— Жорка! Чечен! Выходи!
Громкий голос Психа долетел до Лекарева через распахнутое окно. Завтрак еще не бьш доеден, однако пришлось отставить кружку с чаем.
Лекарев встал из-за стола, выглянул на улицу.
— Ты что?
— Выйди, есть разговор.
Сунув ноги в ботинки (в доме по чисто вымытым полам Лекарев ходил босиком), вышел во двор. За штакетником стоял Лопаткин. Они поздоровались.
— Двинули на учебку, — предложил Псих. («Учебкой» он называл расположение «карташовцев».) — Там у нас нынче стрельбы. Разомнемся.
— Поехали.
Лекарев решил, что стоит собственными глазами взглянуть на стрелковую выучку боевиков (уметь стрелять и кричать «Бей жида!» — разные вещи). Но особенно хотелось оценить оружейные запасы учебки.
Стрельбы, на которые они попали, ни в чем не походили на то игрушечное «пуканье», которому в войсках обучались солдаты.
Боевики не лежали шеренгой на огневом рубеже. Командиры не маячили надсмотрщиками над распростертыми воинами. На стрелковом поле не было фанерных щитов, в которые не попасть может только пьяный.
Все участники стрельбы находились на тыловом рубеже и сидели в курилке на лавках, окружавших яму с песком.
Инструктор — мужчина в камуфляже, с бритой головой и злыми маленькими глазами — вызывал проверяемых на огневой рубеж по одному или по два.
Здесь не командовали: «Ложись!», «Заряжай!», «Огонь!» Для всех звучала одна команда: «Пошел!»
И упражнения у всех были разные. Перед началом проверки каждый тащил жребий и сам себе выбирал испытание.
Глядя на происходившее, Лекарев понял — стрелять «карташовцев» научили круто.
— Коршун, пошел! — командовал инструктор в мегафон. И тут же к огневому рубежу рванулся сутуловатый тип в длинном плаще и шляпе. Метрах в пятидесяти впереди на мишенном поле поднялись сразу три фанерные фигуры размером в рост человека. Боевик распахнул полы плаща и с бедра из короткост-вольного автомата полоснул по мишеням. Все три фанеры мгновенно упали.
— Отлично, Коршун! Рубака, пошел!
Очередной стрелок двинулся слева, ему пришлось повторить действия Коршуна в зеркальном отражении. Но это не сказалось на результате. Все три мишени оказались пораженными точно и быстро.
— Как они так ловко расстегивают плащи? — заинтересованно спросил Лекарев.
Довольный возможностью показать свою осведомленность, Псих пояснил:
— Расстегиваться не надо. У них полы стянуты резинками. Потянул в стороны, и стреляй.
То, что увидел на стрельбище Лекарев, потрясло его и расстроило. Перед его глазами демонстрировали выучку люди, готовые к бою: тренированные, крепкие, злые, с дикими необузданными характерами. Все они умели стрелять. И стреляли. С бедра. С двух рук. В прыжке. На бе…
В родной придонской милиции не найдется и пяти человек, способных на такое.
Псих, отлучившись на некоторое время, сходил к инструктору. Поговорил с ним. Вернулся. Сообщил довольно:
— Полковник разрешил тебе пострелять. Лекарев попытался отказаться от предложения.
— Плечо все еще не прошло.
— Я сказал; он придираться не будет.
Псих принес и отдал Лекареву пистолет Макарова.
— Держи.
Повинуясь привычке, въевшейся со времени армейской службы, Лекарев автоматически взглянул на номер. ГВ 8320 Д.
И сразу во рту появился соленый привкус. Это была машинка Денисова! Сколько раз тот шутя говорил: «Персональный номер. Д — это Денисов».
— Чечен, пошел! — скомандовал инструктор. Стараясь не выдавать обуревавших его чувств, Лекарев двинулся вперед. На ходу вставил магазин в рукоятку. Передернул затвор.
Он шел не спеша, и мишень поднялась, когда он находился от нее шагах в шестидесяти. Он вскинул обе руки, помогая больному плечу, и, почти не целясь, раз за разом стал нажимать на спуск. Вдали маячила черная фигура, примерно такая, какую он видел в ночь, когда убили Денисова. И все — свою злость, неумение прощать пролитую кровь — он пятью ударами вбил в ненавистный фанерный лист.
Мишень упала. Лекарев опустил пистолет и остановился. Инструктор широкими шагами сам сходил к мишеням. Вернулся, держа поднятый вверх большой палец правой руки.
— Чечен! Ты мне всю мишень раздолбал! Ну, рахит! В лексиконе этого крепкого человека бандитского вида слово «рахит» оказалось большой похвалой.
Лекарев и Псих протолкались в лагере до вечера. Только было собрались после обеда идти в Тавричанку, хлынул дождь. Ожидая, когда он уймется, они сидели под навесом. Здесь в прежние времена располагалась площадка для настольных игр. Рядом покуривали и перекидывались в картишки боевики.
Стемнело. Дождь все еще моросил. В казарме зажглись окна. Лекарев стоял у деревянной балюстрады, держась за резной столб, подпиравший навес. Из дверей казармы вышел человек. Он задержался у входа, расстегивая ширинку.
Сильный порыв ветра качнул фонарь, висевший на столбе. Лампочка неожиданно погасла и тут же снова вспыхнула. Вспышка осветила лицо боевика. Лекарев даже вздрогнул от неожиданности: это был тот самый бандит, черты которого он разглядел в желтоватом всполохе пистолетного выстрела. Ночью, когда тот стрелял в Денисова. Он, должно быть, видел этого человека днем, но даже мысли не мелькнуло, что они уже где-то встречались. И лишь внезапно погасший и тут же загоревшийся свет воскресил утраченные памятью черты ненавистного лица.
Да, это был тот самый тип, что стрелял в них на ночной дороге. Теперь понятно, откуда пистолет коллеги и напарника попал в арсенал боевиков.
— Кто это? — спросил Лекарев у Психа.
— А что? — тот неожиданно насторожился.
— Что ж он, гад, дует возле двери?! Псих засмеялся.
— Не бери в голову — он такой. Шибко крутой. На свое же дерьмо с ножом кидается. Пасется тут. Друг начальства.
Уже ночью, придя в Тавричанку, Лекарев попил чаю, обул сапоги, набросил на плечи плащ-накидку и пошагал на станцию. Он успел на последнюю электричку, которая шла в При-донск.
Лекарев вернулся домой далеко за полночь. Шел по тихой полуосвещенной улице, впервые чувствуя напряженность, с которой в это время по городу ходили запоздалые прохожие. С особой опаской он проходил мимо подворотен и углов домов на перекрестках улиц. Хотя рука уже практически не болела и он уже начал накачивать мышцу гантелями, вступать врукопашную с кем бы то ни было не стоило.
Судя по порядку, царившему в квартире, Фрося сюда заглядывала регулярно. На душе потеплело. В шкафу, отыскивая полотенце, он увидел на полочке вязаную кофточку жены. Взял, помял в руках, потом воткнул в нее нос, вдыхая родной, волнующий запах. Потом разделся, прошел в ванную. Пока набиралась вода, долго разглядывал в зеркале осунувшееся лицо. И остался недоволен человеком, которого сам почти не узнавал. Кто он? Наивный чистоплюй, дурак, считающий себя умным, или осел, старающийся идти против течения?
Вспомнился разговор, который у него произошел с отставным полковником Потаповым, который приехал в центральную районную больницу станицы Рогозинской к умиравшему приятелю. Выйдя из клиники, полковник увидел Лекарева, сидевшего на лавочке в тени каштана, и подошел к нему.
— Можно присесть? — Полковник был в старенькой, но абсолютно чистой, хорошо отглаженной армейской форме с золотыми погонами и широким набором орденских планок на груди.
— Садитесь, — у Лекарева не было причин отказать ему.
— Лечитесь? — Полковник сел и положил на колени черный атташе-кейс. Посмотрел на забинтованное плечо Лекарева. — Что у вас с рукой, если не секрет?
— Ранение.
— Чечня?
— Здесь рядом. — Лекарев тяжело вздохнул. — Я милиционер.
— Зона риска. — Полковник понимающе кивнул. — Выпьем?
Он открыл кейс, вынул оттуда блестящую металлическую фляжку с красной армейской звездой на боку. Достал колбасу в полиэтиленовом пакете. Постелил на кейс белую салфетку. Пояснил:
— На дуще тошно. Боевой товарищ здесь умирает. Отек легких. Артиллерия бьет по своим. А как мы с ним воевали! Только теперь понял: все было напрасно. И глупо. Нас, преданных долгу и верных присяге, крупно подставили. Старые жопы в шляпах. Брежнев. Суслов. Громыко. Устинов. Вы, возможно, и фамилий их не помните. А у нас ими судьба испоганена.
— Помню, — сказал Лекарев.
— Ладно, хрен с ними. Давайте выпьем. Я Потапов. Виктор Павлович. А вы?
— Георгий.
— Давай, Жора, чокнемся. — Полковник наполнил два стаканчика, нарезал колбасы крупными неровными кусками. — Поехали.
Обожженный выпитым, Потапов с минуту молчал. Потом резко со свистом вдохнул и сказал:
— Живем мы, Жора, и не понимаем толком, что жизнь — это только сегодняшний день. С утра до полуночи. И главное в том, хорошо или плохо мы проживаем это короткое время. На вчерашний день можно плевать — его нет, он канул в прошлое.
Жить прошлым — удел стариков. Тех, которые уже не в состоянии поступать так, как им хочется. Плюнь, Георгий, и на завтрашний день. Плюнь свысока. Завтра — это будущее. Оно может не наступить…
Потапов полез в карман, вынул оттуда смятую автоматную пулю. Стукнул по крышке кейса, поставил перед собой.
— Вот. Точка на будущем. Мой друг Вася Орлов жил мечтой. Считал, что сегодняшний день — трамплин для завтрашнего. Как он прожит — наплевать и забыть. Главное — сделать как можно больше для завтрашнего дня. Все у него было впереди: военная академия, полк, дивизия, широкий золотой лапоть на плечи, большие звезды на этот лапоть одна за другой — генерал-майор, генерал-лейтенант… Ради этого, считал Вася, можно дрочиться, тянуть лямку, проявлять себя там, где и не стоило. И вдруг точка. В Чечне… На завтра, на послезавтра…
Потапов поднял пулю и стукнул о крышку кейса.
— Все. Финита. Нет ни Васи, ни памяти о нем. Только вонючее прошлое. Дурацкое прошлое, рожденное политиками. Армия без зарплаты. Пьяный верховный главнокомандующий. Дурак с тридцатью восемью снайперами. Начальники-жополи-зы. И все живы — умирают за них другие…
Полковник потянулся к фляжке, налил полстакана. Страдальчески морщась, отработанным движением плеснул содержимое в рот. И снова сидел закрыв глаза, не произнося ни слова. Наконец поставил стакан, потянулся к колбасе.
— Мне наплевать на все, что сейчас творится. — Он посмотрел на Лекарева пристальным, абсолютно трезвым взглядом. — Поймите, Жора, я вас вижу впервые. Вы это или не вы — убей меня, не знаю. Завтра уеду, и скорее всего мы больше не свидимся. Потому все, что скажу, будет от души, от самой глубокой правды. Не обижайтесь…
— Я понимаю, — согласился Лекарев, — говорите.
— И все же вы чего-то испугались. Голос выдает сомнение. Надо ли слушать, а может, нет?
— Я слушаю.
— Бросайте вы к черту свою милицейскую службу. Сегодня в ней толку нет. Ходите вокруг мусорных баков» а настоящие виновники разгула преступности сидят в Кремле. Сидят в губернаторских креслах, на министерских стульях.
— Это вы круто. Думаю, все не так просто.
— Вы пытаетесь понять новый мир? Похвально. Слыхали историю про червячков? Они копошились в дерьме, и один спросил другого: «Папа, а мы смогли бы жить в яблоке?» — «Смогли бы». — «А в груше?» — «Смогли». — «А в банане?» — «Конечно». — «Тогда почему мы живем в дерьме?» — «А это наша родина, сынок».
— Злой анекдот. — Лекарев не скрыл досады. Ему всегда казалось, что любая колкость такого рода предназначена для того, чтобы задеть его чувства.
— Дело не в злости. Я стараюсь, чтобы вы поняли существо проблемы. Многие из тех, кто сегодня перебрался из дерьма в дорогие фрукты, имеют особую психику. Понять их жизнь, взгляды, интересы нельзя, если не изучить, как и почему они жили в навозе. Особенно те, кто сегодня у власти, на самом верху.
— Разве у власти мало людей по-настоящему умных, честных?
— Честных? Почти нет. Умных побольше. Но ум у них специфический. Такой, какого требуют обстоятельства.
— Как же они прокручивают миллионные дела? Для этого разве не нужен ум?
— Для начала важны деньги. И отсутствие страха стать террористом.
— Поясните, будьте добры.
— Чего тут пояснять? Разве есть разница между бандитом, который взял заложника и грозит расправой, если ему не заплатят выкуп, и тем, кто обобрал наивных граждан, отнял у них миллионы и теперь грозит: «Коли меня посадят — плакали ваши денежки». Люди знают, что их денежки плачут во всех случаях, но надеются — а вдруг отдаст.
— Что вы этим хотите сказать?
— То, что в стране, где власть в руках криминальных структур, где правительство ведет игру со своим народом, все мы — заложники большого терроризма. Не задумываясь над этим, вы служите большому злу. В бесполезной борьбе теряете товарищей.
И вот сейчас, вспомнив разговор с полковником, Лекарев подумал, что тот в чем-то был прав. Теряя друзей и близких, мы каждый раз теряем частицу себя. Наш мир становится беднее и уже. Мысль о бесполезности прожитых лет все чаще тревожит ум. Но согласиться с полковником во всем значило смириться с тем, что творилось вокруг, делало небо мутнее, воздух едче, что отравляло жизнь, втаптывало в грязь светлые идеалы добра и совести.
Нет, пока кто-то носит за поясом пистолет Денисова — ГВ 8320 Д, он, Лекарев, не успокоится. И завтрашний день будет для него днем продолжения борьбы.
Ночью Лекарев почти не спал. Уходил в забытье, падал в черный провал мертвого сна, открывал глаза, чувствуя, что уже выспался, смотрел на часы и видел: стрелка передвинулась только на десять минут. И так раз за разом, пока не стало светать.
В шесть Лекарев позвонил Катричу.
— Артем, нужно срочно встретиться.
Катрич приехал к брату сам. Выслушал взволнованный рассказ о его открытии. Тут же выдал звонок Рыжову. Тот только что встал и был не в духе — болела голова. Однако его тон разом изменился, едва он понял, о чем идет речь. Так смертельно усталый охотник оживает, едва заметит след зверя, которого так долго разыскивал.
— Жду, — сказал Рыжов, загораясь.
Лекарев первым делом получил возможность пролистать портретную коллекцию.Рыжова. Он уверенно ткнул пальцем в фотографию, на которой Катрич запечатлел Крысу. Палец уперся в переносицу киллера.
— Он.
Стало ясно, убийца Дорохова, Денисова и Ручьева найден. Оставалось выколупнуть его из раковины карташовского лагеря. То, что это можно сделать обычным для цивилизованного государства способом — послав туда наряд милиции, — вызывало большие сомнения. Без хорошо вооруженной спецгруппы появляться в Тавричанке не имело смысла, больше того, было опасно.
— Ждите меня… — Рыжов подумал, — у тебя, Артем. Я в ФСБ. К Горчакову.
Рыжов подробно изложил Горчакову сведения, которые Лекарев собрал в Тавричанке. Тот помрачнел, задумался.
С одной стороны, перед ним лежал список нелегально приобретенного оружия с номерами, которые служба безопасности знала и давно разыскивала. С другой, чтобы получить разрешение на операцию по изъятию этого оружия, надо было просить благословения у Москвы. Собственных подразделений для проведения такой акции у Горчакова не было, и надо было контактировать с Управлением внутренних дел.
Обо всем этом Горчаков с раздражением сообщил Рыжову.
— Как вы мыслите такие действия, Иван Васильевич? Мы берем пистолеты и едем с вами в лагерь боевиков?
— Не столь упрощенно, но именно в таком роде.
— Вы все еще верите, что мы здесь что-то решаем? Напрасно. Наше дело только информировать. Собираем сведения, докладываем. А там, наверху, не до нас. Там заняты своими заботами. Им на жердочках усидеть надо. Поэтому принять решение — значит взять на себя ответственность. Куда проще отмолчаться, принять к сведению. В случае чего все ляжет на нас.
— Но должны же кого-то тревожить очевидные вещи? Есть база боевиков. Их учебный центр. Есть киллер. Есть оружие, которое в розыске.
— Рыжов, дорогой, вы узнали об одной базе и встали на дыбы. А у меня в области их три. Ваша и две казачьи в степных станицах. Там ходят с оружием, учатся стрелять, терроризируют население.
— И что?
— Я сказал: начальству доложено. Реакция — нулевая.
— Странно.
— Ничего странного. Самое большое число учебных центров, в которых готовят боевиков и киллеров, находится в Московской области. Под боком Кремля.
— Как это объяснить?
— Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно.
— Кому?
— Задайте вопрос полегче. Я не знаю расклада карт. Они на руках у политиков. Но я понимаю: кому-то может понадобиться козырь террора. Тогда эти карты выкинут в игру. Для введения чрезвычайного положения. Для установления военной диктатуры. Черт знает еще для чего…
— Еврейские погромы?
— Иван Васильевич! Побойтесь Бога. «Раз, два — бей жида!» — это сотрясение воздуха. Лозунг можно изменить в одночасье. «Будь готов бить ментов!» «Будь неистов, бей коммунистов!» Важен не лозунг, а цель, для которой он потребуется.
— Хорошо, все, что сказано, понимаю. Но неужели мы не сможем разгромить криминальную банду? У вас есть номера оружия и доказательства его происхождения. Есть…
— У меня нет главного — силового подразделения. Мы только на словах силовая структура…
— Все, — сказал Рыжов расстроенно, — спасибо, Петр Анисимович. Семинар вы со мной провели как в лучшие партийные времена. Потрепались о морали, о чести, можно дальше грешить.
— Иван Васильевич, вы что? — Горчаков выглядел растерянно.
— Ничего. Просто понял все, как есть. Пока из Москвы команды не поступило, мы здесь будем пестовать бандитов.
— Иван Васильевич, — Горчаков был уязвлен до глубины души, — я рассказал все как есть на самом деле.
— Я это и понял. Зачем продолжать разговор? Горчаков побледнел, машинально сжал кулаки. Слова Рыжова больно задели его. Но он сдержался, не вспылил.
— Постойте, давайте еще подумаем. В этом деле самое сложное не оружие, а то, что оно вяжется с фамилией Кольцов.
— Я знаю.
— Если знаете, то скажите, кто нам даст его так запросто тронуть?
— Материалы дела.
— Иван Васильевич! — В голосе Горчакова звучало искреннее отчаяние. — Что значит «материалы дела»?! В каком измерении вы живете? Начальник Управления внутренних дел не слесарь «Автотехцентра» Пупкин. Чтобы его взять, нужно просить разрешения у Москвы. Допустим, наши согласятся. Значит, потребуется согласие Генеральной прокуратуры. Вы уверены, что оттуда сразу не пойдет сигнал губернатору? Вы можете дать гарантию, что тот не позвонит в Москву? И не прокурору, а в аппарат президента или премьера. Или еще кому-то? Мало ли у губернатора возможностей увести своего человека от ответственности?
— А если все же рискнуть?
— Какой смысл без надежды на успех? Промах будет нам стоить голов.
— Я уже со своей давно расстался. — Рыжов произнес это замогильным голосом. И вдруг повеселел. — Бог не выдаст, свинья не съест.
— Еще как сожрет. — Горчаков выдержал паузу. — Впрочем, была не была! Попробуем разыграть одну комбинацию. Вы умеете блефовать?
— Как всякий следователь.
— Отлично. Прямо сейчас отправляйтесь к Кольцову. Давайте его потревожим. Сделайте вид, что у меня есть разрешение взять Гуссейнова. За незаконные операции с оружием и другие дела. За какие — углубляться не стоит. И все только намеками. Сумеете?
— Постараюсь.
— Пока вы будете блефовать, я продумаю всю комбинацию. Думаю, она может сложиться…