Крылатые слова

ПОКАМЕСТ

Здесь, между прочим, следует искать происхождения слова «покамест», как старинного, оставшегося кое-где в ненарушенной форме: «ждали, по ка, — подождем и по та», т. е. подольше — слышится зачастую. «По ка (по какое место) укажут, по та и отрубишь» — обычно говорят плотники северных лесных губерний. «По ка мест живется, по та мест и жить стану», а индо уже подсмененное общеупотребительным наречием пока, покудова, на северо-востоке России дока, докуда, поколь, поколе, на юго-западе — поколь, покелева, покелича, покедь, поколи; на юге — покаме, покамест, покилича, а у белорусов и малороссов по ки и допо ки. По ка место, как сложное существительное, издревле склоняется в любимой и более употребительной форме множественного числа, например, как в старых актах, «по кех мест те судные деньги (т. е. взятые взаймы) за ними, исполщиками (половиншиками в работах), побудут (вперед за условленную работу), а где ее запись выляжет, тут по ней суд», и проч.

Или так, как поступал Петр Великий.

Он что-либо прикажет исполнить, да непременно тотчас же и пристращает: «Если в срок не исполните, то велю сковать за ноги и на шею положить цепь и держать в приказе «покаместо» (пока) выписанное исполнится». Такой, между прочим, указ послал он за своею подписью архангельскому вице-губернатору ближнему стольнику Ладыженскому.

Кому рассказывают про такое дело, которое он отлично знает и помнит, видел его очень ясно, своими глазами, а не усвоил по слухам, тот обыкновенно (в лесной Северной России) отвечает:

— Не рассказывай: я на межевой яме сечен.

Хотя это и не требует дальнейших разъяснений в виду того, что межи или границы земельных угодий обыкновенно обозначаются «гранными ямями», тем не менее такое выражение обязывает остановиться на весьма важном народном обычае. Гранные ямы — такие места, которые не только представляют собою жизненный глубокий интерес для деревенских соседей в вопросе владения землею, водою и лесом, но имеют значение такого исторического явления в народной жизни, которое требует изучения, как самобытное.

«Гранные ямы» прежде всего замечательны тем, что практический смысл прорывших эти ямы первыми на пользование будущих поколений научил зарывать сюда для признака уголья. Чтобы зарубить на память и закрепить такую надежную примету, что называется сверх сыта и окончательно, прикидывали сюда черепки горшков, как не гниющие (успевшие сохраниться в курганах до наших времен цельными). Рассчитывали на долговечную прочность также и углей, так как хорошо выжженный древесный уголь не гниет. «Уголь такой же негной, как нетленен и черт» (по пословице), особенно если первый, будучи положен в виде дров в ямах, истлеет без пламени, не сгорая, а медленно под костром земли, окладенной дерном. Уголь там, как говорят лесовики, тает, т. е. поспевает от одного жара: дерево изникает на месте, как бы воск или олово. Тогда и вторые, т. е. черти, по народному поверью, съумеют оценить достоинство такого вещества. «На межевом бугре, на угодьях, да на черепках, черти в свайку играют», думают суеверы, и пословично говорят: «когда нечем черту играть, так угольем».

В те времена, когда руководили людьми прадедовские обычаи, межевые границы подчинялись особым правилам и определялись совершенно иными способами.

До времени изобретения мензул и астролябий оставались еще целые века впереди, а для измерения земельных имуществ не существовало никакой определенной единицы. Говорили и писали в актах «по туле и владение, куда топор и coxa ходили», или по другому: «пока места плуг и coxa ходили». Каждый брал на свою долю столько земли, насколько хватило у него сил для обработки ее. Стало быть, земля, никем не занятая в ту пору, измерялась личными трудами и силами первых насельников. На общинных землях, где каждый владелец участка ежегодно сменялся, способ определения границ временного владения сопровождался особенными оригинальными приемами, в обезличение общего права и в подкрепление коренного народного неписанного закона. Такой прием еще можно наблюдать в особенно яркой картине на землях Уральскаго казачьего войска, живущего до сих пор строгим общинным строем.

На реке Урале у тамошних казаков и по сейчас сохранился таковой старинный яицкий обычай при косьбе лугов. В силу законов общинного владения (особенно бережно и упрямо соблюдаемых этими казаками), все казаки, имеющие право на сенокошение, по тому же правилу, как и при рыбных ловлях, в назначенный день общего покоса — на ногах. Ждут сигнала. Когда он подан, все бросаются на луг и на те места, кто где захочет. Всякий спешит в запуски обойти косой, захватить желаемое место вокруг — «обкосить» до заката солнца. Обкошенное пространство на этот удалой и удачливой раз считается собственностью казака и он может с семьей своей косить тут траву и при этом ни за что не посмеет завешиваться в чужой обкос. Паев здесь не разверстывают, а предоставляют все дело силе и расторопности, как и на багренном, и на плавенном рыболовствах. Сенокосные отводы делаются только тем казакам, которые не могут отлучаться по службе, но в самом ограниченном размере (не более стога на каждую служилую лошадь). С 10-го мая начинается ковыльцое, которое продолжается на общественных землях «обволочным» и кончается третьим сенокошением общим «валовым».

Туман, застилавший грани владений, давно уже рассеялся перед планшетом съемщика, перед вехой и цепью межевщика-землемера. Теперь положен конец прежним захватам сильных и возникшей неугомонной борьбе между куренями рядовых казаков и хуторами влиятельных или богатых чиновников. Прекратились неурядицы, жалобы и иски — это неизбежное зло между «соседями» нынешними и «шабрами» старинными.

Конечно, в те стародавние времена, эти споры и тяжбы, доходившие на полевых рубежах до драк, увечий и даже убийств, возбуждались неясностью межевых знаков. Это продолжалось даже и в то время, когда появились записи в актах, принявших народные термины на корне их происхождения в живом языке: рубежей — от рубить (резы на деревьях) и граней — от гранить (насекать) знаки на камнях и других твердых предметах. Ни в одном из актов нет ни одной черты, по которой можно было бы теперь выразить в цифрах величину чьего либо владения. Немного также поправили дело и попытки правительственной власти, учреждавшей «меженины» (размежевания), которая сочинила так называемые разводные или разъезжие грамоты и писцовыя книги, в величайшем множестве сохранившиеся в наших архивах. Принимались за признаки границ такие урочшца, которые истреблялись временем. Межи «западали», как выражались и в давнюю старину, как говорят и в настоящее трудное время. Алчность поземельного соседа всегда стояла настороже и, при оплошке и ослаблении бдительности соперников, являлась во всеоружии захватов, готовая и на насилие, и на открытый бой. Вековечная пословица оправдалась в лицах: «Межи да грани, ссоры да брани». Обозначалась беспокойная чересполосица.

Где земля представляла особые удобства жизни, там межевые споры были бесконечны: потребность в земле вынуждала одних жителей входить в те участки, которые сосед отвел для своих занятий, признавал своею принадлежностью и засчитывал давность пользования и владения. Соседи, работавшие рядом межа об межу, грани свои перепахивали и, впахавшись в чужое, обыкновенно защищались тем, что «межи-де запали», т. е. изгладились. Те и другие хозяева доказывали свое право на спорный участок, опираясь на живое фактическое обладание им, обезличенное приложением личного труда или затратою денежного капитала. Чем пособляли спорным делам?

Полюбовно устраивались такими способами: оба соперника выходили на спорный участок и предъявляли доказательства давнего владения. Чтобы спокойно владеть дальше вперед на неопределенное время, ставили метки, зарубали условные знаки на деревьях, отмечали особенно приметные и выдающиеся места, и т. д.

Когда колебалась в доказательствах одна сторона и осиливала ее противная более вескими данными, а сладу и мировой все-таки не было, отыскивали, приводили на межи «знахаря», вполне доверяясь его свидетельству и решению. Этот «знахарь» (назывался так старинными актами) не был, по нынешнему нашему распространенному понятию, колдуном, умеющим портить и править людей, шептать и заговаривать. Старинный «знахарь» актов являлся просто знающим, опытным лицом, убеленным сединами, отягченным обилием лет и пользующимся всеобщим уважением, как человек сведущий и опытный во всяких деревенских делах и задачах и наверно в детских годах сеченный вместе с товарищами вблизи или на этих самых межах. Доверие к ним народа выразилось в одном акте в такой общепринятой формуле: «Доселе была моей пожни межа по та места, а ныне по та места, по ка места отведут, как отвести подымет думу знахарей». Отводили земельные угодья знахари. Обе спорящие стороны оставались довольны, а велось таким образом несомненно исстари, с тех времен, когда существовало между нашими предками нетронутое язычество и первобытная форма отношений. Вот она какова в цельном и образном виде по старинному юридическому акту.

Встал судья из митропольчих посланцев на пожни, на наволок реки Шексны, в лугах, и говорил ответчику:

— Ты, Левонтей, перекосил государя моего митрополита пожню ту, на коей стоишь. Отвечай!

— Я ту пожню косил, а меж не ведаю. Ее заложил у меня в деньгах Сысой, а указал, господине, ее косите по та месте, чего на мне ищут, говорил Левонтей.

Отвечал Сысой:

— То, господине, пожня моя, а ино вели повести знахарем, а у меня той пожни разводных (мировых) знахарей нет.

Спрашивает судья:

— Кто у вас знахарей есть на разводные межи?

— Есть у меня старожильцы — люди добрые. Те знахари стоят перед тобою — оправдывался Сысой.

Этим свидетелям говорил судья:

— Скажите, браты, нам право: знаете ли, куды той пожни митрополиче с Сысоевой пожнею межа? — Поведите нас по меже!

Знахари отвечали:

— Знаем, господине: пойдите за нами, а мы тебя по меже поведем.

И под леса повели они судью от березы к трем дубкам, стоявшим середь пожни, а отсюда по берегам к вяловатой (развилистой) ветле, по самые рассохи (разрезы, где слились под острым углом две речки, по подобию развилин матушки-сохи Андреевны).

— Вот здесь межа митрополичья с Сысоевой.

Сысой сказал последнее слово:

— Знахарей у меня нет: дума этих свидетелей подымет (т. е., полагаясь на их совесть, верю им и вполне соглашаюсь с их указанием и вашим решением).

Во времена христианства в спорах о межах прибегали к «образу Пречистыя». Когда соглашались на такой способ, один старожил брал образ Богоматери, ставил его себе на голову и, в сопровождении прочих знахарей, шел по меже от дуба, на котором намечен был знак. Пошел немного до стопняка, повернул направо, а когда вышел к паренине,[24] за перелеском, то прямо указал гранные копаные ямы. От них, возле паренины, шел пожней на горелый липовый пень и здесь предъявил свидетелям ямы. Дальше он указал на дубок и на резаные на нем грани, и опять шел вперед до речки, где убереглась еще «грановитая сосна» (т. е. порезанная знаками крестика, очка, угла, квадратика), или где стоит дуб со ссеченым (срубленным) верхом, что тоже означало границу и служило приметой и т. д.

Такой стык или рубеж, казавшийся «знахарю» верным и справедливым, становился бесспорным на будущее время для обоих соседей. Когда со временем полюбовное размежевание таким способом объявилось недостаточным, начали прибегать к содействию государственной власти, у которой имелась на такие случаи особая должность «межевщиков».

Размежевальщик, он же и судья или писец, являлся на спорную землю, призывал тяжущихся и свидетелей, учинял разъезд, т. е. делал пропашной борозду, устраивал межу, клал грани (т. е. зарубки на стоячих деревьях), копал ямы и т. д. Добродушные старики, и потехи ради, и чтобы не отстать от обычаев старины, собирали ребятишек, клали их на эти взрытые сохой борозды (на которых любят ложиться зайцы) и секли их с наказом и приговорами, для забавы и утехи скучавшего и сердитого, заезжего в дальнюю сторону, межевщика.[25] Затем судья этот писал на бумаге разъезжую или разводную грамоту по общепринятой форме. Тогда уже, вместо старинного сырого дерна на голову, прикладывалась горячая восковая или сургучная печать на бумагу, а на нее клались руки свидетелей, совершалось воочию людьми, неумелыми грамоте, то действие, которое сохранилось до наших дней уже в отвлеченном и переносном значении «рукоприкладства». К нему присоединились потом: присяга с поднятою правою рукою, сложенною в молитвенный крест, чтение или повторение за священником клятвенного акта, заключительное целование креста и слов Спасителя, т. е. Евангелия, и наконец своеручная подпись на присяжном листе.