Крысиный волк

13 глава

Шацар лежал на полу, вокруг него и под ним были осколки зеркала, они больно впивались в спину.

Перед глазами путешествовал потолок. Шацар был мертвецки пьян.

Он попытался подняться и не смог.

Он попытался вспомнить, когда впервые почувствовал в Митанни Инкарни — и тоже не смог. Все случилось без его ведома, а ведь Шацару казалось, что он всевластен.

Она бросилась на ассистента своего режиссера, она едва не перегрызла ему глотку при десятке свидетелей. Инкарни Страсти, она определенно Инкарни Страсти. Ненависть? Злость? Да что угодно.

Десяток свидетелей.

Объективные доказательства.

Их связь.

Расстрел, расстрел, расстрел. Машина, запущенная Шацаром действовала бесперебойно. Закон есть закон.

Война есть война. Есть война.

Шацар должен был сделать это, ради всего, во что верил. Ради всего, что уже сделал — однажды предав Мать Тьму ради Митанни. Теперь он предал Митанни ради Матери Тьмы.

Он ошибался, он постоянно ошибался. Шацар еще ничего не сделал правильно. Когда его спросили, желает ли он посмотреть, он сказал, что желает.

Шацар должен был это увидеть. Человек, который лакал ее кровь, человек, взводил курок, человек который стрелял в Митанни — он так же был Инкарни. Псы Мира, те из них, кто умели определять Инкарни — сами были Инкарни. Не полноценными Инкарни, теми, кого еще не призвала к себе Мать Тьма. Были шансы, что этого и не случится. Текучка кадров большая.

Никто не застрахован и сильнее всего Псы должны были охранять людей друг от друга.

Никто кроме Шацара не знал о том, что половина его гвардии — потенциальные Инкарни. Митанни была такой же.

Он любил ее больше всех, он оставил ее. За все то, что оставил когда-то ради нее, по одной ее просьбе.

Обнулил, Шацар обнулил все, что совершил ради нее, дав ей умерть. Впрочем, нет. Он прибавил к своим преступлениям против Инкарни еще одно. Против той Инкарни, которую он любил.

Против той Инкарни, которая была для него дороже всего.

Шацар лежал на полу, усеянном осколками зеркал и думал, как же хорошо, что Мелам додумался до того, как закончить проект господина Танмира. Газ, специфический нервный яд к которому чувствительны Инкарни. Мелам знает дозы, Мелам умеет рассчитывать их так, чтобы газ не вызывал паралича, тремора, помутнения сознания. Система труб и клапанов подачи поддерживает максимально возможную минимально опасную дозу.

Но куда важнее то, что Мелам создал на базе формулы господина Танмира самостоятельно — вещество, притупляющее способность читать мысли.

Если бы не это, каждый Пес с достаточно острым слухом слушал бы, как внутри Шацара все воет от боли.

Он сделал все правильно. Он все сделал неправильно.

Он предал и продал все, что когда-либо любил. В разное время и по разным причинам.

Вернувшись после казни Митанни, Шацар три часа просидел в углу, раскачиваясь вперед и назад, как в детстве. Еще он выл. Он просто не знал, как по-другому можно было выместить все, что горело у него внутри. Будто он снова был бессловесным мальчишкой, не способным сказать, что ему больно, что ему невыносимо. Потому что все это было неважно.

Он убил ее. А мог и не убить. Он мог что-то сделать, Мелам стоял перед ним на коленях и умолял. Шацар мог бы быть последовательным. Один раз он уже пощадил Митанни. Ее дочь не понимала, что ее маму увозят навсегда.

Когда он сел перед ней на корточки, едва за Псами закрылась дверь, она спросила:

— Куда увели маму?

Сероглазая девочка, смешная и доверчивая, совсем не похожая на Митанни.

— Туда, где таким как твоя мама полагается быть, — сказал Шацар.

— А я туда попаду? — спросила она, покусав тонкие губы.

— В свое время — возможно, — ответил Шацар и, протянув руку, погладил ее по голове и поправил на ней очки.

— Твой папа плачет, иди утешь его.

Сейчас Шацар приподнялся. Он крикнул:

— Ради тебя! Ради тебя я предал все, во что я верил и что любил! Я никогда не смогу так же! Скажи мне, скажи, что я должен был сделать?! Что я должен делать теперь?!

И Шацар не знал, к кому он обращается — к Матери Тьме или к дочери ее, Митанни. К женщине, которую он не смог убить в первый раз и которую все-таки убил во второй.

Шацар не понимал, что он чувствует. Сначала он раскачивался и выл, потом начал пить и разбивать зеркала, теперь он мог только лежать и вспоминать.

Он сказал, что хочет на это посмотреть. Совсем другой человек, не он, не Шацар, должен был сделать то самое личное, о чем мечтал Шацар. Он должен был лишить ее жизни, тем же самым способом, который выбрал Шацар.

Она стояла у стены, ее руки были скованы, босые ноги, которые Шацар не привык видеть, Митанни всегда ходила на каблуках, дрожали от холода. Шацар не знал, плачет ли она — не слышно было ни звука, Митанни даже дышала неслышно.

Шацар смотрел на нее и не верил, что позволил привести ее сюда. Он ведь пощадил ее один раз и был уверен, что с тех пор она в безопасности. Что с тех пор она жена своего мужа и мать своей дочери, вовсе не его жертва.

И вот она стояла босая, прижавшись к стене. В этой оглушительной тишине щелчок затвора прозвучал, как взрыв. И тогда Митанни крикнула:

— Будь ты проклят, Шацар! Предатель! Трус! Пусть ты будешь наказан, пусть сама кровь твоя будет проклята! Пусть ты даже не умрешь, пусть ты будешь страдать!

Шацар стоял спокойно, а Пес, которого он даже не знал по имени, видимо, ждал его приказа.

— Я ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу!

Голос ее сорвался на визг рассерженной кошки, бешеный и безумный. Шацар кивнул Псу.

Выстрел снес ей полголовы. Метко, очень метко.

В один момент все закончилось. Шацар стоял достаточно близко, чтобы его обрызгало кровью. Он не стал стирать капли ее крови с лица, ведь это последнее, что ему от нее досталось.

Даже тело Митанни придадут огню.

Сейчас Шацар приподнялся, снова принялся раскачиваться вперед и назад, потом резко остановился, стал щелкать пальцами. Нужно было найти что-то, что могло бы его отвлечь. Сенсорная обратная связь.

— Нужно говорить с самим собой, — сказал Шацар, повторяя слова слова сказанные ему так давно наставницей. — Только чтобы услышать свой собственный голос.

Шацар вспомнил, что говорила ему госпожа Айни:

— Ты инстинктивно тестируешь собственные чувства — осязание, слух, зрение, ощущение равновесия, когда тебе страшно и твой мозг начинает интерпретировать их неправильно.

Тогда Шацар сказал, только чтобы услышать свой собственный голос:

— Ты сошел с ума, ты все потерял, ты все сделал неправильно. И тебе страшно.

Амти пришла в себя, держась за плечи Эли. Руки у нее дрожали. Кажется, она потеряла сознание, всего на пару секунд, даже упасть не успела. Наощупь Эли была теплой, живой, настоящей.

Амти снова посмотрела на нее, и на этот раз ей удалось с собой совладать. Глаза Эли были темны той бесконечной темнотой, которую Амти видела, чувствовала, слышала, которой дышала — на первой ступени Лестницы Вниз. У нее не было зрачков, радужниц, белков глаз — не было ничего, кроме этой бесконечной черноты, провала, бездны.

Абсолютное ничто ее взгляда упиралось прямо в Амти. Амти сглотнула.

— Эли? — спросила она, ни на что больше не надеясь. — Эли, милая?

Амти принялась развязывать веревки, стягивавшие запястья Эли. Не на секунду опоздали, опоздали навсегда. На миг Амти показалось, что Эли сейчас улыбнется, что это будет ее улыбка. Тут какая-то ошибка, одуряюще пахнет кровью, но ведь ритуал мог пойти неправильно.

Амти погладила Эли по щеке, и Эли открыла рот, будто собиралась что-то сказать. Из уголка губ у нее заструилось что-то, что возможно было ее кровью. Черная, вязкая дрянь, пахнущая разложением.

— Эли, — сказала Амти. — Ты ведь здесь? Ты еще здесь, моя милая?

Амти все еще слышала чей-то визг, кто-то дрался, Мескете дралась с кем-то. Это было неважно.

Когда Амти освободила ее, Эли подалась в сторону, упала на четвереньки, и ее стошнило вязкой, черной слизью. Амти машинально придерживала ее волосы, как делала десятки раз, когда Эли перебарщивала с алкоголем.

Дурацкая, привычная ситуация почти успокоила Амти. Не может же богиня Тьмы, абсолютное ничто и никогда, ноль, антибытие — блевать на четвереньках. Это глупо, смешно, абсурдно, совершенно по-идиотски. Что-то пошло не так, и это все еще ее Эли — малолетняя алкоголичка.

Облегчение поселилось в груди всего на секунду, и Амти показалось, что ничего лучше она не чувствовала никогда. А потом она снова ощутила запах — запах разложения и гнили, и увидела в черной слизи, которую исторгала из себя Эли то, что заставило Амти задрожать.

Куски ее сердца, куски ее легких, куски, которым Амти и названия-то не знала. То, что билось внутри Эли, делало ее живым, человеческим существом, лежало теперь на холодном полу. А Эли исторгала из себя черную слизь вперемешку с кусками внутренних органов.

И продолжала жить.

Ее Эли переставала быть человеческим существом.

Переставала быть.

— Не бойся, девочка.

Голос Саянну отдался криком птиц.

— Она становится богиней. Теперь она лучше, чем ты или я. Ты и представить не можешь, как ей повезло.

Но Амти продолжала шептать:

— Эли, Эли, Эли.

Зная, что у нее больше не было имени.

Эли или то, что поселилось в ее теле, протянула руку, собрала пальцами кровь в ране ближайшей из девочек — тоненькой, курносой блондинки лет двенадцати. Слизав кровь с пальцев, осторожно, будто кошка, она поднялась на ноги. Ее шатало, как пьяную. Амти так и осталась сидеть, беспомощно глазея на нее.

Наверное, стоило бы выстрелить. Наверное, хотя бы попробовать было бы правильно. Но часть Амти все еще не могла поверить, что хотя сердце Эли лежало в луже слизи на полу, Эли была мертва по-настоящему.

Ее тело двигалось. Эли потянулась необычайно неправильным движением, так что будь она все еще человеком — ей непременно стало бы больно.

— Я голодна, — сказала она. Голос ее принадлежал Эли, однако он лишен был всего, что когда-то составляло ее. Это был едва слышный, нежный голос далеко из-за звезд. Голос, которым хорошо петь колыбельные.

И тогда Амти поняла и хорошо поняла — это ее Мать, Мать Тьма. Мать всего человечества. От голоса ее у Амти будто прояснилось в голове. Она слышала множество вариантов появления людей, Инкарни и Перфекти. Мать Тьма и Отец Свет сотворили людей вместе, Отец Свет сотворил людей, а Мать Тьма исказила их, люди появились сами и выбрали сторону добровольно — не счесть историй.

Но смотря на Мать Тьму в теле ее Эли, Амти понимала или, скорее, какой-то первозданной частью себя вспоминала, что все было вовсе не так. Мать Тьма, Мать Безумия, Мать Разрушения, Мать Жестокости, Мать Страсти, Мать Осквернения и породила чудовищ. Она породила людей, и все они были — Инкарни. Существа, которым был дан разум и язык лишь для того, чтобы они смогли помыслить, как чудовищен мир, преодолеть тупую, звериную жажду жизни и уничтожить его. Все люди были — Инкарни, и все они нужны были, чтобы разрушить то, что создал Отец Свет. И тогда Отец Свет придумал, как обмануть этих страшных существ, людей. Он придумал точно таких же, один в один, только вложил в них свет. Он придумал их такими, чтобы Инкарни видели в них себя, чтобы они смешались с ними. Потому что Отец Свет, это враг, который всегда обманет. Ему даже никогда не нужна была эта война. Ему нужно было, чтобы появились люди, обычные люди, в которых всего поровну и которых стало бы больше всего.

Как все просто.

Эли повернула голову, посмотрев куда-то в сторону, и Амти машинально сделала то же самое. Наконец, она увидела, кто дерется. Мескете и Царица катались по полу, как две разъяренные львицы. В руке у Мескете мелькал серп, и Амти вспомнила выражение личика Маарни.

Разумеется, кто еще мог заставить девочек перерезать себе глотки добровольно. Разумеется, Саянну нужна была Царица и, разумеется, Саянну спасла ее именно поэтому.

Сейчас Саянну и не шелохнулась, чтобы ее защитить. Она сидела на парапете, чуть откинувшись назад, опершись спиной на сетку. В ее теле была расслабленность человека, сделавшего все и теперь готового славно отдохнуть.

Покой, покой, какой обещала Мать Тьма в начале времен скоро наступит.

Амти прицелилась, желая помочь Мескете и подстрелить Царицу, однако они слишком быстро менялись местами. И Амти была уверена, эта драка Царице нравилась. Даже если Царица не сомневалась, что Мескете убьет ее. Царица будто бы и не пыталась победить сама, она старалась только продлить драку, оттянуть неизбежный конец. Как секс, который не должен закончиться слишком быстро. Возбуждение не должно спадать, поэтому Царица пару раз приложила Мескете головой об пол. Они скользили по холодной, вязкой крови девочек, среди которых была и Маарни. Это в крови своей дочери Мескете испачкалась так сильно. Амти все еще не представляла, что Маарни умерла, хотя и видела ее открытое, оскаленное горло. Амти не представляла, что Эли больше нет, хотя слезы горячим потоком текли по щекам. Амти даже не знала, почему плачет. Ведь Эли была здесь. Стояла и смотрела, чуть склонив голову набок, далекая-далекая и отстраненная.

Саянну захлопала в ладоши, засмеялась, обращаясь к Мескете:

— Давай-давай, мамочка, ты же обещала выпотрошить ее! Что же ты медлишь?

Она размяла пальцы, затянутые в длинные, кружевные перчатки. Вмешиваться Саянну явно не собиралась. Амти видела, с какой силой Мескете прижимала к скользкому от крови полу Царицу, и видела улыбку Царицы, слышала ее голос:

— Я же говорила! Помнишь, я говорила что все знаю про маленькую принцесску?

— Сука!

Все произошло совершенно неожиданно. Амти казалось, что эта драка будет длиться вечно. Все замерло для всех, кроме Мескете и Царицы. В глубине души Амти была уверена, что у этой драки не может быть настоящего конца. Но в жизни драки вовсе не те, что в кино, где кульминация должна наступить в определенный, строго продиктованный композицией момент. В драке достаточно одного неверного движения, чтобы все закончилось. В какой-то момент, Царица не успела перехватить руку Мескете, вот и все. Локтем Мескете давила на ее горло, и, может быть, она была слишком занята желанием вдохнуть. Серп вонзился ей в живот, и резкое движение Мескете оставило рваную, длинную рану до грудной клетки. Если бы Царица стояла, Амти непременно могла бы насладиться видом ее выпотрошенных кишок. На губах у нее пузырилась кровь, делая ее азартную, отстраненную улыбку еще более жуткой. Амти давно знала Царицу, и не верила, что она может умереть просто так. Но следующее движение серпа Мескете высвободило ее внутренности. Амти смотрела на красивое лицо Царицы, и понимала — она умирала без страхи. Медленно и болезненно, но безо всякого страха. Взгляд Царицы был обращен к Эли.

Мескете поднялась, смешно поскользнувшись в луже крови. Платок сполз с нее, и никогда прежде Амти не видела такого выражения ее лица.

Оно было беззащитным. Мескете с перемазанным в крови лицом, нынешняя царица Тьмы, напоминала Амти маленькую девочку, испугавшуюся, что однажды все, кого она любит — умрут.

Эли смотрела на нее.

— Ты, — она указала на Мескете. — Царишь над моим народом.

Амти видела, что Мескете хотела покачать головой. Но она сказала:

— Да.

— Хорошо, — ответила Эли. Амти казалось, что Эли спросит что-нибудь еще, но она резко замолкла, потом взмахнула рукой, движением вовсе не красивым, а будто по-детски неловким. Амти заметила, что черная слизь, которую исторгла из себя Эли, проела дыру в бетонном полу.

Интересно, подумала Амти, с чего она начнет. Или уничтожит сразу все. Эли повторила это свое нелепое движение еще раз, а потом и снова.

— Не понимаю, — сказала она. В ее голове не было недовольства. В нем вообще не было ничего человеческого. Сбой, как бывает в системном обеспечении, вот и все.

Она повернулась к Саянну. Каждое движение будто бы давалось ей нелегко.

— Почему? — спросила она. — Мне не нравится дышать и смотреть на свет.

— Твое новое тело еще не привыкло, Мама, — сказала Саянну. И Амти поняла, она не была знакома с преданием. Дикая жрица, не настолько отличающаяся от маленькой, нуждающейся в матери девочки, которую некому было защитить пятьдесят лет назад.

— Нет, — сказала Эли. — Нет, не поэтому.

Амти проследила взгляд Эли, он остановился на Яуди. Эли сплюнула:

— Ты! — сказала она. — Одна из его дочек? Из его маленьких девочек? Да?

Злости в ее голосе не было, только легкое любопытство. Эли коснулась пальцем уголка своих губ, потом выбросила руку вперед, как будто хотела схватить Яуди. Амти рванулась к Эли, обхватив ее за ноги:

— Нет!

Яуди, впрочем, не выглядела взволнованной. Она стояла спокойно, будто не на нее смотрела богиня. Вид у нее был даже нагловатый.

— Она не Перфекти, Мама! — прошипела Саянну, и Амти увидела, как под вуалью мелькнули длинные зубы. — Нет, нет, нет. Я бы не пустила ее сюда!

Амти усмехнулась, услышав такие девчачьи оправдания из уст, если верить арифметике, весьма пожилой женщины. Амти сильнее вцепилась в ноги Эли, чувствуя ее ссадины на коленках, ее кожу под пальцами. Ее, ее, ее. Эли.

Конечно, Амти ведь тоже не чувствовала к Яуди характерного отвращения, и остальные не чувствовали. Ашдод и госпожа Шэа сразу же вызывали у Амти раздражение и злость. Насчет Яуди Амти долго сомневалась, Перфекти ли она. И не узнала бы наверняка, если бы Яуди не отравилась кровью Шайху.

— Вообще-то я Перфекти, — сказала Яуди. — Ну, если быть совсем уж точной. Я, конечно, не хотела бы вас расстраивать. Вы ведь богиня. Кстати, спасибо за мир. Очень хороший.

Она явно пыталась отвлечь их от чего-то, но Амти так и не поняла, от чего, что еще могло быть важного?

— Мне нравится. Наверное, прозвучало как издевательство. Это случайно. Вообще-то я думаю, что у вас нет сил. Потому что ритуал предполагает восемь мертвых девочек, убивших себя добровольно. А тут…

Тут Саянну сама вскинула руку и сжала пальцы в кулак. Яуди схватилась за горло.

— Позволь мне, Мама. Я убью ее для тебя.

А потом еще кто-то рядом сказал:

— Мама! Мамочка!

И Амти узнала голос Маарни. Что? Еще минуту назад Амти не верила, что Маарни мертва, хотя видела ее перерезанное горло, а теперь не могла поверить, что она жива, хотя вполне ясно услышала ее голос.

— Маарни! — крикнула Мескете, она подхватила дочь на руки, поцеловала ее мокрые от крови волосы.

Девочки приходили в себя. Все это было спектаклем? Амти видела кровь, много крови, но у них на глотках больше не было никаких ран. Амти видела мясо и кости, открытые серпом, но сейчас даже кожа на их шеях была чистой.

И тогда Амти вспомнила, чем пугала Яуди — ее отец, умирающий от приступа в лесу, вдали ото всех и Яуди, не знающая, что делать. Еще Амти вспомнила, что Яуди говорила о своем отце, пока они смотрели телевизор в ее квартирке, говорила, что ее папа и мама завели жутко прыгучую собаку, и теперь Яуди боится возвращаться домой.

Ее отец по всей вероятности должен был умереть в лесу, как ему могла помочь маленькая девочка.

Ее отец был жив и завел себе прыгучую собаку.

Девочки были мертвы, а теперь они были живы, теперь они выглядели до безумия живыми. Медленно приходили в себя, кто-то плакал от вида крови, кто-то спрашивал, где они, кто-то потирал глаза. Они оживали, а вот Эли слабла. Эли с интересом посмотрела на Саянну. Она не боялась, не переживала, не злилась. Слишком мелочные чувства для существа, у которого есть все время мира и даже намного больше. Амти почувствовала, как подгибаются ее колени и едва успела поймать ее, когда Эли упала. Подхватив ее, Амти уложила Эли на пол.

Она умрет, если Мать Тьма покинет ее, Эли умрет. В ней не осталось сердца. Но пока что она дышала.

В тот момент, когда Амти развернулась, чтобы выстрелить в Саянну и отвлечь ее от Яуди, она почувствовала его присутствие. Как он и говорил, она чувствовала его рядом. Странное ощущение, иногда так чувствуется взгляд, только ощущение присутствия Шацара было сейчас в тысячу раз сильнее.

Амти услышала, как он насвистывает мелодию — ту же самую, что насвистывал его отец, убивая его сестер. Он хотел подразнить Саянну? Амти заметила, что гул пчел, ставший почти неразличимым из-за его монотонности и непрестанности, исчез. От этой внезапной перемены даже голова закружилась. Он поднимался по лестнице, Амти чувствовала это.

Когда Шацар вошел, Саянну зашипела на него, может, не ожидала увидеть, а может походкой и повадками он слишком напоминал ей отца. Амти не сразу поняла, почему Саянну так и осталась сидеть на парапете, вытянув руку в сторону Яуди. А потом Амти осознала, что назойливый девичий плач тоже затих. Амти посмотрела в сторону Мескете, она замерла с Маарни на руках, так что хоть картину о материнстве с них рисуй. Яуди кашляла, но конвульсивные подергивания ее рук и ног прекратились. Она все еще задыхалась. Амти поняла, что если выстрелить в Саянну сейчас, она не сможет превратиться в тьму, физические действия ей недоступны, а магия ее не в голосе. Амти могла двигаться, она понятия не имела почему, но она могла.

Амти услышала голос Шацара у себя в голове, передразнивающий интонации Саянну:

— Я всегда впереди тебя, маленький брат.

Он бросил одну из пчел на пол и раздавил носком ботинка. Хитиновые пластинки жалобно хрустнули, Амти вспомнила таракана — у Шацара были сложные отношения с насекомыми.

Его лицо было закрыто, кроме того на нем были темные очки. Он был одет, как солдат, но солдат неизвестной армии — никаких нашивок, никаких отличительных знаков.

— Яуди! — отчаянно подумала Амти. — Она задохнется! Я сейчас застрелю твою сестру!

— О, нет, — услышала она голос Шацара, однако знала, что он не открывал рта. — Я сам.

И прежде, чем Амти даже пискнуть успела, Шацар вскинул руку с пистолетом и выстрелил. Амти посмотрела на Яуди, она интересовала ее куда больше, чем Саянну. Еще с полсекунды Яуди издавала хрипы, и Амти увидела ее синюшный язык. Она кинулась к Яуди, чтобы стянуть с нее невидимую удавку, как пыталась стянуть ее с Мелькарта, но Яуди вдохнула сама.

— С-спасибо, — сказала она. Шацар ничего не ответил вслух.

— Вы застрелили свою сестру?!

— Это транквилизатор для животных, — ответил ей голос Шацара. — Все равно она, большей частью, уже животное.

Он не говорил вслух, лицо его было закрыто. Он знал, что придет в место, полное свидетелей. И, скорее всего, он знал это изначально. Слишком щедро он рассыпал подсказки и совсем не удивился, когда Амти пришла спрашивать его про маяк.

Она вдруг испытала невероятную обиду. Они, неудачники, нужны были ему только для того, чтобы отвлечь Саянну и Царицу, чтобы они не успели вовремя среагировать на его появление.

Вот и все, никакого геройства. Неудачники, неудачники, неудачники. Только чтобы Шацар мог бы воссоединиться со своей любимой сестренкой.

Шацар взял Саянну на руки, осторожно, как куклу. Видимо, он больше не удерживал ее магией. Она безвольно повисла на его руках. Шацар откинул вуаль с ее лица, и Амти увидела, что у Саянну не было лица в полном смысле этого слова. Невозможно было определить ее возраст и черты, у нее будто не было кожи, на лице пузырилась кровь, раздвоенный змеиный язык свешивался из раскрытой, звериной пасти, челюсть у нее тоже была деформирована.

Но Амти почувствовала странное чувство, похожее на искаженную, приглушенную нежность и поняла, что Шацар испытывает его к своей изуродованной внутри и снаружи сестре.

Шацар снова закрыл ее лицо черной, непрозрачной вуалью.

— Адрамаут, Аштар и остальные… — начала было свою мысль Амти.

— Живы, — ответил Шацар. — Я их обездвижил. Насчет Шайху не уверен, он изрядно опух, наверное, у него аллергия на пчелиные укусы. Может быть, он умер. Это вероятно.

— Хватит! — подумала Амти. — Прекратите! Я поняла! Вы убьете нас?

— Мне это не интересно.

— Амти, — крикнула Мескете. — Что ты медлишь? Ты ведь можешь двигаться. Давай!

И Амти знала, что это значит.

— Но ведь ты сама говорила…

— Я передумала!

Амти вскинула автомат, направила его на Шацара. Он даже не стал целиться в нее из пистолета. Руки у Амти дрожали, ей было страшно нажать на курок просто так. Она не хотела, но, может быть, она должна была. Так было бы лучше для всех. Все закончилось бы здесь. У них были бы свидетели. Яуди спасла девочек, у них есть свидетели. Им бы поверили.

Остановить машину можно было отстрелив всего одну шестеренку в сердце управления.

— Не трудись с поднятием боевого духа, девочка.

Голос Шацара ничего не выражал, может, потому что он не говорил вслух. Он поудобнее перехватил Саянну, пошел к двери, переступая через девочек.

— Если я умру, ты умрешь вместе со мной.

— Я думала, что…

— Словом, стреляй, если хочешь убедиться. Убьешь меня, себя и нашего сына.

— Но вы могли бы просто обездвижить меня, как остальных! Теперь на меня не действует ваша магия?

— Действует. Я просто не хотел тебя обездвиживать. Затем и нужен был ритуал, Амти. Чтобы обезопасить себя от твоих необдуманных действий.

— Но…

— Я не знаю, как моя магия могла повлиять на твое состояние. Мне не хотелось тебе навредить.

— То есть, все что вы говорили о свадьбе было ложью?

— Нет. Только что я сделал тебе свадебный подарок.

— Не убили меня?! Вы серьезно?!

Но Шацар не отвечал.

Со стороны выглядело так, будто Амти просто молча на него пялится.

— Ты не могла бы уже прервать этот зрительный контакт? — поинтересовалась Яуди.

— О, — сказала Амти. А потом обессиленно опустила автомат. Шацар с Саянну на руках уходил, спускаясь ступеням вниз. Еще некоторое время все оставались неподвижны, и Амти отчего-то это почти нравилось. Спокойствие, передышка, тишина.

Амти снова подползла к Эли, гладила ее по щекам. Лицо ее казалось спокойным и расслабленным, но пульса не было. Спящая царевна из сказок. Она ведь и в самом деле была мертва.

Вскоре, когда остальные снова смогли двигаться, Мескете и Яуди принялись помогать девочкам подняться, Амти слышала их голоса, но не могла сосредоточиться.

Еще немного времени спустя к ним поднялись мужчины, Амти слышала их голоса, какие-то невнятные стоны Шайху, ругань Мелькарта, которую он произносил гораздо тише при девочках.

Она поняла, какой именно свадебный подарок ей сделал Шацар. Он только забрал свою сестру и ушел. Лавры спасителей маленьких девочек достались им. Они могли рассказать об этом. Они могли подтвердить свое обращение к народу Государства.

Они могли вырвать себе право на жизнь здесь, в Государстве. Кажется, Мескете и Адрамаут это осознавали. Они смеялись, и Амти слышала голосок Маарни, которая утверждала, что папа и мама теперь герои, они должны быть с ней, чтобы она ими гордилась. Еще она слышала ее истерический плач. Теперь Маарни видела кое-что большее, чем обыск.

Вокруг суетились, но Амти знала, они боятся подойти к Эли, боятся узнать, что ее больше нет.

Амти заплакала. Эли, ее Эли, с которой они вместе — никому не нужные дурочки. Амти никогда прежде не чувствовала к ней такой нежности. Амти так по ней соскучилась. Амти ужасно хотела успеть ее обнять, поговорить, подарить ей колечко, хотя бы что-нибудь успеть.

Но теперь, все что Амти могла сделать — поцеловать ее. Амти не знала, придет ли она в себя еще когда-нибудь.

Склонившись над ней, Амти не почувствовала ее дыхания. Губы у Амти были соленые от собственных слез. Амти поцеловала Эли и вдруг, как в сказке, ощутила, как Эли упирается руками ей в плечи. Она очнулась.

Но на этом все сказочное закончилось. Когда Эли открыла глаза, один из них был темным, нормальным, человеческим, а другой темным той самой Тьмой богини, лишенным зрачка, белка и радужки.

Эли глубоко вдохнула, и Амти вспомнила, что у нее больше нет легких.

Эли сказала:

— Я ничего больше не чувствую.