Крысиный волк

9 глава

Шацар слышал крики, ночь полыхала как день от зарева огней. Горело Государство, мир горел. Шацар выглянул в окно и увидел Халдею в огне. Люди кричали, они требовали свободы и смерти. Свободы себе и смерти людям, которые считали что их кровь дает им право быть хозяевами Халдеи. Они требовали головы царя.

Шацар знал, революция свершится. И, как всякая революция, омоет страну кровью революционеров и реакционеров.

— Они все время кричат, — посетовал господин Танмир. Шацар кивнул.

— У вас тоже слышно? — тихонько, с затаенной надеждой спросил господин Танмир, как будто ответ позволил мы ему не сойти с ума.

Господин Танмир был седым старичком, беспрестанно теребившим несвежую рубашку, его глаза перебегали с Шацара на окно. Он боялся, как и все родовитые люди. Шацару тоже стоило бы бояться, если бы кто-нибудь знал, что родовое имя связывает его с царем.

Но он был Инкарни, а Инкарни отказываются от рода и племени, от всего, что связывает их с порядком и системой.

Шацар размешивал слабый, почти прозрачный чай.

— Прости, — сказал господин Танмир. — Сахар кончился. Все кончилось, но я боюсь выходить. Они все время кричат.

И Шацар понял, что бедный, безобидный старичок на грани помешательства. Такого помешательства, какого не бывает с молодыми. Это особый вид безумия, безумие человека, мир которого рушится у него на глазах и он знает, что умрет в руинах, что не сумеет, не успеет создать ничего нового.

Старики умирают от горя, когда сменяются эпохи. Одного не знал бедный господин Танмир — эпох больше не будет.

Шацар мешал ложкой чай, хотя сахара в нем никакого не было. Движение просто завораживало.

— Спасибо, что вызвался привезти мне немного еды.

— Я довольно часто бывал у вас в мирное время, не вижу причин не приехать к вам. Если бы вы сказали про сахар, я купил бы.

— Пустое, — вздохнул господин Танмир. — Впрочем, глюкоза действительно необходима моему мозгу. Мне кажется, я не могу думать из-за этих криков.

Шацар часто приезжал к господину Танмиру, как самый прилежный из его учеников, он изъявлял желание помогать одинокому старику. Все потому, что господин Танмир не желал делиться своей документацией. Каждый из его студентов работал над строго определенными деталями, и картинка никак не складывалась.

Шацар, впрочем, не жалел. В конце концов, ему все равно нужно было бы достать каждую полную версию проекта тюрьмы для Инкарни. Было очень удобно, что она хранилась только у господина Танмира.

Да, удобно, лучше и не скажешь.

Квартира была старая, двухэтажная. Высокие потолки и дорогая мебель красного дерева, хрустальные сервизы и картины популярных когда-то художников. Вся ненужная роскошь молодости господина Танмира причудливо мешалась с разбросанными им записями. Части многостраничных формулы украшали каждую бумажку, затерявшуюся среди дурацких статуэток или валявшуюся на безвкусно-дорогом ковре. Все эти записи, впрочем, были просто бессмысленными игрушками, разминкой для мозгов. Шацар знал, что господин Танмир не разбрасывается ценными вещами.

— Как ты думаешь, чем все закончится? — с тревогой спросил господин Танмир.

— Предсказательная функция логики ограничена в ситуациях аффекта, — сказал Шацар. — Чем угодно. Пятьдесят на пятьдесят.

— Ты умный мальчик. Я до конца, вероятно, не доживу. Сердце.

— Не говорите так, — сказал Шацар, хотя прекрасно знал, что все правда. Он отпил безвкусного чая, пахнущего вчерашней заваркой.

— Тут говори не говори, все для меня здесь закончится, — махнул рукой господин Танмир. — Но вы с Меламом уж постарайтесь пережить эти непростые времена.

— Вы тоже их переживете, — сказал Шацар. Он говорил уверенно и убежденно. Ложь стала для него вторым именем. Мардих говорил, что всякая ложь правда, если в нее хоть немного веришь. Шацар всю веру свою вкладывал в ложь, которую произносил постоянно. Настолько, что ему стало казаться, будто и вправду он — одинокий и злой мальчишка из детского дома, неуживчивый, но вовсе не плохой.

Все было ложью, Шацар был чудовищем, инструментом в руках забвения. И он знал, за чем пришел сюда.

— Я хочу тебе кое-что отдать, Шацар. Я стар, я слаб. Мне не жить, но я хочу, чтобы ты закончил то, что я начал. Я хочу отдать тебе документацию на Бездну.

Они называли проект Бездной. В Бездне должны были быть заключены самые ужасные существа. Название Шацара всегда смешило.

Он отставил чашку, посмотрел на господина Танмира серьезно:

— Нет.

— Но ведь…

— Нет. Если хотите отдать его, отдайте кому-нибудь другому, — строго сказал Шацар. — А лучше — оставьте себе. Пусть это будет вашим стимулом жить. Пусть это заставляет вас бороться.

— Но я больше не могу бороться, — сказал он, и блеклые, лучащиеся морщинками глаза у него наполнились слезами. — Я устал. Я столько не спал.

— Так подите спать, господин Танмир. Когда я уйду. Вы нам нужны. Вы нужны Халдее.

— Ты и вправду так думаешь, Шацар? — спросил он.

За окном снова раздались крики, недалеко было здание городского управления, толпа тянулась от него через всю улицу.

— Да. И вправду так думаю, — сказал Шацар со всей верой, которую только способен был вложить в свои слова.

— Спасибо тебе, Шацар. Ты порядочный юноша. Это сейчас такая редкость.

Глаза его были полны отчаяния всякий раз, когда он видел зарево за окном. Люди жгли костры прямо на улицах. Видимый, настоящий огонь загорелся потому, что столько лет никто не тушил невидимый пожар, пылающий в Государстве.

Халдея горела задолго до сегодняшнего дня. И чем больше прольется крови с обеих сторон, тем сильнее вспыхнет огонь. Один из братьев Шацара приказал расстрелять мирный митинг, тогда все началось. Мелам рассказывал, что вся мостовая стала красной от крови. Его чуть не стошнило. Шацар бы посмотрел. Все-таки, это историческое событие. Одно из последних в истории.

— Я пойду, господин Танмир. Мы с Меламом будем баррикадировать окна. Скоро начнут стрелять. Может быть, вам помочь?

— Нет! — сказал господин Танмир неожиданно резко. — Я хочу видеть. Нет ничего страшнее, чем эти звуки! Хорошо хотя бы знать, где они.

— Вы так боитесь народа? — спросил Шацар, не удержавшись.

— И ты его еще будешь бояться, — хмыкнул господин Танмир. Он сжал руку Шацара своей холодной ладонью, сказал:

— Дай тебе Свет дожить до этого момента.

Шацар кивнул, принимая его благословение. Когда господин Танмир встал, чтобы проводить Шацара, пошел к двери, Шацар запустил руку в карман и достал револьвер. Стрелять он не стал, ударил господина Танмира прикладом в висок. Господин Танмир пошатнулся, как слабое деревце на сильном ветру, и упал, завалившись набок. Шацар наклонился к нему, он еще дышал.

Действовать надо было быстро. Шацар открыл духовку газовой плиты, подтащил господина Танмира к ней, уложил так, чтобы голова оказалась в духовке, как если бы он стоял до этого на четвереньках, но упал, ослабев.

Шацар включил газ на полную мощность и поспешил в комнату на втором этаже. У него было достаточно времени, почти год, чтобы изучить квартиру господина Танмира в подробностях, узнать ее тайники. Шацар хорошо умел ждать.

Он знал, где находится вся документация. Он мог бы украсть ее давным-давно, однако лучший момент наступил сейчас. Проект был почти готов, необходимы были лишь маленькие доработки — пока вместе с магией газ блокировал и отдельные функции центральной нервной системы. Проект был почти готов, и его можно было доработать, чтобы использовать против Перфекти. В отличии от обычных людей, они представляли собой сложную мишень. Кроме того, в этой суматохе никто и не заметит смерти господина Танмира. Надо же, самоубийство четыре недели боявшегося выходить из дома, почти свихнувшегося профессора.

А документы — документы сгорели. Надо же, какая досада.

На втором этаже, в спальне покойной жены господина Танмира была шкатулка из розового мрамора, украшенного лилиями золотого теснения. В ней был ключ, подходивший к тайнику подполом в ванной, а в тайнике лежала папка с самым опасным изобретением, которое только могла предложить Двору Халдея.

Шацар взял папку, простую и ветхую, туда господин Танмир складывал все записи с начала своей работы. А когда он начинал работать, ему было столько же лет, сколько Шацару сейчас — двадцать три.

Вот и жизнь прошла. Но ничего, подумал Шацар, пусть господин Танмир не расстраивается там, где он окажется. Его творение переживет его, пусть ненадолго, но все же.

Шацар быстро прошел через первый этаж, проверил, что газ включен, а господин Танмир или уже его тело — на месте. Шацар вышел из квартиры, захлопнув за собой дверь. Да, это был просчет — закрывать дверь снаружи Шацар не стал, это было бы нелогично, а господин Танмир всегда трепетно относился к безопасности своего жилища и не оставил бы дверь открытой.

Что же, что же — новое правительство вряд ли будет слишком активно заниматься поиском убийцы. Однако, Шацар надеялся, что ему удастся замести след. Он сунул папку под пальто, вышел на улицу. Со свидетелями все тоже отлично — люди не могли оторваться от окон, на улицах творился бунт — какое кому дело, кто заходил проведать старика Танмира.

Хороший он был человек и ученый талантливый. Такое у Шацара было задание — достать документы и уничтожить господина Танмира. Потому что так уж все работает — все записи лишь копия, пока существует автор и оригинал хранится в его голове.

Шацар спустился по лестнице, перескакивая через несколько ступенек за раз, вышел на улицу. Светло было почти как днем, и Шацар отметил, что от поднимающихся в высоту костров небо приобрело медный оттенок, свойственный небесам Двора. Люди сгрудились у огней, греясь. Пахло порохом, пищей, которую здесь готовили, чем-то едким и химическим, может быть, горючим.

Он сосредоточенно рассматривал толпу. Чувства были напряжены до предела, он ощутил пульсирующую головную боль. В такой огромной толпе сосредоточиться было сложно. В конце концов, он почувствовал.

Инкарни здесь было достаточно, Шацар ощущал их присутствие, будто был связан с ними невидимой, тонкой нитью. Нитью, которую не разорвать. Стоило дернуть за нее, и она привела бы его к брату или сестре во тьме.

Особенно ярко Шацар чувствовал девушку с остриженными волосами, сквозь толпу он продвигался к ней. Когда Шацар шел, никто не отталкивал его, все уступали дорогу. Он был молод и бедно одет, они приняли его за своего. Шацар чувствовал атмосферу братства здесь, невозможную нигде, кроме как на баррикадах.

На девице были брюки и мужская куртка, но одетая как мужчина, она воспринималась невероятно женственно с ее нежными чертами, длинной шеей и большими, обрамленными густыми ресницами, в которых запутывались отсветы костра, глазами.

По ярости в этих прекрасных глазах, Шацар понял — она Инкарни Страсти, а по узнаванию, мелькнувшему в них — она чувствует, знает, она из Двора. Они, никогда не видевшиеся прежде, друг друга узнали.

Они смотрели друг на друга ровно секунду, а потом она повисла на нем и поцеловала. Шацар целовался с ней самозабвенно и страстно, как нельзя целовать никого, кроме другого Инкарни, они кусали друг друга, и когда она отстранилась, одновременно провели языками по губам, слизнув кровь.

— Свобода и смерть! — сказала она громко.

Лозунг звучал предельно ясно, Шацару нравился предлог «и» вместо более логичного «или».

— Смерть и свобода, — ответил Шацар.

И они оба знали настоящий смысл этих слов. Он притянул девушку к себе и зашептал ей на ухо.

— Дому напротив очень не хватает огня. Чтобы взорвать это место. По-настоящему.

Она кивнула. Шацар знал, ей можно довериться, как и любому другому из братьев и сестер. Все они были связаны, все они могли друг на друга положиться, в Государстве это чувствовалось, как нигде.

Когда Шацар пробирался сквозь толпу обратно, он слышал, как девушка, вскочив на одну из скамеек, закричала:

— Наши товарищи, наши соратники, наши друзья борются там, они стоят на баррикадах, они защищают нашу свободу! А что делаем мы — стоим здесь и готовим еду на костре? Что мы делаем для свободы, которой добиваемся? Смотрите, вот они, наши цели! Богатые дома вокруг! Квартиры родовитых людей! Неужели мы просто стоим и глазеем на них? Неужели мы не войдем туда? Неужели мы не подожжем их дешевый буржуазный мирок?

Шацар чувствовал, что сила и страсть, с которыми она говорит — магического происхождения. Ему самому захотелось остаться здесь, ощутить единство и свободу, бороться.

Шацар был уверен, девушка, чьего имени он даже не знал, поняла его правильно. Она знала на что идет. Когда газ взорвется, погибнут люди, может быть даже она сама, ведь Шацар не сказал ей, в какой именно квартире прогремит взрыв. Шацар знал, что она первая пойдет туда и будет смелее всех, когда пойдут штурмовать и грабить дом. И умрет. Скорее всего.

Она была к этому готова, она ждала этого всю жизнь. Шацар знал, однажды и он примет смерть как настоящий Инкарни.

Но сейчас у него еще были дела.

Амти проснулась в его объятиях. Убийца, ублюдок, которому было плевать на жертвы среди невинных людей задолго до того, как он стал вертеть Государством, сделавшись законом, вместо закона. Шацар обнимал ее, крепко прижимая к себе, одна его рука лежала на ее животе, удерживая, как будто его дитя, которое она носила чуть меньше месяца, уже связало их.

Шацар дышал мерно, почти бесшумно. Амти было приятно чувствовать его тепло, приятно чувствовать, как он ее обнимает, в то же время после этого отвратительного сна ей захотелось вымыться, чтобы избавиться от его запаха, от следов его семени. Гадость, подумала Амти, но часть ее наоборот чувствовала томительное возбуждение.

Может быть, больше всего ей нравилось в нем то, что Шацар — убийца, убийца миллионов, совершенно безжалостный.

Амти не знала. Она еще на некоторое время замерла в его объятиях, греясь. До нее медленно начинало доходить, какого дурака она снова сваляла.

Впрочем, вряд ли он будет ее убивать — ему нужно, чтобы они нашли преступника. Потом — скорее всего. Но не сейчас.

Кроме того, Амти надеялась, что ее не хватились дома. Только подумав об этом, Амти едва не засмеялась. Она называла домом место, где они были лишь гостями, находясь в собственном доме. Амти осторожно отодвинула руку Шацара, сползла с кровати, нащупала очки и надела их. Мир снова приобрел точность линий.

Раз уж все ее друзья отправились на охоту в леса без нее, Амти решила пойти к Мескете. Может быть, можно будет поискать хоть что-нибудь, что приведет ее к Эли, к тому, что с Эли сейчас происходит.

Мысль об Эли заставила Амти вздрогнуть. Жива, жива, только бы она была жива.

Но Амти этого не знала, вместо этого она забывалась в постели с их общим врагом. Амти медленно, на цыпочках, передвигалась по комнате, подбирая одежду. А потом она взглянула на папин рабочий стол, и будто сердце у нее вздрогнуло. Папины записи в огромном количестве тетрадок, которые он никогда не заканчивает, ручка, которую Амти подарила ему на день рожденья. Она подошла к столу, взяла листок бумаги и ручку. И поняла, что не знает, что написать. Столько всего произошло, вся жизнь ее была разбита и заново собрана по кусочкам.

Амти написала:

Амти сложила бумажку несколько раз, взяла фотографию родителей в рамке и заснула ее с обратной стороны, пристроив к креплению. Амти знала, что папа часто берет в руки эту фотографию. Он почувствует под пальцами записку. Он ее увидит. Когда Амти обернулась, чтобы снова взять вещи, она услышала голос Шацара.

— Я не буду ее вытаскивать. Может так оно и к лучшему.

— Правда?

— По крайней мере, сейчас я так думаю. Собираешься во Двор?

Что он, в конце концов, мысли читает что ли?

— Откуда ты узнал?

— Твой старший товарищ, Мескете, стала недавно царицей зверей.

— Да, но…

— Неважно. Мы не в дешевом детективе, чтобы я изложил тебе весь спектр своих догадок.

Шацар поманил ее к себе. Амти покраснела от того, как спокойно и внимательно он рассматривал ее, все еще не одетую. Ночью это было совсем не то, по крайней мере было темно.

— Впрочем, я думаю, что ты хочешь помочь своей подруге и отправишься туда за этим, — сказал Шацар задумчиво. — Поэтому я дам тебе подсказку. Иди в школу, девочка. Там, где ты нашла мой дневник. В библиотеке есть тайный ход, потрудись найти его сама. Там будет часть разрушенного храма Матери Тьмы. Поищи древнейшие обряды. Может быть, ты найдешь что-то, что угрожает сейчас твоей подруге. Не уверен, что это полезно в поиске. Но ты можешь понять, с чем вы столкнулись.

— А вы — вы понимаете, с чем мы столкнулись?

— Не совсем. У меня есть предположения, но они не касаются поисков и не вашего ума дело.

Шацар сел на кровати, Амти осталась стоять перед ним. Он задумчиво погладил ее по щеке, скользнул пальцами между ключиц, чуть надавив на косточку, по груди, сжав ее, огладил живот, а потом сжал ее пальцы, тем же детским, дурацким жестом.

— Я могу идти?

— Да, разумеется. Кроме сомнительной легальности связей у меня есть так же и важная работа.

Амти кивнула, отошла от него на шаг, и он легко выпустил ее пальцы, однако взгляд его оставался неподвижно прикован к ней. Амти подхватила свою одежду и ушла в ванную.

Как же прекрасно было стоять под душем в собственном доме. Ничего уютнее и правильнее Амти, казалось, не ощущала никогда. Ее собственный шампунь, собственный гель для душа все еще стояли на полке, и Амти некоторое время просто нюхала исходящее ароматом шоколада с мятой мыло.

На бедрах у нее остались синяки от хватки Шацара, на груди и шее — засосы и укусы. Было странно смывать одни следы их связи и оставлять другие. Только под душем Амти поняла, как болит у нее все тело.

Амти опустилась вниз и довольно долго сидела под струями теплой, чистой воды. Точно так же, как когда впервые поняла, что она — Инкарни. Некоторое время Амти рисовала на плитке невидимые даже ей самой узоры. Все мысли из головы улетучились, даже чувства страха и вины. Как будто все в мире потеряло свое значение, кроме текущей воды, тепла и возможности скользить ногтем между каплями на белой плитке.

Амти выключила воду только когда почувствовала, что от пара в ванной уже тяжело дышать, но продолжила сидеть, пока не замерзла. Потом встала, испытав волну сильного головокружения, такого невыносимого, что ей пришлось схватиться за батарею, не обращая внимания на жар.

Она неспешно вытерлась, оделась. Надевать на себя вчерашнюю одежду было чуточку противно, ведь Амти чувствовала себя такой чистой после душа.

Когда она вышла, Шацара в комнате отца уже не было. Она нашла его на кухне, Шацар сосредоточенно размешивал сахар в кофе, занятие, казалось, увлекало его больше всего на свете, ровно с тем же видом, вероятно, Амти водила пальцем по кафелю десять минут назад. Да уж, привычки у них явно были похожи больше, чем Амти думала.

Шацар был одет, волосы у него были мокрые и пах он папиным гелем для душа. Странно было чувствовать от мужчины, с которым Амти провела ночь папин запах.

— Сделать тебе кофе? — спросил он. Голос у него, впрочем, был такой, будто он спрашивал у незнакомки который час.

Амти мотнула головой, прошла к холодильнику, взяла стакан и налила себе молока. Некоторое время они сидели друг напротив друг за столом, за которым обычно готовили, а не ели.

— У тебя усы от молока, — сказал, наконец, Шацар.

— Да. Спасибо, что сказали, — быстро ответила Амти. — Это очень важно.

— Да. Вопрос не только гигиены, но и…

— Эстетического впечатления.

— Хотя во Дворе это не так важно.

— Во Дворе да.

Они резко, почти одновременно замолчали, Шацар уставился в свою чашку, а Амти — в свой стакан. И неожиданно Амти поняла — Шацару неловко и некомфортно. Сейчас Амти ярко и безошибочно узнала в нем аутичного мальчишку из дома у маяка. Беззащитного перед звучащей речью и не понимающего, чего хотят от него другие люди.

Это неожиданное понимание уязвимости Шацара, понимание, что этого человека, которого она считала воплощением всесильного зла, могла смутить необходимость говорить с кем-то наутро после секса, насмешило Амти.

Шацар снова сосредоточенно размешивал в кофе давно растворившийся согласно всем естественным законам сахар. Амти не удивилась бы узнав, что Шацар и вовсе не любит сладкое, просто ему нравятся водовороты в чашке, когда размешиваешь сахар.

— Господин Шацар, — позвала Амти. Он поднял на нее взгляд, в котором мелькнуло беспокойство. Только на секунду, единственная и быстро растворившаяся искорка.

— Я, — продолжила Амти. — Вчера вам сказала кое-что про…

Она облизнула губы, потом быстро добавила:

— В общем, вы, наверное, помните. Так вот, это правда.

— Я не сомневаюсь, — сказал он.

— Что вы… думаете об этом?

Он помолчал, потом отставил чашку и сказал:

— Как и почти любой мужчина, отчасти я горд. Думаю, это биологически обусловленная радость существа, сумевшего оплодотворить самку и продолжить свой род.

— Фу! Не говорите об этом так!

— С другой стороны, — продолжал он. — Я не совсем понимаю, как быть дальше. Мы должны обсудить это снова, когда продумаем все возможные стратегии.

— Я думала, вы умный!

— Ум, это профанное слово для нескольких составляющих, таких как интеллект, память, скорость реакции и так далее. С последним у меня имеются некоторые проблемы.

— В силу вашего психического статуса?

— Что?

— Ничего, извините.

Некоторое время они смотрели друг на друга молча, потом Амти отставила стакан и встала.

— Мне пора. Спасибо за… Я хотела сказать гостеприимство, но это же мой дом.

Амти уже вышла из кухни, когда услышала голос Шацара.

— Если бы я действительно хотел тебя убить, это не составило бы мне труда. Даже ночью и даже со сбитым прицелом.

Он сказал это с такой неловкостью, будто признавался в преступлении. О своих настоящих преступлениях Шацар говорил с гордостью.

Амти поднялась в свою комнату, не сразу сумела переступить порог. Все стены в ее рисунках, ее книжки, ее косметика, которую отец дарил ей, а она никогда не пользовалась.

Так странно было попасть в собственную комнату. Амти старалась не смотреть на свои вещи, потому что иначе стало бы тоскливо. Она подошла к зеркалу, в нем отразились рисунки, висевшие над ее кроватью. Сад, отец, одноклассницы и учителя.

— Да уж, — сказала себе Амти. — Не слишком у тебя насыщенная жизнь. Была.

На обоях в комнате, настолько светлых, что они казались почти белыми, между облаками летали птички. Амти посмотрела на себя в зеркало, пригладила волосы. Хорошо, что они доходили ей только до подбородка и быстро сохли. Амти сделала шаг, и зеркало впустило ее. Взрослые, вроде как, могли более или менее управлять тем, из какого зеркала куда они попадут. Однако Амти эта мудрость веков все еще была недоступна. Она не понимала, как можно даже почувствовать, куда ведет шаг в зеркало, не говоря уже о том, чтобы указать зеркалу направление.

Амти вышла посреди рынка, тут же получив подзатыльник от продавщицы.

— Ты охренела, мелочь? Это товар!

— Извините, пожалуйста! — сказала Амти.

— Ты его использовала! — рявкнула женщина. Голос у нее был громкий, одежда вызывающе яркая, а глаза очень злые. — Теперь плати. Я теперь это зеркало, как новое не продам, дура ты тупая. Плати!

Амти вздохнула, потом выхватила у женщины из-за пояса нож и резанула себя по ладони. Женщина перехватила ее за запястье и скользнула языком в рану, Амти поморщилась.

— Отлично, — сказала женщина, расплывшись в широкой, розовой от крови улыбке. — Удачного дня, юная леди!

— Да…

Амти хотела сказать «да пошла ты», но вместо это сказала:

— Да, спасибо.

В конце концов, это был Двор. Стоило быть осторожнее. Амти мутило, однако намного милосерднее, нежели в предыдущие дни. Запах крови, к ее удивлению, не ухудшил тошноту.

Амти шла через рынок, где за десять минут ей предложили, казалось, абсолютно все: от еще работающей печени до кассетного плеера. Амти даже подумала, не подарить ли печень Адрамауту. Он будет рад, в крайнем случае вживит ее Мелькарту.

На площади перед дворцом клетки остались в том же количестве, не больше и не меньше, но вот существа в них сидели уже другие. Амти без труда прошла во дворец, минуя охрану, игравшую в карты.

Ох и достанется им от Мескете, подумала Амти. Внутри дворца стало еще более мрачно. Тяжелые, кованные решетки на окнах теперь придавали ему еще большее сходство с темницей.

Однако, если сначала Амти казалось, что дворец становится темницей для Инкарни, и что Мескете устроит во Дворе второе Государство, теперь было очевидно, что темница эта вовсе не для народа, этот народ невозможно подчинить.

Дворец стал темницей для Мескете.

Среди новых и знакомых Инкарни, прислуживающих во дворце, Амти встретила Хамази.

— Где сейчас Мескете? — спросила она.

— Царица обедает, — ответила Хамази официальным тоном, а потом быстро и тихо добавила. — Как дела? Давно я тебя не видела! Твои друзья недавно приходили, навели здесь шороху. Ужасно.

— Я в Государстве. Мы прячемся, — сказала Амти. — Пока — успешно. Ты знаешь, что в Государстве похищают девушек?

— Что-то такое слышала от мужа царицы, — сказала Хамази и за ее нейтральным тоном Амти слышала злость, ее же выдавали крепко сжатые кулаки Хамази.

Они шли к обеденному залу, и Амти была рада, что Хамази решила ее проводить.

— Я уверена, — сказала Хамази серьезно. — Это какой-то мерзкий Инкарни вроде того, которого убила я. Я бы и этого с радостью убила. Мерзкий, отвратительный мужлан.

— Это женщина, — сказала Амти. — Я ее видела. Она похитила Эли.

— Что?!

Хамази остановилась, и Амти, пройдя несколько шагов вперед, остановилась тоже.

— Это просто ужасно, — сказала Хамази, прижав руку ко рту. Амти знала, что Хамази не чувствует таких сильных переживаний, какие демонстрирует, однако конвенциональные, правильные эмоции — для нее это очень важно.

В конце концов, Хамази билась над тем, чтобы доказать себе и другим, что не такая уж она и Инкарни, что после всего, что случилось с ней, она все еще может чувствовать все то же, что и остальные.

— Ужасно, — согласилась Амти сдержанно.

— Ты что не переживаешь?

Амти вздрогнула. Ей действительно казалось, будто переживает она недостаточно. Что ей недостаточно страшно и она недостаточно старается вернуть Эли. Хамази ударила точно в цель.

— Переживаю, разумеется! Это моя лучшая подруга, мы ищем ее.

— Тогда что ты тут делаешь?

Хамази могла быть просто дивно навязчивой.

— По делу, — ответила Амти коротко.

— Связанному с похищениями?

— Разумеется.

Амти казалось, будто она соскучилась по Хамази с ее высоким хвостом, занудными нотациями и строгим голосом, но это быстро прошло. Она была рада, когда Хамази остановилась на пороге обеденного зала, помахав Амти на прощание.

Мескете сидела одна. Красным от крови охотничьим ножом она резала яблоко. Амти постучала по косяку двери, Мескете взглянула на нее.

— Проходи, Амти, — сказала она. — Я рада тебя видеть.

— Правда?

— Да. Я похожа на человека, который скажет это из вежливости?

Амти села рядом с Мескете, посмотрела на дольки яблока, мякоть которых была розоватой от оставшейся на ноже крови. Она взяла одну, принялась задумчиво грызть.

— Не за что, — хмыкнула Мескете. А потом обняла Амти за плечо, но быстро, почти тут же, убрала руку. Амти подумала, что ее окружают люди с просто потрясающе развитыми социальными навыками. Впрочем, и она сама не справлялась с общением более, чем на троечку.

Лицо Мескете было открыто, зато она и сейчас, в помещении, носила темные очки. Амти подумала, что теперь она выглядит полной противоположностью тому, что было раньше. Мескете скривила губы, веснушки ее на носу при такой мимике выглядели особенно контрастно.

— Я здесь, как видишь, не то чтобы веселюсь.

— Мы там тоже.

— Я понимаю. Хотелось бы не очень-то веселиться с вами. Ты в порядке? Я знаю про Эли. Мы подняли весь Двор, но никто понятия не имеет о той жрице.

— Ребята поехали прочесывать леса под Гирсу, — сказала Амти. Они говорили очень нейтрально, как будто виделись только вчера.

— Хорошо. Не уверена, что их хватит на то, чтобы прочесать все, но…

И тут Амти подалась к Мескете и крепко ее обняла. Мескете погладила ее по голове, потом сказала:

— Все.

— Просто я очень соскучилась. Без тебя все не так, понимаешь? Все ссорятся, некому их приструнить! Аштар чуть не убил Мелькарта, потому что Эли…

На лице у Мескете отразилось легкое беспокойство, однако одно это было куда более искренним, чем все причитания Хамази.

— Я вообще-то пришла по делу, — сказала Амти. — Шацар дал мне одну подсказку. И мне нужна твоя помощь.

— С каких пор Шацар дает тебе подсказки?

— Мы ведь работаем на него, — начала было Амти, но Мескете перебила ее:

— Да. Но не связывайся с ним сама, хорошо? Это опасно.

— Я понимаю. Но это правда полезно и может нам помочь. Мы должны пойти в заброшенную школу, там Храм Матери Тьмы.

— Там нет никакого Храма уже много столетий.

— Есть, я покажу. Там мы найдем обряды или что-то такое.

— Или что-то такое? Он так и сказал? — спросила Мескете.

Тем не менее она резко поднялась из-за стола, как будто то, что говорила Амти было ее единственным предлогом для того, чтобы покинуть опостылевший ей замок. Как будто ей было важно не столько, что они там найдут, сколько сама возможность хоть на пару часов перестать быть царицей.

— Не совсем так, — ответила Амти, прихватив с собой целое яблоко, она грызла его на ходу. — Он сказал: поищи там древнейшие обряды. Может быть, ты найдешь что-то, что угрожает сейчас твоей подруге. Не уверен, что это полезно в поиске. Но ты можешь понять, с чем вы столкнулись. Это цитата. Знаешь, я думаю похититель, это кто-то важный для него.

Амти вдруг подумала, а если это ее мама? Может, он не позволил ее убить? Шацар ведь любил ее мать, она чувствовала это во сне. Было бы так славно увидеть ее еще хоть раз, даже изуродованную тьмой, даже ставшую безумной.

Впрочем, Амти посмотрела на Мескете, у нее была женщина, которая практически заменила ей маму. Шипы под скулами Мескете казались Амти еще одним рядом жутких зубов.

Теперь, по крайней мере внешне, она переживала не по поводу того, что выдавало в ней Инкарни, а по поводу того, что выдавало в ней человека. Они вышли из замка, и Мескете прикрикнула на стражников:

— За что я вам плачу, идиоты?! Еще раз увижу, чем вы здесь занимаетесь, и вам нечего будет ставить в игре.

— Но мы ставим не вещи, — ответил один из них, с головой крокодила. — А жизнь!

— Да, — сказала Мескете. — Именно.

По дороге Амти рассказывала Мескете о своих снах про Шацара, о его жизни в самых мельчайших подробностях, которые у нее только получилось запомнить. Люди, которых они встречали, падали на колени, и Амти пару раз оборачивалась, чтобы найти глазами Царицу, она все время забывала, что новая царица идет рядом с ней.

Мескете шла мимо своих подданных, не обращая внимания. В этом не было надменности, скорее казалось, будто Мескете не понимает, что ей оказывают царские почести.

Когда они вошли под сплетение голых ветвей деревьев, Мескете спросила:

— И что ты думаешь о нем?

Амти посмотрела вверх, на медное небо между ветвей. Переплетенные пальцы, сломанные кости, спутавшиеся нити — столько всего казалось в темноте Двора.

— Думаю, — засмеялась Амти. — Он резко на тебя похож. Необщительный культист.

Мескете издала звук, который сложно было при всем желании принять за смех.

— Вряд ли мы родственники.

— У нас маленькая популяция, мы все фактически родственники, — сказала Амти, подумав, что фразу построила в точности как Шацар.

Они вошли в холл, и Амти почувствовала, что знает здесь каждый уголок, столько раз она видела эту школу во снах, столько раза видела ее живой, наполненной галдящими детьми или притихшей в ожидании уроков.

Амти, казалось, целую жизнь прожила вместе с Шацаром. Она знала, где спрятаны его дневники, знала даже, что в них написано.

Амти и Мескете прошли в библиотеку. Мескете не спросила ничего вроде: ну и? Однако усмешка ее была очень красноречива. Амти нахмурилась, потом вытянула руку, показывая, что все у нее под контролем.

Она без труда вспомнила, какой шкаф нужно отодвинуть, чтобы проникнуть в Храм. Мескете помогла ей, вместе они сумели открыть проход. Как только они вступили в темноту, Амти вдруг отчетливо вспомнила их путешествие на Лестницу Вниз.

Путешествие вдвоем к самому дну мироздания, которое сделало их ближе друг к другу. Ближе, чем можно было даже представить. Мескете, Амти знала, вспоминает то же самое.

Храм был удивительным местом. В отличии от Лестницы вниз, вызывавшей ощущение бесконечного, неправильного падения, в Храме Амти чувствовала себя так, будто она попала в открытый космос, оказалась на небе, настоящем небе, а не том, что видно из Государства. На небе, где черным-черно, где тонет все, кроме бесконечного и темного того, чему даже названия нет.

Если не смотреть под ноги, можно было чувствовать смутное ощущение полета в бесконечной, космической черноте. Амти взяла Мескете за руку, кое-где тропинка из желтого, как песок, камня была слишком узкой, чтобы Амти могла чувствовать себя уверенно.

Мозг привычно пронзило желание толкнуть того, кто рядом, но Амти не обратила на него внимания. Взглянув вниз, она увидела водоворот дымной черноты, мерно, беспрестанно двигающийся по кругу.

Некоторые из древних камней не были связаны друг с другом, разрозненные и разъединенные, они казалось, с минуты на минуту рухнут вниз. Однако, они держались в темноте и пустоте крепко, будто стояли на невидимом фундаменте. Но когда Амти попыталась нащупать этот фундамент, рука ее встретила только пустоту.

— Это впечатляет, — сказала Мескете. — Однако пока не очень-то полезно.

Они шли все дальше и дальше, дорога сначала стала уже, потом им стали попадаться лишь разрозненные плиты. Законы физики и геометрии в этом месте действовали абсолютно, болезненно для разума неправильно. Амти видела лестницы, зависшие в пустоте и перевернутые, круглые плиты, замершие на ребре. Стершиеся изображения покрывали камень, Амти едва могла различить то, что было вырезано на нем, судя по виду, тысячи лет назад. Иногда поднимался ветер, но они с Мескете не чувствовали его, он поднимал лишь песок с камней, словно убирая то, что отжило свое время.

Впечатление было такое, будто Храм подчинялся совсем иным законам, нежели остальной Двор, остальной мир. Они с Мескете были будто выключены из этих законов, из самой системы мироздания. Амти было интересно, шагни она с плиты вниз, упадет или устоит, будто на тверди.

Может быть, на этот болезненный и опасный интерес, все здесь и было рассчитано.

Непрестанно слышался влажный треск, будто в самом камне что-то шевелилось. Или горело. Или извивалось. Или все сразу. Однажды неощутимый ветер отнесет последние пески в пустоту и выпустит что-то из этого камня, будь оно живое или почти живое.

Они заходили все дальше, а твердой поверхности вокруг становилось все меньше. Когда Амти в очередной раз перепрыгнула с одной плиты на другую, Мескете едва успела поймать ее за руку.

Удивительно, но Амти даже не испугалась. До нее не сразу дошло, что она падает, она до последнего верила, что сумеет допрыгнуть. Не боялась Амти и когда одной рукой вцепилась в плиту, а другую ее руку сжала Мескете. Ногти, которыми Амти царапала плиту, пытаясь ухватиться, сломались, жгучая боль пронзила руку, а кровь из-под пальцев закапала на камень, впитываясь в него, как в песок.

Амти болталась над самой бездной и не знала, что будет, если она упадет. Отчасти было нестерпимо любопытно, но когда пришел страх, Амти отчаянно задергалась, едва не утащив с собой и Мескете. Как только Мескете вытянула Амти на твердую поверхность, они посмотрели вперед. Путь все не кончался, но Амти показалось, будто что-то, как некачественная картинка на телеэкране, вдруг мелькнуло в темноте.

Больше от отчаяния, чем потому, что это могло помочь, Амти подобрала с плиты один из камешков, швырнула вперед, в сторону бесконечного пути к горизонту. И неожиданно, он натолкнулся на невидимую стену. Не успела Амти открыть от удивления рот, как стена стала видимой. Вернее, это сначала Амти подумала, что им предстала сплошная стена, а потом она увидела, что горизонт им закрывало множество стел с высеченными на них рисунками и письменами. Все они стояли в абсолютной пустоте, не опираясь ни на что.

Прежде, чем Амти успела остановить Мескете, она сделала шаг вперед, в темноту — и прошла по бездне.

Амти запищала, а Мескете сказала:

— Тихо, не тревожь все, что здесь сокрыто. Это слишком древнее место, чтобы здесь шуметь. Иди за мной.

— Но там же пропасть!

— Пропасть существует только для того, кто в нее поверит. Я читала о таком.

Амти вздохнула и сделала шаг вперед, смотря на то, как Мескете шагает над темнотой. На секунду ей показалось, что она падает, возникло знакомое ощущение в груди, возникло и осталось. Падение не продолжилось. Некоторое время Амти шла напрямик к стелам, смотря только на Мескете, посмотреть под ноги она решилась не сразу. Ей казалось, что она тут же упадет. Под ногами беспрерывно разверзался водопад темноты, и Амти сглотнула. Она шла… да ни по чему она не шла, однако ей казалось, что она шагает по дороге. Причем она не могла установить, по чему именно — по земле, по асфальту или песку.

Она шла по всему этому одновременно и сразу, скорее это была идея дороги, нежели сама дорога. Когда они с Мескете ближе подошли к стелам, Амти увидела рисунки, выбитые на них.

Она видела скот, которому пускали кровь, части людей, отделенные друг от друга, женщин и мужчин, занимающихся любовью не только с людьми, но и с животными или обезглавленными трупами.

Сюжеты были самые жуткие: жертвоприношения, ритуальные соития, осквернение мертвых. Страшное содержание сглаживала техника рисунков, нарочито примитивная и в то же время неповторимая, доступная человечеству лишь на заре его существования.

Особенное внимание Амти привлек рисунок, изображавший мужчину и женщину, наносивших друг другу раны там, где располагались их сердца. Из надрезов под грудью сочилась кровь — несколько красных линий.

Стелы были покрыты и буквами неизвестного Амти алфавита, некоторые из них повторяли знаки на пальцах Шацара.

— Древний язык, — прошептала Амти.

— Древнее некуда, — сказала Мескете, а потом присвистнула. — Кажется, нашла!

Мескете ушла довольно далеко, и Амти поспешила к ней, кинув последний взгляд на мужчину и женщину, калечащих друг друга. Ей казалось, будто она знает, что за обряд они проводят. Шацар ведь был здесь, он точно знал. Но именно эти его воспоминания вертелись на языке, однако не находили стойкой формы и растворялись в мареве прошедшего, забытого сна.

Амти встала рядом с Мескете. На стеле, которую они рассматривали, были изображены юные девочки с серпами в руках. Все они стояли вокруг девушки, лежавшей на каменной плите. Девушка будто спала, а девочки вокруг нее готовились перерезать собственные глотки, судя по движению, которое запечатлел художник.

— Похоже на наш случай, — сказала Амти.

— Вероятно, это он и есть.

— Но мы ведь не можем прочитать, что здесь написано…

Но Мескете резко оборвала ее, сказав:

— Я - могу. Я изучала этот язык. Здесь описан ритуал — ритуал призвания Матери Тьмы, вселения ее в человеческое тело. Пусть ограниченно, но тело ее Дочери способно ее воплотить. Для этого нужно, чтобы восемь девушек, дочерей двух Инкарни, пока не познавших тьму, пошли на самоубийство. Они должны быть…тут написано слово «жатва», видимо, это означает собраны на местах больших сражений. Их смерть откроет путь Матери Тьме. Девушка, лежащая на алтаре — обязательно Инкарни, единственное требование к ней, она не должна быть беременной, потому что Мать Тьма не может занять тело, где есть две души. Ее вселение ведет какие-то физиологические изменения…

Но Амти уже не слушала, все перед глазами поблекло. Мескете еще некоторое время машинально продолжала читать, а потом они с Амти абсолютно одновременно выдохнули:

— Эли!