Крысиный волк

5 глава

Шацар сидел у окна, от свечки остался лишь огарок, но Шацар не собирался откладывать учебник. Света в комнате Шацара не было — он жил практически на чердаке, в комнатушке, больше похожей на кладовку, где были только окно и кровать.

Для начала его, конечно, поселили с соседом, как и других учеников. Эсгат, Инкарни Разрушения, ненавидел его. Впрочем, казалось, он ненавидел всех. Шацару было все равно, и они поладили. Однако магию Эсгат контролировал слабо, оттого однажды он едва не выжег Шацару внутренности. Шацар не просил его отселять, но госпожа Айни выделила ему отдельную комнату.

Она хорошо относилась к Шацару.

А Шацару нравилось в школе. Мардих отдал его госпоже Айни, рассказав о том, что Шацар сделал в лесу. Теперь она называла Шацара Инкарни Осквернения, Тварью Стазиса.

Шацар уже понял, что это значит — шифры и коды. Саму себя госпожа Айни называла Инкарни Безумия, однако Шацар до сих пор не понимал, в чем ее сумасшествие. Она казалась абсолютно нормальной. Разве что, госпожа Айни всегда ходила в трауре. Она носила черную бархатную накидку с цветочным узором и атласными лентами. Накидка была приятной на ощупь.

Госпожа Айни говорила, что хочет сделать из Шацара шпиона. Для этого Шацар изучал математику, литературу, биологию, историю. Госпожа Айни говорила, что Государство можно уничтожить только лишь изнутри. Когда Шацар спросил, что такое Государство, госпожа Айни ответила, что это место, где он жил с отцом. Шацар согласился, что это место надо непременно уничтожить.

Госпожа Айни не заставляла его рассказывать о себе, она лишь говорила, что Шацар может писать ей или беседовать, если ему захочется. Два месяца Шацару этого совсем не хотелось.

Он решал уравнения, цифры занимали все его время, плыли под веками, когда он засыпал.

Уравнения получались у Шацара хорошо, от этого и все вокруг становилось прочным, стабильным, будто Шацар возводил с помощью цифр какие-то невидимые стены. На самом деле ему нравились все предметы. Не было ничего, что оказалось бы неинтересным. Еще Шацару нравились походы в столовую, где еда всегда или почти всегда, была разной. И, конечно, Шацару нравились перемены. Чаще всего он качался на качелях и наблюдал за другими детьми. В их играх и разговорах была система, они делали и говорили вещи, которые Шацар запоминал.

В первый раз он пришел к госпоже Айни, чтобы сказать ей — спасибо. Так было принято, он читал и видел. Сначала Шацар говорил книжными фразами, но ей они не понравились. Потом он говорил ей фразами других детей, но и они госпоже Айни не понравились.

Госпожа Айни сказала, что ей будет интересно, когда Шацар захочет говорить с ней своими словами. Свои слова нашлись у него не сразу. В конце концов, Шацар сказал:

— Я бы умер один.

Она кивнула, и он ушел.

Впоследствии он чаще стал говорить с ней. Госпожа Айни не считала, что в молчании есть что-то дурное. Она говорила, что если Шацар хочет разрушить Государство, ему нужно уметь говорить, потому что слово — разрушительнее всего остального на свете.

Шацар старался. Для начала он стал писать. За месяц он извел четыре тетради, в которых записывал собственные мысли. Постепенно, мысли, переложенные на бумагу, стало проще озвучивать. Сейчас в беседах с госпожой Айни, он читал то, что писал, а она комментировала. Завтра Шацар снова собирался к ней, ему нужно было доделать уроки и вести дневник.

Уравнение все никак не складывалось, икс оставался скрытым, это раздражало Шацара. От бессильной злости его отвлек навязчивый стук в окно. Шацар увидел Мардиха, тот клювом стучал в стекло. Шацар отвернулся, но стук не прекратился. Он щелкнул по стеклу, однако Мардих не улетел. Видимо, единственным способом избавиться от навязчивого шума было впустить Мардиха. Шацар открыл окно, холодный ветер ворвался в душную комнату, потушил огарок свечи, оставив Шацара в темноте, окрашенной только алым светом луны.

Мардих не спеша и с достоинством вошел.

— Что они себе позволяют? — спросил он.

Шацар пожал плечами. Вспомнив, о чем говорила ему госпожа Айни, он добавил:

— Не знаю.

— Лучше бы ты спросил: кто эти загадочные они, Мардих?

— Кто?

— Царь и его новый советник! Они выгнали меня!

— А, — сказал Шацар, памятуя о том, что нужно что-то сказать.

— Ага, — сказал Мардих. — Верой и правдой я служил нашему царю, и вот меня выгнали, потому что я — птица! Подумать только!

Шацар порылся под кроватью, достал кусок вяленого мяса из коробки и показал Мардиху, но тот сказал:

— Я со своим!

Он втащил с подоконника мышь, и Шацар захлопнул окно.

— Так вот, они выгнали меня из дворца, они отобрали мою комнату.

Шацар некоторое время помолчал, а потом выдавил из себя:

— Что с того? Ты можешь жить где угодно. Ты же птица.

Мардих явно оскорбился. Он сказал:

— Нет уж, рядом с замком я больше не появлюсь. У меня есть чувство собственного достоинства, есть гордость, есть…

— Мышь.

— Что?

— Мышь есть. У тебя.

Мардих посмотрел на него блестящими бусинами глаз, пару раз моргнул и сказал:

— Лучше было, когда ты молчал.

— Да.

— Что, да?

— Тогда было лучше.

Мардих снова моргнул, потом вспорхнул под низкий потолок, пронесся к двери и сел на ручку.

— Ты не понимаешь.

— Ты забыл мышь.

— Я чувствую себя оставленным, покинутым всеми одиноким стариком, которого…

Без сомнения, он врал. Шацар был более чем уверен, что Мардих натворил что-то, приврал кому-то важному о чем-то важном и выгнали его за дело.

— Словом, я здесь поживу, — сказал Мардих после паузы. — Места я много не займу, я лишь крохотная пташка, которой…

— Мышь. Забери свою мышь. Она разлагается на моей кровати.

— … которой нужен дом, приют, теплое место, где можно было бы укрыться от шторма, в который бросила меня жизнь…

— Нет.

— Жестокая, жестокая жизнь!

— Да.

— Которую я спас тебе.

— Наверное.

— Ну чего еще ты от меня хочешь?

— Пришибить тебя книжкой.

— Поэтому я устроюсь на этой высокой, чудесной балке, где ты меня не достанешь, — кивнул Мардих без малейшего удивления. Он снова взлетел вверх, предварительно подхватив свою мышь.

— Госпожа Айни не разрешит, — сказал Шацар с надеждой. А потом он вспомнил, как госпожа Айни переживала о новом облике Мардиха и сокрушалась о том, что они больше не смогут проводить вместе время. Может быть, Шацару стоило предложить ей взять старого, болтливого сорокопута, которого теперь представлял из себя Мардих, в свою комнату?

Шацар чиркнул спичкой, зажег жалкий фитиль огарка и снова открыл тетрадь. За его спиной слышался треск разламываемых мышиных косточек. Так у Шацара появился новый сосед в его крохотной, слишком маленькой даже для него одного, комнатке.

Амти перевернулась на кровати, спокойный сон мешал ей выбраться из дремы окончательно. Мягкая постель казалась райским местом, Амти зевнула.

— Ты проснулась? — спросила Эли. — Адрамаут велел померить температуру.

— Я не проснулась, — ответила Амти.

Полтора месяца, которые отпустил им Шацар сократились уже на две с половиной недели, а Амти все никак не могла помочь хоть чем-нибудь. В основном, она лежала в постели, страдая от головокружений, субфибрильной температуры и насмешек Мелькарта. Еще она спала. Адрамаут говорил, что ей нужно обследоваться, но ни о каком обследовании и речи не шло, потому что анализ ее крови в любой клинике показал бы, что она Инкарни. Единственным лекарством для нее в таком случае была бы пуля. Смерть.

Эли вручила Амти градусник, легла рядом. Комната у них была просторная и светлая, свет лился сквозь нее будто вода. Амти давно не жила в таких комнатах. В человеческих, нормальных условиях. Малиновые гвоздики, цветущие на белых стенах, душный фиалковый запах и цветочный орнамент на шкафу напоминали Амти о довоенном Государстве с его нежной красотой женских комнат и маниакальным желанием превратить дом в цветущий сад.

Амти нравилось. Они с Эли жили как сестры, спали на разных кроватях, и отчего-то Амти было тоскливо. Ей хотелось, чтобы Эли была с ней, но она понятия не имела, хотела бы Эли того же или нет.

Одно было абсолютно точно — Эли хотела издеваться над ней.

— Мелькарт говорит, — начала она. — Что ты просто не хочешь работать.

— Мелькарт и мне это говорит. Он попросил тебя озвучивать это, когда его нет рядом?

— Если честно — да, — промурлыкала Эли. Пока Амти мерила температуру, Эли покрывала ногти черным лаком. От усердия она высунула по-кошачьи розовый кончик языка, сморщила нос.

— Но серьезно, — сказала она, потом выругалась, потому что кисточка скользнула за край ногтя, пачкая кожу. — Чем ты болеешь?

Если бы Амти знала. Чем хуже она себя чувствовала, тем больше и глубже были желания, заставлявшие ее бояться себя.

— Может быть, я не Инкарни Страха?

— Ты — Инкарни Страха.

— Но даже сейчас мне хочется тебя придушить.

Эли пожала плечами, не отвлекаясь от своей кропотливой работы. Кончик ее языка мазнул по губам и исчез во рту. Докрасив ноготь, она сказала:

— Потому что я тебя бешу.

— Ты меня не бесишь.

— Я всех бешу, тебя тоже. И все тебя бесят, ты просто боишься в этом признаться. Лучше скажи, чем ты болеешь?

— Я откуда знаю? Мне кажется, я теряю свою личность. Мне кажется, что внутри меня есть что-то большое, непознаваемое и желающее разрушить всю мою жизнь. Я уверена, что оно хочет убивать и…

Эли отложила лак в сторону, дернула градусник.

— Тридцать семь и три, — сказала она.

— Я думаю, я умираю, — ответила Амти. Ногти на одной руке у Эли были накрашены, а ногти на другой красовались обгрызенными кончиками. Амти взяла ее за запястье, коснулась губами кончиков ее пальцев.

— Хорошо, что ты не сделала это с другой рукой, — сказала Эли. — А то я бы врезала тебе.

Но когда Амти взглянула на Эли, то увидела, что щеки ее залила краска. Амти спросила:

— Когда я умру, где вы меня похороните?

— Знаешь, что сказал бы Мелькарт? Здесь оставим, будешь гнить.

— Нет, серьезно. Я хочу, чтобы ты хранила мои рисунки. И передала их дальше своим детям, и…

— У меня не будет детей.

— Тогда тем, кто тебе понравится, когда станешь старой. И приноси мне лилии на могилу, я люблю лилии. А еще, если мы не умираем совсем-совсем, все-таки не окончательно исчезаем после смерти, я хочу, чтобы ты знала, что я всегда буду, ну, рядом.

— И подсматривать за мной в душе? — спросила Эли с интересом. Амти прокашлялась и поправила очки.

— Ну, если ты так хочешь, то да. И мне кажется, что смерть не будет такой страшной штукой, если ты будешь рядом со мной и если я хоть иногда смогу увидеть тебя — после. Если я смогу любоваться на тебя и знать, что у тебя все хорошо. Если я смогу быть рядом, даже когда ты уже будешь считать, что меня нет на свете. Я бы хотела быть вместе с тобой, но если вместе быть не получится, то мне достаточно будет, что будешь просто ты. Это уже здорово и уже большее счастье осознавать, что…

— Амти?

— Что? — спросила Амти, осекшись. Она уже вдохновилась, представляя себя хрупким призраком рядом с прекрасной, взрослой Эли, и не сразу поняла, что она в комнате, которую заливает солнечный свет, умирает в эту секунду от ужаса, признаваясь Эли в любви.

Эли подалась к ней, и в тот момент, когда ее губы почти коснулись губ Амти, раздался стук в дверь. Они отпрянули друг от друга, как ошпаренные.

— Входите! — сказала Амти хрипло.

Сначала в дверях показался поднос госпожи Тамии, а потом она сама.

— Доброе утро, девочки! Я слышала, что вы проснулись!

— Доброе утро, — ответили они почти одновременно.

— Да, — кивнула она. — Я так и подумала, поэтому решила принести вам завтрак! Сегодня выходной, всем хочется полежать подольше. То есть, ты, Амти, все время валяешься, а вот твоя подруга, наверняка, хотела бы отдохнуть…

Госпожа Тамия, изящная и сияющая старушка, носившая старомодную прическу и платье, которое Амти считала слишком кокетливым для ее возраста, приютила их. Богатая вдова, все еще живущая временами своей молодости, она занималась филантропией, спонсировала детские приюты и больницы, ездила в города провинции. Ее особняк, являвшийся живой историей и музеем ее молодости в большей степени, нежели домом, чаще всего пустовал. После видеообращения, которое они пустили в эфир, Адрамаут обратился к госпоже Тамии с просьбой о помощи, и она не отказала. Исключительно прогрессивная старушка, говорила про нее Эли. Амти считала, что госпожа Тамия наоборот несколько оторвана от реальности, живет в мире прошлого, когда аристократическое происхождение фактически означало неприкосновенность. Госпожа Тамия, наверное, уже не совсем понимала, что будет, если Псы узнают, кто живет у нее. Впрочем, Шацар, без сомнения, уже выяснил, где Амти и ее друзья скрываются. Если так, то никаких распоряжений по проверке ее дома не поступит. Пока не истекут полтора месяца.

Амти госпожу Тамию было скорее жаль. Ее муж ждал ее в могиле, буквально за домом, на семейном кладбище, и на этом свете ей не к кому больше было выразить всю ту любовь, которая оставалась у нее.

Она делала добрые дела, на которые решаются сильные, но несчастные люди. Слабые и несчастные люди, по убеждению Амти, делали злые дела. Госпожа Тамия поставила на кровать поднос. Все это время она с неутомимой грацией несла графин с молоком, гренки, джем и хорошо прожаренную яичницу.

Амти посмотрела на гренки, вспомнив всегда одинаковые завтраки из детства Шацара и подтянула к себе тарелку с яичницей.

— Спасибо за еду, — сказала она.

— Пришлось отпустить слуг, знаете. Не хотелось бы лишних глаз в этом доме, пока вы здесь. И я решила приготовить завтрак сама. Ах, в молодости я часто готовила гостям! Тогда у нас было много гостей!

Амти всегда ожидала, что госпожа Тамия пустится в воспоминания, но она никогда этого не делала. Она замирала на несколько секунд, ее глаза приобретали выражение нежной мечтательности, будто она смотрела на что-то удивительное, чего не видели остальные. Спустя секунду, она переводила разговор на другую тему.

Вот и сейчас госпожа Тамия сказала:

— Как себя сегодня чувствует наша больная?

— Так же, — ответила Амти. — Но я скоро перестану лежать, честное слово.

— Знаешь, что сказал бы Аштар? — спросила Эли. И они вместе, совершенно одновременно заговорили:

— Не перестанешь, ведь ты окажешься в гробу!

Госпожа Тамия засмеялась, но смех ее был вовсе не обидный. Амти было ужасно жалко, что госпожа Тамия — старая. Ведь если она умрет, то как будто пропадет, сгорит большая и интересная книга. У нее, наверное, была удивительная жизнь, она столько видела, столько знает, она такая добрая, так много сделала, и так не хотелось бы, что бы все это исчезло без возврата.

Вот если бы Амти умирала, в чем она была почти уверена, кстати, от нее остались бы ворох рисунков, бездарное самокопание, подростковая лесбийская любовь и один случайный секс с главой Государства.

— Вы очень хорошая, — сказала Амти неожиданно.

— Амти, — засмеялась госпожа Тамия. — Нет нужды ни с кем прощаться. Вряд ли ты все-таки умираешь.

Она взяла гренку и обмакнула ее в джем, откусила и тут же утерла рот платком, на котором остались пятна коралловой помады. Госпожа Тамия никогда не появлялась ненакрашенной.

— Но, конечно, тебя стоит показать врачу. Я не знаю, кому можно было бы это доверить…

— Адрамаут — врач.

— О, мне казалось, он говорил, что занимался чем-то странным, — пожала плечами госпожа Тамия.

— Трансплантологией.

— Да. Это что-то странное. Хорошо, конечно, что медицина не стоит на месте, но я имею в виду настоящего врача, — слово «настоящий» госпожа Тамия выделила отдельно, чтобы ни у кого не осталось сомнений в том, как она относится ко всей этой новейшей медицине.

Эли методично ломала гренку и отправляла куски в рот, облизывая масло с пальцев. Амти без аппетита ковыряла яичницу. Она сумела заставить себя съесть только желток, и теперь глазунья слепо таращилась на нее пустой глазницей белка.

— Ты почти не ешь, — сказала госпожа Тамия. — Не удивительно, что ты такая слабая!

— Я не хочу.

— А надо. Такая юная девушка как ты должна хорошо питаться, а то волосы будут выпадать и ногти ломаться.

Эли взяла тарелку у Амти, вырвала у нее вилку и принялась подавать пример того, как должна питаться молодая девушка.

— Я выпью молока, — сказала Амти. Все остальное вызывало смутную тошноту. Госпожа Тамия смотрела на нее с искренним беспокойством. Амти стало приятно от того, что эта чужая, в сущности, женщина чувствует волнение за нее. Она выпила целый стакан молока, чтобы госпожа Тамия не переживала.

— Ах, девочки, не хотелось бы вас оставлять, однако мне еще нужно съездить в город.

Амти смотрела, как госпожа Тамия перебирает жемчужную нить на шее и гадала, какой она была в молодости. Наверное, красавицей. Глаза у нее все еще были красивого, яркого цвета — очень морского.

— Спасибо вам большое за завтрак, — вежливо сказала Амти.

— А тебе я советую погулять по парку. Подышишь свежим воздухом, кроме того посмотри на мои акации.

— Но сейчас зима.

— Представь, какие они летом! — прощебетала госпожа Тамия, закрывая за собой дверь. Амти помолчала, рассматривая свой стакан. Теперь за все сказанное было неловко.

— Хочешь в парк? — спросила она у Эли.

— Хочу, — ответила Эли. — Но надо докрасить ногти.

Эли подалась к ней и поцеловала ее в щеку.

— Все что ты сказала, я очень ценю. Серьезно.

Не успела Эли вернуться к своему сложному и требующему большой сосредоточенности делу, как дверь распахнулась настежь, будто ее открыли с ноги. Впрочем, вероятнее всего, ее и открыли с ноги, потому что на пороге стоял Мелькарт.

— Так, — начал он, потом понизил голос и с почти пугающей в своей серьезности интонацией произнес. — Старушка — ушла?

— Собирается, — сказала Эли, не отвлекаясь, будто шум ее не волновал.

— Отлично, — хмыкнул Мелькарт, достал сигареты и с видимым удовольствием закурил. — Просто отлично. Тогда у вас есть пятнадцать минут, чтобы собраться, малолетний балласт. Адрамаут во Дворе у Мескете, а мне надоело заниматься анализом и опросами. Анализы и опросы пусть докторишки проводят, а мы займемся…

Он прислушался, будто боялся, что его застанут с сигаретой, удовлетворенно кивнул и продолжил:

— А мы займемся полевой работой. Едем ловить похитителя на живца.

— На живца? — спросила Эли.

— На вас.

— На меня? — спросила Амти.

— И на тебя тоже.

Амти продемонстрировала Мелькарту градусник, и сама почувствовала, будто предъявляет Псу Мира справку о том, что она — не Инкарни, такое самодовольное у Мелькарта стало выражение лица.

— Я болею.

— Этого мы точно знать не можем.

— Но мне плохо!

Мелькарт придирчиво осмотрел ее и, видимо, не найдя открытых переломов, которые он полагал границей потери работоспособности, сказал:

— Не видно, что ты болеешь, так что собирайся. Болеет она, не болеет. Трусить ты любишь и дома лежать, вот что. Может ты вообще залетела, а?

Амти помотала головой, густо покраснев.

— А, точно, это же ты, — хмыкнул он. — Тогда нет. Но в любом случае пройтись и подышать свежим воздухом тебе правда не помешает. Как старушка и говорила.

— Во-первых, она говорила про парк, — сказала Эли. — А во-вторых ты подслушивал.

Мелькарт совершенно по-собачьи оскалился, а потом сказал:

— Такая работа.

А потом неожиданно хлопнул в ладоши, так что обе они подскочили.

— Все, собираемся спасать ваши маленькие шкурки!

Мелькарт захлопнул дверь так, что Амти и Эли снова вздрогнули.

— Отстой, — сказала Эли, выразив всеобщее мнение. Пока Амти собиралась, она старательно представляла, как упадет в обморок и расшибет себе голову, умрет от открытой травмы черепа и, конечно, Мелькарт будет во всем виноват, исправится, найдет в себе силы и способность любить. Словом, признает свою вину.

Впрочем, оказалось, что не так уж Амти плохо, как она себе представляла. По крайней мере, вовсе ее не штормило и падать она не собиралась. Может быть, подумала Амти, все это психосоматика. Она читала, что такое бывает. Впрочем, слова Мелькарта беспрестанно крутились у нее в голове. Амти вспомнила, что папа рассказывал о том, как ее мама первое время беременности падала в обмороки и страдала легкой температурой, так что сначала все, включая нее, считали, что она страдает от какой-то атипичной простуды.

Когда Амти и Эли спустились в холл, они увидели Яуди. Она потеряно рассматривала картины госпожи Тамии. Кувшинки в прозрачном пруду, у берегов которого сидела грустная пара, одинокий, увядающий сад, кладбище с надгробиями, на которых устроились одинаковые белые птички, запрокинувшие золотые клювики. Картины были нарисованы талантливой рукой человека, никогда не знавшего радости. Госпожа Тамия говорила, что рисовала их сама, в молодости. Амти не верила, что эта смешливая старушка способна была передать грусть и тоску в величайшей красоте природы.

Когда они спускались, Яуди сказала:

— Довольно депрессивно, правда?

— Точняк, — кивнула Эли.

— Как то, что я потеряла работу, — сказала Яуди.

— В магазине бытовой техники? — спросила Амти.

— Да, — сказала Яуди, а после паузы добавила. — И хорошо.

Поддельные документы для нее уже были готовы, но Яуди не спешила уходить. Более того, она помогала Адрамауту и Неселиму в расследовании настолько участливо, что Мелькарт предсказывал ее членство в клубе борцов с системой. Вместо бесполезного Шайху.

Все смеялись, кроме Шайху. Он явно был в замешательстве, не зная кого и к кому ревновать и что предпринять.

— Вы куда? — спросила Яуди, не отвлекаясь от созерцания кувшинок. — Мелькарт заводит машину.

— Он сказал, что мы поедем ловить похитителя на живца, — нажаловалась Эли. Амти ткнула ее в бок, но Эли сказала:

— Без ведома Адрамаута. Адрамаут не считает, что все готово. Они с Неселимом что-то там выясняют и расследуют, а Мелькарт просто хочет…

— Побыстрее закончить с этим, — перебила ее Амти и потащила Эли за руку к двери. Когда они вышли, Амти поежилась, бледное зимнее солнце показалось ей ослепительным и ярким, а воздух невероятно сладким. Было хорошо выйти на улицу. Хрусткий февральский мороз заставлял взбодриться. Зима подходила к концу, но пока что была крепка в своей власти над природой. Во Дворе не сменялись времена года, все там было хаотично, нигде не царил порядок, а холод и жара вспыхивали и угасали в совершенно непредсказуемой последовательности. Циклы природы в Государстве делали мир намного более безопасным местом.

Снег сочно хрустел под ногами, где-то кричали голодные вороны, а чуть ближе — недовольный тем, как медленно прогревалась машина, кричал Мелькарт.

— Да уж, — сказала Эли. — Жалко, Аштар небось еще спит. Может поехал бы с нами. А то бухать пойдет.

— Слушай, — спросила Амти невпопад. — У тебя есть тест на беременность?

— Не знаю, — сказала Эли. — Не помню. А чего?

— Ничего. Просто интересно.

Эли махнула рукой куда-то в сторону машины, два пальца, мизинец и безымянный, розовели так и не накрашенными ногтями.

— Не слушай ты его, — фыркнула Эли. — Ты чего, не в курсе, что для того, чтобы залететь, нужно потрахаться для начала?

Амти посмотрела на Эли обиженно, отмахнулась.

— Ты что меня за дуру принимаешь? У меня, в отличии от тебя, биология в школе была.

И школа была. Злость в глазах у Эли обожгла Амти быстро и больно, и она почувствовала себя виноватой.

— Извини, — сказала Амти, а потом серьезно добавила. — Просто хотела тебя проверить. Нельзя же так безответственно относиться к своему телу, Эли. Тебе обязательно нужно иметь парочку после того, как поимеешь очередного…

Эли только быстрее пошла вперед.

— Ты просто ревнуешь, — сказала она с уверенностью. А Амти почувствовала себя лицемерной лгуньей. Но ей не хотелось никому говорить о том, что было между ней и Шацаром. Тем более, если она зря переживала. Мелькарт просто ляпнул глупость, а Амти просто болела. Она болеет, может быть, у нее даже опухоль, оттого и проблемы с циклом.

Да, однозначно, она скоро умрет. Амти чуть удивилась, поняв, что мысль об опухоли ее успокаивала. Может быть, опухоль уже дала метастазы в головной мозг? Интересно, опухоль может приказать человеку перестать с ней бороться? Поработить его разум?

В машине их ждал Мелькарт, он включил обогреватель слишком сильно, оттого уже через десять минут захотелось снять с себя не только куртку, но и кожу.

— Чего такие мрачные? — спросил Мелькарт. Сам он немелодично подпевал радио, пребывая явно в отличном настроении.

— Ничего, — сказала Эли. — Ты нас не ценишь.

— Ты сама все время жалуешься, что тебя не берут на настоящие дела, — пожал плечами Мелькарт. — А ты, Амти, уже следила под прикрытием за тем Инкарни, промывавшим мозги слюнтяям без магии.

— Но это совсем другое. Я была просто человеком, который пришел послушать, а не наживкой.

— Но он все равно тебя едва не придушил.

Что правда, то правда. Тем не менее, этот простой факт не усиливал энтузиазма Амти. Зато Мелькарт был вдохновлен за троих.

— В общем, Неселим и Адрамаут выяснили, что из Гирсу похититель уехал быстро. Город маленький, а похититель никогда не появляется дважды в одном и том же месте. Он путешествует. Неупомянутые похищения, которые списали на побеги из дома — данные о них отдал Шацар — все это позволяет проследить маршрут похитителя до Столицы. Здесь зато он явно решил остаться надолго. Достаточно места, чтобы затеряться.

Мелькарт говорил радостно, голос его от азартного возбуждения казался вовсе незнакомым. Наверное, он скучал по своей работе. Кроме того, было похищено еще три девочки, наверное, Мелькарту хотелось быть героем.

В конце концов, он столько времени просидел в Яме, не способный делать вообще ничего. Путешествие по Лестнице Вниз, кажется, одного его изменило в лучшую сторону. Мелькарт будто бы пересек черту, за которой было почти неправильное бесстрашие и почти пугающая готовность действовать несмотря ни на что.

— Дальше мы с ребятками постановили, что в действиях похитителя определенно есть программа. Он выбирает районы памятные для Инкарни, места великих злодеяний. Ну вроде как в прошлый раз девчонку похитили из места, где Инкарни открыл стрельбу в больнице. До этого — рядом со стадионом, где произошел взрыв. И так далее, так далее, так далее. Чем дальше, тем больше мест преступлений, совершенных до Войны. Адрамаут и Неселим отправились во Двор, чтобы Мескете достала им списки всех задокументированных акций Инкарни в то время. Но я лично знаю два таких места, понимаете? Нам может повезти.

— Фу, — сказала Эли. — Я не хочу, чтобы на меня напали призраки.

— Призраков не бывает, дура, — сказал Мелькарт. — Но если бы были, то там, куда я вас везу, они бы точно водились. Здорово-то как, а?

— Потрясающе просто, — сказала Амти. Их общая обида на Мелькарта сгладила недавнюю ссору. Они ехали по дорогам Столицы, в этот час между вечером и днем все еще были на работе, свободные дороги давали ощущение полета.

— Лучше слушайте. Едем в пятый район. Там есть две школы, одна частная и коррекционная для необычных тупых детей и одна для обычных тупых детей и государственная. Там есть два преступления. В 1878 году подожгли коррекционную школу, первую в Государстве, двери были заперты злоумышленником снаружи. Виновного так и не нашли. Второе — массовое самоубийство после Войны — четырнадцать молодых девушек утопились в школьном бассейне. Все они читали зачарованные стихи какого-то романтика из наших. Выбирайте!

— Поджег! — сказала Эли быстро. — Коррекционная школа, это по мне.

Она бросила быстрый взгляд на Амти, вроде как смотри, я и сама себя могу уязвить. Амти стало стыдно, и она взяла Эли за руку.

— Отлично. Амти, тогда проваливай, ты приехала.

— Что?

— То, — веско сказал Мелькарт, он остановил машину напротив неприметного скопления многоэтажек. — Погуляй здесь. А Эли, ты погуляешь через пару кварталов. И не вздумайте встретиться и ходить парами, а то преступник на вас не клюнет. Зона ответственности…

Мелькарт вытащил из бардачка карту и отметил два круга, пересекавшихся боками друг с другом. В центре одного он написал Амти, а в центре другого — Эли. Потом Мелькарт оторвал помеченный кусок от карты и разорвал его еще надвое.

— Вперед, — сказал он. — Главное создавайте впечатление одиноких девочек, которым некуда идти.

— С этим у меня проблем не будет точно, — сказала Эли, показав большой палец. — Ну, Амти, бывай.

Амти посмотрела на Мелькарта с некоторым недоверием.

— Знаешь, все-таки Адрамауту стоило об этом знать.

— Да, — сказал он. — Стоило. Все, пока. Я заберу вас в восемь вечера у бара на улице Юности.

— У бара? — хмыкнула Эли.

— Ага.

Амти протянула ему руку ладонью вверх и сказала:

— В случае если у нас ничего не получится, ты ведь не хочешь, чтобы Адрамаут об этом знал.

Мелькарт посмотрел на ее руку, потом засмеялся.

— Ах ты маленькая вымогательница!

Мелькарт порылся в карманах и из неожиданно внушительной пачки отслюнил Амти пару купюр.

— Больше, — сказала Амти с несвойственной ей жесткостью.

— Моя школа, — отметил Мелькарт не без уважения.

— И Эли столько же. Иначе едем домой.

Амти сжала купюры в ладони, сунула руку в карман и сказала как можно более веско:

— А так же прекрати обворовывать Шайху.

На этой жизнерадостной, как и все что связано с Шайху, ноте, Амти вышла из машины, захлопнув за собой дверь. Неплохо, подумала она, приосанившись. Даже, можно сказать, сурово. Машина отъехала, и Амти тут же почувствовала себя тоскливо. Часы показывали без двадцати четыре, до восьми Амти нужно было чем-то себя занять.

Впрочем, дела у нее были. Некоторое время Амти бродила по улицам, иногда сверяясь с куском карты, чтобы не потеряться. Она искала аптеку. Среди блистающих вывесками ломбардов и круглосуточных магазинов, булочных, от которых разносились тепло и вкусный запах, зоомагазинов и магазинов техники, Амти нашла аптеку с трудом. А когда нашла, долго стояла перед ней, любуясь на зеленую вывеску, где букву «А» обвивала улыбчивая змея. Люди, заходившие за своими лекарствами безо всякого трепета отталкивали Амти с прохода.

Наконец, когда ноги замерзли, и Амти перестала ощущать свои большие пальцы, она дернула дверь. Очередь из старушек не желала рассасываться очень долго. Пока артритные пальцы болтливых бабушек собирали мелочь сдачи, Амти пыталась незаметно рассмотреть ценники рядом с тестами на беременность. Ей казалось, что направление ее взгляда более, чем очевидно, поэтому периодически она с преувеличенным вниманием начинала рассматривать пачки с аспирином. Когда старушка перед ней, засмеялась, разговаривая с провизором, Амти вздрогнула, уверенная, что смеются над ней.

Когда подошла ее очередь, Амти убедилась, что бабушки покинули аптеку, а за ней стояла только женщина средних лет в старом пуховике. Женщина наградила Амти недовольным взглядом, мотивировавшим ее не медлить. Амти, так и не сумевшая рассмотреть цену, достала всю сумму, оставленную ей Мелькартом и положила купюры на прилавок.

— Можно тест на беременность, пожалуйста? — сказала она тихо.

— Что? — спросила провизор, поправив очки в золотистой оправе. Амти подумала, что ей стоило бы поправить слуховой аппарат. Живо представив, как вдавливает провизору очки в глаза, Амти повторила:

— Тест на беременность.

Провизор поджала густо обведенные карандашом губы, взяла одну купюру и пояснила:

— Много.

— Тогда дайте еще два. И чтобы все три были разные, — шепотом сказала Амти.

— Лучше б ты мамке сказала, — громко провозгласила женщина за ее спиной, и Амти почувствовала, что лучшим исходом этой ситуации был бы внезапный пожар. Провизор взяла еще две купюры, а остальное подвинула к Амти. Амти с тоской подумала, что если бы она вдруг сказала, что отец ее возможного ребенка — Шацар, кроме теста на беременность ей предложили бы еще антипсихотик. Интересно, хватило бы на него денег? Интересно, а Мелькарту он бы помог? Наверное, нет, он ведь не просто сумасшедший, он воплощение Безумия. А если бы антипсихотик Мелькарту помог, может, Амти и не пришлось бы торчать здесь.

— Девочка, — окликнула ее провизор, Амти увидела мелькнувший между ее густо накрашенных губ золотой зуб. — Ты тут не одна.

— Извините, — сказала Амти. Она поправила очки и постаралась как можно быстрее запихать упаковки с тестами в сумку. — Спасибо.

Как можно быстрее и как можно аккуратнее были понятиями, которые в данном конкретном случае сочетались из рук вон плохо. Едва не уронив деньги на мокрый от талого снега кафель, а следом за ними едва не уронив сумку, Амти покинула поля боя за свою репутацию среди незнакомцев. Уже открыв дверь и вдохнув после аптечной горечи, свежий воздух, Амти услышала что-то о молодежи, которая совсем не думает о последствиях.

Через сорок минут Амти сидела на качелях и думала о последствиях. Все три теста, оставленные ей в урне уборной кинотеатра, упрямо показывали одинаковый результат.

На оставшиеся деньги Амти накупила газировки и шоколада, а кроме того, в магазине всяческих мелочей — колечко для Эли. Узор, повторяющий очертание колючей проволоки венчало изображение крохотной птички, запутавшейся в ней. Эли должно было понравиться.

Амти раскачивалась на качелях, дети, игравшиеся в песочнице, посматривали на нее с плохо скрываемым ожиданием, и именно назло им Амти не переставала качаться. Иногда она тормозила, поднимая волны снега от ботинок, отпивала холодной газировки и снова начинала качаться.

— Лучше бы тебе сдохнуть от холодной газировки, не зря же ей раковины чистят, — пробормотала Амти, а потом добавила. — Ладно, извини. Ты-то здесь причем? Я не хочу тебя обижать, но все это дико не вовремя. Может быть, это какое-то гормональное отклонение? Наверняка, такое возможно. Тогда тебя и вовсе нет. Да зачем я вообще с тобой разговариваю? Все! Не собираюсь я с тобой разговаривать! У меня нет прогестеронового слабоумия или чего-то вроде этого. Мне даже дети не нравятся!

Теперь Амти ловила и настороженные взгляды мамочек и бабушек, присматривавших за своими возившимися в снегу чадами.

— Ладно, нужно подумать, что делать дальше, правда? — спросила Амти, а потом добавила, не заметив, что ругается как Эли. — Да блин!

Небо уже потемнело, окна всюду вспыхнули, а мамы постепенно начали разводить детей по своим уютным, теплым домам. Сколько из этих счастливых, сытых деток станут Инкарни и будут убиты? А сколько сумеют избежать смерти и станут чудовищами?

Амти взлетала все выше на качелях, и голова вовсе не кружилась. Амти запрокинула голову, чтобы смотреть в темное небо, где далекие звезды терялись в облаках ядовитого дыма, поднимавшегося от заводов и фабрик Столицы.

Над одинаковыми домами, единообразными, как конструкции, которые любят строить аутисты, протянулись нити электропроводов. Когда Амти смотрела на эти панельные дома с их причудливой и в то же время унылой планировкой, она чувствовала себя в лабиринте из которого не было выхода.

Наконец, Амти затормозила, подняв ворох снега. Нужно было пройтись. Остатки газировки Амти вылила на снег, где на белом тут же расцвело малиновое пятно. По пути Амти жевала шоколадный батончик со сладкой карамелью внутри, и ей казалось, будто ничего вкуснее она в жизни не ела. Пальцы едва гнулись, а шоколадка по консистенции уже больше напоминала мороженое. Амти решила пройтись в поисках той школы, в которой произошло массовое самоубийство. В конце концов, может быть похититель девочек, похитит ее, и Амти не придется думать о том, стоит ли говорить главе Государства о том, что она беременна от него.

— Да, — сказала она самой себе. — Беги от ответственности в самое жуткое место, что есть поблизости.

Так она и сделала. Школа нашлась быстро. Унылое четырехэтажное серое здание с клеткой вокруг главного входа. Видимо, чтобы дети не убежали. Амти задумалась, как тогда выглядит коррекционная школа. Амти не спеша прошлась по территории, наблюдая за недолепленными на прогулке снеговиками, развешанными на заборе потерянными варежками и снежными ангелами.

— Тупые дети, — пробормотала Амти. — Бесите меня.

Впрочем, сама она себя примерно так и ощущала. Тупым ребенком. Она прошлась по дорожке туда и обратно, выбросила упаковку от шоколадки прямо на асфальт, но, устыдившись, подняла ее и отнесла в урну.

Крыло школьного бассейна, где сквозь толстое стекло можно было увидеть синеву хлорированной воды, не вызывало у Амти мистического трепета. Сколько воды утекло. Воды, ну да. Амти хихикнула и тут же осудила себя за это.

Она прогулялась обратно, зашла на огороженное футбольное поле. Амти прекрасно знала, зачем футбольное поле ограждают высокой рабицей — не далее, чем семь лет назад по ней попали мячом девочки, игравшие в футбол на поле, когда Амти всего лишь проходила мимо, спеша на дополнительные занятия по литературе.

Дверца, ведущая на футбольное поле с тихим скрипом открылась, и Амти зашла. По крайней мере на поле не было снега. Белесый свет фонаря освещал искусственный дерн, делая его еще более неестественным.

Амти чувствовала себя на сцене, свет фонаря был подобен свету софитов. Она расхаживала вперед и назад, представляя, что миллионы людей смотрят на нее. Мысленно она выступала на презентации собственной выставки, где рассказывала о своей нелегкой жизни, а люди с коктейлями и симпатичными бутербродами, наколотыми на зубочистки, сновали между хорошо одетыми гостями.

Все в воображении Амти было идеально: ее картины, ее одежда, вся ее жизнь. В воображении Амти она поступила в художественную академию, окончила ее с отличием и жила в большой и просторной квартире.

В воображении Амти, она не была Инкарни. Инкарни вообще не было. И Перфекти не было. Дети бога и богини, как глупо. Все были самыми обычными людьми. Можно даже без магии. Наверное, лучше даже без магии. Чудесный был бы мир.

Почти эротические фантазии Амти о вручении ей государственной премии прервал шорох. Она открыла глаза, обнаружив себя продрогшей в центре пустого футбольного поля во дворе школы.

Ослепляюще белый свет фонаря погружал в еще большую тьму все, что находилось за пределами поля. Шорох доносился от кустов, будто сухие ветки встрепал неожиданный порыв ветра. Однако никакого ветра не было. Амти прислушалась. Снова шорох, снова тишина. Среди деревьев и кустов что-то петляло, Амти услышала треск ломавшихся веток.

Амти не сразу поняла, что пугает ее в этом шуме, казалось бы, самом обычном. А когда поняла, то почти мгновенно задрожала и вовсе не от холода. Шорох, шелест, хруст ломавшихся веток были громкими, но недостаточно громкими, чтобы заглушить звук шагов по снегу. А вот его не было. Амти боялась выйти из круга света, а что-то расхаживало перед ней, за тонкой преградой сетки, будто дикий зверь.

Только в клетке была она.

— Что? — сказала Амти громко. — Решил меня забрать, да? Чудесно!

Она нащупала было в сумке пистолет, а потом вдруг отпустила его. Она крикнула:

— Давай! Вперед! Забирай меня! Мне плевать! Мне абсолютно плевать на тебя! Можешь сожрать меня! Можешь сделать из меня чучело! Может башку мне откусить! Да! Откуси мне нахрен башку! Без тебя проблем хватает, м…мудак! Да, мудак! Да пошел ты! Я тебя не боюсь! Вообще!

Амти выступила из круга света, оказавшись в разрастающейся темноте и тут же громко добавила:

— Ладно, я тебя боюсь! Я всех боюсь! Но мне плевать! Жри!

Она услышала угрожающий, звериный рык. Так рычат большие хищники, но в этом звуке было что-то разумное, будто хищник насмехался над ней. А потом она услышала в голове его голос, совершенно звериный, но неопределимый при том. Он явно, Амти поняла это каким-то шестым, неразумным чувством, принадлежал существу женского пола. Это был голос змеи, голос львицы, голос волчицы, в нем мешались и птичьи голоса. Этот невозможный, неправильный голос выплевывал человеческие слова.

— Ты не подходишь, — говорил он.

— Это еще почему? — удивилась Амти, на секунду даже забыв о страхе. Движение в темноте ни на миг не останавливалось, будто зверь злился.

— Ты носишь ребенка, — прошипел зверь. И тогда Амти крикнула:

— Да ну? Ничего себе новость! Понятия не имела, что если купить три теста, можно получить четвертый — бесплатный и мистический!

Она резко подалась к сетке, вцепилась в жесткую проволоку так, что пальцы заболели. Амти старалась рассмотреть, что там, двигается в темноте, но не видела ничего, движение ей помогало различать скорее ощущение, чем взгляд.

— Где ты? — крикнула Амти. — Покажись мне, давай же!

Амти дернула сетку, вызвав металлический лязг, испугавший большее саму. А потом в одну секунду из темноты припала к сетке с другой стороны женщина или что-то напоминающее женщину. Амти ожидала увидеть зверя, может быть, даже несколько зверей в причудливом симбиозе, так страшен и первобытен был этот голос, так мало в нем было человеческого.

Однако то, что смотрело на нее было женщиной — в траурном, наглухо закрытом старомодном платье, с лицом закрытым плотной вуалью.

— Я здесь, — сказала женщина, и из казалось бы человеческого тела вырывалось совершенно звериное шипение. — Ты довольна?

— Н-нет, — пискнула Амти. Женщина склонила голову набок. Одним резким движением она схватила Амти за воротник куртки, притянула к сетке с такой силой, что Амти казалось, проволока войдет под ее кожу, в мясо, а потом и в кость. Сила, как у Аштара, подумала Амти. Как у Твари Войны. Амти нащупала в сумке пистолет, постаралась наткнуться дулом на брешь в сетке.

— Ты не подходишь, — прошипела женщина своим звериным голосом, голосом прежде не звучавшим у огня. — Но я знаю, кто подойдет.

Амти выстрелила, раз, другой, третий. Судя по высоте на которой был пистолет, пули должны были попасть женщине в живот. Твари Войны не чувствуют боли, вспомнила Амти, но умирают ведь как и все.

А потом она подумала, что могла убить живое существо. Но прежде, чем эта мысль свела бы Амти с ума, она увидела, что живое существо — или не совсем живое, или — не совсем существо.

Женщина отпустила Амти, и она отшатнулась. Амти увидела, что стреляла в клубившуюся темноту. И если минуту назад Амти могла даже узор на ткани платья рассмотреть, то сейчас на месте живота женщины пульсировало облако дыма. А потом она растворилась, в секунду, только отступив назад. Амти сунула пистолет в сумку, выбежала с поля туда, где стояла женщина. Она упала в снег, пытаясь разыскать хотя малейший след пребывания здесь женщины со звериным голосом. Амти упала в снег, и ей было все равно. В окнах дома напротив зажигались окна, люди слышали выстрелы. Они на улицу не сунутся, Амти знала. Но Псов вызовут. Это Амти тоже знала, и ей пару минут было абсолютно плевать на Государство со всеми его Псами.

Как? Как она могла исчезнуть? Лежа в снегу, Амти вспомнила, что говорили про Царицу. Исчезла, просто исчезла в темноте. Точно так же как женщина-зверь. Амти подумала, что в любом случае она выиграла информацию. Как бы тупо Амти себя не вела, она все равно по чистой случайности — молодец. Теперь она знала, что женщина-зверь имела не одну силу. О таком Амти прежде не слышала — каждому давалась лишь одна магия, так было от начала времен.

В этот момент Амти почувствовала свою — она услышала визг, визг этот звучал в голове, так же как голос женщины-зверя, однако, казалось, звучал глубже, из самого существа Амти. Это был визг непередаваемого страха, который настолько искажает голос, что делает его неузнаваемым.

Или почти неузнаваемым — через пару секунд Амти поняла — визжит Эли. Амти вскочила на ноги. Визг усилился, голова раскалывалась. Амти побежала вперед, она чувствовала направление, в котором ей нужно было двигаться благодаря биению страха Эли. Это было неотвратимое чувство, будто инстинкт. Амти бежала так быстро, что закололо в боку, а горло разрывало.

Когда Амти перебегала дорогу, ее чуть не сбила машина. Визг тормозов Амти почти не услышала, даже гудок донесся до нее, как сквозь вату. В конце концов, крик в голове звучать перестал, зато Амти услышала выстрелы, вполне реальные.

Мелькарта она нашла на детской площадке, его пистолет валялся в песочнице, а он сам — на земле, корчился от удушья. Амти упала на колени рядом с Мелькартом, заставила его перевернуться на спину. Мелькарт скреб шею, Амти увидела кровавые полосы, оставленные его ногтями. Амти постаралась отнять его руки от горла, скорее рефлекторно, чтобы он не разорвал себе глотку, чем потому что это помогло бы ему вдохнуть. Под пальцами, на его шее, она неожиданно почувствовала что-то, непохожее ни на веревку, ни на проволоку — оно было невидимым и непохожим ни на один материал, что Амти чувствовала прежде — оно было магией. И оно начинало истаивать в отсутствии источника. Амти снова перехватила руки Мелькарту, чтобы он не успел разорвать себе глотку до этого. Пару раз Мелькарт двинул ей довольно болезненно, пытаясь вырваться, а потом он почувствовал, что может дышать. Мелькарт хрипло и глубоко вдохнул, уставился на Амти бессмысленным взглядом.

— Амти, — пробормотал он, когда смог дышать. Амти ощупала его шею и не обнаружила магической удавки.

— Где Эли?! — рявкнула она.

— Ее забрали!

— Кто? Женщина-зверь?!

— Да вроде того…стоп, откуда ты знаешь?!

— Какая разница? Ты успел понять, как она исчезает?

Но самым главным было не как, а куда.

— Думаешь у меня было много времени?!

И тогда Амти занесла над ним руку, готовясь отвесить ему пощечину, но, в последний момент, остановилась, испугавшись, что вдруг после гипоксии пощечина окажется смертельной. Тогда она просто рявкнула:

— Мелькарт, ты идиот. Если из-за тебя умрет Эли, я…я… У меня теперь есть сила. И лично тебе, Инкарни Безумия, эта сила очень понравится. Понял?

Мелькарт посмотрел на нее ошеломленно, а Амти добавила:

— И заткнись! И поднимайся! Нам еще нужно прочесать район. Она могла не закончить на сегодня!

А потом запас героизма Амти внезапно кончился, и она разрыдалась в три ручья. Мелькарт определенно был слишком шокирован, чтобы на нее наорать.