнули перед моим носом дверь, свидетельствует о том, что у вас есть сердце… Но я еще не готов к разговору с вами. Извините! Спокойной ночи!..

Только Власов ушел, в гостиную ступила Анастасия Семеновна.

— Ну, слава богу, все благополучно с Людмилой, — сказала, устало опускаясь на стул. — А Василий Васильевич чего приходил, Федя? Ох, сколько суеты!..

— Хотел что-то сказать мне, но передумал, — ответил Макаров. — Мучается человек. И я его понимаю… Таких, как Власов, среди нас не так уж много. Но все же есть. Немало в этом человеке гадкого, но и хорошего немало. Хочу понять — чего в нем больше? И странно, мама, не считаю я его врагом ни людям нашим, ни делу нашему. Только как бы мне в этом убедиться?

— Трудно что-нибудь посоветовать тебе, сынок, хотя и чувствую сердцем, что правильные твои мысли, — ответила мать. — Не отталкивай его от себя, Федя. Иногда и пожилого и старого человека надо приласкать. Каждому тепло дороже, чем холод. Тебе полагается приласкать его. У него ты ведь учился своему ремеслу…