Крысы в городе

КРЫСИН

В душе Евгения Крысина умер великий артист. Умер лишь потому, что природа, наградив его талантом лицедея, не наградила внешностью Аполлона. Невысокий, сухонький, плешивый, с лицом тяжело больного человека, обтянутым тонкой желтоватой кожей, он выглядел заморышем с самого детства.

Крысин работал в областном драмтеатре и зарабатывал крохи на второстепенных ролях.

Наивысшим его достижением стало исполнение роли Николая Островского в гробу. Пьесу о нем написал драматург, который возглавлял в обкоме местную социалистическую культуру. Потому свидетелями торжества его таланта стали областные начальники.

Лежа среди цветов, под светом юпитеров, Крысин до боли жалел, что из гроба не может обратиться к залу со страстным монологом о том, что жизнь дается только один раз и.т.д…

Однако и без слов актер создал глубокий, запомнившийся зрителям образ. Кстати, живого Островского в спектакле играл другой.

— Старик, — сказал Крысину после спектакля режиссер Агишев, — это было нечто! Сергей Абрамович (автор пьесы и областной руководитель культуры) в диком восторге!

Мучила Крысина не только невозможность играть героев в жизни, раскрывая во всем цвете и блеске свой могучий талант. Душевные терзания усиливались муками плотскими. Женщины не обращали внимания на Крысина, и он страдал, хотя кое в чем природа не обделила и его.

«Маленькое дерево в сук растет». Эта народная мудрость в полной мере относилась к Крысину. Чем-чем, а своей суковатостью в баньке он ошеломлял даже видавших виды мужиков.

— Ну, брат, — сказал ему однажды пораженный увиденным режиссер Агишев, — тебе с такой колотушкой только на болотах лягушек глушить.

Высокая суковатость при отсутствии внимания женщин доставляла Крысину немало беспокойств. Его сексуальная озабоченность легко прочитывалась во всем: в блеске глаз, которыми он ощупывал женщин, в потной трясущей ладони, которую он протягивал дамам, здороваясь; в клиническом хохоте, которым разражался, выслушав сальный анекдот.

С женщинами Крысину не везло. Даже в театре с его довольно вольными нравами он не вызывал интереса у актрис, в том числе стареющих в одиночестве.

Единственной отрадой души для Крысина стала буфетчица Руза — здоровенная баба-самосвал с рыжими всклокоченными волосами, с огромными распаренными горячей водой ладонями. В постели от нее всегда пахло тиной. Обычных для женщин эмоций она не испытывала, была бесстрастной и относилась к Крысину, как к назойливому комару, которого только леность мешала с себя согнать.

Тем не менее именно Руза стала в жизни Крысина роковой губительницей. Однажды летом она пригласила возлюбленного в родную станицу — на молоко и клубнику. Оказалось, что в Куреневской у бабки с дедом жила ее дочь Серафима, о которой Руза никому не говорила. Зачатая в пьяном угаре девочка родилась дурочкой. К девятнадцати годам она умела только заливисто смеяться и тянуть «у-у-у». Однако формами девица обладала отменными: толстые крепкие ноги, крутые упругие бедра. Груди, как среднего размера тыковки, вздували в нужных местах мягкий ситцевый сарафан. Попытка облапить Фимочку, которую Крысин предпринял в первый же день их встречи, была встречена благосклонно. Фима радостно засмеялась и проговорила: «У-у». Прикосновение к молодому, крепко сбитому телу пробудило у Крысина небывалое томление духа.

Ночью, оставив жаркую постель сожительницы, Крысин пробрался за выгородку, где спала Фима, и лег рядом с ней. Трудно сказать точно, но, как потом предполагал Крысин, Фима и до него имела опыт нежных общений с представителями мужского пола. Ощутив ласки, она проснулась, замурлыкала, губастым ртом стала слюнявить ночному гостю лицо и шею. Отдалась она ему без сопротивления с тихим заговорщицким хихиканьем, но в самый ответственный момент, когда контакт физический перерос в эмоциональный, Фима завопила: «У-у-у!!» — да так громко, что переполошила весь дом.

Трудно сказать, произошло ли это от врожденной страстности дурочки или от неожиданного испуга, но последствия были для Крысина ужасающими. Крик поднял на ноги деда и бабку. На защиту дитяти, как яростная львица, бросилась Руза. Она без усилий сорвала своего хахаля с горячего тела дочери и вышвырнула из избы вон, словно котяру, который сожрал сметану, приготовленную хозяйкой к блинам.

Не стоит гадать, что ожесточило Рузу — измена сожителя, опасения за нарушенную честь дочери, стыд перед старыми родителями за случившееся, но она сдала в милицию заявление об изнасиловании.

Дело закрутилось, дошло до суда.

Отвечать на вопросы судей Серафима могла только мычанием, которое ее мать переводила в пользу обвинения. От сурового наказания Крысина спасло лишь то, что в один из моментов дурочка бросилась к подсудимому, сжала его в объятиях и стала бедрами делать такие движения, которые не оставляли сомнения в их значении. При этом она целовала насильника мокрыми толстыми губами.

Суд ограничился вынесением относительно мягкого приговора.

В зоне Крысин стал знаменитостью, едва солагерники увидели в бане его разбойничий инструментарий. Кличку определили сразу — Крыса.

За колючкой Крыса открыл в себе новые, неожиданно обнаружившиеся качества: отчаянную, доходившую до умопомрачения злость и безрассудную храбрость. После нескольких типичных для любой зоны стычек с Крысой перестали связываться самые большие любители постучать кулаками по чужой башке. Одному из них Крыса вогнал в пупок плотницкий гвоздь, второму в схватке напрочь откусил ухо.

После отсидки Крыса приехал в Придонск, где его по рекомендации одного из авторитетов взял в свою команду Саддам. Дело новичку хозяин нашел быстро. Он поручил Крысе «снять с должности» строптивого директора мебельной фабрики. Открывший сезон приватизации Саддам страстно возжелал забрать предприятие под свою опеку. Директор фабрики, в прошлом простой рабочий, наивно верил в законность и правопорядок. Он хотел сохранить собственность в руках трудового коллектива. Саддам счел, что спор в духе времени должен решать нс арбитражный суд, а пуля. С ней надежды на благоприятный исход было куда больше.

Крыса сработал аккуратно и быстро. Он тщательно обследовал подходы к фабрике, наметил план и приступил к исполнению.

В назначенный день Крыса зашел со стороны пустыря. Нашел в кирпичной стене вентиляционное отверстие. Вытяжная труба лежала на земле. Вентилятор на время ремонта отключили и сняли, а у стены рядом с квадратной дырой стояла деревянная лестница.

Крыса, быстро перебирая ногами, забрался по ней и нырнул в трубу. Здесь было темно, тянуло сквозняком и пахло сосновыми опилками.

Приготовив пистолет, Крыса медленно полз вперед, туда, где светилось забранное решеткой отверстие. Он подобрался к нему вплотную и заглянул внутрь цеха. В небольшом пустом помещении несколько рабочих налаживали недавно купленные станки. У деревянных козел, разложив на них чертеж-синьку, стоял директор фабрики — высокий сутулый мужик с седым, коротко подстриженным затылком.

Аккуратно, стараясь нс звякнуть металлом, Крыса оттянул затвор и медленно вернул его в переднее положение. Патрон мягко вошел в патронник, курок остался на боевом взводе.

Крыса нс испытывал ни страха, ни возбуждения. Все выглядело так, будто он собирался не пулю вогнать в затылок живого человека, а вколотить в доску гвоздь. И эта душевная пустота, которую Крыса принял за железное хладнокровие, стала одной из главных черт профессионального убийцы.

Специальное устройство — плод творчества лучших оружейников страны, работавших на нужды спецслужб, — приглушило звук выстрела, обратив его в легкое шипение. Лишь слегка звякнул металл. Это отброшенный отдачей затвор откатился назад и вернулся на место с очередным патроном.

Крыса видел, как директор, пораженный в затылок, рухнул грудью на чертеж. Козлы качнулись, но устояли. Безжизненное тело, оставляя кровавый след на чертеже, сползло на бетонный пол…

Одним выстрелом судьба Крысы определилась на годы вперед. Проверив новичка в деле, Саддам благословил его на роль киллера-одиночки, работавшего по заказам. Естественно, заказчиков Крысе подбирал только Саддам. Он же оценивал его работу, платя по высшим ставкам.

Крыса зажил веселой жизнью свободного волка.

Мечта о красивых, нежных, страстных и, главное, доступных женщинах никогда не умирала в его душе. Раньше для воплощения ее в жизнь он хотел рвануть за рубежи страны, на которых несли бессонную вахту советские пограничники. Рвануть туда, где, судя по кинофильмам, близость между мужчинами и женщинами возникает с первого взгляда, желания просыпаются с первыми прикосновениями, а знакомиться можно уже в постели.

Неожиданные перемены в жизни российского общества перевернули все, поставили с ног на голову законы, отношения людей. В стране наперегонки стали возникать храмы, молельни и бардаки. Духовное воспитание общества взяли в руки священники, проповедники множества конфессий и сект, самозваные маги, духовные целители, проститутки, педерасты, наркоторговцы. Крыса понял это, едва в его пальцах захрустели зеленые бумажки с портретами заокеанских президентов. И он смело стал выбирать себе красивых женщин, оценивая их в американских долларах.

В один из вечеров, пьянивших весенним теплом и запахами цветущих акаций, на проспекте Победы у гостиницы «Интурист» Крыса увидел высокую стройную девицу. Она стояла в мягком розовом свете зеркальной витрины. Короткая блестящая юбка обтягивала крутые ягодицы. Под прозрачной нейлоновой блузкой вызывающе торчали тяжелые груди. Девица картинно отставила ногу в сторону, выставив бедро таким образом, что вопросов о ее целомудренности уже не возникало.

— Хэлло, бэби! — Крыса галантно приподнял козырек кепочки-блинчика, под которой блестела лысина.

Девица холодно взглянула на серенького невзрачного нахала, чья голова едва доходила ей до подбородка.

— Отвали, лысый! Дуй на вокзал, там для тебя девок навалом…

— Грубишь, детка! — Крыса говорил улыбаясь, не повышая голоса. — Мне ты приглянулась…

— Вовик!

На призывный отклик из тени акаций вывалился парень — бычья шея, кулаки как пудовые гири.

— Те чо?

— А вот курву арендовать собрался. Ты не против, Рашпиль? — Крыса небрежно сунул руку в карман пиджака.

К удивлению проститутки, ее защитник, всегда крутой и быстрый, поплыл, явно дрогнув в коленках.

— Хэлло, — сказал он коротышке подобострастным тоном и повернулся к девице. — Ты чо, дура, капризничаешь? Твое дело подмахивать.

— Как зовут? — спросил Крыса, показывая, что инцидент исчерпан. И левой рукой потрогал грудь проститутки. Оценил. — Моща! Мне нравится.

— Жанна она, — подсказал крутой Вовик. — Прозрачная…

Утром Крыса расплатился с Жанной по-королевски. Ни один иностранец, стонавший в ее постели и от восторга оравший: «О, русски девотчка! О-о!» — не бывал столь щедрым. Иностранцы в принципе — жмоты. Крыса, который разрешил называть себя Женей, кинул ей три сотенных с зелеными спинками с таким видом, будто сам печатал эти деньги.

— Послезавтра, — Крыса задумался, — да, послезавтра. Я приду к тебе сюда. Только пригласи подругу.

— Вас будет двое?

— Зачем, милочка? Я буду один. И сделаю все, чтобы вы обе увидели небо в алмазах…

Именно за день до визита Крысы Жанна встретила Лайонеллу и пригласила принять участие в маленькой игре на большой постели.

Утром, когда Крыса оставил квартиру Жанны и Лайонелла получила свою долю баксов за ночные труды, она с искренним изумлением воскликнула:

— Боже, какой урод! Недоносок! И такие деньги. Кто он? Чем занимается?

— Не спрашивай. Оставь. — Жанна даже изменилась в лице. — Не дразни лихо, пока оно тихо.

— Почему? — Калиновская не поняла, отчего так скрытничает подруга.

— Никогда не лезь в дела, которыми занимаются клиенты. Это бывает опасно.

— И все же, Жанна… Я ведь не собираюсь орать на весь город о том, что узнаю. Просто не могу понять: сморчок, а такие деньги…

— Не знаю, кто он, Лина. Не знаю и знать не хочу. Но его даже Вовчик боится. Не говорит, а вижу — дрожь в коленях…

— Неужели не догадываешься?

— Догадываюсь, но говорить не хочу. Своя голова дороже…

— Жанночка…

— Вовчик намекнул, что Женя — портной. Платный мастер.

— Только-то?! — Лайонелла не скрыла разочарования.

Жанна ехидно улыбнулась.

— Он не шьет. Он пришивает. На заказ.

Теперь Лайонелла широко открыла глаза и похолодела.

— Забыли. Такой мастер мне никогда не потребуется.

Вышло наоборот. Перед отъездом в Будапешт Порохов уже в аэропорту твердой рукой взял Лайонеллу за подбородок. Посмотрел в глаза.

— Ничего мне не хочешь сказать?

— Ты о чем? — Она заморгала невинными глазами.

— Хорошо, поговорим, когда вернусь. О Гуляеве. О деньгах, которые вы увели из «Рубанка». Подумай, что скажешь…

Если бы самолеты падали от ненависти, которая сверкает в глазах провожающих, Порохов погиб бы уже при взлете. Однако самолет не упал.

Лайонелле пришлось подыскивать иные методы для выражения своих чувств.

С помощью Жанны Лайонелла связалась с Крысой. Это был первый заказ, который тот принял, минуя Саддама. Условия Крыса поставил простые:

— Пятьдесят тысяч баксов и две ночи с тобой.

— Не много? — Лайонеллу ошеломила цена.

— Две ночи?

— Нет, пятьдесят тысяч…

— Нисколько. Такая работа требует чистоты, а нынче ювелирка стоит больших денег. Потом, милочка, — он фамильярно тронул Лайонеллу рукой чуть ниже живота, — твоя уточка — кормилица. А вот мой гусак — растратчик. Ему бы все клевать, да клевать, а овес нынче дорог…

Лайонелла проглотила оскорбление.

Работу Крыса сделал чисто. Расчет с ним заказчица произвела честно. И никто, даже Саддам, не знал, почему и за что завалили Андрея Порохова.

Задачу убрать Катрича Саддам поставил перед Крысой очень коротко: положил перед ним фотографию и ткнул пальцем в лоб:

— Такса обычная.

— Понял. — Крыса осторожно убрал фотографию и сунул в карман.

Он готовил акцию две недели. Кончить мента решил прямо на его квартире. Замысел операции включал наружную слежку за Катричем, которую тот должен был обязательно обнаружить. Человек, начинающий чего-либо остерегаться на улице, верит в безопасность своей квартиры. На этом Крыса строил весь план.

Вести слежку за Катричем взялся карманник Витька Чердачник. В день, намеченый Крысой, он прицепился к Катричу, когда тот вышел из своей квартиры. Прицепился и повел по городу.

Катрич легко обнаружил «хвост», но воспринял это спокойно. Оторваться от слежки он даже нс пытался. Не стоило показывать, что сопровождающий замечен. Тогда это не испугает его и в конце концов позволит понять, в чем дело. Куда выгоднее держаться как ни в чем не бывало. Нормальный человек убежден, что следить за ним никто не должен. Все иное — противоестественно. Пусть «хвост» думает, что работает незаметно. Лопоухость преследуемого должна порождать самоуверенность у преследующего. Самоуверенный теряет осторожность.

Катрич вспомнил историю о том, как Наполеон, до конца не доверявший начальнику тайной полиции Фуше, собрал собственную группу агентов, которые стали следить за министром. Фуше был блестящим профессионалом. Он заранее предугадал и просчитал возможные ходы своего императора. И завел несколько особо ловких соглядатаев, которые следили за тайными агентами Наполеона.

Обдумывая, как вести себя, Катрич решил намеренно попозировать. Он беспечно останавливался у стен домов, густо оклеенных объявлениями. Эти бумажки для Придонска стали сущим бедствием. Расклейщики не щадили ничего — ни гранитных пьедесталов памятников, ни чугунных столбов освещения, ни свежеокрашенных стен зданий и заборов. С маленьких листков большие буквы беззвучно орали на разные голоса: «Сдам! Сниму! Куплю! Продам! Поменяю! Приобрету! Отдамся!»

К удивлению Катрича, «хвост» работал неряшливо, грубо, словно старался сделать так, чтобы его засекли. Такое поведение вызывало подозрение. Тот, кто нанял человека для слежки, должен был знать, что Катрича испугать не так-то просто. Значит, имелся иной замысел. Его предстояло понять.

Волк не знает страха. Его осторожность одинакова и в тот момент, когда он подбирается к добыче, и тогда, когда зверь старается уйти от преследующего его охотника. Катрич точно так же не боялся слежки. Он давно знал, что в Придонске немало сволочи, которая готова расправиться с ним, и в то же время понимала, что сделать это не так-то просто. Катрич умел остерегаться, никогда не позволял себе расслабиться. Его, конечно, можно убить, но для этого нужно очень сильно постараться.

Катрич и сейчас мог бы легко, не затрачивая лишней энергии, перехватить «хвоста», зажать в угол, взять за горло и потрясти. Но этот тип, судя по всему, — дешевка, и он, конечно, не знает об истинном назначении слежки, первичном ее заказчике. Кто-нибудь из блаты завербовал на вокзале или у забегаловки обычного ханурика, дал ему гроши и велел «попугать» пижона, походив за ним какое-то время по городу. Нет, брать за хрип дешевого «пастушка» и пытаться у него что-то выведать — дело бесперспективное. Это лишь укажет, что он, Катрич, заволновался, нервничает.

Искать отгадку на вопрос, кто вертит «хвостом», надо иначе.

Катрич изрядно помотал «пастушка» по городу, надеясь заметить, не сменит ли его кто-то другой. Не сменил. Значит, слежка носила демонстративный характер. За все время преследующий ни с кем не пытался связаться и портативных средств связи при себе явно не имел. Чего позволяют добиться такие действия? Только двух результатов — испугать преследуемого или отвлечь его внимание от чего-то более важного. От чего?

Сев в трамвай, Катрич направился к дому. Приехал, пошел не задним двором, как обычно, а по улице. На перекрестке у почты «хвост» задержался, постоял у витрины галантерейного магазина, поглазел на лифчики разных размеров, украшавшие полуголые манекены, и быстро слинял. Должно быть, отработал свое.

Катрич вошел во двор. Увидел дворничиху, добродушную рыжую Фариду. Они поздоровались, поговорили о пустяках. Фарида легко включалась в беседы с жильцами, охотно рассказывала новости, которые собрала за день. Наблюдателю со стороны их беседа не могла показаться странной.

Катрич, разговаривая, внимательно оглядел двор. Возле мусорных баков бродили двое: явного вида бомж, выковыривавший из отбросов бутылки, и пожилой интеллигент в очках, с профессорской седой бородкой, в серенькой старой шляпе с обвислыми полями. Двумя пальцами, стараясь не касаться мусора, он извлекал из контейнеров журналы и книги. При этом всякий раз оглядывался, будто воровал, а не брал выброшенное, затем торопливо запихивал добычу в хозяйственную сумку. Книжника Катрич знал хорошо. Это был пенсионер-учитель, не имевший средств на газеты и журналы. Он собирал макулатуру и читал ее. Не человек — живой символ эпохи.

Расставшись с Фаридой, Катрич двинулся не в свой подъезд, а в соседний. Быстро взбежал по лестнице до чердачной площадки, выбрался на плоскую крышу и по ней прошел к люку своего подъезда.

К двери своей квартиры Катрич подошел не снизу, а сверху. Осторожно остановился. Пальцем нежно провел по щели между дверью и косяком чуть ниже замка. Туда, уходя из дому, он всегда заправлял небольшую канцелярскую скрепку. На этот раз на месте ее не оказалось.

Катрич оглядел пол и увидел согнутую блестящую проволочку на полу у порога. Случайно выпасть из щели этот хитроумный знак не мог. Дверь открывали.

Катрич приложил нос к узкой щели у косяка. Из квартиры тянуло едва уловимым запахом дорогого одеколона. Катрич с утра оставил дверь балкона приоткрытой, и сквозняк выдувал из квартиры чужой запах.

Катрич осторожно скользнул к лестнице и взбежал на шестой этаж. Позвонил в дверь, расположенную над его квартирой. Дверь открылась, из нее выглянул высокий старик в тапочках на босу ногу, в пижамных полосатых брюках и голубой майке. Рукой он почесывал грудь, покрытую седым волосом.

— Валентин Сергеевич, — Катрич выглядел смущенно, — вы уж извините, я ключ забыл. Можно вашим балкончиком воспользоваться?

— А чего нельзя? — От старика попахивало спиртным перегаром. — Я тоже этот хренов ключ завсегда теряю. Дверь уже два раза ломал. Может, и тебе слесаря вызвать?

— Мою не сломаешь — крепкая. Я уж через балкончик. Веревка у вас найдется?

— Как не найдется? Есть веревка, — старик засмеялся. — На всякий случай храню, чтобы при нужде повеситься. Он сходил на кухню, вынес толстый шнур.

— Подойдет?

— В самый раз.

Катрич вышел на балкон. Узкая площадка, нависавшая над двором, выглядела свалкой старья. Вдоль стены выстроилась батарея пустых бутылок. Такие в винных магазинах уже не принимали, а выбрасывать то, в чем когда-то булькало спиртное, у хозяина не поднималась рука: а вдруг снова начнут принимать? У перил громоздились старые рейки и доски. Дачи у соседа не было, но он тащил в дом все, что попадало под руку, — был хозяйственный.

Осторожно ступая, Катрин добрался до ограждения. Остановился сбоку так, чтобы при спуске его нельзя было увидеть в окно. Привязал веревку. Перелез через ограждение. Скользнул вниз и встал на перила своего балкона.

Дверь в комнату открылась без скрипа. Левой рукой Катрич придержал тюлевую занавеску, чтобы порывом сквозняка се не втянуло внутрь.

Войдя, он сразу притворил дверь и прижался к стене. С кухни доносился легкий, едва различимый шум. Там кто-то осторожно пошевелился. Должно быть, гость выбрал позицию поближе к прихожей.

Он уже достаточно похозяйничал в комнате. Вещи были разбросаны. Из стола выдернуты все ящики, содержимое их валялось на полу. Скорее всего чужак не хотел нагибаться и шуровал вещи ногой. Из шкафа вместе с плечиками он вышвырнул новый костюм Катрича и его офицерскую форму, упакованную в полиэтиленовый мешок. Гость явно ничего нс искал, просто создавал видимость ограбления. А может, убийства с ограблением.

Катрич к одежде относился чрезвычайно бережно. С детства она доставалась ему немалыми натугами. Первый по-настоящему стильный костюм он приобрел будучи уже офицером. Каждую обновку, после того как возвращался в ней домой, он чистил щеткой, регулярно гладил, а надевая, опасался посадить пятно. И вот какая-то сволочь, мразь, вонючий подонок вышвырнул все на пол.

Сунув руку в карман, Катрич собрал в ладонь несколько крупных монет — пятидесяти и сторублсвиков. Дополнительный вес заметно усилил ударную силу кулака.

Наступая на задники туфель, Катрич разулся и в одних носках бесшумно двинулся к кухне.

Теперь самым трудным было дождаться, когда налетчик без особой опаски выползет из укрытия в прихожую. Помог случай.

У двери мелодично затренькал звонок. Это было так неожиданно, что даже Катрич вздрогнул. То же чувство испытал и налетчик. Он осторожно выглянул из кухни, стараясь понять, в чем дело. Мощный удар кулака тут же обрушился на его круглую лысую макушку.

— Гы-ы, — утробно екнул гость и воткнулся башкой в стену прихожей. Пистолет, который он сжимал в руке, упал на половичок.

Катрич перехватил оружие, ногой придавил шею противника к полу, завел ему руки за спину и накинул наручники, которые всегда носил с собой. Легко приподнял коротышку и отволок его в комнату.

Звонок в дверь повторился. Катрич быстро осмотрел пистолет своего пленника, передернул затвор. Из патронника на пол вылетел ранее загнанный туда патрон, и его место занял новый.

Лежавший на полу мужик очухался и растерянно моргал глазами.

— Извини, козел, за неимением своего воспользуюсь твоим. Может, твои кореши пожаловали? А? — Катрич усмехнулся. — Тогда моя стрельба, твой ответ.

Киллер скрипнул зубами от злости: его, упакованного таким оружием, мент взял без труда, а теперь издевается. Для Крысы, продумавшего акцию до мелочей, случившееся казалось необъяснимым.

Катрич на цыпочках прошел к двери и, нс выходя из-за бетонного простенка, спросил:

— Кто там?

— Это Валентин Сергеевич, — ответил хриплый голос. — Сосед сверху.

Катрич завел руку с оружием за спину и открыл дверь. Сосед стоял перед ним в тех же пижамных брюках, в той же майке и все так же почесывал грудь. Только тапочки он сменил на коричневые полуботинки: как же, вышел на люди, в свет!

— Ты удачно слез? — спросил Валентин Сергеевич, и в глазах его вспыхнуло желание получить наградной стопарик за оказанную помощь. Разве доброта не должна вознаграждаться?

— Валентин Сергеевич?! — воскликнул Катрич понимающе. — Бутылка за мной. Но не сейчас. У меня… — Катрич чуть понизил голос, но так, чтобы киллер его услыхал. — У меня баба… Как освобожусь… Впрочем, вот, — он полез в карман, вынул десятитысячную купюру. — Купите пузырек. И можете начать без меня.

— Этомы мигом. Раз-два!

Валентин Сергеевич просиял и от полученных денег, и от тайны, которую ему доверили.

— Ну, ты хват, Артем! Прямо с балкона к бабе! Ну, хвалю, хвалю!

Закрыв дверь, Катрич вернулся в комнату.

Крыса лежал на полу. Лицо его заливал пот. Капли блестели на носу, стекали по лбу. Катрич сел на стул, поставил его спинкой вперед и стал хладнокровно рассматривать лежащего, стараясь понять, с какого конца удобнее потрошить его. Необходимо было точно угадать, что способно сломить киллера, заставить заговорить, и не просто, а с той долей честности, которая позволит установить истину. Что его напугает, а что укрепит упрямство, заставит отбросить доводы разума и позволит упорно сопротивляться?

Мужику было не менее сорока. Чисто выбритый подбородок, блестящая лысина, пижонистый костюм. Судя по тому, как он проник в квартиру, — не новичок, осваивающий карьеру на крови. Принимая на себя обязанности наемного убийцы, человек ставит на карту нс только чужую жизнь, но и свою собственную. Даже самых удачливых исполнителей, имеющих на счету пять-шесть удачных акций, наниматели рано или поздно стараются убрать, чтобы спрятать концы в воду.

На первых порах киллеры еще понимают, что их тайная профессия — обоюдоострая, однако после первой же удачной операции в их душе рождается азарт охоты, который затормаживает укоры совести, превращает человека в злобного, изощренно-хитрого хищника.

Пытаться установить человеческий контакт с типом, который только что собирался с тобой покончить, бессмысленно. Киллер был полон злости. Даже кошка, загнанная собакой в угол, не сдается без боя. И именно в углу она становится куда яростнее, смелее и опаснее для пса, нежели в тот момент, когда убегает.

Значит, чтобы разговор пошел, киллера надо было сломать, подавить его волю, унизить. Так, чтобы он понял — потеряно если не все, то самое главное: его репутация смелого, расчетливого и хладнокровного убийцы, способного действовать в одиночку, жестоко и безошибочно. Не дорожа общественным мнением, уголовники ревниво относятся к тому, какое впечатление складывается о них в преступной среде. Отсюда порой возникают плохо объяснимые наглость и жестокость.

Катрич знал некоего Варана — подлого и трусливого убийцу, который выбирал жертвы среди стариков и детей. Пытаясь создать себе образ крутого, неудержимого в ярости блатаря, он неизменно отрезал своим жертвам уши. Об этом знали многие уголовники и побаивались Варана. Но когда Катрич брал его, бандит до такой степени перетрусил, что сокамерники по КПЗ, когда туда поместили Варана, стали орать, чтобы ему разрешили постирать штаны — убийца с перепугу обделался.

Ткнув киллера носком ботинка в бок, Катрич спросил:

— И как тебя звать, гость дорогой?

— Иди ты!… — Киллер грязно выругался.

— Ты невежливый, — грустно сказал Катрич. Нагнулся и ребром ладони ударил матерщинника по шее. — Это от гордыни. Ходишь, а самого распирает самомнение: как же, я киллер! Красиво звучит: дилер, брокер, киллер, менеджер. Назвать тебя наемным убийцей, а уж тем более мокрушником-палачом, так ты небось в бутылку полезешь. Верно? Некрасиво и дурно пахнет от русских названий. Будто «фекалии» звучит благородней, чем «говно». Но на деле суть-то одна. Упакован ты классно. На чужую пролитую кровь денег не жалеют. Чем больше крови пустишь, тем больше твой доход. Короче, в сущности, ты кровосос. Хорек. Таких душат без сожаления.

Катрич обшарил карманы лежавшего, вынул из пиджака паспорт.

— Итак, значит, мы имеем дело с господином Курасовым Захаром Ивановичем. Очень приятно. А кто ты на самом деле?

— Жаль, я тебя не кончил, — сквозь зубы пробормотал Крыса и зло сплюнул.

— А ты и не мог. — Катрич старался задеть его как можно больнее. — Против меня ты — сопля на палочке. Не знаю, есть ли у твоего шефа мозги. Послать ко мне недоноска… А теперь мы сделаем так…

Катрич сдернул с шеи Крысы модный цветной галстук, бросил на пол и ногой вытер место, где виднелся плевок.

— Еще плюнешь, вытрешь мордой.

Катрич подвинул к себе телефон, набрал номер Рыжова.

— Иван Васильевич, а я хорька поймал. Ва-аню-чи-ий! Не хотите взглянуть? Тогда приезжайте. И прихватите роботеку. Пока вы приедете, я хорька слегка попытаю.

Крыса насторожился. Слова «попытать» и «роботека» ничего хорошего не сулили. Значение первого Крыса понимал хорошо и представлял возможные последствия пытки. Второе слово пугало загадочностью, поскольку не было ему известно. Между тем «роботекой» Рыжов называл собственное досье, в котором уже несколько лет собирал фотографии и фотороботы разыскиваемых преступников. Катрич надеялся на удачу: авось в досье найдется нечто похожее на его гостя.

Опустив трубку на аппарат, Катрич подтолкнул Крысу ногой.

— Поднимайся, хорек! Ну!

Крыса, нецензурно лаясь, встал на ноги.

— Ну и что? — Глаза его гневно таращились. — Что ты со мной сделаешь?

Заводя себя, Крыса старался не показать зарождавшегося в нем страха. Поведение Катрича было ему непонятно, трудно прогнозировалось, в преступных кругах об этом человеке говорили самое разное.

— Что с тобой сделаю? Замочу.

Катрич плечом подтолкнул Крысу к двери ванной комнаты. Тот попытался упереться в косяк, но Катрич с силой наподдал ему коленом под зад и втолкнул внутрь.

— Лезь в ванну! — приказал он, повышая голос.

— Ты что?! ~ Вопрос прозвучал по-дурацки.

— Сказано, замочу, — издевательски отозвался Катрич. — Не в комнате же это делать. Мне в ней еще жить и жить.

— Долго не проживешь! — угрожающе прошипел Крыса. Сильным толчком в бок Катрич помог Крысе преодолеть колебания. Крыса влетел в ванну, нелепо взмахнув руками и ударившись при этом головой об эмалированную стенку. Застонал то ли от боли, то ли от злости — понять было трудно.

— На спину! — приказал Катрич.

— Ну, гад, ты за все ответишь!

— Ой, какой ты крутой! — Катрич подпустил в голос испуг. — Концентрат! Но я тебя сейчас подразбавлю. До нормальной кондиции.

Он снял с крючка ручной душ, включил холодную воду и направил струю в лицо Крысе. Тот попытался дернуться, но крепкая рука уперлась ему в грудь, не позволяя сменить положение.

— Лежи, хорек!

— Холодно! — захлебываясь, заорал во весь голос Крыса. — Ты сдурел?!

— Я тебя обещал замочить? Вот и мочу. Только орать не надо. А то соседи всполошатся.

Последние его слова, должно быть, вселили в Крысу надежду, и он заорал громче прежнего:

— Кончай! Кончай, я сказал!

Катрич направил ему струю прямо в рот. Крик прекратился. Отдышавшись, уже совсем другим тоном Крыса спросил:

— Что ты будешь со мной делать? — Сидя в холодной воде, которая все прибывала, он почему-то вдруг осмелел. — Тебе все равно не уйти от наших.

— Серьезно?

— Точно. Тебя пришьют. А я могу тебе помочь. Рвешь когти из города, а я доложу, что тебя не дождался.

— Может, денег на дорогу дашь?

— Дам.

— Ты умный, верно? Крутой и умный. Небось ПТУ кончал? Нет? Значит, талант от природы…

— Умный не умный, а выхода у тебя нет. Да закрой кран! Что ты со мной можешь сделать?

— Пока вот думаю.

— Не придумаешь.

— Почему? Глянь на себя: морда уже посинела. Колотун ты пока сдерживаешь, но минут через пять все равно застучишь зубами. А я к тому времени сменю воду. Ты ведь любишь похолодней, верно? А эта уже согрелась.

— Не надо!

— Почему же? — Катрич засмеялся. — Полежишь, пообвыкнешь, и умирать будет не так страшно. Мы сделаем это просто…

Катрич положил ладонь на лоб киллера и втолкнул его голову под воду. Тот задергал ногами, но вырваться не сумел. Примерно через минуту Катрич помог ему вынырнуть.

Крыса обалдело таращил глаза и судорожно хватал открытым ртом воздух.

— Не нравится? — спросил Катрич и снова утопил его голову. Вынырнув на этот раз, Крыса заскулил протяжно, как щенок, которому наступили на лапу.

— Слушай, — сказал Катрич серьезно, — вот будет номер! В моей ванне окажется утопленник. В пиджаке, в брюках. С кобурой под левым крылышком. Пистолетик-то я туда суну. Жаль, конечно, машинка хорошая, могла бы и мне послужить. Но ради правды пожертвую ею. Паспорток положу в карман. Подмокнет, но милиция разберется. Представь, вызову оперативную группу и скажу: «Граждане начальники, вот пришел домой, а у меня в ванне утопленник. Гражданин неизвестной наружности». Меня спросят: «Откуда он?» А я отвечу: «Кран забыл закрыть, должно быть, его и втянуло».

Он помолчал, выжидая. Крыса тоже молчал, но его уже пробирала дрожь.

— Начнем?

Катрич втолкнул голову киллера в воду и держал до тех пор, пока тот не стал пускать пузыри.

Выскочившая наружу голова, фыркая и отплевываясь, заорала:

— Гад!

— Точно! Но почему же ты тогда по документам — Курасов?

В дверь позвонили, Катрич встал, взял пистолет с туалетной полочки.

— Жаль, не дают тебя еще разок макнуть. Ну ладно, ты уж тут сам поныряй…

Приехал Рыжов. Вошел в ванную. Взглянул на мокрого, жалкого киллера, по пояс сидевшего в воде. Перевел удивленный взгляд на Катрича. Тот пожал плечами.

— Он очень любит купаться, Иван Васильевич. Ну очень! Неудобно было отказать такому человеку.

Катрич нажал ладонью на плешь Крысы. Тот, пуская пузыри, погрузился в воду, но скоро, отпущенный, тут же вынырнул, стал свирепо отплевываться.

— Видите, — пояснил Катрич, — он моряк. Подводник-любитель.

Рыжов сел на табуретку, принесенную с кухни, стал перелистывать собрание портретов, составленных с помощью свидетелей, видевших преступников. Ничего похожего на «моржа», отмокавшего в ванне, обнаружить не удалось.

— Пойдем другим путем, — сказал Катрич. — У нас есть пистолет. «Ческа збройовка». Под патрон ТТ. К тому же я откатаю его «пальчики». Поскольку дядю нужно стеречь, чтобы ненароком не утоп, я останусь с ним. Побеседуем. А вас, Иван Васильевич, очень прошу…

Рыжов встал.

— Можешь не просить.

— И все же, Иван Васильевич, не подключайте милицию. Хотя бы на первом этапе.

— Верно мыслишь, Артем. Попробую пойти к фээсбешникам.