Об Экономическом Управлении, охватывающем значительный комплекс Главного Штаба уже говорилось выше. Во всех главных городах пяти провинций советской зоны имеются Провинциальные Управления СВА, являющиеся почти точной копией Главного Штаба СВА и имеющие те-же отделы. Дальнейшая связь с периферией осуществляется Провинциальными Управлениями СВА при помощи местных комендатур, имеющихся во всех более или менее крупных городах. Советский сектор Берлина выделен в отдельную единицу и во всех бумагах играет роль шестой провинции. Обязанности провинциального СВА в Берлине в значительной мере исполняет Советская Центральная Комендатура на Луизенштрассе. Почти все Управления и Отделы Главного Штаба СВА имеют в своем составе соответствующие Комитеты Контрольного Совета, входящие с советской стороны в одноименные Директораты Контрольного Совета и имеющие своей обязанностью координацию действий союзников в Германии. Группа Советских Оккупационных Войск в Германии ГСОВ является совершенно самостоятельной единицей с главной квартирой в Потсдаме и не имеет со СВА ничего общего кроме того, что Главноначальствующий СВА одновременно является Главнокомандующим ГСОВ. ГСОВ имеет свой особый счет поставок из немецкой промышленности, своих контрольных офицеров на заводах, работающих по заказам ГСОВ. Сравнивая условия в СВА и ГСОВ, можно заметить значительную разницу. Офицеры СВА пользуются большими свободами и привилегиями, получают лучшее пищевое и вещевое довольствие. Служащие СВА рассматриваются как находящиеся в заграничной командировке. Отсюда двойное жалование, - одно в "валюте", второе в рублях, специальная заграничная экипировка повышенного качества, выдающаяся помимо обычной армейской экипировки и рассчитанная на "представительство", улучшенный паек и прочие поблажки. Офицеры Группы Войск, приезжая к своим товарищам, работающим в СВА, жалуются на несравненно более суровые условия службы и личной жизни. Местные советские комендатуры играют своего рода промежуточную роль между СВА и ГСОВ. Они являются мелкой вооруженной силой, необходимой для поддержания оккупационного порядка, и вместе с тем, имея экономические отделы, они исполняют второстепенные административные функции. Советская комендатура Берлина, принимая во внимание большой объем работы и специфические условия четырехстороннего управления, занимает несколько отличное положение. Таково в общих чертах строение берлинского Кремля. 2. В декабре месяце генерал Шабалин неожиданно заболел. Болезнь объяснялась переутомлением и генерал просто лежал в постели у себя дома. Одновременно с этим по коридорам Штаба пополз упорный слух о предстоящей реорганизации Экономического Управления. Вскоре мне пришлось прочесть приказ из Москвы, где генералу Шабалину без объяснения причин предлагалось немедленно сдать все дела по Экономическому Управлению и отбыть в Москву в распоряжение Отдела Кадров ЦК ВКП(б). Когда я посетил генерала на квартире, то он выглядел не столько больным, сколько удрученным и обеспокоенным чем-то. В связи с таинственным отзывом в Москву его странная болезнь принимала некоторый вполне определенный смысл. В Советском Союзе не принят порядок почетных отставок для высших должностных лиц, если они не справляются со своими обязанностями, как это обычно в демократических странах. Советские руководители или благополучно поднимаются кверху или бесследно исчезают. Получив приказ об отстранении от должности и не зная что за этим последует, генерал имел все основания беспокоиться. Через несколько дней генерал Шабалин в сопровождении Кузнецова выехал в Москву. Когда я видел экономического диктатора Германии в последний раз, выглядел он очень жалко и больше походил на человека, ожидающего расправы, чем на высокопоставленного генерала, с честью покидающего свой заслуженный пост. Это было подсознательное чувство собственной неполноценности, абсолютной зависимости сверху и постоянного страха за свою судьбу, присущее новому классу советских руководителей. Впоследствии, по возвращении в Москву, Шабалин снял свой генеральский мундир и получил довольно крупный пост по партийной линии, секретарем Обкома ВКП(б) где-то в Поволжье. Страхи его не оправдались. Хотя в Штабе СВА административные заслуги Шабалина расценивались не слишком высоко и некоторые его коллеги прямо утверждали что генерал глуп, прямых обвинений ему предложить было нельзя. Самое главное - он был старателен и предан Партии. А то, что он был глуп?! Глупость не порок для партработников. После ликвидации Экономического Управления все бывшие Отделы стали самостоятельными Управлениями, подчиняющимися Заместителю Главноначальствующего по Экономическим Вопросам. На пост Заместителя Главноначальствующего был назначен присланный из Москвы член Совнаркома тов. Коваль. Часть работников личного штаба генерала Шабалина была передана в аппарат Коваля, часть-же воспользовалась реорганизацией чтобы перейти на работу в другие Управления. При этом можно было заметить характерную картину. Те из бывших сотрудников Экономического Управления, кто не имел специального образования и вообще данных для работы в экономике, как клопы от света гурьбой устремились в дебри "аппарата", т.е. в личный штат Коваля, где работа заключается в основном в бумажной волоките, где вместо дипломов и знаний можно обойтись партбилетом. Вся эта группа страшно волновалась как-бы не остаться без места в "аппарате", так-как на какую-либо конкретную работу эти люди были не способны и не охочи. Лидером в этой гонке шел Виноградов. Он был назначен на должность начальника личной канцелярии Коваля, получил представительный кабинет и казенную автомашину. Посетители Виноградова едва-ли предполагали, что всего несколько месяцев тому назад нач. лич. канцелярии по ночам, в поту и паутине, как вор лазил по подвалам и пустым квартирам Карлсхорста в погоне за всякими "трофеями".
Вторую группу составляли специалисты, привыкшие к действительной работе, которых тяготила обстановка "аппарата". Они, поскольку представлялась возможность, воспользовались реорганизацией чтобы перейти на работу в соответствующие Управления поближе к своей профессии. Майор Кузнецов после возвращения из Москвы, уже в чине подполковника, был переведен в СВА Федеральной Земли Саксония и занимал пост начальника Отдела Горной Промышленности СВА в Дрездене. Мне тоже предстояло переходить на новое место. Я мог-бы спокойно ожидать вызова в Отдел Кадров и нового назначения. Но меня немного беспокоило, что полковник Уткин, заглянув в мое личное дело, снова предложит мне работу в Управлении Государственной Безопасности или в каком-либо из чисто военных Управлений. Отказываться от такого почетного предложения во второй раз было-бы рискованно. Мне вспомнились слова генерала Биязи: "Где-бы Вы не находились, Вы всегда будете на особом учете Генерального Штаба." В связи с предстоящим переходом на новую должность, эти слова доставляли душе беспокойство. Еще совсем недавно я гордился открывающейся передо мной карьерой военного дипломата. А сегодня мне все более и более понятны становятся безыскусные слова Вали Гринчук: "Хочется жить просто так - ради жизни..." Видно путь, по которому мы идем, не в ладах с жизнью, если у нас, молодых сталинских питомцев, появляется одно и то же подсознательное чувство. Где-то смутно промелькнула мысль - ведь я пошел на работу в Германию, чтобы излечиться от мучивших меня сомнений и колебаний. Ведь я умышленно пошел на передовую линию послевоенного фронта, чтобы вернуться в Москву полноценным коммунистом. И вот теперь, спустя полгода, я уже стремлюсь уйти в сторону. Теперь, когда мне представляется возможность или идти дальше по пути военной карьеры или вернуться к профессии инженера, я чувствую что... Чтобы избежать разговоров с полковником Уткиным я, не дожидаясь вызова в Отдел Кадров, решил обратиться к Начальнику Управления Промышленности Александрову. Александров хорошо знал меня по работе у генерала Шабалина. Просмотрев мои бумаги, он согласился ходатайствовать перед Командованием СВА о переводе меня в Управление Промышленности. "Если только Уткин не заглянет в мое личное дело," - подумал я про себя. Но все сошло благополучно. На данном этапе специалисты промышленности требовались больше, чем военные. Через несколько дней я получил официальный приказ о назначении на должность ведущего инженера Управления Промышленности. Это должность называлась так потому, что данное лицо ведет, т.е. (контролирует, определенную отрасль промышленности. Итак, я сделал еще один шаг в сторону. Куда все это приведет? 3. Управление Промышленности СВА по сути дела выполняет функции министерства промышленности советской зоны Германии. В основные обязанности Управления Промышленности входит обеспечение репарационных поставок, в целях чего Управление Промышленности тесно сотрудничает с Управлением по Репарациям и Поставкам СВА, затем следует обеспечение поставок в счет Группы Советских Оккупационных Войск в Германии и, наконец, обеспечение производства для нужд германского населения. Последняя функция обычно фигурирует в бумагах, когда нужно пустить в ход какое-либо предприятие. Когда-же предприятие начинает работать, его продукция переключается в счет репараций. Вскоре после капитуляции СВА создало ряд Немецких Центральных Управлений, соответствующих потребностям различных Управлений СВА, - Немецкое Управление Сельского Хозяйства, Немецкое Управление Промышленности и т. д. Все эти Немецкие Управления помещались в здании бывшего Министерства Авиации Геринга и служили послушными орудиями в руках СВА. Позже на базе этих Немецких Управлений была организована, опять-таки по приказу из Карлсхорста, Немецкая Экономическая Комиссия DWK, в задачи которой входило планирование германской экономики немецкими руками, но по планам СВА. Взаимоотношения между СВА и Центральными Немецкими Управлениями, марионеточными министерствами советской зоны, можно лучше всего увидеть на примере взаимоотношений между Управлением Промышленности СВА и Центральным Немецким Управлением Промышленности. Это наиболее крупные представители обеих сторон. Обязанности сторон подразделяются очень просто: первый - приказывает и контролирует, второй - покорно выполняет и слушает ругань. Во главе Центрального Немецкого Управления стоит вихлястый тип со столь-же вихлястой фамилией Скржепшинский. Никто не знает за какие особые заслуги СВА назначило его на эту довольно ответственную должность. Наши инструкции он выполняет старательно. А это самое главное. Начальник Управления Промышленности СВА Александров обладает очень обманчивой внешностью. Среднего роста, с обрюзгшим ничего не выражающим лицом, говорит всегда монотонным и бесстрастным голосом. Несмотря на столь невзрачные внешние покровы, он имеет большой опыт работы в промышленности и пользуется уважением сотрудников. До своего назначения в Германию он был заместителем министра среднего машиностроения СССР. Очень трудно присутствовать на конференциях в кабинете Александрова. Один глаз Начальника Управления смотрит в окно, другой глаз - в потолок. Когда он говорит, абсолютно невозможно понять, куда он смотрит и к кому он обращается. Заместитель Начальника Управления Смирнов - человек с бледным худощавым лицом, тонкими бесцветными губами и колючими глазами. Он чем-то смахивает на характерный тип следователя МВД" что, впрочем, вполне соответствует его должности. Хотя он никому ничего дурного не сделал, большинство сотрудников избегает его и предпочитает иметь дело с Александровым. При Управлении существует также Промышленный Комитет Контрольного Совета, в обязанности которого входит координировать работу Управления Промышленности с Промышленным Директоратом Контрольного Совета. Руководит Промышленным Комитетом Козлов - угрюмый и крайне необщительный человек. Внутренняя атмосфера в Управлении Промышленности значительно отличается от среды в Управлении Политсоветника, Политуправления или-же в чисто военных Управлениях. Хотя большая часть сотрудников Управления Промышленности и носит военную форму, все они в прошлом инженеры и техники и чувствуют себя таковыми. Здесь от человека прежде всего требуется быть специалистом. В других же Управлениях главную роль играет партбилет со всеми вытекающими последствиями. Девяносто пять процентов инженерного состава Управления Промышленности являются членами Партии. Однако это не мешает им смотреть на вещи окружающего мира более или менее самостоятельно и критически. Если они и не всегда высказывают свои мысли, то, во всяком случае, чувствуют и думают иначе, чем "партийцы чистой воды". Здесь заметна разница между двумя понятиями - советская техническая интеллигенция и партийная интеллигенция. Первые, будучи людьми советской эпохи, далеко не всегда искренне сочувствуют линии партии. В значительной части это вынужденные попутчики. Ведь быть инженером и при этом оставаться беспартийным сочетание довольно опасное и на долгое время практически невозможное. Вторые, назовем их партийной интеллигенцией, не имеют за душой ничего кроме партбилета, да узко специализированного партийного образования. Волей-неволей они должны быть верны партбилету и Партии, которой они обязаны своим положением. Одним из первых мероприятий, в котором мне пришлось принимать участие в Управлении Промышленности, было установление мирного промышленного потенциала советской зоны Германии. Чтобы понять это мероприятие, нужно иметь перед глазами картину послевоенного состояния промышленности советской зоны. Коротко это можно обрисовать следующим образом. Непосредственно после прохождения линии фронта прошел первый стихийный демонтаж. В течение нескольких месяцев демонтажники лихорадочно работали по всей советской зоне под лозунгом: "Все на колеса!" Руководствовались при этом единственным принципом - дать как можно больше отгруженного тоннажа, независимо от того будет-ли полезен или бесполезен данный объект в Советском Союзе. Никаких планов или лимитов не существовало. Единственным, хотя и очень незначительным, островком был секвестр Группы Войск. Если данное предприятие выпускало продукцию, необходимую для Армии, то на это предприятие назначался секвестр офицер с нарядом солдат, которые и не пускали демонтажников на завод силой оружия. Секвестр Группы Войск играет незначительную роль в общем балансе, т.к. он затрагивал главным образом предприятия легкой промышленности. После того как демонтажники обработали промышленность советской зоны гаечным ключом, остатки ее перешли в распоряжение СВА. Первым мероприятием СВА было создание Комитета по Ликвидации Военного Потенциала, который проделал свою работу очень быстро. Работа эта заключалась просто-напросто в подрыве предприятий военной промышленности. Саперы сравнивали с землей фабричные корпуса, машинное оборудование которых было предварительно демонтировано демонтажными бригадами. Поскольку вся промышленность Германии еще задолго до войны перестраивалась на военные нужды, провести точную грань между мирной и военной промышленностью иногда, как например в случае химической промышленности, представляло большие трудности. В результате деятельности Комитета по Ликвидации Военного Потенциала пострадала часть, если уж и не говорить мирной, то во всяком случае основной промышленности. Это приблизительно то-же, что подрубить корни у дерева. Поскольку часть работы демонтажников и подрывников даже для Управления Промышленности СВА является государственной тайной, а остальная часть не имеет систематизированной отчетности, то общая картина состояния промышленности советской зоны очень запутана как для Александрова, так и для ведущих инженеров по отраслям промышленности. К этому надо еще добавить значительное количество объектов, на которые наложило свою лапу МВД и которые не фигурируют ни в какой отчетности. Это относится к тем предприятиям, где Москва особенно заинтересована и где она распоряжается без помощи СВА. Одним из таких объектов являются опытные станции и испытательные стенды для Фау-2 в Пенемюнде. После первого демонтажа и подрыва предприятий военной промышленности СВА приступило к своим основным обязанностям на экономическом фронте послевоенной Германии - к изъятию репараций. При этом не следует забывать, что демонтаж в той или иной форме продолжался по-прежнему. Москва буквально десятки раз устанавливала сроки. Зная о наличии Управления Репараций СВА, которое по числу сотрудников является самым крупным Управлением в Главном Штабе, кажется странным что Управление Промышленности фактически занимается тем-же самым - опять-таки репарациями. Пользуясь воровским жаргоном роль Управления Промышленности можно охарактеризовать как работу "наводчика". Здесь приходится столкнуться с понятием: репарации из текущего производства. Эта формулировка послужила камнем преткновения, о который, может быть только и формально, разбились все переговоры на последующих конференциях министров иностранных дел держав-победителей. Репарации из текущего производства - это чистые, незамаскированные репарации, которые есть возможность учесть. Директора заводов советской зоны хорошо знают бланки репарационных нарядов-заказов с зеленой полоской поперек листа. Оригинал хранится в СВА, одна копия идет на предприятие, выполняющее репарационный заказ, вторая посылается бюргермайстеру. Поскольку нам, инженерам СВА, постоянно приходится иметь дело с цифрами репараций, нас нередко интересует чисто академический вопрос: включается ли стоимость демонтированного и вывезенного в СССР оборудования в сумму репарационных 10 миллиардов долларов, на которые мы претендуем. Немцев этот вопрос, для нас чисто академический, должен интересовать несколько больше. В сейфе секретной части Управления Промышленности хранится особо секретный документ - сводный список всего демонтированного в советской зоне промышленного оборудования. В этом списке, своим объемом напоминающем майеровский лексикон, есть следующие графы: "объект", т.е. демонтированное предприятие, "количество единиц демонтированного оборудования", "отгруженный тоннаж", "отгружено в адрес..." Это все. Подсчитывать стоимость демонтированного оборудования демонтажники представляют бухгалтерам демонтированных объектов. Когда-нибудь на каких-нибудь международных конференциях эти цифры может быть и будут фигурировать, но на сегодня в балансе репараций они не фигурируют. Столь-же академический вопрос представляет собой учет немецкого имущества, конфискованного советскими властями в Австрии. Советские власти в Австрии конфисковали значительную часть австрийской промышленности на основании того, что данные предприятия являются немецкой собственностью. Предположив что опорное имущество действительно является немецкой собственностью, невольно встает вопрос по какой статье оно будет заприходовано. Однажды на конференции у Заместителя Главноначальствующего СВА по Экономическим Вопросам Коваля один из руководящих работников Управления Репараций СВА задал вопрос по этому поводу. Коваль только улыбнулся и ответил: "Пока мне не известно чтобы эти цифры включались в репарационный актив Германии." Коваль достаточно авторитетная личность. Поставки по счету Группы Советских Оккупационных Войск ГСОВ не учитываются как репарации. Согласно Потсдамскому Договору содержание оккупационной армии идет за счет оккупированной страны, т.е. Германии. Это, так сказать, карманные расходы. Потсдамский Договор обязал контрольные органы союзников в Германии, т.е. Союзный Контрольный Совет, установить лимит мирного промышленного потенциала Германии, который, с одной стороны, исключал бы возможность ремилитаризации Германии, с другой стороны обеспечивал бы германскому народу среднеевропейский жизненный стандарт. Поскольку приближалась Парижская Конференция министров иностранных дел союзников, где первым пунктом повестки дня должен был стоять германский вопрос, Контрольный Совет и Военные Управления четырех держав в Берлине занялись проблемой мирного потенциала. По этому поводу в кабинете начальника Управления Промышленности СВА была созвана спешная конференция всех ведущих инженеров по отраслям промышленности. "В ближайшее время в Контрольном Совете на основании проектов всех четырех сторон будут устанавливаться конкретные лимиты мирного промышленного потенциала Германии", - начал свою информацию Александров. - "Главноначальствующий дал нам задание предоставить ему на утверждение наши соображения и проект мирного промышленного потенциала советской зоны для советской стороны в Контрольном Совете. Главноначальствующий указал, что одновременно этот проект пойдет непосредственно в руки товарища Молотова." Александров сделал глубокую паузу, чтобы подчеркнуть все значение последних слов. После этого он пробормотал маленький спич о мудрости вождей и том великом доверии, которое они оказывают нам, поручая столь ответственную работу. Можно было подумать что нам, нескольким инженерам в кабинете Александрова, действительно кладется в руки судьба Германии. На первый взгляд задание было интересное и серьезное. Иными словами, устанавливая промышленный потенциал, мы устанавливали жизненные рамки для Германии. Едва-ли есть другая такая страна в мире, где вся жизнь страны столь зависит от объема ея промышленного производства. Промышленный потенциал - это эквивалент жизненного стандарта Германии, это количество хлеба на столе каждого немца. "Какие будут методические указания?" - задал вопрос один из присутствующих. "За базу должны быть приняты средние условия до 1933 года," - ответил Александров, - "Рассчитать потребление внутреннего германского рынка за эти годы в среднем на душу населения или в эквивалентных единицах. Исходя из этих данных и количества населения советской зоны в настоящее время, мы получим мирный промышленный потенциал советской зоны." Александров упоминает лишь внутренний рынок. Каждый из нас, инженеров, прекрасно знает, что потребности внутреннего рынка Германии довольно незначительны по сравнению с внешним рынком. Исключить при расчетах экспорт - это означает искусственно снизить объем промышленного производства в несколько раз даже по сравнению с началом 30-х годов. "Как рассматривать долю промышленного производства, приходившуюся раньше на экспорт?" - задал интересующий всех нас вопрос инженер Воронин. "В наших расчетах экспорт не имеет места," - ответил Александров монотонным голосом. - "На период оккупации квоту экспорта будут заменять репарации. На тот случай если оккупационный режим будет изменен, на место прямых репараций придет что-либо другое." Александров очень обдуманно подбирает свои выражения. Он не говорит "окончание оккупации", а только "изменение оккупационного режима". Первые шаги по пути "чего-то другого" вместо прямых репараций пришли значительно скорее, чем изменение самого оккупационного режима. А именно в форме Советских Акционерных Обществ, которые были созданы полгода спустя. "Что будет с теми существующими промышленными единицами, которые выйдут за границы лимита?" - спросил следующий участник конференции. Затем, по-видимому вспомнив о демонтажниках, он поправился: "Впрочем, после проведения демонтажа, этот случай вряд-ли будет иметь место. Но что можно ожидать в обратном случае: если существующее на сегодня производство окажется ниже лимита будущего промышленного потенциала?" "Это случай для нас чисто проблематический. Где будут требовать интересы репараций, там мы увеличим производство," - ответил Александров - "А в остальном - наше дело дать цифру лимита. Вся эта процедура интересует нас постольку, поскольку требуются цифры для Контрольного Совета." Александров пытается преодолеть свою флегму и делает ударение на слове "цифры". Руководящим фактором в вопросах промышленного производства советской зоны для нас является только одно - обеспечение репараций. Установление же каких-то проблематичных мирных потенциалов будущей Германии для нас - это только жест вежливости по отношению к Потсдамскому Договору. Проект мирного промышленного потенциала вырабатывался очень просто, почти буквально по инструкции Александрова. За основу бралось потребление внутреннего рынка в 1930 году по всей Германии. Население Германии в границах 1930 года принималось за 70 миллионов. Поскольку население советской зоны составляет приблизительно 20 миллионов, то искомый мирный потенциал по отраслям и номенклатурам казалось бы легко можно было определить с помощью простейшего уравнения. Так было в теории. На практике все это, конечно, оказалось гораздо сложнее, и в первую очередь, из-за деления Германии на зоны. Например, большая часть электротехнической промышленности Германии расположена в советской зоне. Здесь существующий объем промышленности во многих случаях оказался выше проектируемого потенциала. Зато по ряду отраслей металлургической промышленности получилась диаметрально противоположная картина. Каждому из ведущих инженеров было совершенно ясно, что исходя из проблематических цифр мирного потенциала, никто не будет повышать или понижать объем производства промышленности советской зоны. Для этого существуют другие, гораздо более веские факторы. Единственным нормальным выходом было бы рассматривать Германию как единое целое. Но советов по данному вопросу Молотов у нас не спрашивал. Проект мирного потенциала был составлен и передан дальше по инстанции для предоставления на, рассмотрение Контрольного Совета. Мы, инженеры, принимавшие участие в его составлении, были наверное первыми, кто наперед знал его нереальность и невозможность его осуществления. Данный проект долгое время обсуждался и десятки раз перерабатывался на заседаниях Контрольного Совета. Как и следовало ожидать, первой предпосылкой для установления потенциала явилось единство Германии. Промежуточным решением проблемы мог бы послужить допуск свободного и неограниченного товарообмена между зонами. Но свободный товарообмен между зонами трудно совместить с изъятием репараций из текущего производства. При этом возникает опасность, что часть репараций уплывет в сторону. По пути на Парижскую Конференцию в апреле 1946 года министр иностранных дел СССР Молотов останавливался в Берлине, в числе прочих вещей, рассматривал проект мирного потенциала и взял его с собой в Париж как доказательство желания Советского Союза установить нормальный режим в Германии. В Париже он горячо настаивал на мирном потенциале и одновременно на репарациях из текущего производства. Для неспециалиста не легко разобраться в этих двух отвлеченных понятиях и в том, что эти две вещи взаимно исключают друг-друга. Экскапады Молотова на Парижской Конференции были не чем иным, как пропагандным маневром, рассчитанным на внешний эффект. Забивая людям мозги отвлеченными рассуждениями о мирном потенциале, СВА одновременно проводит в Германии некоторые гораздо более жизненные мероприятия дальнего прицела. Примером является социализация промышленности или создание Единой Социалистической Партии СЕД. В Управлении Промышленности мне часто приходится иметь дело с Приказом маршала Жукова №124. С этим приказом я сталкивался и раньше во время работы у генерала Шабалина. Из личной канцелярии маршала Жукова нам ежедневно пересылались пачки писем-прошений, поступавших на имя маршала, где немцы ходатайствовали о пересмотре секвестра, наложенного СВА на их имущество. Приказ №124, изданный вскоре после капитуляции, содержал в себе указания о конфискации и передаче в руки местных немецких самоуправлений недвижимого имущества, принадлежащего бывшим членам национал-социалистической партии и спекулянтам, нажившим себе капитал во время гитлеровского режима и войны. Как правило, Экономическое Управление, не разбирая дела, снабжало эти прошения пометкой "рассмотреть на месте согласно Приказа 124" и пересылало их дальше по адресу местных комендатур, где находился спорный объект. Пометка "рассмотреть согласно приказа 124" по сути дела означала "отклонить". В то время мне не приходилось заниматься этим вопросом подробнее, а секвестр имущества бывших нацистов казался вполне естественным мероприятием. Теперь-же, в Управлении Промышленности, мне приходится вплотную сталкиваться с предприятиями, секвестированными на основании Приказа №124. Этот приказ охватывает в основном те предприятия, где СВА не заинтересован непосредственно, т.е. где неприменим демонтаж и репарации, - мелкие фабрики, мельницы, ремонтные мастерские, предприятия обслуживающего или кооперирующего порядка. С точки зрения СВА промышленность советской зоны можно подразделить на две категории - полезную и бесполезную. Первая категория - это основные промышленные предприятия, которые СВА держит под своим контролем при помощи специальных уполномоченных, назначенных на все более или менее крупные заводы. Называются они сплошь и рядом по разному: просто секвестр-офицер, уполномоченные по демонтажу, оставшиеся на заводе после демонтажа в качестве контролеров СВА, уполномоченные по репарациям, советские конструкторские или научно-исследовательские бюро при заводах. Так или иначе на всех ведущих предприятиях сидят люди СВА, следящие за тем, чтобы данное предприятие работало по планам СВА. В этих случаях СВА не интересуется запутанной механикой юридических прав собственности на данное предприятие, будь то G.m.b.H. или K.G., или другое капиталистическое понятие. Этот вопрос был решен несколько позже в форме Советских Акционерных Обществ САО. Вторая категория промышленности советской зоны, где СВА не заинтересован непосредственно, оказалась безнадзорной. Садить своих представителей на мелкие предприятия для СВА не имело смысла, оставлять же их без присмотра тоже не в наших привычках. Вот тогда-то и было решено использовать "бесполезную" промышленность с максимально возможным эффектом. Приказ №124, где говорится только об имуществе бывших нацистов, практически распространили на всю группу "бесполезной" промышленности. Эти предприятия отчуждаются или попросту конфискуются у бывших владельцев и передаются в руки местных немецких самоуправлений, получая ярлык "Landeseigene Betriebe" Все обставляется с подобающей данному случаю помпой, представители новой власти с гордостью заявляют, что наконец-таки предприятия стали "собственностью немецкого народа". По сути дела это просто-напросто социализация мелкой промышленности. Маневр СВА исходит из двух соображений. Во-первых, требуется вырвать экономическую базу из под ног второй самостоятельной группы немецкого общества: предпринимателей-промышленников. В сельском хозяйстве эта операция уже проделана с помощью земельной реформы. Во-вторых, этим создается видимость прогрессивности нового режима, создается временный политический капитал для нас и наших марионеток. СВА со своей стороны ничего не теряет. В новых условиях планового хозяйства вся группа "бесполезной" промышленности осуждена на гибель, без кредитов и дотаций она не в состоянии продолжать свое существование. Здесь вполне целесообразно передать нерентабельный объект "в руки немецкого народа". Впоследствии "Landeseigene Betriebe" сплошь и рядом в порядке кооперации, как заводы-смежники, выполняли заказы предприятий, работающих на репарации. Хотя "Landeseigene" сами и не получали репарационных нарядов-заказов, все равно они работали на репарации. Что и требовалось доказать. Начавшаяся таким путем социализация, спустя некоторое время, распространилась и на другие области "частно-капиталистического сектора". С одной стороны СВА все больше и больше прибирает к рукам немецкие "самоуправления", с другой стороны передает в руки этих "самоуправлений" бывшие до того относительно независимыми сектора общественной и экономической жизни Германии. От перемены мест слагаемых сумма не меняется. Один из самых остроумных ходов, сделанных Политуправлением СВА в борьбе за политическое господство в Германии, является создание Единой Социалистической Партии СЕД. С первых же дней после капитуляции СВА всячески стремилось как можно больше усилить Коммунистическую Партию Германии КПГ и ее авторитет среди германского народа. При этом пользовались испытанным на практике приемом: с одной стороны, представляя членам КПГ всевозможные преимущества, с другой стороны, оказывая давление на людей, воздерживающихся от вступления в КПГ. Старая, как мир, или во всяком случае как Советский Союз, политика кнута и пряника. Некоторое время это помогало, но затем прирост КПГ резко уменьшился, а вскоре и совсем приостановился. Еще больше, чем численный прирост КПГ, упал авторитет компартии в глазах немецкого народа. Для всех было ясно, что КПГ - это партия держащаяся на штыках оккупационной власти. Даже люди, до этого интересовавшиеся марксистскими учениями, после встречи с практикой сталинизма, значительно разочаровались в своих исканиях. В результате этого сдвиг влево в среде германского народа, вполне естественный после крушения тоталитарной диктатуры, вылился в форме роста не компартии, а социал-демократической партии Германии СДП. Однако, СДП, несмотря на свою левизну, оказалась довольно не сговорчивой и относилась холодно к настойчивым заигрываниям со стороны СВА. Особенности переходного периода, наряду с бесцеремонными мерами экономического порядка, требуют соблюдения некоторых внешних демократических формальностей. Одной из первых таких формальностей являются выборы в представительные органы немецких властей. Представители западных союзников несколько раз предлагали на повестку дня Союзной Комендатуры Берлина вопрос о проведении всеобщего голосования в Берлине. СВА продолжительное время отмалчивалось и всячески старалось затянуть решение этого вопроса. Причиной служило то, что Карлсхорст был крайне неуверен в исходе голосования, в том что КПГ получит желательное для СВА большинство голосов. В Политуправлении СВА неоднократно собирались конференции с руководящими представителями КПГ во главе с Вильгельмом Пик. Политуправление настаивало на усилении влияния КПГ любыми средствами. Пик только беспомощно пожимал плечами. Тогда-то, после консультации с Политсоветником, и был впервые поднят вопрос о возможности слияния КПГ с социал-демократической партией. Это сразу дало бы КПГ огромный прирост членов и голосов. СДП рассматривалось СВА как многочисленная, но мягкотелая и беспомощная политическая формация. Если КПГ, малочисленная, но энергичная, беспринципная в средствах и к тому же пользующаяся поддержкой оккупационной власти, сможет проглотить и переварить СДР, то успех, во всяком случае внешний, будет обеспечен. Так рассуждали политические гроссмейстеры Карлсхорста. Будущей коалиционной партии было решено дать промежуточную вывеску - Единая Социалистическая Партия Германии СЕД. Оказано, сделано. Была проведена шумная политическая кампания за слияние КПГ и СДП. Диссонансом в этом оркестре прозвучал решительный голос центрального руководства СДП с штаб-квартирой вне досягаемости СВА: руководство СДП отказывается от коалиции, не признает слияния или вернее включения своих членов в состав СЕД, где крестным отцом стоит СВА. В ответ на это СВА раскопало в пределах своего господства несколько ренегатов, которые от имени СДП восточной зоны выразили свою готовность к социалистической коалиции с КПГ. Произошел формальный раскол СДП на две части - восточную и западную. Вскоре жители восточной зоны увидели на заборах пестрые плакаты с братским рукопожатием КПД-СДП. Советские офицеры по этому поводу посмеивались: "Руку мы вам протянем, а ноги вы уж сами протянете". Насколько Карлсхорст не учел политическую зрелость немцев, стало видно из результатов голосования, проведенного в Берлине в октябре 1946 года. Новорожденный политический бастард, на которого СВА возлагало столько надежд, из четырех Партий, участвовавших в голосовании, вышел на предпоследнее место. Несмотря на скандальный провал в Берлине, где можно было ожидать свободного волеизъявления немцев, в провинциях советской зоны СЕД всеми правдами и неправдами пришла к власти. Оккупационный режим имеет достаточно средств воздействия на массы. Меня, советского офицера, все эти мероприятия интересуют, в первую очередь, с той точки зрения, какую пользу они могут принести моему народу и моей стране. Делать выводы на эту тему пока еще рано. 4. Здание Управления Промышленности расположено вне территории ограждения Карлсхорста. Результат вредного влияния окружающей среды налицо - напротив Управления стоит немецкий газетный киоск и многие сотрудники, идя на работу, покупают там немецкие газеты и журналы. Просто так - для "практики в немецком языке". Три раза в неделю в Управлении производятся обязательные занятия по изучению немецкого языка. Сегодня занятия по каким-то причинам сорвались и образовалось неожиданное "окно". Я сижу в своем кабинете и разбираю бумаги. Случайно дверь в соседний кабинет открыта и я вижу как, войдя в комнату, капитан Багдасарьян швыряет пачку газет на стол и попутно заявляет: "Ну, посмотрим какие тут новые сенсации есть." Его слова относятся к "Курьеру" и "Телеграфу" - газетам, издающимся во французском и Английском секторах Берлина. Аккуратно надев шинель на плечики и повесив ее на гвоздь позади стола, - это уже явно европейская привычка, - он углубляется в чтение. Капитан сидит за столом, наклонившись вперед и опустив голову вниз. Со стороны можно подумать что он разбирает сложные служебные документы, требующие особого внимания и сосредоточенности. Первым делом он раскрывает пеструю обложку "Иллюстрирте Рундшау". Это еженедельный журнал, приложение к газете "Теглихе Рундшау". И газета и журнал являются официозами СВА на немецком языке и издаются под руководством главного редактора полковника Кирсанова. "Так, так. Немцы тракторами пашут. Правильно - пусть пашут кушать мы будем," капитан перелистывает страницу. - "Ага, вот и у нас пашут," - он еще ниже склоняется над журналом, стараясь разглядеть еле уловимые детали. - "Видно тракториста одели когда фотографию готовили для местной прессы - бедновато тракторист выглядит. Выношу замечание Кирсанову!" Вместе с Багдасарьяном за вторым столом сидит лейтенант Компаниец. Он раскрыл перед собой учебник немецкого языка и беззвучно шевелит губами, повторяя немецкие склонения. Капитан увлекается и продолжает разглагольствовать вслух: "А вот торты. Ах, какие вкусные и хорошие, сладкие и ар-р-роматные... На сей раз самого сына президента Рузвельта угощают. Хороший у него папа был, только идеалист. Торты прямо по конвейеру чешут - только рот подставляй. Вы там автомобили по конвейеру делаете, а мы зато - торты. У кого жизнь слаще?! Выкусите-ка американцы! Молодец Кирсанов! Правильную картинку всунул!" Капитан рассматривает фотографии цехов московского кондитерского завода "Красный Октябрь" во время посещения его сыном президента Рузвельта. Для нас всех известно, что производство этой фабрики идет преимущественно на экспорт, да еще в магазины "Люкс". "А кому шоколад надоест кушать - тот для разнообразия может хлебушка попробовать," - продолжает Багдасарьян философским тоном, листая журнал дальше. - "А какая уйма хлеба - прямо с картинки вперед прет." Капитан с видом эстета откидывается назад и еще раз любуется картинкой. Внезапно он рывком наклоняется вперед и восклицает: "А-а-ага! Хлебушек ты мой родненький. Бока-то у тебя проваленные. Кто из немцев в плену был, тот этот хлебушек сразу узнает. Разве можно такую картинку немцам показывать." Я встаю из-за своего стола, вхожу в соседний кабинет и в полголоса советую Багдасарьяну разглагольствовать не так громко. Наклонившись, я рассматриваю вместе с ним фотографию, где изображен один из цехов киевского хлебозавода. На переднем плане показана целая гора свежевыпеченного хлеба. Кирпичики, действительно, знакомые - с проваленными боками. Значит внутри сырое липкое тесто-лепух. Когда на фронте солдатам выдавали сухари из этого хлеба, то их невозможно было разбить даже прикладом. Капитан Багдасарьян, наконец, нашел что искал. Если кого можно ввести в заблуждение экспортной пропагандой, то только не советских людей. у нас особый нюх к сталинской кухне. "А вот хорошие автомобили," - продолжает капитан созерцательно "комфортабельный лимузин "ЗИС", пущенный в массовое производство на московском автозаводе имени Сталина," - читает он подпись под фотографией. "Как вернусь домой - обязательно куплю себе "ЗИС". Немного вот только денег подсобрать придется. Сколько это будет...?, - он берется за логарифмическую линейку. - "Старый "ЗИС" стоил 29.000. Новый, говорят, стоит 50.000. Если я с женой будем вместе работать и экономить, то по сто рублей в месяц можно отложить. В год это будет 1.200. За десять лет - 12.000. Получается всего сорок лет с хвостиком." "Тут, кажется, все в порядке," - капитан еще раз изучает фотографию. - "Только вот физиономия у рабочего угрюмая. Не догадался ему фотограф какую-нибудь чертовщину на пальцах изобразить, чтобы тот засмеялся. А в общем вполне уютно. Как это еще ковры по цеху не положили." "А знаешь - с коврами, действительно, фокусы можно делать," - подает голос Компаниец - "У меня один знакомый был, слушатель Военной Академии имени Сталина. Так к ним раз нагрянула какая-то иностранная делегация с визитом, не то персидская, не то турецкая. Решили перед азиатами лицом в грязь не ударить. Те входят - а кругом по коридорам сплошь ковры. Как в гареме. Куда они не пойдут везде ковры. Пока они идут за ними эти коврики позади сворачивают - и бегом по черной лестнице наверх. Пока они первый этаж кончают - те же ковры на втором этаже раскатывают." Багдасарьян берет свежий номер "Теглихе Рундшау" и небрежно перелистывает. По всей его манере видно, что он не ожидает найти там что-либо интересное. "Ничего нового," - говорит он. - "Половина перепечатана с "Правды", а фамилии авторов немецкие." В это время дверь в комнату наполовину приотворяется и в щель показывается голова нашего шофера Василия Ивановича. Увидев, что атмосфера в комнате безопасная, он безбоязненно появляется на пороге. "Гутен морген!" - приветствует он офицеров. Затем по порядку старшинства подходит к каждому и здоровается за руку: "Здравия желаю, товарищ капитан! Здравия желаю, товарищ лейтенант! Моего хозяина еще нет, так я к вам зашел погреться. Разрешите подождать?" Еще недавно Василий Иванович был солдатом. Теперь он демобилизован и остался работать в СВА в качестве шофера. Пользуясь преимуществом своего гражданского положения, он никогда не пропускает случая поздороваться с офицерами за руку, скромно посидеть в углу и почтительно вставить слово-другое в их разговор. После пяти лет солдатской лямки, когда, все общение с офицерами заключалось в отдании чести, эта возможность простой человеческой близости доставляет ему глубокое удовлетворение. Василий Иванович осторожно усаживается на кончик стула около двери. Капитан Багдасарьян продолжает листать газеты. Присутствие нового человека заставляет его отказаться от своего любимого занятия - поисков, ляпсусов и ошибок в работе полковника Кирсанова. Для него это такой же спорт, как для других решать ребусы и кроссворды. Для нас, советских офицеров в Германии, "Иллюстрирте Рундшау" играет роль самого веселого и развлекательного юмористического журнала. Здесь можно и посмеяться и одновременно прочитать кое-что между строк, чего не найдешь в советских газетах. Теперь, после вторжения Василия Ивановича, приходится переменить пластинку. "О! Даже Троцкого вспомнили," - говорит капитан, обращаясь к лейтенанту Компаниец. - "Глянь, Семен Борисович. Что это, собственно, такое - перманентная революция?" "Да какие-то там тактические расхождения", - отвечает лейтенант неохотно. Он углубился в учебник немецкого языка и старается не обращать внимания на окружающее. "Ну, да - тактические расхождения," - отвечает за него Василий Иванович. - "Один говорит - давай ломиться спереди, а другой - нет, давай сзади. Один говорит давай сегодня, а другой - нет, давай завтра. Это даже в "Кратком Курсе" написано, товарищ капитан," - делает он ссылку на учебник ВКП(б), чтобы придать веса своим словам. "Что-то я не помню, чтобы там так было написано," - осторожно замечает Багдасарьян. "Там еще про "ножницы" было написано. Знаете что это такое? По крестьянскому вопросу." "Не помню..." "Это тоже Троцкий с товарищем Сталиным спорили," - Василий Иванович стрижет в воздухе пальцами. - "Один говорит - мужика нужно стричь, а другой говорит церемониться нечего, можно брить. Так все и спорили - стричь или брить. Я вот только не понял кто хотел брить, а кто стричь." Капитан делает вид, что не слышит его слов. "Да, все тактические расхождения. После Николашки трон пустой остался," бормочет экс-солдат и начинает играть своей шляпой, насаживая ее то на одно колено, то на другое - "Каждому влезть хочется... Говорят, когда товарищ Ленин умирал, то завещание оставил. Вы не слыхали, товарищ капитан?" "Нет." "Там, говорят, забавно было написано. Вроде товарищ Ленин того..." Капитан Багдасарьян, уже до этого беспокойно ерзавший на стуле, решает прекратить опасный разговор. В Советском Союзе существует легенда, что в своем предсмертном политическом завещании Ленин так охарактеризовал своих двух наследников: "Троцкий - умный подлец, а Сталин - подлый дурак." Шептали, что Ленин на смертном одре передал это завещание своей жене Крупской, у которой Сталин забрал его силой. Самую Крупскую "верный друг и ученик" ее супруга отправил к праотцам вслед за своим "учителем". Завещание, согласно легенде, по сей день хранится в личном сейфе Сталина, куда имеет доступ только он один. Такова легенда. Если она и не соответствует истине, то довольно наглядно характеризует мнение народа о своих "вождях". Вполне понятно почему капитан Багдасарьян постарался перевести разговор на другую тему. "Глянь, Семен Борисович," - снова пытается он отвлечь своего товарища от изучения немецких склонений - "Какой шум иностранные газеты подняли из-за Зощенко. Написал он какие-то "Приключения одной обезьяны." Ты не читал - что это такое?" Лейтенант Компаниец не поднимает глаз от учебника. За него отвечает Василий Иванович. "Не знаете, что это такое, товарищ капитан?" - с деланным удивлением спрашивает он. Видно, что он хороню знаком с темой и старается вызвать капитана на разговор. "А ты что - читал?" - спрашивает капитан, удивленный знакомством простого шофера с новейшей литературой. "Да нет, не читал. Слыхал. Знаете, товарищ капитан, мы - шоферы народ такой все знаем. Всяких умных людей возить приходится - и Соколовского и самого Вячеслав Михайловича. Тут все знать будешь." "Ну, ладно - так что тебе Соколовский рассказывал?" - скептически соглашается капитан. Василий Иванович, задетый недоверием к его осведомленности, прочищает горло и начинает: "К-х-а, к-х-а... Жила-была, во-первых, обезьяна. Где-то там в Ленинграде. Надо полагать, уже война была к тому времени." Он достает кисет с табаком и скручивает, не торопясь, сигаретку: "Разрешите, товарищ капитан, у вас немного газеты оторвать. В газете оно смачней получается." "Ну пришла этой обезьяне однажды блажь пожить среди людей. Культурой подышать захотела. Сказано - сделано, взяла и спрыснула. Ну сначала села для интереса в трамвай. Когда села - была форменная обезьяна, а вылезла - ни обезьяна, ни человек. Потом пошла в баню. Ну, вы сами знаете - как оно там. Помыться не помылась, а блох набралась. Потом пожрать ей захотелось. Заходит в магазин. Поглядела, поглядела - и пошла дальше голодная." Василий Иванович с наслаждением затягивается сигареткой из бумаги "Теглихе Рундшау". "Где она еще была - не знаю. Кончилось тем, что прибежала назад в клетку, захлопнула дверку и дрожит мелким бесом. Говорят еще долго нервами болела пока очухалась." "Вот как насчет клетки для Зощенко - не знаю. На очередь наверное записали," глубокомысленно заканчивает Василий Иванович. - "Что там в газете написано - не посадили его еще?" "Ну, я пойду посмотрю - может мой хозяин приехал," - Василий Иванович надевает шляпу на голову, пришлепывает сверху рукой и тихо притворяет за собой дверь. "Ты, вообще, его хорошо знаешь?" - спрашивает лейтенант Компаниец, кивая головой на дверь. "Да, парень он хороший, только болтает много." "Смотри, простая солдатня, а тоже политикой интересуется." "Да, это они только нам - "Так точно!" А послушай ты что они между собой говорят." "Я этого до войны как-то не замечал. Что на них - обстановка здесь действует, что-ли". "Что ни говори. После войны каждый солдат увереннее себя чувствовать стал. Ведь действительно - герои и победители. Разве ты этого сам не чувствуешь?" "Да, это так", - соглашается лейтенант. "Скоро уж мой герр Майер придет," - говорит капитан Багдасарьян, глядя на часы "Уверяет меня, что он коммунист. Врет наверное. Кто еще до капитуляции коммунистом был - тому можно верить. А все эти теперешние..." капитан пренебрежительно кривит губы. Лейтенант рассматривает газету. - "Здорово Кирсанов Америку кроет," - говорит он. - "Удивляюсь я ихнему терпению. Мы их ругаем почем зря, а они не знают что ответить." "Критика союзников запрещена Контрольным Советом," - замечает капитан. "Ты в Западной Германии был?" - перебивает Компаниец. "Нет. А что?" "Я руководил погрузкой демонтированного оборудования в Бремене," - говорит лейтенант. - "Вот где я действительно удивился. На заборах повсюду висят коммунистические газеты и орут во все горло: "Долой Америку!" А американцы ходят - хоть бы что. Повесили бы где-нибудь в нашей зоне "Долой СССР!". "Ну, а как там - много эти газеты читают?" "Да я наверное один только и читал. Из любопытства. Там коммунисты всегда ухитряются клеить свои газеты около трамвайной остановки. Психологический расчет - пока человек трамвая ждет, возьмет да и прочтет со скуки." "Может быть это просто американский трюк. Неужели они разрешают писать против себя?" "Если по сути дела разобраться, то это и не так опасно. Эти газеты нам больше вредят, чем пользы приносят." "Как так?" "Если на Западе умный человек коммунистическую газету прочтет, то только плюнет. Сразу видно, чьими деньгами плачено. Холодно - капиталисты виноваты, если жарко - тоже они. Зато все что в СССР - зер гут." "А все-таки печать большое дело. Вот смотри - я тебе беру две газеты", - капитан хлопает рукой по куче газет на столе. - "Рундшау" и какой-то "Курьер". Ведь мы-то уж знаем как все это делается и что оно на самом деле. Да? А вот почитаешь "Курьер" - и пусто, движения нет. Там забастовки, здесь кого-то убили, где-то какая-то актриса. Честное слово, почитаешь - и такое впечатление, что это действительно гнилой мир. Жизнь есть, а призыву нету." "Это тебе с непривычки так кажется", - замечает Компаниец, - "Помнишь в 33-м году? По улицам трупы валяются, а в газетах - сплошная благодать. А у них все наоборот - живут в свое удовольствие, а в газетах панику поднимают." "Да, может это и так," - нерешительно соглашается капитан. - "Но все-таки... Возьми "Рундшау". Здесь один сплошной призыв. Жизни у немцев сейчас, собственно, и нет. В такой момент они и могут пойти на призыв. Голодному человеку кто больше пообещает - туда он и пойдет". "А что ты хочешь," - звучит голос лейтенанта, - "Это хитрая политика - сначала раздеть человека до гола, а потом манить его пряником. Сытый на эту удочку не пойдет." "Великое дело призыв," - мечтает капитан. - "У нас этого уже не чувствуется... По второму кругу идем." Раздается стук в дверь. На пороге показывается нескладная фигура в зеленом балахоне и со шляпой в руке."Gut morgen, Herr Kapitan", - произносит фигура медовым голосом и подобострастно кланяется направо и налево. "Ein Moment!" - бесцеремонно машет рукой капитан, как будто делая гипнотические пассы. Фигура пятится задом и снова исчезает за дверью. Капитан торопливо собирает разбросанные по столу газеты и прячет их в ящик, затем он вытаскивает несколько папок с делами. "Уверяет, сволочь, что он коммунист. Надо на всякий случай газеты убрать," бормочет он вполголоса и затем кричит: "Herr Meier! Herein!" Так выглядит Главный Штаб Советской Военной Администрации снаружи - и изнутри, если заглянуть в души людей.
Глава 10. МАЙОР ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
1. Однажды на моем письменном столе зазвонил телефон. Я снял трубку - мало ли всяких телефонных звонков бывает за день. "Штаб Советской Военной Администрации?" - слышу я незнакомый голос в трубке. "Да." "Майор Климов?" "Я самый." "Здравствуйте, Климов," - после минутной паузы. - "Говорит Главное Управление МВД в Потсдаме." "Да. Кого Вам нужно?" "Вас," - звучит короткий ответ. "По какому вопросу?" "Тут Вами интересуется один майор" Госбезопасности." "Да. По какому вопросу?" "По сугубо личному вопросу," - доносится слегка иронический ответ. И подчеркнуто вежливо: "Когда Вас можно видеть?" "В любое время." "Мы хотели бы видеть Вас в неслужебное время. Будьте сегодня дома после окончания работы. Ваш адрес? Да, впрочем, у нас есть Ваши координаты. Пока всего хорошего!" "До свиданья." Откровенно говоря, я принял это за глупую шутку кого-либо из моих знакомых. Надо же разыгрывать такую идиотскую комедию, да еще по телефону. Не нашел другого пути застать меня дома. Вечером я лежал на диване и читал газету, совершенно забыв об обещанном визите. Когда раздался звонок, я даже не вспомнил об этом. Держа газету в руке, я открыл дверь. В коридоре передо мной молча стояла фигура офицера. Падающий сверху свет лампы ясно освещал ярко-синюю фуражку с малиновым околышем и погоны с синими кантами. Форма МВД. Работники МВД в Германии, как правило, носят общевойсковую форму или ходят в гражданском платье. В первый раз после окончания войны я встречаюсь с малиновым околышем и... у себя в квартире. У меня неприятно опустилось сердце. Я только подумал: "Он один. Значит еще не так плохо. Один на один аресты не производят." "Разрешите?" - мой посетитель уверенно входит в переднюю. Я даже не гляжу на его лицо, ошеломленный неожиданным визитом и соображая что это может означать. Не ожидая моего приглашения, офицер снимает шинель и фуражку, потом повернувшись ко мне, произносит: "Э, дружище, если бы я тебя встретил на улице, то тоже не узнал бы. Ну, принимай гостей!" Я ошеломленно смотрю в лицо майору Государственной Безопасности. Он явно доволен произведенным эффектом. Передо мной стоит мой школьный одноклассник и приятель студенческих лет Андрей Ковтун, которого я уже давно вычеркнул из списка живых. 2. В жаркий июльский день 1941 года мы стояли с Андреем Ковтун на улице. Мимо нас маршировали колонны солдат. Вчера еще они были мирными людьми. Сегодня их строем отвели в баню, остригли наголо, переодели в солдатское обмундирование, и теперь нестройная молчаливая колонна двигалась навстречу неизвестности. Солдаты не пели песен, на их лицах нельзя было прочесть ничего, кроме покорности судьбе. Одеты они были в старое выцветшее до бела обмундирование, сохранившееся от прежних призывных возрастов. "Как ты думаешь - чем все это кончится?" - опросил меня Андрей. "Поживем - увидим," - ответил я просто чтобы сказать что-нибудь. "А я думаю, что немцы здесь скоро будут," - произнес он загадочным тоном и испытывающе посмотрел на меня. Андрей был забавный парень - и внешне и внутренне. Неладно скроен, но крепко сшит. Большого роста, со слегка кривыми ногами, с чересчур длинными руками. На непропорционально длинной шее сидела приплюснутая с боков голова. Он страшно гордился своими густыми и жесткими, как щетка, волосами и даже отпустил себе чуб, напоминавший казаков николаевских времен. Во всей его внешности было что-то ассиметричное и одновременно диковатое: слишком черные глаза, слишком смуглый цвет лица, слишком много веснушек для взрослого человека. Иногда я говорил ему в шутку: "Андрей, если ученые когда-нибудь позже откопают твой скелет - то обрадуются. Подумают пещерного человека нашли." В то же время от него дышало девственной энергией, черноземом и простором степей. Самой выдающейся особенностью характера Андрея было неукротимое честолюбие. Когда мы были еще школьниками в одном и том же классе, мы часто ходили вдвоем на озера, расположенные в двадцати километрах от города. Андрей тащил с собой удочки и сети, я брал старое охотничье ружье. По пути он всегда устраивал соревнование - кто может быстрее ходить. Он определял условия состязания до мелочей, затем махал изо всех сил своими нескладными ногами и поминутно поглядывал на меня - не выдохся-ли я еще и не попрошу-ли я у него пардона. После нескольких часов гонки он, запыхавшись как загнанная лошадь, снисходительно говорил мне: "Да, ты тоже немножко можешь ходить. Давай передохнем, а то я боюсь, что с тобой удар сделается". Растянувшись в придорожной траве он, с трудом переводя дыхание, пыхтел: "Конечно, твой самопал легче, чем мои удочки... А то бы я тебя перегнал... Давай теперь поменяемся..." Будучи уже студентом, Андрей нашел новое поле деятельности для своего честолюбия. Теперь он с упоением изучал историю великих людей. Он просто рылся по каталогам библиотек и выискивал книги, начинающиеся словом "Великие...", вплоть до трехтомного труда "Великие куртизанки мира." Придя ко мне, он усаживался верхом на стул, некоторое время молча барабанил пальцами по столу, затем, вытянув вперед свою плоскую как у ящерицы физиономию, тоном инквизитора спрашивал: "О Клеопатре ты, возможно, кое-что знаешь. А скажи-ка мне- кто была Мессалина? Э!" Если я не мог ответить на его вопрос, то он был чрезвычайно горд. Я обычно не шел на его ловушки, а применял тактику контрвопросов. Если он спрашивал меня каким камнем пользовался Нерон вместо очков, то я с презрительным видом говорил: "Это чепуха. Скажи мне лучше - какая разница между когортой и фалангой? Вот вопрос для мужчин." Андрей смущенно ерзал по стулу, чувствуя, что ему еще далеко до Нерона. Он мог безошибочно показать на карте место, где находился Карфаген, исчезнувший с лица земли две тысячи лет тому назад, но когда я спрашивал его, где Мурманск, то он попадал в затруднительное положение. Нужно принять во внимание, что у нас в школе изучение истории начиналось с Парижской коммуны. То, что творилось на свете до этого, по мнению советских педагогов, вполне можно отнести к теории Дарвина - происходила эволюция от обезьяны к человеку, а собственно человек появился только со времени первого коммунистического восстания Парижской коммуны. Это считалось достаточным для просвещения советской молодежи в области истории. По закону действия и противодействия мы питали органическое отвращение к "шарманке", так мы называли уроки истории, - и во время уроков истории предпочитали игру в футбол. Поэтому знание древней и средней истории было явлением исключительным в нашей среде. Для этого нужно было изучать эти вещи самостоятельно по книгам, достать которые стоило большого труда. Я читал старые учебники по древней истории уже будучи студентом университета в порядке отдыха от скучных дифференциалов и интегралов. Не знаю что заставило Андрея заинтересоваться прахом Александра Македонского, наверное тоже честолюбие. Он полагал, что только он один мог додуматься до столь оригинальной вещи, и чрезвычайно удивлялся, когда я отвечал на его каверзные вопросы. Второй необычайной чертой характера Андрея была животная ненависть к советской власти - он ненавидел ее как собака кошку. Мне это часто было непонятно и просто неприятно. Я был более либерален. Отец Андрея был сапожником-кустарем, по советской классификации он принадлежал к разряду ликвидируемого класса собственников, хотя вся его собственность заключалась в мозолистых руках да согнутой спине. Андрей наверное с колыбели слышал немало горьких проклятий по адресу Сталина и всей "коммунистической шатии". Я не находил себе другого объяснения, когда еще в школе он оттаскивал меня в угол и шептал мне на ухо антисоветские частушки, которые обычно пишут в уборных. Потом он испытывающе смотрел на меня своими черными глазами и спрашивал: "Ну, как? Здорово - не правда ли?" Я обычно не пускался на дискуссии и ограничивался молчанием. Нам было тогда по шестнадцать лет, но я не забывал, что в соседней школе недавно арестовали трех школьников по обвинению в антисоветской деятельности. Когда мы уже были студентами, Андрей часто заходил ко мне. Мы не были закадычными приятелями. Я думаю у него вообще не было близких друзей. Его дружба выражалась главным образом в одностороннем соперничестве по всем вопросам. Он постоянно хотел перещеголять меня в экзаменах, в общих гуманитарных знаниях, даже в области успеха среди девушек. Я же только посмеивался над его чудаковатыми манерами, спускал его с облаков на землю и доказывал необходимость совершенствоваться. Для меня он был не столько товарищем, как любопытным типом. Он едва-ли мог быть хорошим другом, в его душе было что-то неприятное. Хотя он никогда не сделал мне никакой гадости, но я подсознательно сохранял в наших отношениях некоторую дистанцию. Он же слегка снисходительно удостаивал меня своей дружбой-соперничеством, говоря что я хоть немного разбираюсь в "высоких материях". Андрей считал себя непревзойденным и неотразимым. В нашей кампании это служило источником веселых шуток по его адресу. Достоинством Андрея было, что он, несмотря на честолюбие, никогда не обижался. Если и обижался, то никогда не подавал вида. Просто исчезал на некоторое время, а затем, переварив обиду, снова появлялся в моей комнате как ни в чем не бывало. Однажды в начале учебного года, когда мы были уже на третьем курсе Индустриального института, Андрей пришел ко мне и по привычке оседлал стул. Я, согнувшись над столом, чертил курсовой проект, и не обращал на него никакого внимания - он был у меня слишком частым гостем. На этот раз у Андрея была особенно важная новость. Он напустил на себя чрезвычайно таинственный вид и вертелся как уж. В то же время он старательно молчал, пытаясь разжечь этим мое любопытство. Я чувствовал, что он почти лопается от потребности поразить меня своей тайной, но не подавал вида. "Ты ничего не знаешь?" - наконец не выдержал он. Я продолжал чертить. "Ну, конечно, ты ничего не знаешь," - Андрей понизил голос до шепота. - "В этом году на первом курсе исключительно интересные девушки. Я специально интересовался проблемой нового набора". "Я был вчера в общежитии Химфака (химический факультет). Ах, какие девочки. А одну я там нашел - настоящая принцесса, в полном смысле слова принцесса. Я даже ее имя узнал - Галина! Я разработал детальный план и пришел теперь посоветоваться с тобой. Да брось ты свои чертовы чертежи. Слушай сюда!" Андрей говорил так, как будто сердце принцессы уже лежало в его кармане. "Я чертовски умно придумал. Посмотрел в какой комнате Галина живет - это раз. Посмотрел кто с ней еще в комнате живет, их там четверо, - это два. Выбрал самую уродливую изо всех и очаровывал ее целый вечер, как Мефистофель. Теперь эта жаба воображает, что я в нее по уши влюблен, даже пригласила меня к себе в комнату. Понимаешь? А в комнате-то Галина. А-ах! Видишь как дела делаются". Андрей подскочил на стуле и издал какой-то нечленораздельный звук в восторге от своего собственного острого ума. Потом он снова зашептал: "Дело наполовину сделано. Мне только неудобно ходить туда одному. Нужен компаньон. Пойдем со мной!" "Ты все равно конкурент не опасный," - добавил он с чувством собственного превосходства. Слова Андрея меня удивили - он считался среди студентов самым отъявленным женоненавистником. Благодаря своей угловатой внешности он не пользовался успехом у студенток. За неимением других доказательств он с апломбом говорил: "Женщины все равно ни черта не понимают. Им нужна внешняя оболочка, а не душа." Затем, видимо, чтобы утешить себя, он бормотал: "К тому же все великие люди до самой смерти были холостяками". Итак что-то случилось, если Андрей заговорил о женских прелестях. До сего времени его интересовали женщины не моложе Екатерины Великой. Вскоре я сам встретил принцессу, вокруг которой Андрей плел свои хитроумные сети. Остается еще добавить, что в результате наша с Андреем дружба-соперничество распространилась также и на Галину. Весной 1941 года мы с Андреем защитили перед Государственной Экзаменационной Комиссией наши дипломные работы и стали молодыми инженерами, перед которыми раскрывался мир. Студенческая жизнь, несмотря на все ее прелести, была не легкой. Больше половины выпускников нашего курса заплатили за высшее образование дорогой ценой туберкулез, катар желудка, неврастения. Но мы боролись за наше будущее. Теперь оно раскрывало перед нами свои заманчивые дали. Теперь мы имели солидную профессию, перспективы на лучшее материальное обеспечение, возможность осуществить свои планы в жизни. Путевка в жизнь лежала в нашем кармане. 22 июня 1941 года... Многие из нас никогда не забудут эту дату. Война пришла как гром среди ясного неба. Она разрушала все наши планы на будущее. На долгие годы мы должны были отказаться от личной жизни, шагнуть в неизвестность. Несмотря на это, мы восприняли войну до странности спокойно. Германия олицетворяла для нас Европу, а Европа была для большинства молодой мыслящей интеллигенции запретным идеалом. Абсолютный запрет всякого контакта с внешним миром имеет свои отрицательные стороны - многие из советской молодежи видели в Европе преувеличенное до абсурда воплощение своих духовных и материальных стремлений. Многие в первую минуту полагали, что это означает начало коммунистической мировой революции, что война инсценирована Сталиным, что это очередной эволюционный маневр Коминтерна - и они испугались. Но когда через несколько дней пришли первые известия об ошеломляющих успехах немецких войск, о катастрофических поражениях Красной Армии - люди успокоились. Многие в принципе, в глубине души, даже радовались войне. Именно такой войне. Они внутренне воспринимали эту войну, как крестовый поход Европы против большевизма. Это парадокс, о котором мало кто подозревает в Европе, а русские люди стараются не вспоминать об этом - слишком горько было разочарование потом. Гитлер сыграл в руки Сталина крупнейший козырь - доверие народа. Если до войны большинство молодой интеллигенции принципиально не хотело верить советской пропаганде или относилось к ней очень критически, то в годы войны эти люди получили кровавый урок, который они никогда не забудут. Встретив меня где-нибудь, Андрей взволнованно тащил меня в сторону и сообщал последние сводки с фронта. Немецкие сводки. С немецкого фронта, где он был душой. Когда немецкие войска были еще далеко от Киева, он клялся что Киев уже пал. Каждое поражение советских войск он воспринимал не только с радостью, но прямо-таки с животным злорадством. В своем воображении он уже командовал какой-то террористической бандой и в уме подсчитывал количество повешенных его рукой коммунистов. Вскоре война разбросала нас с Андреем в разные стороны. В конце 1941 года я получил от него первое письмо. Написанное на грязном обрывке бумаги, оно было пронизано безысходной тоской. Это было не письмо, а волчий вой на луну. Он находился где-то в тылу, в какой-то учебной части. В довершение всего это была часть специального назначения - по окончании обучения их должны были перебросить в немецкий тыл в качестве партизан. Он был инженером-строителем, теперь стал офицером-сапером. Это определяло его будущую специальность - диверсионная работа в тылу неприятеля. Прочитав письмо, я был уверен, что на следующий день Андрей перебежит к немцам. Второе письмо я получил от него не скоро, почти через год. Диковинный конверт, бумага носила гриф немецкого штаба, крест-накрест перечеркнутый рукой Андрея. Когда я прочел письмо, то был немало удивлен до чего человек может лицемерить. Письмо было написано в напыщенном стиле гомилетики, это был сплошной хвалебный гимн Родине, партии и правительству. Написать имя Сталина у Андрея все-таки рука не повернулась. Он писал: "Только здесь, в тылу врага, я понял что такое Родина - Родина с большой буквы. Теперь это для меня не отвлеченное понятие, а живое существо, родное существо, Родина-Мать. Я нашел то, что тщетно искал - смысл в жизни. Или грудь в крестах, или голова в кустах. Если уж жить, так жить с лапстосом (мастерской удар в бильярде). Теперь я член Коммунистической партии, награжден тремя орденами и представлен к повышению. Командую партизанским отрядом по численности равным полку, а по его боевому балансу еще больше. Я сделал глупость, когда пошел учиться на инженера. Теперь я твердо решил - после победного окончания войны пойду работать в органы НКВД, переменю фамилию на Орлов." Маленький Нерон уже не сомневался в исходе войны. Он хотел переквалифицироваться в работника НКВД, поскольку считал это учреждение квинтэссенцией советской власти. Он подробно перечислял в письме количество взорванных мостов, пущенных под откос поездов и уничтоженной живой силы противника. Я не поверил перерождению Андрея. Я просто подумал, что он пишет, учитывая наличие военной цензуры. Морально-политическая характеристика и повышение офицеров во многом зависит от их писем. Я подумал, что честолюбие и жажда карьеры взяли верх надо всеми другими чувствами его горячей души. Я порядком обозлился и написал в ответ: "Боюсь как бы мы не очутились с Вами по разные стороны стола, гражданин Орлов." Это было по адресу будущего следователя НКВД. Последнее письмо я получил от Андрея еще через год. Это были уравновешенные строки взрослого человека. Он сообщал, что командует соединением регулярных партизанских отрядов, что равняется по численности армейской дивизии. Деятельность его подразделений охватывала по карте район, равный по величине среднему европейскому государству. О боевых делах его частей сообщалось в сводках Совинформбюро. Он уже не перечислял своих орденов, а только коротко упомянул, что ему присвоено звание Героя Советского Союза. Мой друг-соперник действительно сделал карьеру. Андрей любил похвастаться, но никогда не врал. К тому времени в русской душе произошли большие перемены и я искренне гордился подвигами Андрея. В конце письма он сообщал, что передвигается вместе с наступающим фронтом на запад в район Прибалтики, что работа там трудная и возможен перерыв в нашей переписке. С тех пор я ничего не слышал об Андрее Ковтун. Я с грустью подумал, что его голова все-таки оказалась в кустах, и мысленно поставил крест над его именем. 3. И вот теперь Андрей снова передо мной живой и невредимый, воскресший из мертвых. В моем представлении умер чудаковатый парень, мечтавший о великих подвигах. Сейчас передо мной стоит мужчина в расцвете лет. На его груди поверх несколько рядов орденских лент поблескивает золотом пятиконечная граненая звезда - высший знак воинской доблести Советского Союза. Его фигура дышит спокойной уверенностью человека, привыкшего командовать, черты лица потеряли юношескую угловатость и приобрели своеобразную мужественную красоту. Только характер у Андрея не изменился. Выдумал сюрприз, от которого у меня сердце в пятки опустилось. "Давно мы с тобой, братик, не видались. Принимай дорогого гостя!" - говорит Андрей незнакомым для меня голосом. В его тоне налет покровительственности, как будто он привык говорить с людьми сверху вниз. Злые годы мчатся вскачь, так и не видишь как летит время. Только вот встретившись со старым приятелем, чувствуешь сколько воды утекло с тех беззаботных студенческих лет. "Гость ты действительно редкий," - говорю я. - "Только чего ты меня раньше не предупредил. Сейчас я даже и не соображу как нам отпраздновать твое воскресение из мертвых. Почему ты не писал?" "Знаешь что такое - спецзадание? Я два года даже матери писать не мог. Ну, а ты как живешь? Женился - или все еще на подножном корму." Андрей ходит по комнате, твердо ступая сапогами по ковру и засунув руки в карманы синих галифе. Жизнь научила маленького утенка крепко стоять на собственных ногах. Раньше на стуле рядом с моим чертежным столом он чувствовал себя не так уверенно. "Ну, а теперь рассказывай все по порядку", - говорит Андрей, усаживаясь в кресло между письменным столом и книжным шкафом. "Как воевал?" "Как и все", - отвечаю я. Я еще не пришел в себя от неожиданности и чувствую некоторую неловкость. Андрей так изменился за эти годы, найдем ли мы теперь общий язык. "Люди воевали по разному," - звучит голос Андрея, - "Знаешь - умный наживается, а дурак навоюется. Впрочем, это уже дело прошлого. Какие у тебя планы на будущее?" "Завтра встаю к десяти часам на работу," - говорю я. "Это похвально. Значит ты по-прежнему реалист." Наш разговор натянут и неестественен. Странно как время стирает былую задушевность и близость юношеских лет. "Эх, хорошее было время - студенческие годы. Кажется тысячу лет с того времени прошло," - говорит задумчиво Андрей, как бы угадывая мои мысли. - "Скажи - чем кончилось дело с Галиной? Я был уверен, что встречу ее твоей женой." Андрей не забыл нашу принцессу студенческих лет. Да и мне приятно это воспоминание безоблачных дней. Так полу-заметенные ветром следы маленькой ножки на прибрежном песке будят в нашем сердце милые расплывчатые образы. След на песке дарит нам сладкий, как дым опиума, сон улетевшей мечты. След на песке, далекое море, солнечный ветер. Лечь бы на этом песке и смотреть в голубое ничто.
Некоторое время мы сидим молча. Я предлагаю Андрею сигарету, он отказывается. "Ты что - так и не научился курить?" - спрашиваю я. "Нет, пробовал в лесах со скуки, но не прививается," - отвечает он. Я знаю, что раньше Андрей органически не переносил спиртных напитков. Когда я поставил перед ним бутылку с яркой этикеткой, он начал изучать ее со всех сторон, как будто это было лекарство. "Мой главный недостаток - не могу пить," - говорит он. - "Дома у меня лежат коллекционные вина из подвалов Геринга - так и не трогаю. А часто трудно приходится. Другие пососут бутылку и забываются, мне же это не помогает." "Что у тебя - угрызения совести начинаются?" - спрашиваю я - "Ведь ты же сам, если не ошибаюсь, в Робеспьеры лез. Да, кстати, как твоя фамилия - Орлов?" Я напоминаю ему о письмах из партизанского тыла. "Нет. То было просто опьянение... Своеобразное опьянение", - отвечает Андрей, и мне слышится неуверенность в его голосе. "Скажи, Андрей, зачем ты мне писал всякие глупости в письмах. Просто учитывал цензуру?" "Возможно ты не поверишь этому," - отвечает он. - "но эта была правда. Сейчас мне это самому кажется глупым. Если сказать тебе по совести, годы войны были и наверное останутся самыми счастливыми в моей жизни. В них я нашел себя. Тогда я купался в крови, но до последнего фибра моей души был убежден, что я прав, что я делаю великое и нужное дело. Тогда все казалось мне ясным и чистым, как безбрежное снежное поле. Я чувствовал себя хозяином русской земли и готов был умереть за нее. Вот просто так - раскинув руки в снегу". Слова Андрея выходят с трудом, он говорит их с каким-то едва уловимым колебанием, в них нет его обычной самоуверенности и героического пафоса. "Ну так в чем же дело?" - спрашиваю я. "Теперь же у меня иногда нет такой уверенности," - продолжает он, как будто не слыша моего вопроса и глядя в одну точку. - "Раньше я убивал немцев. Смотри!" он протягивает вперед свои узловатые загорелые руки. - "Этими руками я перебил столько немцев. Просто убивал, ведь партизаны в плен не берут. Убивал и чувствовал себя хорошо. Потому что был уверен в своей правоте." "А знаешь, что я сейчас делаю?" - Лицо Андрея передергивает нервная судорога, в его голосе слышится затаенная злоба. Странная злоба - как будто он сердится на самого себя. - "Теперь я убиваю немецкую душу и мозг. Геббельс когда-то сказал: "Если хочешь покорить нацию, то нужно вырвать у нее мозги." Вот этим я сейчас и занимаюсь. Плохо только что своя голова трещит." "Мы должны быть заинтересованы в Германии постольку, поскольку это необходимо для обеспечения наших интересов. Правильно! Но дело заходит слишком далеко. Да это и не главное. Как тебе это сказать..." Некоторое время он молчит. Потом говорит медленно, подбирая слова: "У меня проклятое сомнение. Мне кажется... то, что мы здесь убиваем... это лучше того, что за нашей собственной спиной. Мне не жалко немцев, но мне жалко самого себя, нас самих. Вот в этом суть вопроса. Мы разрушаем стройную систему культуры, реорганизуем по нашему образцу, а этот образец - плюнуть хочется. Помнишь нашу жизнь там?" "Послушайте, майор Госбезопасности, чем Вы сейчас, собственно, занимаетесь?" спрашиваю я. - "Потом говорите немного потише. В немецких домах стены тонкие." Вот тебе и эволюция! Майор МВД начинает говорить интересные вещи. "Что я делаю?" - повторяет мой вопрос Андрей. Затем говорит уклончиво: "Разные я дела делаю. Помимо тех задач, которые обычно приписывают МВД, у нас много других, о которых никто не догадывается. Например, у нас есть точная копия вашего СВА, только в миниатюре. Мы контролируем вашу работу, одновременно помогаем, там где требуется радикальное вмешательство - быстро и без шума. Москва не столько доверяет отчетам Соколовского, как нашим параллельным докладам". "Ты уж наверное знаешь по опыту", - продолжает он. - "Лейтенант МВД может приказывать вашему полковнику, а слово майора МВД - это закон для ваших генералов. Во всяком случае неписаный закон,- генерал задним умом понимает что это приказ, нарушение которого может иметь очень неприятные последствия." "Ты знаешь Политсоветника Семенова и полковника Тюльпанова?" - спрашивает Андрей и не дожидаясь моего ответа продолжает. - "Мы редко встречаемся с ними, но они повседневно чувствуют нашу отеческую заботу. Начиная с таких мелочей как создание соответствующей аудитории и морального духа в Доме Культуры Советского Союза." "Мы очень часто приглашаем для дружеского собеседования Вильгельма Пика и прочих вождей," - слова "дружеское собеседование" и "вожди" Андрей произносит подчеркнуто ироническим тоном. - "Мы с ними даже за руку не здороваемся - чтобы им в голову не пришли всякие вольтерьянские мысли. Мы с ними не цацкаемся как ваш Тюльпанов." "Только поработав в нашем аппарате, можно познать глубину человеческой подлости. Вообще никому руки подавать не хочется". - презрительная усмешка кривит губы Андрея. - "Все наши дорогие гости ходят на цыпочках. Если не нравится - до Бухенвальда не далеко. Пик и братия это хорошо знают - там уже коптятся некоторые его коллеги." "Демократизация Германии... Ха... Всех булочников и колбасников - на Колыму. Ликвидация собственников, как класса. Из ихних локалей построим красные уголки имени Пика или еще какой-нибудь сволочи," - последние слова Андрея это смесь холодного презрения и гадливости. - "Знаешь как мы производили чистку Берлина после капитуляции? В одну ночь! Тридцать тысяч человек из постели курсом на Сибирь. Мы имели все списки еще тогда, когда войска стояли за Одером. Получили все от местных коммунистов." Андрей молчит некоторое время, закидывает ногу за ногу, смотрит на собственное колено. "От старательных подлецов отбою нет. Знаешь, после капитуляции у нас буквально стояли очереди добровольных доносчиков и информаторов. Один раз я приказал прикладами разогнать целую толпу этой человеческой мрази из моей приемной - не выдержал." Слова Андрея напоминают мне о характерном отношении советских солдат к нашим немецким "единомышленникам." Незадолго до соединения советских и американских войск группе русских солдат повстречался одинокий немец. На спине его был рюкзак, рядом он вел велосипед, на котором было нагружено все его остальное имущество. Он шел на восток. Увидев советских солдат немец пришел в дикий восторг: "Stalin-gut... Ich Kommunist... Kamerad"... Он попытался объяснить солдатам, что он идет в Советскую Россию, что он вместе с ними хочет строить коммунизм. Солдаты, молча переглянулись, повернули его лицом на запад и добродушно дали подзатыльник. Когда немец попытался упорствовать в своем желании итги на восток, то солдаты обозлились, отобрали у него велосипед и рюкзак. Избитый паладин в Кремль после коммунистического крещения еле унес ноги назад под напутственные слова солдат: "Теперь камрад настоящий коммунист. Твое мое. Сталин - гут." Солдаты были глубоко убеждены, что они сделали доброе дело спасли человеку жизнь. В первые месяцы после капитуляции, в период междуцарствия, солдаты иногда занимались охотой на немцев с автомашинами - просто чтобы покататься. Если "Фриц" пытался доказать что он "свой", коммунист, то солдаты с удивлением спрашивали партдокументы: "Смотри, Петя - видал дурака! Если уж у нас коммунизм - так это понятно. Но чего этим идиотам нужно? Наверное какая-нибудь сволочь!" И "идеологический Фриц" получал дополнительную санобработку (санитарная обработка - жаргон), после которой, лежа в госпитале, имел время пересмотреть свои взгляды на коммунизм. Машина после прогулки, если оставалась цела, просто отдавалась очередному "Фрицу", показавшемуся солдатам симпатичным. Русская душа живет импульсами. Функционеры КПД-СЕД, водрузив на радиаторах автомашин красные флажки и чувствуя себя хозяевами, гоняли по Берлину как на пожар, превышая все границы дозволенной скорости. Тут уж каждый советский офицер или солдат за рулем считал своим кровным долгом заняться идеологической перековкой зазнавшегося "камрада". Чем выше по партийному чину был "камрад", тем большей честью считалось разбить ему радиатор и физиономию. "Чтобы не так торопился к коммунизму!" - говорилось в таких случаях. Сам комендант берлинского Кремля - Карлсхорста полковник Максимов только посмеивался, когда ему докладывали о подобных проделках. Это не были просто акты варварства. Пожив в Германии, советские солдаты отзывались о немцах с уважением и даже некоторой завистью. По адресу же немецких коммунистов слышались выражения: "Подлецы и продажные шкуры". Советский человек, увидав Европу, глубоко убежден, что коммунистом может быть только дегенерат, состоящий на жаловании у Москвы. "Да, кстати, - что ты делал недавно на Петерсбургерштрассе?" - неожиданно спрашивает Андрей. Я удивленно смотрю на его неподвижную фигуру. Неделю тому назад я действительно был на Петербургерштрассе. Одна из моих московских знакомых Ирина пригласила меня к себе. Она окончила в Москве Институт Иностранных Языков и теперь работала в Берлине в должности преподавательницы немецкого языка. Когда я нашел нужный мне дом, то он мало чем отличался от остальных. Снаружи не было никакой надписи, не было даже красного флага, указывающего что дом занят оккупационным учреждением. Проходя по улице, можно было подумать что это обычный немецкий дом. Но когда я открыл дверь, то очутился нос к носу с часовым в форме войск погранохраны МВД. Моя офицерская форма и удостоверение личности помогли мало. Ирина должна была сойти вниз и подтвердить мою личность, только тогда я получил пропуск. В этом здании была школа цензоров МВД, здесь же они и жили на казарменном положении. Условия были очень строгие, как и во всех учреждениях под опекой МВД. Даже в воскресенье, уходя куда-либо, Ирина, хотя она и была вольнонаемной, должна была получить разрешение у своего начальника, затем отметить в регистрационной книге время ухода и цель, возвращаясь она ставила время прихода и опять свою роспись. Жили они все, по ее собственным словам, на правах полузаключенных. "Откуда ты знаешь, что я был на Петербургерштрассе?" - спрашиваю я. "Откуда? Очень просто - предварительно я поинтересовался твоим личным делом. Не подумай что это то личное дело, которое ты имеешь здесь, в Отделе Кадров. Ведь я не ошибусь, если буду утверждать, что недавно ты слушал "Евгения Онегина" в Адмирал-Паласте, смотрел балет "Петрушка". Могу даже напомнить с кем ты там был". Андрей искоса смотрит на меня, интересуясь как я буду реагировать на его слова. Он попрежнему любит дешевые эффекты. "Впрочем это пока не считается грехом, Адмирал-Паласт в советском секторе," говорит он - "Но рекомендую тебе воздержаться от посещения театров в других секторах - такие вещи идут по статье дебет. Понял?! Мы имеем свою бухгалтерию на каждого офицера СВА вплоть до маршала Соколовского. Твое личное дело пока в полном порядке - с чем тебя и поздравляю". "Да, о Петерсбургштрассе!" - продолжает Андрей. - "Там есть еще несколько интересных заведений. Например специальный питомник немецких инструкторов кадры будущего немецкого МВД. Некоторые вещи удобнее делать немецкими руками." "Меня поражает одно - то чего эти люди стараются", - говорит Андрей. - "Мне иногда кажется, что некоторые из них искренне верят, что они строят лучшую Германию. Вся эта мелочь даже не получает доппайков как спецтройка". "Знаешь что это такое - спецтройка?" - Андрей опять смотрит на меня. - "Немцы называют трио Гротеволь-Пик-Ульбрихт сокращенно ГПУ. А мы сами окрестили их для краткости "спецтройкой". Андрей снова начал рассказывать лозунги со стен уборных. Видно ему доставляет удовольствие делиться со мной литературными перлами из архивов МВД. "А знаешь ты что такое СЕД?" - звучит голос майора Госбезопасности. - "Немцы говорят - "So endet deutschland". Может быть они и не подозревают насколько они правы. Это станет ясно когда Германия обернется Германской ССР, а теперешняя СЕД будет переименована в КП(б)Г. Конечно дело не в названиях, а в сущности." У Андрея странное выражение лица. В нем остатки наигранной таинственности - эта свойственная его душе потребность удовлетворения ярко выраженного чувства собственного Я. С другой стороны - в нем неприкрытая горечь. Еще в студенческие годы у Андрея были сильно развиты какие-то темные подсознательные инстинкты. Может быть и здесь он не просто Андрей Ковтун, а только майор Госбезопасности при исполнении служебных обязанностей? Может быть этот разговор просто провокация с целью выяснить мою реакцию? Для нашей общей пользы я говорю Андрею: "Ты болтаешь довольно странные вещи. Будь на твоем месте кто другой, то я безусловно поставил бы об этом в известность соответствующие органы. Но поскольку предо мной майор Госбезопасности, да еще в полной форме, то я принимаю все эти штучки как заведомую провокацию. Исходя из этого я считаю излишним давать ход делу. Крой пока не надоест." Андрей смотрит на меня и смеется: "Однако ты предусмотрительный человек. Застраховаться никогда не мешает. Кто это сказал -"Не полководец тот, кто не обеспечивает путь для отступления." Мольтке что-ли? Для успокоения собственной совести можешь принимать все за провокацию. С такой предпосылкой я даже могу говорить откровеннее." Андрей встает и начинает ходить по комнате. Остановившись у книжного шкафа, он рассматривает корешки книг. "Посмотри вот," - он вытащил книгу о Голландии, листает ее и показывает мне. "Голландцы моют мылом даже тротуары перед домами. Все сыты и одеты. Мне эти маленькие страны особенно жалко. За каким им чертом коммунизм? А достаточно двух десятков подлецов - и они тоже будут маршировать с красными флагами. А мытье тротуаров... Они тогда и сами мыться перестанут." Андрей бесцельно перебирает книги на полках. Стоя ко мне спиной он говорит: "Забавно только - как легко целые нации суют голову в эту петлю. Возьми Германию. Если бы Сталин имел всю Германию в своих руках - немцы бы уже сегодня плясали все как один под его дудку. Знаешь как у них - "Befehl ist Befehl". Конечно сначала предпосылка - будет создана форма самостоятельного немецкого государства, с премьерами и прочими марионетками. Пощекочут немецкое чувство национализма. А потом, когда возьмут вожжи в руки, немцы единогласно проголосуют за создание Германской ССР. Какая она там будет по счету - двадцатая или двадцать первая". Шагая по комнате, Андрей продолжает свои созерцательные размышления. Видимо ему давно не представлялось возможности высказывать свои мысли вслух. "Форма и содержание", - говорит он, как будто ни к кому не обращаясь. - "Возьми к примеру социализм и коммунизм. По Марксу социализм - это первичная стадия коммунизма. Социалистические тенденции очень сильны в мире. Прогресс современного общества естественно требует каких-то новых форм. Социал-демократические партии, социализация при Гитлере, сегодняшние социалистические течения в Англии. Это видишь на каждом шагу. Так что действительно все дороги ведут к Коммунизму?" Андрей молчит некоторое время, как будто он не может выразить то, что хочет сказать. "Теперь посмотри на то, что мы сегодня имеем в России, говорит он - "Это называется социализмом. По форме это как будто действительно социализм - все принадлежит обществу в лице государства. А по содержанию? По содержанию это государственный капитализм или социалистическое рабовладение. Народ вытягивает последние жилы ради будущего коммунистического рая. Больше всего это похоже на осла, перед которым на оглобле привязан пучок сена - осел тянет, а сено все на том же месте. А наивные идеалисты на Западе путают понятия социализм и коммунизм и добровольно суют голову в тот же хомут." "Помнишь сказку Андерсена "Новое платье короля" - продолжает Андрей - "Чудесная вещичка! Помнишь как голого короля вели по улицам, а все кругом расхваливали какое у него чудесное платье. Невидимое, но чудесное. Коммунизм играет роль такого платья в современном обществе. Одни расхваливают его потому что зарабатывают на этом, другие надеются заработать, третьи из боязни, что их примут за реакционных дураков. И все хором повторяют: "Ах, какое хорошее платье!" А никто, кроме нас не знает что это за платье. Не даром кремлевские ткачи берегут свою стряпню за семью замками." "Есть твердые законы человеческой психики. Если человеку изо дня в день повторять одно и то же - то он в конце концов начинает верить этому. Здесь можно вспомнить заповедь Геббельса: "Чем ложь невероятнее, тем ей больше верят." Из гитлеровской компании я больше всех уважаю Геббельса, он был умный человек и откровенный циник." После ужина мы сидим еще некоторое время за столом. Я задумался над словами Андрея. На эти темы не часто приходится говорить, стараешься даже не думать. Нужно признать, что коммунистическое учение - это действительно сильная вещь. Еще не существовало в мире другого мировоззрения, которое бы служило таким универсальным оружием в руках держащего его. Гитлер имел базой расовую доктрину, теорию национального превосходства германской расы. Слабость национальной доктрины была в ее региональной ограниченности. Чем больше расширялась Гитлеровская Империя, тем труднее было применять эту доктрину. В оккупированных странах она служила больше во вред Гитлеру, чем на пользу. Преимущество коммунистической доктрины - в ее интернационализме. Муссолини хотел построить Новую Италию по образцу Римской Империи. Его идея была стара, как пыль веков. Вместе с тем история говорит нам, что только те политические доктрины прошлого имели успех, которые корнями уходили в будущее. Коммунистическая доктрина сильна именно своими рецептами исцеления всех болезней современного общества - в будущем. В демократическом мире пролетарии надеются улучшить свое существование, хватаясь за коммунизм, - для человека вполне естественно стремиться к лучшему. Мы уже потеряли все иллюзии, но не видим другого пути, не имеем возможностей. Часто мы тщетно пытаемся убедить себя в том, чему мы уже не верим, пытаемся найти какой-то компромисс. "Как это ни странно, но с коммунистическим ученьем можно провести только одну историческую параллель - это христианское ученье", - говорит Андрей. - "Только оно было так же ортодоксально. Благодаря этому оно и распространилось по всему свету. Христианское ученье говорило душе человека: "Отдай твоему ближнему", - не так ли? История шагнула к материализму. Коммунизм бьет по инстинктам человека. Вульгарный примат коммунизма - "возьми у твоего ближнего." Новое общество по примеру пауков в яме. Это принцип. А все остальное - только мелочи оформления. Пестрые тряпки чтобы прикрыть наготу." "Человек должен верить во что-то," - продолжает он - "Почему люди поклонялись солнцу или языческим идолам и богам?" - "По той же причине. Сталин преследует религию потому, что она является его конкурентом в борьбе за душу человека. Убив веру в Бога, Сталин поставил на его место идола - самого себя. Производное от амебы поставило себя на место Бога." "Знаешь, меня еще до войны приводила в ярость страсть Сталина к лицемерию и преклонению со всех сторон. Умный и морально чистый человек сам бы положил этому конец. Больше того, эта грязная черта его характера дает мне повод к беспокойству," - Андрей пощелкивает пальцами подбирая подходящее выражение. "Ему определенно было бы приятно, чтобы весь мир... Нет сомнения, если бы он мог проделать этот эксперимент безнаказанно, то он не колебался бы ни минуты. Эта цель стара, как и всякая диктатура. Есть много примеров чем все эти затеи кончаются. А ведь на карту поставлена судьба нашего народа." Андрей медленно опускается в кресло, вытягивает ноги вперед, кладет голову на плюшевую спинку: "После капитуляции я полагал, что мы возьмем у Европы все лучшее, - ведь мы в конце концов победители, - и наведем порядок у себя дома. Вместо этого мы насаждаем здесь свой бардак, а из нашего народа последние жилы тянем. Перманентная революция! Я здесь строю коммунизм во всегерманском масштабе, Вильгельм Пик бегает у меня на побегушках, а дома у нас что творится?"
В глазах Андрея вспыхивает злобный огонек. Он вскакивает и снова начинает мерить ковер шагами. Голос его сдавлен от бешенства: "Ради этого я воевал?!" "Послушай, Андрей," - говорю я. - "Допустим на момент, что твои слова не провокация, а твои действительные мысли. Как можно совместить все это с работой в МВД?" Андрей на одно мгновение смотрит мне в глаза, затем снова устремляет взор в несуществующую точку в полутьме комнаты. "Ты думаешь я для чего красную шапку таскаю?" - говорит он - "Просто для смеха. Чтобы позабавиться как от меня люди шарахаются. Это теперь единственное удовлетворение во всей моей работе. Если пусто внутри, то поневоле ищешь что-то внешнее." "У тебя эта жилка и раньше была - a la Neron", - говорю я. "Но на этом далеко не уедешь". "Да, ты прав. Между прочим - знаешь ты профессиональные болезни работников МВД?", - криво усмехнувшись, Андрей продолжает. - "Алкоголизм считается самой безобидной. Большинство наркоманы - морфий, кокаин. Статистикой установлено, что три года работы в оперативных органах достаточны для хронической неврастении." Андрей смотрит на меня с непонятной усмешкой: "В Крыму есть даже специальный санаторий МВД с первоклассным оборудованием для лечения наркоманов и импотентов. Только это мало помогает. Нервную систему трудно восстановить. Люди с нормальной психикой не выдерживают этой работы. Интеллигентность для нашей профессии вообще противопоказана. Интеллигенты выдерживают меньше, чем другие." "Для того, чтобы сделать карьеру в МВД, нужно быть профессиональным подлецом", продолжает он. - "Идеалисты уже давно сложили свои головы, старая гвардия отошла в область истории ВКП(б). Осталось в основном две категории: или безмолвные исполнители, которым безразлично каким путем они зарабатывают свой хлеб, или люди готовые продать свою мать во имя карьеры. Ты знаешь советскую заповедь спереди будь рабом твоего начальника, а сзади копай ему могилу, тогда сядешь на его место. То-же самое в МВД, только в геометрической прогрессии. Как она там парабола в квадрате, а гипербола по третьей степени - так что-ли? Все забыл. Раньше рассчитывал одноконсольные балки и жесткие рамы. Теперь аналогия виселица да решетка. Применение сопромата в политическом аспекте." "Недаром следователи за кокаин хватаются. Ты обращал внимание, что у всех оперативников восковые лица? Это от ночной работы. - Живут как совы. Днем спят, а ночью работают". Андрей еще больше сползает в кресле, закидывает назад голову: "Когда уж больно тошно станет, сажусь среди ночи в машину и гоняю как чумовой по Берлину. На всю педаль по Ост-Вест-Аксе. Английские патрули пробовали гоняться, но куда там - у меня восьмицилиндровая Татра. Разгоню на сто с гаком и ж-ж-ить сквозь Бранденбургские ворота. Один миллиметр поворота руля - и разлетишься на атомы. Меня даже иногда искушение берет... Так просто... Всего один миллиметр..." "Хорошо тебе - ты инженер. Пахнет маслом и дымом," - говорит Андрей тихо, как будто отвечая своим собственным мыслям. - "А кругом меня пахнет кровью." "Когда я шел в университет, карьера инженера представлялась мне чем-то солидным. Как в песне поется "Дощечка медная и штора синяя его окна..." Потом как побывал на практике, как посмотрел на этих инженеров. Кончал университет просто по инерции. Хотел чего-то другого. А сейчас сам не знаю - чего я хочу. Знаю только одно - погибну от пули... своей или чужой". Мне становится жалко Андрея. В дверь вошел мужчина в полном расцвете жизненных сил, уверенно смотрящий вперед и казалось бы достигший своей цели в жизни. Теперь же в его голосе звучали нотки обреченности. Спокойствие, с каким он произносил эти слова, только усиливали впечатление. "Но ведь ты тоже инженер", - говорю я. - "К тому же ты член партии, заслуженный герой войны. Можешь переключиться на старое." "Это исключено," - отвечает Андрей. - Из органов МВД нет пути назад. Даже для нас самих нет. Много ты встречал таких людей? Раньше работа в ЧК по анкетным данным была положительным фактором. Теперь мы прогрессировали также в этой области. Вопрос рассматривается из обратного, ab adversum - как говорил профессор Лузин. Теперь тебя спрашивают: "А почему Вы ушли из органов МВД?" Теперь это не заслуга, а преступление - дезертирство с самого ответственного участка коммунистического фронта. Меня никогда не отпустят, разве что сам попаду за решетку." "Потом кто однажды попробовал вкус власти, чувства силы над людьми - тому трудно ловить бабочек и разводить герань на окнах," - говорит Андрей с нехорошей усмешкой - "Это пикантное блюдо. Это блюдо отрывают от человека вместе с головой." Снова в словах Андрея звучит двойственность его дикой души. Однажды я встретил в прифронтовом госпитале солдата штрафной роты. До войны он был авиаинженером. Когда он был призван в Армию, то его как партийца направили работать в органы НКВД. Он попал в секретную часть Центрального Аэрогидродинамического Института ЦАГИ в Москве. В то время в ЦАГИ производились особо секретные работы по конструированию высотных самолетов с турбокомпрессорами. Никто из москвичей не подозревал, что почти всю войну изо дня в день над Москвой висел в воздухе одинокий немецкий самолет Хеншель. Он кружил над Москвой на огромной высоте и был невидим для невооруженного глаза. Только посвященные в эту тайну специалисты понимали значение белых зигзагообразных полос, медленно расплывавшихся в небе, - это был морозный след, оставляемый таинственным самолетом. Самолет никогда не бомбил, он только производил аэрофотосъемку с помощью инфракрасной камеры. Иметь регулярные аэро-фотоснимки московского ж.-д. узла, через который проходил основной поток грузов с востока на запад, было чрезвычайно важно для немцев. Инфракрасная камера позволяла даже ночную съемку в темноте. Самолет-призрак висел над Москвой день и ночь. Когда он улетал - на смену прилетал другой. Это действовало на нервы Кремлю. Когда советские истребители, поднявшись выше десяти километров, задыхаясь, судорожно карабкались вверх, Хеншель спокойно забирался еще выше, делал вираж, это означало, что он еще не дос тиг своего потолка - и обстреливал ЯК-и и МИГ-и (типы советских истребителей) из турельного пулемета. Обычно же он не удостаивал их этой честью, просто посмеиваясь с недоступной высоты над беспомощными советскими истребителями. ЦАГИ было дано специальное поручение Совета Обороны - спешно разработать методы борьбы с высотными самолетами. Новоиспеченному лейтенанту НКВД, бывшему авиаинженеру, была поручена почетная задача внутреннего контроля за работой ЦАГИ. По даваемому из Главного Управления НКВД плану он был обязан ежемесячно сдавать в НКВД определенный процент шпионов и диверсантов. План был твердый, каждый месяц столько то процентов шпионов, столько то диверсантов и прочих врагов народа. Иногда давался спешный заказ на десять "шпионов" - фрезеровщиков VI-го разряда или пять "вредителей" - лаборантов - металлургов. В зависимости от внутренних потребностей НКВД, - где-то на спецстройку НКВД требовались люди таких специальностей. После нескольких месяцев работы нервы лейтенанта НКВД не выдержали. Не будучи хорошо знаком с порядками в НКВД, он подал рапорт с просьбой перевести его на другую работу. На другой день он был отправлен рядовым солдатом в штрафную роту. Встретились мы с ним в госпитале, где он лежал после ампутации обеих ног. Да, Андрею не уйти из МВД. "Где сейчас Галина?" - неожиданно спрашивает он. "Где-то в Москве," - отвечаю я. "Теперь у меня единственная надежда," - оговорит Андрей задумчиво. - "Может быть если я встречусь с Галиной..." В это время раздается звонок в дверь. Я иду открывать и возвращаюсь с Михаилом Зыковым, который живет неподалеку от меня. Зыков сопровождает свое появление обычной тирадой: "Шел мимо, вижу у тебя свет горит, дай думаю заcк..." Он замечает сидящего в глубине комнаты Андрея и обрывает свою речь на полуслове. Лица Андрея не видно в полутьме, яркий свет настольной лампы под абажуром освещает только синие с золотом погоны МВД и густо украшенную орденскими лентами грудь кителя. Михаил Зыков здоровается с Андреем, тот не поднимаясь с Кресла отвечает ему молчаливым кивком головы. Зыков чувствует, что попал некстати. С майором МВД нельзя разговаривать так запросто, как с другими. Потом неизвестно по какому поводу он здесь, может быть это визит служебного характера. В таких случаях лучше всего незаметно испариться. К тому же молчаливый майор не проявляет особой охоты завязывать новое знакомство. Отказавшись от предложенного мною стула, Зыков говорит: "Ну, я наверное побегу дальше. Посмотрю, что в клубе делается". Он исчезает так же внезапно, как и появляется. Завтра на работе он безусловно разгласит, что я в приятельских отношениях с МВД, определенно приукрасит факты. Мои акции в официальных кругах СВА пойдут в гору - близкое знакомство с МВД что-то да значит. Андрей сидит некоторое время молча, потом поднимается и говорит: "Ну, пора и мне домой. Если будешь когда в Потсдаме - заезжай ко мне."
Глава 11. КОРОЛЬ АТОМ
1. "Сименс в Арнштадте - это Ваше предприятие?" "Да." "Прочтите!" Начальник Управления Промышленности протягивает мне украшенную красной поперечной полосой секретную депешу-шифровку. В депеше значится: "Обнаружены электронные измерительные приборы неизвестного назначения. Предполагаю атомные исследования. Жду инструкций. Васильев." Полковник Васильев - это уполномоченный СВА на заводах Сименса в Арнштадте и одновременно директор советского Научно-исследовательского Института Телевидения, работающего на базе этих заводов. Васильев достаточно опытный и серьезный человек. Если он упоминает слово "атом", то значит для этого есть основания. Я держу депешу в руках и жду что скажет Александров. "Нам нужно послать туда человека. Поскольку завод Ваш, лучше всего если поедете Вы," - предлагает он. "Хорошо было бы взять еще кого-нибудь из Отдела Науки и Техники," - говорю я. Через полчаса заместитель начальника Отдела Науки и Технита, майор Попов, и я выезжаем из Карлсхорста в Тюрингию. После нескольких часов езды мы в Арнштадте. Несмотря на то, что стрелка часов близится к полуночи, мы немедленно отправляемся на квартиру к полковнику Васильеву, который живет в домике как раз напротив завода. Васильев, предупрежденный по телефону, ожидает нас со своим помощником. "Что за открытие Вы здесь сделали, тов. полковник?" - спрашивает майор Попов. "Пойдемте сразу на завод. Посмотрите сами," - говорит Васильев, приглашая нас следовать за ним. Освещая дорогу карманными фонарями, мы идем в темноте между фабричными корпусами. Нас сопровождает начальник караула. В самом конце фабричного двора, там где помещаются склады сырья и кладовые готовой продукции, нас останавливает окрик часового. Внутри здания у опечатанной сургучом двери мы натыкаемся на второго часового с автоматом. Вскрыв печати, мы входим в огромный пакхауз, загроможденный полусобранными магнитными станциями, щитами управления и исковерканной военной радиоаппаратурой. Неоконченная военная продукция, ржавеющая на складах. Характерная картина на всех немецких заводах после капитуляции. Полковник Васильев останавливается у лежащих на стапелях длинных деревянных ящиков. Тщательно упакованные в распорках и амортизационных креплениях, в ящиках поблескивают огромные стеклянные приборы с шарообразными расширениями в средней части. По виду они несколько напоминают обычные катодные трубки осциллографа, но во много раз превосходят их размерами. Не трудно догадаться что загадочные приборы предназначены для целей электрических измерений. Судя по изоляции, они должны быть рассчитаны на колоссальные напряжения. Такие напряжения и магнитные поля применяются в циклотронах при опытах над расщеплением атомного ядра. На одном из приборов имеются специальные приспособления для снятия фотограммы процесса. Что за чудовищные электромагнитные поля должен регистрировать этот прибор? Судя по конструкции приборы рассчитаны не на длительную, а на ударную нагрузку. Разряд циклотрона? На ящиках стоят предостерегающие надписи: "Vorsicht! Glas" Напрасно мы осматриваем ящики в поисках отправителя и места назначения. Вместо этого виднеются только ряды черных ничего не говорящих цифр и букв. "Откуда эти вещи сюда попали?" - спрашиваю я полковника Васильева. - "Ведь на Вашем заводе их изготовить не могли". Полковник только пожимает плечами. Утром следующего дня мы проводим официальное следствие. В кабинет Васильева, по очереди вызывают всех, кто может иметь какое-либо отношение к загадочным ящикам в пакхаузе. Опросу подвергаются все, начиная от кладовщиков и кончая техническими директорами производства. Кладовщики ничего не знают, т. к. ящики не вскрывались с момента их поступления в склад. Технические руководители подтверждают, что данная аппаратура в Арнштадте не изготовлялась, а была прислана из Берлина вместе с другим эвакуированным оборудованием основных предприятий Телефункена и Сименса. Мы убеждаемся что они даже не знают точно о какой аппаратуре идет речь. Со своей стороны, мы никому не высказываем наших предположений. Не замешивая в это дело СВА Тюрингии, мы даем шифровку в Карлсхорст, прося помощи со стороны специалистов Особой Группы. Особая Группа - это высшая в Германии советская инстанция по делам научных изысканий, входящая в Отдел Науки и Техники МВД в Потсдаме. В случае необходимости они имеют возможность моментального контакта со всеми научно-исследовательскими Институтами СССР. В ожидании прибытия специалистов Особой Группы мы подводим результаты и обсуждаем дальнейшие возможности. То что загадочная аппаратура оказалась на складах Сименса не представляет собой ничего особенного. В последний год войны крупные немецкие предприятия, как правило, эвакуировали производство, создавали филиалы и склады в безопасных от авианалетов районах. Непосредственно перед капитуляцией наиболее ценное оборудование и сырье вывозилось в тайные склады в самых заброшенных уголках Германии. Мы нередко наталкивались на заманчивые сюрпризы в самых неожиданных местах. Нам важно установить, кто заказывал эту аппаратуру и для кого она предназначалась. Самый легкий путь к этому - узнать, где эта аппаратура изготовлялась. Такого рода заказ под силу только довольно ограниченному числу германских предприятий. Основной комплекс подобного рода предприятий находится в Сименсштадте в английском секторе Берлина. Это вне пределов нашей досягаемости. Во всяком случае, официально. Зато совсем рядом находится завод Телефункена в Эрфурте, где изготовляются крупные генераторные лампы для радиостанций. Телефункен-Эрфурт в состоянии выполнить подобный заказ. Кроме того технические директора в Эрфурте имеют постоянные деловые связи с Сименсштадтом и хорошо осведомлены о всем, что происходит на других предприятиях концерна Телефункен. Там мы должны попытаться найти нити, ведущие к таинственной аппаратуре на складах Сименса. Мы решаем, что полковник Васильев останется в Арнштадте ожидать прибытия специалистов из Особой Группы, а майор Попов и я тем временем съездим в Эрфурт на завод Телефункен. Предупрежденные по телефону, контрольные офицеры СВА на Телефункене, подполковник Евтихов и лейтенант Новиков, ожидают нас в кабинете директора. Узнав о цели нашего посещения они облегченно вздыхают. По-видимому они опасались очередной ревизии по поводу хронического невыполнения производственного плана и поставок по репарациям. Узнав, что нас интересует не нехватка вольфрамовой и молибденовой проволоки, а катодная аппаратура, подполковник Евтихов с готовностью берется помогать нам. Одного за другим мы опрашиваем всех инженеров, работающих в отделе генераторных ламп. Здесь мы получаем некоторые существенные нити. Да, незадолго перед капитуляцией здесь выполнялись специальные заказы неизвестного назначения - огромные электроды и сборные детали совершенно новой конструкции. Рабочие чертежи поступали из Берлина. Изготовленные детали снова отправлялись в Берлин, где по-видимому производилась сборка. Работа была строго засекречена. Когда мы настойчиво допытываемся об источнике чертежей и заказчике, технический руководитель отдела генераторных ламп неуверенно произносит: "Берлин-Далем... я так предполагаю..." Этого для нас достаточно. В Берлин-Далем во время войны помещались секретные лаборатории атомной физики, работавшие по особым заданиям над расщеплением атомного ядра. "Поскольку заказ сугубо специализированный, то для его выполнения должны были быть изготовлены особые шаблоны и инструменты. Сохранились-ли они?" - спрашиваем мы. "Да... Если только они не пропали в дни капитуляции", - также неуверенно отвечает технический руководитель. В это время полковник Васильев телефонирует из Арнштадта о прибытии экспертов Особой Группы. Зная исключительную лень подполковника Евтихова, я прошу лейтенанта Новикова немедленно поставить надежных людей на поиски всего, что может бьть связано с таинственным заказом, опечатать и поставить все обнаруженное под вооруженную охрану. Пока лейтенант Новиков, энергичный и образованный инженер, впоследствии, после перехода Телефункен-Эрфурт в собственность Советских Акционерных Обществ САО, назначенный на должность главного инженера завода, заканчивает расследование, мы с майором Поповым возвращаемся в Арнштадт. В кабинете Васильева расположилась группа людей, которых сразу можно определить как научных работников, привыкших к лабораториям и кабинетной работе. Их неотступно сопровождают несколько молчаливых фигур в штатском. Они не вмешиваются в разговоры по техническим вопросам и держатся на заднем плане. Одновременно чувствуется, что последние являются здесь хозяевами положения. Это - тени МВД. Эксперты Особой Группы уже побывали в пакгаузе и осмотрели таинственную аппаратуру. Без вопросов мы понимаем, что они не опровергают наших предположений. Майор Попов докладывает о результатах нашей поездки на Телефункен-Эрфурт. Неприятно бросается в глаза, что наш доклад вскоре принимает характер допроса. Как будто тени МВД подозревают, что мы станем утаивать что-либо. У МВД своя специфическая методика обращения даже с советскими офицерами. Лица без малейшего выражения, каждое слово протоколируется стенографисткой. Весь день продолжаются скрупулезные допросы технических сотрудников Сименса. После допроса с каждого берется подписка о молчании, грозящая страшными карами в случае ее нарушения. К вечеру таинственная аппаратура с чрезвычайными предосторожностями и под усиленной охраной отправляется в Берлин. На нескольких автомашинах комиссия Особой Группы, а также майор Попов и я едем в Эрфурт. Подполковник Евтихов получил приказ не выпускать с завода всех лиц, необходимых для следствия. Снова всю ночь продолжаются допросы. Для молчаливых людей с бледными лицами ночь и день, по-видимому не составляют большой разницы. Допросы производятся в кабинете Евтихова, но он сам, также как майор Попов и я, проводим всю ночь в соседнем кабинете. Время от времени кого-либо из нас вызывают в комнату, где заседает комиссия Особой Группы, для подтверждения соответствующих фактов или дачи показаний, в качестве лиц, осведомленных с делами Телефункена. Ночной допрос, помимо всего прочего, дал в руки представителей Особой Группы ряд фамилий немецких ученых и инженеров, непосредственно связанных с выполнением таинственного заказа. Снова нити ведут к Институту Кайзера Вильгельма и секретным лаборатоториям атомной физики в Берлин-Далем. Берлин-Далем был штаб-квартирой немецких атомных изысканий. В последние годы войны немцы упорно работали над проблемами атома. Ученик Макса Планка, доктор Отто Хан, являлся одним из ведущих атомных физиков Германии. Ряд немецких ученых, работавших в лабораториях доктора Хан, попали после капитуляции в наши руки и были переправлены в Советский Союз, где им предоставили самые широкие возможности продолжать свои исследования. ряд видных немецких ученых, получивших известность своими работами в области атомной физики, среди них профессор Герц и доктор Арден, работают сегодня в составе комплекса научно-исследовательских институтов СССР, связанных с атомными проблемами и находящихся под общим руководством профессора Капица, являющегося начальником Главного Управления Научно-Исследовательских Заведений Министерства Специальных Видов Вооружения. В самые последние месяцы войны немцы имели в своем распоряжении циклотронные установки, необходимые для расщепления атома. Но катастрофическое положение на фронтах, а также и факт уничтожения английской авиацией в Норвегии немецких заводов по производству тяжелой воды Н202, необходимой для экспериментов с циклотронами, заставили немцев приостановить всякие дальнейшие попытки овладеть тайной атома. Перед капитуляцией они тщательно разбросали все оборудование атомных лабораторий, запрятав его в такие места, где оно не могло-бы попасть в руки победителей. С нашей стороны имелись специальные части, занятые исключительно поисками секретного оружия Германии, на которое Гитлер возлагал столько надежд, но которому не довелось послужить своему назначению. Теперь мы идем по следу закопанного меча фюрера. В течение последующего месяца всех, кто связан с находкой в Арнштадте, еще несколько раз вызывают в Потсдам-Бабальсберг, где помещается Особая Группа. Дело пустило широкие круги. Неизвестно из каких источников и какими путями, но в руках Особой Группы имеются показания немецких ученых, находящихся в западных зонах Германии. Тут-же показания немецких ученых, работающих в настоящее время в Советском Союзе. Иногда невольно приходится восхищаться четкости и быстроте с которой работает МВД. Недаром в их руки передали самую ответственную область научно-исследовательских изысканий. Пока Особая Группа распутывала клубок Арнштадской загадки, СВА сделало вторую важную находку. Из Веймара на имя полковника Кондакова пришла депеша следующего содержания: "Группа Левковича обнаружила секретный склад оборудования неизвестного назначения. Прошу срочно выслать экспертов В/Отдела. Суслов." Находки такого рода не являлись редкостью. Не раз демонтажники наталкивались на двойные стены, между которыми были замурованы станки. После этого циркулярным распоряжением было приказано выстукивать все глухие стены на демонтируемых заводах. Кроме того демонтажники занимались систематическими поисками оборудования, вывезенного с заводов непосредственно перед капитуляцией. По-видимому, депеша касалась подобной находки. Полковник Левкович - начальник демонтажной группы, оперирующей в Тюрингии. Капитан Суслов - уполномоченный Отдела Науки и Техники СВА в Тюрингии. Немедленно полковник Кондаков откомандировал из Карлсхорста двух сотрудников своего отдела. По прибытии на место последние обнаружили в заброшенных штольнях неоконченного постройкой, замаскированного в лесу, подземного завода тщательно упакованные аппараты, возбудившие подозрение полковника Левковича. По виду таинственные аппараты походили на колоссальные трансформаторы напряжения или высоковольтные разрядники, употребляемые в лабораториях для исследования токов высокого напряжения. Бросались в глаза сверхдеминзионные габариты аппаратов и в особенности высоковольтной изоляции. Аппаратура была рассчитана для условий работы при столь высоких величинах тока и напряжения, какие до сих пор в промышленности не применялись. Следовательно это была лабораторная аппаратура. Для исследования чего? У экспертов Карлсхорста, хотя им и не приходилось сталкиваться с циклотронами, сразу-же мелькнула мысль. Атом! Эксперты полковника Кондакова немедленно затребовали по телефону специалистов Особой Группы. Спустя несколько часов к месту находки прибыла автомашина из Бабальсберга. За ней следовала вторая автомашина с нарядом солдат в зеленых фуражках - спецчасти Войск МВД. Специалистам Особой Группы было достаточно одного взгляда чтобы убедиться в значении подземной находки. В Москву в Министерство Специальных Видов Вооружения полетела шифровка на имя генерала Пащина. На следующий день из Москвы самолетом прибыла группа работников специального назначения МВД, которая и взяла на себя всю дальнейшую заботу о найденных аппаратах. Со дня прибытия людей из Москвы место находки на много километров вокруг было оцеплено охраной МВД. Ни сотрудники Карлсхорста, ни Особой Группы из Бабельсберга не имели больше права вступать на эту территорию пока вся аппаратура не была оттранспортирована в Советский Союз. Позже выяснились все детали, связанные с обнаружением атомной аппаратуры в Тюрингии и ее научной ценностью. Техническая сторона находки не представляла ничего нового для ученых Советского Союза. Подобные аппараты конструировались в СССР непосредственно перед войной в ленинградских лабораториях академика Капица.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги