Крысы в городе

ПОРОХОВ

Большую часть жизни Андрей Андреевич Порохов был главным бухгалтером Дорстройтреста. Кругленький, вальяжный, с брюшком, перетекавшим через брючный пояс, он жил обычной жизнью советского чиновника: аванс и получка в одни и те же дни; дружеские пьянки в баньке с начальником треста и его друзьями; выпивки на рыбалке; поддача на охоте; нудные размолвки с женой, легкий флирт с кассиршей треста Ирмой, сожительство с учетчицей спецучастка хохотуньей Эльвирой…

Короче, все путем, все как у людей.

Свою жизнь Андрей Андреевич видел на много лет вперед до самой пенсии, как долину с высоты Кавказских хребтов. И будущее не вызывало у него беспокойства. Меньше всего Порохова волновало, как сделать экономику экономной, а строительство — прибыльным и эффективным. Зачем? Деньги тресту отпускались из областного бюджета, перетекали со счета на счет и, по сути, были не деньгами, а их видимостью — цифрами в платежках и ведомостях. Порохов состоял при этих цифрах обычным сторожем, блюстителем расходов и точности балансов.

Все враз изменилось, когда новая демократическая власть России сумела облечь грабеж накопленного народом богатства в красивое понятие «приватизация».

Директор треста Марк Борисович Кобчик и Андрей Андреевич Порохов, оценив ситуацию быстро и точно, тут же провернули выгодную аферу. Они списали часть парка строительных машин и продали ее на Украину за несколько миллионов рублей.

Получив свою долю, Кобчик перевел ее в доллары, взмахнул крылами и улетел на свою историческую родину, к самому Мертвому морю. Андрей Андреевич из сторожа казенных денег превратился в финансового туза при собственном капитале. Он основал в Придонске «Русский банк общего кредита» — «Рубанок».

Большие деньги — большие заботы. Тех, кто живет на зарплату или пенсию, тревожит одна мысль: как экономней потратить то, что получил. Тех же, кто ворочает миллионами, заботит другое: как приумножить накопленное. Большие деньги лишь тогда сохраняют силу, когда растут. Поэтому обладатели крупных капиталов постоянно решают непростую проблему: во что их вложить, как удвоить, утроить, учетверить…

Порохова ко всему волновала еще одна проблема. Радуясь приобретенному богатству, он в душе понимал — денежки ворованные. Не загреметь бы с ними куда подальше, если порядки снова изменятся. Далекая и холодная Колыма никуда не делась. Даже мысль о том, что там можно оказаться в теплой компании господ Чубайсов и Гайдаров, нисколько его не согревала.

Порохов считал, что, сделав деньги, опасно оставлять их в «нашем доме России», который в любое время может встряхнуть и разрушить стихийный толчок.

Порохов был одним из немногих, кто усвоил истину: история никого ничему не учит, но сурово наказывает тех, кто пренебрег ее подсказками.

Вынашивал Порохов еще одну мыслишку, которой никогда ни с кем не делился: увести подальше от чужих завистливых глаз не только свои капиталы, но и большую часть тех денег, которые под огромный процент ссудили «Рубанку» доверчивые соотечественники.

Порохов считал,, что если играть, так по-крупному, если падать с коня, то с хорошего.

Для разработки последнего хода Андрей Андреевич вылетел за границу. Там при содействии старого друга Кобчика ему, русскому мужику, обещали устроить подлинный израильский паспорт со всеми визами и отметками.

Зарубежным посредником Порохова был одессит Арон Рап-попорт, много лет назад умотавший с Украины в Швейцарию и там открывший дело. Он умело снимал штаны с «новых русских», которые не умели глубоко вникать в суть договорных условий, подписывали бумаги, пускали в оборот валюту и наивно ожидали дождя прибылей. На самом деле они быстро теряли все, что вкладывали в бизнес. «Дураков надо учить, — говорил Раппопорт, когда его упрекали в нечестности. — А бесплатно уроки никто не дает».

На тех, кто его проклинал, Раппопорт не обижался и со смехом цитировал эпиграмму, якобы ему посвященную:

Сам же первый хохотал: вот, мол, каков я гусь!

Для деловой встречи с Раппопортом Порохов выбрал Будапешт. Поначалу хотел ехать в Прагу, но партнер сообщил ему, что чехи давно прославились на всю Европу тем, что предоставляют одни и те же услуги иностранцам в три раза дороже, нежели своим согражданам. У Порохова денег хватало, и заплатить чуть больше, чуть меньше для него ничего не стоило. Но чувствовать себя дураком, которого нахально обирают, он не хотел. Пусть сперва чехи научатся отношению к гостям у турков, а уж потом он решит — ехать в Прагу или не ехать.

С самолета Венгрия выглядела ухоженной и аккуратной:

квадраты возделанных полей, виноградники, блестевшие асфальтом дороги, небольшие, словно игрушечные, города. Страна представлялась ему солнечной, теплой, и вдруг в Будапеште их встретил туман. Он курился над посадочным полем, легкий, но в то же время сырой и липкий. Где-то рядом гонял двигатель невидимый в серой дымке самолет. Солнце плавало в небе, как яичный желток в глазунье.

На аэровокзале Ферихедь Порохова ждал Раппопорт — худой, длинный, в клетчатом костюме, который висел на нем как на пугале.

— О, Андрэ! — Он набросился на Порохова, распахнув руки во всю ширь, отчего сразу стал похож на большое распятие. — Ты приехал! Это хорошо!

Порохов не любил обниматься с мужиками и тем более целоваться с ними. Но Раппопорт не оставил ему шанса уйти от неприятного обряда.

Они ехали в город на видавшем виды «форде-гранаде» и дружески беседовали.

— Как там Кобчик? — поинтересовался Порохов. — Парит высоко в израильском небе?

— Пхе! Я его не видел уже больше года, об чем тогда речь?

— Разве ты не там живешь?

— В стране обетованной?! — Раппопорт даже не старался скрыть насмешливого тона. — Нет, дорогой, там не для меня. Если хочешь, Израиль — это Жмеринка свободного мира.

— Что так? — искренне удивился Порохов.

— Как начинаются хорошие анекдоты? «Один еврей ехал в автобусе». Разве расскажут такое в стране, где в автобусах ездят одни евреи? А без анекдота русскому человеку какая жизнь?

— Значит, в Америке, — сделал вывод Порохов.

— Ах, боже мой, бросьте! Брайтон-Бич — это столица местечковых прохиндеев и российских воров в законе. Хитровка Соединенных Штатов. Люди вроде меня предпочитают Европу. Здесь море денег и много островов, на которых я имею жизнь белого человека.

— Ты так и не ответил, где он устроился.

— В Австрии, где же еще! Да, — Раппопорт принял озабоченный вид. — И чтобы ты знал, Андрэ. Моя фамилия сегодня короче на полметра. Порт. И не зови меня Арчибальдом. Арчи. Арчи Порт.

Порохов округлил глаза.

— Ты перекрасился?

— Фу, как некрасиво сказал! Обычный евроремонт, Андрэ. — Порт тут же перешел к новой теме. — Сейчас я отвезу тебя в гостиницу. Номер заказан. Приведешь себя в порядок. Отдохнешь с дороги. Позже я к тебе заеду и отправимся обедать.

Такая заботливость не очень нравилась Порохову. Он знал: когда партнер слишком уж обхаживает тебя, за этим кроется определенная цель. В женщинах «ухажеров» интересует тело, в мужчинах — их денежки. Но причин отказываться от услуг компаньона в чужой стране не было.

К пяти Порт заехал в гостиницу, и они отправились в ресторан.

«Храм удовольствий», — подумал Порохов, едва они прошли стеклянные двери. И в самом деле этот ресторан был не из тех заведений, куда идут голодные в надежде наполнить желудки горячим и дешевым хлёбовом.

В роскошном, строгом и уютном зале все располагало к интимности и покою. В розовом полумраке освещенные ровным белым светом столики выглядели островками уединения. Высокие, как на подбор, официанты в строгих черных костюмах с галстуками-бабочками двигались по залу с торжественной медлительностью, как иллюзионисты, творящие чудеса.

— Вон наш стол, — сказал Порт вполголоса и указал на дальний угол зала, где на фоне огромного заркального окна сидели две ослепительно красивые девицы — блондинка в вечернем платье и брюнетка в строгом английском костюме. — Какая из них тебе нравится?

— Обе хороши, — ответил Порохов, поняв, в чем дело, — но я пас…

— Серьезно? — Порт не скрыл разочарования. — Что так? Импо девяносто пять?

— Арчи, мы давние партнеры. Если не ошибаюсь, у тебя уже третье известное мне новое имя. Неужели старым друзьям надо давать объяснения? Во всяком случае, с потенцией у меня все в порядке.

—О'кей! Забудем! Только за столом ты все же поухаживай за блондинкой, потом я увезу с собой обеих. Кстати, Постарайся держаться как можно достойней.

— Не пить, что ли? — засмеялся Порохов.

— Это можешь делать здесь вволю. Главное, не уронить себя в глазах челяди. Всегда помни: ты — господин. И им тебя сделали деньги. Пытается официант что-то поставить на стол или убрать с него, ты — ноль внимания. Не отклоняйся, не шевелись, облегчая ему задачу. Все трудности челяди — ее трудности. Не дай тебе Бог взять тарелку и подать кельнеру. Не дай Бог! Ты уронишь себя в его глазах сразу и навсегда. Собрался уходить, не говори: «Подайте счет». Говори: «Плачу!» Пустяк вроде, а отличает господина от простолюдина. Если хочешь дать на чай одной бумажкой в десять баксов, можешь плюнуть на нее и пришлепнуть ко лбу официанта. Он только улыбнется. Никаких инцидентов не будет. Правда, давать больше доллара не советую. Перебьются!

— Зачем ты все это мне объясняешь?

— Австриец Арчи Порт здесь лицо известное. Между нами — только не делай больших глаз — меня титулуют бароном. Поэтому каждый, кто появляется со мной, должен выглядеть и держаться господином.

Порохов тряхнул головой, словно прогонял остатки сна.

— Ты в самом деле барон?

— Азохан вейн! — воскликнул Порт весело. — Тебя это беспокоит? Тогда, если хочешь, сделаем тебя русским князем. Здесь Будапешт! Все купим, все продадим, кроме дружбы.

— А удобно барону сидеть на виду у всех с проститутками?

— Ха, Андрэ! Чтоб ты знал: они обе дворянки.

Друзья прошли к столу. Порт церемонно представил дам.

— Прошу любить и жаловать. Блондинка — Жужа. Брюнетка — Илона. Красивая рожа, верно? Порохов смутился.

— Зачем ты так?

Порт, уже раскрепостившийся, весело засмеялся.

— Не паникуй. Рожа по-мадьярски — роза. И потом обе девочки ни бум-бум по-русски. Только «ложись» и «давай, давай»! Игаз, кишланьок?

Обе красавицы закивали головами.

— О чем ты спросил?

— Спросил: «Правда, девочки?» Что они ответили, ты видел. Сидели допоздна. Изрядно поддав, Порт расчувствовался.

— Ты бы знал, Андрэ, как мне все надоело! Крутишься белкой, а для чего? Как говорил Экклесиаст, все суета сует и всяческая суета. Когда у тебя нет денег, думаешь, как их сделать. Когда сделаешь, видишь -все равно впереди у тебя нет ничего, кроме ямы и ящика. У бедных он подешевле, у богатых — подороже. И нет ничего другого. Тогда начинаешь понимать — не в деньгах счастье. А как поймешь, душу сковывает лед. Ложишься спать — страшно. Остаешься один, особенно вечером, — берет жуть. Вот и пью и таскаюсь по бабам…

Порт что-то сказал по-венгерски, и брюнетка неторопливым движением тонких изящных пальцев расстегнула пуговицы строгого костюма. Слегка раздвинула борта. Открыла красивую высокую грудь с розовыми бутонами сосков.

Порохов облизнулся.

— Это прилично?

Порт протянул руку и нежно подсунул ладонь под левую грудь Илоны.

— Главное, это по-господски. Не хочешь ее?

— Мы уже говорили об этом. — Порохов не собирался сдаваться.

— А я хочу. У меня ни хрена не осталось в жизни, только вино и женщины. Дальше — смерть.

— Брось, Арчи, мы еще поживем. Просто у тебя климакс…

— У меня?! Ты оглядись вокруг, Андрэ. — Порт досадливо поморщился. — Да не здесь. И открой глаза пошире. От Японии до Штатов все почем зря глушат водку, заправляются наркотой. Почему? Бедность душ? Это самое дешевое объяснение. Но неверное. В него не укладываются мыслящие люди — поэты, писатели, артисты. А все, старичок, по той причине, что ни у кого из нас нет впереди ничего, кроме смерти. У меня есть знакомый пастор. Пьянь, каких свет не видел. Я его спрашиваю: «Зачем служишь?» Он отвечает: «Утешаю людей, чтобы не боялись смертного часа». — «А почему сам не утешишься?» Он говорит:

«Не верю». Вот почему даже среди людей каждый из нас одинок. Думаешь, этих баб, — он кивнул на Илону и Жужику, — не гложет тот же страх, что и меня?

— Ты пессимист, — поставил диагноз Порохов. — Давай лучше дернем по баночке и прекратим философию. Кстати, это что за хренота? — Он ковырнул вилкой в салатнице.

— Салат «Гундель». Чудесная вещь…

Они отужинали к полуночи. Забрав женщин, Порт куда-то уехал. Порохов вернулся в номер и лег спать.

Утром он проснулся рано, принял холодный душ, в махровом халате, который обнаружил в ванной, вернулся в гостиную, сел в кресло у стола, стал просматривать документы, которые ему передал Порт.

В это время повернулась дверная ручка, открылась дверь, и в номер вплыла горничная — молодая, плотно сбитая женщина.

— Йо рэггелт киванок, — произнесла она мелодичным голосом. — Доброе утро.

По— хозяйски прошла к окну, повернула рукоятку жалюзи, открыла их.

Пока она шла, Порохов оглядел ее с головы до пяток. Смуглое лицо с нежной здоровой кожей, большие карие глаза, каштановые волосы, собранные на затылке в пучок. Когда женщина двигалась, упругие мышцы ног, напрягая ткань, заставляли ее переливаться шелковистым блеском. Порохов не мог подобрать лучшего определения этому блеску, чем сексуальный.

— Господин всем доволен? -спросила горничная по-русски.

— Простите, как вас зовут?

— Эржибет. Эржика…

— Господин доволен всем, Эржибет. — Порохов тяжело ворохнулся в кресле. Взял стакан, налил в него минеральной воды. Выпил. Со стуком поставил стакан. Подумал: «А почему мне не проявить себя господином?» Не спуская глаз с горничной, сказал: — У вас красивые ноги, Эржибет.

— Вам нравятся?

Она кокетливо приподняла юбку двумя пальцами, приоткрыв место, где сходятся ноги. Черный эластик, плотно облегая неровности тела, позволял воображению дорисовать возбуждающую картину.

— Потрясающе! — Порохов облизал губы, как кот, увидевший сало.

— Вы ничего не желаете, господин? — Эржибет опустила юбку.

— Только вас, Эржика…

— Но вы не завтракали, господин.

— Закажите завтрак на двоих в номер. И шампанское…

На другой день Порохов закончил все дела с Портом, и тот на своей машине укатил в Беч. Венгры даже бывшую столицу Австро-Венгрии -Вену — именовали по-своему.

Порохов остался в стране еще на две недели. Эржибет оказалась искусницей, и уезжать от нее сразу не захотелось.

Будапешт произвел на Порохова впечатление старой дворянской усадьбы, стены которой изрядно пооблупились и еще сохраняли на себе копоть веков, но залы внутри уже были подновлены: потолки побелены, дверные ручки позолочены, поставлены свежие зеркала. В то же время, не ожидая окончания ремонта, в усадьбу ворвалась и поселилась в ней толпа шумливых цыган. Блеск интерьера никак не вязался с признаками духовной нищеты обитателей.

В суетности, в манерной вежливости венгерских дельцов («Будьте добры», «Извините, пожалуйста», «Простите великодушно», «Доброго вам здоровья, господин») он угадывал мелочность, отсутствие настоящего делового размаха, стремление цепляться за каждый доллар даже в случаях, когда риск обещает умножить его многократно. Порохов легко разобрался и в том, что настоящих бизнесменов с хваткой и связями вне страны здесь не так уж много, хотя существует огромная армия прохвостов, связанных между собой и стремящихся напаять, нагреть, обдурить и ободрать наивных вахлаков. Они толклись повсюду, где появлялись бизнесмены, сопровождали их, начиная с аэровокзала в Ферихеде и кончая ночными ресторанчиками, куда неизбежно заходили «новые русские», имевшие кое-что в кошельках.

— Что продаете? Возьмем все. — Тощий венгр с обвислыми, как мышиные хвосты усами неплохо говорил по-русски и старался прижать Дорохова к стене, когда тот спускался по широкой лестнице отеля. — Доллары, фунты, марки, берем, умножаем…

О форинтах венгр почему-то не вспоминал. Должно быть, эта валюта не вписывалась в его интересы или форинтов он попросту не имел.

— Вилла на Балатоне, — маклер с изможденным лицом пропойцы схватил Порохова за рукав в кабине переполненного лифта. — Большой, совсем хороший, недорогой.

— Господин, есть возможность купить бензоколонку… Порохов в таких случаях не церемонился.

— Пшел ты! — говорил он негромко, но очень проникновенно и называл русский адрес, который, как он убедился, был хорошо знаком всем за границей.

Многолюдный Балатон, куда они поехали с Эржикой, Порохову не понравился. Салатного цвета вода, словно искусственно подкрашенная, к тому же теплая как суп, действовала на Порохова раздражающе. И еще проститутки. В Будапеште они фланировали у витрин дорогих магазинчиков и универмагов, возле подъездов отелей, выставляя напоказ прелести, способные удовлетворить любые потребительские вкусы и порастрясти кошельки. На Балатоне эта живность кипела на каждом шагу. По-рохову казалось, что вся женская часть Мадьярии стремилась общими усилиями превратить страну в одну большую постель Европы. Картинно выставляя крутые бедра, такси-девицы атаковали отели, обещая промчать на себе любого любителя левой езды. Другие, едва прикрыв макси-попки мини-юбками, прохаживались по набережной. Наиболее смелые и нахальные, обнажив груди, как клецки плескались в теплой зеленоватой воде и подплывали ко всему, что походило на мужчин.

Когда в ночном ресторане крупный носатый скрипач с чубом, свисавшим на глаза, приблизился к Порохову, нагнулся к нему и стал пиликать смычком мотив «Чардаша», Порохов чуть не отскочил в сторону. Ему показалось, что скрипач предложит:

— Господини, есть возможность купить виллу… Но тот по-русски сказал:

— Девочка хочете?

Все это быстро обрыдло Дорохову, и он с легким сердцем покинул страну Паннонию. В Придонск он прилетел к вечеру. Погода была теплой, тихой. Неприятно удивило одно: на аэровокзале его не ждали встречающие. А ведь он дважды звонил Лине, напоминая номер рейса и время прилета. Встречать не просил, это разумелось само собой. Все догадывались, как приятно человеку, когда его встречает толпа знакомых лиц: хлопают по плечу равные, тянут руки зависимые в надежде, что он их заметит, улыбнется.

Отсутствие встречавших настораживало, заставляло думать, а не случилось ли без него что-то неприятное, неожиданное. Если случилось с кем-то другим, это черт с ним, пережить нетрудно, а если сгустились тучи вокруг тебя… Должны встречать, поганцы! Должны!

Издалека увидев улыбчивую физиономию Эдика, своего водителя, Порохов успокоился. Пожимая руку, спросил:

— Что наших нет?

— Сюрприз, Андрей Андреевич! У вас дома гости. Лайонелла Львовна сказала: «Не говори ему ничего. У нас будет сюрприз». От души отлегло.

— Поскакали!

«Новые донцы» скачут нынче на «мерседесах».

В подъезде сильно пахло кошачьей мочой.

Заглянув под лестницу, Рубец брезгливо поморщился и сплюнул. В доме живут денежные тузы — не чета слесарям-водопроводчикам, а углы и закутки напоминают помойку: «русиш культуриш». Впрочем, плюйся не плюйся, рабочее место приходилось принимать таким, каково оно есть.

Рубец поднялся по лестнице на четвертый этаж, мельком осмотрел обтянутую пластиком вишневого цвета стальную дверь с номером 54 над смотровым глазком. Потом бросил взгляд на часы и легким неторопливым шагом спустился к выходу. По пути автоматически примечал и запоминал всякие мелочи. Надпись «МЕТАЛЛ И КА», сделанную фломастером на стене, кнопку лифта, подпаленную спичкой, выбитые плитки на площадке второго этажа, щербинку на первой ступеньке второго марша. Рубец не знал, зачем ему все это запоминать, но внимательность опытного вора сродни осторожности волка, который в лесу замечает и обходит стороной все, что попахивает человеком.

Пыльный дворик с хилым сквериком перед домом был пустынен. Рядом с подъездом громоздилась гора деревянных ящиков. В них ежедневно привозили товар для овощного магазина, а раз в неделю увозили пустую тару.

Рубец пересек дворик, миновал арку и вышел на оживленный проспект Победы. У винного отдела универсама толклись ханыги. Высмотрев среди них парня покрепче на вид и более трезвого, чем другие, Рубец отозвал его в сторону.

— Слушай, кореш, заработать хочешь?

— Это чой-то? — спросил ханурик изумленно. Как рабочую силу его уже давно никто не рассматривал.

— Купил холодильник. Надо вынести из хаты старый. На помойку.

— Сколько? — Ханыга задал главный вопрос, волнующий любого алкаша. Спросил и тиранул большим пальцем под носом.

— Десять штук. Пойдет?

Глаза ханурика оживленно блеснули. Он лихорадочно соображал, что можно сделать со старым холодильником. Не тащить же его в самом деле на помойку.

— Ну? — подтолкнул его Рубец и сделал вид, что готов уйти.

— Двадцать, — остановил его за рукав ханыга, — и пошли.

— Стоять! — пресек неожиданный трудовой порыв Рубец. — Часы есть?

— Гы-ы, — осклабился ханыга. Вопрос был дурацким. Он давно пропил все, за что можно было сторговать бутылку. Под джинсами не было даже трусов.

— Чо лыбишься? — Рубец говорил строго. — Забери башку! Над рекламной тумбой «Рубанка» светился циферблат уличных квадратных часов.

— Гы-ы, — заржал ханурик, удивленный открытием, и спросил: — Теперь что?

— Через плечо. Слушай и запоминай. Придешь во второй подъезд этого дома. Квартира пятьдесят три. Позвонишь. Учти, ровно в двадцать десять. Если опоздаешь или поспешишь — можешь отваливать. Платы не будет.

— Понял, командир.

Более часа, оставшегося до нужного времени, Рубец провел в скверике напротив дома. Он углубился в чтение газеты «Аргументы и факты». История о двух гомосексуалистах, вступивших в брак, и дурацкие вопросы, на которые газета давала умные ответы, скрашивали ожидание. За десять минут до известного только ему срока Рубец встал, пересек двор, вошел в подъезд. Поднялся лифтом на пятый этаж. Заклинил кнопку вызова так, чтобы вызвать подъемник снизу было невозможно. Осторожно спустился к выходу. Запах кошачьей мочи его уже не раздражал: обвыкся.

Проходя двором, Рубец увидел через проем арки, как на проспекте перед домом остановился черный «мерседес». Из него вылез пассажир, плотный, вальяжный мужчина, простился с водителем и, помахивая объемистым кейсом, прошел в подъезд…

Рубец пересек дворик, по тропинке между мусорных баков выбрался на пустынную улицу. По одну сторону стояли многоэтажные дома городской элиты, по другую тянулся кустарник, за которым просвечивала гладь реки.

Пискнул сигнал автрсторожа, как верная собака, узнав хозяина. Двигатель завелся сразу, и черный «ауди» легко тронулся с места. Покрутившись по задворкам, Рубец влился в поток машин, кативших по проспекту Победы. Душа ликовала. Выполненный заказ позволял положить в «лопатник» тугую пачку «зеленых».

Порохов, простившись с шофером, вошел во двор. «Что она там еще сообразила? — подумал он о Лине. — Любит устраивать сюрпризы». Войдя в тамбур, ногой придержал правую дверь, чтобы не застила свет. Набрал код на пульте, вошел в подъезд. Подошел к лифту. Кнопка вызова светилась красным светом. Лифт не работал.

«Как всегда», — подумал Порохов раздраженно и двинулся вверх по лестнице.

На площадке между третьим и четвертым этажами он увидел спускавшегося навстречу человека. Вежливо посторонился, чтобы разминуться.

В момент, когда они поравнялись, шедший сверху поднял руку с пистолетом, который прятал за бедром правой ноги.

Порохов даже вскрикнуть не успел, движение убийцы было молниеносным, выстрел — беззвучным. Красное пятно в венчике порохового нагара, как кокарда смерти, вспыхнуло на лысом широком лбу.

Порохов взмахнул руками, будто искал опору в воздухе, выронил чемоданчик и рухнул на спину.

Убийца быстро взбежал на пятый этаж, разблокировал кнопку вызова. Лифт легко поехал вверх…

На тихую зеленую улочку «спального» района Придонска Рубец въехал в радостном настроении. До платной стоянки, на которой он держал машину, оставалось метров восемьсот, когда мощный взрыв превратил «ауди» в груду искореженного металла.

Рубца разорвало на куски. Ошметки мяса и кости разбросало по сторонам. Бушующее пламя до неузнаваемости опалило то, что некогда было головой.

Рубец так и не узнал, что произошло, как не узнал он о том, что мертв, как не мог никогда уже вспомнить, жил ли вообще, какие вершил дела, почему и ради чего, за сколько и в чьих интересах.

Все это за Рубца предстояло выяснять другим.

Ханыга втиснулся во второй подъезд ровно в назначенный час. Обещанные деньги сделали его на удивление точным. Бутылка на завтрашний день без хлопот была обеспечена, и за нее стоило потрудиться.

Кнопка лифта светилась, обозначая, что подъемник занят. Ханыга дважды нажал ее, надеясь на удачу, но ничего не получилось. Тогда он двинулся вверх по лестнице пешком. В это время лифт тронулся и пошел вверх. Ханыга выругался: вот ведь невезуха! На марше между третьим и четвертым этажами он наткнулся на труп. Лужа еще не застывшей крови рассказывала о случившемся красноречивее слов. Что-что, а трупы ханыга повидал на своем веку.

Рядом с убитым, возле его левой руки, упершись углом о стену, лежал объемистый черный кейс. Не раздумывая и не медля, ханыга схватил его за ручку, потянул на себя и стремглав бросился к выходу…